Ключевой вопрос

Иван Сабило, 2022

Автор представляет новый взгляд на работу следственных органов, которые в отдельных случаях могут руководствоваться не только "буквой закона", но и здравым смыслом, и глубиной понимания всего, что привело к совершению преступления. И если не встать на сторону преступника, то постараться сделать так, чтобы он не понёс наказания, так как на нём лежит ответственность за жизнь и судьбы других людей. Прежде всего за жизнь ещё не родившегося ребёнка. Таким образом "узаконенная справедливость" вступает в противоречие со справедливостью личностной, душевной. Это фабула романа. В нём показана наша современная жизнь с её острой проблематикой – межгосударственными взаимоотношениями, пандемией, другими острыми вопросами, решение которых может привести к более упорядоченной жизни людей.

1

В дождливое октябрьское утро хорошо и долго спится.

Андрей Евгеньевич Маков проснулся, открыл глаза — половина десятого. Подмигнул картине в золотистой рамке на стене, где, недавно вышитая дочкой разноцветными нитками темноволосая девушка в светлом платье, сладко спит, положив голову на огромную лапу тоже спящего тигра. За ними часть берега озера или реки с деревьями и розовато-жёлтой зарёй. Закинул руки за голову, сладко потянулся и увидел на полу сына в красных трусах и белой майке. Светлые волосы дыбом, будто по дороге сюда волка встретил. Что-то вырезает ножницами из журнала «Культурная столица». Губы вытянул, щёки надул. Во всём лице его, в светлых волосах видна мамочка, и немного отцовского — в широких бровях и ровном, классическом носу. Возле ноги личный телефон и бело-голубая антиковидная маска.

— С добрым утром, Жень! Чем занят?

— Сам видишь, девушку вырезываю.

— Не вырезываю, а вырезаю. И для чего тебе?

— Понравилась. Даже поцеловал её.

— Покажи?

Он вскочил, протянул. Отец вгляделся, почмокал:

— Молоток! У тебя хороший вкус.

— Сам знаю.

— Но целоваться тебе ещё рано.

— Кто сказал?

— Я.

— Так я ж понарошку. Только показал ей, что нравится.

— Ну, если понарошку, сойдёт. А для чего тебе маска?

— Я с нею тренируюсь, чтобы не чихать. Когда надеваю, то обязательно чихаю.

— Ну и что?

— Тогда она мокрая. Как носить мокрую?

— У тебя на неё аллергический синдром. Чаще нужно чистить нос.

— Он и так чистый. Вот Катя в маске не чихает.

— У неё чистый нос. Кстати, а что наши девчонки?

— На кухне. Завтрак кухарят.

— Кухарят? Экое словцо. Откуда оно?

— Воспиталка по телефону говорит. Я запомнил.

— Солидный у тебя набор слов. Мне никто не звонил?

— Нет. Я твой телефон вырубил.

— Как вырубил, кто позволил?! — Андрей Евгеньевич резко отбросил одеяло, схватил с табуретки телефон. Включил его, но смотреть, кто звонил, не стал. — На будущее прошу этого не делать. У меня такая работа, что связь должна быть постоянной.

— Сам знаю. Но и поспать надо. Хотя бы в субботу. Мама говорит, сон — лучший доктор.

— Не лезь в мои дела, думай о своих. Везде, понимаешь, командиры. Даже дома. К тому же до смешного малолетние! Я, между прочим, твой телефон никогда не отключаю. И в голову такое не придёт.

— Мне и не звонят, как тебе. А если звонят, не вылетаю из дому, как ты. После каждого звонка. Мама говорит, папин телефон, как ошейник: кто захочет, тот и дёрнет.

— Можно подумать, ты и мама не знаете, какая у меня работа.

— Знаем, бандитов ловишь. Потом их судят. Катя говорит, что про твою работу в книгах написано. И читает дективы… нет, как их?

— Детективы. Или для краткости дюдики. Детектив, значит сыщик или расследователь.

— Да, Катька их любит. И мама тоже.

— Их любят не только мама и Катя. А знаешь, почему? Потому что в них всегда есть положительный герой.

— Какой герой?

— Положительный. Который всегда за правду, за справедливость и против зла. И делает всё, чтобы зло наказать.

— Следователь, что ли?

— Именно. Полтыщи лет назад жил итальянец Джордано Бруно. Он говорил: «Стремление к истине — единственное занятие, достойное героя».

— А что такое истина?

— Правда. Чистая, без всяких примесей, правда.

— Когда стану совсем большим, буду тебе помогать. Ты хочешь, чтобы я тебе помогал?

— Ты же хотел стать футболистом?

— А, прошло. Мой дед, когда был живой, то говорил, что теперь нет нашего футбола. А играют сплошные… забыл слово.

— Легионеры, что ли?

— Нет. Эти. Ворюги.

— Варяги?

