Три дня без чародея

Игорь Валерьевич Мерцалов, 2006

Думаете, быть чародеем легко? Ох, не всегда! В этом убеждается Упрям, недоученный ученик чародея, когда его наставник Наум исчезает незнамо куда. Ибо со всех сторон подступают беды к славянским землям: на границах бесчинствует хан Баклу-бей, ромейские царства немирьем грозят, против княжеской власти плетутся заговоры, нави распоясались, упыри требуют пересмотра Договора о непокусании, в городе иноземные орки объявились. А еще волшебная ярмарка на носу, княжеская дочка куда-то запропастилась… И есть только три дня, чтобы со всем этим разобраться. Однако врагам отечества предстоит убедиться, что Упрям недаром получил свое прозвище!

День второй

Проснулся он поздно, солнце давно уже встало над лесом, на смену свежести весеннего утра накатывала дневная жара. Было слышно, как суетятся дружинники, наводя порядок. Простучали по дороге копыта — несколько всадников покинули башню.

Упрям стоял у окна, невидяще глядя на далекий окоем. Ему было тоскливо. Вчерашний день, насыщенный событиями, казался жутким сном, но он хорошо понимал: нельзя себя обманывать. Все было наяву. И настало первое утро, когда не нужно идти к Науму за уроком, утро, в которое все будет по-другому. Потому что изменилась вся жизнь. Резко и неотвратимо.

Он оглянулся на Невдогада и поразился: неужели этот самый малец, по-девичьи хрупкий, по-детски нахальный, вчера так уверенно и хладнокровно крушил навей и людей? Неужели это он прыгнул через ступени и вырвал Упряма из лап смерти, раскидав врагов, точно котят? Да полно!..

Точно почуяв пристальный взгляд, Невдогад открыл ничуть не заспанные глаза, нахмурился и спросил:

— Так догадался или нет?

Тьфу, пропасть! В чем тут можно сомневаться? Этот «малец» и без меча в домовину вгонит…

— Слушай, ты способен ясно задать вопрос? Или ответить мне: о чем я должен догадаться?

— Да ни о чем, собственно, не нужно. Ладно, так спрошу, кто я?

— Эвона тебя как, — опешил Упрям. — Неужто начисто память отшибло? Погоди, а я же помню, какое зелье Наум тогда знахарю от похожей напасти посылал. Ты не бойся, мы тебя вылечим.

— Меня не надо лечить! — подозрительно высоким голосом крикнул Невдогад, опомнившись, боязливо оглянулся на дверь и прошипел: — И злить меня не надо. Просто скажи: кто я?

— Ну… Невдогад. Из дому бежал, в кремле начудил… Но главное — друг мой, товарищ по оружию, а больше меня ничего не волнует.

Паренек пристально всмотрелся в лицо Упряма и, не найдя того, что опасался увидеть, расслабился.

— Вот и хорошо. Все остальное неважно. А ты чего у окна топчешься?

— Тоскую.

— Ну и дурак. Дело делать надо.

— Не обзывайся, а то за уши оттаскаю. Ясно, что дело делать, да за что хвататься-то — поди придумай. Вон их сколь, делов-то…

— Чтобы за уши оттаскать, сперва поймай. Эх, вот сразу видно, что не привык человек головой работать. Так и быть, сейчас научу. Садись и слушай. — Мальчишка уселся на кровати, по-булгарски скрестив ноги и упершись ладонями в колени; ученик чародея остался стоять, но это не смутило Невдогада. — Наука, сказать по правде, не ахти какая сложная. Суть ее в том, чтобы дела распределять по важности. Если говорить боярскими словесами, то дела бывают, во — первых, перворядные, во-вторых, зело спешные, в-третьих, другорядные и, наконец, в-четвертых, «какие-растакие к лешему». Вот ты давай говори, что нам сделать нужно, а я буду пальцы загибать.

— Это ты себе хорошую работу придумал, — усмехнулся Упрям. — Ну ладно, загибай. Значит, надо Наума найти.

— Это раз, — загнул палец Невдогад. — И дело — зело спешное.

— Ворога отыскать…

— Это два. Зело спешное.

— Княжну Василису найти.

Три. Ну, это, сказать по совести, и не дело, а пустяк. Это мы сразу к другорядным отнесем.

— Почему еще? — удивился Упрям.

