Не достигнуть координаты «икс»
Коул Прэзар скрывает свой талант: он хочет стать режиссёром и снять фильм с Аль Пачино; мигрант из России Виктор Полански, – прирождённый актёр, «гордость школы» Джин Бэттерс сулят блестящее будущее, а Дэниэла Кита называют самым образованным среди учеников. Их объединяет бесперспективный городок Прэтти-Вейст и нескончаемые проблемы взросления: непонимание родителей, потерянность в самоидентификации, унижение окружающих и последняя сигарета в пачке.Найдут ли они в себе смелость вырваться в свет или же умрут под гнётом окружения?
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Не достигнуть координаты «икс» предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
2 глава
С каждым разом я всё больше сомневался в том образе Джин Бэттерс, который все общепринято ненавидели.
Асоциальная, скрытная, своенравная, богемная — все эти «плоские» эпитеты были лишь театральщиной, маской, мифом. Джин удачно скрывала свою настоящую натуру за кучей общественных выдумок и не собиралась выкладывать свои козыри на стол.
Но стоило ей только открыть рот, как карты оказывались прямо передо мной.
Каждый человек — чья-то загадка; чей-то роман, запертый в книжном шкафу. Я был неудавшимся детективом Джоан Роулинг, который все расхвалили за имя автора, Виктор — её франшизой. Если так, то Джин — запылившаяся копия «Превращения» Кафки, который не все осмелятся и в руки взять.
У Джин не было красивой рекламной обложки. Все наслышаны об уродливом содержании, понятном лишь таким же уродцам, как и сам автор.
Я не был хорошим читателем. Но я хотя бы вытащил Джин с той самой дальней полки, стёр пыль и пытался вникнуть в суть слов.
Джин — сумасшедшая и стремительно бегущая от меня зацепка смысла, ключ от всех тайн романа. Чем дальше я преследовал её по пятам оставленных слов, тем больше завораживался и тем невольнее вздыхал от восторга. Я не мог долго понять той загадки, которую мне давали богемные рассказы Джин Бэттерс, и часто ловил себя только на одной мысли.
Что, если это всё — очередная бессмысленная и грустная история?
B(-04;29)
Помимо физики, я и Джин пересекались на социальных науках профильного уровня.
Виктор эти уроки не посещал — считал, что наш молодой преподаватель, профессор Штенберг, однажды соблазнит его окончательно, и кто-то из них лишится гетеросексуальности. На самом же деле, Полански просто терпеть не может такие скучные термины, как «экономика» и «внутренний валовый продукт».
Я рассматривал социальные науки как возможность отвлечься от ненавистных мне ныне точных дисциплин и лучше разобраться в человеческом обществе. Штенберг часто уходил от темы урока и начинал беседовать с нами о посторонних вещах. Так, мы не единожды обсуждали аресты артистов и наши вкусовые предпочтения, кино и музыку, медийный личностей и школьных профессоров.
Раздражало только одно — многие девчонки приходили сюда исключительно из-за Штенберга: из-за его милой улыбки, из-за пары татуировок на его запястьях и из-за его привлекательной и не особо растущей бороды.
Уроки социальных наук сводили меня с другом детства — Дэниэлом Китом.
Он родился и жил в Хаскис-тауне вместе со мной: мы провели лучшие годы своей молодости в одном дворе и в одной общей истории, главными героями которой сами являлись. Кит был весьма образованным и дружелюбным человеком, но в последнее время он стал закрытым и холодным. В старшей школе мы общались реже — как я слишком сблизился с Виктором, так и Дэниэл слишком отдалился от меня.
Но нас по-прежнему объединяла любовь к олдскулу и фильмам девяностых годов.
Уроки по вторникам обычно проходили в библиотеке, в окружении книжных полок и винтажных ламп. За столы садились по несколько человек: группа «воздыхательниц» — за одним, реально заинтересованные люди — за другими.
Мы с Китом сидели вдвоём.
Джин, как и везде, сидела одна — в дальнем углу класса, подальше от людских глаз.
В один из таких вторников, после ланча, меня на урок провожал Полански. Разговор снова начался с Бэттерс, а закончился его шутливым «Здрасте!» в сторону Штенберга и моим замученным лицом.
Кит уже ждал меня за столом.
— Снова о Джин говорили? — спрашивает он, подавая ладонь для рукопожатия.
Я недоумённо щурюсь.
— С тобой он тоже только о ней трещит? — я задаю вопрос вместо ответа, на что Кит усмехается.
В библиотеку заходит Джин.
— Виктор? — Дэниэл оглядывается на неё. — Это же ты в ней заинтересован?
Я удивлённо вскидываю брови:
— Я?
Кит уже не обращает на меня никакого внимания — корпус его тела повернут в сторону вошедшей одноклассницы, а взгляд не может оторваться от её силуэта. Дэниэл ждёт, когда она его заметит, и, как только девчонка поднимает на него глаза, спрашивает:
— Джин, почему ты вечно сидишь одна? — не дождавшись ответа, Кит хлопает по нашему столу. — Как насчёт того, чтобы присесть с самыми крутыми мальчиками этого класса?
Бэттерс прыскает, закатив глаза.
— О, только не социализация, — говорит она. — Кошмар, не запугивайте.
Кит недовольно мотает головой.
— Рано или поздно, тебе придётся стать социальной, — важным тоном заявляет он. — Я предлагаю начать тебе с хороших людей. И ещё — это желание Прэзара.
У меня спирает дыхание.
На лице Джин появляется лёгкая ухмылка.
— Если это желание Прэзара, я согласна, — она берёт свои вещи и садится рядом со мной.
Кит с довольным видом смотрит на меня.
Я не успеваю его убить — из коридора доносится звонок. В библиотеке тут же появляется фигура Штенберга. Профессор бросает тетради на стол и поворачивается к нам лицом с выжидающим видом.
— Рад вас всех видеть, — полным серьёзности тоном произносит Штенберг.
Мы молча киваем.
Сегодня в его руках — стопка новых, лаконично бликующих книг.
Профессор раздаёт по одной книге на стол и проговаривает:
— Люди живут в мире уже миллионы лет, и всё ещё не научились принимать друг друга.
Книга оказывается и на нашем столе. Первый её берёт Дэниэл. Он оценивающе всматривается в обложку и деловито качает головой. Затем Кит кладёт книгу на стол и пододвигает к нам с Джин.
«Дискриминация и её формы».
— Это тема нашего урока? — спрашивает одна из девчонок за соседним столом, тыкая пальцем в название.
Штенберг кивает.
— Именно, — он продолжает: — Я читал эту книгу в университете и тогда вообще не знал о существовании многих видов дискриминации. Я знал, что быть расистом — плохо, быть сексистом и гомофобом — тоже плохо. Но почему-то угнетение других меньшинств я считал абсолютной нормой.
Кит важно потягивается и затем, чуть наклонившись над столом, говорит:
— Коул, если ты сделаешь каминг-аут, мы не будем тебя угнетать.
Джин прыскает.
Я сдавленно ухмыляюсь:
— Дэниэл, я хочу тебя.
Юноша игриво щурится:
— А я хочу Штенберга.
Меж тем, преподаватель встаёт позади Кита и открывает свой экземпляр книги на страницах содержания.
— Я хочу, чтобы каждая группа взяла на себя по одному виду дискриминации и разобралась с ней, — Штенберг проводит пальцем по заголовкам глав. — А затем представили их всему классу на следующем уроке. Сегодня…
— Хочу половую! — перебивая учителя, выкрикивает кто-то из стола «воздыхательниц».
В помещении резко нарастает шум.
Штенберг тяжко вздыхает, закрывая книгу.
— Работайте, — преподаватель отходит от стола и обращается к нам: — Возьмите эйблизм.
Мы молча переглядываемся и согласно киваем.
За нашим столом провозглашается минута сочувствия Штенбергу.
Я никогда не понимал, почему некоторые люди становятся учителями, если травлю учеников они ставят выше, чем обучение их чему-то новому. Но я отлично понимал Штенберга. Он хотел сделать из нас людей лучших, чем есть он сам. К сожалению, пятилетняя разница в возрасте не сыграла ему на руку, и всерьёз его никто воспринимать не хотел.
