Лань

Иван Филин, 2014

Трилогия «Безгрешный» это фэнтези нового поколения. Борьба добра со злом идет не на полях битвы, и не при помощи оружия, а в душах и сердцах людей. В первой книге вы познакомитесь с главными героями трилогии и познакомитесь с ее законами.

Другие уроки

И стал теперь Кузнец иначе делать, не гнать в кузнице подмастерье, как раньше, ругая, на чем свет стоит. Теперь он брал те заказы, которые Шамо мог сделать сам для пропитания, остальное кузнец брал для души, для себя, чтобы еще как-то реализовать себя, почувствовать жизнь, которой становилось все меньше в его старческом теле.

Но после трудного дня в кузнице, когда сам старик, да и Шамо тоже были уставшими от проделанной работы, но, тем не менее, довольные своим трудом, садились они на крыльце кузницы, открывали кувшин вина и начинали долгие разговоры. Иногда это были воспоминания кузнеца, иногда просто притчи или рассказы, но все они несли в себе нечто, что заставляло Шамо задуматься.

Старик иногда говорил такие вещи, от которых душу молодого человека переворачивало, также как и его мировосприятие, и теперь все, что его окружало, он воспринимал и понимал по-другому. Иногда удивляясь и задумываясь над тем, что с ним происходило. Его поражало то, что он сам может изменять вещи.

Допустим, из куска железа выковать наконечник для стрел, или отлить из раскаленного металла кувшин или чашу. Шамо своими руками мог изменять вещи, это его очень сильно удивляло. Еще более он восхищался талантом Расмы. Она рисовала на чашах рисунки или орнаменты, образы людей и зверей получались у нее очень хорошо. Потом Кузнец набивал острым наконечником долота маленькие линии на кувшине и долго полировал их. Такое занятие было не совсем по душе Шамо. Он завидовал усидчивости и терпению Кузнеца. А полировать чаши старик мог месяцами. Его сильные пальцы, казалось, протирали насквозь тонкие стенки чаши и никогда не знали отдыха и усталости.

Шамо, глядя на старика, сам хотел дожить до его старческих лет и заниматься любимым делом. Но, как казалось самому Шамо, он и в свои юные годы никак не сможет потягаться с мастерством и силой с Кузнецом. Сила и хватка, которого, были железными, и Шамо не удивился бы, если бы кузнец взял забракованную железную чашу и скомкал ее своими пальцами в небольшой шарик.

Но больше всего уважал Шамо Кузнеца, как человека. И даже характер старика — жесткий, принципиальный и непредсказуемый не могли затмить уважение и радость, испытываемые при виде этого пожилого человека.

Кузнец, в основном, был отзывчивым, если вопросы или разговоры Шамо касались работы. Если Шамо, что называется, пустословил, кого-то обсуждал, что-то вспоминал, Кузнец ничего не отвечал, требуя от своего ученика такого же молчаливого понимания не только того, что он делает в кузнице, но и в жизни.

Шамо всегда понимал по взгляду Кузнеца, что тот хочет, сам не зная, как. Иногда старик сам запрещал ему говорить.

— Что бы стать мастером, нужно чувствовать, что ты делаешь, не только в кузнице, но и в жизни. Только так ты узнаешь, что нужно сделать в данный момент, что бы не ошибиться.

— Я могу чувствовать свое тело, но как почувствовать железо или внешний мир, я не понимаю.

— Ты должен понять то, что не понимаешь. Ты должен следить за собой и поменьше говорить. Когда делаешь свою работу, нельзя чтобы тебя отвлекали. Но и оставаясь с самим собой, нечего думать и размышлять. Нет ужаснее того, когда человек говорит сам с собой в своей голове. Это отвлекает не только от работы, но и от жизни.

— Но я всегда о чем-либо думаю, — ответил Шамо.

— О чем? И имеет ли это отношение к тому, что ты делаешь в данный момент?

— Ну, чаще всего нет, — ответил, подумав, Шамо.

— Тогда зачем думать, некоторые мысли убивают человека заживо, стирают его жизнь.

— Но ведь есть такие мысли, которые, наоборот, словно оживляют, — ответил Шамо.

— Да, есть такие мысли. Радостные и светлые, но чаще всего это не мысли, а ощущения и переживания. Они намного реальнее и ценнее, чем мысли, которые скоро забываются. А вот радостные ощущения и переживания остаются на всю жизнь. Так же как и плохие мысли, они не только портят жизнь человеку, но могут погубить его будущее.

