Ведьмина звезда. Книга 1: Последний из Лейрингов

Елизавета Дворецкая, 2005

Бывает, что двое могущественных врагов – это лучше, чем один. Если они приходят одновременно и не ладят между собой. Оставив за спиной сгоревший дом и простившись с прежней жизнью, Хагир из рода Лейрингов пытается собрать войско, чтобы вернуть родной земле свободу и величие. Простой воин отправляется в дальний путь, чтобы спасти плененного конунга, еще не подозревая, что приведет в свое племя нового вождя. В походе он встречает Бергвида, законного наследника власти над страной. Но выйдет ли достойный правитель из человека, который вырос в рабстве и всю жизнь копил в сердце злобу на весь мир?

Оглавление

Из серии: Корабль во фьорде

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Ведьмина звезда. Книга 1: Последний из Лейрингов предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Гнев и вражда

и обида не спят;

ум и оружие

конунгу надобны,

чтоб меж людей

первым он был.

Старшая Эдд[1]

И вот первое: наступает

лютая зима, что зовется

Великанская зима. Снег

валит со всех сторон,

жестоки морозы, и свирепы

ветры, и совсем нет солнца.

Три таких зимы идут

сряду, без лета.

Младшая Эдда[2]

Глава 1

Когда Стормунд сын Асколя, по прозвищу Ершистый, разглядел корабль, выходящий из-за мыса навстречу «Бобру», он бурно обрадовался.

— Эй, Хагир! Поди погляди! — радостно завопил он, хотя тот, к кому он обращался, сидел за одним из передних весел прямо у него за спиной. Вцепившись в борт, Стормунд подался вперед, будто не мог утерпеть, пока далекий корабль приблизится. — Задави меня великан, если это не тот стервец Вебранд! Ты погляди! Его «Змей»!

Хагир, высокий парень лет двадцати шести, выпрямился и оглянулся через плечо, не оставляя весла. Узкий и длинный, скамей на двадцать, корабль очертаниями напоминал змея, и на его переднем штевне возвышалась плоская змеиная голова, что указывало на племя граннов. Вид корабля, его парус в широкую красно-зеленую полосу показались знакомыми, но Хагир не углядел в этом ни малейшего повода для радости. На просторах Морского Пути можно повстречать и кого-нибудь поприятней, чем Вебранд Серый Зуб!

— Ведь это он, Хагир, ну, ты скажи! — ликовал Стормунд. — Ребята, глядите! Провалиться мне прямо в Хель, если это не Серый Зуб!

— Похоже, что так! — должен был согласиться Хагир. — Но если ты провалишься сейчас, то попадешь не к Хель, а к Ран.

— Один тролль! — Стормунд возбужденно махнул рукой. — Это он, поганец! Сам идет! Сейчас я ему все зубы повышибаю, и ему, и его «Змею»! Ты смотри! Как парус расправил! Хороша будет для свиней подстилка!

— Бьярта не даст! — возразил гребец с одного из ближних весел, Лейг Остроглазый. — Да один этот парус за половину годовой дани сойдет!

— Так что свиньям придется подождать другой добычи! — со смехом подхватил Альмунд Жаворонок, подвижный светловолосый парень. Ему уже виделись грозно оскаленные свиные рыла, увенчанные блестящими шлемами, и он мотал головой от хохота, налегая на длинное весло.

Хагир не смеялся, так что Альмундово остроумие частично пропало даром. То и дело он оборачивался и, щурясь, вглядывался в «Змея». На встречном ветре тот быстро приближался, и становилось ясно, что Стормунд не ошибся. Уже было можно узнать и самого Вебранда Серого Зуба, его невысокую, коренастую фигуру и круглую большую голову с прядями полутемных-полуседых волос на плечах. Вот обернулся к хирдманам, призывно взмахнул кулаком — как видно, произносит примерно те же речи, что и Стормунд.

— Сворачивают парус! — Вожак «Бобра» радостно грохнул кулаком по борту. — Думают драться! Еще бы! Знает, поганец, что я его просто так не отпущу! Тут он мне ответит за Тресковый фьорд!

Хагир обернулся к кормчему и свистнул; «Бобер» повернул к берегу, на сближение со «Змеем».

— Смотри, как сидит! В воде по самые щиты! — Бранд Овсяный привстал на скамье, оглянулся и вытянул шею. — То ли полгода не вылезает из воды, то ли набит разным добром!

— Этот Вебранд тоже не промах — не упустит случая поживиться! — заметил Ранд Башмак. — Зря он, что ли, тогда, ну, в Тресковом фьорде… Уж этот умеет прихватить чужое добро!

— А теперь его добыча будет наша! — грозил Стормунд. — И он сам в придачу!

От нетерпения Стормунд даже притопывал: еще утром он и думать не думал ни о каком Вебранде, но внезапная встреча напомнила обидное прошлогоднее происшествие, когда Вебранд Серый Зуб ограбил один торговый корабль, кое-какой товар на котором принадлежал Стормунду Ершистому и должен был принести очень нужную прибыль! И об этом наглого граннландца поставили в известность! Но он и не подумал поукоротить свои загребущие руки, а потом еще болтал по всему Морскому Пути, что, мол, пусть каждый сам оберегает свое добро, а если кто не может, то он, Вебранд, тут не виноват!

— Ты бы отпер сундук! — намекнул Хагир своему вождю, который в предвкушении долгожданной расправы с обидчиком потирал широкие ладони.

— Видишь, как забегали! — радостно приговаривал Стормунд, прямо-таки пожирая взглядом «Змея». — Не ждал я такой славной добычи! Все видите! А Бьярта еще говорила, что этим летом нам едва ли повезет! Руны, руны раскидывала! Удача посильнее всяких рун!

— Птица на крыше! — буркнул себе под нос Торд кормчий, но тихо: Стормунд Ершистый не знал сомнений и всякую птицу на крыше, если она была ему нужна, уже видел у себя в руках.

Впрочем, довольно часто он оказывался прав, потому что силой и отвагой боги его не обделили. «Удача любит тех, кто за ней бегает!» — говорил он. Сидеть дома подолгу он не любил и теплое время года проводил в походах. Усадьбой правила его жена, Бьярта, бывшая куда осмотрительнее мужа. Большого богатства у них не водилось, но все же на западном побережье Квиттинга, разоренном семнадцатилетней войной с фьяллями, хозяева усадьбы Березняк считались людьми с достатком: они содержали дома дружину в двадцать человек и еще столько же нанимали на время каждого похода, а на пиры Середины Зимы собирали в гости всю округу. Но, как ни старалась Бьярта, ежегодную дань фьяллям удавалось выплачивать с большим трудом. Нынешний год не был исключением, поэтому потеря товара в Тресковом фьорде показалась ощутимой, а возможность рассчитаться с обидчиком и малость поживиться за его счет — желанной и ценной.

— Я ему покажу, кто такой Стормунд Ершистый! — радовался предводитель «Бобра», отперев сундук на носу и с грохотом выбрасывая на днище мечи, боевые топоры, шлемы хирдманов. — Не уйдет!

Насчет этого Стормунд мог не беспокоиться: Вебранд Серый Зуб пользовался довольно-таки дурной славой, но никто еще не говорил, что он бегает от боя. Оба корабля стремительно преображались: крыло цветного паруса было свернуто, разноцветные щиты с бортов перешли в руки дружины, за щитами поблескивали клинки мечей и секир. Головы украсились шлемами, наконечники стрел уже шарили по воздуху, выбирая цель.

Стормунд Ершистый с большим красным щитом стоял на носу и выглядел грозно. В расцвете сил — ему сравнялось тридцать семь лет — он был высок, крепок и производил весьма внушительное впечатление. Плохо чесанные пряди густых темных волос свисали из-под шлема с золочеными накладками — шлем этот Стормунд раздобыл в прошлогоднем походе, доказав тем самым, что правду о своих подвигах говорит чаще, чем хвастает. (Бьярта зарилась на эти золоченые накладки, мечтая сделать из них наплечные застежки для платья, но Стормунд не уступил: мужчина в бою должен выглядеть как следует!) Верхнюю половину лица прикрывала железная полумаска, и сквозь нее серые глаза Стормунда, блестящие в предвкушении близкого боя, тоже выглядели стальными. От нетерпения он раскраснелся и подрагивал, как ураган, зажатый в кулак.

— Эй, что это за козявка плывет мне навстречу? — заорал Стормунд, едва дождавшись, пока корабли сблизятся на расстояние голоса. — Что за букашка тут барахтается? Такую козявку надо проучить!

— Плохая же у тебя память, Стормунд Ершистый, если ты меня не узнал! — раздался в ответ скрипучий, неприятный голос. — Ну да ничего, бывает! После нынешней встречи ты меня запомнишь и уж больше никогда ни с кем не спутаешь!

— Память у меня хорошая! — рявкнул в ответ Стормунд. — Я-то помню, как подло ты себя вел в Тресковом фьорде!