Однажды Кит сравнил его с Иисусом, а нас — с неудавшимися апостолами.
Так и получилось поколение Иуд.
Джин берёт книгу и начинает искать заданную тему, шумно перелистывая страницы.
Я открываю «Гугл».
— А что такое эйблизм? — заинтересованно вставляет Кит, подтягиваясь к рабочему процессу.
Девчонка открывает нужный параграф и демонстрирует его напарнику, пальцем проводя по жирному заголовку.
— Дискриминация по инвалидности и особенностям здоровья, — поясняет она. — Психически неуравновешенных в большей степени.
Дэниэл непонимающе хмурится.
— А их как-то дискриминируют? — спрашивает он.
Джин посылает ответный вопрос:
— А им как-то помогают?
Кит откидывается на спинку стула и задумчиво смотрит на свои наручные часы с разбитым стеклом.
— Ну, смотри, — Дэниэл выставляет ладонь перед девчонкой и принимается загибать пальцы. — Социальное обеспечение по инвалидности — раз, социальное обеспечение по безработице — два. Чем не помощь?
Джин вскидывает брови.
— Ты считаешь, денежное обеспечение — это всё, что нужно таким людям? — Бэттерс берёт его руку и так же загибает пальцы. — Травля, ущемление прав, отказ в оказании помощи, недееспособность граждан…
Кит мотает головой:
— Тише ты, — юноша берёт её руку в свои. — Мы же пытаемся с этим справиться. Деинституционализацией4 психиатрии, к примеру.
Девчонка прыскает:
— Уменьшение количества больничных коек привело к массовой бездомности, бездумным арестам и халатности лечения.
— Не во всех штатах, — говорит Кит.
— Но во многих из них.
Дэниэл задумчиво хмыкает.
— И что же нам тогда делать с психически больными?
Девчонка трёт пальцем у виска.
— Начать хотя бы с дестигматизации, — заявляет она. — Люди стыдятся рассказать о своём недуге даже близким — не то, что обратиться к врачу.
Кит внимательно вслушивается в её слова.
Джин продолжает:
— В последствии, многие люди с любым из психических отклонений оказываются ущемлены в своих же правах на работу, образование и нормальную жизнь.
Юноша ждёт конца её речи и сразу задаёт вопрос:
— Каким образом работодатель должен брать человека с психическим недугом?
— Хм, не знаю, — тут же язвит Джин. — По компетенции?
Киту этот аргумент не кажется убедительным.
— Разве психическое отклонение не помешает больному работать?
Девчонка жмёт плечами:
— Хорошего программиста возьмут на работу, если у него хронические спазмы?
— Это немного другое, — замечает Дэниэл.
— Смотря о каком заболевании мы ведём речь.
На лице Джин медленно расплывается ехидная улыбка.
Дэниэл складывает ладони под своими губами и, задумавшись, взводит взгляд к потолку. Бэттерс подпирает щеку кулаком и с нетерпением ждёт продолжения разговора.
Спустя минуту, Кит выдает:
— Шизофрения?
Девчонка усмехается:
— Шизофреник на работу не пойдёт. Бери ниже.
— Биполярное расстройство?
— Если пациент находится на постоянном лечении, его можно взять.
Кит одобрительно кивает.
— Проблема в том, — продолжает Бэттерс. Дэниэл заинтересованно всматривается в глаза собеседницы. — Что многие психически больные не могут получить даже школьное образование. Нормальные люди отказываются с ними учиться и работать.
Джин закатывает глаза:
— Боятся.
Дэниэл возмущённо щурится.
— Никого даже не интересует, каким расстройством болен студент?
Девчонка мотает головой.
— Но ведь не все психические расстройства общественно опасны, — Кит удивлённо вскидывает брови. — Аутизм, к примеру. Аутист кому-то принесёт вред?
Джин наклоняет голову.
— Главное — факт пребывания в психдиспансере, — поясняет она. — Психопат ты или просто в депрессии — никого это особо не волнует.
— Вся стигматизация рождается из дезинформированности, — Кит качает головой.
— Совершенно верно, — Джин ухмыляется.
Юноша устало вздыхает, а девчонка лишь сочувственно кивает.
Кит отрешенно смотрит вдаль, анализируя полученную информацию. Джин лишь опускает взгляд и бегло, будто для галочки, прочитывает первые слова статьи в книге, пытаясь скрыть отчаяние.
Дэниэл в недоумении.
— Почему, — начинает он. Девчонка поднимает глаза. — Никто не распространяет достоверную информацию о психически больных? Те же психиатры?
На лице Джин появляются слабые черты горьковатой улыбки.
— Табуированная тема, — говорит она. — Психиатрия начала адекватно развиваться только в последнем столетии. Даже в двадцатом веке отношение к психически больным было в тысячу раз бесчеловечнее, чем сейчас.
Девчонка отводит взгляд.
— Да и, к тому же, — её тон совсем понижается. — Сами психиатры толком не информированы и относятся к больным гораздо хуже, чем общество.
Кит шокировано уставляется на неё:
— Серьёзно?
— Результаты социального опроса, — Джин кивает. — Большой процент психиатров отказывается работать с пациентами с острыми типами заболеваний.
— Чёрт возьми, — выпаливает парень.
— Такова реальность.
Дэниэл переводит взгляд с девчонки на меня и спрашивает:
— Коул, каково же твоё отношение к данной проблеме?
Я устало улыбаюсь.
Как же мне признаться в том, что я абсолютно в ней не разбираюсь?
— Коул должен сказать: «Это скользкая тема, я не собираюсь её обсуждать»5, — усмехается Джин, бросая на меня игривый взгляд.
С каждой её репликой в глазах Кита всё больше и больше удивления.
— Я что, — вкрадчиво произносит он. — Не один смотрю «Южный парк»?
У меня в голове не укладывается, как Джин и Дэниэл запросто перешли от острой социальной темы к обсуждению сортирного сериала.
Девчонка ухмыляется:
— Боже, Дэниэл, мы нашли друг друга.
B1(04;-29)
Урок социальных наук обычно заканчивался моим яростным желанием курить.
Приносив всем вокруг извинения, отдав честь, присягу и что угодно профессору Штенбергу, я буквально первый выбегал из дверей библиотеки и наведывался в сломанный туалет напротив, который с недавних пор стал моей личной «курилкой».
Если курить и одновременно пустить воду из крана, запах в коридоре никто не почует.
Жизненные советы от старшеклассников.
От накуренного аромата скрываться не удавалось — на меня часто оглядывались из-за него. Однажды профессор Уольтер сделал мне замечание перед уроком: в своём привычном забавном стиле он рассказал историю, как шёл позади меня до кабинета физики и почуял дурманящий шлейф сигаретного дыма, исходящий тогда от моей куртки. В качестве наказания я сидел остатки перемены у открытого окна, проветривая себя и свою дурную голову.
Уольтеру не страшно попадаться с грехами.
На это у нас были другие преподаватели.
Когда я шёл в следующий класс, до меня дошло осознание, что время на перекур было выбрано неудачное. После социальных наук следовала математика, а мой преподаватель, мадам Долан, хоть и имела свой специфический юмор, но снисходительностью к ученикам, как Уольтер, она не отличалась.
В классе все уже в привычном режиме собрались кучками у парт и что-то судорожно переписывали друг у друга, сопровождая свои действия нервными шутками и руганью. Преподавателя не было — наверное, мадам спряталась в маленькой комнатушке лаборантской, где она в привычном режиме проводила все перемены. Беззаботность царила только у парты Джин: она, с раскрытой книгой, полностью подготовленная к уроку, вела вполне себе культурный диалог с Виктором Полнаски.
Виктор говорит:
— Вообще, я тоже Паланика6 рано начал читать, — юноша задумчиво тупит взгляд. — Лет в четырнадцать. У друга в шкафу нашёл «Бойцовский клуб».
— Ты всё равно проиграл, — прыскает девчонка. — Я прочитала «Бойцовский» в двенадцать.
Полански оценивающе кивает, но не отрывает глаза от парты.
— Ну и как тебе?
