Я своих не сдаю

Иван Ленивцев

«Я своих не сдаю» – новый сборник рассказов прозаика из Советской Гавани. Действия рассказов широко разбросаны по времени: от Гражданской войны до сегодняшних дней. Здесь и крестьяне затерянной в тайге деревни, оказавшиеся между белыми и красными, и две молоденькие девушки, дезертировавшие из армии, и красноармейцы, познавшие подлое предательство, и бойцы разведгруппы, пытающиеся захватить «языка».Рассказы трагичны и смешны, как говорится, на любой вкус, интерес и выбор.

Поединок на льду

Рассказ

Рыба, как на зло, не клевала. Не клевала, и все тут! Захотелось рвать, метать, сломать удочки, затоптать лунки, наконец пожаловаться на произвол корюшки самому Нептуну! Одного не хотелось-плестись домой с пустым рюкзаком. Жора Долгов — упитанный сорокадвухлетний механик здешнего завода железобетонных изделий — намертво придавив брезентовый стульчик ко льду, в сердцах пнул тупоносым валенком пучеглазого морского бычка. Этот единственный представитель подледной фауны имел наглость то ли спросонья, то ли от врожденной жадности наглухо-наглухо! заглотить дефицитный японский крючок. Вот урод! Бычок, хищно разевая острозубую пасть, недовольно застучал хвостом по льду, явно с укором спрашивая у человека: что, рыбачок, крайнего нашел?

«У-у, живоглот большеротый, чуть мне леску не оборвал! — сердито буркнул в сторону бычка Долгов. — Живучий гад… говорят, бычков японцы едят? Ну, эти все едят…»

Долгов зябко поежился: ух и холодрыга! Злой норд-ост, несмотря на немалую толщину рыбацкого снаряжения, пробирал до костей.

«Видно, не мой сегодня день, — мрачно заключил Жора, — с самого утра не клюет. Прав был дед Иван, когда говорил в таких случаях: поперла невезуха — сматывай удочки, внучок… Легко сказать: сматывай. Пустым уходить никому не хочется. Дураку понятно, что никому… А кто виноват, что не клюет? Ясное дело кто — синоптики. Кто вчера по телевизору обещал: „Осадков не ожидается, будет солнечно и ясно“. Вот тебе и ясно! У-у, ветродуи брехливые! Солнце! Где оно? Одна серая муть над бухтой повисла, будто грязное белье у нерадивой хозяйки. Вдобавок лед метровой толщины. Это надо же, метровой! Разве под такой толщей, при полном отсутствии солнечного света, рыба чего-нибудь разглядит? Ничегошеньки она не разглядит: ни крючков, ни блесен, ни поролоновой наживки, ни прочих приманок. Ни-че-го! Между прочим, сейчас стало модным кричать на всех перекрестках: „климат на планете меняется, глобальное потепление, нельзя матушку-природу обижать“. Слушаешь — и в голове не укладывается: ну как можно обидеть эту капризную старуху — я имею в виду природу. Она в последнее время совсем страх перед человеком потеряла, неуправляемой стала, иногда такие коленца выбрасывает по всему земному шарику, что тошно становится роду людскому. Вот вам и человек — хозяин природы. Ага, как бы не так… Нет, что ни говори, а раньше лучше было. Раньше, к примеру, на одну удочку за раз цеплялось по шесть-семь корюшек, а сколько сейчас? Тьфу! Даже и говорить не хочется сколько…»

Долгов был сам не свой: не хотелось возвращаться домой с пустым рюкзаком. Жора еще спозаранку, распугивая ночные тени, застолбил за собой это самое место, как старатель — золотую жилу. Именно здесь вчера, он надергал сорок семь корюшек и десяток наважек. Пусть не густо, но на наваристую ушицу сполна хватило; даже бездельнику коту Бориске кое-что перепало. Нет, раньше было лучше… раньше все было лучше!

Долгов, безо какой-либо надежды на удачу, скорее для очистки совести подергал впустую удочками и вторично выдохнул огорченно: «Не мой сегодня день, увы — не мой…» Затем положил удочки на лед, наступил на них серыми валенками и, пододвинув поближе зеленого цвета просоленный рюкзак, достал из него сверток с бутербродами и двухлитровый китайский термос с кофе.