— Да, варяги.

— Не все, конечно, хотя да, многие. И даже если команда побеждает, при чём тут мы? Выходит, чужая победа?

— Я и отдумал. С тобой буду.

— Хорошо бы! Вместе мы порядок наведём.

— Легко. Ты где учился, чтобы стать следователем?

— В нашем университете. Но ты и теперь мне помогаешь. Когда я смотрю на тебя и на Катю, или даже просто думаю про вас, чувствую, что у меня есть душа. И во мне растёт сила и решимость. Я действую, словно бы спасая вас от будущего зла.

— Тогда я хочу скорее вырасти.

— Не торопись. Наше детство никогда не повторяется, потому что остаётся с нами навсегда. Как самая лучшая пора жизни. Как драгоценный дар, без которого мы были бы вечными оборванцами.

— Согласен. Мы с Ваней давно это видим. Бывает, надоест писк и визг в нашей игровой. Так выйдем в коридор и уткнёмся в телефоны. Лучшая дружба получается. Ему хорошо со мной и мне тоже.

— То не дружба у вас, то гадость. Телефон гадость, если он тебя лишает твоей собственной жизни.

— Откуда ты знаешь?

— Твой дед Евгений говорил, что телефоном нужно пользоваться только при острой необходимости. Как спичками. Скоро год будет, как его не стало.

— Жалко, что его нет. У Вани два дедушки и две бабушки. Бывает, что они вместе приходят забирать его из садика.

— Богач твой Ваня. У меня вообще не было дедушек и бабушек.

— А дед мой тоже был следователем?

— Нет, разве ты не помнишь? Он был железнодорожником. Начальником пассажирского поезда. Всё время на колёсах! Видел совместно написанные буквы РЖД?

— И что?

— Они означают «Российские железные дороги». А твой дед говорил, что эти буквы прямо относятся к нему, к его профессии: «Редко живём дома». Представляешь?

— Нет, не представляю. Потому что он часто играл со мной в кубики и учил кататься на велосипеде. Зато я буду с тобой следователем. А бабушка моя кем работала?

— Поваром в кафе. Людей кормила. Хочешь быть поваром?

— Нет. Я уже сказал: следователем.

Отец встал, высокий, широкоплечий, с тёмно-каштановыми волосами и большими серыми глазами. Лицо бледное, щетинистое с едва заметными морщинками на лбу и крупным, ровным носом. Надел футболку, натянул спортивные тайтсы и снова взглянул на вырезанную девушку.

— Я вот что подумал. По-моему, ты уже вырос из детского сада. И он ничего не добавляет к твоему развитию, наоборот, тормозит его.

— Почему?

— Потому что нередко разговариваешь, как взрослый. Читаешь, как диктор телевидения. К тому же, целуешь журнальных девушек. И это на седьмом году жизни.

— И чего?

— Зря мы тебя в сентябре не отдали в школу. Был бы сентябрёнком.

Женя едва слышно помычал какую-то свою песенку, сунул нос в страничную дырку от вырезанной девушки и подтвердил:

— Тем более. Наша воспиталка и психичке так сказала.

— Не психичке, а психологу, не коверкай слова.

— У нас все так называют.

— И что твоя психичка?

— Сказала, что после детсада меня можно выгнать сразу во второй класс.

— Так и сказала? Когда это было?

— Ещё вчера. Когда я самый первый отгадывал загадки из книжки.

— Лёгкие были загадки?

— Для меня да. У нас дома такая книжка.

— Интересная жизнь в детсаде, — Андрей Евгеньевич спрятал подбородок в кулаке. — Мне бы к вам…

— Ага, чтобы все разбежались.

— Ты думаешь? Ладно, тогда повременю. Однако пора на кухню.

К ним в розовом коротком платье и зелёном переднике с жёлтыми подсолнухами, которые сама намалевала масляной краской, вошла Женькина сестра, шестиклассница Катя. Тоненькая и серьёзная, как драматическая актриса, она встряхнула упавшими на плечи светлыми волосами и негромко сказала:

— Между прочим, завтрак на столе. Мама… Ну, вы её знаете, Марина Глебовна. Так она велела позвать мужиков.

— Спасибо, Катенька, мы сейчас. Я вот смотрю на твою вышивку и всякий раз думаю, что будет с ними, когда они проснутся?

— Ничего не будет. На самом деле никакого тигра нет. Мы с мамой решили, что он ей снится.

— Как интересно: сон во сне?

— Да, потому что она мечтает о защитнике, чтобы её никто не посмел обидеть.

— Конечно, кто ж рискнёт, при таком защитнике! А кто художник?

— Не знаю. Мы с мамой эту картину в Интернете нашли, там про художника не сказано. И вышили.

— Вообще-то был у нас такой художник. Константин Сомов. Он любил изображать сонных девушек. Может, он автор?

