Грань добра. Сборник рассказов

Игорь Владиленович Голубев, 2019

Люди рождаются и умирают. Добиваются вершин и теряют надежду. Любят и ненавидят. Из столетия в столетие жизнь течет своим чередом. Что есть Добро или Зло? Правда и ложь? Как отличить одно от другого? Кто нам покажет эту грань? Грань между добром и злом. Представляю сборник фэнтези рассказов.

Русь богатырская

Экспонат

— Мальчик, музей закрывается, — немолодая женщина тронула Ванюшку за плечо, — ты молодец, что так интересуешься историей древней Руси, весь день тут простоял.

За стеклом, подсвеченный синими светодиодными лентами, лежал меч. Его меч.

…

Синее высокое небо перевернулось белыми воздушными облаками и ярким солнышком. Запах бабьего лета, травы и пушистых Марьюшкиных волос. И ее синие глаза. Близко-близко.

— Я люблю тебя, Иванушка, — венок из цветов перекочевал на Ванюшкину голову.

— И я тебя, Марьюшка, твои ясные синие глаза — как васильки в поле — Иван приподнялся на локте и склонился над любимой, — вот свадебку справим, будем жить-поживать. Глянь, какое я колечко тебе принес. Пусть оно простое, серебряное, но руна любви на нем вырезана. Моей любви к тебе.

— А отец то твой согласится снохе не княжьего роду? — девушка с восторгом разглядывала новое колечко на пальце.

— Да отец рад только будет, глянулась ты ему — Иван поднял голову над травой повыше и прислушался. Прямо через поле, напрямки, к ним скакал княжий дружинник. Яркое солнце бросало окрест блики от боевой кольчуги и шелома.

…

— Царь безбожный, Батый, на нас идет, седмица — две осталось — повернулся князь рязанский Юрий Ингваревич к воеводам да боярам, — думайте, что делать будем.

— Стены крепкие, — встал воевода Никифор Федорович, раздвинув широкими плечами сидевших рядом бояр, — да людей маловато. Соглядатаи насчитали тьму тем (сто тысяч древнерусск. Прим. автора) воинов у Батыя, а может и поболе. На конницу сына твоего, Ивана, прошу. Сам на стены стану. И за помощью во Владимир верхового слать надо.

— Выкуп ему надо приготовить, соболей да серебра, он и пройдет мимо, дальше, к другим городам, не тронет Рязань то. А увидит, что воевать хотим — город спалит весь, — загомонили бояре да купцы.

…

Хостоврул, шурин царя Батыя, его доверенное лицо и посланец к Рязанскому князю, сидел в княжьей горнице, развалившись в кресле.

— Видел, князь, сколько у Великого хана Батыя доблестных воинов? Хочешь жить и город свой мало-мало беречь? Батыя царем своим назовешь, и дань каждый год платить станешь. Сейчас отдашь все зерно, что у тебя есть. Коняшка кушать хочет. Еще серебра отдашь десятину твоих запасов. А еще, — Хостоврул гаденько ухмыльнулся, — невесту своего сына отдашь, — она красивая, будет ублажать Батыя холодными вечерами в юрте.

Иван в бешеной ненависти, попытался выхватить меч.

— Цыц, мальчишка, — прикрикнул князь на сына, — все сделаем, Хостоврул, не беспокойся. Завтра утром все соберем и в ваш лагерь доставим.

— А девицу прямо сейчас заберу, — причмокнул губами посланец.

— Все завтра, — решительно отрезал князь, — кто ж частями выкуп дает. Воевода! Проводи до ворот дорогого гостя, да гляди, что б со всем почтением. А вы — повернулся князь к купцам, — что расселись? Марш серебро собирать.

— Зови Марью, Иван, — сурово глянул Юрий Ингваревич на сына, убедившись, что все покинули горницу, — да поживее.

Темнота стучала в окна терема ранним снегом. Хмурый колючий ветер гнал по замерзшим полям мелкую поземку, наметая в оврагах да лесах сугробы, будто одевая беззащитную землю русскую в ледяной похоронный саван.

— Не позволю басурману измываться над чистотой и невинностью русской, — князь положил ладони на головы Ивана да Марьи, — благословляю вас, дети, на жизнь долгую, счастливую. Живите в ладу, да согласии. Глядишь, и внуков скоро увижу. А нонче, бери, Иван, скакуна лучшего, Марьюшку свою, да скачите во Владимир. Князю Владимирскому в ноги упади, да подмогу на Батыя проси.

…

Темнота разрывалась на части пронзительными языками метели. За спиной затих ночной лагерь. В теплых юртах спали воины Великого Хана. Джанибек поежился и оттер с лица снег. Ему нельзя спать. Надо смотреть на этот деревянный, без огоньков, засыпаемый снегом город, наблюдать. Глаза слипаются. Что это? Конь с двумя седоками мелькнул от городской стены? Надо срочно бежать к Хостоврулу.

Десять всадников с гиканьем и факелами в руках вырвались из лагеря Батыя. Меховые шапки с лисьими хвостами. Низенькие и выносливые монгольские лошадки понесли седоков по темному заснеженному полю. Началась ночная охота.

…

— Ванечка, заметили нас, гонятся, — прошептала Марья, со страхом оборачиваясь на пляшущие позади огни факелов.

— Не уйти нам по дороге, настигнут, — досадливо ответил Иван, — наш Ветерок двойную ношу несет, а у них кони выносливые, крепкие. В лес свернем, глядишь — и затеряемся.

…

Прыжок Ветерка через сугроб, удар и седоки покатились в глубоком снегу. Незамеченная под снегом лесина, переломала передние ноги верному коню.

— Прости, Ветерок, бежать мы должны, — Иван, прощаясь, положил ладонь на теплую морду, которую уже засыпал густой снег — бежим Марья, к реке.

Из большого печального глаза верного коня скатилась крупная слеза. Вдали у опушки послышался радостный визг и гиканье — погоня нашла следы беглецов.

…

Река Воронеж медленно несла свои тягучие, застывающие, черные воды. Ущербный месяц, издеваясь, серебрил одетые ледяным снегом берега и все окрест мертвенным светом.

— Я знаю это место, — хрипло прошептал Иван, — тут где-то есть лодка.

В это миг на берег невдалеке вырвался всадник и радостно закричал, увидев беглецов.

…

Влюбленные стояли, обнявшись, по пояс в ледяной воде на отмели, в пятидесяти локтях от берега. Холодные волны тягуче накатывали на упрямцев. На непокрытых волосах замерзали сосульки. Жестокая ледяная корка превращала лица в блестящую маску.

— Не надо бояться, хан добрый, много-много детишек ему нарожаешь, в тепле жить станешь и сытости, — Хостоврул, стоя в лодке, спускаемой к отмели на волосяных арканах, ласково улыбался, — а ты, княжий сын, тоже жить будешь, воином доблестным во славу хана станешь. Вот заберу вас в лодку и все закончиться.

…

— Я не знаю, Марьюшка, есть ли там жизнь после смерти, но, если есть, я тебя всегда буду искать. Года. Века. И найду тебя, любимая.

— Я всегда тебя буду ждать, Ванечка, — Марья прижалась покрепче, — сокол мой ясный, любимый мой. Всегда.

Река со вздохом приняла влюбленных и сразу потянула в глубокую темную бездну. Холодный кипяток ворвался, разрывая на сотни льдинок легкие. Где-то вверху, на поверхности воды, ущербный месяц смеялся серебром на ледяной ряби воды.

…

— Ты можешь приходить сюда, когда захочешь, я директор и скажу, что бы тебя пускали бесплатно, — немолодая женщина вела Ивана к выходу, попутно выключая свет в огромных музейных залах, — вам, наверное, в школе домашнее задание задали по истории?

— Кому, нам? — Иван вернулся из своих видений в реальность.

— А тут девочка приходила, как и ты, тоже весь день перед витриной с кольцами и другими украшениями простояла.

–Где? Какая девочка? — резко остановился Иван с яростной надеждой.

— Да ушла она уже, — ласково ответила директор музея, — голубоглазая такая.

Мертвый сезон

-Почему ты не сдох? Почему ты здесь, а ее нет? — Великий хан Батый с размаху ударил плетью по спине припавшего к его ногам юртчи (высокопоставленный командир в монгольской армии прим. автора), — я не погляжу, что ты важный нойон (князь, монгольск. Прим. автора) и мой тесть, — отрежу твою голову и швырну голодным псам.

— Они бросились в воду, сынок княжий, да девка его, Марья, и сразу ушли на глубину, под лед, мой хан, — Хостоврул поднял на Батыя умоляющее разбитое плетью лицо.