О кофе! Божественно чудный напиток для настоящих рыбаков! Что может быть лучше горячего кофе на холодном льду?! Да ничего! С кофе никакой мороз не страшен, он и для внутреннего согрева пользителен, он и нервы успокаивает если бредешь домой с пустым рюкзаком. Пусть и редко, но бывает и такое.

Особенно кофе хорош, если это кофе с водочкой! Да-да, с ней родимой! Куда же от нее денешься? И рецепт абсолютно прост: берется бутылка водки… Впрочем, у каждого рыбака свой рецепт, свои тайны.

Мимо, шатаясь как неуклюжие пингвины, в обнимку прошли два рыбака. Отрыбачились… алкаши! Долгов хмуро посмотрел им вслед — он считал себя непримиримым противником распития спиртного на льду и повсюду твердил, что рыбалка зимой — тот же зимний вид спорта, сродни, скажем, биатлону. А действительно, если внимательно присмотреться, то можно заметить, что между ними не такая уж и большая разница: в биатлоне промахнулся — мотай штрафной круг, промахнулся на рыбалке — шурши пустым рюкзаком домой. И именно кофе является допингом для достижения высоких результатов как у спортсменов, так и у рыбаков. Оно, кофе! А насчет того, что кофе с водочкой… Ну как сказать, одним об этом можно и не говорить, другим — особо любопытствующим и привередливым лучше популярно объяснить, что кофе с водочкой — это вам не пьянка на льду, это совсем-совсем другое, это самое лучшее и эффективное средство профилактики от заразно-простудных заболеваний. Вот так-то, господа сомневающиеся! И отстаньте, не мешайте употреблять напиток богов.

Жора налил в кружечку кофе и смакуя, глоточками, глоточками с наслаждением выпил. Промерзшее горло вмиг оттаяло, нутро приятно обожгло, кровь заметалась по телу, нос покраснел, глазки заблестели. Ух, хорошо-то как! «Разевает бычок рот, Жора хочет бутерброд!» — скаламбурил Долгов подмигивая замерзающему бычку; появился аппетит и рука сама потянулась за свертком с бутербродами.

Бутерброды по старинке были завернуты в «Российскую газету». Жена Зинаида, работая завхозом в налоговой инспекции, тащила старые газеты домой целыми подшивками, практично рассуждая, мол, в хозяйстве все пригодится. В свободное по вечерам время Жора лежа на диване, любил просматривать старые газеты, вслух комментируя прочитанное. Обычно его интересовал криминал, скандалы, спорт. Вот и сейчас, с трудом пережевывая закаменевший на морозе бутерброд с «докторской» он, вытерев руки о ватные штаны, разгладил на коленях газету и привычно замурлыкал: ну-ка, ну-ка, чего интересненького брешет наш печатный орган?

«Ага… на первой странице — „Проект Конституции Российской Федерации“…Ну, это нам не интересно… Что у нас там на другой страничке?… И на другой „Проект“… и на третьей тоже… и на четвертой. Фу-ты! — кисло сморщился Жора. — Неужели этот официоз на всех страницах?»

Он быстро развернул все свертки с бутербродами. Увы — все до единой страницы были посвящены будущей Российской Конституции.

«И ничегошеньки для души, — разочарованно протянул Жора, беззлобно поругивая супругу. — Ну Зинуля, ну непутевая твоя головушка, подсунула черт знает что! Хотя ладно, времени навалом, можно и поглядеть, что за штуковина такая хитрая эта наша Конституция, авось в хозяйстве где и пригодится…»

Долгов выпил еще одну кружечку, разгрыз еще один каменный бутерброд и вновь взял в руки газету.

«Человек, его права и свободы — являются высшее ценностью». — вслух прочитал Жора и, как обычно, принялся комментировать и рассуждать-обсуждать. — А что, вроде бы звучит неплохо: человек — высшая ценность. Высшая-это как? А вот если взять да перевести эту самую ценность, то есть человека, к примеру меня — в денежные отношения, сколько бы я стоил? Ну-ка, ну-ка! Если в рублях? А в долларах? Мой чистый вес — девяносто два кило. Килограмм за доллар… Курс рубля к доллару… Итого будет… будет… Тьфу-ты, запутался! Нет, тут без калькулятора не обойтись…».

И, хотя попытка оценить самого себя в денежном эквиваленте не удалась, Долгов не особо расстроился — дома, в спокойной обстановке, можно будет и повторить. Он выпил еще одну кружечку кофе, прогнал подбиравшуюся к замерзшему бычку голодную ворону: кыш, подлая! — и опять уткнулся в газету.

