За счастьем и обратно

Е. Карел, 2022

Тридцатилетний Денис в погоне за американской мечтой несколько лет колесит дальнобойщиком по дорогам Северной Америки. Он работает практически без выходных и отпусков и живет в грузовике компании. Из-за кочевого образа жизни у него нет друзей и постоянной девушки. Когда ему становится особенно тоскливо, он коротает вечера в компании официанток придорожных кафе. Устав от кочевого образа жизни и сожалея о молодости, проведенной в кабине грузовика, он решает вернуться на родину, где последний раз чувствовал себя счастливым, и начать там свой бизнес. По возвращении домой Денис влюбляется в восемнадцатилетнюю Дину, мечтающую как можно скорее уехать из родного города.Содержит нецензурную брань.

Глава 2. Американская мечта

Вереница грузовиков, словно огромная гусеница, жарилась на дороге, растянувшись на несколько километров вперед. По радио передали, что вчерашний ураган засовывал в себя все подряд, как сорвавшийся после терапии булимитик, а потом блеванул на единственную дорогу, по которой можно было выбраться из этого города. За последние лет восемь в моей жизни существенно не менялось ничего, кроме пейзажа за окном грузовика. Сегодня не менялся даже он. Еще как назло стояла жуткая духота. Ни дуновения. Воздух словно вскипел и испарился от этой жары. Я пытался вдохнуть, высовывал руки и лицо в открытое окно, но ничего не чувствовал. Только то, как поджаривалась моя кожа под солнечными лучами. Ведь мог же я подождать, пока починят кондер, а не соваться в новый рейс. Откинув козырек, я взглянул в зеркало. Красная рожа, облитая потом, смотрела на меня измученными глазами. Так выглядел результат совокупления жадности и глупости. Чудище. Не прошло и получаса, как я вновь опрокинул в себя полбутылки чистой воды, видимо, подсознательно мечтая умереть от обезвоживания в условиях этой дикой влажности. Я чувствовал, как капли пота тонкими струйками стекали по моей спине и лицу, раздражая и так доведенную до ручки нервную систему. Тупиковое стояние сменилось медленной ездой с остановками через каждые пять метров. Так мы доползли до вечерней прохлады. Газовый садист прекратил мучить нас своей жарой и отправился пытать людей на другом полушарии Земли. Машины с трех полос стали сливаться в одну, как бы намекая, что похмельная пора закончилась и впереди ждут суровые трезвые будни. И вот на горизонте замаячил расчищенный участок дороги — тот самый портал между нашим местом заточения и остальным миром. Я утонул в мыслях: как мчу по ровной широкой дороге в ночной тишине и прохладе и впереди у меня нет никаких преград. Резкий толчок кабины слева и звук разбитого зеркала, как разряд дефибриллятора, вернули меня из мира моих фантазий.

Я услышал громкую грубую речь, набитую кучей “fuck” и “shit”. “Что за скудный язык?” — подумал я. Одни факи да щеты. А ведь мат, между прочим, — это практически зеркало нашего внутреннего мира и интеллектуального развития. Только русский человек может вставить мат в свою речь так, чтоб сразу вся суть проблемы и степень ее важности и для оратора и для окружающих стали прозрачно ясны.

Я выглянул в открытое окно. Боковое зеркало свисало вниз, но еще держалось на кабине. Оно не хотело оставаться в этой дыре, как и я. Водитель соседнего трака — толстый мужик в кепке с надписью “Make America Great Again” и нижней челюстью выпирающей вперед, как у бульдога, — вышел на дорогу и начал тыкать пальцами то в отлетевшее зеркало его грузовика, то в меня. Машины, стоявшие сзади, начали поочередно сигналить и объезжать нас, устремляясь на свободу. Я оценил ущерб баксов в триста. Жаль, конечно, с ними расставаться, но смотреть, как все уезжают, а я остаюсь, было выше моих сил. Наклонившись к бардачку, я достал свою заначку, вытащил три сотни и бросил их в окно. Ногу на педаль, и через несколько минут, пройдя через родовые пути туннеля, я оказался в новом штате.

Проехав несколько километров по шоссе, я съехал на обочину возле поля, заросшего травой. Я выпрыгнул из кабины и двинулся вглубь зарослей. Воздух из-за ночной прохлады стал осязаемым. Остановившись, я запрокинул голову вверх и сделал глубокий вдох, чувствуя, как кислород заполняет каждый сантиметр легких. На минуту я задержал дыхание. Мне хотелось остановить все, что подчинялось моей воле. Особенно поток мыслей в голове. Я лег на мягкую прохладную траву и взглянул на небо. Сияние звезд вдали от искусственного света городов было ясным и чистым. Для меня сейчас видеть их свет было жизненно необходимым. Если долго ехать в грузовике и смотреть через лобовое стекло, кажется, что роговица глаз помутнела и ты больше никогда не увидишь этот мир таким, какой он есть, только через пелену дорожной пыли. На протяжении нескольких лет подряд я ежедневно запирал себя в коробке на колесах и приматывал к креслу, пытаясь при этом быть внимательным и продуктивным. Сегодня моя система дала сбой.