— Ты должен был прыгать за ней в реку и притащить ее мне, даже мертвой. И этого княжеского сынка тоже. И все бы увидели, как наказывает Великий хан, даже мертвых. А теперь любой будет думать, что сможет не выполнить желание хана и освободиться через смерть. Я мог бы взять дань с рязанского князя втройне, против назначенной, за одну мертвую девку, и завтра пойти дальше. А теперь мне нужно будет брать осадой этот город, что бы не потерять лицо, — Батый в злобе с размаху ударил по доске чатуранга, стоявшей на небольшом столике (старинные индийские шахматы, играли четыре игрока прим. автора) и фигуры посыпались на пол юрты, — и время уйдет. Наступит мертвый сезон.

Хан наклонился, схватил Хостоврула за горло и вгляделся в его глаза.

— Не дрожи, не убью пока — оскалился Батый, видя страх подчиненного, — сделаем так…

…

Ночной октябрьский заморозок и метель к утру утихли. Накрыв ледяной коркой поля и тропинки, мокрый снег ухватил пронзительный ночной ветер за горло своими влажными руками, медленно задушил и сдался сам, уступив место липкому холодному дождю. За окном поднимался хмурый белесый рассвет. В нетопленной горнице терема было тускло и серо.

— Скажешь, сбежала Марья, не углядели, — князь Рязанский Юрий Ингваревич, повернул усталое лицо от окна к воеводе.

Воевода Никифор Федорович, огладил бороду и понимающе кивнул.

— А ты, Ерофей, — князь повернулся к купцу, — пообещаешь за то, еще собрать серебра и привезти хану, — задача наша, други, — задержать как можно дольше Батыя у наших ворот. Идет мертвый сезон.

— А погода-то тут при чем? — расширил глаза купец.

— Вот ты, вроде, знатный торговец, Ерошка, умный должон быть, — а замысла военного не понимаешь. Видал войско Батыя? Обоз с продовольствием, добыча награбленная, юрты, бабы. Без всего этого войско не может воевать. Так — конная вылазка на один день, разве что. Летом на телегах все можно перевозить, али на ладьях. Зимой — на санях. А нонче — октябрь, — грязь да распутица наступает. В народе сезон этот мертвым зовут. Никуда обоз не сдвинешь. Еще пару дней — и застрянет Батый перед Рязанью на месяц. А там, глядишь, и новгородцы поспеют. Сына я, Ивана Юрьевича, за подмогой послал.

— А как не дойдет? — закудахтал купец.

— Дойдет. Лучшего жеребца ему дал. Невестушка его, Марья, тож с ним. Дойдет. Непременно дойдет.

…

— Эй, князь, — Хостоврул, подбоченясь, сидел на лошади перед закрытыми воротами города.

— Где мои люди? — князь выглянул со стены.

— А погостят еще, понравилось им, — крикнул посланец Батыя, прикрывая оторочкой мехового малахая (меховая шапка с лисьим хвостом прим. автора) свежие шрамы на лице, — Великий хан добрый, прощает тебе Марью. Привезешь все свое серебро из казны. Дашь дружину свою в войско хану, да баб пять десятков, для работ кухонных. Тогда и людей своих обратно получишь, и город твой нетронутым останется. Мало-мало думай. Завтра в полдень за данью приду. Готовь все.

…

— Други мои, люд честной, — князь оглядел народ, собравшийся на вече на большой площади перед теремом, — беда пришла великая. Царь безбожный, Батый, пришел Русь-матушку воевать. Сами видали — стал войском перед городом нашим родным. Что бы город не рушить — дружину нашу требует, да баб ему в полон. Но вечор, послал я сына своего к князю Новгородскому, за помощью. Задержать можем супостата перед воротами городскими, а там, глядишь, и богатыри новгородские подоспеют. Всем миром и одолеем басурмана. Что делать? Город сдавать али ворога воевать? Совета прошу. Решайте.

Над площадью повисла тягостная тишина. Было слышно карканье ворон у скотного двора. С серого низкого неба лил, не переставая, мерзкий моросящий дождь.

— А что думать то, — вышел вперед Никола-кузнец, — не бывать тому, что б дружина русская, да за басурманов билась, а бабы наши ворога обхаживали да обихаживали. Свободной Русь всегда была, свободной и будет. За то живота своего не пожалеем. С тобой рядом на стену станем, княже.

…

Ерошка-купец в ужасе забился в уголок юрты. Выпученными глазами глядел он на то, что осталось от воеводы.

— Ай, я много-много плохой, — обхватил свою голову руками Хостоврул, — ой, горе мне. Умер воевода княжеский, и дня под пытками не протянул. Ай, Великий хан меня наказывать будет. Ай, ай, что мне делать?

Хостоврул схватил ослабевшего купца за грудки.

— Тебе не подарю легкую смерть, вот, сколько пальцев на руке — столько дней тебя буду резать. Мясо твое кусочками отрезать стану, да тебя же им и буду кормить. Кожу твою полосами спущу — вишь, как на воеводе?

— Не убивай, — купец бросился лобызать грязные сапоги Хостоврула, — я все серебро соберу, князя дружину дать уговорю и завтра все привезу.

— Нет Ерошка, — Хостоврул за бороду притянул к своему лицу купца, утра Великий хан ждать не станет, ты скажешь, где ход твой тайный в город, через который ты товары свои носишь. И обещаю, останешься жить.

…

Связанный Ерофей, купец рязанский, лежал на земляном полу юрты. Он слышал, как за войлочным пологом тихонько двигаются сотни ног и легонько позвякивает оружие. Тишина прерывалась лишь треском огня в очаге, да вроде какие-то дальние крики звучали сквозь тревожный сон.

…

Удар сапога под ребра вернул Ерофея в явь. Чьи то сильные руки сорвали рубаху и потащили к огню. Хостоврул достал из огня что-то раскалено-красное, и жуткая боль обожгла обнаженную спину купца.

— Можешь идти, — Хостоврул бросил тамгу обратно в огонь (тамга — родовой знак, тотем, он же использовался как тавро для клеймения скота прим. автора), — Великий хан выполнил свое обещание и дарит тебе жизнь. Ты, Ерошка, теперь собственность хана, покажешь тамгу — никто имуществу хана не посмеет вреда причинить.

…

Ерошка шел от собирающегося в поход лагеря Батыя, к открытым воротам города.

— Ирод окаянный, — бросила ему вслед старушка-полонянка, что стоя на коленях у крайней юрты, чистила большой казан. ( По библейскому сказу Каин предал и убил своего брата — Авеля. На Руси — окаянный — человек, ставший как Каин, — предатель и убийца. Прим. автора).

…

В городе стояла угрюмая тишина. Все жители ждали Ерошку. Они смотрели на него пустыми глазами и молчали. Они лежали там, где их застала смерть. Кто с мечом, кто с топором, кто с младенцем на руках. С неба сыпал мокрый, вязкий снег, укрывая все белым мокрым покрывалам. Падал и не таял на лицах.

Мертвый сезон.

Чудь

-Ведьму эту следует незамедлительно изничтожить, — князь уверенно оперся рукой на резную спинку кресла, — и не перечь, я князю Псковскому обещание дал!

— Так ведь женился я ж токмо, княже, не след супружницу молодую в одиночестве оставлять, — Василий, вящий гридь (главный княжеский телохранитель старорусск.), ловец нечисти, неуклюже попытался отговориться от княжеского наказа, — сколь по болотам то бегал, аки выжлец (ищейка старорусск.), а сколь еще побегаю для тебя, княже, да для Руси пользы. Дозволь остаться, а по весне, значит, и поеду, изведу ведьму оную.

…

Выехал Василий поутру, солнышко еще не встало. Путь далеко лежал — в чудскую деревушку Важгорт. Там ведьма объявилась, по словам князя, житья никому не дает. Василий с малолетства нечисть чуять научился. Про то, как ту науку получил, даже вспоминать не хочется, тьфу. Но нечисть любую крепко чуять привык. А потому князь часто посылает разыскать нечистого, али люди, когда попросят от напасти какой избавить. Как отказать?

…

— Нету ведьм у нас, извели давно, Яг Морту отдали, — Антип, староста Важгорта, хитроватый мужичек лет под сорок, изобразил удивление, — ты, богатырь, поспи, передохни, баньку вот тебе сладим, угостим, чем сможем, да в обратный путь наладим.

— Спасибо тебе на добром слове, староста, да токмо я вранье-то твое за версту чую, — Василий ухватил Антипа за бороду, — а рука, вишь крепкая, меч, сам видел — вострый. Рассказывай все, а я уж сам судить буду.

— Не убивай его, — баба Антипова, бросилась на помощь мужу, — дурак он, не знает доверять кому можно, кому нельзя, все расскажем.