— Да, мы видели Сомова. Но среди его картин не было девушки с тигром.

Отец и Женя привели себя в порядок и явились на кухню. Женька хотел включить телевизор, но мама нахмурила брови и усадила за стол. А на столе — горка блинов, кусочки курицы в тарелках и вишнёвое варенье в розовых розетках. На плите закипает чайник. Мама, чуть-чуть полноватая, светлая, с причёской каре и в зелёном переднике, но без подсолнухов, вытирает вафельным полотенцем вилки и ножи, и раскладывает их на скатерти. А запах самый свежий и аппетитный.

Рассматривал всё это Андрей Евгеньевич, поглядывал на детей и на жену, и думал о том, что кто-нибудь со стороны, мог тут увидеть образцовую семью. Даже позавидовать мог, настолько благопристойно и обстоятельно выглядит каждая в ней особа. Если бы не беда. А точнее, если бы не заноза в душе хозяина. Колющая, не отпускающая почти два месяца, не позволяющая ни на день забыть о выходке жены. И добро бы, какая-то простушка, а то ведь человек с высшим образованием, зав отделом статуправления. Родители сибиряки, научные сотрудники. Мама физик, кандидат наук, отец учёный палеонтолог; к несчастью, полтора года назад его не стало.

Маков с юношеских лет придавал большое значение связям с людьми, занимающими высокое положение. И был рад, что его девушка Марина из хорошей семьи, дочь известных учёных и сама прекрасно образованная для своих лет студентка. После университета они поженились и радовали друг друга своими служебными успехами. А когда родились дочка и сын, он увидел, сколь благодатными для них являются знания родителей, в особенности, матери. В обычном, казалось бы, общении, в простых разговорах проявлялась не только эрудиция родителей, но также их убеждённость в своей правоте. Андрей любил жену. А с рождением детей более всего стал ценить её редкостную материнскую особенность — быть равной с ними, но понимать чуточку глубже и видеть чуточку дальше. Она и в близких отношениях с мужем была искренней и открытой, и ему в голову не приходило, что может быть как-то иначе. И тут…

— Приступайте, ребятки. Накладывайте блины и ешьте сначала с курочкой, после с вареньем и чаем. Да, творог же! — вспомнила она и достала пачку из холодильника.

Женя рукой взял из горки два блина и положил на тарелку.

— Вилки не видишь? — упрекнула Катя. — И не рви ты их, для этого есть вот что, — подала ему ножик.

— Нет, пальцами вкуснее, — хихикнул Женя и взял кусок курицы.

— Не пойму, где он всего этого набирается? — вздохнула сестра. — По-моему, у них теперь не садик, а рассадик дикости. Когда я туда ходила, у нас такого не было.

— У нас ещё и не такое бывает. Особенно Вадик и Лёня. Из рогатки лампочку расколошматили.

— Упитанные такие? — спросила мама.

— Два толстяка. Воспиталка их пузотёрами зовёт.

— Может, бузотёрами? — спросила мама.

— Нет, пузотёрами. У них во такие пузы. Будто по футбольному мячу проглотили.

— Ужас! — хихикнула Катя. — Подальше от них, а то заразишься. Возьми, пожалуйста, вилку.

— Отстань, всё равно не буду.

— Эт-то ещё почему?

— Я кино про рыцарей видел, — жуя, проговорил брат. — Дак они там курицу руками держали и зубами грызли.

— То ж рыцари. А ты кто? Варвар, что ли?

— Я не знаю, кто такой варвар. Я рыцарь уже давно. Ваня даже Дедом Морозом хочет быть. Уже бороду примеривал.

— Чего её примеривать, когда ещё только октябрь? — не смогла удержаться Катя.

Мама посмотрела на мужа и подмигнула ему, — дескать, пускай рассуждают, за столом полезно. Андрей Евгеньевич положил ещё блинов, и тут дал себя знать телефон.

— Сиди, — встрепенулась Марина Глебовна. — Скажу, ты в ванне.

— Нет, сам, — проговорил он и взял сотовик. Мгновение слушал и стал кивать: — Был, был дома… Потому что сын отключил… И что теперь?.. Опера́ уже там? Нет, еду… Повторите… Запомнил, запомнил. Пока. Свяжемся.

Он сжал телефон в руке, мельком взглянул на блины и нетронутую курицу.

— Завтракайте. Ждут на улице Смоленской. Я помчался.

— Что за чушь? Куда, куда помчался? — встала Марина Глебовна. — Доешь, Смоленская подождёт.

— Спасибо, я потом. Пока.

— Я тоже хочу, — сказал Женя, беря в руки ножик.

— Со временем, сказал отец и выскочил из-за стола. Переоделся, выбежал на двор и сел в машину.

Событие, о котором сказали ему по телефону, для него не новое. В квартире на Смоленской обнаружен труп мужчины.