— Ну, поведи и ты себя подло, если так считаешь, я не обижусь! — посмеиваясь, позволил ему Вебранд. — Не думаю, что тебе придется потом рассказывать об этом, так что бояться нечего!

— Кто боится? — с вызовом гаркнул Стормунд и крепче сжал рукоять секиры, так что костяшки пальцев его смуглой руки побелели. — Уж не мне тебя бояться, оборотень!

— Конечно! Дурак никогда не боится заранее. И это его счастье.

— Сейчас увидим, кто из нас дурак!

Обвязывая длинные темно-русые волосы ремешком, чтобы не мешали, Хагир щурился, оценивая противника. Человек пятьдесят будет, а у квиттов тридцать девять, да сам вожак стоит троих, да борт у «Бобра» выше — ничего, прорвемся. Дружина сыта по горло насмешками за Тресковый фьорд, а хороший парус ой как пригодится… Да и одолеть Вебранда Серого Зуба — подвиг, достойный последнего из Лейрингов!

Последним из рода Лейрингов, или Южных Лейрингов, как их знали когда-то по всему полуострову, был он сам. И хотя Хагир сын Халькеля в дружине Стормунда Ершистого получал еду, одежду, долю в добыче и эйрир серебра в год наравне с прочими хирдманами, сам Стормунд уважал его за знатность рода, намного превосходящую его собственный, за ум, отвагу и твердость, вполне достойные этой знатности.

«Змей» и «Бобер» стремительно сближались, с той и другой стороны уже держали наготове железные крючья. Лучшие воины собрались на носах обоих кораблей, за спинами вождей. Полоса воды быстро сужалась, волны между кораблями кипели, кидались туда и сюда, как тролли под ногами двух великанов, вышедших на смертный бой. Где-то внизу ждала с сетью наготове великанша Ран, хозяйка всех утонувших.

Вебранд взмахнул мечом: со «Змея» разом сорвалось два десятка стрел, свистящим роем рванулось к «Бобру» и с треском впилось в подставленные щиты. Тут же щиты опали, как убитые, из-за них взметнулись приготовленные квиттами луки и мигом пустили стрелы, пока граннландцы не успели выстрелить по второму разу.

— Тюр и Глейпнир! — ревел Стормунд боевой клич племени квиттов, некогда славный победами. — Да славься Всеотец!

Морда «Змея» с набитыми в деревянную пасть черными железными зубами смотрела прямо в лицо; Хагир метнул копье, целясь не в Вебранда, которого прикрывали двумя щитами хирдманы, а в мощного бородача рядом; тот не ждал такой чести и не успел закрыться. Вбитое в грудь копье отшвырнуло его от борта, тело придавило несколько человек из стоявших позади. Квитты торжествующе закричали, и Хагира пронзило ликование — хорошо начали!

С тяжелым деревянным треском борта кораблей ударились один о другой. Свистнули огромные железные крючья и с хрустом впились в борта: «Бобер» и «Змей» вцепились друг в друга зубами и стали одним полем битвы. Нестройная волна криков взмыла над водой, и два человеческих вала рванулись навстречу.

Борт «Бобра» был выше, и дружина квиттов хлынула на врага сверху вниз, как с горы. Стормунд прыгнул первым, красным щитом смяв и отбросив ожидающие его клинки, и пошел рубить секирой, добираясь до Вебранда, который теперь, стоя на носу «Змея», остался у него за спиной. На носах кораблей битва теснилась бурно и беспорядочно, в общей свалке своих и чужих едва удавалось поднять руку для хорошего замаха, и иной раз противникам приходилось вместо ударов обмениваться только бранью и толчками.

Зато в середине, возле мачты, у Хагира с десятком хирдманов имелся простор. Гранны были отлично вооружены и неплохо выучены, их не смутили сила и стремительность натиска. Мечи квиттов были встречены плотным строем щитов, что норовили прижать врага к борту, и квиттам пришлось потрудиться, чтобы дать размах своему оружию. Хагир первым проломил стену щитов: его секира с такой мощью ударила в лоб гранна, что продавила шлем и отбросила того к другому борту. Всплеск торжества, порыв — вперед; мимо свистнуло копье, Торд кормчий упал, и некогда осознать потерю…

Ликующий рев впереди — Стормунд добрался до Вебранда. Секиры он уже лишился, вместе с половиной чьего-то черепа отправив ее за борт, и теперь бился мечом. Казалось бы, что за противник — невысокий, приземистый Вебранд — для «урагана в кулаке»! Но сила Вебранда оказалась как нить клубка, что катится по полу и безостановочно разматывается — дальше и дальше, без конца! Стормунд рубил яростно и неудержимо, доверяясь слепой волне боевого азарта, но половина его ударов проваливалась в пустоту, а половина оказывалась отбита. Не дрогнув под мощным напором, Вебранд ловко уклонялся, заставлял противника терять силы попусту, а сам наносил удары точно, хладнокровно и действенно. Его стальной клинок, который он звал Серым Зубом, кусал быстро и точно.

Два намертво сцепленных корабля качались на волнах, волны слизывали с бортов потеки крови, тела с раскинутыми руками летели за борт и исчезали в воде. Лязг железа и крики отражались от близкого каменистого берега, терялись между деревьями на склонах гор. И старые ели равнодушно смотрели на кровавое кипение битвенного котла.

Дикий вой вдруг взвился над морем, взлетел, как стрела, пущенная прямо в небеса. Хагир оглянулся, и в глазах его отпечаталось, резкое и невероятное, как бывает только во сне: Стормунд, изумленный и сбитый с толку этим воем, застыл, прикрывая грудь поднятым клинком. А Вебранд вдруг прыгнул вверх и вперед, с троллиным проворством, сам как кулак невидимой руки, и обеими руками обрушил свой Серый Зуб на голову Стормунда. Из-под оковки шлема хлынул ярко-красный поток, залил и обезобразил лицо. Кровь заструилась по темной бороде Стормунда, закапала на грудь, и клинок в руке склонился вниз, опустился, выпал на днище корабля… И сам Стормунд упал, огромный и тяжелый, как великан, и беспомощный, как камень, а вокруг него нет никого из своих…

Сильный удар обрушился откуда-то сбоку, рука Хагира сама дернулась и подставила щит, но потрясение его было так велико, что Хагир не успел собраться и не удержался на ногах. Деревянный борт будто сам рванулся к нему, больно ударил по боку. Локтем оттолкнувшись от борта, Хагир успел вскинуть вторую руку с мечом, выпрямиться и отбить новый удар. Вскочив на скамью, чтобы иметь больше простора, он замахнулся и ударил кого-то из граннов по голове; клинок скользнул по шлему, голова отшатнулась, а с другой стороны к Хагиру метнулось острие копья. Хагир не видел его, но кожей ощутил его хищное змеиное движение; он рванулся, стремясь уйти из-под удара, и вдруг корабль сильно качнулся, борт ударил сзади под колени, и скамья сама вывернулась из-под ног. А может, и не корабль качнуло, а в голове у Хагира от напряжения вскипела кровь — и холодная пропасть распахнулась внизу и сомкнулась вокруг.

Хагир очутился в воде; меч выскользнул из руки и пропал, но щит, к счастью, оказался под ним, иначе, оглушенный, он мог бы разом пойти ко дну. Вода мигом отрезвила и заставила бороться за жизнь; Хагир вынырнул, вдохнул; перед глазами мелькнул темный борт корабля, волны толкали к нему. Хагир погреб прочь; в голове гудело, в глазах мелькали пятна, вода облизывала лицо и мешала дышать.

Стормунд Ершистый лежал у ног Вебранда, гранны уверенно очищали «Бобра» от людей. Иные прыгали в воду и пытались уплыть, иные сдавались: после гибели вожака рассчитывать было не на что.

— Эй, ребята! — радостно закричал своим людям Вебранд. — Поймайте-ка мне вон того, длинноволосого: сдается мне, эта рыбка чего-нибудь да стоит!

Застучали секиры: гранны вырубали крючья, освобождая «Змея». Часть дружины осталась на «Бобре» присматривать за пленными, которые сбились в кучу у мачты, остальные разобрали весла. На легкой волне «Змей» двинулся вслед за Хагиром. Наполовину оглушенный, тот плыл в открытое море, не видя этого, он лишь бессознательно стремился оказаться подальше от корабля. Плыть было тяжело, мокрая одежда сковывала движения. Когда сверху вдруг упала сеть, Хагир даже не понял, что это такое. Он забился, как рыба, и чуть не пошел ко дну, но трое граннов спрыгнули в воду и, подцепив сеть тем же железным крюком, помогли поднять его на борт.

Хагир упал на днище «Змея», ударился головой о край скамьи. Сквозь огненные пятна в глазах и напористый шум крови в ушах он даже не мог разобрать, что с ним происходит.

— Пусть так и лежит, — проскрипел над ним голос Вебранда. — Нет, пока не распутывай! Правь к берегу, ребята. Там посмотрим, что за птицу-рыбу мы поймали!