Я старался не думать о стоимости ремонта сломанного зеркала, о том, сколько времени потерял, стоя в пробке, о том, сколько теряю прямо сейчас, разлеживая здесь, о том, что скоро мне придется сделать вынужденную остановку на отдых и о том, до какого места я успею добраться к этому времени.

* * *

Я затормозил у обочины возле закусочной. Такие строят на шоссе у небольших городов с населением в пару тысяч человек. Обычно в городе, кроме этой забегаловки, супермаркета и больницы, работать негде. Поэтому официантки в таких местах не против лишних “чаевых”. Не знаю, насколько мне повезет внутри, но на всякий случай причесался. Время перевалило за полночь. В кафе было практически пусто, из динамиков играло легкое кантри. За столиком возле входа сидели двое мужчин, пожирающих свои бургеры. Они быстро и четко уничтожали еду. Видимо, это их пикап я заметил на парковке. Еще через стеклянную дверь я заприметил симпатичную официантку в коротком фирменном платье, сидящую за барной стойкой. Это была девушка лет двадцати пяти с выразительно подведенными глазами и светлыми кудряшками, которые под конец дня и тяжести рабочей смены вытянулись и превратились в волны. Звук дверного колокольчика отвлек ее от смартфона. Она посмотрела в мою сторону, выпрямила плечи, так что грудь сразу стала на размер больше, и приветливо улыбнулась. Улыбнувшись в ответ, я на секунду задержал свое тело у входа, а взгляд на ее округлостях. Прокручивая в голове кадры, на которых между нами не было никаких преград и одежды, и подбирая самые удачные фразы для начала разговора, я сел ждать за дальний столик у окна. В этот момент из кухни вышла вторая официантка — крупная женщина лет сорока с грубыми чертами лица и уставшими глазами. Она бросила на меня беглый взгляд и двинулась в мою сторону. “Вот черт”, — подумал я.

Подойдя к столику, она достала блокнот с ручкой из своего фартука и, тяжело вздохнув, спросила:

— Что будете заказывать?

— А какое сегодня блюдо дня?

Она посмотрела на меня тяжелым, практически бетонным взглядом и ткнула ручкой в окно:

— Посмотри туда? Видишь день?

Пейзаж за окном пожирала темнота во всех местах, куда не долетал свет из окон закусочной.

— Сейчас ночь, нет дня — нет блюда дня, — заключила она.

— Тогда двойной бургер и большую картошку.

Она снова подняла свинцовые веки:

— Пить?

— Большую колу.

— Двенадцать пятьдесят, — рассчитала женщина.

Я вытащил из кармана карту.

— По карте оплата за стойкой. Терминал по залу не носим, — она вырвала страницу из блокнота, где были написаны заказ и сумма, и указала мне к барной стойке. А сама скрылась за дверями кухни.

За баром стояла светловолосая Кенди, если верить бейджику на ее груди. Она накручивала прядь волос на палец и параллельно смотрела в экран своего айфона. “Кенди как конфета”, — подумал я и положил листок на столешницу. Она аккуратно притянула его к себе, еще раз озвучила сумму и кокетливо улыбнулась. Расплатившись картой, я указал через окно на свой грузовик.

— Вон мой трак. Принесешь мне заказ туда? — с надеждой в голосе спросил я.

Девушка оценивающе посмотрела на автомобиль, затем на меня. Мысленно я поблагодарил Бога, который вразумил меня принять душ и почистить зубы на предыдущей заправке, и который послал прохладные ночи этому штату. Оценив перспективу, она выдала свой вердикт.

— Принесу. Жди там, — неожиданно я услышал родную речь. Кенди была русская. С наступлением нового дня мне определенно везло.

— Что меня выдало? Акцент? — поинтересовался я.

— Взгляд, походка, акцент. Но даже если бы ты молчал, все равно видно. Это всегда сразу заметно.

— Я тоже сразу заметил, что ты русская, — соврал я.

— И как же?

— Это видно. Просто ты красивая.

Нет, это не было смущение с легким румянцем на щеках. Кенди подняла свой вздернутый нос еще выше и взглядом дала понять, что ей этот факт давно известен.

— Ты тоже ничего, — с улыбкой добавила она.

Может быть, она даже не соврала. Объективно я был неплох. “Высокий брюнет с карими глазами и волевыми чертами лица”, когда-то таким было описание в моей анкете на сайте знакомств.

Обрадовавшись, что теперь у нас с Кэнди точно найдутся общие темы, я вышел из кафе и направился ждать в кабину. Через десять минут появилась девушка. Она ловко запрыгнула на порог трака и протянула мой заказ, перевалившись через открытое окно.

— Давно здесь? — спросил я, забирая пакет.

— В закусочной?

— Да нет, в Америке?

— А-а-а, давно. Я с мамой переехала еще в девяностые, мне пять было.

— И что, за столько времени лучше этого места не нашлось?

— Ну ты, я смотрю, тоже не на Уолл-стрит, — язвительно ответила она, но не ушла.

— Залезай, — сказал я и потянулся открыть ей дверь.

— Не против, если я закурю?

— Как тебе угодно.

Девушка достала из кармана пачку с сигаретами и поместила одну из них между своих губ. На фильтре сразу остался отпечаток ее помады.