— Потому что с этим ты справишься — моргнуть не успеешь.

— А если не выйдет быстро? Время-то идет…

— Именно что идет! И нам его ради Василисы терять ну никак нельзя! Ты не спорь, я знаю, что говорю. Вот, например, сумеешь ли рассудить, что у нас перворядное будет: найти Наума или ворога?

— Наума, конечно!

— Вот и нет. Ибо, найдя его, ворога не обязательно отыщем, а вот если поймем, кто враг, будем знать, что в башне без тебя произошло; будем знать это — почти наверняка поймем, где Наума искать. Ну как, разумно?

— Да вроде… — почесал в затылке Упрям.

— Вот видишь, как я все по полочкам раскладываю? Сам намедни говорил: государственный ум. Вот и не спорь. Княжна дальше, чем есть не уйдет.

— Это если она сбежала, — вставил Упрям. — А если похищена?

— Ой, да кому она нужна? — с непонятной горечью вздохнул Невдогад.

— Тем же, кто Наума извести хотел! Тем же, кто Твердь опозорить желает!

— Тогда тем более, сразу их и надо искать. У тебя в башне карты есть?

— Есть, конечно.

— Мне нужны карты и землеописания. Что-то смущает меня… А ты призови Ласа, и пусть он тебе расскажет, что его люди успели сделать и что еще собираются. Пленных-то, поди, уже в кремль доставили? Надо кого-нибудь к Болеславу отправить, пусть на словах, на бересте ли даст ответ, что налетчики рассказали. Важнее всего сейчас узнать, кто их нанял.

— Да с чего бы я Ласу стал указывать?

— А с того, что он со товарищи сюда приехал не на печи валяться, а за честь земли славянской бороться! Ой!..

В приоткрывшуюся дверь просунулась голова Ласа:

— Слышно, пробудились?

Невдогад, неведомо когда успев, шустро вытянулся на кровати, сдвинув малахай на переносицу. Глубокий сон, да и только — громом не поднять. Но ловок, притворюга, нечего сказать.

— Не совсем, — ответил Упрям. — Точнее, не все. Лас, хочу тебя спросить кое о чем.

Десятник переступил порог.

— Что… пленных вы уже отправили?

Не тревожься, мы дело знаем. Мы тут на кухне малость похозяйничали, так сейчас скажу, чтобы завтрак вам сюда и принесли.

— Что они сказали?

Десятник пожал плечами:

— Вкусно, говорят.

— Я не про то. Что сказали пленные? Кто их нанял?

— Э, малец, говорю же тебе: о том не беспокойся. Мы знаем, что к чему, а вороги уцелевшие теперь у Болеслава — уж он-то им языки развяжет, дальше-от его забота. А вы, отроки, отдыхайте, не грех отдохнуть после такого дела. Карась! — крикнул он за дверь. — Неси еду для героев, сюда ставь.

Дружинник будто под дверью и ждал, явился сразу. Широко улыбаясь, поставил на стол поднос с разогретой кашей, ледяным молоком из погреба и ломтями гречишного хлеба. Было видно, как дернулись ноздри принюхавшегося Невдогада.

— Вот, поешьте да обождите, пока мы там все до ума доведем, вычистим, — продолжал ворковать Лас. Похоже, его навязчивая заботливость объяснялась подспудным желанием лишний раз напомнить себе, что он все-таки старше этих двух мальчишек, перебивших ночью полтора десятка неслабых врагов, — Потом, с твоего позволения, баньку истопим — вам, героям, первый пар. А коли одежду в саже извозили, так сюда давайте, я Хвата отправил к реке занавески прополоскать, сразу и постирает…

С кровати донеся невнятный звук — то ли всхрап, то и возмущенное всхрюкивание.

— Лас, — настойчиво перебил Упрям. — Мы не малые яки, порты нам стирать не надо. И мне требуется не нянька, а защитник и помощник. Я очень тебе благодарен за заботу, но если ты не перестанешь кудахтать, ровно квочка над первым яйцом, я рассержусь и Болеславу скажу, чтобы кого другого прислал! Уж не обижайся.

— Ну, коли так. — Казалось, минуту десятник размышлял, не обидеться ли на самом деле, но благоразумие взяло верх. — Ладно. Ты спросить что-то хотел, Упрям?