— Преимущественно, мне понравился стиль, — мечтательно произносит Джин. — Сама история не особо. У него есть романы и получше.
Я подхожу ближе и замечаю в руках одноклассницы старый потрепанный экземпляр «Бойцовского клуба», и среди моих воспоминаний появляются затемненные кадры финчеровской экранизации, звонкий и жуткий смех Брэда Питта и идеальный сценарный ход, от которого моё сердце не стынет до сих пор.
Невольная улыбка всплывает на моём лице, но я замечаю кое-что ещё.
За тем самым романом и хорошим разговором об американской литературе скрыта домашка по тригонометрии, которую Виктор так незаметно списывает у своей подруги.
Парень на секунду отрывает голову и подмигивает мне.
Джин едва сдерживает смех.
— Кстати, раз уж речь зашла о стиле, — продолжает Полански. — Стиль Паланика интересный. Я начитался тогда, в свои четырнадцать, русской классики: Пушкина, Достоевского, Гоголя… В общем, фундамент своей культуры. А у них, сама знаешь, по десять страниц описания одного лишь пейзажа. Читать порой муторно. Не люблю я такое. Когда же я увидел «обрывочный» стиль Паланика, я был поражён. Не пусто, очень даже живо. Я тогда подумал — «неужели так можно было?».
Джин переводит взгляд на меня.
Мы оба поражаемся таланту Виктора скрывать преступления красноречием.
Неожиданно за моей спиной появляется фигура мадам Долан — я слышу звон её низких каблуков. Все присутствующие в классе замолкают, ручки перестают скрипеть по бумаге, и каждый с сочувствием переглядывается друг с другом. Джин нервно закусывает губу и тоже принимается молчать.
Не остановился только Виктор.
Он настолько увлекся разговором о Паланике, что не заметил прихода учителя.
Зато мадам Долан сразу же примечает его взглядом. Ехидная улыбка расплывается в её губах, в овальных очках мелькает блик солнца.
Красноречие Полански также удивило её.
— Что обсуждаете, юные математики? — женщина наигранно щурится.
Виктор резко отрывает голову и смотрит на неё.
Он проиграл.
— Современную литературу, мадам, — тут же вставляет Джин и пытается улыбнуться.
У неё буквально стучат зубы и дёргается глаз.
Долан удивлённо вскидывает брови.
— Правда? Неужели поэты начали сочинять оды на тригонометрическом языке?
Они проиграли.
Мадам Долан, прочувствовав собственную победу через наивные улыбки учеников, важно проходит к столу и продолжает:
— Надеюсь, вы хотя бы подготовились к сегодняшней контрольной, господин Полански. Потому что домашнюю работу я у вас аннулирую, — женщина подходит к стеллажам с книгами. — То же самое касается и вас, мисс Бэттерс.
Мой русский друг беззвучно вздыхает.
— А если я напишу контрольную на ноль по воле случая? — спрашивает он.
Долан даже бровью не ведёт:
— Тогда, по воле случая, вы придёте на пересдачу в среду или пятницу.
— Мадам Долан! — Джин моментально оживляется и врывается в дискуссию. Преподаватель смеряет её взглядом. — А с домашней что делать?
Женщина снова одаряет нас своей ехидной улыбкой — в её руках уже держится толстый потрепанный том, хранившийся на стеллажах этого класса. Издалека мы замечаем потёртую надпись на корешке: большая четырёхзначная цифра, напугавшая нас своим массивным видом, и маленькая, едва заметная подпись под ней же «…задач по тригонометрии».
Я замечаю сожалеющие взгляды студентов.
Я так же нервно жду вердикт.
— Вам с господином Полански, — Долан пролистывает хрупкие страницы сборника и внимательно просматривает их. — Я подарю возможность исправить ошибки юности. Сколько было примеров в домашней работе? Тридцать?..
Виктор нервно дёргает ногой.
Джин скрещивает руки на груди и тупит глаза в пол.
Спустя полминуты тревожного молчания в дуэте с шуршанием страниц Долан, прокашлявшись в кулак, провозглашает своё наказание. Она говорит:
— К пятнице, — женщина делает паузу, акцентируя внимание на сказанном. — Вы решите мне по шестьдесят задач с тридцать пятой по… сорок восьмую страницу, — учитель поднимает и вставляет: — Подите-ка сюда, грешники.
Джин и Виктор одновременно встают со своих мест и подходят к столу Долан.
Я стоял в двух метрах от места происшествия, но отчётливо слышал каждое слово, произнесённое преподавателем. Мадам Долан приподнимает хлипкий сборник и пальцем показывает раздел, задачи и их же содержание. Сквозь стёкла очков она вглядывается в пристыженные лица своих учеников, пытаясь среди их раздражения найти признаки совести.
Мадам Долан продолжает говорить:
— Всё с подробным решением и каждым расчётом, — тут она усмехается. — Учтите: господин Полански решает чётные номера, а мисс Бэттерс — нечётные. Я ясно выразилась?
Моему взору представлены лишь спины друзей, но я чувствую, как от них веет злостью.
Грешники синхронно произносят:
— Да, мадам.
Сборник переходит в руки юноши.
Они в тут же секунду разворачиваются и идут по разным углам кабинета: Виктор — подальше от Долан, к своему места у окна, а Джин — прямиком на меня.
Взгляд преподавателя резко останавливается на моем лице.
— Госопдин Прэзар, надеюсь, не соучастник? — спрашивает Долан.
Виктор, только услышав мою фамилию, сразу отвечает:
— Не трогайте Прэзара! — и добавляет: — Он вообще только из курилки.
У меня резко перехватывает дух.
Мадам Долан даже бровью не ведёт — всего лишь хмыкает.
Пронесло?
— Надеюсь, вы-то с домашней, господин Прэзар?
На её вопрос я удовлетворительно хмыкаю и готовлюсь сесть за парту с Виктором, но меня дёргают за рукав толстовки. Я смотрю на помрачневшее лицо своей подруги. От её немого предложения я не спешу отказываться — всё же, мой русский друг это поймёт и оценит. Рюкзак тут же приземляется на стул рядом с Джин; я медленно открываю его и беззаботно разыскиваю несколько листов, исписанных градусными мерами и тригонометрическими функциями.
Но его нет.
С моих уст, не слышимая никем, слетает ужасная и краткая ругань.
Девчонка ведёт бровью.
— Что, пропил свою домашку? — также неслышно интересуется она.
На моём лице расплывается привычная, ужасно тупая улыбка.
Чёртова математика.
— У нас ещё контрольная, — как бы невзначай бросает Джин.
Я чувствую, как моя улыбка тянется до ушей.
Чёртова математика.
Я безнадёжно смотрю на Джин.
Она усмехается.
Мы слышим звонок.
Мадам Долан тяжёлой, скособоченной походкой направляется по рядам и раздаёт задания контрольной. Я замечаю, как при виде заданий у моих одноклассников меняются лица: на них накатывает ужас, разочарование, печаль и злость.
— Вы прекрасно помните, что по завершению определённого раздела мы проводим контрольную работу, — вновь и вновь повторяет женщина. От её голоса по спине бегут мурашки. — Сегодняшняя контрольная — завершающая по тригонометрии. Здесь собрано всё, начиная со значений до построения графиков тригонометрических функций.
Лист с кучей толком несортированного материала оказывается и на нашем столе.
Я лишь взвываю от безысходности.
— Рано ноете, Прэзар, — бросает Долан. — У вас ещё аттестация в июне.
По классу слышатся хохотки.
Я расстроенно падаю на стол.
— У меня же только начало всё налаживаться, — бубню я себе под нос.
Я чувствую, как худые девичьи пальцы треплют мне волосы, и слабо улыбаюсь.
Мурашки бегут по спине от неожиданной нежности.
— Я не готовился, — виновато произношу я.
— Я знаю, — еле слышится надо мной.
— Я пил, — всё ещё убиваюсь я.
— И это я знаю.
— А что мне делать?
Пальцы на секунду замирают. Затем они вовсе сползают с головы, и через мгновение до меня доносится шорох листов и аромат замазки.
Голос Джин снова раздаётся рядом:
— Домашку она исправлять не будет, — по бумаге скребётся ручка. — Тройки по контрольной — тоже. Придёшь к ней на исправление в пятницу.
