История одного Карфагена

Иван Александрович Окатьев (2024)

Наверное, мало кто слышал про римского полководца Марка Порция Катона Цензора, который при этом, если верить Плутарху, каждое выступление в сенате заканчивал фразой, ставшей крылатым выражением: «Карфаген должен быть разрушен». С этих слов Энтони Эшли Купер начал третью англо-голландскую войну, с неё началась Первая Мировая война.Интересно, что Карфаген, в общем то, никому и ничего должен не был, особенно собственное разрушение: уничтожило его, в конце концов, воздействие внешних сил, а не внутренних. Поэтому, когда говорят, что какое-то событие должно разрешится само собой, гораздо уместнее было бы на место Карфагена подставить Советский Союз — государство, которое одним своим существованием обрекало себя на неминуемую гибель. Конечно, прожило оно, вопреки тяжелейшим наследственным патологиям, полноценную человеческую жизнь — 74 года. Но точно ли это было жизнью, а не выживанием?..

Гражданская война

Начало

Удивительным образом в исторической энциклопедии, изданной в советское время, нет статьи «Гражданская война». Вернее, там есть такой заголовок, однако он отсылает к другой многосторонней статье — «Иностранная интервенция и Гражданская война», где «иностранная интервенция» стоит на первом места, а «Гражданская война» на втором. Казалось бы, разница не велика, но, на самом деле, она принципиальна.

В советское время не было вопросов о том, когда началась и закончилась Гражданская война. Сегодня же учёные ломают копья об эту дилему и выдвигают совершенно разные версии. Так, в Советском Союзе было принято считать, что началась она весной 18-го года, потому что в это время на территории России появились первые иностранные войска: с большим трудом их можно было назвать реальной интервенцией, но всё-таки на Севере появились англичане и французы (в районе Мурманска) и американцы с японцами — на Дальнем Востоке. Всё, что было до этого — не в счёт.

Конечно, идея понятна: если бы не пришли иностранные капиталисты, то и Гражданской войны бы не было. На эту же теорию работало и то, что Ленин назвал «триумфальным шествием советской власти», то есть установление советской власти в первые месяцы после октябрьского вооружённого восстания. Понятно, что 25-го и 26-го октября большевики захватили власть в Петрограде, что было очень важно. Однако, Петроград — это ещё не вся страна. Многие жители столицы к этому моменту уже устали от постоянных политических конфликтов, формирования новых правительств, коалиций и борьбы одних против других. По воспоминаниям хорошо видно ход мыслей большинства людей: одни левые сменили других, но всё ещё поменяется десять раз.

Далее довольно быстро, в течение нескольких недель, большевики получили власть на большей части территории России. Во всяком случаи, на тех территориях, которые не были заняты немецкими войсками. Где-то это происходило вооружённым путём, но легко (как в Москве), а где-то — довольно мирно. Во многих городских Советах большинство уже было у большевиков, поэтому они быстренько взяли власть в свои руки. Сильных и жестоких сражений было действительно мало, поэтому легко было представить первые месяцы, как быстрое установление советской власти: кто-то посопротивлялся, но всё равно красные победили. Исходя из этого, получается, что если бы не капиталисты, то никакой войны не было бы и в помине.

Тем не менее, сегодня уже понятно, что эта идеализирующая концепция устарела, хотя поддержка большевиков была действительно большой. Многие историки исходят из того, что Гражданская война началась уже в октябре 17-го года. Возбудила её, конечно, не иностранные капиталисты, — началась она из-за того, что не все принимали позицию большевиков. Исходя из этого, можно по-разному определять ход тех исторических событий.

Не так давно британский историк Джонатан Смил выпустил книгу с очень характерным названием «Гражданские войны в России». То, что мы называем одной войной, он представил страшной мозаикой, набором из разных войн. С датировкой у него тоже сложилась интересная ситуация: 1916—1926 — он выделяет на это всё целое десятилетие. Кроме того, Смил считает, что первым признаком начала войны, было восстание, которое сегодня осталось забытым и незамеченным — Среднеазиатское восстание 1916-го года, поводом для которого стало распоряжение о призыве в тыловые отряды мусульманских жителей, которые не подвергались призыву. Разумеется, восстание жестоко подавляли, но и восставшие вели себя не менее жестоко, в частности, по отношению к русским поселенцам. Всё это привело к разгрому больших территорий.

Далее Смил ставит известное нам событие в очень широкий контекст. Он пишет:

Конфликты включали в себя не только русских, но и нерусское большинство в разных частях бывшей Российской Империи, и народы соседей Российской Империи — Финляндию, Польшу, Румынию, Иран, Афганистан…

После этого Смил пишет о неоднородности этих Гражданских войн и о том, что невозможно свести их только к борьбе красных и белых, левых и правых, потому что большевики, социалисты и анархисты тоже боролись между собой, как, например, и белые офицеры с правыми либералами. Так, Смил пишет:

Это были войны, в которых русские сражались против русских, русские сражались против нерусских, нерусские сражались против нерусских, республиканцы сражались против монархистов, социалисты сражались против социалистов, христиане — против мусульман, города — против деревни, семья — против семьи, брат — против брата. А ещё это было война человека против природы, так как хамелеоны умерли от холода, города и болезней, в частности, от пандемии тифа и испанки.

Получается, война была всех против всех. Такой страшный и непривычный, производящий особенное впечатление взгляд.

Понятно, что сопротивление началось сразу же, как только большевики пришли к власти. Мы знаем, что Керенский ещё до захвата Зимнего дворца уехал из Петрограда, после чего распространилась безумная байка о том, что он убегал в женском платье. На самом деле, Керенский уехал на машине в Псков в надежде получить военную поддержку, которую так и не нашёл. Единственные силы, которые были готовы ему помочь, — это казаки под руководством атамана Краснова. Однако, тот совсем не хотел ему помогать: для Краснова Керенский представлялся таким же бунтарём, как и Ленин — большой разницы он не видел. Кроме того, под командованием Краснова находились те войска, которые в конце августа шли на Петроград под командованием Крымова по приказанию Корнилова. Тем не менее, в последние числа октября Краснов всё-таки повёл небольшую группу солдат на Петроград, рассчитывая на то, что какая-то, пусть и небольшая часть гарнизона, перейдёт на его сторону. Теоретически это было возможно: далеко не все солдаты были страшно убеждёнными большевиками — распропагандированные люди могли легко качнуться и в другую сторону.

Сразу же после прихода большевиков к власти в Петрограде был создан Комитет спасения Родины и революции, то есть ещё одна сила, которая никак не соотносилась с Керенским и казаками Краснова, но была ещё очередной дробной силой в борьбе с большевиками. Тем не менее, войска казаков дошли сначала до Гатчины, а затем — до Царского Села, где они и остановились. Предполагалось, что 30-го октября будет поднято восстание тем самым комитетом (в частности — юнкерами), а Краснов в это же время ударит снаружи. Однако, из-за сложного стечения обстоятельств, юнкера выступили на день раньше, что испортило очень многое: Краснов пытался наступить 29-го, но у него это не получилось.

В это же время вмешалась ещё одна сила: на политическую арену вышел ВИКЖЕЛЬ — Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза. Железнодорожники — это рабочая, политически образованная элита, достаточно левая, но не пробольшевистская. В этот момент представители ВИКЖЕЛи явились к большевикам с требованием создать однородное социалистическое правительство, возглавлять которое будет Виктор Чернов — глава партии эсеров. Конечно, для Ленина выпустить уже полученную власть было совсем неприемлемым вариантом, но Каменев и Рыков начали переговоры, почти договорившись о создании этого правительства. Однако, восстание было подавлена до активных действий Краснова, а 30-го октября его войска были разбиты. После этого все соглашения были разорваны и правительство сформировалось 2-ым съездом Советов (нескольким первым членам этого совнаркома (Луначарскому, Ленину, Нагину) повезло умереть от болезни до того, как некто Иосиф Джугашвили, тоже уже входивший в совнарком, расстрелял всех оставшихся в 30-е годы).

Краснов был отбит и к нему на переговоры отправили бойкого и красноречивого комиссара Дыбенко, который, по одной из версий, предложил казакам обменять Ленина на Керенского. Краснов, согласно самой распространённой версии, был готов отдать бывшего председателя Временного правительства, но тот решил не дожидаться приговора и бежал. На этом политическая жизнь Керенского закончилась.

Чуть позже Краснов попал в плен. Там он дал слово не сражаться против большевиков и был отпущен на Дон, где было главное сосредоточение белых сил. Конечно, у него не было и мысли о том, что слово, данное этим омерзительным людям, стоит сдержать, в результате чего он продолжил борьбу. Кроме того, через несколько месяцев Краснов заручился поддержкой немецких сил для борьбы с большевизмом, что для, например, Деникина или других белых офицеров было невозможным и преступным — иногда белые были готовы идти на уступки, но не так, как Краснов.

В конце концов, он, как и все офицеры, уехал в эмиграцию, и перед ним встал типичный вопрос для белых командующих — поддержать ли Гитлера? Поскольку в идеях Краснова было много пересечений с идеями фашизма, в том числе в антисемитизме, он пошёл на сотрудничество и стал создавать казачьи отряды, сражающиеся в составе фашистской армии. Жизнь Краснова закончилась в январе 47-го: советские войска захватили его в плен и немедленно казнили.

Осенью же 17-го года он, как и многие другие недовольные политикой большевиков, начал пробираться на Дон. Сюда же стягивались оставшиеся обломки российской армии, прежде всего — офицеры, которые не могли принять произошедшее: для всех командующих предательством представлялся «Декрет о мире» от 26-го октября, в котором большевики призвали правительство заключить мир без аннексий и контрибуций, то есть вернуть все захваченные земли и не заставлять никого ничего выплачивать. Было совершенно ясно, что Англия и Франция не согласятся на такое, хотя бы потому, что главной целью Франции было возвращение Эльзаса и Лотарингии, которые были захвачены Германией после Франко-прусской войны в 1871-м году.

Российская армия буквально таяла на глазах. Мало того, что никто уже давно не хотел воевать, так ещё и вышел новый декрет о земле — все солдаты спешили домой на новую делёжку земли. Большевики пытались ввести процесс развала в какие-то рамки, что давалось им с большим трудом. Большинство офицеров, разумеется, не были готовы это принимать, но были и некоторые, как генерал Брусилов, которые исходили из того, что армия служит не партии и идеям, а власти: правят большевики, значит, мы будет им служить.

В то же время многие всё равно не хотели следовать большевистским идеям. Керенский уже исчез в неизвестном направлении, и генерал Николай Духонин объявил себя главнокомандующим. Он понимал, что это смертельная должность, но вряд ли ожидал, что всё произойдёт настолько быстро. В конце октября Духонин получил приказания из Петрограда о немедленном заключении мира и начале переговоров с немецким командованием, однако отказался выполнять приказы большевиков и тут же был смещён прапорщиком Крыленко. После этого солдаты буквально растерзали Духонина, и 3-го декабря 17-го года он был убит.