— Вперворяд: ведомо ли, кто убийц подослал?

— Нет. Полонян с рассветом в кремль отправили, теперь ждем известий.

— Так. Вдругоряд: следы осмотрели?

— А то! Но проку мало. Ушли от нас шестеро навей, три или четыре человека, еще один невесть кто — вроде навя, но другой, я только рожу серую разглядел. Уходили в приречные заросли, там след теряется. Еще здесь были волк и собака. Но пес, я знаю, ваш, чародейский…

— Верно, это Буян. А его самого разве не видели?

— Нет. Только по следам и прочли, что на него три топляка навалились, пришлось волкодаву отступить. Одного разбойничка он порвать успел, но не до смерти.

— Хорошо, — сказал Упрям. — Значит, он жив, может, отлеживается где. Топляки ему, пожалуй, не по зубам. Как вернется — скажите ему, чтобы сразу ко мне шел, я подлечу.

— Как сказать? — опешил десятник.

— Обыкновенно, словами. Да не сомневайся, он речь разумеет, только сам не говорит.

— Почему?

— Ну… собакам оно вроде не положено. В общем, это не нашего ума дело, почему Буян не говорит. Так его Наум обучил, и точка. Главное, сказать не забудь.

— Не забуду. Еще что-нибудь?

— Сами убийцы кто такие, дознались?

— Болотники. Нави из Негачины, но без родовых знаков, то ли отходники, то ли изгнанники. А людишки — лютичи. Слыхал, наверное, был такой разбойник, по южным дорогам шастал. Самого Люта мы лет пять тому ущучили, ватагу порубили да сучьям древесным сосватали, но кое-кто ушел — еще до боя в кусты подались. Мы их по секирам узнали — то оружие товарищей наших, когда-то Лютом погубленных. Вот и сквитался ты за Болеславичей, — Лас отвесил поясной поклон.

— Благодарствуй. Что еще сведали?

— Более ничего, как ни жаль. Враг хитер и коварен.

— Ну, это всегда так… Хорошо, Лас, теперь вот еще. Дел у меня много, так что за хозяйством присмотрите — услугу окажете. Невдогад помогать мне будет, я на верхнем жилье стану работать, он — на среднем. Мешать нам нельзя, но, если что потребуется или вести будут из кремля — зовите меня сразу.

Когда Лас ушел, Невдогад мигом подскочил к столу и принялся уплетать кашу за обе щеки.

— А как насчет меня? — спросил Упрям, разумея, что за столом положено хозяину быть главным.

— Шадишь, — широким жестом пригласил Невдогад.

«И почему я уши ему не оборву?» — подумал Упрям, но мелочиться не стал и принялся завтракать.

— Ну кто так с приправами поступает? — ворчал Невдогад. — Вояки — славное племя, но в котел кидают все, до чего дотянутся. Да, ты вот Ласу еще скажи, пусть Болеславу человека с советом отправит: надо не только Охранную, но и Большую с Малой дружины поднять и прочесать округу. След может теряться сколько угодно, но вражье логово где-то поблизости.

— Да как бы они осмелились?

— Иначе не успели б налетчики. Слухи о болезни чародея вчера под вечер разнеслись, значит, только к ночи злодеям приказ был отправлен. Они где-то под самым боком быть должны.

— А что, разве сам Болеслав не догадается? — усомнился Упрям.

— Догадается, еще вперед меня, — признал его гость.

— Значит, считай, дружина уже в деле. Только могут и не найти, тут одного следопытства мало. Враг наш сильными чарами владеет.

— Не иначе, — согласился Невдогад. — Я, конечно, чарам не обучен, но, думаю, без них он не поднял бы против Наума и людей, и столько нечисти.

— Да нет, я о другом. Помнишь, Скорит говорил, что отказался? Упырям не заклинания читали, им что-то сулили. Вот чем подобную орду можно собрать — хитростью человеческой, подкупом да посулами.

— Так, может, и не маг никакой наш супротивник?

— Маг. И сильный. Он почти без труда поснимал большую часть охранных заклинаний Наума. Да и нави никому другому служить бы не стали, это ведь такой народишко — слабину почуют, мигом разорвут.

Невдогад глубокомысленно кивнул.

— Кстати, — напомнил он, — ты мне про упырей рассказать собирался. Почему с ними церемониться не надо.