Пальцы снова треплют мне волосы.
— Подними голову.
Я еле отрываю своё страдальческое лицо от парты и смотрю на соседку. Джин демонстрирует мне несколько листов «А4» с готовой домашней работой по тригонометрии. В верхнем углу листа замазана чья-то фамилия. Чуть ниже подписана ещё одна, от вида которой у меня всё сковывается внутри.
«Коул Прэзар, 11 класс».
— Я что, зря домашку делала? — саркастично бросает Джин.
Я дрожащими руками беру листы и отрешённо всматриваюсь в аккуратно выстроенные графики и громоздкие выражения.
У меня нет подходящих слов для благодарности.
— Работа рассчитана на сорок минут, — вновь слышится властный голос Долан. Она встаёт на подиум перед всем классом и деспотически окидывает нас взглядом. — Можете приступать.
В кабинете нерешительно скрипят ручки и шуршит бумага. С дальних парт раздаются отчаянные вздохи — с тех самых, где сидел прежде я с Полански. Я осторожно оглядываюсь в ту сторону и ловлю на себе грозный, но при этом довольный взгляд Виктора.
Он остался там совершенно один.
Мы молча переглядываемся и киваем друг другу.
Я разворачиваюсь к своей проклятой контрольной и ошарашенно наблюдаю за тем, как Джин уже переходит ко второму заданию — приведению выражения. Девчонка увлеченно высчитывает значения функций, рисует окружности на черновике и медленно записывает ответы.
Я притворяюсь, что пишу что-то.
На моём черновике абсолютно пусто, но потом там появляются и числа, и буквы. А ещё маленькие динозавры. Джин случайно замечает моё произведение искусства и стыдливо улыбается, отведя взгляд.
В классе лишь нервно скрипят ручки и шуршит бумага. Мадам Долан, с зеленоватыми бликами на очках, напоминала Медузу Горгону — ученики резко каменели, встречаясь с ней глазами. Я же не рисковал поднимать на неё взгляд.
Взяв свой черновик, я аккуратно обхватил ручку пальцами и вдруг остановился.
Математику можно исправлять в среду и пятницу до уроков.
Сегодня вторник.
Сегодня я подготовиться не успею.
Да и самостоятельно подготовиться вряд ли смогу.
По черновику быстро скользит ручка, оставляя неаккуратные надписи чёрной пастой. Я протягиваю лист Джин. Девчонка бегло читает надпись и скрытно улыбается.
«Можешь помочь мне подготовиться к исправительной? Отплачу пачкой «Мальборо».
Джин быстро пишет ответ и отдаёт лист мне, продолжая работать с контрольной.
«Могу просто так помочь».
Я недовольно хмурюсь.
«Слишком жирно. Давай «Хершиз»7 хоть куплю».
Джин закатывает глаза.
«Если только карамельный».
Я поднимаю глаза на Долан и каменею.
Женщина подозрительно щурится, а я лишь глупо ухмыляюсь, подставив под щёку кулак и ожидая, когда она переведёт взгляд в другую сторону.
«Чёрт, я такой в последний раз в Хаскисе десять лет назад видел».
Джин собирает свои листы в кучу и подписывает работу.
«Поищи на Нильском. Супермаркет «15\86» вроде называется».
Девчонка встаёт из-за парты и направляется к мадам Долан.
Та оценивающе всматривается в предложенные ей бумаги и забирает их.
Мой чистовик абсолютно чист.
Задания контрольной и домашку я несу один из последних, и «мои» работы Долан принимает совсем под звонок. Преподаватель сразу же замечает замазку на листе с домашней работой и недовольно хмыкает.
— Похвально, — фыркает мадам Долан и прячет работу.
Я ухожу от неё с горящим чувством стыда и вины.
Джин уже собрала вещи и ждёт, когда толкучка у дверей кабинета рассосётся. Я стою рядом с ней, и мне становится ещё хуже. Когда мы выходим в коридор, девчонка замечает, что у нас ещё пара общих уроков и с сарказмом строит догадки, стоит ли ей красть меня у Виктора и в последующие разы.
Джин рассказывает ещё одну чрезвычайно интересную вещь — перед ней извинился сам Андре Стюарт. Правда, произошло это не вживую, а лишь в диалогах «Инстаграм». Текст его извинения был скомканным, но девчонка нашла в его словах толику искренности — парень действительно жалел о своих словах и действиях. После, получив прощение, он даже подписался на Джин, из чего та сделала вывод, что, скорее всего, он — её фанат.
Я не могу долго держать все эмоции в себе.
— Джи…
— Ой, подожди, — подруга перебивает меня и смотрит вдаль. — Виктор Полански!
Среди толпы школьников мы быстро пробиваемся к нашему русскому другу. Джин обсуждает с ним случившуюся беду и спрашивает, как быть со сборником и когда он собирается делать очередную домашнюю работу. Виктор торопливо объясняет, что, если сама Джин не против, то он сделает домашку сегодня вечером и наверняка — если не стопроцентно — встретится со мной, чтобы передать сборник. Мне же быть почтальоном проще всех, ведь я каждый день вижусь с Полански, живу в одном доме с Джин Бэттерс и совсем, совсем не имею своих дел.
Виктор обеспокоенно поглядывает на меня в течение всего диалога.
Затем он говорит, что очень хочет курить и, извинившись, оставляет нас наедине.
Джин тут же поднимает на меня глаза:
— Ты что-то хотел спросить?
Мы сворачиваем на лестничную клетку и слышим звонок на начало урока. На лестнице резко становится пусто и тихо — даже дыхание отдаётся эхом под потолком.
— Боже, нам ещё на третий этаж тащиться, — саркастично выдаёт девчонка, закинув голову вверх. — Мои лёгкие курильщика не выдержат.
Её ступни уже становятся на первые ступени, и я резко хватаю девчонку за руки. Джин сразу поворачивается. Мы неотрывно смотрит друг другу в глаза на протяжении долгого времени.
У меня не хватает смелости сказать всё, что действительно хочется.
Я туплю взгляд в пол и замечаю книгу в её второй руке.
— Дашь «Бойцовский клуб» почитать?
Её руки такие мягкие.
Джин непонимающе ведёт бровью, но потом тепло улыбается.
Она отводит взгляд первая.
Я замечаю легкий румянец на её лице.
— Ты не читал «Бойцовский клуб»? — спрашивает она.
— Нет, — с трудом продолжаю я. — Я мало читаю что-то, кроме… сценариев, анализов, статей… Просто это мой любимый фильм.
— Конечно, — говорит она и отдает книгу мне в руки.
Это явно не то, о чём я хотел ей сказать.
— Спасибо кстати, — бормочу я.
Джин улыбается:
— Да пожалуйста, — отвечает подруга. — Вернешь как прочитаешь.
— За математику, — уточняю я. — Спасибо за математику.
Я выпускаю её руки из своих и прижимаю девчонку к себе.
Джин не сразу понимает, что к чему, и я попросту жду её ответной реакции.
Физика совсем вылетает из головы. Проходит минута, две, четыре — это уже не столь важно. Время принимает отрицательный вектор и абсолютно не имеет смысла больше.
Мурашки бегут по коже, и вовсе не от испуга.
Джин обнимает меня ещё крепче и не собирается отпускать.
B2(-05;01)
В первый майский день, среду, я пришёл в школу с чувством какого-то странного ожидания и на первом попавшимся плакате нашёл ему причину.
Сегодня состоялась «Книжная ярмарка» в спортзале.
Скучное название скучному мероприятию.
Я не был противником литературы, да и особым любовником её не являлся. Трепетной нежностью к книгам проникся Виктор. Он мог часами застревать в книжных магазинах и внимать лишь аромат печати, а когда дело доходило до её изучения, Полански можно было в принципе оставить в покое.
По началу зрелище было романтичным, но потом дико надоедало.
Но даже Виктор, явный романофил и книгоман, считал школьную ярмарку поистине скучной. В российских школах такого нет, и все надежды Виктора, строящиеся планы и мечты были разрушены в миг на первом же мероприятии.