«Защита прав и свобод человека — обязанность государства» — Слово «государство» Жора повторил дважды и с удовольствием. А что, разве не оно должно защищать его от внешних врагов, от своих чиновников и прочего криминалитета? Оно, оно родимое!

«Основные права и свободы… Право на личную неприкосновенность… Свобода мысли и слова… Неприкосновенность жилища… Свобода передвижения… Право частной собственности… право на митинги и демонстрации…» — Долгов, как прожорливая рыба наживку, проглатывал газетные главы одну за другой. Впервые в жизни старенькая газета — вроде бы скучный официоз — показалась ему интереснее любого лихо закрученного боевика, изредка попадавшего в его руки.

Жоре стало жарко. Он расстегнул ворот теплого армейского бушлата, скинул меховую рукавицу с левой руки и слюнявя языком палец правой руки, продолжал переворачивать газетные страницы, при этом то похваливая, то поругивая неизвестных ему думских законопроизводителей.

«Каждый человек имеет право на жизнь» — Совершенно правильно! Хорошая или плохая, а жизнь-она и есть жизнь! Полностью согласен! — «Каждый имеет право свободного передвижения» — И с этим полностью согласен! Куда хочу, туда лечу! Двумя руками поддерживаю! — «Принудительный труд — запрещен». — Э-э, а вот с этим я бы поспорил. Нет уж, пусть тунеядцы и бомжи себе пенсию под конвоем зарабатывают на островах Земля Франца Иосифа! — «Смертельная казнь — отменяется». — Нет, не согласен! Категорически! В России издавна порядок на страхе держался…».

Вообще-то Долгов, как и большинство россиян, давно потерял веру в какую-либо справедливость: голосуй — не голосуй, выбирай — не выбирай, власть все равно обманет, повернет туда, куда ей выгодно. Впрочем, на выборы он дисциплинированно ходил, но голосовал уже не бездумно, как при «советах», а демократично, по настроению. Хорошее настроение — голосовал за «единоросов» клянущихся повысить пенсии, при плохом настроении — ставил галочки на коммунистах обещавших заморозить цены на продукты, трезвым-голосовал против всех, приходил на выборы выпивши — отдавал свой голос либеральным демократам, скорее ихнему скандальному лидеру, без которого в Думе — при нынешней расстановке политических сил — была бы тоска смертельная и вечный застой.

Но то выборы, то политика! А она, известно — дело темное. А тут в руках у Жоры — Конституция! Основной Закон! Закон, обязанный защищать лично: Долгова Георгия Николаевича, его — и всех домочадцев! То есть-семью. Вот так-то! И никак иначе. Оказывается, у него столько прав о которых он не знал, не слышал, не ведал и даже не подозревал. От него их скрывали, от всего народа прятали, сволочи!

Долгов от корки до корки прочитал текст Конституции — пусть в газетном, пусть в предварительном варианте — и сейчас горел желанием убедиться в работоспособности и эффективности нашей Конституции в повседневной жизни. Но вокруг глухая тишина, тусклый лед и до немоты замерзший морской бычок у ног.

«Кстати, — по случаю вспомнил Долгов, — эти бездельники из управляющей компании второй месяц тянут с установкой разбитого унитаза в моей квартире. Волокитят, бюрократы! Говорят, мол, согласно новому жилищному кодексу, жильцы обязаны все ремонтные работы производить сами. Сами разбили унитаз, вот и устанавливайте его за свой счет сами. Опять же сами. Тоже мне, умники нашлись! Ну ничего, ничего, они у меня еще попляшут, они мне свой унитаз поставят, не китайский-финский!»

Наяву представив кислые физиономии нерадивых коммунальщиков к которым он заявится «качать права» подкрепленные российской Конституцией, Долгов удовлетворенно заулыбался.

Между тем, небо прояснилось. По всему видать, непогоде наскучило наблюдать за однообразно дергающимися фигурками упрямых рыбаков на льду — и она быстренько убралась то ли в Приморье, то ли на Камчатку. Солнечные лучи весело закувыркались по голубому льду, как оставшиеся без присмотра родителей шаловливые детишки. Замерзшие рыбаки воспрянули духом: ну наконец-то! И действительно, как по заказу начался клев. Ур-ра!