— А, ты про Скорита? Знаешь, честно говоря, история тут темная. Ты про Тухлое Городище ведь знаешь?

— Как и все: царство это упыриное, где люди порабощены кровососами.

— Не все так просто, — ответил Упрям. — Сейчас вообще трудно сказать, кто это первый придумал: упыри или люди.

— Вот тебе раз! — поразился Невдогад. — А чего ж тут сомневаться? Ну какой человек в здравом уме пойдет в кабалу к кровососам?

— Так то в здравом, — вздохнул Упрям, который и сам не видел иного объяснения. — Ну, про то, как булгарские ханы перенесли ставку в нынешний Булгар, я рассказывать не буду, это и так все мы знаем. Много селений в Тверди зачахло, когда изменились торговые пути. Тухлое Городище прежде Перегоном называлось, говорят, оттого, что знатный был в нем лошадиный торг. Потом, после войны в Булгарии, торга не стало, люди начали уходить. Но многие остались. Не верилось им, что такой большой и славный город умрет. Однако же работать они при этом не работали, дела своего не завели, а сидели, как раньше, по корчмам и ждали, когда заблудший путник объявится. И то вскоре сочли, что путника проще ограбить, чем кормить и с полным кошельком отпускать. Странный, в общем, народишко там остался, чумной. Каждый третий — вор. И дома у них перекосились, и лица. И, главное, понять не могли: что ж такое-то, почему жизнь год от года все хуже, почему не идет к ним никто деньги не несет?

— Они что, все идиоты были? — осведомился Невдогад, зачерпнув каши, но так и не донеся ложку до рта.

— Наверное, — пожал плечами Упрям. — В общем, сейчас об этом трудно узнать, но, похоже, так и не догадались бывшие перегонцы поля пахать да скот растить. А решили они, что власть у них плохая. А какая власть — там уж людей-то в кремле не осталось, свои такие же давно на стольце засели. Пошли волнения, тут упыри и объявились: хотите, мол, жить еще лучше, чем в былые годы, позовите нас на царство. Расписали, какой лад наступит, если они каждого защитят да каждому укажут, где его место.

— И все сразу согласились? — недоверчиво спросил Невдогад.

— Не все, конечно. За много лет иные привыкли воровством жить, пускай чужеземных гостей уже и не было, так можно ведь из своего народца соки тянуть. Очень им не хотелось упыриной власти уступать. Собрали ватаги, грозились перебить кровососов. Куда там — их люди же и разогнали. Вот это достоверно известно, отсюда и догадаться можно, как дело было.

— Ну а дальше?

— А дальше упыри сказали: данью мы народ облагать не будем, станем покупать кровь. И знаешь, поначалу все неплохо казалось. Упыри в те поры и сами, похоже, думали, что достаточно им всем вместе собраться да посты распределить — вот и будет у них царство. Они и рыбу в сети приманивали, и зверье на охотников гнали, так что никакого скотоводства уже не надо: шкуры и мясо сами на ловца, шли. Стали упыри к себе вятших людей со всего света зазывать, мастеров да искусников: живите невозбранно, крови от вас не надо, только Город Ночи прославляйте. Какое-то время казалось, устроились они на славу. А потом нелады пошли. Толком не знаю, вроде бы кровь у людей невкусная стала, упыри от своих подданных носы воротили. Но Наум считает, дело в том, что зверье из лесов прочь подалось от ленивых ловцов, которые меру давно потеряли. Может, и правду говорят, что тут без леших не обошлось. Тогда, выходит, и водяные рыбу отогнали. В общем, люди стали голодать да роптать — в городе, мол, вон сколько бездельников живет на всем готовеньком, никто их не кусает, а мы вот-вот ноги протянем. А может, и правда скисла кровь у них… Говорят, немногих вкусных стали упыри друг у друга отбивать, а кому недоставало — принялись набегами промышлять. Поговаривать начали, что мало у них земли и народу, побольше бы захватить. Тем паче, упыри со всего света туда повалили, где ж на всех вкусную кровь найти? Ту уже и на обычную денег не хватало, стали придумывать новые причины, чтоб люди им горло подставляли.

— М-м, а можно без подробностей? — спросил Невдогад, вяло возивший ложкой по каше. — А то что-то еда в горло нейдет.