Ассортимент от магазинного не имел отличий, цены — завышены до крайностей, да и обещанные «различные сети книжных» приезжают с одинаковым товаром. Единственное, за что мой глаз зацепился в прошлый раз — небольшой столик со стопками комиксов, напечатанных на домашнем принтере, и их художник, сидящий за ними седовласый мужчина в рубашке в клетку.
Оказалось, что он живёт в соседнем городе и учился в нашей школе.
Его комикс я так не купил, а имени узнать не успел.
«Книжную ярмарку» спонсировал родительский комитет, любящий, видимо, бесполезно тратить свои деньги и время своих детей. Наверное, проблема была даже не в родителях, а в отсутствии полноценных возможностей — мы, вообще-то, не в Лос-Анджелесе живём.
Хотя до него около десяти миль езды.
Самая страшная часть в «Ярмарке» — обязательная.
Каждый ученик старшей школы города Прэтти-Вейст должен посетить данное мероприятие хотя бы на два часа. Обычно «Ярмарку» устраивали вместо последних двух уроков, поэтому — либо читай книги, либо помирай со скуки.
Совсем умирающих отпускали и через час.
Возможно, вся суть «Ярмарки» проходила мимо моих глаз благодаря интроверсии и необщительности. Возможно, нужно было смотреть не на книги, а на их продавцов. Возможно, такие мероприятия просто не в моём вкусе.
Возможно, «Ярмарка» действительно была скучной.
Свои последние часы учёбы я проводил в классе искусств — смывал красное масло с рук и вычислял, какие уроки из жизни я выпускаю.
Последние занятия в среду я либо прогуливал, либо посещал через силу.
Физкультура и информатика.
— Кошмар, — с ужасом тяну я. — Я же пропущу физкультуру.
Физкультуру я не посещаю, кстати, уже второй месяц.
Виктор начинает дико хохотать.
Девчонка, стоявшая рядом с нами, громко хмыкнула и попросила освободить место у раковины — у неё была гора кистей. Мы садимся с Виктором на подоконник. У меня всё ещё красное масло на руках, у Полански — зелёная полоска акрила на носу.
Мимо нас проходит мистер Лоудер, учитель искусства, и усмехается.
— Попробуй оливковым маслом дома смыть, — Лоудер осматривает мои руки, а затем поднимает взгляд на Виктора. — А ты — спиртом.
Мы киваем и загадочно хихикаем, наблюдая за уходящим Лоудером.
— Спи-иртом? — хитро тянет Виктор и оборачивается ко мне. — Не хочешь мне помочь?
Я ухмыляюсь:
— О-очень хочу.
Художественный класс значительно отличался ото всех остальных кабинетов в нашей школе — в нём было что-то своё, душевное и спокойное. Наверное, из-за большого количества предметов из тёмного дерева и развешанных по всему кабинету картин здесь было так уютно и так по-домашнему.
Художественный класс — курс обязательный для аттестации, только время его прохождения старшеклассники выбирают сами. Я решил пройти его в одиннадцатом, пожертвовав уроками истории у госпожи Стингл. Виктор посещает её лекции до сих пор и через раз передаёт мне пламенный «привет» от неё.
Мировую историю я променял на историю культуры и видел разницу лишь в учителях. Вдвоём они преподносили один и тот же материал, но Стингл всегда ставила выше влияние каких-либо событий на человечество, а Лоудер — влияние человечества на культуру. Учителю истории был важен человек, а учителю искусства — то, что этот человек создал.
По сути, я сменил лишь фокус наблюдения, а не дисциплину.
К слову, важность культуры и творчества каждого человека Лоудер подчёркивал в своём пристрастии к работам ученикам. Почти весь кабинет был увешан картинами его последователей — точнее, всех, кто прошёл или ещё проходил аттестацию в его классе. Тут были и академические рисунки, и постмодерн, и всевозможные виды искусства со своим началом и своим названием, о которых я не имел понятия. Я часто любовался живописью, почтительно представлявших одну большую преподавательскую работу Лоудера.
Среди различных картин я замечаю чей-то знакомый силуэт с короткой стрижкой и яркой красной надписью над головой — «они думали, что я умнее».
Продолжение реплики расположили ниже, мелким шрифтом.
«Но у меня недостаточно мозгов, чтобы любить себя».
Мне даже не нужно разглядывать подпись автора — очевидно, чьё это творение.
— Тебе тоже кажется интересным этот портрет? — слышу я голос Лоудера рядом. — Достаточно экспрессивно.
Я пожимаю плечами.
— Она такая, — хмыкаю я.
Учитель непонимающе вскидывает брови.
— Джин Бэттерс, — я встречаюсь с Лоудером глазами. — Это же её работа?
Полная уверенность в авторстве медленно уходит — Лоудер всё также не спускает бровей и лишь задумчиво хмыкает.
— Джин? — спрашивает он. — Она собиралась ко мне в следующем году.
Я снова смотрю на портрет и прищуриваюсь.
Подпись автора — Кейт Хоннер.
Чёрт.
Над нами трещит звонок.
Мы медленно выходим из класса, прощаясь с Лоудером. Оказавшись в коридоре, мы с Виктором слепо следуем за толпой своих сверстников — в направлении спортивного зала. Народу столько, что кажется, будто мы идём на проверку пожарной безопасности.
— Ну что, — на лице Виктора всплывает загадочная улыбка, когда я поворачиваюсь в его сторону. — Теперь ты довольный и счастливый ходишь с пятёркой по математике и пустой контрольной?
Я недоумённо вскидываю брови.
— Тебе Джин рассказала, — устало тяну я.
— Нет, сорока напела, — Полански ухмыляется.
— Она же тебе список мифов о Джин Бэттерс в соло сыграла?
— Ага, — прыскает мой друг. — У нас была опера.
Мы сворачиваем по коридору налево, в такт толпе.
— Не кажется она мне такой асоциальной, — говорю я. — Как ты и говорил.
Виктор ведёт бровью:
— Да неужели?
— «Не подпускает к себе, если твой балл не ниже трёх и восьми», — я по памяти перечисляю мифы о Джин Бэттерс. — «Травили в средней школе, поэтому у неё нет друзей»… а потом? Она так легко начинает общаться со мной, на социальных науках болтает с Китом о вещах, о которых я понятия не имею. Она даже на вечеринку Гейз со мной пошла!
— Дорогой Коул, — мой русский друг ухмыляется. — Мифы созданы, чтобы их разоблачать. Хочешь ещё один такой расскажу?
Двери в спортивный зал уже открыты, и внутри него я замечаю кучу расставленных столов с книгами. Яркие вывески кричат издалека, а над дверьми приятно светит гирлянда тёплых жёлтых лампочек, вызывающие восхитительные возгласы от девочек, любящих эстетику пряности и уюта в профилях «Инстаграм».
В прошлом году всё было тошнотворней.
У дверей толпятся все знакомые и незнакомые мне старшеклассники. Я замечаю девчонок из Нильского проспекта, лупящихся в телефоны и задорно хохочущих над своими глупыми и колкими проказами.
Одна из них замечает нас и радостно машет рукой.
Девчонки из Нильского стремительно приближаются к нам.
— Миф о Джин Бэттерс номер сорок два: она слишком сильно влюбляется, — Виктор внимательно смотрит на меня. — И ещё один, сорок пятый: она ест шоколад только с молоком. Возьми на заметку.
Девчонки из Нильского уже обнимают Виктора со спины и умилённо гладят его кудри.
Обычно, святая тусовка Нильского проспекта состоит из четырёх участниц: Кристин Дрейк, Виктуар Брукс, Рейчел Эванс и Энджел Кимберли. Все, кроме первой, как раз и были родом из одноимённого района; Дрейк же жила далеко от центра, за мостом. Она прибилась к компании последняя, показав всю мощь своего длинного языка и провстречавшись с капитаном футбольной команды, Рахимом Эшем, около полугода.
Девчонки Нильского обладали колоритной, запоминающейся внешностью: Дрейк запомнилась своим странным, похожим на морду выдры лицом, Брукс — высоким ростом и большим ртом, Кимберли — спортивным телосложением и строгим видом. Их троих объединяла любовь к сплетням и довольно аморальный образ мышления. Изюминкой и здравым смыслом здесь была Рейчел Эванс — высокая девушка южного происхождения, любившая медицину и модельный бизнес.