Длинный летний день шел к концу, между стволами берез на опушке уже висели густые серые сумерки, пламя костра делалось все более и более плотным и ярким. Оба корабля, с изрубленными и залитыми кровью бортами, были вытащены на берег и стояли рядом, как братья. Но участь их хозяев оказалась различна: усталые и довольные гранны сидели вокруг костра и варили кашу в большом железном котле, а усталые и подавленные квитты лежали на жесткой каменистой земле чуть поодаль. Несколько тяжелораненых стонали в забытье, но перевязать их пока не получалось: победителям было не до того. От дружины Стормунда Ершистого осталась едва половина.

Хагир, с которого сняли сеть, заменив ее веревкой, то и дело поглядывал на опушку смешанного, елово-березового леса. Возле него на берегу лежали связанными тринадцать человек, да сам он четырнадцатый. Не может быть, чтобы из дружины «Бобра» больше никого не осталось! Было тридцать девять человек, не считая самого Стормунда. Ближе к воде гранны сложили убитых, и в квиттинской куче оказалось восемь или девять тел, точнее Хагир со своего места не мог рассмотреть. Когда мертвые лежат вместе, вообще трудно определить, где чья рука, нога, спина, голова… Он никого не мог узнать, и от этого боль потери пока не ощущалась. Но это же и давило: люди, знакомые, как братья, вдруг стали неразличимыми, неузнаваемыми, не людьми вовсе… Война была младше Хагира всего на девять лет, он нагляделся на мертвых, но все никак не мог привыкнуть.

Значит, восемь убитых (он предпочитал думать, что все же восемь, а не девять), четырнадцать пленных, — выходит двадцать два. Даже этот простой подсчет давался Хагиру с трудом, и он старался думать спокойно, чтобы не ошибиться. Где-то должны быть еще семнадцать человек. Не провалились же они сквозь землю… То есть воду.

Кто-то мог спрыгнуть с корабля и доплыть до берега. Сейчас не зима, Середина Лета миновала совсем недавно. Если только они соберутся вместе… Хагир только и думал, что об этих семнадцати, и каждый миг ждал, что они так или иначе дадут о себе знать. Конечно, граннов гораздо больше — у трех костров расположилось человек сорок. Но смелый, как известно, добьется победы и неточеным мечом. А в смелости товарищей Хагир не сомневался. Как и в том, что сам на их месте непременно постарался бы что-нибудь сделать. Вразуми его Один плыть не в море, как слепой щенок, а к берегу… Альмунд Жаворонок… Среди пленных его нет и среди мертвых не видно. Альмунд живучий…

— Альмунда не видел? — Хагир незаметно толкнул плечом Лейга, лежавшего рядом с ним.

Лейг шепотом взвыл. Скосив глаза, Хагир увидел, что весь бок у того залит засохшей кровью, а на уровне локтя набухает совсем свежее красное пятно. Фенрир Волк!

— Глубоко? — шепнул Хагир.

Лейг со свистом втянул в себя воздух.

— Я его… видел… В воду… Был живой… — с перерывами прошипел он, отвечая на вопрос об Альмунде. — Еще Стормунд был…

— Стормунд живой, — ответил Хагир. — Вон он.

В самом деле, квиттинского вождя гранны положили отдельно от мертвых и перевязали ему голову, что мертвецу, понятное дело, ни к чему. Когда его перенесли на берег и сняли с него шлем, оказалось, что череп у него цел, а кровь хлещет из раны над бровью. Вебранд распорядился его перевязать и даже наломать лапника на подстилку.

— Люблю таких врагов! — громко рассуждал он. — До чего весело глядеть на их ужимки, хе-хе! С этим Одином сражений[3] мы еще не раз повеселимся! Может быть.

Безусловно, Хагир обрадовался, что его вожак жив — за восемь лет в его дружине он привык к Стормунду и его семейству как к родным. Именно поэтому он даже не удивился, заметив, что Стормунда перевязывают: в смерть близкого человека так же не верится, как в свою собственную. Но предполагать, что же их ждет, Хагир был не в состоянии: голова казалась похожей на железный котел — тяжелая, а внутри пустая. Веревка впивается в онемевшие запястья, лежать на камне неудобно и больно, мыслей никаких. Только ждать, чем все это кончится. Великий Один, не отвернулся же ты от последнего из Лейрингов навсегда? Гороховой кашей с салом пахнет… От запаха еды сразу стала ощутима жуткая пустота в желудке, но при том не менее жутко замутило. Воды бы…

Хагир закрыл глаза, но тут же открыл опять: шум и говор от костра приблизились. Вебранд Серый Зуб покончил с кашей и теперь хотел осмотреть свою живую добычу. Кое-кто из его людей пошел за ним, остальные наблюдали от костра: было еще достаточно светло.

— Ну, вот, — сипло шепнул кто-то рядом.

Отталкиваясь плечом от земли, Хагир попытался сесть, но собственное тело казалось тяжелым, непослушным и разболтанным, как мешок с камнями. Однако встречать Вебранда лежа он не собирался, и к тому времени, когда тот дошел до него, Хагир уже сидел на земле, потряхивая головой, чтобы отбросить с лица грязные и мокрые волосы. Подсохнув, одна прядь прилипла к щеке, и стряхнуть ее не удавалось. Хагир терся щекой о плечо, глядя на приближающегося Вебранда. В сумерках, при взгляде снизу, тот казался каким-то горным великаном. Хагир смотрел на него со злобой: такое жестокое и неопровержимое поражение он переживал, пожалуй, впервые в жизни и воспринимал его скорее с досадой, как недоразумение, чем с горечью и страхом. Не верилось, что он в руках врага и совсем ничего не может сделать. Подумалось: «Хорош же я сейчас! От вида такой „добычи» испугаться можно!»

Но Вебранд не испугался.

— Ну, что, в глазах прояснилось? — ехидно спросил он, остановившись над Хагиром с небрежно-гордым видом, расставив локти и засунув большие пальцы рук за пояс. — Теперь отличаешь море от берега? Хе-хе! Нет, ты бы поглядел, как ты плыл!

Хагир молча смотрел ему в лицо снизу вверх, и почему-то главным его впечатлением было: до чего же скрипучий и противный смех у Вебранда Серого Зуба! Прямо как у старухи. Ядовитый, ехидный… С виду в нем не заподозришь известного всему Морскому Пути бойца: вполне обыкновенный человек от сорока пяти до пятидесяти лет, среднего роста и не слишком могучий, веки лениво полуопущены, нос широкий, с вогнутой спинкой и смешно приподнятым кончиком. Короткая бороденка на щеках совсем побелела, на подбородке сохранилось пятно темных волос. Длинные полуседые волосы были сзади связаны в хвост, доходивший до лопаток, серый, пышный и напоминавший волчье «полено». Вид, в общем-то, заурядный и даже простецкий, но подозревать Вебранда в простоте не приходилось, и эта обманчивость казалась жуткой, как оборотничество. Именно такая-то мнимо простодушная ехидна и способна на любые причуды, до которых иной грозный воин вроде Стормунда никогда не додумается. Например, поймать живую гадюку и… Ну его.

— Так… — Вебранд окинул пленников взглядом и мгновенно пересчитал их. — Четырнадцать. Да ваш неудачливый вожак — пятнадцать. Если за каждого взять по марке серебра, будет пятнадцать марок. Так?

— Не каждый день… — хотел сказать Хагир, но вместо голоса из горла вырвался какой-то невнятный хриплый рык. Судорожно кашлянув и сглотнув, он упрямо начал сначала: — Не каждый день встретишь человека, умеющего так хорошо считать.

— Ась? — Вебранд с преувеличенным вниманием наклонился к нему.

Сейчас Хагир во всех мелочах видел его лицо с бледной кожей и все не верил, что это не дурной сон. Глаза серые, водянистые, взгляд кажется неуловимым и каким-то расплывчатым, как будто глаза повернуты к тебе обратной стороной. Может быть, Вебранда и не зря зовут полуоборотнем… Ну, еще бы! Если кто-то тебя победит, то поневоле увидишь в нем мощь великана с мерзостью тролля.

Вебранд тоже разглядывал пленника — продолговатое лицо с прямоугольным широким лбом, с высокими скулами, как у многих квиттов. На переносице маленькая горбинка от старого перелома: в дружинах такую найдешь у каждого второго. Густые черные брови, а взгляд напряженный и скрыто-негодующий: как же, меня, такого доблестного, поймали сетью, как селедку!

— Надо же, какой ты смелый! — насмешливо восхитился Вебранд. — На Квартинг, на рабский рынок, не хочется? А? Есть у меня там один хороший приятель, Сэбьёрн Говорун, так он торгует рабами с большим размахом — завезет вас в такие земли, где люди с тремя ногами и двумя головами. А? Хочешь?

— Конечно, это любопытные места, — хрипло, но вполне спокойно заметил Хагир. — Не каждому повезет забраться так далеко.

Сейчас ему очень хотелось, чтобы трехногие люди оказались пьяными выдумками, но неприятная возможность проверить самому делалась все ближе.