— Ладно, постараюсь коротко. Тут еще беда нагрянула: нави зашевелились. Они ведь ни с кем ужиться не могут, ни со смертными, ни с нежитью. Это, кстати, наводит на грустные размышления. Лешие ведь всегда навье на коротком поводке держали, выходит, и правда они из тех мест подальше от Детей Ночи ушли, заодно и зверье свое сманили. Болотники стали сильно трепать упырей. А тут как раз Наума с одним волхвом в те края занесло — его, совсем еще молодого чародея, Совет Старцев на разведку отправил. И вышло так, что спас он Скориту жизнь, а волхв обеспечил помощь служителей Рода против навей — есть у них какие-то тайные способы, вроде осушения болот. В обмен же на эти услуги Наум потребовал от Скорита согласия на Договор, который сильно права упырей ограничивал.

— По Договору им заказано кормиться вне своих владений?

— Совершенно верно. Но главное — им запрещено неволить людей и расширять свои земли. За ними осталось только право привлекать новых смертных — тут уж, правда, без ограничений. Им пришлось согласиться — того требовал закон.

— Какой закон?

— А собственный закон Скорита, который он все время придумывал и переписывал. Понимаешь, поначалу власть в Тухлом Городище была общенародная, вечевая. Потом решили: много это шума, пусть будет власть за Упырской Думой. Но с Думой еще хуже получилось, тогда и пролез в правители Скорит. Наконец-то дописал свой закон и предложил: давайте главным я считаться буду, но подчиняться все станем вот этому закону. К тому времени уже сами упыри от споров устали и согласились легко. Там четко было прописано: за каждую услугу должна быть услуга ответная, соразмерная. Чтобы меру определять, вместо Думы собрали Мерную Палату, в которой Скорит и воцарился.

— Значит, Договор был ответной услугой за помощь против навей?

— Вот именно — по соразмерности. А долг перед Наумом так и остался неоплачен. И теперь Скориту позарез нужно этот долг вернуть, чтобы хоть начать говорить об изменении Договора. Видать, совсем упырей прижало: не идет к ним свежий народ, а у своего, наверное, кровь окончательно скисла. Вот и торопится упырь, уже на откровенный подлог готов пойти. А ведь Скорита глупцом никак не назовешь.

— Вот оно как… Благие боги, страна дураков какая-то, — передернул плечами Невдогад.

Доели в молчании. Потом Упрям, выдав гостю карты и землеописания, оставил его в читальном покое и взошел в чаровальный.

За что браться? Этот вопрос недолго тревожил его — несмотря на все доводы Невдогада, ученик чародея решил начать с поисков княжны. Это было единственное, что он четко представлял себе от начала и до конца.

— Вот и будет дело перворядное, — пробормотал он себе под нос, извлекая из-под рубахи с вечера заготовленный сверток.

Дважды для верности перечитав прихваченный из читальни свиток, он набрал в деревянную миску воды, затеплил четыре свечи, ровно расставив вокруг, задернул занавеси. В полутьме сел перед миской, развернул сверток.

Предметы для поиска подобраны хорошо, разносторонне, как говаривал Наум. Кукла несет в себе отпечаток мечтаний, устремлений. Гребешок — печать бессознательную (часто ли девица, за волосами ухаживая, старательно думает об этом немудреном действии?), чувственную. Но, вернее всего, они не потребуются.

По книгам человека легче всего понять… У книг мы учимся, с книгами живем. Соглашаемся с ними или спорим, на них целенаправленно наша мысль устремлена, и они запоминают нашу личность полнее всего. Упрям не долго думал, выбирая предмет.

Книжка распахнулась в его руках — на том месте, где в последнее время ее открывали чаще всего. Ученик чародея пробежал глазами по строчкам.

«Что за товар, о котором сорок купцов для одного торгуются?..» Упрям пожал плечами. «Кто тот купец, что товар покупает да руку в залог оставляет?..» Дурак, наверное, решил Упрям. «Что за товар один раз в жизни покупают?» Да что за загадки такие, сплошь торгашеские? У Невдогада бы спросить, должен знать. Вон как складно про семью свою рассказывал. «Какой купец товар покупает, не видя его?..» «Какой купец один товар покупает, а другой получает?» Вот это уж точно дурак какой-нибудь. Упряму стало любопытно, и он просмотрел еще несколько загадок. Ага, что-то новенькое: «Перед какой радостью плачут, на каких похоронах веселятся?» Ответ крутился в голове, но никак не удавалось его поймать. «В какой день одна реченька расплескалася, в две сливалася?» Ученик чародея улыбнулся: это он знал наверняка, не раз от городских девок слышал, как они косы свои с речками сравнивают. Значит, лень этот — день свадьбы, когда девушка с одной косой превращается в замужнюю женщину с двумя косами.