Она и подошла ко мне первая, протягивая свои руки для объятия.
Я никогда не общался с ней отдельно от святого квартета.
Рейчел обеспокоенно поднимает глаза и спрашивает:
— Ты чего такой поникший?
Я жму плечами.
Чья-то голова из гарема Виктора вылезает у него из-под плеча и фыркает:
— Я бы тоже убивалась, если бы ко мне Бэттерс приставала.
— Вы где Энджел потеряли? — спрашивает Полански, пытаясь заглушить возглас.
Гарем быстро отлипает от него.
Виктуар — та, что с большим ртом, — машет рукой и говорит:
— Она больной притворяется. Не любит проводить время впустую на «вот это всё».
— «Вот это всё»? — заинтригованно уточняет Полански.
Виктуар кивает:
— Ну, книжки. Книжки она не любит.
— Лучше бегите, — злорадно ухмыляется Виктор.
Девчонки радостно и звонко смеются от его шутки.
Меж тем, я ловлю на себе мимолётный взгляд Джин откуда-то издалека, и у меня что-то сжимается в груди. Я хочу броситься ей вслед. Девчонка пропадает в толпе.
Я смотрю вдаль и говорю:
— Там зал открыли, вообще-то.
Компания Нильского цепляется за Виктора и докучает его вопросами, а он смущённо пытается избежать их присутствия. Перед его глазами мелькают стенды с книгами и вывески магазинов, а на лице расплывается горькая улыбка. Я подхожу к одному из стендов и бегло осматриваю ассортимент литературы. Руки быстро хватают книгу с живописным изображением спящей девушки на обложке, и я демонстрирую находку Виктору и Нильской тусовке.
— Осторожно, дамы, — саркастично бросаю я. — Полански убивает девушек у себя на кухне и делает из их кожи обложки для книг. Ему интересна лишь литература.
Виктор прыскает.
У меня в руках — «Парфюмер» Патрика Зюскинда.
— Каждая книга должна иметь свой аромат, не так ли? — загадочно молвит Виктор.
Я киваю.
Мы останавливаемся здесь, и девчонки Нильского, к нашему удивлению, отлипают от Виктора. Их внимание привлекают экранизированные популярные романы. Они обсуждают обложки книг Джона Грина и слухи вокруг молодых голливудских звёзд.
Виктор тянется к классической литературе и нежно оглядывает каждую книгу. Парень берёт один из романов Сомерсета Моэма, открывает первую страницу и вчитывается в каждую фразу.
Я усмехаюсь.
Начинается.
В этот раз на ярмарке завоз больше: появились даже нон-фикшн и узко специализированная литература. Старшеклассники заинтересованно болтают о писателях, жанрах и произведениях, диалоги поддерживают даже продавцы и учителя. У стенда с исторической литературой и биографиями стоят Стингл и Лоудер и радостно хохочут, бурно дискутируя о чём-то; мадам Долан зачитывается новым справочником по математике, а Уольтер рассуждает об устройстве вселенной с автором книги по квантовой механике.
Наверное, суть «ярмарки» именно в этом.
Через какое-то время Виктору надоедать чтение стоя, и мы отправляемся к разноцветным сиденьям трибун. Девчонки из Нильского также рады этой новости и рысью преследуют нас. Пройдя на самый верх, почти под потолок, разместившись на сиденьях подальше от людских глаз, святая троица — сегодня она именно троица — принялась рыться в своих сумочках и доставать электронные сигареты в паре с жидкостями для них.
Виктор садится и сразу же утыкается в свой телефон.
Я достаю Паланика и начинаю читать.
На книжной ярмарке.
Кристин Дрейк потягивает «сигаретку» и смотрит на свою большеротую подружку.
— У тебя с чем?
— С манго, — ухмыляется Виктуар.
— Можно залить? — Дрейк уже тянется к жёлтой бутылочке в руках Виктуар Брукс. — Вчера в «Энджой Смок» все нормальные «жижи» закончились.
Виктуар внезапно оживляется.
— Давно в «Энджой» сигареты продают? — спрашивает она.
— Всегда там продавались, — говорит Дрейк и закуривает.
Я не замечаю, как Рейчел сидела на сиденье передо мной и внимательно наблюдала за моим беглым взглядом. Южанка мило улыбается и, боясь отвлечь, тихо интересуется:
— Что читаешь?
Я поднимаю на неё глаза.
В её взгляде не было присущей всей остальной тусовке зависти и злости. Она действительно спрашивала с интересом, без всякой задней мысли, и хотела поговорить не от скуки или раздражения, а потому что просто хотела поговорить, и поговорить на тему, её интересовавшую.
Она ходила с Виктором в литературный клуб по четвергам.
— «Бойцовский клуб», — не сразу отвечаю я.
— Интересная? — улыбается Рейчел.
Я задумчиво хмурюсь.
— М-м, да, — киваю я. — Мне Джин посоветовала.
Рейчел удивлённо вскидывает бровь.
— Вы дружите? — интересуется она.
Улыбка так и не спала с её лица.
Её взгляд не стал расстроенным или злым.
— Они трахаются, Рейч, — бросает Дрейк.
Кристин даже не смотрит в нашу сторону.
Виктор, между прочим, бросает:
— Завидуют молча.
Кристин поднимает на него глаза, но не говорит не слова.
Рейчел отводит смущённый взгляд, а я не даю ответа на вопрос.
Дым электронных сигарет распространяется пред моими глазами, а под шелест тараторящих языков невозможно читать. Я откладываю книгу в сторону. Виктор по-прежнему сидит в телефоне и активно печатает сообщения, неизвестно кому, неизвестно зачем. Я не решаюсь его отвлечь и сам беру свой телефон в руки, тут же получая на него сообщение в мессенджер.
Я моментально открываю диалог.
От кого: Джин Бэттерс
12:35 ПП
Подойдешь к стенду с комиксами?
12:35 ПП
Он в конце зала, у выхода
Я вынужден уйти, и сообщаю об этом Виктору. Мой друг отрывается от своего телефона и смотрит на меня, уже вставшего с места и накинувшего рюкзак на плечо. Девчонки Нильского тоже не оставляют мою фигуру без внимания.
— Ты сегодня к Джин пойдёшь? — невзначай бросает Полански.
Я киваю.
— Мне надо подтянуть тригонометрию, — говорю я.
— Справочник отдать ей не забудь, — напоминает Виктор и загадочно ухмыляется.
Я усмехаюсь.
— Не забуду.
Я покидаю трибуны под ошарашенными взглядами святой троицы.
На спуске я встречаю Стюарта и Фримана и здороваюсь с ними. Парни говорят, что у них к Полански есть разговор, а Стюарту так и хочется подразнить девчонок из Нильского и обменяться с ними издёвками. Он живёт с Дрейк в одном районе и давно её знает, поэтому связь этих юношей со святой тусовкой никого не должна удивлять.
Я же направляюсь к стенду с комиксами, у самого выхода. Я бреду сквозь толпы людей, не совсем понимая, верное ли беру направление, но совсем скоро макушка светлой головы попадается в мой взгляд, а знакомый мужской силуэт даёт большую уверенность для моего пути.
— И как давно вы занимаетесь самиздатом? — знакомый голос доходит до моих ушей. — А, вы с дочерью их печатаете? Это мило.
У стола того комиксиста стоит Джин Бэттерс — в черной толстовке, прямых джинсах и наспех собранным хвостиком волос. Старик улыбается ей и оживлённо рассказывает о своей деятельности, а девчонка заинтересованно его слушает и изредка хихикает.
Я подхожу к ним.
— А тебя я помню, — мужчина тепло улыбается мне и протягивает мне руку.
Я не скрываю своего удивления и жму руку в ответ.
На седовласом мужчине, кстати, всё та рубашка в клетку.
Джин загадочно ухмыляется.
— Его Коул зовут, — девчонка представляет меня продавцу. — Он не особо разговорчивый.
Старик усмехается:
— Я тоже такой в старшей школе был, — он подмигивает. — Я Стивен.