…

— В старые времена, — начал Антип, — лютовал в краях наших разбойник, али колдун, не разберешь. Яг Морт, лесной человек, значит. Ростом с добрую сосну. По голосу, да виду — зверь дикий. Глаза сверкают, черная бородища. Ночью нападал на деревни. Скот уведет, жен да детей украдет, любого встречного убьет. И силой колдовской обладал. И в воде не тонул и в огне не горел. И не было предела его могуществу. Потому и царствовал он безраздельно в лесах этих. А как нам без леса? И зверь там и рыба и ягоды-грибы. Сперва, люди задобрить его хотели. Колдуний ловили и в жены ему приводили. Жены этого Яга — бабы Яга, так и оставались в заповедном лесу. Но ничто его не услаждало. Тогда собрались мужики всем миром, нашли нору — пещеру его, да забили татя, как в старину слонов мохнатых забивали. Жили тут такие. В пещере той и богатства краденные, и косточки жен да детей нашенских. Голову Яг Морту отрубили, а над пещерой курган, значит, насыпали. Вот с тех пор мирно у нас, да спокойно

Антип, не привыкший долго разговаривать, аж пот со лба утер.

— Про Яга того сказ знатный, да вот про ведьму ты не рассказал, — Василий подался вперед, — меня т на мякине не проведешь.

— Есть у нас ведьма, не стану врать, за лесом заповедным живет, — сдался Антип, — да токмо полезная она, хорошая, жить нам помогает леченьем да советом, негоже зла ей чинить.

— Сам решу, поехали, — Василий встал с лавки.

…

— Зачем этот лес вкругаля объезжать? Напрямки давай, — Василий понукнул свою кобылку.

— В лес этот предки нам заповедали ходить. Дремучий он. Зло там дремлет. Не дай Боже разбудить. Деревья гнутые стоят, весь день там быть не можно — не выйдешь, Богу душу отдашь.

…

Василий ехал впереди по еле заметной стежке. Сзади боязливо двигался Антип. Лес и впрямь был странный. Нечисти Василий не чуял, может потому как день да солнышко, да что-то не так было с лесом этим. Больной он был какой-то. Кривые крученые стволы, голые сучья. Мох кусками. Ветер возьми, да и пронесись нежданно. Будто из-под земли болезнь перла, а лес задыхался в мученьях страшных. Голова начала кружиться.

Внезапно краем глаза Василий уловил легкое движение сверху. Мгновение — и он спрыгнул с лошади, подняв меч в боевом замахе.

— Баба Яга это, — голос Антипа звучал успокоительно.

На дереве, высоко в кронах, колыхалась привязанная ступа, сплетенная из прутьев. Из нее торчала обглоданная муравьями нога скелета.

— Мужики колдуний то в жены Ягу сюда приводили, — сказал Антип, — в ступе привяжут, в руки помело сунут, что б, значит, в доме Яг Морта прибиралась, да вздернут вместе со ступой повыше на дерево. Гляди, дескать, Яг — баба тебе новая. А лес уже сам их к себе прибирал. Нам тож не медля выходить надо, не пройдем мы через лес этот, сгинем.

…

К вечеру, по дороге вокруг леса, Василию с Антипом все же удалось добраться до избушки ведьмы. К избушке вела хорошо протоптанная тропинка. Солнце садилось за сосны, далекий вой волков, сопровождавший их всю дорогу умолк. Лошадей привязали у коновязи. Вошли в горницу.

— Ты что творишь, погань, — только успел Василий выхватить верный меч.

Средних лет женщина, видать, и есть та самая ведьма, малыша раздетого, на деревянной лопате в печь налаживала. А из печи жаром так и пыхает.

— Стой, окаянный, — молодая женщина в деревенском платье, вскочила с лавки и повисла на руке, — не мешай Анисье, ирод, зенки твои выцарапаю!

Ясно дело, с бабой злющей сладу не будет, отстал богатырь.

Ведьма осторожно усадила малыша в печь на подстилку из трав, чутка прикрыла заслонку и повернулась к Василию.

— Что, богатырь, — сказала она, вытерев пот со лба и уперев руки в бока, — волки сказывали, убивать меня наладился? Ааа сынок Агафьи, — ведьма проследила взгляд Василия, в ступоре смотревшего на закрытую заслонку печи, — так жив он, есть не стану, — и закатилась веселым, задорным смехом. — Застудился он, вот и прогреем его в печи, да с травами, завтра здоровее здорового будет. Али вы там у себя так богато живете, что детей не в печи моете, а в бане, как взрослых?

…

— Вот и помогаю людям, как могу и чем могу, — Анисья накрыла на стол снеди, да самовар поставила. Вылеченный малыш напился чаю с медом, да уснул на коленях матери. — Сила мне дана — тайны трав да растений знать. Волки да птицы мне новости шепчут.

— Почто ж князь говорил, что всех изводишь, — задумчиво проговорил Василий.

— Видать смысл был у князя твово тайный, услать тебя подальше. Вижу в тебе силу могучую, не раз она службу добрую, Руси сослужит, да вот только все силы твои ты отчизне отдашь, а себя оборонить от горя силы то и не хватит.

— А вот и не всезнающая ты, — улыбнулся Василий, — дома жена меня ждет — пождет молодая.

Ведьма грустно опустила глаза.

Туфелька

— Князь, к тебе богатырь новгородский, Глеб Никитич, — тиун (слуга князя старорусск.) низко поклонился.

— Зови давай, заждался ужо, — Князь Муромский, Юрий Ярославович, встал со скамьи и с удовольствием потянулся. Давненько он поджидал Глеба, дело срочное было.

— Князь Новгородский тебе поклон шлет, — богатырь протиснулся в широкую дверь.

Казалось, пол княжеской горницы гнется и скрипит под тяжелым шагом новгородского борца с нечистью. Одет Глеб был просто — белая рубаха — косоворотка, подпоясанная кушаком, синие штаны заправлены в сапожки сафьяновые. Вид как у увальня деревенского, а так и не скажешь, что на поле брани десяток басурман иноземных враз положить может.

— Василия отправил я в Чудь, с ведьмой разбираться, не скоро воротиться, — князь хитро подмигнул собеседнику.

— Вот это гоже, — расплылся в улыбке Глеб, — теперича мы с евоной молодой женой без помех-то плотно и потолкуем.

…

Василий, богатырь Муромский, борец с нечистью, придержал коня на взгорке. А и лепота вокруг. Солнце радостно лучится навстречу, зеленые луга сочные так и зовут вперед, к дому родному. Птички чирикают. Ветерок несет яблок спелых запах. Вона за пригорком и Муром ужо показался, а там, глядишь, и до двора родного недалеко. А в избе то женушка милая ждет, чай пол подмела да щи наварила. Путь — дорога, считай сама под копыта коня то ложиться. Всадник какой-то по ней скачет навстречу. Всадник?

— Василий Ильич, — запыхавшись, уважительно склонился в седле посыльный — князь к себе немедля зовет, поспешать просит.

…

— Здоровья тебе, княже, прости что грязный да неумытый с дороги, сам поспешать велел, — Василий вошел в горницу, стряхивая пыль с кольчуги, — и тебе здоровья, Глеб Никитич, — завидел Василий богатыря, — никак без помощи муромской в землях новгородских не обойтись?

— Ну что ведьма — то чудская? — князь указал Василию на место за столом перед собой.

— Ведьма та травница. Людей лечит, да скотине помогает. А байки про страшных ведьм в ступах да с метлами в руках — то россказни испужавшихся трусливых иноземных путешественников. Считай, напрасно съездил.

— Тут дело к тебе, — опустил глаза князь, — Глеба Никитича вот послушай.

— Дело зим десять тому было, — проговорил собравшись, наконец, Глеб, — жил в Венгерском королевстве сын графский Владислав. И не знали б о нем ничего, кабы не любовь великая. Влюбился он в девушку простую, Иванку. Любились они, радовались, да недолго. Родители другую невесту сыну нашли, кровей дворянских. Выгнал тогда Владислав свою любимую прямо в лес. Да на мороз. Да в ту же ночь и пожалел об этом. Болезнь страшная Владислава охватила. Стал он на людей бросаться, кусать их, да кровь их пить. Крови, значит, дворянской захотел — вот кровь то и получил.

— Так то ж заклинание кровавого поцелуя, — вступил Василий, — только убить бедолагу, да в гроб каменный замуровать, что б не встал, ежели конечно ведьму не поймать.