Ну-ка, ну-ка!.. Он вернулся к прежним загадкам и понял, что все они — об одном и том же. О свадьбе, о женихе, «купце богатом», который один раз в жизни «покупает товар», не видя его (под покровом же невеста), хотя торгуют для него «сорок» — сваты. А жених ручается за благополучие будущей жены — то есть «руку в залог оставляет».

И с «другим товаром» все ясно — кто до свадьбы невеста та после свадьбы жена.

Пролистнув несколько страниц назад, Упрям окончательно убедился в своей правоте: вся эта часть книги именовалась «Загадки об обряде свадебном». Ничего удивительного: что еще могло волновать Василису в эти дни?

Ученик чародея тряхнул головой, отгоняя лишние мысли, и положил книжку перед собой. Теперь заклинание.

На море-океане,

На острове Буяне

Лежит камень Алатырь.

У корней лежит,

Древо сторожит.

Как тверд камень Алатырь,

Так твердо слово мое…

Это для сосредоточения. Хороший чародей, даже не используя внутреннюю силу, заклинание часто произносит мысленно, а желание свое держит в уме, еще только к волшбе приступая. Упряму было далеко до таких высот, но и он уже почувствовал, как забегали по пальцам невидимые токи — это проявился живой след княжны, отпечаток ее духа.

Древо высокое,

Ветви широкие,

Древо стоит,

Небо сторожит.

На ветвях его сидят четыре сокола,

Первый золотой, а второй серебряный,

Третий медный, а четверт железный.

Четыре сокола сидят,

За море-океан глядят,

Их глаза как огонь горят…

Пламя свечей дрогнуло, вода в миске заискрилась, замерцала.

Соколы, соколы, овиды Сварожьи,

Вам все видимо, вам все ведомо.

А мне, Упряму, послушнику чародея,

Ведомы ваши имена.

Вот оно, самое главное Имена произносятся тихо, но внятно. Бывалые волхвы с этого порой и начинают; Наум бы тем же обошелся. Когда-нибудь и Упрям достоин будет силы такой… Стоп, только не отвлекаться!

Соколы, соколы,

За море поглядите,

За океан посмотрите,

Княжну Василису

Велиславну из Тверди углядите,

Да мне покажите!

Вода подернулась дымкой, но через миг очистилась и явила «отраженное извне», как называл это Наум, — башню. Более чем знакомую, потому что это была похожая на кремль башня дивнинского чародея.

Упрям сморгнул в удивлении и не заметил, как сменилась картинка. Теперь в миске отражался… Невдогад. Склонился над картой, пальцем водит, одним глазом в «Землеописание Запада» заглядывает.

Ученик чародея разочарованно подул на воду, изгоняя видение. Где-то он ошибся. И наверняка ошибка простейшая — может, не стоило перед волшбой в загадки вдумываться да Невдогада поминать? Досадно — как-то аж по-детски, до слез. Вот вечно так!

Еще раз перечитав свиток, убедился: внешне все правильно. И свечи по сторонам света ровно стоят, и миска чистая. Может быть, он сбился в тот миг, когда стал мечтать о силе волшебной, о чарах мгновенных? Недостойно сие, ибо завистью попахивает. И неумно. Придется все по новой начинать.

Погасив и снова затеплив свечи, Упрям повторил слова заклинания, только вместо книги взял куклу. Один и тот же предмет дважды подряд использовать не советуют, хотя он и пропитывается магией и зачастую «запоминает» свое первое заклинание. Вот, например, котел иноземный — вполне возможно, что Наум, вернувшись, строго накажет за него Упряма, ведь котел уже второй день находится под чарами! Не исключено, что теперь он пригоден только для полетов…

Или не поздно еще снять заклинание?..

Не отвлекаться!