При этом, незадолго то смещения, Духонин, понимая, что дело пахнет жареным, отдал приказ об освобождении генералов и офицеров, которые находились в тюрьме в Быхове, рядом с Могилёвым, — тех, кто участвовал в выступлениях Корнилова. Сначала их держали в Могилёве, там, где находилась Ставка. При этом было огромное количество сочувствующих им, и корниловские войска, которые каждый день проходили парадом перед той гостиницей, в которой под арестом сидели эти генералы. С другой стороны, среди солдат было много тех, кто хотел поскорее «разобраться» с корниловцами. Когда же они сидели в Быхове, то вполне могли бежать, однако хотели, чтобы их предали суду, чтобы объяснить свои желания и стремления. Суд состояться не успел: приказ Духонина вышел раньше. После этого генералы и офицеры ушли с преданным текинским полком в сторону Дона, что стало для них тяжелейшим походом. Вот, что вспоминал про эти события Деникин:

Вспомнил почему-то виденную мною раз сквозь приотворенную дверь купе сцену. В проходе, набитом серыми шинелями, высокий, худой, в бедном потертом пальто человек, очевидно много часов переносивший пытку стояния, нестерпимую духоту и главное всевозможные издевательства своих спутников, истерически кричал:

— Проклятые! Ведь я молился на солдата… А теперь вот, если бы мог, собственными руками задушил бы!.. Странно — его оставили в покое.

Такими путями разные военные прорывались именно на Дон, потому что все казачьи территории не признали власть большевиков и сразу же отказались иметь с ними дело. При этом их положение было шатким и непонятным. Атаман Дутов, возглавлявший Оренбургское казачье войско, которое перекрывало дорогу с Сибири в Туркистан, с большим трудом вырвался со своих территорий, где большевики очень быстро установили свою власть.

На Дону также была странная и непонятная ситуация. Атаманом войска Донского был избран генерал Каледин, который совершенно не верил в успехи противостояния большевикам, но не мог отказаться. Ему приходилось лавировать между белыми офицерами, приходившими сюда всеми тропами, и казаками, которые, с одной стороны, не хотели принимать большевиков, но, с другой — им нравился декрет о мире. В то же время здесь, как и везде к концу осени 17-го года, было полно левых агитаторов, и Каледин очень боялся нарушить хрупкое равновесие.

Вскоре на Дон прибыл генерал Алексеев, который ещё в октябре, до прихода большевиков к власти, видел разложение армии, и хотел создать новое войско на руинах старого. Алексеев пытался создать армию из тех, кто был готов подчиняться дисциплине и не признавал большевиков. В первую очередь, это были офицеры, разбросанные по тем местам, где их застал приход большевиков к власти. Деникин в своих воспоминаниях недоумевал, почему Алексеев не издал приказ: он считал, что по приказу явилось бы очень много офицеров. Однако, это большой вопрос.

Во всяком случаи, Алексеев добрался до Дона и был встречен Калединым, который сразу же попросил его «не раздувать новые страсти»: с одной стороны, он выражал Алексееву свою симпатию, а с другой — никакой особой помощи так ему и не оказал. Деникин написал об этом следующее:

Было трогательно видеть, и многим, быть может, казалось несколько смешным, как бывший верховный главнокомандующий, правивший миллионными армиями и распоряжавшийся миллиардным военным бюджетом, теперь бегал, хлопотал и волновался, чтобы достать десяток кроватей, несколько пудов сахару и хоть какую-нибудь ничтожную сумму денег, чтобы приютить, обогреть и накормить бездомных, гонимых людей.

Далее на Дон прибыл Корнилов, что вызвало восторг у многих, но не у Алексеева. Чуть позже, когда начала формироваться добровольческая армия, у них были ужасные отношения: каждый претендовал на своё главенство. В конце концов, они распределили между собой разные сферы влияния, но это, конечно, не улучшило ситуации — они почти не разговаривали друг с другом, а только переписывались, проживая при этом в одной гостинице. Кроме того, ходили слухи о том, что какие-то офицеры Алексеева хотели убить Корнилова, что, конечно, было полной ерундой, но совершенно не способствовало единению.

Так, кто-то пришёл на Дон, кто-то — нет. При этом воцарилось полное ощущение того, что собравшихся никто не поддержит. Очень многим на Дону стало казаться, что советская власть действительно «шествует триумфально»: левых агитаторов становилось всё больше, а красные силы уже приближались к Дону. Всё выглядело настолько безуспешно, что Каледин снял с себя звание атамана в январе 18-го года, а в феврале — застрелился.

В конец концов, казаки, носители бесшабашной вольницы, тоже не поддерживали белых, — интересно, какие странные перемены происходили с их взглядами. С конца 18-го века казаки стали одной из главных опор власти, а к началу 20-го их железно воспринимали как крайних монархистов: все территории казаков по началу не признали большевиков. Однако, через некоторое время казаки начали активно реагировать на большевистскую агитацию, хорошо принимая красных. А далее, в течение нескольких месяцев, произошли резкие перемены: когда большевистские отряды пришли на Дон, крестьяне, из которых преимущественно и состояли отряды, были потрясены тем, как выглядели казачьи хаты и сколько у них земель, начав воспринимать казаков, как буржуев, и открыто бросая им перчатку войны. Это привело к тому, что казаки начали всё больше поддерживать белых офицеров и генералов. Однако, это произошло через несколько лет.

Изначально добровольческая армия состояла из офицеров и юнкеров — солдат почти не было. Кроме того, собралось большое количество бывших депутатов, журналистов и интеллигентов, убегающих от власти, — обоз был огромный, а боеспособность очень мала.

В какой-то момент, когда белые осознали невозможность удержания Дона, они решили уйти к Екатеринодару, который считался оплотом противостояния большевикам. В феврале 18-го года плохо экипированная и вооружённая добровольческая армия по снегу и льду начинала двигаться от Ростова-на-Дону к Екатеринодару, предполагая, что там их ждут. Когда же они пришли, то их надежды не оправдались: неприятие местными жителями обрекло пришедших на голод и холод, а также нанесло сильнейший моральный удар. Корниловские отряды в это время складывали песни, конечно, не очень поэтические, но со следующим смыслом:

На Родину нашу нам нету дороги,

Народ наш на нас же восстал,

Для нас он воздвиг погребальные дроги,

И грязью нас всех закидал.

Всё это вызывало и отчаяние, и озлобление, за счёт которых любые гражданские войны зачастую оказываются более жестокими, чем войны между государствами. Конечно, и в ту, и в другую сторону можно найти исключения, но очевидно, что во время войны между государствами всё-таки соблюдаются некоторые правила (например, мирных жителей зачастую не обстреливают), а в гражданскую войну исчезает абсолютно всё — от чести до милосердия.

В Гражданскую войну было очень много жестокости — как от красных, так и от белых. Проявилось это ещё в первые месяцы, когда не брали пленных, бросали раненных и пытали тех, кто был на противоположной стороне (не только солдат, но и обычных людей). Когда корниловцы шли от Ростова к Екатеринодару, они очень часто бросали раненных где-нибудь в поле, а те, кого оставляли в госпиталях, обычно застреливались, поскольку понимали, что вскоре их поймают и будут пытать большевики. Деникин написал про это следующее:

Много уже написано, еще больше напишут о духовном облике Добровольческой армии. Те, кто видел в ней осиянный страданием и мученичеством подвиг — правы. И те, кто видел грязь, пятнавшую чистое знамя, во многих случаях искренни. Весь вопрос в правильном синтезе ряда сложных явлений в жизни армии — явлений, рожденных войной и революцией.

Разумеется, про Красную армию можно сказать то же самое: там было ещё больше фанатиков, готовых воевать за идею, и, как следствие, больше жестокости и озверения.

Приблизившись к Екатеринодару, добровольческая армия увидела, что он занят красными. Это стало страшным ударом. Корнилов, несмотря на протесты других генералов, отвёл армию южнее Екатеринодара, чтобы отдохнуть и прийти в себя. Тут к ним присоединились другие белые отряды, пришедшие с фронта, после чего они все вместе пошли на штурм.

Корнилов, как командующий, расположился на возвышенности около фермы, которая достаточно легко простреливалась. Начались бои за Екатеринодар с попеременным успехом: белые то прорывались в город, то их вытесняли обратно. Внезапно произошло непредвиденное: один снаряд, пробив стену дома, в котором располагался временный штаб белых, попал в Корнилова, и тот, получив тяжелейшие раны, умер на месте.

После этого, когда добровольческая армия отошла от Екатеринодара, эти территории заняли красные и, увидев только что закопанную могилу Корнилова, совершили ужасные надругательства над телом, что, к сожалению, было вполне понятно и типично. Белые же, во главе которых встал Деникин, отошли от Екатеринодара, пошли в сторону Кубани, но после — вернулись на Дон. Там добровольческую армию встретила уже хоть какая-то поддержка населения, потому что оно совсем недавно повидало большевиков.

В это же время большевики окончательно укрепились в Петрограде, Москве и почти на всей центральной полосе. После убийства Духонина, они взяли под контроль армию, пусть и разваливающуюся. Следом активно начались реформы сразу по нескольким линиям. Во-первых, большевики понимали необходимость окончания войны и заключили перемирие, что осчастливило Германию и Австро-Венгрию: для них это стало прекрасным шансом перебросить войска во Францию. Так, начались переговоры в Брест-Литовске.

Вместе с этим начались расхождения в партии большевиков. Ещё до революции возникал вопрос о том, как всё-таки строить коммунизм, если к власти должны пройти рабочие, которых было не так уж и много, — основную массу составляли крестьяне, но для них это мелкая буржуазия. Кроме того, большая часть рабочих — это те же крестьяне: 9 месяцев на заводе, а 3 — в поле. Конечно, это не тот марксовский пролетариат, которому было нечего терять кроме цепей. При этом Ленин говорил что-то в духе «начнём, а там — посмотрим» и искренне верил в помощь рабочих всего мира. Неслучайно Маркс в своём манифесте написал «Пролетарии всех стран соединяйтесь!». Исходя их этого, русских коммунистов должны были поддержать пролетарии других государств, особенно воюющих: они ведь тоже в отчаянии и ужасе, особенно в Германии, где были невероятно сильны левые партии и революционные движения. Большевики верили, что там тоже произойдёт революция и война закончиться — недаром они обращались к правительствам и народам всех стран. Однако, несмотря на их многократные обращения, революции так и не произошло.