— Правда твоя, — подтвердил Глеб, — стали, значит, они Иванку ту ловить, да не поймали. Но так быстро девица убегала, что туфельку то свою и потеряла. А сам знаешь, что по туфельке той ее найти то и можно, как она не меняй лицо свое. Туфелька то святой водой омытая, только этой ведьме на ногу и налезет. Никому более. Стали искать везде в графстве, туфельку всем девицам примеривали, да не поймали. Граф то суровый был. Сына в гроб каменный положил. Да замуровать в склепе велел, что б зараза наружу не вырвалась.

А пару годов спустя, в королевстве французском похожая история приключилась. Принц Филипп влюбился в простую девушку, что гусей пасла у стен дворца. Звали ее Жанной. Да не сложилась любовь. Мать Филиппа выгнала девушку из дворца, да с проклятьем страшным, дескать, язвами покройся, да подохни блудница. И в ту же ночь страшный мор начался. Черной смертью люди его назвали. Тысячами люди заживо гнили и умирали. Никто не знал, откуда напасть. Пока не приехал к Филиппу граф, что сына в склеп замуровал. Да туфельку ту принес. И началось по Европе всей — девиц хватали да туфельку им примеряли. Да туфелька то одна, а ловили много. Жгли на кострах несчастных на всякий случай. После поутихло вроде.

А тут, в прошлом годе, князь наш новгородский, девицу приветил. Любовь великая, только — Глеб серьезно поглядел на Василия, — никому, потому как князь то женатый. А княгиня то возьми да вызнай. Пошла, говорит, прочь со двора, корова шелудивая. И в ту же ночь весь скот струпьями да коростой пошел, да полег от болезни. Девицу эту Иоанной звали.

— Иоанной звали, — задумчиво протянул Василий, — как женушку то мою, Иоаннушку.

Князь с Глебом молча переглянулись.

— Так ты что же князь, хочешь сказать… — Василий сжал пудовые кулачищи и медленно встал из-за стола, — ну ежели…

Василий бросился из горницы прочь, вниз к коновязи. Глеб встал.

— Пойду я за ним, княже, как бы бед не натворил. Да. И ежели что — прикажи похоронить меня по — христиански. Но тризну по мне справь, как предки наши богатырей поминали.

…

Василий стоял у своего бывшего двора. Избу вмяло в землю и разломало так, как будто камень огненный на нее с неба сверзился. Раскиданные обгорелые бревна. Корка запекшейся в огне глины заместо прудика для гусей.

— Семерых покалечила, да троих порешила, пока я голову ей не снес, — подошел сзади Глеб, — туфелька та, за которой я съездил, прямо впору ей пришлась. Как надели туфельку то, так и схватило ее к земле, как колоду, не опускает. А ты почуять ее не мог, так как любовь твоя настоящая была. Она под твоей любовью, как под щитом надежным укрывалась, борцам с нечистью невидимая.

— Так. Значит, это ты, Иоаннушку мою… — повернулся к Глебу Василий.

— Я. Вот мой меч. Хочешь — голову мою сруби. Обороняться не стану.

Даже соловьи в тот миг замолкли. Да тучи солнышко золотое прикрыли.

— Покажи, где схоронил, — глухо проговорил Василий.

…

На взгорке, у реки, был насыпан холмик свежей земли, из которого на вершок торчал кол осиновый.

— Сам знаешь, нельзя на земле освященной, — словно извиняясь, произнес Глеб.

Василий повернулся к богатырю.

— Ты правильно все сделал. Богатство наше — сила богатырская. А дело наше — Руси служить, да от нечисти оборонять. Да только не могу я боле быть с тобой в дружках. Уходи. И князю скажи, пусть богатыря себе нового на службу ищет.

…

Огромная луна роняла капельки слез на серебристую гладь реки. Запах ели смешивался с запахом воды. В ночной тиши шуршание листвы нарушалось лишь всхлипом проснувшейся птицы. Под березкой у свежего могильного холмика беззвучно плакал богатырь.

Любовь зла. Даже когда настоящая.

Ругодив

— А ну ка, Василий Ильич, подсоби, — Ставр Никитич, богатырь смоленский, мерно колотил в ворота замка здоровенной булавой, как крестьянским цепом при молотьбе зерна.

— Дык для того то и пробивался к тебе, — Василий, богатырь Муромский, достал боевой топор.

Спины и головы богатырей от льющейся сверху смолы и падающих камней прикрывали щитами пятеро дружинников князя новгородского.

Под веселым перестуком булавы и топора окованные железом ворота начали щепиться и разламываться.

…

Старинный замок Ругодив (старорусское название Нарвы, прим. автора), был уже давненько отнят у эстов датским королем Эриком и отдан за долги германцам. Так нет бы, чтоб, как и положено добрым соседям, приехать на ярмарку, свои товары привезти, себя показать, барон германский отсиживался за стенами замка.

В начале зимы, как встал лед на реке, нанял этот крыс рыцарей немецких, да и пошел на земли русские с грабежами. Рыцари те лютовали особо. Мужиков безоружных рубили, да калечили. Баб, что сбежать не успели, порочили. Барон скотину увел, да припасы зимние все вывез. Да снова, значит, шасть — и за стены замка. Сидит упырем, радуется. На зерне да на капусте отнятой, надулся, как хомяк.

Прознал про то князь новгородский, Александр Ярославич, собрал дружину, богатырей позвал новгородских, суздальских, смоленских да Муромских и пошел барона того воевать. Не стал исподтишка ночью нападать, как немцы подлые. Честно предупредил — иду мол, на вы, — как князь русский Святослав чести учил.

…

Ворота начали поддаваться. Скользнувшая в пролом стрела задела щеку, да раззадорила только.

— Ну ка, навались, — подпер качающиеся ворота Василий.

Дружинники и богатыри дружно навалились на ворота и огромная деревянная коробка, окованная железными полосами, рухнула, подняв облако пыли.

— Стой Василий, не ходи, — придержал за плечо богатыря Ставр, — не время ишшо.

— Как не время, проломили ж ворота? — Василий с удивлением увидел, что и дружинники не спешат бежать в пролом.

— Потому как барон хитрый, аки змеюка, — Ставр размял плечи и спиной прислонился к каменной кладке, — там, за воротами у него двор, голый да камнем мощеный, да со всех сторон стенами высокими огороженный. А на стенах то лучники. Вроде мешка каменного. Войди и враз в спину стрелу засадят. Да только на ту хитрую змеюку у нас свой ястреб имеется. Пока мы тут шумели с тобой, да лучников к себе собирали, князь то с лестницами стены перемахнул. Вона слышь, внутри они ужо.

Шум боя переместился внутрь замка. Ворота на той стороне каменного мешка открыли изнутри княжеские дружинники.

— Все, пора и нам, — Ставр поудобней перехватил булаву, тут потайной ход имеется, что в хранилища ведет. Туда нам пробиваться велено.

Навстречу богатырям вышли четверо рыцарей. В железо одетые, на головах шлемы с забралами, морду песью напоминающие. Ну, чисто псы злые железные. Ставр вышел на них первый. Окованная железом булава приняла удар рыцарского меча, не поцарапалась. Василий недаром бою с нечистью ученый, прыгнул вперед, кувырком под ноги крайнему рыцарю и ударом снизу вверх раскроил незащищенный пах.

Снова кувырок вбок, пропустил мимо себя падающее тело и ударом топора разрубил, как полено, ногу ближнего рыцаря. Третий рыцарь уже занес меч над головой для удара. Подставить успелось топор на вытянутых руках вверх. Мощный удар двуручным мечом разрубил топорище, ошеломил, скользнув по островерхому шлему, и ушел уже слабый в кожаный наплечник. Сквозь замутившееся сознание Василий увидел повторный замах меча.

…

— Чай не спать тута собрались, — Ставр шутливо подал руку и помог подняться. Рыцарь с двуручным мечом лежал на земле лицом вниз. Песий шлем был сзади вмят в голову мощным ударом булавы, как старый походный котелок.

…

— Только не убивай, не убивай, — барон на коленях отползал от князя, — возьми все золото, возьми жену да дочерей в рабыни, не убивай только.

Трясущаяся губа, слезы и сопли из жирного носа вызывали чувство брезгливости. Князь с дружинниками стоял в главной зале замка. Барон на коленях отползал к стене, покрытой ковром. В углу на коленях, опустив головы, стояли полтора десятка захваченных псов-рыцарей. В разбитые окна ветер заносил запах и веселый треск разгорающегося пожара.

— Да не ползи ты ужо, — усмехнулся князь Александр Ярославич, — знаем, где сокровищница то твоя.

В этот момент дверь, скрытая под ковром на стене, растворилась и Ставр с Василием, да с дружинниками, вывели всю семью барона. Позади них мелькнули груды награбленного бароном золота.