Поздно — после слов «да мне покажите» в миске опять возник Невдогад, теперь уже сосредоточенно что-то пишущий (вот нахал, даже не спросил разрешения взяться за письменный прибор!). Леший побери его, да что за невезуха? Ладно, попробуем с гребешком.

Давя в себе раздражение, Упрям принялся переколдовывать, но на сей раз волшба его окончилась совершенно непредвиденно. Уже на словах «как тверд камень Алатырь» вода в миске явила Невдогада, а пламя свечей взбухло, рванулось к потолку, сплелось в жаркий клубок, а из него выпорхнул великолепный сокол в золотом оперении. Не узнать его было трудно: это его истинное имя следовало произносить вперворяд, а имя это настолько тайное, что только в самых редких магических книгах упоминается. Волхвы уважительно зовут этого сокола Востоком или Солнечным Лучом. Сам Сварог его поставил присматривать за Правдой богов на земле, надзирать за судом, закон оберегать, главным среди своих соколов назначил…

— Разуй глаза, дубина стоеросовая! — проклекотал сокол, не без труда приглушая громоподобный свой голос. — Остолоп, делать нам нечего, кроме как Василису тебе указывать. И как только Наум такую бестолочь взял в ученики? Ты гляди в миску-то, гляди!

Потрясенный и еще не до конца понимающий, что происходит, Упрям опустил глаза. И вода показала ему, как Невдогад, воровато оглянувшись на дверь, стянул с головы малахай.

И рассыпались по плечам льняные локоны. Немного слежавшиеся за сутки, но все равно роскошные. Василиса расчесала их пятерней, проветрила и со вздохом принялась опять упрятывать под малахай.

— Дошло? — осведомился устроившийся на столе Восток.

— Дошло, — дрогнувшим голосом признал Упрям. — Дошло, о зоркий служитель Сварога Справедливого, мудрый прекрасный Солнечный Луч…

— Не подлизывайся, — сурово оборвал его сокол. — По уму, стоило бы запретить тебе на веки вечные мое имя призывать. Но… из уважения к Науму и ради земли славянской… так уж и быть, запрет мой только до полудня продлится. Хотя я бы на твоем месте самое меньшее до завтра поостерегся бы волхвовать.

— Спасибо тебе, Солнечный Луч!

— На здоровье. Обращайся, если что, — хмуро ответила птица и исчезла в яркой вспышке.

Свечи погасли сами собой. А Упрям, проморгавшись, увидел, что на полу, у ножки стола, нежно золотится неземным светом оброненное перо. Счастливый дар!

— Спасибо, Солнечный Луч, — повторил Упрям, прибирая перо.

И только потом подумал: если до крайности (и, что греха таить, не без причины) рассерженная вечная птица все-таки делает поистине царский подарок — не иначе, по велению самого великого Сварога, — то уж никак не ради бестолкового недоучки. К чему же оно предназначено?

Каким невероятным событиям суждено ещё произойти?

* * *

— Но почему? Как совести хватило? Ведь ты же знал… то есть знала, что от этой свадьбы не только Твердь — честь земель славянских зависит!

— Прямо так и зависит, — привычно низким голосом ворчала Василиса, — А может, батюшка не удосужился мне всего рассказать? Знаешь, как обидно было?.. Заходит и говорит: все, мол, решилась твоя судьба, жених со сватами уже в пути. Будто горничной велел пыль повымести.

— У него на сердце, поди, камень лежал.

— Ага, вот и захотелось родной доченьке такой же камушек подкинуть!

— Не злись на отца. Ему решение трудное выпало. А ты с обидами детскими в делах государственных…

— Да знаю я, знаю, — отвернулась Василиса, комкая в руке малахай. Упрям, однако же, успел заметить предательский блеск в ее глазах. — Все знаю. И, конечно же, вернусь. И буду послушной. И за урода этого замуж пойду. Но что же, совсем норов не показать?

Княжну в Дивном любили. Славили красавицей и разумницей. Шестнадцати весен от роду, уже два года она старалась помогать отцу, вела хозяйство не только в кремле, но и в гостином дворе, где купцы останавливались, и в Иноземном подворье, где послы разных стран обитали. Принимала, привечала, «дивную красу земли славянской собою являла», как начертал в летописании один ладожский волхв. Занималась Василиса и делами торговыми: выезжала с нарочным боярином в окрестные селения и следила, чтобы купцы мимо ярмарки товар втридорога народу не продавали. За то прозвана была народом Премудрой и Ласковой.

