Досье «72»

Жан Коломбье, 2006

Жан Коломбье – один из самых интереснейших современных свободных писателей Франции, не поддающийся какой-либо классификации, одновременно строгий и радостно-богохульный. Этот бывший регбист в своей провинции ожидает прихода к нему мудрости.

2

Кузен Макс явно пребывал в состоянии крайнего возбуждения.

— Если бы ты только видел лицо Бофора!

Он назначил мне встречу в пятнадцатом округе в бистро «Паломб», где постоянно столовался. Как и обещал, Кузен Макс решил посвятить меня в свой революционный проект, о котором только что переговорил с министром.

Случай очень часто решает многие вопросы. Вызванный Бофором для решения некоторых административных формальностей префект департамента Эндр разоткровенничался, когда они потягивали вино у стойки бара на втором этаже министерства. Он не должен был бы этого говорить, но люди преклонного возраста стали причинять ему много неприятностей. В его департаменте, если так будет продолжаться и дальше, молодые люди скоро станут вымирающей расой. Простите, а как же быть с седыми головами?! Все очень просто, сходите прогуляться после обеда в будний день по Шатору, вы встретите там одних только стариков. В общественном транспорте ездят одни старики. Черт возьми, к тому же бесплатно! Они мало потребляют, но они дорого обходятся, и очень скоро страна не сможет с этим справляться…

— Я ушам своим не поверил: нежданным образом префект сам подготовил мне почву для разговора. На него было смешно смотреть: он был смущен тем, что говорил это, но убежден в том, что выполняет свой долг, защищает безнадежное, но правое дело. Однако префект молод и поэтому достаточно объективен… Бофора эти высказывания развеселили, он поблагодарил префекта и предложил ему департамент из короны парижского округа, в котором проживает много молодых и воспитанных людей. И тогда, представляешь, я бросился на помощь этому смелому человеку и рассказал про один случай, про твою аварию, — я, правда, немного сгустил краски, чтоб усилить воздействие, сказав, что твоя подруга погибла, потом еще пару-тройку происшествий с моими друзьями, в которых были замешаны люди пенсионного возраста. С еще большей страстью, чем префект, я подчеркнул, каким тяжким грузом ложатся старики на экономику страны. Бофор уже не улыбался. В конце концов он согласился с тем, что, конечно, с точки зрения экономики это большая проблема, но что ж тут можно поделать? С этим уже столкнулись все западные страны. Это является трагическими последствиями контрацепции, людского эгоизма, морального разложения французского народа. Он начал возбуждаться, словно окунулся в ход избирательной кампании. Я шепнул ему на ухо, что у меня, возможно, есть решение этого вопроса, которое я могу ему изложить, но хотелось бы поговорить об этом с глазу на глаз.

Потому что вопрос этот очень деликатный, действительно деликатный.

Увлеченный рассказом, Кузен Макс забыл про мясо, которое уже успело остыть. Я напомнил ему об этом и поинтересовался просто так, какой интерес правому правительству искать решение, которое позволяло бы больше не заботиться о стариках. Не стоило мне этого делать: мясу суждено было быть съеденным в холодном виде или не быть съеденным вообще. На губах Кузена Макса появилась его знаменитая нравоучительная улыбка, которую он напускал на лицо для разговора с простаками. И он прочитал мне лекцию по истории.

После падения правительства левых, которое было вызвано, как известно, делом Байе, к власти снова вернулись правые. Как обычно. Благодаря неискоренимой привычке французов к переменам. Правые были разобщены, но локомотивом для них послужила НПФ, Новая партия Франции. Кузен Макс хотел, чтобы я обратил внимание на следующее: каким образом крайне правая партия, которая на ладан дышала в конце прошлого столетия, смогла за несколько лет возродиться, обрести новое дыхание, завоевать доверие и, главное, омолодить свой электорат? Конечно, она сумела максимально воспользоваться растерянностью политических партий, вызванной катастрофой на референдуме 2005 года. Помогло еще вот что: левые были дезориентированы, правые были не в лучшем состоянии, и к тому же их раздирали внутренние противоречия. Освободилась ниша для тех, кто призывал возвратиться к истокам, к истинным ценностям, к вечным ценностям Франции. И сразу же они набрали 21 % голосов, не было никакой необходимости собирать голоса среди населения, желавшего безопасности; все правые партии, а затем и левые уже заняли этот сектор… Безопасность стала их главным политическим козырем, превзойдя по важности даже вопрос занятости. Вот как!