Тем не менее, Ленин понимал, насколько необходимо завершить войну. Но разве можно было заключать мир с капиталистами: германское империалистическое правительство вывело бы войска с фронта и отправило бы их на подавление рабочего движения. Однако, для Ленина власть была важнее любых немецких товарищей. При этом его ближайший соратник Бухарин, очень популярный внутри партии, говорил о том, что войну необходимо продолжить, потому что «нельзя заключать соглашения с капиталистами». Он уверял Ленина в том, что в Германии вскоре сама собой начнётся революционная война, и рабочие всех стран поддержат не только российских коммунистов, но и всё большевистское течение. Кроме того, Бухарин предлагал уйти в подполье в ответ на тезисы о разваливающейся армии: пусть на какое-то время большевики лишатся власти, но рано или поздно в Германии всё-таки будет революция. Конечно, это не тот разговор, который был доступен Ленину: потерять власть он никак не мог.

В то же время Троцкий предложил компромиссный вариант: он сказал, что необходимо распустить армию, тем самым показав всему миру, что все большевики за «мир». Вдобавок он предложил не подписывать мир с Германией, но призвать немецких солдат не воевать, на что, по его убеждению, они немедленно отреагируют и войны не будет. Если подумать, это не такая уж плохая мысль. Однако, в его варианте всё равно предполагалось, что немецкие рабочие восстанут.

Так, на фоне споров, которые разрывали ЦК и совнарком, Троцкий приехал в Брест и всеми силами пытался затянуть переговоры. Конечно, немцы понимали, что русские уже совершенно не могли воевать, и выступили с позиции силы. Кроме того, как только пошатнулась власть в центре, империя тут же начала сыпаться: стали появляться независимые государства в Прибалтике, а Центральная Рада сама начала переговоры с Германией. Понятно, что большевики постоянно говорили о свободе самоопределения нации и возможности выхода из Империи, но этого им очень не хотелось. Про контрибуции и массы других уступок, которые требовала Германия, мы уже не говорим.

Таким образом, Троцкий тянул до конца, но, когда ему поставили ультиматум, он пообещал распустить армию и закончить на этом войну. При этом немцы видели, что обращался он во всех своих речах, в первую очередь, к немецким рабочим, предлагая им тоже не воевать. После этого немецкое наступление продолжилось, и стало понятно, что идея Троцкого не сработала: немецкие солдаты совершенно не хотели воевать, но всё-таки пошли. Вскоре все поняли, что германская армия вот-вот займёт Петроград, в результате чего пришлось согласиться на более тяжёлые условия и отдать куда больше территорий. Так, 3-го марта был подписан Брестский мирный договор, что вызвало огромное возмущение народа. Несмотря на это, война закончилась, и большевики удержались у власти почти на всей территории бывшей Российской Империи.

Далее Ленин собирался строить коммунизм, как пелось в «Интернационале»:

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим —

Кто был ничем, тот станет всем.

«Весь мир насилья мы разрушим» означало разрушение госаппарата, всех органов, угнетающих народ, и вообще государства. Кроме того, предполагалось создать народные выборные органы, заменить армию всеобщим вооружением, упразднить частную собственность и пойти к счастливому будущему. Конечно, ещё Маркс понимал, что не все будут приветствовать такие изменения, в результате чего не очень подробно и как-то между делом упомянул об установлении диктатуры пролетариата, то есть того, за что большевики ухватились очень сильно. Получалось, что в будущем не будет государства, установится народная власть, упраздняться все различия и классы, наступит всеобщее процветание, — но всего этого необходимо было достигать с помощью диктатуры пролетариата, которую Владимир Ильич определял диктатурой меньшинства в интересах большинства.

Иными словами, уже в начале 18-го года остро встал вопрос разрушения государства. Временное правительство было уже свергнуто, все старые госучреждения упразднены и созданы народные комиссариаты, которые должны были осуществлять народную власть. Но где были эти кухарки, которым обещали управление страной? Почему-то их не было, и во все новые организации приглашались старые чиновники на условиях поддержки власти большевиков. Таким образом, сохранялись наркоматы, но где-то предполагалось, что появится народная власть — «Власть Советам!». И действительно, вся власть была сосредоточены в руках съезда Советов.

Всё бы ничего, но появился первый камень преткновения — люди вспомнили, что ещё Временное правительство обещало сформировать Учредительное собрание, которое должно было решить вопрос о том, какой будет строй. Конечно, большевики уже определили строй — республика Советов. Но как быть с собранием?

В марте 17-го года Временное правительство, многократно подчеркнув свою временность, обещало созвать Учредительное собрание, которое решит все важные вопросы. После этого началось ужасное затягивание: комиссия по подготовке созыва Учредилки начала работать только в конце мая, хотя должна было — с середины марта. После этого собралось около восьмидесяти умных политиков и юристов, которые смогли выпустить «Положение о выборах» только к концу августа. Всеобщее избирательное права, никакого имущественного, национального, полового и религиозного ценза — всё это замечательно, но уже крайне необходимо было провести сами выборы. В результате, они были назначены на 12-е ноября, то есть уже после прихода к власти большевиков, которые к этому моменту успели закрыть почти все оппозиционные газеты, издать «Декрет о печати» и так далее. Несмотря на это, выборы дали явное большинство эсеров: около 350 эсеров, примерно в два раза меньше большевиков (с учётом того, что они всячески давили и мухлевали), немного меньшевиков, кадетов и прочих социалистов разных мастей.

28-го ноября должно было произойти первое заседание Учредительного собрания. Оно, конечно, собралось, но было тут же разогнано, после чего большевики немедленно издали декрет, запрещавший партию кадетов, а 7-го декабря группа пьяных матросов пришла в больницу, где лежали многие представители этой партии, и убила Андрея Шингарёва и Фёдора Кокошкина, двух самых видных кадетов.

Ещё раз Учредительное собрание собралось только 5-го января 18-го года. На нём депутатам предложили утвердить всё то, что сделали большевики (национализацию земли и банков, введение рабочего контроля на предприятиях, декрет о мире и т.д.), но они почему-то отказались. После этого оттуда ушли разгневанные большевики и ещё некоторые социалисты — остались только эсеры. Утром следующего дня анархист Анатолий Железняков сказал знаменитую фразу «караул устал», что многим показалось смешным, и больше эсеры не собирались. Кроме того, 7-го января в Петрограде прошла демонстрация в поддержку Учредительного собрания, но в результате была жестоко разогнана с большими жертвами.

Понятно, что после этого установилась власть Советов — это вполне соответствовало большевистским идеям, потому что государство должно было постепенно уходить, а госорганы — размываться. Однако, буквально в первые же месяцы эта идея стала отодвигаться: в январе собрался 3-й съезд Советов, после него — внеочередной брестский, летом — 5-й, а дальше эта система стала сходить на «нет». При этом вопрос даже не в частоте их съездов, а в функциях. Понятно, что Советы не могли решать все вопросы, собираясь крайне редко, поэтому они оставляли исполнительный комитет — ВЦИК, который должен был работать между съездами (такой законодательный орган). Однако, не стоит забывать, что большевики были против разделения власти, в результате чего было решено, что в чрезвычайных случаях совнарком может издавать указы, не ожидая одобрения ВЦИКа. Так, исполнительная власть очень быстро начала издавать свои декреты и упразднилось разделение властей, может быть, не самый главный, но очень важный критерий свободы.

Судебную власть также не обделили упразднением. Все старые судебные органы были распущены, и сразу появились Революционные трибуналы, которые судили, исходя из революционного сознания, а не из закона.

Ещё в декабре 17-го года была создана Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Мы знаем, насколько велики были её полномочия и какие ужасные вещи творили чекисты с горячим сердцем и холодной головой, в числе которых было очень много молодых людей, которые прошли через войну, помешавшую формированию их нравственных чувств, и были ею травмированы. В будущем из этого вылез весь красный террор.

Таким образом, государство должно было раствориться и уступить место власти Советов, но возникли наркоматы, совнарком и ЧК. Параллельно с вроде бы народной властью Советов сформировалась очень жёсткая государственная система, отправившая на помойку всю народную власть.

Не осталась незамеченной и армия: постоянно говорилось о том, что она — сила, с помощью которой самодержавие угнетало народ. При этом уже с 17-го года, с возникновение солдатских комитетов, стала формироваться «другая» армия. Она обещала быть добровольной, рабоче-крестьянской, с выборными командирами. Однако, история вокруг Брестского мира показала, что добровольцев, мягко говоря, немного, а выборные командиры — это вообще непонятно кто, потому что никакого авторитета и власти они не имели. В результате, уже с лета началась мобилизация (как и у белых). Следом упразднили и выборность командиров, когда стало ясно, что армия из-за них более походила на какое-то вооружённое формирование (особенно, с Котовским на Южном фронте).

В этой ситуации Троцкий, который был наркомом военных и морских дел и председателем реввоенсовета, показал свои организаторские способности. В частности, он понял, что без офицеров ничего не получится. Так, оказалось, что большинство старых офицеров было готово пойти на службу к красным. Конечно, это вызвало негодование многих большевиков, в результате чего ко многим офицерам приставили комиссаров, которые определяли политику партии. Кроме того, их стали называть «военспецами», упразднив погоны и старые звания. Таким образом, спустя пару месяцев идея замены армии всеобщим вооружением народа лопнула.

Параллельно с этим набирали ход и экономические изменения. Важнейшей вещью, обеспечившей победу большевиков, стал «Декрет о земле», который объявил национализацию и передачу крестьянским общинам всей земли. Как ни странно, это абсолютно не входило в программу большевиков, а было вытащено из идей эсеров — у них это называлось «социализацией земли». Получилось, что Ленин творчески заимствовал план, увидев, насколько крестьяне этого хотят. Разумеется, после этого радостные крестьяне пошли грабить помещичьи усадьбы, а солдаты побежали с фронта на делёжку земли.

Уже к весне выяснилось, что, во-первых, в крестьянских Советах председательствовали те, кого больше всего уважают, то есть самые богатые. Во-вторых, когда Украина с её богатыми землями оказалась занята немцами, возник вопрос о том, кто будет кормить города. От крестьян требовали, чтобы они привозили и сдавали по установленным государством ценам зерно, чего им совершенно не хотелось. В результате, весной 18-го года была введена продовольственная диктатура: согласно постановлению, крестьяне были обязаны сдавать урожай, за что, вроде бы, можно было получить какие-то промышленные товары. По началу эта система действительно работала, но вскоре оказалось, что, во-первых, промышленность останавливалась из-за национализации предприятий, а, во-вторых, Советы делили эти промышленные товары поровну. Получалось, что бедняк с мизерным урожаем получал столько же, сколько и реально впахивающий крестьянин. Тогда большевики впервые поняли, насколько удобно стравливать разные деревенские группы между собой.

Летом 18-го года, когда Гражданская война уже захватила всё, в деревнях начали создаваться комитеты бедноты, которые должны были помогать продотрядам, приходящим в деревню, забирать хлеб у крестьян.