Шамо задумывался над словами старика, его мудрость и прямословие иногда не только удивляли его, но и шокировали. Какая-нибудь обыденная вещь или ситуация могла стать для старика божественным откровением, основой сотворения жизни. В своем ремесле он видел все, от вынужденной тяжелой работы, до праздного развлечения над вещами. Он был и человеком, и творцом, мудрецом и дураком. Шамо иногда оставалось только удивляться ему. Он не понимал, как можно сокрушаться по поводу загубленного железа несколько дней. И при этом с легкостью переносить жизненные невзгоды, голод и усталость, смерть близких людей и невзгоды..

Недавно в деревне умер человек от болезни, он был дальним родственником Кузнецу. А тот, чуть ли не с улыбкой вернулся с похорон. И опечалился лишь тогда, когда увидел, как напортачил его подмастерье.

Отругав Шамо на чем свет стоит, он сам переделал работу. Шамо следил за действиями кузнеца, и видел он, как легко дается старику работа.

Сделав все как надо, Кузнец попросил вина. Как только он вышел из кузницы и немного пригубил вина, от его сосредоточенности и нахмуренности не осталось и следа. Его лицо словно озарилось жизнью и радостью.

— Но, неужели, — спросил Шамо, который сам переживал смерть знакомого ему человека, еще больше удивившись, завидев радостное лицо кузнеца, — Неужели ты не можешь радоваться жизни в кузнице. Почему ты злой такой, когда работаешь, и радуешься жизни, что бы она тебе ни принесла. Ведь другие сегодня в горе и печали. А ты с радостью вино пьешь?

— Что ты говоришь? Радуюсь жизни, что бы она мне ни принесла? А что же с ней, с жизнью, еще делать? Только радоваться ей, родимой. Спрашиваешь, почему злой такой в кузнице. Это не злость, это хуже. Это сила моя и дар мой, и коль скоро могу я проявить его, то так и делаю, и нет во мне, старом, понимания того, как можно что-то не сделать, или сделать что-то не так.

От того и сержусь я, глядя на тебя, не понимая тебя и твои действия. Но, может, все еще придет к тебе. А что касается скорби и печали, и смерти то я скажу, — старик сделал огромный глоток вина.

— Скажу тебе по секрету. Продолжил старик. Что не мы живем, возможно что мы все мертвы, живут те, — кто умер, а мы существуем, присутствуем при жизни, когда грустим и не знаем чем себя занять. Мы лишь иногда живем, живем только тогда, когда счастливы, а от чего счастье и не важно, — просто, чтобы оно было. А тот, кто сегодня умер, — старик сделал большой глоток вина. — Что ж, я никогда не считал жизнь здесь, в этом мире, удобной и счастливой, по ту сторону жизни все лучше.

— По ту сторону жизни? — Спросил Шамо. — Кто тебе сказал что есть другая сторона жизни?

— Она есть.

— Но вдруг там ничего нет?

— Это не может быть так, ничего нет — там есть все. Это у нас ничего нет. А там есть все. Но «там» у каждого свое, не то, что здесь — все общее и все ничье.

Шамо взял кувшин у старика, и тоже выпил вина, Кузнец не особо препятствовал.

Он хотел услышать от старика еще нечто такое, чего не слышал, слова, которые цепляли за душу и проникали в сердце. Жить от которых становилось легче и понятнее.

На следующий день Шамо приступал к своим обязанностям, работа в кузнице не могла надолго останавливаться, и вчерашнее доброе вечернее настроение кузнеца на утро испарялось как туман. И если Шамо что-то делал не так, или просто губил железо или заготовку, тогда от ругани кузнеца некуда было спрятаться. И эту ругань Шамо ненавидел больше всего. Это было невыносимо, он делал все, что мог и где то допускал ошибку, и за это получал много тумаков, а потом еще и брань. Тогда руки самого Шамо опускались. Но все же он не терял духа и трудился что было сил.

Молодому подмастерье было трудно, но интересно работать с кузнецом, перенимать его опыт и знания. Иногда взгляд старика, какой-то осветленный и проникновенный давал ему столько сил, что Шамо не находил себе места, не знал куда девать свою энергию.

И в то же время он не понимал, откуда берутся в нем силы. Когда сам Шамо, уже изнеможенный, почти не мог стоять на ногах. И тут, вдруг, от простого взгляда старика в нем появлялась сила, с которой он мог сделать еще столько же, если не больше.

Но сам Кузнец не давал ему работать слишком много. Только иногда, по необходимости.