— А может, не возиться? — сам у себя спросил Вебранд. — Лучше посадить вас в рядок и всем посшибать головы — простенько и быстро. А? Знаешь, был один такой конунг: он тоже попал в плен вместе с дружиной и попросил, чтобы его людей выстроили в ряд и отпустили потом всех, мимо кого он успеет пробежать с отрубленной головой. Не помнишь, сколько шагов он успел сделать?

— Десять, — ответил Хагир. Эту сагу он слышал еще в детстве, и не Вебранду было состязаться с одним из Лейрингов в знании древних героев. — А знаешь еще про одного, который считал серебро, когда ему вздумали отрубить голову?

— И голова сказала: «Десять»! — Вебранд пригнулся, хлопнул себя по бедрам и захохотал.

Его смех так неприятно резанул слух, что Хагир закрыл глаза. Нет смысла испытывать твердость его духа такими разговорами: он так отупел от усталости, что просто не может взять в толк: к нему и к его собственной голове все это имеет удручающе-прямое отношение.

— А ты крепкий парень, как я погляжу! — заявил Вебранд, отсмеявшись. — Откуда взялся на вашем паршивом Квиттинге такой сведущий в древних сказаниях и твердый духом герой? Прямо Гуннар в змеином рву! Кто ты такой? Уж не брат ли ты этому шумному дураку?

— Нет. — Хагир мотнул головой и невольно поморщился: изнутри в лоб толкала сильная боль. — Я — Хагир сын Халькеля. Из рода Лейрингов. Слышал?

— Как не слышать? — Вебранд обрадовался, как будто речь шла о его собственной родне. Понятное дело, знатность пленника прибавляет чести победителю. — Род последнего конунга квиттов, как не слышать? Гримкель Черная Борода хоть и не самый славный конунг, но последний — такого будут помнить! С чего же ты взялся служить этому морскому быку? — Он небрежно кивнул туда, где лежал Стормунд. — Неужто получше не нашлось? Такой знатный человек может служить только конунгу? А?

— Ничего подобного. На службе у конунга я бы чувствовал себя униженным. А служба простому человеку унизить меня не может. Там я всего лишь беднее… Не настаиваю, чтобы ты это понял.

— Хе-хе! — Вебранду было очень весело. — Да ты никак считаешь меня дураком? Зря, зря! Я как раз очень все это понимаю! Хочешь жить? — Вебранд с любопытством заглянул в лицо Хагиру, будто спросил о чем-то очень забавном и необычайном.

— Я мало видел таких, кто не хочет, — прямо ответил Хагир. — И я хочу. Но это не значит, что я приму свою жизнь в подарок от кого попало. Не знаю, стоит ли твой род того, чтобы я принимал от тебя такие дорогие подарки?

— Э, да ты горд, как сам конунг! — воскликнул Вебранд и сел на камень. Поёрзал, устраиваясь поудобнее, как будто намеревался беседовать до утра. — Вернее, как пятнадцатилетний сын конунга, который пошел в свой первый поход без воспитателя, оказался разбит и теперь предпочитает смерть, лишь бы не показываться на глаза дочке своей кормилицы… А тебе вроде больше пятнадцати?

— Мне двадцать шесть. А в свой первый поход я пошел в одиннадцать. Так что детское самолюбие я давно уже пережил.

Вебранд смотрел на него, вычисляя года и вспоминая, что происходило пятнадцать лет назад. Хагир молчал, не трудясь ему помогать. Любопытно, где обретался сам Вебранд тогда, пятнадцать лет назад? Той осенью, когда фьялли захватили Острый мыс и сестра Борглинда послала Хагира предупредить Гримкеля конунга. Он сделал все, что было под силу одиннадцатилетнему мальчику: выбрался из усадьбы, добежал до Лисьего мыса, обменял золотое кольцо на лошадь и один, без провожатых, доскакал до Ступенчатого перевала, где родич Гримкель ждал врага в засаде — не зная, что враг тем временем приготовил ему засаду в его собственном доме! И если несколько дней спустя Гримкель конунг отдал меч фьялльскому ярлу, Хагир не был в этом виноват.[4] И тогда же он ушел с Острого мыса вместе с теми, кто отдать оружие не пожелал. В одиннадцать лет он уже знал, какой выбор должен сделать мужчина из рода Лейрингов. Так что, если эта странная беседа и кончится отделением его головы от тела, ему нечего бояться смерти. Он заслужил право сидеть в палатах Властителя, и его предки не будут его стыдиться. Но… Хагир сжал губы, как от боли. Если он сейчас погибнет, то род Лейрингов останется неотомщенным навеки. О них так и будут рассказывать: пропали… вымерли… Если вообще не забудут их.

А вслед за этим, как на веревочке, пришло и поистине жуткое ощущение. Шелест березы на опушке, свежий запах летних трав… Одуряющий запах, на память приходят празднества Середины Лета, вечерние пляски возле костров, песни и бочки с пивом прямо на земле, смех женщин, блестящие глаза девушек. И волосы у них как эти летние травы — густые, прохладные и душистые… Дым от костра, скрип песка под ногами людей, плеск волны в прибрежных камнях. Душистое тепло летнего вечера и прозрачные, ненастоящие, шутливые сумерки, когда кажется, что весь мир принадлежит тебе… Ощущения жизни вдруг вскипели и переполнили все существо Хагира с такой дикой, всепоглощающей силой, что от неудержимого желания жить защипало глаза. Чего еще не хватало! Злясь на себя, Хагир сжал зубы, чтобы загнать это желание жизни опять в глубину, задавить, хранить тупую невозмутимость, не хотеть, быть бревном — бревну умирать не страшно!

Хагир опустил голову, чтобы Вебранд не увидел его внезапно ожесточившегося лица и не догадался о его чувствах. А то будет потом рассказывать, что последний из Лейрингов расплакался и просил о пощаде… Не дождешься, троллиный выкидыш! Мысль о чести рода помогла Хагиру взять себя в руки, и он поднял голову, глядя перед собой спокойно, лишь чуть более озлобленно, чем раньше. Но злость перед лицом врага не опозорит.

— Значит, чтобы тебя помиловать, я недостаточно знатен! Хе-хе! — Не выдавая, вспомнил ли чего-нибудь, Вебранд покрутил головой. — А чтобы убить тебя, мне, выходит, знатности хватит? Ты так рассуждаешь?

— Меня убьет судьба, а не ты. — Хагир с трудом повел плечом, затекшим под крепкой веревкой. — Бывало и хуже. Был, я слышал, один конунг, которого в звериной яме обезглавил раб. Но от этого конунг не перестал быть конунгом, а раб — рабом.

— Ну, уж это ты хватил! — оскорбленно прикрикнул Вебранд. — Мой род, конечно, не давал Морскому Пути конунгов, но и рабов среди нас не было! И не будет! Мой отец был оборотнем! — с заметной гордостью выложил граннландец. — Такого и у Лейрингов не бывало, а? Каждую ночь мой отец становился волком, хотел он того или нет. И убегал в лес. Он разогнал народ со всей округи, так что его стадам было где пастись. Его все боялись и платили ему дань, а нашу округу так и звали — земля Ночного Волка.

— Трудновато, я думаю, ему было найти себе жену, — поддразнил Хагир.

— Он их добыл пять или шесть, — ворчливо просветил Вебранд. — Правда, из детей выжил я один.

— Это, конечно, большая удача! — устало сказал Хагир и уточнил: — Что только ты один.

— Хе-хе! А ты мне нравишься, парень! — Вебранд наклонился со своего камня и похлопал Хагира по плечу. Рука у него была очень тяжелая, и обессилевший Хагир покачнулся. — Твоему горластому вождю не слишком повезло с умом, но с дружиной ему повезло. Хотел бы я знать, будешь ли ты ему верен, если я тебя отпущу?

Хагир промолчал. Мелькнула смутная мысль, что Вебранд хочет переманить его в свою собственную дружину. Да нет, не то. А сомнение в его верности вождю надо считать оскорблением. Едва ли это спрашивается всерьез. Но намек на возможную свободу подействовал сам по себе: внутри души как будто раскрылись какие-то ворота, загоняемая вглубь жажда жизни вдруг прорвалась, душу залило ликование, кровь побежала быстрее. Хотелось дышать глубоко и жадно, точно предстояло набраться сил на всю предстоящую долгую жизнь.

— Если твоего вожака отвезти на Квартинг, там мне за него дадут полторы марки, не больше, — рассуждал Вебранд. — Я придумал получше. Я продам его собственной родне. Смогут они набрать десять марок серебра?

Хагир неопределенно двинул бровями. В усадьбе Бьёрклунд не набралось бы и двух. Но говорить об этом не стоит. Что такое две марки серебра по сравнению с целой жизнью?

— Я отпущу тебя, если ты пообещаешь привезти мне выкуп за него, — продолжал Вебранд. — Десять марок. И забирай своего крикуна. А если денег нет, то привези мне его дочь. У него есть дочь?