К осени во многих местах реальную власть в деревне вместо Советов получили Комбеды, которые провели перевыборы в Советы, в результате чего в них оказалось очень много большевиков — интересно, как быстро крестьянам полюбились те, кто ещё вчера отбирал хлеб.

Что касается промышленности — здесь тоже шла, как говорил Ленин, «красноармейская атака на капитал». Банки национализировали очень быстро, государственный сектор перешёл в руки новой власти, а для основной промышленности ввели рабочий контроль, то есть специальные комиссии, которые должны были контролировать деятельность предпринимателя, игнорируя всякую коммерческую тайну. Тот, кто противился этому, сразу же терял своё предприятие, а тот, кто не противился, тоже потерял предприятие, но через несколько месяцев. К лету 18-го года почти все крупные предприятия были национализировано, но ещё оставалась крохотная частная промышленность.

Логичным завершением этих первым месяцев стало принятие новой конституции летом 18-го года, по которой были чётко разделены люди, имеющие политические права (рабочие, крестьяне), и люди, лишённые этого права (представители эксплуататорских классов), то есть люди второго сорта, которые не могли поступать в ВУЗы, получать карточки и т. д. При этом не равны были и представители первой группы: один голос рабочего — это пять голосов крестьян.

Такие интересные вещи произошли всего лишь за полгода после прихода большевиков к власти. Вряд ли стоит удивляться тому, что к лету 18-го года Гражданская война уже полыхала, и вызвала это далеко не иностранная интервенция.

1918

К весне 18-го года большевики вполне могли быть довольны своими результатами: власть захватили, все попытки отобрать её подавили, решили вопрос о войне, начали создавать новую армию и так далее. Что касается сопротивления — оно начало формироваться на юге в виде добровольческой армии — Корнилов умер, а его место занял менее харизматичный Деникин. Конечно, недовольные были представлены не только белыми — их было много, но все они казались раздробленными. К весне возникло множество разных организаций, объявивших себя правительством. Такие появились в Омске, Уфе, а самое громкое было в Самаре — Комитет членов Учредительного собрания (Комуч). Если очень сильно упростить, то можно сказать так: из-за того, что многие члены Учредительного собрания после его разгона большевиками отправились в Поволжье, то на Востоке, Урале и Сибири было ощущение, что главенствуют левые силы — эсеры, меньшевики и остальные братья-социалисты, с которыми большевики не собирались делиться властью. На Юге оказалось больше центристских и правых убеждений: кадеты, октябристы и монархисты. Таким образов, состав оппозиции Юга и Востока отличался.

Николай II вместе с семьёй ещё летом 17-го года был отправлен в Тобольск, а весной 18-го большевики перевели его в Екатеринбург. Не совсем понятно, почему это произошло. Есть версия о том, что уже весной появилась идея уничтожить царскую семью по дороге из Тобольска, но что-то пошло не так. Конечно, это слухи, но, во всяком случаи, они оказались в Екатеринбурге, куда менее дружелюбно настроенным к ним. Остальные члены императорской фамилии были то в Перми, то в Алапаевске, то в Сибири. Вот такая расстановка сил.

В марте, как любят говорить, началась интервенция — солдаты Антанты высадились в Мурманске, а через некоторое время американские и японские войска высадились во Владивостоке. Конечно, во-первых, у них не было сил для того, чтобы открывать тут ещё один фронт, а, во-вторых, это было абсолютно не за чем: симпатия Антанты была явно устремлена к белым, но этого совершенно не хватало для развязывания новой войны. На самом деле, все войска высаживались исключительно для того, чтобы охранять те припасы, которые Антанта отправила Российской Империи ещё в годы союзничества — никаких военных действий здесь не происходило.

Весной 18-го года появилась ещё одна неожиданная сила — отряды чехословаков (белочехов, как любили говорить в СССР). Как это получилось? Никакой Чехословакии на тот момент не было, а Чехия и Словакия входили в состав Австро-Венгерской Империи. Это привело к тому, что огромное количество жителей этих земель были призваны в армию и сражались в Первую Мировую войну против России. Изначально, уже в 14-м году, были чехи и словаки, которые избежали призыва в армию, и ушли добровольцами в российскую армию, но таких было совсем немного.

За годы войны на территории России оказалось множество пленных чехов и словаков, из которых начали формировать чехословацкие подразделения, чтобы они сражались против австрийцев за будущую свободную Чехословакию. В результате, после революции, из-за того, что с австрийцами сражался преимущественно Юго-Западный фронт на территории Украины, чехословацкие подразделения оказались зажаты между разными силами — между Центральной Радой, Петлюрой и большевиками, — каждая из которых пыталась перетянуть их на свою сторону. Множество коммунистических агитаторов призывало их записываться в Красную армию и устанавливать во всём мире советскую власть. Конечно, покупались на это немногие — мы знаем, что среди чехов, перешедших к большевикам, был Ярослав Гашек — будущий создатель солдата Швейка, но они явно не были в большинстве.

Чехословакия оказалась в сложном положении, потому что её командование совершенно не симпатизировало большевикам и даже старалось соблюдать нейтралитет, участвуя в боях на Украине. Их лидеры, в частности, будущий первый президент Чехословакии Томаш Масарик, стали разрабатывать план, согласно которому чехословацкий легион должен был перейти под командование Франции и сражаться уже на её территории против Австро-Венгрии. Однако, ситуация осложнялась тем, что Россия подписала мир с Германией и Австро-Венгрией и встал вопрос, как поступать с их гражданами, которые хотели сражаться против сил Тройственного союза. Так, на этой почве было множество разговор и компромиссов, в результате которых весной 18-го года решение было принято. К этому моменту, за счёт военнопленных, чехословацкий легион насчитывал около тридцати тысяч человек — это довольно увесистая сила, при чём большинство из них — военные, вооружённые и прошедшие войну. В итоге было решено, что их отправят по Транссибу во Владивосток, а оттуда они доберутся до Франции морем.

Вскоре их погрузили в эшелоны и постепенно (куда медленнее, чем договаривались) начали отправлять в сторону Владивостока. При этом в советском правительстве разные силы вмешивались в этот вопрос: Ленин был готов к их уходу, но Троцкий, который активно занимался формированием армии, счёл это неправильным и предложил уговорить их остаться здесь, чтобы они сражались на стороне советской власти (только не понятно, против кого. Наверное — против белых).

Продвижение чехословаков на Восток действительно шло очень мучительно. Во-первых, от них требовали сдачи оружия, несмотря на то, что по изначальному уговору выпустить их должны были вооружёнными. В этот момент большевистское правительство не полностью контролировало все возникшие Советы, и по мере того, как эшелоны шли на Восток, их останавливали в разных местах и требовали сдать оружие, в котором нуждались все. На этом фоне были переговоры, стычки, но оружие они отдавали всегда, только чтобы пропустили. При этом к компромиссам чехословаков призывало их командование, но сами легионеры понимали, что без оружия с ними могли сделать всё, что угодно, из-за чего очень неохотно выполняли требования Советов. Так, происходили стачки в Омске, Челябинске, а большой кусок легиона всё ещё стоял в Пензе. Однако, после того, как пришла официальная большевистская телеграмма, в которой говорилось о том, что оружие необходимо забрать, но их — отпустить, начались настоящие бои, а главной проблемой легиона оставалась его раздробленность.

После 25-го мая чехословацкие войска стали стержнем, к которому присоединились разные многочисленные группировки, отряды и армии. Чехословаки стали центром объединения для всех, кому приходилось сражаться с большевиками. Возглавлял всё это Комуч, большинство в котором составляли эсеры, и началась настоящая Гражданская война в Сибири, на Урале и в Поволжье, где белые войска добились очень больших успехов. Они довольно быстро продвигались по Волге и занимали множество крупных городов, в числе которых были Самара и Казань с огромной частью российского золотого запаса. Так, возникла очень сильная антибольшевистская сила, не сравнимая с походами добровольческой армии на Юге.

В это время большевики создали Восточный фронт, командующим которого был назначен эсер Михаил Муравьёв, находившийся к этому моменту по локоть в крови: до этого он воевал на территории Украины, где практически из пушек палил по жилым домам Киева, чтобы искоренить там всё белое движение.

Одновременно с этим появилась ещё одна серьезная угроза — нарастающие недовольства крестьянства. Их первое ликование насчёт полученной земли довольно быстро приутихло, потому что большевики начали требовать еженедельные поставки, запретили свободную торговлю и ввели твёрдые цены. Уже весной 18-го года в разных частях страны Советы крестьянских депутатов требовали дать возможность свободно торговать хлебом, что оставалось для крестьян очень важным. Большевики вполне могли пойти на эту уступку, хотя она противоречила их идеям, но проблема заключалась в том, что, когда речь шла о свободной торговле, никто не собирался поставлять хлеб за свободные цены куда-то в центр — все хотели заниматься этим в своей губернии, никуда не выезжая. Таким образом, кормить армию стало некому, в результате чего была введена продовольственная диктатура.

К лету недовольства крестьянства выросло до невероятных размеров, и к этому прибавился ещё один фактор. Когда большевики захватили власть, то она была передана 2-му съезду Советов, где были представители разных партий, которые вскоре ушли, и большевики создали коалицию с единственной фракцией — левых эсеров. По началу эта группировка была возмущена Брестским миром, а затем — политикой по отношению к крестьянству: с одной стороны, они увидели, что большевики украли их идею, а с другой — что на крестьян стало оказываться сильнейшее давление. Всё это привело к тому, что 6-го июля 18-го года два эсера — Яков Блюмкин и Николай Андреев — явились в германское посольство и попросили встречу с послом Мирбахом, которого тут же и расстреляли, разбросали бомбы, выпрыгнули в окно и уехали на заранее приготовленном автомобиле.

В это же время в Большом театре прошёл 5-й съезд Советов, который должен был утвердить новую Конституцию и все большевистские достижения. Большинство было у большевиков, но эсеры были представлены не менее авторитетно — они занимали 350 мест, в результате чего открыто и без стеснений критиковали проводимую в деревне политику. Однако, прямо во время заседания пришло сообщение о смерти Мирбаха и о том, что виновные укрылись у чекистов. Сразу после этого Дзержинский отправился к Блюмкину и Андрееву, чтобы привести их к порядку, однако те взяли его в заложники. Начался мятеж левых эсеров.

Конечно, мятеж получился очень странный. Сначала всех эсеров с 5-го съезда не выпустили из здания театра, тем самым изолировав от остальных. Затем те эсеровские чекисты, которые оказались окружены в особняке ЧК, узнав о том, что партия была блокирована в театре, продолжали бездействовать, а отряд латышских стрелков вместе с командиров Вацетисом всё приближался к особняку. В конце концов, артиллерия нанесла несколько точных ударов, и восстание было подавлено.