— Дашь огоньку?

В моем кармане всегда была зажигалка, хоть я и не курил.

— Жаль, конечно, что ты давно уехала. Я думал, поностальгируем вместе, — с досадой в голосе произнес я, наклоняясь к Кенди с маленьким пламенем в руке.

— Так я могу и поностальгировать, если надо, — сказала она, закидывая ноги на бардачок, и выдыхая клубы пара в открытое окно.

— Ну, расскажи что-нибудь, если помнишь, — обратился я к ее ногам.

— Помню, в коммуналке жили с родителями. Соседка была старая вредная баба. Отец все время бухал. Мать сутками работала медсестрой в больнице, а из жратвы на первое, второе и третье была только гречка. Ненавижу ее, хорошо, что здесь такое не едят.

— Ты в пять лет запомнила вкус гречки? — удивился я.

— Нет, но мама часто рассказывала, что она отвратительна.

— Как вы оказались в Америке?

— Мама познакомилась с американцем еще в России, вышла замуж, вот мы и переехали.

— Не думал, что в этой дыре кто-то знает, где находится Россия, и тем более бывал там.

— Первый мамин американский муж был не из этого штата. Сюда мы переехали, когда мне было десять.

Я протянул ей старый стаканчик от кофе, в котором она похоронила остаток сигареты, и кивнул головой в сторону кузова.

— Хочешь посмотреть как там внутри?

Она одобрительно улыбнулась в ответ. Мы перелезли назад, где было мое гнездо.

— А у тебя тут неплохо, даже в меру уютно, — оглядевшись, заключила она.

В этом вопросе ее мнение было экспертным. Она изнутри явно видела больше грузовиков, чем я.

— Я здесь живу. Временно, конечно.

— Это твой грузовик?

— Нет, компании. Но скоро будет свой.

— А когда не в рейсе, где ты живешь?

— Здесь. Я почти всегда в рейсе, за исключением тех дней, когда логисты ищут груз в обратную сторону.

— Получается, ты бездомный, — она сказала это с легкой усмешкой в голосе.

— Получается так, — а мне вот было не смешно.

— А я думала, тебя где-то ждет молодая жена. В таком доме, знаешь, у которого на крыльце два флага сразу — русский и американский — и большая собака.

— Может где-то и ждет, — я хотел сказать это с легкой самоуверенностью в голосе, но тоску — ее сложно скрыть, а я вдобавок и актер так себе, поэтому получилось не очень убедительно.

— Это список мест, где ты был? — она показала на стену, где висел листок бумаги, на котором было написано:

1.Статуя Свободы

2.Центральный парк

3.Белый Дом

4.Пентагон

5.Голливуд и Аллея звезд

6.Мост “Золотые ворота”

7.Алькатрас

8.Ниагарский водопад

9.Гранд-Каньон

10.Лас-Вегас

— Нет, это список мест, которые я планирую посетить.

— А давно ты в Америке?

— Восемь лет.

— И за восемь лет ты не был ни в одном из этих мест?

— Не до разъездов, я работаю. У меня есть план, и я его придерживаюсь. Сейчас в приоритете не тратить деньги, а зарабатывать.

— Чувак, у тебя синдром отложенной жизни, — сообщила она с интонацией личного коуча.

— Дай угадаю, пробовала поступить на психфак, но не получилось и вот теперь ты здесь.

— Я не психолог, но у меня полезные подписки в инстаграм.

Я посмотрел на нее и улыбнулся. Что она может знать о реальной жизни? Что она видела, кроме закусочной в своем захолустье, грузовиков изнутри и снаружи, череды бургеров и пенисов?

Девушка запрыгнула на столешницу мини-кухни, так что ее платье стало еще короче, и, оперевшись ладонями на ее край, слегка наклонилась вперед. Я взглянул на ее грудь, которая явно просилась на свободу. Она покачивала ногами в воздухе, и каждый раз, когда левая нога улетала в противоположную сторону от правой, кусок подола ее платья открывал вход в Вальгаллу. Мои зрачки стали размером с радужку. Частота сердцебиения приблизилась к показателю таковой у птички колибри.

— Что? Грызет одиночество? — она лукаво подняла левую бровь и ехидно улыбнулась.

— Ну, утешь меня, что ли, — только и смог выдавить я и решительно двинулся в ее сторону.

— Воу, воу, не горячись, — она вытянула руку вперед, останавливая меня в полушаге от цели.

— Только не говори, что сначала кино и цветы.

— Да больно они мне сдались. У нас и кинотеатра-то нет. Просто хочу обозначить на берегу. Это только потому, что ты симпатичный. Я вовсе не сплю с каждым проезжающим здесь.

— Разумеется. Я так и не думал.

— Это хорошо. И двести баксов.

— Договорились, — ответил я на выдохе и отодвинул в сторону ее руку.

— Только деньги вперед.

Я протянул ей несколько купюр, она засунула их в нагрудный карман формы и застегнула пуговицу. Верхнюю часть своего короткого платья она стянула вниз, а нижнюю задрала кверху, так что оно все смогло собраться в области живота.

— Нет, сними его совсем, — попросил я.