— Не убивааай, все возьми, земли, золото, женщин — взвился вой под своды старинного замка.

— Зачем мне земли твои? На Руси и своих земель хватает. Еще тучнее и богаче. Зачем мне женщины твои, коли свои на Руси лучше. Богатырей рожают. Золото да припасы заберем, потому как не твои они, а русские. Крестьянам отдам, чтоб хозяйство, тобой порушенное возрождали.

Князь достал меч и ткнул в сторону псов-рыцарей.

— Этих вот насильников да убийц жалеть не стану. Повинны смерти! Но и убивать их честным оружием не хочу, оружие боевое марать не буду — князь повернулся к своим дружинникам — вывезете этих псов на середку Гдовского (старорусское название Чудского прим. автора) озера, да утопите, как щенков. Без прощения и покаяния.

Князь под вопли уводимых псов-рыцарей подошел к барону. Тот, в собачьей позе, с ужасом в глазах смотрел с пола на князя.

— Запомни, немчик, русским не надо соседских богатств. Русь велика. И весь русский народ испокон веков живет справедливостью. Пока жива в сердце русича справедливость, сколько ты не нападай, да не терзай Русь, сколько не клевещи — Русь встанет из пепла, из грязи. Очистится, как птица Феникс, и пойдет далее своим честным и прямым путем. И никто ничего с этим поделать не сможет. Никогда. Потому что мы и сам с этим ничего поделать не можем многие века. И не хотим.

Русалка

-Не ехал бы ты, богатырь, неспокойно больно на лугах, да полях, — седой старик обернулся на иконы и широко перекрестился, — русальная седмица наступает. В седмицу эту русалки из воды выходят, да любого мужчину, будь то старик али юнец безусый, в себя влюбляют. И в воду утаскивают. Так и губят. Никто устоять от чар этих не может.

— Слово я дал, — Василий, богатырь муромский опоясался мечом, — потому и идти должен. А тебя, старче, благодарю за доброту твою, прощай, коли что не так.

— Погоди, ужо — старик потянулся за холщовым мешочком, — вот, полынь возьми, от русалок, говорят, защищает.

…

— Сказали мне, что тебе, князь, заступник в деле важном нужен, — Василий стоял в горнице служилого князя Андрея, осматриваясь по сторонам. (Служилыми князьями (вотчинниками или подручниками) на Руси называли князей, которые вынуждены были служить у более владетельных князей, что бы сохранить свои земли — вотчину. Прим. автора). В княжьей горнице творилось запустение. Пыль да паутина по углам, будто и не жилой терем, а лачуга заброшенная.

— Слыхивал и я о тебе, Василий Ильич, от князя Муромского, — князь Андрей, немолодой уже тучный мужчина тяжело поднялся из кресла навстречу богатырю, — говаривал он, что человек ты верный. Потому и помощи твоей прошу.

Князь Андрей подошел к окну, выглянул во двор и дрогнувшим голосом начал:

— Десять зим тому, овдовел я, жена моя простудилась, заболела, да ушла в мир иной. Только доченька моя, Аленушка, и осталась мне на радость да на старость. Да правду говорят, седина в бороду — бес в ребро. Встретил я женщину приезжую. Красотой нездешней, тонкими бровьми, да волосами рыжими, грудью своей высокой покорила она меня враз. Травень (месяц, когда цветет трава — май, прим. автора) не успел минуть, как сыграли свадебку. Все бы хорошо, да, видать Аленушка моя, стала мачехе поперек горла. А я, дурак старый, возьми, да и выгони дочку. Пропала с тех пор Аленушка. Да и радость вся с ней ушла.

Только чую я, недолго мне уже на земле этой хаживать. Жена всю дворню выгнала, все со свитками какими-то да свечьми в светелке запирается. Все мечтает, как хозяйством после смерти моей распорядится. Ни наследника, ни памяти доброй по себе не оставил. Разыщи, Василий Ильич, Аленушку, очень тебя прошу. Говаривают люди, что у озера лесного ее видели. Ночью. Ничего не пожалею в благодарность.

…

На темный лес спускался влажный вечер. Что-то шуршало и потрескивало в придорожных кустах. От лесного озера пополз клочьями густой зябкий туман. Луна, выглянув из-за облаков, засеребрила и зарябила стоячую, как зеркало, воду. Справа от тропинки послышался легкий вздох. Василий резко обернулся.

На берегу, опустив босые ступни в воду, сидела девушка. Бледная и грустная. В длинной белой рубахе.

— Не меня ли ищешь, богатырь, — томным грудным голосом спросила она, бросив взгляд, полный обещаний.

— А может нас? — послышались сзади задорные голоса. На тропинке, по которой только что проехал Василий, прислонившись к березке, стояли две смазливых девушки. Красные юбки, пшеничные косы. Сестренки загадочно улыбаясь, шагнули вперед и взяли коня под уздцы. Конь послушно потянулся за предложенной горбушкой.

— Нет, девоньки, не серчайте, простите за беспокойство, Аленушку мне сыскать надобно, — Василий пытался говорить дружески, да ласково.

Вмиг все кругом изменилось. На луну наползли черные тучи, засвистел злой ветер, деревья зашуршали и застучали сухими ветками. Пошел ливень. Ударила молния и в ее свете Василий увидел вкруг себя десятки призрачных силуэтов.

— Слазь с коня, князь, побеседуем, — раздался жесткий голос и несколько влажных сильных рук резко стащили Василия с лошади, бросив на прибрежный мох. Над ним склонилось бледное безглазое лицо, и закапала тухлая вода — пришел твой час, ответ держать будешь за поступки твои непотребные.

Влажные мягкие руки на горле вдруг стали сухими и твердыми. Острые когти впились в шею богатырскую.

— Стой, не папенька это, — не убивай без нужды — раздался нежный голос.

Василий почувствовал, что холодные руки уже не держат его. Встал, отряхиваясь.

— Зачем искал? — юная девушка была прекрасна той истинно русской красотой, которая заставляет из века сгорать от любви наших русских мужчин, — о, и букетик сушеный принес, — повертела она в руках мешочек с полынью и отбросила в сторону.

— Князь найти тебя просил, жалеет, что выгнал, — Василий грустно проводил взглядом полынь-оберег.

— Выгнал? — вспылила Аленушка, — да он проклял меня!

…

–Ты соврал мне князь, а ну, говори все, как на духу, а то, не погляжу, что князь, за вранье душу из тебя и выну — Василий склонился над старым князем.

Князь вздохнул.

— Прости богатырь, не было сил признаваться, в глупости, да грехе своем, — миловались мы с женой молодой, и входит Аленушка. Корить меня начинает, что, мол, година смерти матушки сегодня, а я непотребством занимаюсь.

Осерчал я дюже, ногами топать начал, выгнал то дочку. Да проклятие вслед прокричал. А жена то нахваливает меня, мол, правильно, детей в почтении к родителям держать надобно.

— И впрямь непотребен ты, князь, да невежествен, — Василий горько вздохнул, — али не знаешь, что коли родители девицу невинную проклянут, русалкой она становится, к утопленницам жить уходит? Хватит у тебя духу да силы исправить все али, как басурман, на погост пойдешь непрощенным?

…

Озеро манило к себе черно-зеленоватой глубиной. Луна разливала липко белесый сироп тумана. Пахло сладковатой ряской и мокрой землей.

— Дочка, прости меня, — князь Андрей с помощью Василия слез с коня и бухнулся на колени. Руки погрузились по локоть в вязкую воду, — хочешь, прокляни меня в ответ, только не серчай на отца.

— Будет тебе, — призрачная рука опустилась на голову князя, — к жизни меня это не вернет, но душу освободит.

— Ты что это удумал, муженек, — сзади у сосны, хищно усмехаясь, стояла рыжеволосая зеленоглазая женщина. К девкам по ночам бегаешь, хрыч старый? Ну, раз уж пришел к озеру, мне же легче, тут и сдохнешь.

Василий, выхватив меч, шагнул вперед, загораживая князя. Ведьма махнула рукой и отбросила богатыря в воду. Тяжелая кольчуга тут же потянула на дно. Меч выпал из руки и серебряной рыбкой пошел на глубину. Обеими руками ведьма подняла князя за горло в воздух. В этот миг озеро вспенилось зеленоватыми силуэтами. Они облепили рыжеволосую женщину, как саван и потащили к воде. Ведьма начала дергаться всем телом и истошно закричала.

…

Мокрый, до нитки, богатырь сидел на берегу озера, поддерживая кашляющего князя. Меч, обернутый тиной, как ножнами, аккуратно лежал рядом.

— Я прощаю тебя, живи без боли, — Аленушка присела перед отцом, держа его руку в своей, — а твое прощение освобождает мою душу от этого озера.