После этих событий интересным образом сложилась дальнейшая судьба Блюмкина. Понятно, что Германия требовала наказания для убийц, и начался формальный поиск. Полежав немного в больнице, раненный Блюмкин бежал и ушёл в подполье. При этом всем было более-менее известно его местоположение, но никто особо за ним не охотился. Вскоре после этого он вернулся на должность сотрудника ЧК и стал активно общаться с интеллигенцией: он познакомился с Есениным, а Мандельштам вообще вырывал из его рук ордер на арест собственного друга, который Блюмкин предварительно показал ему, чтобы предупредить.

В 20-е годы Блюмкин ушёл в разведку, где совершил многие, ещё недостаточно изученные подвиги в Иране, Палестине, Стамбуле и других местах, куда его посылали как человека, знающего множество восточных языков. При этом он был троцкистом, за что его и приговорили к расстрелу в 29-м году. Согласно некоторым слухам, даже в последние минуты жизни он кричал «Да здравствует Троцкий!», что, конечно, никак не подтверждено. Но всё это было в далёком от 18-го года будущем.

6-го июля погиб Мирбах. В Москве возникло и тут же было подавлено восстание. В последующие дни произошло сразу несколько событий. Во-первых, тот самый Михаил Муравьёв, который возглавлял красный Восточный фронт, попытался развернуть свою армию против большевиков и начал призывать людей к возобновлению войны с немцами. Конечно, попытка не удалась, его убили (хотя была версия, что он покончил с собой), Восточный фронт удержали и назначили командующим Вацетиса.

В это же время произошла целая полоса восстаний в Поволжских городах, которая была подготовлена подпольной организацией «Союз защиты Родины и свободы», созданной Борисом Савинковым — одним из лидеров эсеровской партии. Восстания произошли в самых разных городах, а самым сильным из них было июльское восстание в Ярославле, где восставшие смогли захватить власть на несколько дней. Началось всё с того, что они захватили и убили комиссара и руководителя Ярославского Совета (при этом полковник Перхуров, руководитель восставших, говорил, что никаких самосудов быть не должно). Далее восставшие надеялись на поддержку стран Антанты, которой, разумеется, не было. Но, в конце концов, и сама организация восстания была довольно легкомысленной: представителей советской власти восставшие арестовали и посадили на баржу посреди Волги, предупредив, что будут стрелять по тем, кто попытается бежать. При этом не был учтён тот факт, что сидящие на барже могли спокойной снятся с якоря и уплыть, что, собственно, и произошло. К этому времени большевики успели подогнать к Ярославлю армию и артиллерию, в результате чего за пару часов город был практически сметён с лица Земли. Вот, что вспоминал про эти события один из современников:

Цветущего, красивого города не существует нет почти ни одного дома, не пострадавшего от обстрела большинство их разбито, разрушено или выгорело; выгорели и разрушены целые кварталы и представляют из себя груды развалин. На этом пепелище одиноко бродят повылезшие из подвалов обыватели и из груды мусора вытаскивают каким-то чудом уцелевшие домашние вещи.

Таким образом, Ярославль, как и многие другие города, оказался разрушен, после чего в нём началась вспышка тифа, унёсшая огромное количество жизней.

В конце концов, все восстания были подавлены, но Савинков просто так не успокоился. Он продолжил свою борьбу и уехал за границу, где начал создавать новые подпольные организации. Далее, в результате операции «Трест», его заманили в Советский Союз, где благополучно арестовали, а 7-го мая 25-го года он покончил с собой в тюрьме, выбросившись из окна пятого этаже (в его камере не было оконной решётки).

Между тем Гражданская война продолжалась. Летом 18-го года белым удалось значительно продвинуться на Востоке, но пройти дальше Поволжья они не смогли из-за разных причин. Во-первых, эсеровский Комуч столкнулся с теми же проблемами, что и большевики. С одной стороны, самарское правительство сразу же заявило, что частной собственности на землю не будет, но с другой — здесь была народная армия и местные помещики, которые всячески пытались вернуть свою землю. В результате этого, крестьяне начали колебаться между заявлениями Комуча и реальностью. А после этого вновь возникло два вопроса — о хлебе и формировании армии, что привело к введению твёрдых цен, реквизиции хлеба и маломальской мобилизации. Таким образом, стёрлась грань различия между большевиками и Комучем, популярность которого резко упала.

В эти же страшные летние месяцы произошла трагедия царской семьи, которая оказалась в Екатеринбурге. Из их свиты к этому моменту остались только доктор Боткин, лакей, горничная, повар и поварёнок, которого отпустили в последний момент, но всё равно расстреляли через некоторое время.

В ночь с 16-го июля в Ипатьевском доме царскую семью спустили в подвал, Яков Юровский зачитал им приговор, после чего раздались выстрелы. Сразу погибли далеко не все — руки у стрелявших всё-таки дрожали: от платьев девочек-княжон, в которые было зашито множество бриллиантов, долгое время отскакивали пули, в результате чего их приходилось добивать штыками. Далее тела вывезли и закопали. Интересно, что расстрельщики после убийства пытались обокрасть тела, но Юровский пресёк эти попытки.

На следующий день в Алапаевске была расстелена большая группа великих князей, и в течение следующих недель были уничтожены все Романовы, попавшие в руки к большевикам.

Что касается расстрела царской семьи — вокруг него постоянно клубятся разные истории и предположения, начиная с безумной идеи о том, что княжна Анастасия спаслась. Так, в Европе в течение разных лет появлялось огромное количество самозванок, которые, разумеется, не имели ничего общего с настоящей Анастасией, к сожалению, расстрелянной в Екатеринбурге вместе со всей семьёй.

Огромные усилия были брошены на то, чтобы выяснить, кто отдал приказ о расстреле: был ли это приказ Ленина, или это было решением Уральского Совета, или так захотел Яков Свердлов? Это интересный вопрос для историков, который уже в Советском Союзе 60-х годов стал принимать антисемитский характер, когда главными виноватыми пытались выставить то Юровского, то Свердлова. Я думаю, разговоры о том, что царя-батюшку пристукнули евреи совершенно бессмысленный, потому что, скажем, красноармейцы, охранявшие Ипатьевский дом, были вполне русскими и ни в каких масонских ложах не состояли. При этом, каково бы не было окончательное решение историков, ответственность с Центра за это оно всё равно не снимет: даже если они не отдавали такой приказ, то всё равно привели страну к Гражданской войне и, в общем, сделали то, что сделали.

Через несколько дней после расстрела Романовых белые вошли в Екатеринбург, но Красная армия вскоре выдавила их из Поволжья и Урала, всё дальше в Сибирь. Между тем, в ходе всех этих боёв казанский золотой запас всё-таки пропал, а куда — непонятно: в будущем его будут находить по частям в самых интересных местах. Историк Олег Будницкий раскрутил всю эту историю в подробностях, из чего стало понятно, что большая часть запаса была вывезена в эмиграцию, а то, что пропало, не имело никакого отношения к чехам — украли вполне русские люди и разнесли по России-матушке.

В то же время левая социалистическая позиция, группировавшаяся вокруг Комитета Учредительного собрания, начала вызывать отторжение у офицеров, монархистов и представителей более правых партий. Люди перестали отличать их от большевиков, и таким образом левые силы оказались обречены. В сентябре в Уфе была создана директория, куда вошли абсолютно разные представители фракций (от правых до монархистов и Комуча), для борьбы с большевиками. Однако, сама неоднородность этого коллектива уже обрекала его на поражение, что вскоре привело к перевороту, в результате которого власть перешла к Колчаку в ноябре 18-го года.

Так, страшное лето 18-го года началось реками крови и ими же закончилось.

Белое движение

Не сметь срывать с меня гвардейские погоны, Не сметь касаться лапой русских орденов. Оставьте институткам этот бред ваш революционный

И отпустите к матерям мальчишек-юнкеров.

Земля вас не возьмёт и море вас не примет

Да, можно научиться убивать врагов

Но верьте мне, тысячелетие отринет

Тех, кто решился разменять его на год.

— А. Я. Розенбаум «Романс Колчака».

На самом деле, изначально белую оппозицию было трудно назвать движением. В конце 17-го года это были разрозненные силы: все недовольные ушли из центра и стали пробираться туда, где власть большевиков слаба или уже свергнута. Первая большая концентрация белых сил появилась на Юге, где формировалась добровольческая армия под руководством генерала Алексеева и Корнилова, совершившая ужасный Ледяной поход, который стал частью легенды белого движения и эмиграции. В марте 18-го года Корнилов погиб от мистического выстрела, и белое движение потеряло очень харизматичного и популярного вождя, место которого занял Антон Иванович Деникин. С него и стоит начать.

Деникин — это человек, который волей судеб оказался одним из лидеров белого движения, хотя не был к этому предназначен. Судя по всему, он был довольно симпатичным человеком: многие оставили о нём хорошие и даже восторженные отзывы. Но сама личность Деникины вызывала подозрительно мало споров, в отличие, например, от Колчака, где до сегодняшнего дня пылают страсти историков. Так, Деникин, судя по всему, в большинстве случаев вызывал симпатию и уважение — все подчёркивали его честность с детства и до последних лет. При этом он был воспитанным, спокойным и выдержанным, что было очень важно в безумной обстановке Гражданской войны.

Родился Деникин 16-го декабря 1872-го года в семье военного: его отец дослужился до майора при том, что изначально был крепостным крестьянином, которого забрали в армию ещё до отмены крепостного права. Но армия была тогда хорошим социальным лифтом, несмотря на то, что в советское время любили подчёркивать её дворянство и служение самодержавию.

Деникин был порядочным и честным человеком. Есть множество отзывов, как бы его хвалящих, при том, что в каждом из них есть какое-то мысленное «но». Вот, что писал про него один современник:

Деникин — слабовольный, но, безусловно, прямой и честный человек.

А вот мнение современного историка:

Деникин при всех своих недостатках, в нетерпимой обстановке гражданской войны оставался нормальным, честным человеком.

Наверное, это довольно сильный комплимент, потому что оставаться нормальным и честным человеком в обстановке Гражданской войны было очень сложно, с какой бы стороны ты не сражался.

Вот ещё один отзыв, довольно ехидный и злобноватый, несмотря на дружелюбную форму, который оставил адвокат Александр Масленников:

Чудесный, должно быть, человек. Вот такому бы быть главою государства, ну, конечно, с тем, чтобы при нем состоял премьер-министр, хоть сукин сын, да умный.

Деникин действительно звёзд с неба не хватал, а брал, скорее, прилежанием. Учился он в юнкерском училище, после которого поступил в академию Генштаба, откуда его отчислили из-за несданного экзамена по военной истории. После этого он собрался с силами и снова поступил, сдав все необходимые экзамены. Учёба в академии шла не очень гладко, сопровождаясь множественными конфликтами: довольно часто, с его точки зрения, нечестно оценивали результат — как его, так и чужой. Он часто писал жалобы, подавал прошения на имя Государя, но ни к чему хорошему это не приводило, хотя позже оказалось, что он был прав.