Хагир мотнул головой.

— А жена?

— Жена есть. Молодая и красивая.

— Ну, тогда жену! — Вебранд с довольным видом хлопнул себя по коленям и захихикал. — Тоже подойдет. Если не врешь, что молодая и красивая.

— И не думаю. Но только об его жену ты можешь обломать зубы.

— А это мы посмотрим! — радостно пообещал Вебранд и махнул своим людям: — Развяжите его!

Сразу двое граннландцев присели возле Хагира и принялись распутывать веревки.

— Я думаю, ты меня не обманешь, — рассуждал их вожак. — Знаешь, где меня найти? Моя усадьба в четырех днях пути от Драконьего фьорда на восток, если с попутным ветром, а на веслах все восемь будет. Спросите там — Вебранда, сына Ночного Волка, каждый пень знает! Я подожду до Середины Зимы. А если до тех пор выкупа не будет, твой славный хозяин поедет на рабский рынок. Ох, за полгода он сожрет столько, что полторы марки себя не оправдают!

— Так или иначе, к Середине Зимы я успею, — заверил его Хагир, сидя на земле и неловко потирая затекшие руки.

Отчего же не успеть? Хагир не представлял, где возьмет десять марок серебра, но сейчас эта задача не омрачала его радости. Заново обретенная жизнь показалась прекрасной, свежий воздух летнего вечера сам лился в грудь, все казалось возможным. Что может быть трудного для человека, у которого голова на плечах и руки развязаны? Поднявшись, Хагир покачнулся: голова стремительно поехала по кругу, ноги казались чужими и деревянными. Какой-то граннландец, снисходительно смеясь, подхватил его под локоть, и Хагир сам готов был смеяться над собой. Сдерживался он только из-за того, чтобы Вебранд не увидел его веселья.

Десять марок серебра — какая ерунда! Отчего же за целых полгода не раздобыть каких-то жалких десять марок, если ты живой?

В один из последних дней «жаркого месяца»[5] в усадьбу Бьёрклунд явился гость. Стоял теплый полдень, все двери в доме держали открытыми, так что без огня было светло и ветерок заносил даже в девичью запах близкого моря. Хозяйка с сестрой кроили рубахи; услышав со двора крики, что кто-то едет, Бьярта и Тюра разом вскинули головы и глянули друг на друга.

— Едет! — взволнованно повторила фру Бьярта. — Едет, кто-то едет, ты слышишь? Новости! Это наши новости едут!

Бросив ножницы, Бьярта бегом кинулась из девичьей, задела кусок полотна и сбросила его на земляной пол, но даже не оглянулась. Это она-то, прилежная и бережливая поневоле хозяйка Березняка! Каждый день они с Тюрой вынимали руны,[6] и вот сегодня им были обещаны новости. Тюра подхватила с пола недокроенный клин, бросила его обратно на стол и побежала за старшей сестрой.

Усадьба стояла на высоком пригорке, и от ворот открывался широкий вид. С одной стороны луговина кончалась склоном, позади которого блестела вода Березового фьорда — под склоном на отмель вытаскивали корабли, и там же стоял, невидимый отсюда, корабельный сарай. С другой стороны тоже тянулись пастбища и упирались в дальний лес на холмах. Над береговым склоном вдоль рассыпанных больших и малых валунов тянулась натоптанная тропа, взбиралась на пригорок к усадьбе, петляя между тонкими редкими березками. Собственно, никакого березняка, кроме этих березок, возле усадьбы Бьёрклунд не было, но благодаря им название держалось. Сейчас они еще зеленели, но кое-где мелькали, как солнечные блики, первые пожелтевшие листья.

На тропе виднелись фигуры трех всадников. Прикрывая рукой глаза от солнца, Бьярта силилась поскорее разглядеть гостей, и сердце ее стучало: хоть бы что-нибудь узнать! Любые новости будут лучше неизвестности. Пять месяцев Стормунд в походе — за это время можно весь Морской Путь проплыть, а он собирался гораздо ближе! Тот торговец, которого он взялся провожать, намеревался плыть не дальше Эльвенэса — не рукой подать, но и не так же долго! Конечно, ему могла подвернуться новая возможность, а он — человек увлекающийся, но… Но не может же он забыть, что жена ждет его дома!

— Это всего-навсего Ульвмод, — разочарованно сказала у нее за спиной Тюра. — Нечего было бегать.

— Да уж, этот пень хорошего не скажет. — Бьярта с досадливым вздохом опустила ладонь и сложила руки на груди. — Но уж теперь надо встречать, раз вышли.

Ее правильное строгое лицо стало замкнутым и недружелюбным: от соседа новостей о Стормунде ждать не приходилось, и Бьярта не могла ему простить своего разочарования. Любят же иные люди бегать по гостям, будто им дома делать нечего!

Ульвмод Тростинка из усадьбы Овечий Склон получил свое прозвище, как иногда бывает, «наоборот», потому что отличался изрядной толщиной, а к пятидесяти годам так растолстел, что с трудом ездил на лошади и нечасто выбирался из своей усадьбы. Но и мысленные попреки Бьярты были не совсем несправедливы, потому что Березняк он навещал чаще других. У прижимистого Ульвмода водилось немало разного добра, и размашистый Стормунд бывал ему что-то должен почти постоянно. Правда, сейчас Бьярта поджимала губы со вполне законным презрением: со старыми долгами они расплатились, а новых сделать еще не успели.

Подъезжая, Ульвмод еще издалека приветливо кивал. Его широкое, с крупными чертами лицо раскраснелось от долгого пути, но маленькие голубоватые глазки из-под морщинистых век с удовольствием разглядывали двух женщин у ворот. Фру Бьярте сравнялось тридцать лет, а сестре ее — на два года меньше, и обе они, среднего роста, стройные, с приятными чертами лица, смотрелись двумя березками. А Ульвмод Тростинка был не из тех, кто с годами делается равнодушен к женской красоте.

— Приветствую тебя, Бьярта дочь Сигмунда! — с трудом дыша, выговорил он, приблизившись к воротам. — Да будет всегда мир и достаток в твоем доме… Хм!

Один из его людей помог хозяину сойти на землю, и Ульвмод придерживался рукой за седло, стараясь отдышаться.

— Приветствую тебя, Ульвмод сын Ульвгарда, — с холодной вежливостью ответила Бьярта. — Я рада таким знатным гостям… особенно когда они приходят так неожиданно.

Ульвмод пошарил взглядом возле хозяйки, но Тюра исчезла. Только ее дочка, восьмилетняя Аста, мельком выглянула из-за спины тетки, задорно глянула на толстого соседа и снова спряталась.

Бьярта провела Ульвмода в гридницу и усадила. В доме казалось пустовато: работники были в поле, только женщины переговаривались и стучали ножами в кухне, да три-четыре хирдмана в углу гридницы играли в кости. Ветер зрелого позднего лета гулял из одного покоя в другой, точно сам старый дом дышал полной грудью, стараясь надышаться перед долгой душной зимой, когда все двери закроют и под крышами день и ночь будут дымить очаги.

После светлого дня полумрак в гриднице давал отдых глазам, а разглядывать тут было нечего: ни ковров, ни узорных досок не имелось, скамьи и изрезанные ножами столы потемнели от времени, столбы потрескались, и резьба снизу пострадала от долгих лет. Кое-где из щелей между бревнами торчали клочья мха: шестилетняя Кайя, хозяйская дочка, любила выковыривать мох, а заботливая Аста не всегда успевала запихать его обратно. Возле очага играли котята, служанка подогревала кашу для детей в маленьком бронзовом котелке с тремя ножками в виде овечьих копытец, который не вешали над огнем, а ставили прямо в угли. И этот котелок грел кашку еще для тех детей, поминальные камни которых уже наполовину вросли в землю.

— О твоем муже, как видно, еще нет вестей? — Ульвмод огляделся, словно ждал, что вести будут развешаны по стенам, но там виднелись лишь пустые крючья для оружия. — А ведь уже полгода, как он ушел в поход, так? Ему уже можно бы и вернуться!

— Морской Путь велик! — досадливо ответила Бьярта. Всегда-то этот жирный тюлень норовит ужалить в самое больное место! — И не полгода, а пять месяцев — он ушел после Праздника Дис! Значит, поход складывается удачно, раз он не спешит возвращаться!

— Да уж! — Ульвмод провел ладонью по взмокшему лбу и вытер ее о колени, ухмыляясь в бороду. Широкая и густая борода оставалась светлой, и только возле самых уголков рта можно было разглядеть две рыжие, седеющие прядки. — Это хорошо, если поход складывается удачно! Значит, вам будет чем платить дань, когда Асвальд Сутулый явится опять! Не то что в прошлом году…

— Чтоб великаны взяли Асвальда Сутулого и весь его род! — вспомнив прошлый год, Бьярта в досаде ударила себя кулаком по колену. — И все их троллиное племя!

Ульвмод негромко засмеялся.