Она вопросительно посмотрела, мол, процессу никак не помешает, зачем?

— Хочу видеть, какая ты красивая, — сказал я, но подумал, что двести баксов должны включать в себя колыхания голого тела по умолчанию.

Наконец она оказалось в моих объятиях, теплая и мягкая. Мы легли на выдвижную дорожную кровать и полчаса обманывали себя, что это, конечно, последний раз в жизни каждого, совершая при этом механический акт любви. Натягивая обратно свое узкое платье, она вдруг спросила:

— Знаешь, чем ты отличаешься от американских дальнобоев, проезжающих здесь?

Мне подумалось о моем скрытом под брюками таланте, но вряд ли она намекала на это.

— Они, — продолжила она, — понимают, что жизнь в кабине своего трака — это тоже их жизнь. Рейс — это часть жизни. Время между рейсами — тоже часть жизни. Из всего этого она и складывается. Не получится сначала много поработать, а потом много пожить. Ты восемь лет в Америке и почти нигде не был, кроме вечных дорог между штатами. У тебя нет своего угла, куда ты можешь вернуться, развалиться на диване, вытянуть ноги и сказать: я дома. Тебя никто нигде не ждет. Нахрена такая жизнь?

— Ты не понимаешь…

— Ладно, ладно. Мне на самом деле пофиг, — она открыла дверь кабины, собираясь спрыгнуть с подножки, но обернулась, — и, кстати, я была на Ниагарском водопаде.

— И как? Красиво? — не удержался я.

— Я бы сказала впечатляюще.

Я посмотрел на нее с надеждой, что больше мы никогда не встретимся. Она прыгнула на асфальт, подняла руку вверх, как бы прощаясь, и, не оборачиваясь, добавила: «Гуд лак!»

Девушка вернулась в свою закусочную. А я проехал несколько километров до парковочного кармана, где отдыхали такие же дальнобои, и, занавесив окна, мгновенно уснул.

* * *

Мне шесть, я просыпаюсь от шума в прихожей, выхожу из комнаты и вижу маму. Она пришла с ночной смены переодеться, приготовить мне обед и снова у йти на работу. Она стоит в коридоре и смотрит на меня печальными глазами. Я спрашиваю ее:

— Мама, почему ты такая грустная?

— Я устала.

— Так отдохни, — по-детски наивно предлагаю я.

— Не время сейчас отдыхать.

— А когда будет время?

— Будет. Надо только немного потерпеть. Вот вырастешь, закончишь институт, и придет это время. Я буду отдыхать, а ты обо мне заботиться.

Она ласково гладит меня по голове, целует и уходит.

Мне двенадцать. Вован — мой одноклассник — все время цепляет меня. Обозвал нищебродом из-за того, что на сменку я ношу дядькины лакированные белые туфли, а не кеды и ботинки, как все. За что по заслугам получил в челюсть. Мама после встречи с директором пытается объяснить мне, что нужно потерпеть, что это пройдет и наступит момент, когда все будет хорошо. Только сейчас нужно как следует постараться, прилежно учиться, поступить в университет. А потом все непременно будет хорошо.

Я поступаю в университет и старательно учусь. Потом я уезжаю в Америку и старательно работаю. И вот, кажется, я уже вижу впереди то самое «хорошо», оно так близко, что я могу ухватить его руками. Но неожиданно просыпаюсь от громкого и наглого стука в кабину.

В полудреме я лихорадочно пытался вспомнить, там ли я припарковался и никого ли не запер в ночи. Возле трака стоял мой недавний друг-бульдог, которому я сутки назад сделал тюнинг грузовика, оторвав боковое зеркало. Я медленно открыл окно.

— Выходи, давай поговорим, — прозвучала его американская речь.

— Я тебя отлично слышу и отсюда.

— Нет, выходи! Я вышел к тебе! Стою возле твоего трака, а ты не можешь спуститься? Ты боишься меня?

Рожа у него была больше неприятная, чем пугающая. Я спрыгнул вниз.

— Ты оторвал мое зеркало!

Слава Богу, без прелюдий. Не люблю эти длинные философские разговоры, где каждый только и пытается показать, как он умен и прав, хотя чаще оба ушли недалеко. В своем развитии, конечно же. В этом отношении дальнобои народ простой, без лишних заморочек в голове и вычурных фраз в речи.

— Я заплатил за него, — вспомнил я с грустью, как оторвал от сердца триста баксов.

— Ты бросил мне деньги как шлюхе! Ты даже не вышел и не извинился!

— Послушай, у меня и в мыслях не было тебя обидеть. Я не хотел тебя задевать.

— Не хотел, — ослабил он свой напор, — но задел. Ты должен извиниться.

— Я заплатил тебе наличкой. Тебе не надо обращаться в страховую. Я сэкономил твое время. И заметь, свое зеркало я буду чинить сам, — я показал пальцем на обмотанное изолентой зеркало.

— Америка держится на таких, как я. Тракдрайверы сделали ее великой! Моя страна дала тебе работу. Моя страна заботится о тебе. Где бы ты был сейчас без Америки? Твои деньги, что ты кидаешь мне, дала тебе моя страна. А ты плюешь мне в лицо! Извиняйся! — с каждой фразой на его лице проступало все больше красных пятен, он попеременно тыкал пальцами одной руки то в меня, то в свою волосатую грудь.