Девушка начала таять, растворяться в воздухе и легким дымком поднялась вверх, прямо к освещенным луной облакам.

— Вот тебе наука, княже, на старости лет, — проговорил Василий, — слово проклятия, сказанное чаду твоему в сердцах, всю жизнь ему погубить может, да душу навечно ранит. Дети твои — плоть от плоти твоя, рода твоего продолжатели. Любить их надобно. Прости их, и прощенье к тебе любовью вернется.

Час волка

С треском разорвалось сплетенное кружево зелени кустов и огромный медведь, встав на дыбы и оскалив клыкастую пасть, рванулся к повозке княжны. Ударом мощной лапы он отбросил в сторону впряженную лошадь и повернул свирепую морду к девушке. Княжна Елена, в ужасе закрыла глаза и обреченно замерла, прикрыв голову руками. Василий выхватил меч и прямо из седла прыгнул в объятия «хозяина».

…

— Василий Ильич, ты ужо сбереги дочку, ей только шестнадцать минуло, возьми с собой троих лучших богатырей и езжайте с княжной в Новгород, за стенами укроетесь — князь Муромский, Юрий Ярославович, — поднял усталое лицо на богатыря, — эх, чую, это расплата за грех мой давний.

Минувшая седмица нелегко далась князю. Закрытые городские ворота, усиленная стража, вооруженное войско, не смогли защитить жителей. Издали очевидцы видели огромную черную волчицу, лютующую на улицах да дворах. И с каждой ночью жертвы находили все ближе к княжьему терему. И было их все больше. Будто терем был центром, притягивающим злость и ненависть черной гостьи.

…

— Как же я оставлю тебя, даже для охоты, ладушка, — молодой князь Муромский нежно взял в руки ладонь жены, — ты ж вот — вот родишь мне наследника-богатыря, али дочь красавицу.

— Поезжай ужо, сокол мой ясный, — княгиня тепло улыбнулась, приложив руки князя к своему большому животу, — добудь мне оленя али вепря трудом охотницким.

…

— Спускай, — крикнул князь выжлятникам (охотники, ведущие на поводках свору гончих псов Прим. автора) — вишь, как разлаялись, вепрь видать матерый в кустах засел.

Собаки сорвались со сворки и исчезли в лесу. Внезапно раздался дикий визг. Лай усилился. Охотники бросились в кусты. На небольшой полянке, спиной к вырытой под корнями огромного дуба норе, стояла крупная волчица. Шерсть вздыбилась на загривке. С оскаленных клыков капала слюна, желтые глаза глядели яростно и одновременно отчаянно. Три лучших гончих лежали поодаль в последнем издыхании.

— Ах, ты ж падаль, — взвился от злобы князь, и выхватил охотничий топор — лучших гончаков мне погубила.

— Постой, княже, негоже эдак. Велес (древнеславянский бог — покровитель животных Прим. автора)) не простит. Погляди — придержал за руку его выжлятник. Позади волчицы выползли из норки на свет божий несколько малых волчат. Голубые глазки смотрели на гостей доверчиво и удивленно.

— Не перечь, — выдернул руку князь, — все едино — убью.

Охота не удалась. На оставленной княжьей свитой полянке, рядом с убитой волчицей лежали шесть серых комочков. Будто сок лесной земляники густо запятнал пушистую шерстку.

…

Богатыри втроем с трудом стянули с Василия застывшего медведя. Меч прошел насквозь, пробив густую шкуру на спине. Но и Василию досталось. Удар мощной лапы разорвал на плече кольчугу и располосовал плечо. Кровь из рассеченной клыком щеки уже начала подсыхать. Княжна спрыгнула с повозки и, поднявшись на цыпочки, чмокнула богатыря в щеку.

— Спасибо тебе, сердечное, дядька Василий, вовек службы твоей не забуду, — и тут же рванулась обратно к повозке, ковыряясь в тряпках, — дозволь рану твою перевязать.

— Не пойму, зачем «сам» на княжну то бросился, — покрутил ус Василий, — никогда ранее на людей не нападал, мирно с нами жил. Нападает он, только когда лес свой защищает.

Где-то в невдалеке раздался тоскливый волчий вой. Ему вторил другой, от реки. В глубине чащи, в полосах густеющего вечернего тумана, мелькнули серые тени.

На лес падала вечерняя сырость. Потянуло зябким низовым ветерком. Тревожно шуршал сосновыми кронами недобрый лес.

— Живее, — подгонял всех Василий, — здесь избушка есть недалеко, там на ночь укроемся.

…

Ленивый огонек скупо освещал толстые бревенчатые стены небольшой избушки. Снаружи что-то тихонько потрескивало. В небольшое окно любопытно заглядывала бледная луна. Богатыри сидели в полном снаряжении, с мечами в руках.

— Поспала бы, княжна, а богатыри сон твой охранять тут будут, глаз не сомкнут, а я — Василий глянул в окошко на луну, — снаружи посторожу. Час Волка приближается.

Все приумолкли.

— Дядька Василий, а что это за Час Волка? — спросила княжна Елена, укрываясь плащом.

— Самое злое время в ночи, княжна, — ответил Василий, — серые сумерки не дают в этот час человеку пса от волка отличить. И тут вот и вылазит наружу вся нечисть, что в лесу густом живет, да добычу себе ищет, теплого тела жаждет, значит.

…

Василий вышел в ночь и прижал дверь спиной. Зябко повел плечами. В ближайших кустах что-то треснуло. Край полной луны начало заволакивать тучами. Серо-черный бархат тьмы стал вязко разливаться между сосен. Пришел Час Волка. Снова раздался волчий вой. Тоскливый, заунывный. Прямо за ближайшими деревьями. Ему отвечали звериные голоса за хижиной и где-то сбоку. Василий выдохнул и поднял меч.

Внезапно в хижине раздался жуткий крик, шум борьбы. В дверь изнутри заколотили и все затихло. Василий рванул на себя дверь и отшатнулся. На пороге, на задних лапах, стояла огромная черная волчица. Из пасти капала свежая кровь. Вот только глаза у нее были не звериные, а зеленые, как у Елены. Страшный оборотень наклонил мощную голову к повязке на плече Василия, понюхал. И рванул прямо через лес в сторону Мурома. За ним, обтекая хижину серым грозным потоком, ринулись волки.

…

Посмотри в себя. Ты ведь не совершал неправых дел? За твоим окном сгущается ночь. Что там шуршит? Наступает Час Волка.

Подкова

— Ой, тятька, гляди — подкова! — маленькая Танюшка вьюном соскочила с телеги и побежала вперед лошади.

Аким задумчиво почесал бороду, но запрещать не стал. Уж больно любил он младшенькую. А Танюшка уже радостно забиралась на телегу, почти не измазавшись в дорожной грязи и довольная, протягивала отцу найденное сокровище.

— Мамка говорит, что подкова в доме — к счастью, а эта — очень красивая, можно нам ее взять? В горнице повесим, над входом.

Подкова и впрямь была необычной. Меньше лошадиной, изящная, мастерски сделанная, почти не стертая, из какого-то матового металла. Аким, как и любой крестьянин, немного разбирался в металле. Это точно не железо, но и не драгоценный металл. Так, видать сплав какой.

— Ладно, дочка, бери. Но наперед деду Василию покажем, как домой возвернемся, а позволит — уж так и быть — приладим над входом.

…

— Подкова, конечно странная, больно ладная какая-то, но вредного ничего не чую, — дед Василий отдал подкову обратно.

Дед Василий, несмотря на свои года, был мужиком статным и широкоплечим. Седой, как лунь, узловатые пальцы, кустистые брови. Говаривали, что в молодости он богатырем служил у князя, да не сладилось у него с князем чего-то. Зим пять назад пришел он из лесу, замерзший и голодный. Остаться до весны спросился, да и полюбился всем хуторянам. Упряжь починить, али свистульку ребяткам выстрогать, корову полечить аль у бабы роды принять — все у него ладилось. В травах да в заговорах понимал, а уж мудрости в нем было через край. Сказки да былины детям сказывал так, что и взрослые мужики да бабы заслушивались. И еще нечистое чуял, да обман. Потому и советовались с ним хуторяне во всем.

— Деда, а тятька сказал, что если ты дозволишь, то приладим подкову над входом на удачу, — Танюшка, похоже, твердо решила довести дело до конца.

— Вот егоза, — погрозил дед Василий пальцем, — люд крещеный на удачу не уповает, — на Бога только, да на себя, — но приладить, пожалуй, можно. Не на удачу, а от нечисти, как оберег сильный.

— А как простая подкова от нечисти дом бережет? — слюбопытничала Танюшка.