— Приятно видеть женщину в таком решительном расположении духа! — одобрил он. — В этом ты и мужу не уступишь! Да, мужу… Видно, он с теми купцами заплыл далеко! А может, нанялся в дружину к какому-нибудь конунгу?

— Мой муж сам знает, что ему делать! — Бьярта уколола соседа сердитым взглядом. — Легко рассуждать, сидя дома! Тебя, Ульвмод, надо прозвать не Тростинкой, а Восточной Кукушкой! Хоть бы раз ты сказал о чем-нибудь приятном![7]

— Я хотел бы сказать что-нибудь приятное, но… А, вот и ты, Гевьюн ожерелий!

Обернувшись на легкий шум шагов, Ульвмод увидел Тюру с ковшиком пива в руках. Ковшик был простой, деревянный, под стать ее серой рубахе и некрашеному платью с бронзовыми застежками. Но Ульвмод расплылся в улыбке, так что его проницательные и насмешливые глаза спрятались в морщинах: серое вдовье покрывало лишь подчеркивало свежесть и миловидность лица Тюры, и каждое ее движение было полно такой мягкой, изящной прелести, что никакая жена конунга в роскошных цветных нарядах не показалась бы Ульвмоду лучше. Она была как березка, что плавно поигрывает ветвями на летнем ветерке — загляденье. Любой, у кого есть глаза, сразу скажет: эта женщина достойна лучшей участи!

— Ты устал по дороге, выпей пива! — приветливо сказала Тюра, подавая ему ковшик. — Да не вставай, сиди!

Ульвмод, правда, лишь сделал вид, что хочет встать ей навстречу, и с готовностью расслабился опять.

— Я подумал, что, может быть, ты захочешь в придачу к пиву наградить меня поцелуем! — лукаво щурясь, ответил он. Тюра засмеялась, и он добавил: — Был ведь такой обычай в старину, ты знаешь?

— В старину жизнь была совсем другая! — одернула его Бьярта. — Тогда в гости не ходили без подарков!

Не то чтобы она уж очень жаждала от Ульвмода подарков (ведь болтали, что от его покойной жены осталось много всяких украшений, а здесь не одна Тюра заслуживала лучшей участи!), но Бьярте было тошно смотреть, как старый расплывшийся тюлень заигрывает с ее родной сестрой. И Тюра могла бы держаться построже, а то она все улыбается по простоте, а он сейчас невесть что вообразит!

— А нам теперь не до старинных обычаев! — продолжала она. — Нам бы найти, чем дань заплатить! Тебе-то, Ульвмод, наверное, не о чем беспокоиться? У тебя-то всегда что-то припасено!

— Да, как водится. — Ульвмод со скрытым довольством кивнул. Отпив из ковша, он поставил его на колени, придерживая обеими руками. — У меня есть на дань, и даже найдутся подходящие дары для благородной женщины… если я вдруг надумаю жениться.[8] Все ведь может быть, правда, Тюра?

Он слегка подмигнул вдове, и Тюра с мягким смущением рассмеялась. У нее было такое лицо, что улыбка не просто шла ему, а казалась его неотделимой частью. Что-то мягкое, любовное просвечивало в каждой ее черте, и всякий, на кого она бросала взгляд, сразу чувствовал себя согретым и обласканным. Всегда спокойная и приветливая, Тюра никогда не злилась и не досадовала, как будто все жизненные невзгоды проходили мимо, ее не касаясь. Но именно она-то и была сердцем всех домашних забот: она кроила домочадцам одежду, ставила хлеб, лечила скотину, мирила ссорящихся, утешала опечаленных, разгадывала сны, возилась с детьми, выхаживала больных — казалось бы, когда ей еще улыбаться? Ульвмод уверял, что такого пива, как она, не умеет варить никто в трех днях пути во все стороны (дальше ему не случалось бывать). День-деньской Тюра хлопотала; другая бы твердила, что с ног валится, а благодарности не видит, но при взгляде на Тюру возникала только одна мысль — вот счастливая женщина! Счастливое состояние духа — гораздо большее богатство, чем ожерелья и кольца, и Тюра дочь Сигмунда своим примером доказывала это каждый день. И несмотря на то что ее муж четыре года назад погиб в море, после чего она и перебралась жить к сестре, никому и в голову не пришло бы назвать ее «хель», прозвищем вдовы. При взгляде на нее сразу хотелось улыбнуться, и многим казалось, что вдовье покрывало ей совсем не идет.

Разговор о сватовстве Тюра не поддержала, а, напротив, намекнула, что гостю пора бы объявить цель своего приезда.

— Наверное, нелегко тебе было выбраться из дома, когда в большом хозяйстве столько забот! — сев на скамью, заметила она. — Как ты управился с жатвой? Нет ли каких-нибудь новостей?

Ее дочка, Аста, приткнулась рядом и взяла мать за руку. Ульвмод еще некоторое время разглядывал их, очень похожих друг на друга, потом повернулся к Бьярте:

— Ты тут сказала, хозяйка, что в гости надо ездить с подарком. Так у меня есть подарок…

— Не может быть! — фыркнула Бьярта. — А я думала, скорее камень поплывет…

— И если он не слишком придется тебе по вкусу, — в свою очередь перебил ее Ульвмод, — то моей вины тут нет, видят Светлые Асы!

— Ну, вот! — Бьярта снова хлопнула себя по колену и глянула на сестру чуть ли не обвиняюще. — Что я тебе говорила! Восточная Кукушка! Никогда он просто так не приедет! Ну, что ты в этот раз накукуешь?

— Не спеши награждать меня прозвищами, Фригг непокрытых скамей! — Ульвмод умел дать отпор ее ратному пылу, и его голос посуровел. — Пока не ты, а твоя сестра одарила меня ковшом пива, так что не тебе, а ей давать мне новые прозвища.[9]

— Что ты узнал, Ульвмод? — мягко спросила Тюра. Теперь она не улыбалась, в ее серо-голубых глазах появилась тревога. — Фьялли?

— Нет пока что. Другое. — Ульвмод мельком подарил ей успокоительный взгляд и тут же глянул на Бьярту с прежней суровостью. — Я узнал, что кто-то из ваших людей застрелил мою овцу.

— Что ты несешь? — совсем не вежливо возмутилась Бьярта. — Застрелил твою овцу! Моим людям нечего делать, ты это хочешь сказать? Тебе сон приснился после той браги, что варит твоя старая ведьма Бинне!

— Застрелил мою овцу! — с напором повторил Ульвмод. — И мы ее привезли с собой! Принеси, Ари! — Он кивнул одному из своих людей.

Со двора принесли мертвую овцу с меткой Ульвмода на ухе. Бьярта смотрела на нее с отвращением: прямо в шее животного торчала стрела, белая шерсть вокруг древка потемнела от засохшей крови и слиплась. Хирдманы оставили игру и подошли ближе; челядь потянулась из кухни в гридницу и столпилась у дверей, с любопытством ожидая разъяснений.

— Это что-то новенькое! — Тюра тревожно улыбнулась, надеясь, что все еще можно обратить в шутку. — Стрелять овцу из лука… Неужели она так сопротивлялась, что с ней надо было обходиться, как с диким зверем?

Челядь начала хихикать в рукава, опасливо поглядывая на хозяйку. Но Бьярте было не до смеха.

— С чужими овцами так и бывает! — сурово ответил Ульвмод. — Чужая скотина для иных как дикий зверь. Ведь это ваша стрела?

— Я знать не знаю этой стрелы! — отрезала Бьярта. — С чего ты взял, что она наша?

Из кухни подошел Эгдир, воспитатель хозяйского сына — высокий, худощавый, угловатый человек лет сорока с рыжей, торчащей клоками бородой. В какой-то из первых битв с фьяллями он был ранен и до сих пор сильно хромал, из-за чего в походы больше не ходил. Присев возле овцы, он взялся за древко.

— Эгдир вынул стрелу — теперь он должен мстить за убийство овцы, да? — хихикая, шептала Аста на ухо матери.

— А ты что-то знаешь, да? — шептала в ответ Тюра, хорошо знавшая свою лукавую дочку. — Признавайся! Будешь свидетелем на тинге!

Аста хохотала, будто ее щекочут, и на ее игривом личике отражалось торжество: пока что она знала больше всех и не спешила делиться, наслаждаясь своей осведомленностью.

Но недолго продолжалось ее торжество, потому что Эгдир тоже был не слепой.

— Это… — Осмотрев вытащенную стрелу, он с недовольным и отчасти виноватым видом ткнул в сторону хозяйки грязным наконечником. Работать руками у него получалось гораздо лучше, чем держать речи. — Знаю я эту стрелу, чего ж тут не знать? Это…

— Ну? — гневно и требовательно крикнула Бьярта. — Не тяни! Язык-то у тебя не хромает!

— Это… — Эгдир посмотрел на хохочущую Асту, словно сверяясь. — Это его…

— Это Коль! — Асту наконец прорвало. — Я знаю! Я видела! Они с Бьёрном ее подстрелили! Они играли, что она дикая! На выгоне, на горе, где Овечий камень! Она в кусты забралась!