После академии Деникин отправился служить, стремительно поднимаясь по карьерной лестнице. Когда началась Русско-японская война он, как и многие офицеры, попросился на фронт, после чего его начали опрашивать. Кроме всего прочего, спросили, знает ли он английский, на что Деникин ответил: «Не знаю, но драться буду не хуже тех, кто знает». После этого его взяли, и по дороге в Харбин он познакомился с казачьи офицером Петром Красновым, с которым они стали антагонистами вплоть до эмиграции.

Русско-японскую войну Деникин закончил полковником и продолжил служить. Неожиданно оказалось, что он обладал маломальскими литературными способностями, вследствие чего начал писать множественные статьи и очерки, более-менее художественные и посвящённые военному быту.

Перед Первой Мировой войной он дослужился до генерала, находясь в Киевском военном округе. Далее, в начале войны ему поручали разные организационные вопросы, что, конечно, страшно не нравилось Деникину — он рвался в военные части, и осенью был переведёт в Юго-Западный фронт, который сражался на территории Галиции против Австрии. Осенью же русские войска под руководством Брусилова победили в Галицийской битве, значительно отбросил австрийцев. После этого Деникин вместе с фронтом прошёл все многочисленные испытания, которые ему выпали, и к 17-му году стал прошедшим через многое боевым генералом, пусть и не самым видным.

Революцию Деникин встретил на румынском фронте, будучи командующим корпусом. Когда же революция произошла, он был начальником штаба при главнокомандующем генерале Алексееве и таким образом оказался в ставке в Могилёве. Прошло немного времени, и Временное правительство назначило главнокомандующим генерала Брусилова, под командованием которого Деникин много воевал, при том, что отношения их не сложились с самого начала. В результате этого Деникин снова попросился в боевые войска, и его сделали командующим Юго-Западным фронтом. После этого он уехал в Минск и сразу же вступил в конфронтацию с солдатскими комитетами, права которых не хотел признавать. Вскоре, в противовес этим комитетам офицеры создали свой союз в учредительном собрании, на съезде которого Деникин выступил со следующими словами:

Но глядим в будущее с тревогой и недоумением. Ибо нет свободы в революционном застенке! Нет правды в подделке народного голоса! Нет равенства в травле классов!

Другую же свою речь он закончил словами «берегите офицеров», что было вполне резонно, потому что их отношения с солдатами становились всё более напряжёнными.

Фронтовые отношения Деникина с солдатскими комитетами дошли до того, что Брусилову приходилось лично приезжать на фронт и извиняться за Деникина перед солдатами.

Тем временем ситуация обострилась и Временное правительство начало готовить наступление, в надежде на то, что благодаря ему получится быстро закончить войну. Проводил это наступление как раз фронт Деникина, и увенчалось оно страшными поражениями. Тем не менее, Деникин всеми силами пытался наладить порядок на фронте железной рукой, которой, в общем, не обладал, в отличие от того же Корнилова. При этом Деникин ввёл военные суды, создал заградотряды и проводил расстрелы дезертиров.

В конце августа было выступления Корнилова, о чём Деникин, судя по всему, изначально не знал. Конечно, он высказался в его поддержку и был вскоре арестован, после провала корниловского наступления.

По началу Деникин находился в тюрьме в Бердичеве, где ситуация была крайне сложной, потому что все тамошние солдаты были возмущены предательством генералов, которые, по их мнению, хотели задушить революцию. После этого его перевели в Быхов, где находились Корнилов и другие руководители неудавшегося переворота. Вскоре после его перевода группа солдат решила устроить самосуд над предателями, но их спас штабс-капитан Виктор Бетлинг, который убедил солдат в том, что действовать надо согласно закону. Чуть позже этот капитан примкнул к белому движению, но умер от тифа в 19-м году.

К началу ноября власть почти полностью захватили большевики, которые требовали от генерала Духонина немедленного заключения мира. Но, как мы знаем, генерал отказался, после чего его практически линчевали. Однако, в последние дни Духонин, чувствуя надвигающуюся угрозу, отдал приказ об освобождении быховских заключённых, которые не хотели бежать самостоятельно, чтобы соблюсти законность. Так, получив приказ о своём освобождении, они покинули тюрьму и разными путями стали пробираться на Дон, где уже явно концентрировались белые силы. По приезде всех в назначенное место, возглавили белое движение три человека: атмана Каледин и два генерала — Корнилов и Алексеев.

После смерти Корнилова в апреле 18-го года Деникин, как его заместитель, стал командующим добровольческой армией, несмотря на то, что куда более популярные генералы Алексеев и Марков также выдвигались на эту должность. Это стало переломным моментов в жизни Деникина, потому что всю свою жизнь он был на вторых ролях, а теперь должен был стать не только командующим, но и политиком. Интересно, что до назначения его на этот пост, он, в отличие от других офицеров, имел свои политические взгляды, при чём довольно либеральные: он, может быть, не мог принять заигрывания Брусилова с Временным правительством, однако ещё до революции говорил о неэффективности существующей власти и необходимости перемен.

С конца марта 18-го года Деникин был вынужден решать кучу проблем: плохое снабжение армии, отсутствие денег, голод, нехватка людей и так далее. Кроме того, новый пост обязывал его начать принимать какие-либо политические решения, в результате чего он начал формулировать свои идеи, в числе которых были: единая и неделимая Россия, борьба с большевизмом до конца и святое право собственности в условиях народоправства. Из этого вышло сразу несколько проблем.

Из принципа «единая и неделимая Россия» исходили очень многие политики, включая саму власть. При этом в это время империя рушилась, а он находился на Юге, неподалёку от уже отделяющейся Украины во главе с Петлюрой и Кубани, где тоже возникали вопросы казачьего самоуправления. Однако, Деникин — защитник империи в том виде, в котором она была до революции, — не понимал, что вернуться к этому невозможно.

С борьбой против большевизма всё понятно, но что значит «сохранение священного права собственности»? Значит ли это, что он хотел сохранить собственность помещиков, которую отняли большевики? Или хотел сохранить землю, которой теперь владеют крестьяне? Скорее всего первое. При этом здесь звучало слово «народоправство», то есть демократия. Так, Деникин столкнулся с ещё одной проблемой: в белом движении было очень много монархистов, которые хотели вернуть царскую власть. Кроме того, бороться с большевизмом, вроде бы, хорошо, но надо будет снова созывать Учредительное собрание, в котором явное большинство всегда было у левых. Далеко не все идущие за Деникиным этого хотели.

3-го марта 1918-го года был заключён Брестский мир, который Деникин не был готов принять ни при каких условиях: соглашение с главными противниками последних лет было для него неприемлемым. При этом прямо около добровольческой армии действовала и донская под руководством Краснова, для которого вопрос об отношении к немцам был сразу же решён: он объединялся со всеми, кто был против большевиков, в результате чего согласился получить от немцев деньги и вооружение, которые тоже были открыты к сотрудничеству против красных, несмотря на недавно подписанный мир. Исходя из этого, по началу Деникин совершенно не хотел договариваться с Красновым, но чуть позже, стиснув зубы, он пошёл на это, чтобы укрепить собственные силы. В будущем Краснов будет вспоминать, как правильный Деникин не хотел общаться с немцами, но всё-таки брал из его рук их оружие и «не морщился».

Ещё одной проблемой стали офицеры царской армии, которые на какое-то время оказывались на службе у красных, а потом пытались перебежать к белым, испытывавшим ужасную нехватку людей. Конечно, Деникин возмущался и не хотел брать тех, кто хотя бы несколько недель служил большевикам. Когда ему предложили их взять, он заявил: «Служба большевикам — это преступные деяния, предусмотренные уголовным законодательствам „подлежит полевому суду“». Так, Деникин не был готов идти на уступки и отходить от своих убеждений.

Главная проблема всего белого движения заключалась в его неоднородности, при том, что умение договариваться в нашей стране отсутствовало с самого её создания. Среди белых были и либералы, и монархисты, и крайне правые. Получалось так, что на любую фразу Деникина или Колчака находились несогласные, с которыми надо было как-то договариваться. Получалось это далеко не всегда.

Деникин ставил своей важнейшей задачей отмену всего того, что Временное правительство сделало для разложения армии. Так, в добровольческой армии не было никаких солдатских комитетов, выборности командиров и права на собрания и митинги. При этом Деникин не очень удачно пытался лавировать. Например, он вернул прежние уставы царской армии, но приказал офицерам обращаться к солдатам на «вы», а солдатам к офицерам — по чинам, но не становясь по стойке «смирно». Кроме того, солдаты должны были соблюдать дисциплину, но им разрешалось публично курить и посещать увеселительные заведения. Таким образом, он пытался вернуться к старым порядкам, немного их смягчив, что получалось со скрипом — и в мелочах, и в крупных вещах.

Ещё одной проблемой белого движения была нехватка людей, в связи с чем во многих местах Деникин развернул вербовочные пункты. Так, армия постепенно разрасталась и превращалась в маломальскую боевую силу.

Между тем, время шло, но за 18-й год ничего принципиального на Южном фронте достигнуто не было. Краснов пытался взять Царицын, что ему не удалось, а главные события разворачивались на Востоке, где восстали чехословаки и существовал Комуч с директорией.

Важные перемены произошли только к концу 18-го года — и на Юге, и на Востоке.

В октябре на Юге умер генерал Алексеев, с которым Деникин был обязан считаться, после чего власть главнокомандующего усилилась. В то же время Деникин всё-таки объединился с Красновым и стал командующим всех вооружённых сил Юга России, что ещё больше увеличило его политическое значение.

В то же время закончилась Первая Мировая война и у стран Антанты развязались руки, в результате чего они стали поддерживать Деникина, посылая ему войска и вооружение. Однако, из этой поддержки ничего не вышло, потому что солдаты не хотели сражаться после заключения перемирия, а революционные агитаторы пользовались большим успехом. Вскоре Антанта полностью отказалась от ведения каких-либо боевых действий на территории России, но продолжила финансовую поддержку белого движения, которое с 19-го года стало готовить мощное наступление.

Параллельно с этим многое изменилось и на Востоке. Осенью 18-го года поднялась звезда адмирала Колчака, который вызывал прямо противоположные от Деникина оценки, что, в общем, понятно: в советское время был выстроен очень тёмный образ колчаковщины с какими-то невероятными зверствами. При этом в эмиграции его описывали в абсолютно восторженных тонах как великого рыцаря белого движения, отдавшего жизнь за великое будущее России. Например, человек, учившийся вместе с ним в морском корпусе, писал следующее:

Моя конторка в нескольких шагах от Колчака. Я смотрю на него и думаю: «Где я видел раньше подобное лицо аскета, с горбатым носом и горящими пламенем фанатизма глазами?» И вдруг вспомнил: это было на картине, где был изображен Савонарола, произносящий на площади одну из своих знаменитых речей.