По темпераменту я скорее был сангвиником, чувствовал себя спокойно и уверенно, лишний раз стараясь не поддаваться на провокации. Но его слова надавили на самые чувствительные точки. Я в секунду превратился в кипящий чайник со свистящей крышкой:

— Я обидел тебя? Если бы я знал, что под этой дряблой кожей и слоем вонючего жира скрывается такая ранимая натура, я, конечно же, послал бы тебя нахер сразу! Ах да, возвращаю должок! — и я смачно харкнул прямо в его надменную рожу.

Брызги слюны разлетелись по его лицу, но эпицентром стал нос, с которого капли падали вниз, как с тающей сосульки весной. А ведь метил я в правый глаз. С прицелом у меня, и правда, не очень, хвастаться нечем. Он замахнулся кулаком в мою голову, но промазал. Скорость реакции меня еще не подводила. Кроме, конечно, нашей злополучной встречи. «Двинуть бы в его выпирающую челюсть, чтобы она встала на место, может, и мозг туда же подвинет», думал я, но, объективно, был моложе и быстрее. И, очевидно, симпатичнее, хотя не об этом сейчас. Выходил заведомо нечестный бой. Видать, мой спарринг-партнер мыслил так же, отчего побежал в сторону своего грузовика, даже не предприняв второй попытки нанести удар. Я выпрямился, сложил руки в карманы и улыбнулся, провожая его взглядом победителя. «Не сдвинусь с этого места, пока он не уедет. Пусть видит, кто здесь хозяин», думал я. Бульдог открыл дверь кабины, но залезать не стал. Он вытащил биту, развернулся и побежал ко мне. «Твою мать, когда людям объяснят, что признание поражения — это тоже победа?» — мелькнула философская мысль в моей голове. Я запрыгнул в свой трак, завел мотор и дал по газам, не оставляя ему шанса на сатисфакцию. Решив, что больше не хочу внезапных встреч, я свернул с шоссе на небольшую дорогу, предоставляя возможность разъехаться во времени и пространстве нам обоим. Благо времени до выгрузки было достаточно.

* * *

Солнце только стремилось занять свое место на небосклоне, медленно поднимаясь вверх. Вереница нескончаемых полей бежала за грузовиком. Казалось, я герой постапокалиптического мира, где люди прошли все курсы по саморазвитию и духовному просвещению, познали сущность бытия и перестали существовать. Просто за ненадобностью. Духовные коучи, нарубив бабла, напились, перетрахались и умерли от сифилиса, так как врачей и антибиотиков больше не осталось. Они, конечно, сначала пытались лечиться визуализацией, но не помогло. А я так и остался ездить в своем отключенном от общей сети грузовике в поисках таких же непросвещенных ретроградов, как и я.

Через добрый час езды впереди наконец замаячил чей-то кузов. Ради интереса я выжал газ, чтобы поравняться и посмотреть, кто этот одинокий рейнджер. Оказавшись ближе, кузов стал приобретать очертания дома на колесах. Поравнявшись, я увидел счастливую семью — отец за рулем, рядом жена в роли штурмана и дети, машущие в окна и радующиеся тому, что мой грузовик смог разбавить пейзаж скучных монотонных полей. Я помахал им в ответ и скорчил смешную рожу, но потом вспомнил, что из-за разницы в высоте машин они меня не видят. Неожиданно мой взгляд упал на женщину. Ее лицо было спокойным и счастливым. Она мечтательно смотрела вдаль, не отводя глаз от горизонта, а затем обернулась к мужу, взяла его за руку и поцеловала в щеку. Он ответил широкой довольной улыбкой. Я представил, какая у нее, должно быть, теплая и нежная кожа и, должно быть, от нее пахнет легкой парфюмерной отдушкой. И как это, наверное, приятно. В этот момент внутри меня все сжалось, как сжимается вселенная перед большим взрывом. А потом появилась самая настоящая черная дыра, засосавшая в себя всю надежду, что еще теплилась во мне. И вдруг стало так холодно и одиноко, так угнетающе пусто. Остался только один вопрос: буду ли я однажды так же счастлив, как они? Ответ на него я чувствовал, но не знал. А где-то из глубины сознания всплывали корабли мыслей: «Просто ты относишься к тем людям, что рождены страдать. Мир любит гармонию, кто-то должен уравновешивать счастливых. Просто ты не достоин такого счастья, что хорошего ты сделал, чтобы его заслужить?» Это были пиратские корабли. А может, счастье и правда нужно было заслужить? Ведь деньги мы получаем за работу, может, счастье — это тоже своего рода кармическая валюта. Наконец, я выехал на шоссе, где влился в поток других автомобилей. И мыслей.

Я включил ютуб, чтоб отвлечься. Канал был про путешествия. Ведущий рассказывал про Норвегию. В кадре показали летнюю веранду возле кафе, где родители расположились за столиками прямо со своими детьми самых разных возрастов. Все вместе, дружной компанией. В Норвегии не принято оставлять детей с нянями или родственниками, если родителям надо встретиться с друзьями или они хотят посидеть в кафе. Дети всегда часть семьи и поэтому их берут с собой. Какая уютная, должно быть, страна. Никогда не планировал, но вдруг очень захотелось там побывать. Потом показали фьорды. Это такие узкие, извилистые и глубоко врезающиеся в сушу морские заливы со скалистыми берегами невероятной красоты.

