Группа продленного дня

Игорина Рускова (2024)

Даша выросла в благополучной семье. Сейчас ей тридцать. Она страдает маскированной депрессией и бытовым пьянством. Ее родители об этом не догадываются. Пати выросла в благополучной семье. Сейчас ей двадцать восемь. Она зависима от беспорядочных половых связей и не верит в любовь. Ее родители об этом не догадываются. Глеб вырос в благополучной семье. Сейчас ему тридцать пять. Он достигатор, готовый идти на все ради цели, и эмоциональный импотент, неспособный выражать свои чувства. Его родители об этом не догадываются. Благополучные семьи — явление, на первый взгляд, не претендующее на драму и тем более на трагедию, но каждому, кто столкнулся с ним в детстве, есть о чем рассказать. И часто эта история — не про игрушки и конфеты, а про травмы: неочевидные, еле различимые, поверхностные как будто даже, но на деле — глубокие и болезненные. «Группа продленного дня» — как раз о таких. О «несуществующих» травмах детей из благополучных семей.

Глава 1

Хлопковые плетеные веревки впиваются в тонкую кожу ее голых запястий и щиколоток. Она тоже голая — на ней нет даже трусиков. Ее руки связаны вместе, подняты, заведены за голову и привязаны к высокой металлической квадратной арке, приваренной к полу. К этой же арке привязаны ее волосы цвета черного перца, собранные в высокий хвост. Правая нога согнута в колене, туго и часто обвязана веревками — они впиваются в кожу, сдавливают ее. Левая, тоже туго и часто обвязанная веревками, которые тянутся к шее и крепко ее обвивают, неподвижно стоит на полу.

Она ничего не видит: на глазах — черная повязка, и чувствует себя так же, как чувствовала, лежа в багажнике его машины. Беспомощная жертва.

Страх перемешивается с возбуждением. Кружится голова.

— Ты же понимаешь, что мне придется сделать тебе больно, — произносит спокойный и властный мужской голос. — Чтобы потом пожалеть. Как я смогу жалеть тебя, если сначала не сделаю больно? Зачем мне тогда тебя жалеть?

В следующую секунду она ощущает резкий удар флоггера по левой ягодице. Следом — еще один, по ней же. Кожа вспыхивает. Трудно дышать. Сердце часто стучит. Во рту — сухо. Между ног — влажно.

— Патрисия! — слышит она и негромко стонет. Он умеет произносить ее имя по-особенному: строго и нежно одновременно — только он так умеет. — Ты должна отвечать, когда я задаю вопрос.

— Д-да, — она спотыкается о первую же букву в слове из двух: не может говорить из-за нарастающего волнения. В голове — густой туман, состоящий только из одной мысли: «Подчиняться».

Сильный шлепок рукой — на этот раз по правой ягодице. Легкое поглаживание — именно там, куда секунду назад ударила ладонь. Пати тяжело дышит.

— Моя ку-кол-ка, — по слогам говорит он и дотрагивается до ее губ своими.

Она послушно открывает рот и чувствует, как в него врывается большой настойчивый язык и уверенно делает все, что хочет его хозяин. Крепкие пальцы несильно сдавливают щеки, потом начинают ласкать грудь. Через время Пати чувствует холодное металлическое касание на сосках, и в тот же момент их стискивают тугие прищепки. Она кричит от боли, но быстро затихает, потому что получает пощечину. Ту самую… Самую восхитительную пощечину из всех, которые когда-либо получала. Из-под повязки текут слезы. Его губы целуют их. Мягкая щетина нежно щекочет кожу на щеках.

— Ну что ты, девочка, — ласковый тон. — Я с тобой. Не надо плакать.

Она теряет связь с реальностью и настолько возбуждена, что прикоснись он к ее клитору, кончит в ту же секунду.

— Я соскучилась, — шепчет она, когда понимает, что он больше не трогает ее: наверняка стоит и смотрит. Смотрит на нее, обмотанную веревками, с зажимами на сосках, с черной повязкой на глазах, беспомощную и такую красивую — ему всегда нравилось смотреть на нее в эти моменты. Голова кружится сильнее: возбуждение достигает предела. — Трахни меня, пожалуйста.

Тишина.

Пати протяжно стонет. Желание буквально вздувается внутри нее. И без того объемное, оно так быстро разрастается, что, кажется, вот-вот разорвет кожу.

— Пожалуйста, — повторяет она и чувствует что-то твердое между ног.

Ее начинает распирать настойчиво жужжащая вибрация. Левая нога подкашивается, но тут же выпрямляется — иначе веревки на шее душат, а те, которыми связаны волосы и руки — натягиваются. Он нарочно связал ее так, что любое движение причиняет боль: все, что остается в этой ситуации — стоять неподвижно. Тело дрожит от напряжения и удовольствия. Ей кажется, она в раю.

Или в аду — как посмотреть.

Вибрация становится интенсивнее, настойчивее, эхом раскатывается по телу, все чаще задевая самую чувствительную точку, причиняя боль и наслаждение одновременно.

— Можно я кончу? — сквозь стоны говорит Пати и повторяет почти в истерике. — Можно я кончу?

Кончать можно только с его разрешения — такие правила.

— Нет, — жесткий уверенный тон. — Еще рано.

Ее несколько глубоких медленных вдохов и выдохов в ответ.

Она умеет управлять оргазмами, поэтому сначала отвлекается на дыхание, а потом переводит все внимание на боль в сосках и расслабляет мышцы внутри себя — это оттянет момент.

Вибратор вдруг замирает и выключается. Пати перестает чувствовать его внутри себя — там остаются лишь судороги. Разрушенный оргазм. (Черт, она терпеть не может такие оргазмы.)

— Я сейчас уйду, а ты постой и подумай над своим поведением, — ласково произносит он, гладя ее по затылку.

Удаляющиеся шаги. Тишина.

— Ходэр, — сквозь зубы шипит Пати и добавляет после секундной паузы. — Каброн!

Она ненавидит эти моменты — моменты настоящего наказания. Оставить ее думать над своим поведением. Оставить ее одну — без его внимания.

Внимание. Пожалуй, это главное, что привлекало Пати Кортес в практиках BDSM, особенно в практиках BDSM с Мишей Меркуловым. Во время их игр она была центром его внимания, оно принадлежало ей целиком: Миша не отвлекался ни на что. Ни на телефон. Ни на работу. Ни на жену

Конец ознакомительного фрагмента.