— Коль! — вскрикнула Бьярта, услышав имя сына. — Где он? Найди его! — велела она Эгдиру.

Тот неохотно похромал к двери, зная, что поиски будут бесполезны. Десятилетний Коль отличался сообразительностью и проворством: увидев соседа, он так спрятался, что его теперь три дня не найдешь, пока материнский гнев не остынет.

— Нет, постой! — Бьярта остановила его на полпути. — Где, ты говоришь, подстрелили овцу?

— На склоне, где Овечий камень, — гордо повторила Аста, как свидетель на тинге.

— Где Овечий камень! — Бьярта смерила Ульвмода уничижительным взглядом. — Объясни-ка мне, Ньёрд овечьих стад, что твоя овца делала на моем пастбище?

— Этого я тебе не могу сказать, она меня не предупреждала, — уже не так грозно ответил Ульвмод. — Но даже если она по глупости не заметила межевого камня и забрела на твой склон, это еще не причина, чтобы считать ее «дикой» и убивать!

— А твои пастухи по глупости не могли ее остановить? Какого тролля она забыла на нашем пастбище? — почувствовав себя правой, Бьярта дала волю своему негодованию. — Видно, овцы пошли в хозяина: тоже ищут, как бы им поживиться чужим добром! У тебя у самого хватает пастбищ! И травы в этом году сколько угодно! Нет, своя невкусная! Надо обязательно щипать чужую! Твои овцы и так выбили у меня весь западный склон! И ты еще ездишь жаловаться!

— Пока твой мальчишка бил рябчиков и белок чуть ли не возле моей усадьбы, я еще терпел! — выкрикивал одновременно с ней Ульвмод, почти не слушая. — Я думал, он ребенок, а родители его — достойные люди и не допустят… Но теперь он бьет мою скотину! Кто знает, что будет завтра! Может, он меня самого посчитает «диким». Примет за фьялля…

— Да ты и есть дикий! Есть такие квитты, что не лучше фьяллей!

— Я этого так не оставлю! Если ты женщина, это не значит, что я буду выслушивать твои оскорбления! Эта овца стоит пол-эйрира! И ни пеннингом меньше! Платите и забирайте ее себе!

— Не нужна мне твоя паршивая овца! — крикнула Бьярта, в гневе вскочив со скамьи и сжимая кулаки. Ее лицо раскраснелось, глаза метали молнии, и она была похожа на валькирию в гуще битвы. — Твои паршивые овцы травят чужие пастбища, и мы еще должны за это платить! Сам забирай свою дрянную овцу, я тебе ни пеннинга за нее не дам! В другой раз следи за своей скотиной!

— Сама следи за своими детьми! — кричал Ульвмод, и лицо его от досады было таким же красным, как недавно от усталости. — Если я его поймаю еще раз возле моей усадьбы…

— Попробуй только пальцем его тронуть! — грозила Бьярта, забыв, что сама только что собиралась оборвать сыну уши за его охотничьи «подвиги». — Ты знаешь, у меня есть муж, и не тебе, старому борову, чета! У меня есть защитник! А ты хорошо будешь выглядеть, когда мой муж на тинге вызовет тебя на поединок!

Каждый кричал свое, ничего нельзя было разобрать, Аста в показном ужасе зажимала уши руками, Тюра кидалась то к сестре, то к соседу, безуспешно пытаясь вставить слово, подавленный шумом честный Эгдир что-то бормотал, вертя в руках стрелу.

— Богиня Фригг! — в ужасе кричала Тюра, прижимая руки к вискам. Уже до поединка договорились, сумасшедшие!

— Осенью будет тинг, я там все расскажу! — грозил Ульвмод. О поединке он предпочел не услышать. — На тинге люди узнают…

— Иди, иди на тинг и свою тухлую овцу не забудь! А до тех пор чтоб я тебя больше не видела!

Топнув ногой, Бьярта повернулась и бросилась вон из гридницы; дверью девичьей она хлопнула так, что весь старый дом содрогнулся, и Тюра опасливо глянула на крышу.

Опираясь дрожащей рукой о стол, Ульвмод хотел подняться, но Тюра кинулась к нему, схватила за плечи и почти силой усадила обратно.

— Погоди, Ульвмод, не торопись! — сбивчиво дыша от волнения, приговаривала она. В противоположность своему воинственному имени,[10] Тюра терпеть не могла ссор, и каждое резкое слово, даже обращенное вовсе не к ней, заставляло ее дрожать. — Пожалуйста, не сердись! — умоляла она, слегка поглаживая широкое плечо Ульвмода. — Ты же ее знаешь: она истинная богиня Скади! Как что ей не нравится, так сразу вызывает на бой! Она расстроена с утра, мы все ждем новостей, а их все нет, весь дом беспокоится! Тут и Гудрун дочь Гьюки не сумела бы совладать с собой! Никто сам себе не творец, ты же понимаешь! Ты же умный человек, ты повидал жизнь, ты не станешь ввязываться в глупую ссору с женщиной! Дай я еще налью тебе пива! Тебе нельзя выходить таким разгоряченным! Хоть и не зима, а с моря дует ветер! Успокойся! Все уладится!

Ее старания не пропали даром: Ульвмод больше не пытался встать, дыхание его замедлилось, гневные морщины на лбу разгладились, краска понемногу отлила от лица.

— Конечно, мальчишка… — бормотал рядом Эгдир, жалея, что недоглядел за питомцем и позволил ему вызвать такую кутерьму. — Он же…

— Они с Бьёрном поспорили, что он одним выстрелом убьет овцу! — доложила Аста. В отличие от матери, она просто наслаждалась шумной ссорой взрослых. — Они поспорили, только свою овцу нельзя, а тут была чужая, и Коль сказал, что она дикая! А потом они разглядели метку на ухе и убежали! А я все видела!

— Прости нас, Ульвмод! — уговаривала Тюра. — Нельзя допустить, чтобы взрослые разумные люди ссорились из-за глупых детских шалостей! Конечно, овцу жалко, но ты ведь сам можешь ее съесть. Мы бы заплатили тебе пол-эйрира, но, ты понимаешь, у нас совсем нет серебра. Я не знаю, как мы будем платить дань. Если бы у нас был хоть пеннинг лишний, неужели, ты думаешь, Бьярта отпустила бы Стормунда в море? Ты же его знаешь: никогда не угадаешь, что он придумает. На словах он всегда согласен, что надо быть благоразумным и думать, что делаешь, а как дойдет до дела, так у него все вылетает из головы, и… Понимаешь, мы…

— Да уж, это я все понимаю! — Ульвмод совсем успокоился и возгордился, что он умнее соседа. — Конечно, от одной овцы я не обеднею. Ее и правда можно съесть. Но только чтобы ваш мальчишка…

— Конечно, конечно! — обрадовалась Тюра. — Эгдир поговорит с ним. Он больше не спутает твою скотину с дикой. Правда, Эгдир?

— Я знаю, где он прячется! — Аста с готовностью подпрыгнула на месте. — Сказать ему, чтобы вылезал?

Тюра кивнула, и Аста умчалась. Хромая, Эгдир ушел вслед за ней, челядь понемногу расходилась, видя, что самое занятное кончилось. Хирдманы в углу опять загремели игральными костями по доске.

Ульвмод накрыл тяжелой ладонью руку Тюры, которую она поспешно выдернула. Это уже было лишнее.

— У меня много овец! — повторил Ульвмод, значительно глядя на Тюру, и она отвела глаза. — И если бы какая-нибудь молодая вдова надумала выйти за меня замуж, то у нее всегда нашлось бы и мясо для котла, и красивые платья, и серебряные ожерелья… За приданым я не гонюсь, у меня всего хватает… Я-то сумею позаботиться, чтобы моя жена никогда не тревожилась, где ей взять добра для фьялльской дани… И с Асвальдом Сутулым я не ссорюсь, и нужды в морских походах у меня нет. В моем доме покой и достаток… очень все подходящее для молодой разумной женщины, доброй и приятной нравом… Как по-твоему?

— Ах… — Тюра поспешно встала со скамьи и растерянно оправила передник. — Ульвмод… Ты очень хороший хозяин, кто же этого не знает… Но я…

Она не знала, что сказать: ей все время казалось, что Ульвмод только шутит, намекая на сватовство, но нынешние речи прозвучали слишком уж серьезно. Конечно, спокойный дом и достаток — это замечательно, однако сердце Тюры, при всей его ласковости, совсем не лежало к Ульвмоду Тростинке. Но даже намекнуть на это сейчас, когда необходимое примирение было едва достигнуто, она не решалась.

— Я никого не тороплю, — спокойно сказал Ульвмод. Он понимал, что в свои года и при своей внешности не будет самой подходящей парой для молодой красивой женщины, но все же считал, что при ее бедности и его богатстве они стоят друг друга. А Тюра достаточно умна, чтобы это понять. — Куда мне торопиться? Мне всего пятьдесят четыре года, что бы там ни думали иные. Я могу прожить еще тридцать лет и завести пятнадцать сыновей. Мне некуда торопиться. Я могу подождать хоть до Середины Зимы. А там, после дани, будет видно… кто с чем останется.