Внезапно мои барабанные перепонки задрожали от звука сирены полицейского автомобиля. Я взглянул в боковое зеркало и увидел пикап с мигалками, следующий прямо за мной. Ну какого черта, подумал я, может, у моего грузовика есть какая-то подсветка, которая позволяет безошибочно определять объект для мозгоклюйства.

Я не понаслышке знал, что в этом округе копы безмерно любили свою работу и выполняли ее с особым усердием. Съехав на обочину, я стал ждать. Самостоятельно выходить из автомобиля к полицейскому в штатах — это своего рода изощренный способ самоубийства. Здесь совершенно другое отношение к оружию и для каждого копа ты всегда потенциально вооружен и опасен. А значит каждое твое неловкое движение — сигнал тревоги и повод лишний раз направить на тебя рабочий ствол и прижать к земле.

Ко мне подошел невысокий коренастый мужчина в ковбойской шляпе и солнечных очках, свет, отразившийся от его значка, ударил мне прямо в глаза, отчего я ненадолго зажмурился. Полицейский внимательно посмотрел на меня.

— Добрый день, сэр. Выйдите из машины.

Я открыл дверцу и спрыгнул вниз.

«Сэр» — это то немногое, что нравилось мне в Америке. Я стоял возле своего трака с примотанным на изоленту боковым зеркалом, в старых, растянутых на коленях штанах, от меня воняло потом из-за сломанного кондера и вчерашним бургером из-за моей лени почистить зубы. Да и был бы хоть кто-то, кого смутил мой запах изо рта. На моей футболке в области подмышек были два озера, вышедшие из берегов, хотя если принюхаться — озером там и не пахло. Но я все равно был"сэр".

— Добрый день, — вежливо ответил я. «Сэр» добавлять не стал, хочу ненадолго остаться единственным в нашей компании сэром.

— Что везете?

— Груз, — черт, я уже и забыл, что я везу.

— Я понимаю, что груз. Какой именно?

— Сигареты, — я посмотрел в накладную и протянул документы полицейскому. Он внимательно их изучил, включая фотографию в моих правах.

— Пойдемте к кузову.

Мы обошли трак, фургон был опечатан пломбой. Полицейский сравнил печать и номер с номером в дорожных документах и сказал.

— Camel — хорошие сигареты. Я тоже такие курю.

— Охотно верю, но я не курю.

— Не любишь Camel?

— Нет, вообще не курю.

— Дальнобойщик, который вообще не курит, — он с интересом взглянул на меня и прищурил глаза.

В этот момент я почувствовал себя лабораторной зверушкой, на которую глазеют после опыта, не вырос ли у нее второй хвост или третий глаз.

— Вы попали в аварию? — вдруг спросил он.

— Нет, — твердо ответил я.

Тогда он указал на правый габарит, который был разбит и утопал в хорошей вмятине. Видимо, бита недавнего знакомого все-таки смогла догнать мой трак.

— Это на парковке, не вписался, задел случайно.

— Задели что?

— Столб, но с ним все в порядке. Даже скорую вызвать не пришлось, — решил пошутить я, но тут же понял, что это было опрометчиво.

Полицейский достал рацию и спросил, нет ли данных об авариях, участники которых скрылись с места преступления. Несколько минут мы стояли друг напротив друга в полном молчании. Солнце с удвоенной силой припекало мне макушку, а все потому что волосы черные. Все-таки расизм существует даже в природе. Неожиданно из рации раздался женский голос, который сообщил, что в нескольких километрах к востоку по шоссе произошла авария, но жертв нет и виновных, скрывшихся с места преступления, тоже. Я выдохнул. Шериф вернул мне документы и рекомендовал как можно быстрее починить габариты, так как без стоп-сигнала я представлял потенциальную опасность для участников дорожного движения. Я послушно покивал, улыбнулся и, вернувшись в свой трак, направился к ближайшему автосервису. Изолента, из последних сил державшая боковое зеркало, полностью одобрила мое решение. Близились часы отдыха — время вынужденной стоянки, в этот раз удастся убить двух зайцев сразу.

* * *

Я откатил трак в ближайший сервис и, пока ребята в костюмах братьев Марио исправляли мои ошибки, решил зайти в местный супермаркет, чтобы пополнить свои запасы провизии. Это был сетевой огромный магазин. Даже слишком огромный для этих малолюдных мест. Внутри нескончаемыми рядами стояли стеллажи с товарами, аккуратно разложенными на полках. Я направился в отдел яиц.