И лишь Долгов, увлекшись планом будущей реализации прав даруемых лично ему Конституцией, начисто забыл о рыбалке. В голове зароились шальные мысли о том, что он добьется с помощью основного Закона. Во-первых, его обязаны незамедлительно поставить на общегородскую очередь для получения жилья большей площади. Это раз… Во-вторых, неплохо было бы получить за счет предприятия бесплатную путевочку, например, в Сочи. Это два… В-третьих… В-третьих, ему должны…

Одна из удочек, удачно вывернувшись из объятий носатого валенка, затрепыхалась в лунке, охолодив хозяина ледяным душем. О, чтоб тебя! Отбросив газету на лед, Жора намертво вцепился в удочки. Клюет, клюет, родимая! Ну наконец-то!

Через пару часов справа от Долгова выросла горка пойманной корюшки. Зубастая рыбка пружинисто изгибаясь, отчаянно билась о лед и лишь обессилев, вытягивалась серебристыми карандашиками. Сладковато-огуречный запах приятно щекотал ноздри. Увлекшись рыбалкой, Жора начисто забыл и про Конституцию, и про свои нереализованные планы, другие мысли посещали его голову. Например, такие: оживет ли корюшка, если бросить ее дома в ванну? Или: если оторвет льдину, куда рыбаков утащит — в Америку или в Японию?

Скинув с себя брезентовый плащ с капюшоном, Долгов оглянулся: горстями разбросанные по льду рыбаки дергались, как пьяная молодежь на городской дискотеке. Видно, у всех клюет. Вот и славненько! А то ведь как частенько бывает — только у Жоры клев пойдет, как вся эта рыбацкая шатия-братия тут как тут! И дырявят, дырявят вокруг него лед, словно утопить желают. Ну, народец!

Долгов едва успевал снимать корюшку с крючков, казалось рыба добровольно лезла из лунок, чтобы с комфортом устроиться в вместительном рюкзаке человека. Да, что ни говори, а чертовски приятно держать в своих руках трепещущую, тобой выловленную корюшку!

Хорошее настроение достигло наивысшего предела… и Долгов запел! Он всегда пел, когда счет пойманной рыбы переваливал за сотню. Но так как слов ни к одной песне он не знал, то Жора просто орал во все горло запомнившийся с детства куплет из сказки про лису и волка: «Ловись рыбка, мала и велика! Ловись рыбка…».

Он бы так и орал, пока не охрип, но что-то постороннее, неправильное, от того и непонятное мешало его ору сегодня… Что-то, что-то знакомое… смутно знакомое напомнило Жоре о его давней воинской службе на ракетно-артиллерийском полигоне под славным городом Биробиджан: тра-ах! та-ра-рах!

Долгов выпрямил поясницу… О черт! Час от часу не легче! Из-за скалистого мыса нахально выполз желто-черный ледокол, издали похожий на крадущегося по льду амурского тигра. Ледокол мощным тупым носом наскакивал на лед, сходу вспарывая его белое беззащитное брюхо. За ледоколом послушной длиннотелой таксой, тащился пустотрюмный лесовоз.

«Чтоб вам провалиться!» — Жора запаниковал, заметался по льду. Что делать? что делать? То ли собирать пойманную рыбу в рюкзак, то ли сматывать удочки, то ли вообще бросить все и спасать свою задницу? Ответа он не находил: в такую ситуацию он попадал не часто.

Долгов нервно огляделся: соседние с ним рыбаки спокойно махали руками, будто семафорили ему флажками, мол, чего дергаешься дружище, никак кофе перепил, спокойно лови себе рыбку, ледокол еще далеко! Прищурившись, Жора прикинул расстояние до ледокола… Действительно, метров пятьсот будет… скорее, девятьсот, а то и поболее. Нет, и чего это он запаниковал, и похуже в ситуации попадал, и ничего — живой. Успокоившись, он опустился на стульчик, твердо решив про себя: еще десятка три надергаю и сматываться буду.

А корюшка, как назло, так и перла, и перла из лунок, как бы желая спрятаться за широкой спиной рыбака от взбесившегося ледокола. Долгова удавкой захлестнул рыбацкий азарт: гора пойманной рыбы жидким тестом расползалась по льду у его ног. «Вот это да! — в радостном возбуждении вопил Жора. — Шесть штук с одной удочки, ше-есть! Не-ет, братцы, мой сегодня день, мо-ой!»