Иногда Кузнец вечером наливал вина и начинал беседовать с ним. Шамо очень ждал этих бесед. Разговорчивость старика давала ему намного больше сил и знаний о жизни. Весь свой опыт старик мог передать в нескольких своих словах, зная своего пасынка, как себя. Но перед этим разговором Кузнец ждал подходящего момента, чтобы его ученик все понял с первого раза. Всего несколько его слов, и Шамо завладевало незабываемое чувство свободы и тихой радости. Другие слова старика заставляли его надолго задуматься. Самому кузнецу нравилась пытливость и любознательность подмастерья, он видел, как его пасынок впитывает опыт жизни.

Они сидели во дворе кузницы теплым вечером; старик, не спеша, пил вино и с задумчивым взглядом разговаривал с Шамо.

— Есть в тебе что-то такое, — говорил старик. — Что дает тебе понять такие вещи, о которых многие не подозревают, да и сам я, объясняя тебе что-то, иногда сам все понимаю по-другому. Вот только жаль, не быть тебе кузнецом, не дано тебе это, — сказал он прямо, глядя на реакцию Шамо.

— То есть, как не быть? — переспросил Шамо.

— В тебе что то другое есть, что, я не знаю. Но как кузнец ты не станешь мастером, не дано тебе.

— И что же мне делать? Спросил Шамо, но не получил ответа.

Слова кузнеца не удивили его. Старик не раз говорил об этом, в основном, намеками. Теперь он сказал все ясно, Шамо не дано стать кузнецом, таким же мастером, как и Старый, Шамо стало грустно и тяжело.

— Куда пойти, или что мне делать, подскажи? Спросил он.

— Ничего, живи, а потом жизнь все расставит на свои места.

— Может, вам найти другого ученика? — спросил Шамо. — Ему вы можете передать свое мастерство…

— У меня уже есть один ученик, другого не надо. И если не станет он кузнецом, то станет он хорошим человеком. Сказал старик.

Шамо ничего не сказал. Значит, все его старания в кузнице для него были тяжкими, а ведь есть где-то человек, который смог бы овладеть ремеслом кузнеца намного быстрее и лучше, чем он.

А я, на что я способен и для чего рожден, какие у меня способности? Спрашивал себя Шамо, но он не знал ответа на свои же вопросы.

Он еще долго просидел в темноте ночи. Даже когда старик ушел спать, Шамо остался, наблюдая за сиянием звезд и немного печалясь — он не будет кузнецом. Что ждет его, какая судьба; казалось, кузнец знал ответ, но как выведать его? Как задать правильный вопрос. И так ли это нужно. Знать, что будет? Не лучше ли просто радоваться жизни и все. Принять ее, родимую, всей душой и сердцем, всем своим существом, и жить. Жить, с такой же жадностью, с которой утоляют долгую жажду, жить так же, как и солнце, земля, звезды, звери птицы — все, что есть и живет, и больше ничего знать не надо. Жить так же, как и все вокруг, весь этот огромный мир, вместе с ним и в нем.

Последнее завещание

— Я скоро умру, сказал Кузнец Расме.

Слова старика огорчили Расму. Это означало, что ей надо было искать себе новый дом. Кузнец ничего не мог оставить ей. Одна она не могла прокормиться и выжить. На юношу еще нельзя было положиться, он не мог прокормить ни себя, ни Расму, и работал только под присмотром кузнеца.

— А он, что будет с ним? — спросила она.

— Я позабочусь о нем.

Шамо ничего не сказал, о нем говорили, как будто его и нет. И он ничего не мог сказать.

Долгое время Кузнец делал заготовки и готовил железо, работая вместе с Шамо в кузнице.

— Это мой последний труд, который я возьму с собой, — сказал он Шамо.

— А что это? — спросил подмастерье, который стал по-другому относиться к старому кузнецу, зная, что тот умрет.

Но еще больше Шамо поражало то, что Кузнец сам знал, что умрет и спокойно относился к этому. Кузнец, зная о своей смерти, как ни в чем не бывало, работал в кузнице, то и дело подгоняя Шамо, чтобы он быстрее разогревал меха или приносил разные руды, которые плавил кузнец, казалось, совсем не замечая жара и пекла, тяжкого труда.

— А что у нас за заказ такой срочный? Спросил Шамо, как можно более мягко, он не хотел волновать кузнеца.

— Это будет меч, он поможет мне там, по другую сторону жизни. После смерти мне придется сражаться, чтобы попасть в другой мир, более лучший, чем этот.