Люблю начинать свой день с яичницы. Это своего рода ритуал. Я делаю это каждое утро на моей маленькой кухне из складного приставного к стене стола и переносной конфорки. Сначала я отрезаю кусочек сливочного масла и кладу его на теплую, но еще не раскаленную сковороду, где оно медленно тает, как снег в прихожей, принесенный на подошве башмаков. Дальше я раскатываю его по стенкам посудины и кладу кусочек тоста и бекона. Когда свинюшка начинает потрескивать, я переворачиваю хлеб и мясо и заливаю двумя яйцами. Один желток я обязательно взбиваю вилкой, чтобы он затек в пористую структуру хлеба и пропитал его насквозь, а другой желток остается нетронутым. Особого замысла в этом нет, просто мне так нравится. Получается у тебя сразу два варианта одного блюда. Через две минуты, когда завтрак уже почти готов, солим, перчим, добавляем мелко нарезанный укроп и накрываем крышкой. А еще через две минуты, когда крышка поднимается, кузов заполняет невероятный запах вкусной еды и домашнего уюта. Но не сегодня. Сегодняшнее утро сбило мне все планы.

Конечно, к утру я претензий не имею — оно-то здесь не при чем, а вот к конкретным личностям — да. Вообще мне кажется дико странной привычка некоторых людей винить погоду, или время года, или природные явления в расстройстве своих планов. Такие индивидуумы мне крайне неприятны. Любители затягивать со сменой летней резины на своих авто возглавляют этот список. В декабре снег пошел — вот те на, никогда такого не было и вот опять, кто бы мог подумать. Если ты безответственный или дурак, так ты дурак в любой день календаря. Ни время года, ни погода здесь ни при чем.

Я подошел к прилавку с яйцами. Два стеллажа самых разных — и перепелиные, и куриные, и индюшачьи. И даже маринованные. Их с пивом — самое то. Но так как я почти все время проводил за рулем, для меня они были непозволительной роскошью. Да и вообще, очень многое, если посмотреть на цены, было для меня непозволительной роскошью.

Глаза разбегались от разнообразия упаковок, но вкус почти у всех продуктов был один и тот же — удешевления производства. Напоминал гудрон. Коровы, курицы, овощи — все было выращено на фабриках, практически в стерильных условиях и без лишних расходов. Вместо солнечного света — специальные лампы, вместо сочной зеленой травы — специальный корм. А если все же какой корове удалось за свою жизнь съесть пару травинок, то на коробке обязательно будет написано «natural», и стоить такая коробка будет в два раза дороже. По ощущениям как гудрон с привкусом надежды, что деньги за товар уплачены не зря. Это тебе не бабушкино молоко в трехлитровых банках с марлей на резинке вместо крышек и с запахом самого настоящего лета и самого настоящего детства.

Я загрузил корзину и двинулся к выходу. На кассе полная неприветливая женщина с руками как ноги слона сухо озвучила очередной платеж за подписку на эту жизнь. От упаковки отказался, испугался за свои яйца — те, что купил. Подойдя к стойкам за кассами, где лежали пакеты, скотч и прочий инвентарь, необходимый для безопасной и комфортной транспортировки купленного, я начал раскладывать еду по пакетам. Рядом старушка на вид лет ста трясущимися руками аккуратно расфасовывала купленное. Точнее перефасовывала. Собрать пакеты в первый раз ей помогли сотрудники магазина, но, очевидно, по мнению старой леди товарное соседство было пренебрежительно нарушено. Каждая банка в ее руках выглядела килограмм на пять, хотя весила от силы полкило, а то и меньше. Прежде чем положить продукт в пакет она подносила этикетку практически вплотную к глазам и, выяснив, что это, выбирала нужный бумажный отсек. «Интересно, у нее есть дети? — задумался я. — Тогда почему она была здесь одна? Во времена ее молодости заводить детей вроде еще было в моде. Или эта ранняя версия чайлдфри? Нет, не могу смотреть на эту беспомощность».

— Вам помочь? — поинтересовался я.

— Что? — громко ответила старушка и уставилась на меня.

— Господи, помоги, — сказал я про себя и спросил еще громче: — Вам помочь? Давайте я разложу ваши продукты?

Вдруг автоматические двери распахнулись, как ширмы декораций на театральной сцене, и в зал вошла молодая женщина. На вид ей было лет тридцать. Светлые волосы, аккуратно собранные в хвост, прямые, но приятные черты лица, характерные для типичных американок. Обернувшись в нашу сторону, женщина крикнула:

— Бабушка! — она подошла к нам и, не замечая меня, обратилась к старушке. — Ты же обещала, что ничего не будешь брать! Ты сказала, просто погуляешь по магазину.

— Но здесь все нужное! — возразила старушка.

— Кому нужное? Я только вчера привезла тебе продукты.

— Но этих там не было.

— О мой Бог! Ладно, сейчас найду сотрудника, чтобы помог донести пакеты до машины.

— Давайте я помогу вам, — я решил обратить внимание на себя.

Женщина просканировала меня с ног до головы. Во взгляде мелькнуло пренебрежение. Она натужно улыбнулась и выдавила сквозь зубы:

— Спасибо, не хотим вас утруждать, — и, не дожидаясь моего ответа, она повернулась в сторону зала, ища глазами носильщика.

— Вы не утруждаете, — я снова вернул внимание к своей персоне.

— Спасибо, но для этого есть специальные сотрудники, — ее фраза звучала как очень жирная точка в нашем разговоре.