Доброту ее все знали. Но знали и то, что норов у нее горячий, хотя о том предпочитали помалкивать. А если кто из иноземцев это вслух примечал, искренне советовали держать рот на замке.

— А что, он еще и урод? — помолчав, сочувственно спросил Упрям.

— А я знаю? Уж наверное… Да разве в этом дело? Будь он хоть красавец писаный разэтакий — все равно урод, урод, урод! А ну его в болото. Два дня еще пожить, а потом и думать о нем.

— Когда хочешь вернуться?

— Когда ты придумаешь, как это сделать. И не строй лицо. Лас видел, что мы с тобой на одной постели спали.

— Так ведь… это ж…

— А ему откуда знать? Да он один раз языком сболтнет — и все, опозорена я.

Упрям почувствовал, как стремительно потеет его спина.

— Надо ему, это самое…

— Ни в коем случае! — твердо заявила Василиса, — Тогда он точно решит, что мы вину укрываем. И батюшке доложит с полным правом как честный служака.

— Так как же…

— Думай.

— Н-да… Слушай, а как ты мои слова угадываешь? — подивился Упрям.

— А у вас, мужиков, одни слова, когда до девичьей чести доходит: тык-мык, да тык-мык.

— И откуда же ты так хорошо это знаешь?

— Знаю — и все, — слегка покраснела Василиса, стараясь не подать виду. — Тебе-то что? Или решил всерьез о чести моей позаботиться? Где уж тебе. Это сгубить девицу доверчивую каждый горазд…

— Эй, придержи коней! — чуть не задохнулся от возмущения ученик чародея. — Этак ты, глядишь, договоришься до такого…

— До какого? — живо полюбопытствовала Василиса.

Упрям промолчал. Княжну он прежде видел редко, знал ее мало, но как-то не вязалось ее поведение сейчас с уже сложившимся представлением. И подозрительно легко она накликала на себя бесчестие. Что чужими словами говорит «про всех вас, мужиков» — ежу понятно. И можно догадаться почему: девчонкам нравится думать о себе как об опытных, все повидавших, жизнь знающих. То есть самой жизни можно и совсем не знать, но почесать языком по поводу «всех этих мужиков» девки любят, это Упрям точно знал. Мало ли гулял по городу… Ему, правда, до сих пор не приходило в голову сравнить девичью болтовню с хвастливыми пересудами городских парней, и он был убежден, что причина кроется в особенностях девичьего ума, согласно поговорке, длиною заметно уступающего косам.

Но как понять этот проблеск веселой искорки в глазах? Ну не рада же, в самом деле, Василиса нависшей угрозе? Если только…

— А ты не нарочно ли со мной улеглась? Чтобы, скажем, я тебя выдать не смел. Или чтобы…

— Так, — отрубила Василиса. — Что и почему я делаю — это моя забота, никого не касается. А вот общие заботы наши — Наум да ворог на земле славянской. Я тут на кой-какие мысли набрел… тьфу, набрела. Гляди… да не на меня, на карту! Ну что ты уставился?

— Да нет, ничего, — ответил Упрям. — Просто придумал, как твою честь спасти. Но об этом потом, а пока малахай надень и рассказывай, чего надумал… Невдогад.

— Нет уж, вперед выкладывай, что изобрел!

Взор княжны горел, подбородок вздернулся — вылитый князь. И как раньше не заметил? Хотя нет, заметил, что уж самому себе-то врать. Заметил с первого же взгляда, Ладно, в ту минуту о другом думал, но, сказать по правде, весь день и половину ночи подсказок у него было выше крыши: и загадочные речи, и оговорки, и осведомленность в делах кремля (ведь ясно же было, что знает «Невдогад» и Болеслава, и Ласа). И внешность, и поведение, и малахай, и прочее, и прочее. Умна Василиса, но ко лжи непривычна, и, чтобы не разгадать ее под наспех состряпанной личиной, надо было быть полным…

«Полным мной», — мрачно подумал Упрям.

— И с чего тебя Ласковой прозвали? — вздохнул ученик чародея. — Вот так посмотришь — ни за что не догадаешься.

Конец ознакомительного фрагмента.