Уже мимо, спеша к берегу, торопливо прошмыгивали рыбаки на ходу тревожно разевая в крике рты, но Долгов ничего не видел, не слышал, будто рыбацкий азарт намертво приморозил его ко льду вместе с элементарным чувством самосохранения.

«Вернусь домой, первым делом погоню Зинулю торговать корюшкой у магазина „Восток“, пусть она как я, посидит на морозе, пусть ручками-ножками потопает-похлопает, пусть на себе прочувствует, какова она доля рыбацкая. А то ишь, задницу наела, унитаз не выдержал…»

Лед под Долговым вдруг затрещал расстрельно, змеисто запрогибался резко обрывая его рассуждения Не понял, что такое? Жора отвел недоумевающий взгляд от темного ствола лунки… Его бронзовое от зимнего загара лицо заядлого рыбака покрылось инеем от страха: курносый нос ледокола недовольно сопел в метрах тридцати от него. Нарисованные на скулах ледокола белые арктические медведи, кровожадно раззявив зубастые пасти, драчливо шлифовали когтистыми лапами промерзшее железо и, казалось, только и ожидали команды капитана сигануть на лед с целью показать нагловатому рыбачку, где раки зимуют.

Сердце упало, как оборвалось, кинуло в жар, в холод, в пот. Жора выронил удочки и съежился: он остался один на один с чудовищных размеров ледоколом, и тотчас ощутил на своей дрожащей шкуре, как он ничтожно мал, беспомощен перед этой громадой тяжело дышащего металла, этим удивительным творением рук человеческих.

Ледокол сердито прокашлялся, выпустил из трубы темное колечко дыма, похожее на удавку и пугающе рявкнул: у-у-у! Мол, уходи с дороги, червяк!

Долгов опять панически заметался: и удочки жалко, и пойманную рыбу, а главное — себя, себя, бедолагу! А тут еще некстати разгулявшийся ветерок подхватил со льда газету с Конституцией и шаловливо играясь, швырнул ее прямо в лицо, залепив рот, нос, глаза.

«Да пошла ты… — задыхался Жора, пытаясь освободить лицо от печатного органа. — Прилипла, дрянь!»

Наконец, он отодрал газету от лица… И тотчас жирная газетная строка буквально стеганула по глазам: «Право на личную неприкосновенность». Машинально прочитал, вроде как даже неосознанно. Но мозг тотчас угодливо напомнил: «Кажись, статья двадцатая. Каждый человек имеет право на жизнь». Каждый! Повторил — и эта вроде бы простая, незатейливая строчка поразила Долгова, воодушевила его на шаг, которого он сам от себя не ожидал. Решение пришло и завладело им мгновенно: я остаюсь! Закон на моей стороне, я первым пришел на это место и тот, кто попытается согнать меня с него, нарушит мои права и свободы, дарованные и гарантированные мне нашей Конституцией.

Ледокол вторично проревел басом: у-у-у! Удивительно, но после этого трубного вопля решимость Долгова остаться не только возросла, но еще больше окрепла. Попугаисто повторяя: «Право на жизнь, право на жизнь» — Жора передвинул стульчик, показав ледоколу спину. Он опять взял в руки удочки и навис над лунками.

Ледокол, возможно впервые в своей бродяжничьей жизни столкнувшись с подобной наглостью, задумчиво захрустел льдом. Затем миролюбиво, и даже вполне корректно спросил:

— Эй, рыбачок! Ты часом не болен?

Жора, сделав вид, что не слышит идиотского вопроса, еще ниже опустил голову и уставился на свои валенки на толстой резиновой подошве — морская соль застыла на них белой накипью.

«Подумать только, сколько соли впустую пропадает! — с досадой болеющего за весь дальневосточный регион, крякнул Жора. — А нам приходится завозить ее аж с Усолье-Сибирского! Втридорога покупать, загружать, везти по „грабительской железке“, опять разгружать… какая глупость! А здесь, у меня под ногами этой соли видимо-невидимо, дармовой, халявной соли! Одна… две… три… — считал он, снимая с крючков изгибающуюся корюшку. — Ого! Восемь штук с одной удочки! А я, дурак, хотел уйти…»

— Эй, гражданин! Отойдите, пожалуйста, в сторону! — просительно донеслось с ледокола. — Из-за вас мы не можем напрямую подойти к лесному причалу! У нас договор! В Японии ждут лес! Нам грозят штрафные санкции!