— Но мне несложно, — я подкатил стоявшую рядом тележку и начал засовывать продукты в пакеты, а загруженные пакеты в тележку.

От возмущения глаза женщины стали размером с крупную монету, над переносицей собрались морщины, а ноздри устремились в разные стороны.

— Но нам не нужна ваша помощь, — свинцовый акцент на слове «ваша» пулей выстрелил мне в голову.

Мой благородный порыв помочь был убит. Американка. Наверняка Нэнси. Нэнси — самое дурацкое американское имя. Я знал целых двух Нэнси. А была бы Даша или Аня, уже мило шли по парковке и болтали о жизни. Но в глазах англосакски я был человеком третьего сорта. Даже не второго. И не я один.

Вообще любой мужчина из России и ближайшего к ней зарубежья не воспринимался как потенциальный сексуальный объект. Об этом не принято было прямо говорить. Это факт, который никто не озвучивал, но все его принимали. Пары типа американка и русский составляли примерно 0,5 процентов из 100 возможных и только подтверждали правило. Мы для них были просто декорациями, выполняющими свою работу. Как, например, гастарбайтеры в Москве. Москвичка вряд ли стала бы рассматривать курьера или таксиста в качестве своего возможного партнера и будущего мужа.

* * *

Я подобрался к границе с Канадой, куда должен был доставить груз. На пограничном пункте, как всегда, была огромная многочасовая очередь из траков, начавшаяся еще за несколько километров. То, как быстро и безболезненно ты пройдешь границу, зависело от одного конкретного человека. И этим человеком был не я, а пограничник. От того случится ли у нас с первого взгляда любовь или неприязнь, зависело, поедет мой трак на сканер или нет. В этот раз мне повезло — уверенный голос, подтянут и хорош собой, молод и амбициозен. И это все было обо мне. Перед моим очарованием не смогли устоять даже холодные сердца госслужащих.

Пока я, заточенный в кабине собственного грузовика, двигался к конечной точке этого рейса, мир вокруг потихоньку сходил с ума. Теперь страна, куда я должен был доставить груз, ввела карантин в четырнадцать дней для всех, кто пересекал ее границу. Вдобавок я должен был сделать тест на въезде и тест через восемь дней после прибытия. И даже если последний тест окажется отрицательным — отсидеть на карантине я должен был все две недели. Непонятно зачем и кому, но должен. К изоляции я был привыкшим, но если бы дело было только в ней. Две недели карантина — это две недели простоя без груза и две недели аренды гостиницы. Хвала небесам, за нее платила компания.

Я сообщил точный адрес своего пребывания, куда и пришли медики на восьмой день. По результатам исследования я не был опасен ни для общества, ни для самого себя. И имел об этом официальное подтверждение с печатью. Несмотря на это, в ближайшие шесть дней я все еще не имел права выходить из своего номера. Абсурдность происходящего зашкаливала и выводила меня из себя. Две недели в камере-одиночке без прогулок на свежем воздухе. Я был пленником сначала грузовика, теперь мотеля, а в целом — капиталистического мира и собственного желания что-то в этом мире значить и представлять.

Меня разбудил телефонный звонок моего мобильного, но я не сразу это понял в три часа ночи. На экране телефона был входящий вызов от мамы.

— Алло, — сонным голосом ответил я, — мам, что-то случилось?

— Дэн, привет, это Олег, ты можешь говорить сейчас?

Сон в секунду отступил.

— Могу.

— Ты за рулем? — уточнил Олег.

— Нет, я в гостинице.

— Это хорошо.

Между нами повисла пауза, он молчал, а я, предчувствуя беду, не хотел ничего спрашивать.

— Тут такое дело, Дэн, — он снова замолчал, — твоя мама в реанимации.

— Она жива?

— Да, — продолжил Олег, — но тебе бы приехать и лучше поскорее.

На этот раз замолчал я.

— Дэн, ты слышишь?

— Да, — тихо ответил я и схватился за голову. — Олег, я на карантине.

— Ты тоже заболел?

— Нет, я просто на изоляции, но я не могу выйти еще шесть дней, — обреченно произнес я, в горле собирался ком из слез, — а потом мне нужно отогнать грузовик обратно в штаты. Это еще два дня.

Слезы катились по моим щекам, их было уже не остановить.

— Дэн, — Олег тяжело вздохнул, — делай, что должен, и приезжай. Все что мы можем сделать, мы сделаем.

— Спасибо, — это все на что у меня хватило воздуха.

Грудь залило раскаленное железо — боль и невыносимая тяжесть. Было невозможно вдохнуть и выдохнуть тоже невозможно. Мне хотелось кричать изо всех сил, но крика не было, был жалкий шепот. Я сел на пол и обхватил колени руками, перекатываясь вперед и назад, думая только об одном: «Пожалуйста, только дождись меня, пожалуйста, только не умирай, пока я здесь. Дай в последний раз почувствовать твое тепло. Я не вынесу объятий с твоим холодным телом».

Но объятий не было, вообще никаких. Мама умерла на следующий день после звонка, через три дня ее похоронили. Еще через четыре я стоял у свежей могилы. Психологи говорят, что степень стресса при миграции равна стрессу при потере близкого человека. Это ложь. Теперь я точно это знал.