Два слова раньше

Зинаида Гиппиус, 1908

«Есть точка зрения, с которой всякий сборник, – стихов, рассказов или статей, – бессмыслица. Автор не может не смотреть на него, в иные минуты, с досадой. В самом деле: собирают разбросанные по длинному прошлому, разделенные временем, дни, часы – и преподносят их в одном узле (в одной книжке) – сегодня. Перспектива ломается, динамика насильственно превращается в статику, образ искажен, – ничего нет…»

Есть точка зрения, с которой всякий сборник, — стихов, рассказов или статей, — бессмыслица. Автор не может не смотреть на него, в иные минуты, с досадой. В самом деле: собирают разбросанные по длинному прошлому, разделенные временем, дни, часы — и преподносят их в одном узле (в одной книжке) — сегодня. Перспектива ломается, динамика насильственно превращается в статику, образ искажен, — ничего нет.

Но есть другой, более верный, взгляд на «сборник»: взгляд исторический. Надо уметь чувствовать время; надо помнить, что история везде и все в истории — в движении. Последняя мелочь — и она в истории, и она может кому-нибудь пригодиться, если только будет на своем месте. Всякий вчерашний день — история, а всякий «сборник» именно вчерашний день.

Я не отрекаюсь ни от одной заметки в моей книге, хотя вся книга — исторична, вся — вчерашний день. Отрекаться от какого бы то ни было прошлого — опасно: это отречение ведет к потере и настоящего, и будущего. Я стою лишь за необходимость сохранения перспективы — во всех случаях «сборников»; исключаю те, конечно, которые «написаны сразу». Есть нынче и такие. Но это уже не сборники.

«Литературный дневник» — отнюдь не только мой «вчерашний день». Почти все статьи были написаны в последние годы староцензурной, предреволюционной России, в них есть капля и ее «вчерашнего дня». Журнал «Новый путь» (903-905), для которого, главным образом, писались эти статьи, родился и жил в особо любопытных условиях. Он был стиснут всевозможными цензурами, как ни один из его современников. Правительственную он нес вдвойне: светскую, тяжесть которой, при Сипягине и Плеве, достаточно известна, и, кроме нее, — духовную; эта не всем знакома, не все знают, что она доходит буквально до варварства. Но кроме них — у «Нового пути» была еще третья цензура, самая, может быть, для нас, сотрудников этого журнала, — тяжелая: цензура тех, кого мы любили, как друзей, но кто нас часто считал врагом.

Конец ознакомительного фрагмента.