«Во, другое дело, — обрадовался Долгов, ожидавший от моряков более радикальных действий в виде угрожающий маневров ледокола или хотя бы обычной русской матерщины. — Сразу пожалуйста, битэ-дритэ-пардон! — развеселился он. Впрочем, знание конституционных законов вселило в него такую уверенность, что он даже осмелел, если не сказать — обнаглел. — Ой, лес в Японии ждут… надо же! Да плевать я хотел на вашу Японию с ее штрафными санкциями! В сторону отойди! Сейчас, разогнался! Вы весь лес в округе повырубали, а я в сторону! Как бы не так! Скоро весь Дальний Восток в лысую Англию преврате, а вам все мало: и рубите, и рубите! Ублюдки! — ругаясь, Жора не забывал снимать рыбу с крючков. — В сторону им! И не подумаю, меня так просто не запугаешь, мы себе цену знаем… — храбрился Долгов, впрочем, ощущая где-то в области поджелудочной железы противный страх, временами переходящий в ноющую боль. Ведь еще неизвестно, что у этого придурковатого корыта на уме, попрет сдуру напрямик — и все, буль-буль Жорик! Бр-р! Не дай бог! Хорошо еще, что у него пушек нет, а то запросто мог бы расстрелять, как фашистский рейдер „Адмирал Шеер“, помнится, потопил наш пароход „Сибиряков“. И эти утопят — и в плен не возьмут. Наверняка ледокольщики, как черти злы на меня… Да нет, не утопят, не должны, вон на берегу сколько свидетелей… да и просто обязаны соображать морячки, что утопить человека, лишить его жизни — подсудное, согласно нашей Конституции, дело…»

Жора повернул голову и пристально всмотрелся в угрожающе застывший нос ледокола. На крутой обмороженной скуле отчетливо выступали покрытые изморозью буквы. Что там еще за тайнопись?

«Ба-а!! Кого я вижу! — прочитав название ледокола, Жора не смог сдержать возглас удивления. — Васька! „Василий Поярков“! Боже мой! Неужто это ты! Ну, здравствуй, здравствуй, старый знакомый! Помню, помню! Это же ты спас меня и мою „тойоточку“ в прошлогоднем марте, когда льдину с людьми, с машинами оторвало от берега и понесло в океан. Спасибо друг, спасибо дорогой! За эту нашу с тобой встречу не грех и выпить…»

Зажав коленями удочки, Долгов налил в кружку кофе, выпил и закрыл глаза… Словно наяву, отдельными кусками замелькали перед глазами стоп-кадры того страшного мартовского дня: внезапный налет ветра-южняка, расстрельный треск ломающегося льда, пилообразная трещина, удаляющийся берег, мечущиеся на льдине рыбаки, всеохватная паника, крики отчаяния, парализующий страх, могильная темнота, грозное дыхание океана, прощальный плеск волн и долгое-долгое ожидание мучительного конца… И вдруг, о чудо! Во мраке метели: огонек!… тусклый лучик!… лу-уч! И страшно неправдоподобная тишина взорвалась криками, воплями: «Ур-ра! Спасены!» А луч прожектора все ближе, ближе… И вот уже, будто из морской пены, подобно сказочному богатырю появился он — «Василий Поярков», Ледокол с большой буквы! Был спущен трап, вывалена за борт стрела-тяжеловес для подъема машин, в столовой, в кают-компании спасенным предложили горячий чай, бутерброды. Вырванные из ледяной пасти океана рыбаки, глотая крепкий чай, искренне благодарили: «Спасибо вам огромное, моряки-ледокольщики! Спасители вы наши!»

Долгов вытер тыльной стороной ладони, ползущую по щеке одинокую слезинку.

«Да-а, натерпелся я тогда страху, как осиновый листик дрожал, чего уж тут скрывать. Готов был все на свете отдать, лишь бы спастись. Любимую „тойоточку“ готов был отправить на дно морское, лишь бы самому спастись. Да и не я ж один струсил, все шестьдесят четыре человека сгинули бы, если бы не этот ледокол. Я до сих пор не пойму, как он в ту метельную ночь разыскал нас в открытом море. Повезло нам. Спасибо ледоколу. Я добро помню… Я все помню…»

Долгов отвернулся от ледокола, налил себе кофе, с причмокиванием выпил — от бутерброда отказался.