— А о том история есть старинная, — дед Василий пригладил бороду.

Все домашние мигом побросали свои дела да расселись рядком, предвкушая интересную сказку.

–Давным-давно, в земле Аглицкой, — начал Василий, — жил капеллан Дунстан, ну поп по-нашему. И дал ему Бог умение металл ковать, кузнецом, значит, прослыл знатным. Денег за работу свою не брал, да люди благодарные в казну церковную подносили, кто что мог. И прознал о мастере таком дьявол, ну черт их аглицкий, значит. А черт, известное дело, тоже подковы на копытах носит. Приходит, значит, дьявол, к Дунстану и просит подковы для него сделать, цену высокую сулит. Ну, священник и говорит, что не пристало де ему деньги дьявольские брать, но и отказать просящему вера не позволяет.

— И сговорились? — Танюшка аж извертелась вся от интереса.

— Сговорились. Посулил дьявол желание любое в оплату работы исполнить. Сделал Дунстан ему подковы, а взамен потребовал, что б дьявол зарекся в дом тот заходить, в котором подкова над входом прилажена. На том и сговорились. И с тех давних пор дьявол-то свое слово и держит. В дома с подковой не заходит.

…

Свечерело. Темнота сгустилась над хутором. Заморосил мелкий дождь. Скотину загнали во двор, домашние собрались на ужин, зажгли лучины. Танюшка горделиво поглядывала на начищенную подкову, прилаженную над дверью.

Вдруг, от ворот послышался слабый вскрик. Почти плач. В темноте не видать, кто там стонет. Аким со старшими сыновьями взяли факелы, и пошли в темноту. Возвернулись скоро, принесли на руках мальчонку. Одет не очень богато, но чистенько. Черноволосый, белая косоворотка, синие штаны, аккуратные сапожки. Были. Один сапожок распорот по голенищу, и видна распухшая поврежденная нога.

— Танюшка, — велел отец, — ну-ка сбегай за дедом Василием. Вишь как мальчуган ногу повредил, ходить не может, пусть полечит чем.

Дед Василий вошел в горницу, стряхивая дождевые капли, обернулся к мальчугану.

— Ах ты тварь нечистая, — взвился Василий, — сдохни, собака. Василий схватил топор, что стоял у печки и во всю широту плеч размахнулся на мальчонку.

Раздался всхлип, и мальчонка у всех на глазах превратился в маленького чертенка. Худенький, весь в черной шерсти, челка над испуганными глазами, разбитая нога.

— Деда Василий, не убивай его, ему плохо, помочь надо, — Танюшка, вереща, повисла на руке с топором.

–Стой, — Аким встал поперек, — я его домой принес, как гостя, не позволю ему ущерб чинить.

–Ээх, что б вас, — дед Василий отбросил топор и, кряхтя, полез за пазуху за свертком с травами.

…

— Как же тебя угораздило то? — спросил Дед Василий чертенка, перебинтовывая ногу.

— Меня звать Велизар, — начал рассказывать чертенок, — меня папка взял с собой, учил зло всякое творить. А я заигрался с дикой кошкой и потерялся.

Я побежал разыскивать папку, споткнулся, разбил ногу и потерял подкову. Вон ту, что над дверью у вас. А без подковы я как домой вернусь? Вот и шел за вами, нога сильно разболелась, опухла, кто ж мне поможет. Доковылял, а в дом войти не могу, слово папка давал, нельзя нарушить. Так и топтался у ворот, не знал, что делать. Даже плакал. Замерз. Дождь начался. Поскользнулся.

…

Велизар ушел до рассвета. С солнцем все хуторяне занялись крестьянскими делами.

— Не жалко подковы то? — дед Василий расположился на завалинке, доставая табак.

— Не жалко, Велизару ведь помощь была нужна, а за подкову его домашние заругают — просто ответила Танюшка.

— Знаешь, малявка, а ведь ты урок мне, старому преподала, — дед Василий затянулся, — всю жизнь я боролся с нечистью, истреблял их, где мог. Через то всего лишился, и семьи и друзей. И думал, что хороший человек тот — кто землю нашу от нечисти да несправедливости очищает. А ночью сегодня понял еще и иное — тем человек и отличается от нечисти, что поможет нуждающемуся да немощному, защитит слабого не оборачиваясь на страх свой да выгоду свою.

Человек он всегда остается Человеком, на том наш род человеческий держится.

Поляница

— А ну-ка повернись девонька, — дед Василий откинулся на нагретой весенним солнышком завалинке и с удовольствием смотрел на Танюшку, — ты просто красавица стала. Весна яблоней расцвела, а ты еще краше. Стройная, аки березка, а лицом-то красна. Замуж тебе пора.

— Да брось ты деда, — зарделась Татьяна, — не за кого замуж-то идтить.

— Как не за кого? А вона Никола-кузнец. Парень что надо. Косая сажень в плечах, подковы руками гнет. Да и при деле опять же.

— Никола-то? Полез он намедни ко мне обжиматься. Прижала я его, значит, грудью к стене кузни, а он и ослаб бедолага. Ноги не держат. На что мне муж слабый такой? Детишки еще хлипкие пойдут. Замуж за того пойду, кто меня в поединке одолеет.

— В каком еще поединке, — дед аж привстал, — ты, что же еще удумала, егоза?

— Решила я, деда, в поляницы податься. Ну, невмоготу мне стирки эти готовки. Да и матери с отцом я обузою, — Татьяна оправила платье и потупилась, — ты деда скажи мамке с папкою, что ушла мол, с твово позволения, да благословения мне дай в дорогу.

— Вот одурачила ты меня, старого. А я все в толк не мог взять — почто девке бою мечевому учиться. Ты ж говорила тать, дескать, да басурман придут — мечом то сподручней оборониться, чем горшком да ухватом. А я, поверил. Поляницей то быть не легкое дело. Девка — богатырь и в поле бранное с воинами наравне идет, и в лесу с ними ночует. А коль рану получишь, так богатырь тебе кишки то обратно засовывать будет, не бабка-травница. Этого ли хочешь?

— Решила я деда. Русь оборонять от басурмана да нечисти хочу. Вот как ты. Ну а коли нет твово мне благословения, — Татьяна сердито повернулась, — так сама уйду.

— Да стой ужо, — дед Василий, кряхтя, поднялся с завалинки — эх, мамка твоя мне всю бороду то выщипает.

Дед привел Татьяну в конюшню.

— Вот, бери Воронка, мне его торговец проезжий за лечение то отдал, — дед похлопал по шее коня — трехлетку, — на пашню то он непригоден. Для богатырского коня тож хлипок. Но для девки в самый, значит, раз. И вот еще, — Василий из-за стрехи достал сверток рогожки, развернул, — меч мой возьми, твой он теперь. Может и без затей он, да крепок и надежен. Лучшими Муромскими мастерами кован.

Танюшка со слезами благодарности поцеловала деда в небритую щеку

Пыль, взбитая копытами, медленно оседала на придорожную траву.

— Ни стрелы тебе, ни раны. Будь здорова, береги тебя Бог — дед перекрестил удаляющуюся фигурку.

…

— Чтой-то не больно ты на поляницу похожа, — староста с сомнением смотрел на Татьяну, — видал я девиц-богатырей, поляниц значит. В броне они, да в сапогах, да, кхм, в штанах. Но коли хочешь за дело то взяться, помогу, да награду, значит, соберу немалую. В пределах разумного.

— Говаривают, — Татьяна облокотилась на меч, — что в церковке старой у вас тут нечисть обитается. Так ли?

— Истинная правда, — староста вздохнул, — хорошая церковка была, чистенькая, намоленная. Да у прежнего старосты женка, значит, с нечистью якшаться начала, колдовала, на метле летала. Через то и сгинула. Богатыри проезжие, порешили ее, да наказали в земле неосвященной закопать, да кол осиновый-то в грудь вбить. А староста прежний, наказ не выполнил, сдурел совсем от горя. В церковь ее положил, отпевать собрался, душу ейную спасать. А баба его вскочила, плюнула ему в харю да сбежала. Староста прямо там, в церковке, и повесился. Церковь с тех пор стоит оскверненная, крест с главы свалился, нечисть ночами там веселиться. Нечисть ту извести надобно, но сложное то дело да опасное, не бралась бы ты, красавица.

…

Церковь стояла на пригорке, в стороне от деревни. Лучи заходящего солнца ласкали теплом обветшалые стены, стрекотали кузнечики. Медвяный запах клевера кружил голову.