— А откуда ты знаешь?

— Так мне говорили предки, и однажды я говорил с одним небожителем Его имя Лань, он сможет ответить на все твои вопросы, если ты его найдешь.

— А кто такие небожители, и кто такой Лань?

— Если ты не станешь кузнецом, то узнаешь ответы.

Старик махнул рукой, показывая Шамо, что ему нужно быть порасторопнее и поменьше говорить.

Внезапный паралич сковал старика. Весь его труд пришлось взять на себя Шамо.

Теперь Кузнец мог только наблюдать за работой подмастерья, но сам он ничего не мог сделать, только говорить и негодовать от своего бессилия.

— Да не так держи заготовку, а по-другому, и бей с чувством, с пониманием, а не с размаху, — старик сидел в кузнице и только указывал Шамо, что и как делать.

Сам старик изнывал от своей немощи и не мог смотреть, как для него простую работу не мог выполнить его подмастерье. Сам Шамо уже несколько возмужал, он уже многое понимал в жизни и имел свое мнение о происходящем с ним — теперь он делал свой первый заказ. Если он не сделает то, что надо, значит, ему здесь делать будет нечего. Поэтому юноша все свои силы и упорство направил на работу.

На следующий день Шамо пришел в комнату старика, чтобы отнести его в кузницу.

— Уходи, я не могу ходить, — сказал кузнец своему подмастерью.

— Я отнесу вас.

— Нет, уходи.

Не послушав, юноша взял на руки немощного старика и отнес его в кузницу, где под его присмотром ковал меч, который старик должен был отнести собой в могилу, как и подобало по обычаям его рода.

Прошло время, Шамо все так же старательно работал над мечом. Он не пускал к себе в комнату Шамо, только Расму.

— Я сделал то, что вы просили, — сказал однажды юноша, заходя в комнату старика, несмотря на запреты и показывая меч своему учителю.

— Нет, это не то, уходи, — ответил старик, едва взглянув на меч.

Юноша, склоня голову, уходил, не зная, что делать. Каждый день он выкладывался изо всех сил, старался и делал. Он не хотел зря беспокоить старика, и, тем не менее, с каждым днем все ближе был к цели и чувствовал это.

Настал день, когда кузнец признал работу.

— Еще день, и ты бы не успел. Вот только плохо, не придется мне взять этот меч с собой — он слишком хорош, — сказал с едва заметной улыбкой кузнец.

Оторопев, юноша ничего не мог ответить. Он вложил всю свою душу, чтобы познать, что было нужно кузнецу, и чтобы выполнить свой долг. А теперь от всего этого отказывались.

— По ту сторону жизни мне не придется сражаться, и этот меч принадлежит тебе. И тебе решать, остаться тебе или уходить.

— Здесь нет места для меня, — ответил юноша.

— Да, я знаю. Иди к горам, там есть перевал. На заре ты увидишь, как солнце озарит путь, туда и иди. Встретишь там человека, будь с ним, меч бери с собой. Прощай. И не приходи ко мне больше, дай старику отдохнуть.

Юноша склонился, пряча свои слезы, покорно вышел.

Прощание с Расмой было долгим и ненужным, оно только оставило тяжесть в душе.

До гор идти было далеко, они едва виднелись в дали. Путь туда показался юноше трудным. Обычный уклад жизни был нарушен, долгие переходы были для него в новинку, к тому же надо было торопиться, нельзя было пропустить нужный день.

— Возьми эти бусы. Каждый день снимай с них по камешку. Ты должен оказаться у гор, когда останется на них последний камень.

Расма с трудом могла объяснять Шамо дорогу к горам. Горе было для нее тяжелым, к тому же она теряла не только отца, но и Шамо, к которому уже привыкла.

Шамо уходил с неохотой, но Расма сама просила его уйти отсюда.

— Отец часто говорил о твоей судьбе, тебе не нужно здесь оставаться, уходи. Шамо с трудом выслушивал ее слова, но сам кузнец пожелал того, чтобы он шел в горы, это было его последнее завещание.

Жизнь кузнеца не была для Шамо обременительной, скорее, привычной, и он сам не хотел уходить, но он не мог ослушаться последнего слова Кузнеца, которые передала ему Расма.

Кузницу Расма вскоре продала, покупатель нашелся, это был постоянный заказчик — купец, который заказывал у кузнеца оружие. Он мог нанять рабочих и кузнецов, и теперь в кузнице изготовлялось оружие.

Конец ознакомительного фрагмента.