Своему успеху НПФ была обязана молодым, молодежи из предместий. Молодежи из богатых кварталов тоже, но в основном все-таки молодежи с окраин, где царило насилие. Расизм и насилие были обострены и поддержаны молодежными отделениями НФП. Как и в США, подростки собираются в группировки по этническому признаку или по кварталам, происходит война за территории, за сферы влияния, каждая этническая группировка старается утвердить свое главенство. У крайне правых хватило ума понять, что кто-то кого-то постоянно недолюбливает. И все эти молодые люди вновь обрели традиционные ценности крайне правых, ценности, которые они считают современными: превосходство расы, неприкосновенность территории, применение силы, дисциплина…

— И в конце концов ты видишь, как вокруг тебя растет численность клубов, банд, не всегда агрессивных, но отвечающих потребности сплотиться, чтобы чувствовать себя более сильным, чтобы иметь возможность противостоять агрессору. И все это явилось благодатной почвой для НФП. Следишь за моей мыслью? Ну вот, мясо совсем остыло, хуже некуда. Зря ты не интересуешься политикой — могу поспорить, что ты никогда не голосовал? В двадцать восемь лет, как тебе не стыдно! — ты должен знать, что коалиция правых сил победила на выборах в законодательное собрание и что в нынешнем правительстве большинство министров от НФП. Семь министерских портфелей, включая Министерство внутренних дел, Министерство иностранных дел и Министерство финансов. И послушный им премьерминистр. И президент республики, находящийся чуть ли не под присмотром в своей резиденции. Поэтому, если я смогу убедить Бофора, мой проект будет иметь все шансы на успех. Потому что именно Бофор определяет всю политику правительства. И, если честно, его реакция была… скажем так, она меня не разочаровала…

Значит, Кузену Максу удалось поговорить со своим министром тет-а-тет.

« — То, что я хочу вам сказать, господин министр, может показаться неуместным и даже чудовищным. Прежде чем вы примете решение или сочтете меня ненормальным, прошу вас выслушать меня до конца и сообщить мне о вашем решении через несколько дней. Согласны?

— Давайте, Майоль, выкладывайте, я вас слушаю.

— Помните ли вы о нашем разговоре в тот вечер с префектом Эндра Давидом? О его озабоченности тем, что его департамент стареет. О его опасениях, что вскоре у него не будет возможности выполнять обязательства по отношению к пожилым людям… После его слов я рассказал о трагическом случае с одним из моих кузенов и о других происшествиях, к счастью, с менее тяжелыми последствиями, но тоже связанных с пожилыми людьми. Все это меня озадачило… Я полагаю, что эти события поднимают новые проблемы: прежде всего, современностью правит скорость, простите за такое определение, в этом мире, где все происходит по нарастающей скорости, нельзя не отметить неспособность старых людей к адаптации. Неприспособленность к технологическому прогрессу, к требованиям современной повседневной жизни.

Представьте себе восьмидесятилетнего человека на бегущей дорожке, у компьютера или же с кредитной картой в руках: сколько времени теряют другие потребители, какое нервное напряжение им приходится испытывать. Старики все чаще остаются в одиночестве, покинутые своими семьями, они предоставлены сами себе и оторваны от реальной жизни.

С годами это положение будет только ухудшаться. Что же делать тогда? Вы мне можете сказать, что их можно отправить в хоспис или в дом престарелых. И будете правы. Но тут мы подходим к следующей части моей аргументации. Хосписы, дома престарелых переполнены. Они уже не справляются с нагрузкой. Строить еще? Отлично. А кто будет за все это платить? Я не захватил с собой цифры, но в любой момент готов их вам представить. В 2040 году, то есть уже завтра, средняя продолжительность жизни женщин будет превосходить восемьдесят девять лет, а мужчин — восемьдесят три. Если бы не преждевременные смерти в результате несчастных случаев или болезней, представляете, скольких девяностолетних и столетних людей пришлось бы взять обществу под свою опеку? Только представьте! В том же 2040 году во Франции прибавится дополнительно девять миллионов лиц семидесятилетнего возраста. Приведу для примера еще один показатель: известно, что в тридцать лет человек расходует на медицинскую помощь чуть менее трех тысяч евро в год… Что, извините? Простите, я еще не привык к франку, на евро переходить мне было проще, переходить снова на франки несколько сложнее. Это предел! Но цифра точная, речь идет о трех тысячах франков. Лечение того же самого человека в возрасте семидесяти лет обойдется уже в пятнадцать тысяч франков… Пятнадцать тысяч франков! Хотите, я умножу эту сумму на девять миллионов? Я не собираюсь играть на струнах сочувствия, но сколько денег тогда мы сможем выделить на создание новых рабочих мест? На трудоустройство молодежи? На развитие семьи? На научные изыскания?