Я неловко улыбаюсь.
Многие комиксы на этом столе относились к космическому жанру: на обложках танцевали зелёные двухголовые существа, а позади них мелькали тысячи звёзд и комет. Были работы и с землянами — среди карикатурных черт я узнал Джорджа Вашингтона и Джона Кеннеди, что меня позабавило.
Джин берёт одну из работ мужчины и внимательно осматривает его.
— Я читала этот комикс в интернете, — заинтересованно тянет девчонка. — Мне очень понравилась сатирическая часть. На «Автостопом по галактике» похоже.
Комиксист растекается в приятной улыбке.
— Моя любимая книга, — говорит он.
Джин удивлённо вскидывает брови.
— Правда? Мне тоже понравилась.
Девчонка откладывает комикс и долго вглядывается в стопки остальных. Она нерешительно водит пальцем по обложкам с приоткрытым ртом, чуть слышно читает названия и иногда пугливо отстраняется.
Я не могу оторвать от неё глаз.
Её пальцы останавливаются на портрете человека с компакт-кассетой вместо глаз.
Джин аккуратно берёт комикс в руки и пролистывает страницы.
— О, это моя последняя работа, — горько усмехается мужчина.
Девчонка бегло оглядывает аннотацию на задней стороне обложки.
— За сколько отдадите? — Джин тут же лезет в карман своей толстовки.
Мужчина активно мотает головой.
— Забирай, — девчонка пытается протянуть пару купюр, но тот отмахивается от денег. — Я дарю. За приятный диалог.
Они долго смотрят друг на друга и молчат.
На лице комиксиста расплывается искренняя грустная улыбка.
Джин не понимает, почему.
В конце концов, Джин прижимает комикс к груди, кивает, бросает что-то в качестве благодарности и уходит прочь.
Я иду следом за ней.
— Ты в порядке? — я одёргиваю Джин. — Привет, кстати.
Девчонка как-то расстроенно задерживает на мне взгляд и пытается понять, что происходит. На её открытых губах завис вопрос, а я терпеливо жду момента, чтобы на него ответить.
Джин взволнованно щурится и тут же тупит взгляд в пол.
Я протягиваю ей руку.
Девчонка суёт мне комикс.
— У меня рюкзак на биологии остался, — скомкано роняет она и поднимает взгляд. — Можешь к себе положить?
Я несколько секунд хмурюсь, а потом невольно улыбаюсь.
— Конечно.
Комикс оказывается в моих руках, и я безукоризненно кладу его к себе в багаж.
Джин трёт ладонями свои плечи и нащупывает лямку забытого рюкзака.
Посреди шумного зала мы становимся практически незаметными — каждый в этом помещении занят своим делом и заинтересован вовсе не нами. Я замечаю десятки знакомых лиц, и в миг они все обретают схожесть. Все эти лица задир, тихоней, тусовщиков и плакс выражают на себе явный интерес и удручающую готовность выпасть из реалий.
Это начинает забавлять.
Мой взгляд переходит к Джин.
— Ты «Мистера Робота8» не смотрела? — спрашиваю я.
Девчонка поднимает глаза.
— Может быть, — говорит она. — А про что он?
Я оценивающе оглядываю её сегодняшний образ.
— Как парень в чёрной толстовке разрушил всю экономику США и слишком боялся людей.
Джин бросает взгляд и на мой образ.
На мне — чёрная толстовка, чёрная кожаная куртка, чёрные узкие джинсы.
Только кроссовки белые.
— Про тебя сериал сняли? — усмехается Джин.
— Про тебя.
Подруга прыскает.
— Я не боюсь людей, — оправдывается она. — Я ненавижу большие бессмысленные сборища.
— Как это? — я киваю в сторону всех книжных стендов.
— Именно, — улыбается она. — Рекомендую убраться отсюда подальше.
— Ну, единственная возможная даль сейчас — это вон те сидения. Устроят?
Я указываю на трибуны, противоположные тем, где сидел я с Виктором Полански.
— Более чем, — говорит Джин.
Покоряя ступеньки лестницы, мы поднимаемся к самым верхним местам.
— Кстати о парнях в толстовках, — вдруг начинает моя подруга. — Ты в этой куртке спишь?
Я быстро оглядываю кожанку.
— Да, — киваю я. — Как ты угадала?
Джин усмехается.
— Ты в этой куртке ходишь везде, даже в школе. Что у вас за любовь такая?
На моих губах расплывается приятная, ностальгическая улыбка.
— Короче.
Мне четырнадцать; я, бунтарь натурой и искусствовед душой, открываю для себя существование группы «Depeche Mode9», а затем плавно перехожу к «Arctic Monkeys10». Первая моя находка в сфере музыкальной относилась к электронному року и подходила под моё настроение тогда, когда мне хотелось помечтать о далёком и несущественном. Инди-рок «Мартышек» я полюбил с первой же их песни, все их альбомы буквально за сутки добавились в мой ежедневный плейлист, а я с нетерпением ждал их творчества дальше.
Голос Алекса Тёрнера — солиста «Arctic Monkeys», — вливался в мой неокрепший разум и оставался там на протяжении всего дня. Я любил его манеру исполнения, слова, которые он пропевал, тексты, которые он произносил. Песни «Arctic Monkeys» идеально ложился на байопик, снятый моими глазами, и потому я так искренне их любил.
Участников группы и своего кумира я впервые увидел на фотографии, где они все стояли в чёрных брючных костюмах. Элегантно, официально. Снимки с концертов демонстрировали группу более развязной: рубашки в клетку, джинсовые рубашки, майки, вспотевшие волосы, чёрная кожаная куртка Тёрнера.
Она и врезалась в мою память.
С тех пор я всегда вспоминал Алекса Тёрнера лишь в кожанной куртке, а мой подростковый дух хотел подражать ему.
Кожанной куртки не удалось сыскать ни в одном «секонд-хенде» Прэтти-Вейста.
К счастью, она нашлась в дальнем углу шкафа у нас дома.
Я не знаю, чья она.
Джин, сидя среди высоких мест трибуны, внимательно выслушала краткую историю в одну-два предложения, и понятливо кивнула головой. Она не придумала ни единой темы для последующего диалога, да и я все свои мысли исчерпал, поэтому мы молча занялись своими делами.
В руках моей подруги — тот самый комикс, который достался ей в благодарность.
Внутри — страшные чёрно-белые картинки, чёрно-белые слова и психоделичные тексты. Я урывком читаю несколько фраз со страницы, и у меня пробегает дрожь. Джин спокойно оглядывает каждое изображение и медленно листает страницы.
Я не стал её отвлекать.
Перед моими глазами — толпы различных людей, разных возрастов и интересов. Но их истории меня мало интересуют: их всех объединяет либо желание найти хорошее чтиво, либо провести время с пользой или без нее. Их загадочные лица, их блаженные, влюбленные глаза, их уставшие лица — все они, безусловно, попадали в кадр, но они не были центром моего нарратива. Я, как режиссёр, как зритель сего происшествия, видел лишь одну линию движения истории — несчастную, истомную, блаженную.
Она была в лице Виктора Полански.
— Давай снимем кино, — вдруг сказал я, обратившись к своей подруге.
Джин оторвала глаза от комикса, осмотрелась, спросила:
— В твоей голове?
— В моей голове.
На поиск героя девчонка затрачивает около трёх минут, но никого занимательного в толпе не находит. Она обращается взглядом ко мне.
Я показываю ей лицо напротив.
— Видишь Виктора на тех рядах?
Джин прищуривается.
Наш русский друг по-прежнему находится в окружении Нильского проспекта и тандема Фриман-Стюарт.
— Ты оставил его в сомнительной компании, — замечает она.
— Она ему не нужна, — говорю я. — Он уже полчаса с кем-то переписывается.
Джин всматривается в силуэт белёсых кудрей и усмехается.
— Влюбился мальчик.
— Он поднял глаза! — восклицаю я, преследуя движения своего героя. — Меняем кадр.
— Кто же собеседник Виктора Полански? — комментирует Джин. — А может, собеседница?
Камера отдаляется от героя, с надеждой поднявшего глаза вверх.