Считается ли комплиментом сравнение с фанатиком 15-го века? На общем контексте этих воспоминаний, где он рассказывает, как огромно было влияние Колчака на всех курсантов, совершенно ясно, что да.

Ещё один человек из его молодости написал:

«Мы чувствовали в нем моральную силу, которой невозможно не повиноваться, чувствовали, что это тот человек, за которым надо беспрекословно следовать. Ни один офицер-воспитатель, ни один преподаватель корпуса не внушал нам такого чувства превосходства, как гардемарин Колчак. В нем был виден будущий вождь».

Однако, всё это только одна крайность. А вот, что писал белый генерал Будберг, служивший вместе с Колчаком:

Обыкновенный тип адмирала, очень взбалмошный и не привыкший сдерживаться, узкий моряк, наполненный морскими традициями и предрассудками, абсолютно незнакомый с военным делом и с администрацией; положительные качества — искренность, идейность борьбы за Россию, кристальная честность, ненависть к беззаконию — все это очень мало для возглавления верховной власти в такое время.

Так, Будберг поймал главную вещь: у Колчака было много недостатков в характере, но помимо этого он просто был не готов к тому, что выпало на его долю. В другой работе Будберг добавил:

Истинный рыцарь подвига, ничего себе не ищущий и готовый всем пожертвовать, безвольный, бессистемный и беспамятливый, детски и благородно доверчивый, вечно мятущийся в поисках лучших решений и спасительных средств, вечно обманывающийся и обманываемый, обуреваемый жаждой личного труда, примера и самопожертвования, не понимающий совершенно обстановки и не способный в ней разобраться, далекий от того, что вокруг него и его именем совершается.

Как такой неоднозначный человек оказался лидером белого движения и верховным правителем России?

Колчак родился 16-го ноября 1874-го года в семье военного и получил прекрасное образование. Трудно сказать, насколько справедливы разговоры о том, что гардемарин Колчак значил больше, чем любой воспитатель, но, во всяком случаи, он действительно пользовался авторитетом и уважением. Закончив Морской кадетский корпус, он начал служить на фронте и заниматься гидрологией и исследованием океана, мечтая попасть в полярную экспедиции. В начале 20-го века он принял участие в экспедиции барона Толля, цель которой заключалась в поиске загадочной и несуществующей земли Санникова, которую когда-то видел на Севере промышленник Яков Санников, добывавший пушнину. Эта экспедиция закончилась трагически: в какой-то момент Толль с частью команды отделился от остальных, но так и не вернулся. После этого Колчак сообщил о произошедшем в Петербург, а затем вернулся на Север и всего с несколькими людьми на вельботе отправился искать Толля. Так, он добрался до острова, от которого барон с отрядом отплывал, и нашёл документы, согласно которым в этот момент у них всё ещё было в порядке. А дальше — непонятно: либо они утонули, либо замёрзли или умерли от голода. Никаких следов дальнейшей судьбы группы Толля Колчак не нашёл.

Уже во время этой экспедиции проявились те качества Колчака, которые будут отмечать на всех этапах его карьеры, — нервность и раздражительность, которые мешали всем, и особенно — ему самому. Вот, что писал Толль до своего отделения от экспедиции:

Наш гидрограф Колчак прекрасный специалист, преданный интересам экспедиции. В выдержке, необходимой в условиях полярного плавания, в терпении не ощущалось пока недостатка, по крайней мере у меня и у Коломейцева. Меньшим запасом терпения обладает гидрограф: он находит местность отвратительной, считает, что она не сулит ничего интересного и не имеет полярной специфики; такую местность он мог бы найти и в окрестностях Петербурга.

И далее:

Беседую и забавляюсь горячими спорами между Матисеном и Колчаком; они неизменно придерживаются противоположных мнений, но благодаря добродушию Матисена остаются в дружбе, несмотря на частое раздражение гидрографа.

А этот самый Матисен написал такой шутливый стишок:

Как много в море альбатросов, —

Колчак по морде бьёт матросов.

Действительно, Колчак довольно часто распускал руки, что, конечно, бывало и у других, но всё равно оставалось не очень хорошей чертой. Трудно представить, чтобы, например, Деникин позволял себя такое.

Конечно, участие в такой провальной экспедиции — это довольно сильный удар по карьере, при том, что Колчак вёл себя более чем достойно — совершил переход на вельботе и искал Толля. Тем не менее, он всё равно был замаран неуспехом экспедиции, как и остальные её участники — тот же Матисен так и не смог построить никакой карьеры. Однако, судьба Колчака сложилась более удачным образом.

В 1904-м году началась Русско-японская война, и Колчак попросился на флот. Разумеется, его взяли, и он отправился в Порт-Артур, где занимался минированием моря. Особых успехов в ходе этой войны Колчак не добился, как, в общем, и вся русская армия. При этом во время войны усилился его ревматизм, приобретённый в ходе полярной экспедиции, и к окончанию войны Колчак уже еле-еле ходил. Когда же Порт-Артур был сдан, будущий адмирал попал в плен, где его, на первый взгляд очень больного человека, положили в госпиталь, а затем отпустили.

В годы между Русско-японской и Первой Мировой войнами Колчак служил при морском Генштабе, создавая многомасштабные планы и подготавливая флот к войне. Вот, что вспоминал про него в эти годы Сергей Тимирёв, который служил вместе с ним в Порт-Артуре и у которого Колчак сумел «отбить» жену:

А. В. Колчак, обладавший изумительной способностью составлять самые неожиданные и всегда остроумные, а подчас и гениальные планы операций, — не признавал никакого начальника, кроме Эссена, которому он всегда непосредственно докладывал. На этой почве у Колчака с Кербером всегда выходили конфликты, причём Эссен, уважавший и ценивший их, пожалуй, одинаково, совершенно неожиданно оказывался в роли примирителя обоих своих горячих и неуступчивых помощников.

И ещё одно воспоминаний, но уже от человека, который служил красным:

Колчак А. В., — писал Сакович, — с задатками военного человека, но… и в этом «но» все: он прежде всего не оператор, не творец военной идеи, а только честный начальник-исполнитель. Колчак потому прежде всего не оператор, что он абсолютно не признает системы там, где без нее не обойтись, оттого, что он слишком впечатлителен и нервен, оттого, что он совершенно не знает людской психологии. Его рассеянность, легкомыслие и совершенно неприличное состояние нервов дают богатейший материал для всевозможных анекдотов.

В начале Первой Мировой войны Колчак служил в Балтийском флоте, также занимаясь минированием моря, чтобы защитить Петроград от потенциального нападения. Несмотря на то, что это было очень полезным делом, отсутствие активных действий угнетало Колчака, и он хотел участвовать в настоящих боевых сражениях. Его желание было, наверное, даже сильней, чем у Деникина, который тоже рвался на фронт, потому что Колчак обожал войну: в своих воспоминаниях он писал о том, что начало войны было лучшим моментом в его жизни. В голове Колчака укрепилось представление о какой-то возвышенной, прекрасной и рыцарской войне, которой он вроде бы как занимался.

В 16-м году Колчак стал контр-адмиралом, а спустя немного времени его уже назначили командующим Черноморским флотом. Интересно, каким образом он, человек, который провёл все лишь парочку не самых удачных операций, совершил такой карьерный скачок — никаких особых связей у него не было. Непонятно. Но, во всяком случаи, к началу революции он занял невероятно важный и высокий пост, на котором дела его шли совершенно не блистательно.

Главной его мечтой в этот период была высадка в Босфоре и Дарданеллах. Надеялся на это Колчак ещё до революции, а попытался осуществить уже в 17-м году, однако этой операции так и не произошло, что стало для Колчака большим крахом.

Ещё один удар по его карьере был нанесён в октябре 16-го года, когда на Чёрном море произошёл страшный пожар на одном из кораблей, в результате которого погибло огромное количество людей — большая часть экипажа. Конечно, лично Колчак был в этом не виноват, но он — командующий. После этого его должны были не только снять, но и открыть против него дело. Однако, ничего из этого не произошло, а сам Колчак после этого события впал в совершеннейшую ярость и, подозревая кого-то в шпионаже, приказал немедленно выслать из Севастополя всех людей, которые непосредственно не связаны с флотом — за две недели должны были выслать около двенадцати тысяч человек. Конечно, приказ не был выполнен, но это всё равно говорит о том, как он быстро принимал подчас очень необдуманные решения.

Далее произошла революция, и Колчаку пришлось искать себе место в новой жизни. Интересно, что он не посылал телеграммы Николаю II в ответ на его письма, разосланные всем командующим, с вопросом о том, стоит ли ему отрекаться. Чуть позже белые офицеры назовут это «грехом февраля», то есть предательством Государя — по не совсем понятным причинам Колчак не поддержал императора и, судя по всему, был не против его ухода.

Вскоре на Черноморском флоте, как и везде, начались революционные перемены — менялась армия, а вместе с ней и сам Колчак. Во-первых, случилось то, что Солженицын в «Красном колесе» назвал «Севастопольским чудом» — Колчак в течение нескольких месяцев не позволял по-настоящему распространиться революционным настроениям в армии. Понятно, что они всё равно распространялись, но на Черноморском флоте, в отличие от Балтийского, несколько месяцев сохранялся порядок, при том, что там тоже возникали комитеты, проводились митинги и даже было перезахоронение расстрелянного лейтенанта Шмидта. Было всё, но при этом здесь было спокойно благодаря Колчаку. Этот человек, нервный и раздражительный, как-то собрался и стал более сдержанным и продуманным. Кроме того, с этого момента, Колчак, который до этого совершенно не занимался политикой, начал превращаться в полноценное политическое лицо. Так, например, когда приезжал Керенский и произносил речь о правах солдат, Колчак в это же время произносил речь о положении офицеров и их правах. Таким образом, он чётко показывал себя, с одной стороны, как командующего, который поддерживает Временное правительство, а с другой — как человека, сохраняющего порядок.

Здесь же, на Черноморском флоте в 17-м году, произошла знаменитая история, когда революционные матросы потребовали, чтобы офицеры сдали личное оружие, после чего Колчак вышел на палубу корабля и, заявив о том, что у него есть Георгиевский кортик, сказал: «Не вы мне дали это оружие, и не вам его получить!», — и выбросил это наградное оружие в море. Таким образом, он показал себя человеком, который противостоит хаосу.