Татьяна заткнула подол за пояс, как делают бабы при стирке белья в реке, обнажила меч и, осторожно приоткрыв дверь, вошла в церковь. Внутри было прохладно и пусто. Старые доски скрипели под ногой. В разбитые окна, сильно затянутые паутиной с трудом пробивались солнечные лучи, оставляя на полу теплые пятна. Иконостас был разрушен. Где-то под дырявым куполом, шевелились и ворковали птицы. Никого не было. Пустота.

— Каким ветром занесло, девонька, — прозвучал сзади насмешливый скрипучий голос.

Татьяна вздрогнула от неожиданности и повернулась всем телом, выставив вперед меч. На высоком аналое (подставка для икон и книг прим. автора), сидел маленький бесененок. Щуплое тельце покрыто мягкой черной шерсткой. Копытца, хвост. Огромная голова с красными глазами и острозубым ухмыляющимся ртом.

— От нечисти храм сей избавлю, — уверенно произнесла Татьяна.

— Шла б ты, девица, подобру-поздорову. Не справишься ты. Правду говорю, — серьезно сказал бесененок.

— А вот и поглядим, — Татьяна махнула мечом.

Бесененок отпрыгнул и когтями зацепился за деревянную стену.

— Оглянись, — пропищал он и гаденько захохотал.

Сзади стояло на полу, сидело на мебели и стенах пять десятков таких же бесенят. Они враз прыгнули, стали скакать по полу и вертеться в воздухе, как новогодние снежинки в метель. Татьяна почувствовала, что ее хватают за уши, нос, руки, ноги. Она вертелась, как дед Василий учил, да не тут-то было. Хохотливый верещащий веселый гомон окружал со всех сторон.

— Что надобно? — бесенята отстали и расселись вокруг, издевательски щебеча и переговариваясь. На Татьяну смотрела женщина, вся в белом, да лицом синяя и уродливая.

— Храм сей, для веры предназначен, а вы его опозорили и обесчестили, уходите, — Татьяна, запыхавшись, грозно глядела на ведьму.

— Обесчестили, говоришь, ну-ка свяжите ее, — махнула рукой ведьма.

Бесенята тут же сорвались с мест, закружили, бросили на пол. Меч выпал, а бесенята связали Татьяну на полу крестом — руки — ноги врозь растянуты на веревках.

— Вот сейчас и узнаешь, что такое бесчестить, — хищно склонилась над Татьяной ведьма.

В этот миг хлипкая дверь церковки под сильным ударом слетела с петель. В широкий проем протиснулся огромный черт. Могучая грудь, поросшая черной шерстью, вздымалась колесом. Ярились красные глаза, рога царапали притолоку. Черт дышал тяжело, как бык-производитель.

— Пошли все прочь, — прорычал он.

Нечисть как ветром сдуло. Черт подошел к растянутой на полу Татьяне, наклонился и поднял лапу с острыми когтями. Татьяна прикрыла глаза и начала молиться.

Неожиданно черт перерезал когтем веревки. Еще не веря, Татьяна вскочила, кувыркнулась, подхватила меч с пола и забилась в угол. Черт прошел к окошку. Сорвал паутину и в церковку полились лучи заходящего солнца. И враз превратился в высокого статного юношу. Белая косоворотка. Коричневые штаны заправлены в мягкие сапоги. Подошел прихрамывая.

— В угол забилась, ну чисто кошка дикая, не шипишь только, — улыбнулся юноша.

— Велизар, ты ли? — Танюшка бросилась на шею черту, — я ужо совсем с жизнью попрощалась. Спасибо, что от ведьмы да бесов спас.

— Так и ты ж меня маленького от смерти спасла. Помнишь, когда подкову мою вернула, что в грязи нашла, да от деда Василия, известного охотника за нечистью, оборонила. Подкова та из металла особого кована. От освященной земли нас защищает. А я по незнанию ступал на землю ту свободно. Вот и разрослась рана обычная. Так бы и сгинул к исходу дня, кабы не ты. До смерти своей буду тебе за то благодарен. Вот еще подарок у меня для тебя.

Велизар извлек из воздуха рубаху полотна тончайшего.

— Рубаха эта особая — от оружия обычного стрелы да меча не защитит тебя. А вот от оружия колдовского, али заклинания нечистого — лучше всякой крепости оборонит. А коли легко так грудь обжимать начнет…

— Чего начнет? — перебила, зардевшись, Танюшка.

— Ну, я ж черт все же, не серчай, — значит я рядом. Смело зови на помощь. Всегда помогу-выручу. А старосте скажи, пусть церковку эту снова отстраивает, не будет тут ведьмы боле, заигралась больно стерва.

Наступило неловкое молчание.

— Велизар, скажи, вот ведь ты нечистый, зло творить должен, а спас меня, подарками вот дорогими одариваешь. Как так?

— Зло и добро, нечисть и святость — все это две стороны одной монеты — мира нашего. А в мире нашем, русском, законы общие испокон века установлены.

Добром за добро платить следует. И благодарным делающему добро быть надобно. Законы эти предки нам завещали. На законах этих земля наша русская то и держится.

Чистый лист

— Вот, дочка, возьми эти наручи, — старый Евпатий протянул Танюшке пару добротных, со следами ударов, железных наручей, — с ними — то сподручнее будет, чем со щитом. Прежде, чем басурман поймет, почему он руку тебе не разрубил, ты его то и одолеешь.

С самого утра жители деревни, прознавшие про то, что Танюшка нечисть в старой церквушке извела, несли в дом старосты подарки. Кто творог, кто молока крынку, кто сапожки. Кузнец приладил по Танюшкиной фигуре длинную мужскую кольчугу. Сам староста, краснея и заикаясь, принес новые синие штаны. Дескать, неловко девице в длинной юбке по лесам скакать, да мечом махать. А в короткой негоже — срамота одна.

Танюшка все подарки принимала, как отец учил, сердечно благодаря. (По русскому обычаю сердечно благодарить — поклониться в благодарность, прижав руку к сердцу. Прим. автора). Потому как дар, принесенный с чистой душой, да чистым сердцем, также с добрым сердцем и принят быть должен.

Переодевшись за печкой, подпоясав кольчугу мечом, Танюшка вышла на середку горницы покрасоваться.

— Ай, красавица, — сложила умильно руки на груди хозяйка, — тебе бы замуж, деток нарожать, а не по полям — ратям скитаться.

— Татьяна Антиповна, — раздался из сеней голос старосты, — тута просители к тебе, прими, не откажи.

Танюшка, зардевшись, как роза, от того, что ее величают именем-отчеством, присела за стол. Вошедший крестьянин, остановился у порога, комкая шапку, поклонился в пояс.

…

— Вот, значит, Настенька, дочка моя, — начал крестьянин, — как стала девицей на выданье, так все о замужестве постоянно и мечтала. Мишка-гонтарь поженихался, да не сладилось у них, бросил. С Федором соседским тож не получилось. Настюха прям извелася вся. В девках остаться боялась. Свеклой то румяна наведет, да на ярмарку пойдет, себя показывать. Все никак муж не сыщется. А тут, как на грех, старик ентот объявился. Говаривают люди, что колдун он, девицам мужей найти помогает и плату невеликую берет. Настя прям к нему и наладилась, да пропала. И старик тож пропал. Помоги дочку сыскать, Татьяна Антиповна, изъяви милость, чует сердце — пропадет она,

…

Тропинка, на которой люди старика видели в последний раз, привела в старый дремучий лес. Зло, дремлющее в лесу, искривило деревья, мох да плесень наружу повылазили. Солнце почти не проникало через густые еловые кроны деревьев. Пахло влажностью, прелью. Не пели птицы. Гнусно зудели комары.

Танюшка, осторожно понукая Воронка, придерживая меч, что бы не звякнул ненароком, тихонько продвигалась вперед, туда, откуда был слышен заунывный голос. На прогалине мох и черника образовали небольшой холмик, на котором лежала без памяти девица в белом длинном платье. Над ней наклонился старикашка, расстегивая девичье платье и что-то монотонно повторяя. Невысокий, почти карлик, неопрятно одетый, с крючковатым носом и длинной, до пояса, седой, ухоженной бородой.

— Ты что это удумал, нехристь поганый, — с коня окликнула его Танюшка.

Старик вздрогнул, резко повернулся и, увидев Танюшку, приосанился.

— Не часто встретишь поляницу в таких местах, — старик довольно осматривал Танюшку, поглаживая бороду, — а красна то, как яблонька, нежна, как ландыш. Иди ко мне в жены, я тебя в золото, шелка да парчу одену, подарки буду дарить да любить, самой старшей моей женой назначу.

— За муж пойду только за того, кто в поединке меня одолеет, а это не ты, старик. Верни мне Настеньку, да ступай подобру-поздорову.

Конец ознакомительного фрагмента.