Камера пролетает над множеством голов, запечатляет в кадре множество лиц, кучу бессмысленных реплик, но, опять же повторюсь, они нам не нужны. Нам нужен только тот герой, которого ищет наш влюблённый Виктор. Нам нужен тот, кто также оторвал глаза от экрана и ищет Виктора в этом абсурдном сборище, от которого режиссёры фильма предпочли сбежать.
Камера высматривает собеседника главного героя.
Но где он?
— Вот она, — шепчет Джин и указывает кивком.
Если спуститься взглядом вниз по нашим трибунам, можно заметить нашу с Джин ровесницу с телефоном в руках. У неё светлые волосы, скромный выбор одежды и так же скучающе, тоскливо поднята голова в поисках кого-то, с кем телефон её роднит.
Камера демонстрирует нам обоих героев.
Режиссёр доволен, но чего-то не хватает.
— А теперь, — задумчиво произношу я. — Когда оба героя предстали нашему объективу, можем… показать расстояние между ними?
У Джин идея получше.
— Их одиночество в толпе, — говорит она.
— То есть, наше кино не драма о двух возлюбленных? — я улыбаюсь.
— Копни глубже, — Джин вздёргивает бровью. — Не делай искусство общепринятым.
— Я могу сделать предмет искусства о любви.
— Если только о несчастной, — замечает девчонка. — Счастливое искусство никого не интересует, тем более — его даже не существует.
Я усмехаюсь.
— Кино — это травма, — говорю я и объясняю: — Так Финчер сказал.
Кадр плавно исчезает, кино заканчивается, а зрители молча выходят из зала. Конец незаконченной истории. Режиссёры с хандрой обращаются к происходящему у них под носом и не могут отыскать интересных сюжетов, да и не пытаются найти их.
Меня дёргают за рукав.
Это Джин.
— У меня серьёзная проблема, — говорит она.
— Я найду ей решение?
— Определённо.
Джин внимательно всматривается в мои глаза и устанавливает зрительный контакт.
Внутри меня всё сжимается.
Голод.
— Коул Прэзар.
— Я не готов к женить…
— Я хочу курить, — говорит Джин и прожигает меня взглядом.
Мы ещё долго смотрим друг на друга.
У нас с Джин проблемы общие.
— У тебя есть сигареты? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает она.
— У меня тоже.
Наш взгляд — тоскливый и влюблённый — обращён к белёсой голове.
Он встаёт. Он, наш герой, берёт рюкзак и направляется вниз по лестнице, в самую толпу, его свита бежит вслед за ним. Но он одинок среди них, как одинок путник в пустом поле, как одинок странник в неизвестной ему стране. Он одинок уныло. Он ищет родные души в этом тошном, убогом мире, он ищет того, кому готов доверить себя, свой дух, своё дыхание.
И мы идём ему навстречу.
— Пошли, — я резко встаю с мест и собираю вещи.
Девчонка резко оживает.
— Нашёл у кого стрельнуть? — её тон — снова привычно саркастичный.
Я ухмыляюсь.
Я небрежно, но крепко хватаю Джин за запястье и сбегаю вниз по лестнице, подобно нашему герою. Она громко дышит за моим плечом, и я снижаю скорость похода.
Мы долго идём вместе — долго и молча.
Мы проносимся мимо кучи знакомых, пропускаем мимо ушей многочисленные «привет» и «пока». Среди приветствий слышится и Гейз, и даже Уольтер, и своенравная Лесли «Тэ-тэ», на чьём пухловатом лице интерес явно сменился на дружескую гордость.
Совсем рядом раскрываются стенды с современной литературой и вновь застрявший у них Виктор. К телу парня липнут девчонки Нильского, буквально засовывая свои острые языки в его побагровевшие уши. Стюарта с Фриманом не видно.
Джин резко останавливается.
— Я расплатиться забыла, — в её голосе снова проскальзывает паника. Я непонимающе хмурюсь. — Ну, тому комиксисту. За комикс.
Наши руки всё ещё сцеплены.
Я чувствую, как Джин начинает дрожать.
— Он тебе его подарил, — спокойно говорю я.
Девчонка удивлённо вскидывает брови.
— Мне мама должна позвонить, — начинает тараторить она. — У меня рюкзак на биологии, и телефон — там же…
Я дёргаю её за лямку рюкзака.
— А, точно, — нервно усмехается девчонка, но не двигается с места.
Меня начинает окликать шайка Нильского.
Я чуть наклоняюсь к лицу Джин и притягиваю её к себе.
Издалека крайне гордящимся взглядом смотрит «Тэ-тэ».
— Всё нормально, — вкрадчиво шепчу я. — Заберём у Виктора сигареты и пойдем, хорошо?
Я отстраняюсь.
Джин сомнительно улыбается.
Девчонки из Нильского уже тянут ко мне свои худощавые руки, но тут же, завидев Бэттерс, отрывают их. На их лицах — непонимание и отвращение. Они сразу же надевают счастливые маски, но забывают выплакать из своих глаз злость.
— Я купил уже штук пять, — Полански радостно трясёт своим набитым рюкзаком. — Видели антикварный стенд? Там даже рукописи есть.
Я лишь усмехаюсь.
Джин продолжает держаться за рукав моей толстовки.
— Ты чего такая расстроенная? — Виктор садится на корточки перед моей спутницей. — Прэзар твои сигареты спёр?
Девчонка прыскает.
— Господи, встань, — язвит она. — Я не такая низкая.
— Это я высокий, — Полански ухмыляется, но всё же встаёт.
Джин приходится задрать голову, чтобы продолжить диалог.
Виктор и вправду был выше неё почти на полный фут.
Девчонки с Нильского о чём-то шепчутся между собой, но, заметив мой проскользнувший неодобрительный взгляд, растягивают свои белозубые оскалы. Бэттерс начинает о чём-то оживлённо спорить с Полански, и нервность совсем испаряется из её голоса.
Её ладонь всё также теребит мой рукав.
— Коул собирался забрать у тебя сиги, — Джин ухмыляется. — Мы только за этим и пришли.
Виктор возмущённо щурится и вздыхает.
Джин прыскает.
— Обокрасть меня решили? — Полански выуживает пачку «Бонда». — На старости лет? Коул, малыш, я был о тебе лучшего мнения.
Я осматриваюсь по сторонам, по-шпионски забираю парочку сигарет, быстро сую их в брюшной карман своей толстовки и, как ни в чём не бывало, строю из себя идиота.
Девчонки Нильского загадочно улыбаются нам.
— Коул, не хочешь покурить? — предлагает большеротая Виктуар Брукс. — Прямо сейчас. В том сломанном туалете.
Ладонь Джин вцепляется в моё запястье и прячется в рукаве.
Я обвожу взглядом потолок и задумчиво потираю подбородок свободной рукой.
Девчонки Нильского выжидающе смотрят на меня, а я избегаю их нетерпение. Моё лицо корчится в изумлении, словно в голову пришла какая-то дельная мысль, и я опускаю взгляд, провозглашая:
— Простите. Сигареты только две.
— Хватит на пятерых, — продолжает та.
Брукс и Дрейк слащаво улыбаются, не взяв в расчёты то ли Виктора, отстрелявшего нам сигареты, то ли кого-то из себя. Только Рейчел понимает их математическую ошибку и стыдливо отводит взгляд.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Не достигнуть координаты «икс» предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
4
Деинституционализация психиатрии — процесс реформирования психиатрической службы, начавшийся в ряде западных стран в 50-х годах XX века. Заключается в широкомасштабном сокращении числа психиатрических коек и психиатрических больниц с параллельным развитием различных форм внебольничной помощи психически больным, выписываемым из психиатрических стационаров. Это должно предотвратить развитие у пациентов «госпитализма», ущемление их прав и отрыв от общества.
5
«Южный парк» — популярный американский ситком, созданный Треем Паркером и Мэттом Стоуном. Цитата «Это скользкая тема, я не собираюсь её обсуждать» взята из данного ситкома (1 сезон, 6 эпизод).
7
«Hershey’s» (рус. Хэршиз) — крупнейшая американская кондитерская компания. В данном случае имеется плитка шоколада данной марки.