«Да, я все помню. Помню, как за мое спасение с меня содрали восемь тысяч рублей. Подумать только: восемь тысяч! Восемь! Тысяч! А за что, спрашивается?! За какие такие услуги?! Ну, случайно наткнулись на льдину, ну трап спустили… между прочим, люди на своих двоих по трапу поднимались. Ну высчитали бы с нас… максимум по двадцатке за чай, по тридцатке за хлеб с маслом — и все, все! Ну от силы сотку! Так нет же, сразу — бац! — нате распишитесь за восемь тысяч… Т-тысяч!! У-у, рвачи! Ну ничего, ничего господа-ледокольщики, сейчас я на вас отыграюсь, я вам не белый медведь, чтобы меня как футбольный мяч по Арктике гонять…»

— Эй, придурок! Немедленно освободи форватер! — взбешенно рявкнул ледокол.

«Что-что? Придурок? Это я-то придурок? Сначала гражданин, и на тебе: придурок! Нормальненько! Между прочим за придурка, — Жора мстительно сжал губы, — вы мне по суду ответите, я вам такой иск присобачу за моральный ущерб, всем пароходством не расплатитесь! Умники! Форватер им освободи! Может, вам еще жену в придачу отдать? У-у, зебры в полосатых тельняшках! Устроили мне тут геноцид антиконституционный, их на ледоколе человек сто, а я — один-одинешенек! Налицо явная дискриминация и нарушение моих прав…»

— Эй, на лесовозе! Куда прешь?! Не жмись ко мне, как теща к зятю! Назад сдай! Назад, говорю! Наза-ад, твою мать! — психованно матюгнулся ледокол. Лесовоз испуганно шарахнулся назад. Ледокол стыдливо гуднул… и дал задний ход…

Вот те раз! Долгов не поверил своим глазам: ледокол — гроза всех рыбаков дал задний ход! Признал поражение, железяка! Подумать только! Уф-ф!..

Жора, бросив удочки на лед, облегченно расслабился на стульчике, — рыба совсем перестала клевать, видно испугавшись страшных винтов явно сошедшего с ума ледокола. Но сейчас это не особенно расстроило Долгова, глотая мелкими глоточками кофе, он всерьез подумывал, что не мешало бы внести поправку в Конституцию, которая обязала бы всю рыбу — жить, кормиться и размножаться здесь, в этой бухте; а то шляется в невесть каких морях-океанах, и никто ей не указ.

— Эй, на ледоколе! Кажись, у нас винт полетел! Хода нет! Просим взять на буксир!

«Ой, не могу! Ой, умора! — радостно возбудился Жора. — Винт у них полетел! Так вам и надо, бракоделы! А то ишь, моду взяли винтами рыбу распугивать. Будь моя воля, я бы вас морячков-винтокрутов привлек к ответственности за нарушение свободы передвижения рыбы…»

Ледокол психованно рванул вправо, два его мощных винта со злостью отбрасывали огромные глыбы голубоватого льда, больно и гулко бьющие о пустые трюмы обездвиженного лесовоза.

Лед под Долговым затрещал, запрогибался, стал уходить из-под ног; ему стало страшно, душа ушла куда-то в пятки, по спине мурашки забегали, волосы, кажись, дыбом поднялись… Но что стоил этот страх перед только что блистательно одержанной победой? Да ничего не стоил: победа есть победа! А страх как пережить?

А вот как, чтобы хоть как-то заглушить в себе страх, Жора упал на колени и принялся кидать корюшку в рюкзак, громко подсчитывая каждую рыбешку: одна!…две!…триста пятьдесят!…четыреста семьдесят две!…

Когда устал, выпрямил спину. Толпившиеся на берегу рыбаки что-то громко кричали, кто-то бросал вверх шапки… Проигравший схватку ледокол, обходя неуступчивого рыбака далеко стороной, сердито бросал в небо темные кольца дыма. Он уже не напоминал полного сил тигра, а был скорее похож на неопохмелившегося бурлака, из последних сил тащившего баржу с астраханскими арбузами в Самару.

Долгов подобрал со льда газету, аккуратно свернул ее вчетверо, засунул во внутренний карман армейского бушлата — Конституция ему может ещё не один раз пригодиться.

— Ни пуха ни пера, морячки! — ехидно помахал он ручкой ледоколу и, согнувшись под тяжестью рюкзака с корюшкой, побрел к берегу, где его ожидали заслуженные аплодисменты и лавры победителя.