— Не увлекайтесь, Майоль! Вы говорите словно агитатор НФП! Однако вы ведь не политик, вы — технократ…

— Господин министр, технократия является орудием политики.

— Любопытно, у меня такое впечатление, что вы хотите поменяться ролями: сделать меня орудием вашей агитационной кампании.

— Без всякой задней мысли, я просто стараюсь убедить вас в том, что Франция стоит на развилке пути развития. Она должна принять смелые решения. Это в ее характере.

— Вон как вы повернули! Но что же это за решения? Вы изложили мне проблему, я разделяю вашу точку зрения. Наши предшественники зубы себе обломали на пенсионном возрасте. С пенсионными фондами пока все понятно, и совершенно ясно, что это — веревка на нашей шее.

— Тогда ее надо перекинуть на шею пенсионеров! Мы сейчас одни, господин министр, мы можем свободно говорить обо всем, можем даже заговариваться. Я утверждаю: необходимо сократить жизнь стариков. Нужно ввести официальную эвтаназию в некотором смысле…

— Эвта… вы хотите сказать… убить их?

— Называйте это как вам будет угодно. Речь идет, во всяком случае, о сокращении времени дожития.

— Да вы с ума сошли… Никто и никогда не посмеет дойти до такой гнусности…

— Возможно, я и сошел с ума. Кстати, именно так я и подумал, когда впервые стал рассматривать эту гипотезу. А пока, понимая, что с сознанием у меня все в порядке, я ставлю вопрос так: поддержим ли мы такое решение проблемы? Если да, тогда пора приниматься за поиски наилучших путей решения. Но повторяю, господин министр, поразмышляйте над этим несколько дней. Мы можем вернуться к этому вопросу когда пожелаете. Я позволю себе только подчеркнуть, что, даже если эта мера на первый взгляд и может показаться негуманной — хотя это и не так, я потом объясню вам почему, — следует помнить о главном. А главное в том, что миллиарды евро, извините, конечно же, франков… десятки миллиардов франков страна сможет сэкономить и отдать их живой силе…

— Но ваша эта… эвтаназия, кого она должна коснуться? Всех? Или только инвалидов?

— Всех стариков. Если начать принимать во внимание то одно, то другое, миловать одноруких и не миловать одноногих, мы с этим никогда не разберемся.

— Всех? Так… И какой возраст кажется вам…

Короче, начиная с какого возраста они будут считаться ненужными?

— Не знаю. Надо поработать над этим, подсчитать. Полагаю, начиная с семидесяти двух или семидесяти трех лет. Надо посмотреть…

— Семьдесят два года?!»

Министр внутренних дел задумался. Было понятно, что он принялся за вычисление, результат которого не вызвал у него оптимизма. «Даже будучи министром внутренних дел, активистом крайне правой партии, — подумал Кузен Макс, — человек всегда остается человеком. Человеком пятидесяти восьми лет. Мальчишкой».

— Вот так. Бофор подсчитал, что жить ему оставалось четырнадцать лет. Это и мало, и много. Я дал ему время повариться в собственном соку, подумать над тем, что его имя может остаться в памяти потомков. Ты даже представить себе не можешь, насколько это важно для сильных мира сего. Даровать свое имя какому-то делу, удачному или неудачному, улице, памятнику, закону, пусть даже самому плохому. А представь себе, какой соблазн связать свое имя с революцией. Все они только об этом и мечтают! И что им за дело до того, что эту революцию вспоминать будут с зубовным скрежетом. На самом деле эта революция заставит людей скрипеть скорее вставными зубами, чем молочными. Подумать только, ведь это ты — инициатор этого катаклизма!

— Я? Шутишь?

— Не совсем… Когда ты рассказал мне о столкновении с машиной того старого пьяницы, я еще колебался, не мог переступить черту. И вдруг раз — щелчок: эта неприспособленность стариков к сегодняшнему миру, который им уже не принадлежит. Вот карта, которой мне не хватало. Поздравляю, кузен!

Поздравления, поздравления, ишь ты какой прыткий! Я вдруг почувствовал, что на мои плечи навалилась огромная тяжесть. Словно на меня спихнули выполнение какой-то грязной работы. Я встряхнул плечами: в конце концов, ничего еще не решено. Бредовые идеи Кузена Макса имели очень мало шансов на претворение в жизнь. Уничтожить стариков! Что-то сюрреалистическое…

Выходя из ресторана, я испытывал особое удовольствие от того, что отведал мяса, которое было куда теплее, чем то, что лежало на тарелке моего кузена. Несмотря ни на что, я рискнул провести одно математическое действие. Четыре в остатке, один в уме. Между семьюдесятью двумя и двадцатью восемью времени было еще достаточно много.