Несмотря на то, что в это время Колчак приобрёл большое политическое значение, понимал в политике он очень немногое. Есть прекрасное воспоминание Георгия Валентиновича Плеханова, первого русского марксиста и известного социал-демократа, к которому Колчак приехал в 17-м году во время поездки в Петроград. Вот, что написал по этому поводу Плеханов:

Сегодня… был у меня Колчак. Он мне очень понравился. Видно, что в своей области молодец. Храбр, энергичен, не глуп. В первые же дни революции стал на ее сторону и сумел сохранить порядок в Черноморском флоте и поладить с матросами. Но в политике он, видимо, совсем неповинен. Прямо в смущение привел меня своей развязной беззаботностью. Вошел бодро, по-военному и вдруг говорит: — Счел долгом представиться Вам как старейшему представителю партии социалистов-революционеров… Это я-то социалист-революционер? Я попробовал внести поправку… Однако Колчак, не умолкая, отчеканил: — …Представителю социалистов-революционеров. Я — моряк, партийными программами не интересуюсь. Знаю, что у нас во флоте, среди матросов, есть две партии: социалистов-революционеров и социал-демократов. Видел их прокламации. В чем разница — не разбираюсь, но предпочитаю социалистов-революционеров, так как они — патриоты. Социал-демократы же не любят Отечества, и, кроме того, среди них очень много жидов…

Я впал в полное недоумение после такого приветствия и с самою любезною кротостью постарался вывести своего собеседника из заблуждения. Сказал ему, что я — не только не социалист-революционер, но даже известен как противник этой партии, сломавший немало копий в идейной борьбе с нею… Сказал, что принадлежу именно к не любимой им социал-демократии и, несмотря на это, — не жид, а русский дворянин и очень люблю Отечество! Колчак нисколько не смутился. Посмотрел на меня с любопытством, пробормотал что-то вроде: ну это не важно, — и начал рассказывать живо, интересно и умно о Черноморском флоте, об его состоянии и боевых задачах. Очень хорошо рассказывал. Наверное, дельный адмирал. Только уж очень слаб в политике…

Понятно, что с каждым месяцем Колчаку было всё труднее находится на Черноморском флоте, и непонятно, как бы сложилась дальше его судьба, если бы он не получил предложение от американских морских офицеров, которые находились в это время в России, поехать в Америку. Не совсем понятно, почему они этого хотели, но Колчак объяснял, что ему там предложили готовить всё ту же высадку в Дарданеллах. Поэтому в середине 17-го года он отправился в Америку, в результате чего все бурные события второй половины 17-го года прошли мимо него.

Приехав в Америку, Колчак выяснил, что никакую операцию никто готовить не собирался. Между тем, ему приходили постоянные сообщения о революции в России и приходе большевиков к власти, в результате чего он решил начать переговоры с англичанами, чтобы те взяли его на службу. Там его приняли, и был почти готов план о перебрасывании Колчака на Месопотамский фронт (не понятно, что там должен был делать адмирал), однако он не состоялся. После этого Колчак приехал в Харбин, который к этому моменту стал центром сбора антибольшевистских сил, уехал оттуда в результате многочисленных столкновений с другими генералами и отправился в Японию, где сблизился с главными милитаристами. Так, он совершенно не мыслил себя вне войны и писал своей возлюбленной письмо с примерно следующим содержанием:

В основе гуманности, пацифизма, братства рас лежит простейшая животная трусость, страх боли, страдания и смерти.

Таким образом, его милитаризм во многом напоминал итальянский фашизм. Я бы не удивился, если бы Колчак, оставшись в живых, эволюционировал в сторону взглядов Муссолини.

После этого он решил пробраться в Россию, на Юг, туда, где формировалась добровольческая армия. Однако, разные люди убедили его попробовать действовать не там, а в Сибири, где шли куда более бурные события. Так, летом 18-го года на Востоке главными двигателями белого движения были левые — эсеры, которые так нравились Колчаку, и меньшевики. По началу он стал сотрудничать с ними (с Комучем). Затем осенью в Уфе была создана директория, и Колчак стал её военным министром, но уже осенью 18-го года появилось ощущение, что диктатура просто носилась в воздухе: красные наступали, белые отступали, и всё больше претензий появлялось к этим левым, которые, по всей видимости, уже второй раз могли проиграть большевикам. Таким образом, среди военных, не разделявших левые взгляды, возникла мысль о необходимости переворота.

Так, в ноябре 18-го года в Омске произошёл переворот, и Колчака почти единогласно избрали диктатором. Он стал Верховным правителем, однако встал вопрос о том, кто же всё-таки главнее: Колчак или Деникин. Конечно, второй признал адмирала главным, хотя похоже на то, что это не вызывало у него особого восторга. Но другого выхода не было.

В 19-м году Колчак начал наступление из Сибири. В начале оно шло довольно успешно, но уже к лету 19-го года стало понятно, что оно захлебнулась, по массе причин. Во-первых, это наступление было не очень хорошо организованно. Во-вторых, Колчак, какими бы не были его заслуги в освоении Севера, совершенно не умел командовать сухопутными войсками.

Несколько месяцев Колчак был тяжело болен и активно путешествовал между Омском и линией фронта. При этом Колчак совершенно не контролировал ситуацию и не понимал, что делать. Кроме того, он ничего не предпринимал, и скорее всего не хотел что-либо делать, с воровством и жестокостью, царившими в его армии. Очень хотелось бы сказать, что про белый террор в советское время наврали всё до последнего слова, но, к сожалению, это не так — он был действительно ужасным.

Во второй половине 19-го года Красная армия практически в сухую громила колчаковцев, а их Верховный правитель стал совершенно непопулярен. Невероятно неэффективное управление Колчака изначально основывалось на жестокости и подавлении: у него просто не было других вариантов, чтобы удержаться. При этом, чем сильнее были поражения на фронте, тем ожесточённой становилась атмосфера в тылу: порки, расстрелы и аресты буквально процветали. К концу 19-го года белая армия превратилась в хаотическую и раздробленную массу, в результате чего в конце декабря поезд Колчака задержали по дороге в Иркутск, и он попал в плен к чехословакам, для которых стал козырем и главным шансом вырваться из того ужаса, в котором они оказались.

В то же время в Иркутске произошёл переворот: левые партии, которые были в подполье при Колчаке, взяли город и власть в свои руки, создав политцентр. Колчака параллельно с этим пытались вывести из страны чехословаки при поддержке Антанты (все разговоры о том, что его предали союзники за какое-то большевистское золото не стоят и выеденного гроша). Охраняло его около шестисот человек, которым предложили остаться или уйти, и почти все выбрали второе — с Колчаком осталось только около шестидесяти офицеров.

Далее, генерал Морис Жанен, представитель французского командование, и чехословацкая верхушка всеми силами пытались вывезти Колчака, но на каждой станции к поезду подходили вооружённые люди, которые требовали выдать его и казнить — уровень ненависти к нему зашкаливал. Таким образом, они поняли, что прорываться будет бесполезно, в результате чего решили передать Колчака политцентру в Иркутске. Так, он оказался в руках большевиков. Интересно, что войска Каппеля чуть позже шли к Иркутску, чтобы вызволить бывшего Верховного правителя, но в какой-то момент по невыясненным причинам просто развернулись и ушли в сторону Монголии.

В результате, 7-го февраля 1920-го года Колчак и его министр Пепеляев были расстреляны. Однако, война после этого не закончилась.

На Юге в течение 19-го года тоже происходили очень интересные вещи. В начале года Деникин готовил добровольческую и донскую армии, собираясь двигаться на Север. При этом к этому времени ситуация довольно сильно поменялась, потому что большевики уже перестали нравиться: 19-го год — это время, когда начала проводиться политика военного коммунизма, в результате чего множество крестьян и приличная часть Красной армии перешли на сторону белых.

Наконец, вскоре началось масштабнейшее наступление Деникина. Двигаясь на Север, белые заняли часть Украины и взяли Царицын, после чего возник вопрос о том, куда же идти дальше. Царицын находился на Волге, и таким образом войска Деникина постепенно сдвигались в сторону Колчака (это середина 19-го года), который хоть и терпел поражения, но всё-таки появилась возможность объединиться. Однако, этого не случилось по ряду причин. Во-первых, и Деникин, и Колчак хотели быть главными: Колчак заявил, что править будет тот, кто первым дойдёт до Москвы, после чего Деникин издал директиву, приказав войскам двигаться в её сторону.

В этот же момент проявилось напряжение в отношениях Деникина с генералом Врангелем. С одной стороны, это было личным вопросом, потому что Деникину с его простым происхождением и неярким характером был противопоставлен барон и потомок датских дворян. С другой стороны, Врангель счёл «Московскую директиву» совершенно возмутительной, авантюристической и неправильной. Конечно, история показала, что он оказался прав, потому что армия Деникина так и не подошла к Москве — их отбросила Первая конная армия РККА под командованием Ворошилова, Будённого и Шаденко. Таким образом, их противостояния постепенно дестабилизировали всё белое движение.

Кроме того, деникинская армия столкнулась с теми же проблемами, что и колчаковская. Во-первых, крестьяне начали призадумываться, потому что Деникин постепенно менял свою аграрную программу: он постоянно обещал некоторые уступки, которые, однако, были слишком малы. Помимо этого, Деникин совершенно не контролировал свою армию: многие помещики просто шли с его армией через Юг и возвращались в свои дома, чего крестьяне никак не могли перенести. Последней же каплей стало введение Деникиным смертной казни и контрразведки. Таким образом, здесь тоже начался белый террор и популярность белых провалилась. В конце концов, генерал Мамонтов совершил крупный рейд, нанеся огромный урон большевикам, после чего выяснилось, что призыв в Красную армию только улучшился.

Осенью 19-го года началось тотальное отступление белых. Почти в каждом тылу офицеры начали восставать, требуя отставки Деникина и назначения Врангеля. При этом Деникин никак не мог найти поддержку ни у более левых, ни у правых, ни у Петлюры — никто не был готов помочь человеку, по прежнему державшемуся за идею единой и неделимой России. В конце концов, под давлением обстоятельств и окружения, Деникин передал командование Врангелю и навсегда покинул Россию. Его будущая жизнь была довольно бедным и скромным доживанием, длившимся примерно четверть века. Во время Второй Мировой войны он жил на юге Франции под пристальным надзором гестапо, отказавшись, в отличие от Краснова, сотрудничать с фашистами, а затем переехал в Америку, где работал над своими книгами и 8-го августа 47-го года умер от сердечного приступа.

В России белая армия осталась под командованием Врангеля, который в 20-м году приложил огромные усилия для того, чтобы исправить ситуацию. Сегодня трудно сказать, изменилось ли что-нибудь, если бы он пришёл раньше, но, во всяком случаи, Врангель был лучшим правителем и командующим чем Деникин или Колчак хотя бы потому, что пытался идти на компромиссы: он обещал крестьянам землю, договаривался с разными сепаратистскими движениями, с Петлюрой и представителями казачьих движений. Однако, в 20-м году было уже поздно: когда большевики прорвали оборону Крыма, белое движение на Юге потерпело окончательный крах, а в течение следующего месяца оно было полностью уничтожено на всей территории нового государства.