— Да, конечно, — бессознательно согласилась Тюра. — Ты, несомненно, прав…

Ульвмод тяжело поднялся и сделал шаг к порогу. Тюра поспешно шагнула вперед, чтобы открыть ему дверь, но дверь вдруг открылась сама, ее потянул кто-то снаружи. Тюра ахнула. На пороге стоял Хагир.

Богиня Фригг! Тюра смотрела на него, как на призрак, и к тому имелись основания: исхудалый, в обтрепанной и грязной одежде, Хагир казался грозным вестником из мира мертвых. Тюра даже не чувствовала радости, не в силах взять в толк, что означает это нежданное видение. Если бы пришел корабль, этого бы не проглядели… Откуда он взялся? Как из-под земли выскочил!

— Вот это гость! — охнул Ульвмод. — Ты откуда, ясень меча? И почему ты один? Где твой славный вождь и все прочие? Где ваш корабль?

Хагир молчал, не замечая Ульвмода и не сводя глаз с Тюры. За его спиной в кухне и во дворе гудели голоса, то и дело раздавался новый потрясенный вскрик.

Тюра шагнула к Хагиру: от растерянности она не находила слов, но ее тревожное недоумение явственно отражалось на лице.

— А Коль застрелил овцу, — донесла Аста, торопясь первой изложить Хагиру самую любопытную домашнюю новость.

— Это хорошо, — по-прежнему глядя на Тюру, ответил Хагир. — Теперь нам понадобятся бойцы. И Колю придется срочно повзрослеть, если он не хочет, чтобы его отец уехал на рабский рынок в качестве товара.

В кухне толпилось с десяток грязных, оборванных, исхудалых хирдманов, которые казались толпой незнакомых бродяг, и даже дети с трудом узнавали родных отцов. При виде их Бьярта вскрикнула от ужаса: воображение мигом нарисовало ей ужасную повесть, не слишком далекую от истины.

— Стормунд жив! — крикнул Хагир, едва завидев ее исказившееся лицо. — И еще четырнадцать человек были живы. Что теперь, не знаю. Погодите, сейчас расскажу.

С Хагиром домой вернулись, после почти двухмесячного путешествия, тринадцать человек. Одиннадцать из них он нашел неподалеку от того места, где состоялась его достопамятная беседа с сыном Ночного Волка. Из тех семнадцати, о которых он мечтал, лежа на берегу связанным, уцелело лишь одиннадцать: шестеро остальных, как видно, попали в воду уже ранеными и не сумели выплыть. На прощание Вебранд позволил ему заглянуть в лица убитых, что лежали кучей возле кораблей. «Не волнуйся, я их тут не брошу, я всегда погребаю тех врагов, кому не повезло при встрече со мной!» — утешал его Вебранд. Хагир тупо кивал, глядя в мертвое лицо Ранда Башмака с нелепо заломленными бровями.

Теперь вдова Ранда рыдала в кухне, горько и отчаянно, по-детски всхлипывая и размазывая слезы по румяным щекам. Сирота — по-другому и не думалось о семнадцатилетней вдове. Хагир в гриднице слышал ее плач, хмурился, старался отвлечься и не мог. И таких тут теперь — четырнадцать, но другие женщины чуть лучше владеют собой. А еще есть домочадцы тех одиннадцати, что остались у Вебранда и чья судьба неизвестна… Двух пленников Вебранд отпустил на день позже, чем Хагира, и они догнали остальных примерно на полпути. Но все же поход выдался далеко не самый удачный, и будь проклят тот день, когда они его начали!

— Где вы были так долго? — кричала Бьярта, словно они нарочно медлили с возвращением домой.

— Шли от самых хордов, от Огненного мыса! «Бобер»-то наш остался у граннов! Хорошо, нашелся добрый человек, перевез нас через Туманный пролив до Острого мыса, а то мы вообще бы не добрались! Еще были корабли, шли в нашу сторону, но все были с грузом, всю нашу ораву никто не брал, а разлучаться я считал неумным.

— А еще нас не хотели брать, боялись, что в море перебьем хозяев и захватим корабль! — прибавил Альмунд Жаворонок и с кривой усмешкой оглядел себя. — Я бы тоже так подумал!

Пока вернувшиеся мылись, им достали новую одежду и спешноначали готовить еду. Во всех очагах — в кухне, в гриднице, даже в девичьей — разложили огонь, подвесили котлы, поставили на угли большущие железные сковороды с деревянными ручками. Тюра металась по кладовым: хотелось поставить на стол что-нибудь получше селедки с горохом! Эгдир с двумя рабами опаливал на заднем дворе свинью; хорошо бы сварить гороховую похлебку со свининой, Хагир ее любит (да кто же ее не любит, богиня Фригг!), но слишком долго ждать, это уж к ужину, сейчас чего поскорее — жареной сельди, похлебки из репы с пшеном и луком. Когда все уселись за столы, Тюра стояла возле Хагира и подкладывала ему то хлеб, то сало, то рыбу, то кашу, так что ему самому оставалось только жевать. Понимая, что домочадцы не менее жадно ждут новостей, он разрывался между едой и рассказом, урывками принимаясь за то и другое.

Овца и меткий выстрел Коля были забыты, и даже сам Коль сидел в гриднице, нисколько не опасаясь за целость своих ушей. И Бьярта, и Эгдир, и Ульвмод смотрели в рот Хагиру и ловили каждое его слово, забыв обо всем прочем. Бьярта то плакала злыми слезами, то кричала и била кулаками по коленям; Тюра охала и закрывала рот кончиками пальцев, а Ульвмод при каждом новом повороте «песни о пленении Стормунда» заново подавался вперед и тянул короткую шею к рассказчику. Новости так потрясли его, что он даже забыл порадоваться опрометчивости соседа.

— Я же говорила ему, говорила! — причитала Бьярта. — Этот Вебранд… Да любой ребенок знает, что он оборотень! Этот ваш Тресковый фьорд! Я думала, хоть там вы набрались ума!

— Свой ум в чужую голову не вложишь! — посмеивался Ульвмод.

— Ты-то хоть мог бы его остановить! — нападала Бьярта на Хагира. — Ты-то что молчал?

— Остановишь его… — вздохнула Тюра.

— Остановишь его! — повторил Хагир. — Он меня не спрашивал. Да, честно сказать, там было некуда деваться. Вебранд сразу велел убирать парус — он сам собирался драться, и уходить от драки, я бы сказал, было никак нельзя. Он же нас ограбил — неужели ты забыла, что сама говорила в прошлом году? Шерсти на три марки серебром, железа на две, «тихого камня»…

— Железо, «тихий камень»! А теперь я осталась без мужа! О боги, за что нам такое несчастье? Что вы наделали!

— Перестань! — оборвал ее Хагир.

Его радость от возвращения домой сменилась досадой: упреки — не лучшая встреча после неприятного путешествия. Бьярта, конечно, умная женщина, но напрасно она считает, что другие ничего не соображают и нарочно стараются сделать как похуже!

Домочадцы сидели потрясенные и подавленные. Конечно, у Стормунда имелись недостатки, и порой они посмеивались над ним, но все же он был их защитой и опорой, стволом дома, к которому они лепились, как ветки. Как же теперь без него?

— Но он вернется? — тревожно спрашивал Коль. Он все никак не мог уложить в голове, что отец, самый умный и сильный на свете, почему-то не вернулся, и не понимал, что означает его задержка.

— Когда-нибудь, я надеюсь, да, — утешил его Хагир. — Но нам для этого придется потрудиться. Наберем мы десять марок серебра?

Он посмотрел на Бьярту, Бьярта ответила ему упрекающим, почти оскорбленным взглядом. Да это просто насмешка! Откуда дома возьмутся десять марок серебра, если серебро ждали из похода? На кусте вырастут?

— Может быть, продать что-нибудь? — неуверенно подала голос Тюра.

— Разве что землю, — предложил Эгдир. Он тоже знал, что хозяйке нечего продать.

— Те два поля, что у сосняка, я бы купил, — оживившись, вставил Ульвмод. — Они старые, от камней хорошо очищены… Но десяти марок, конечно, не стоят. Надо что-то прибавить. Например, то пастбище, где Овечий камень.

— И чем мы дальше будем жить? — Бьярта гневно глянула на соседа. — Где мы будем пасти — на крыше дома? Я знаю, тебе хочется прибрать к рукам хорошую землю, но не надейся. Ничего мы продавать не будем, ни поля, ни пастбища.

— Тогда нам остается только пойти в новый поход. — Хагир невесело усмехнулся. — И еще раз попытать удачи в бою. Может, тебе больше повезет, чем твоему мужу.

Он понимал гордую самолюбивую хозяйку и ее горячее нежелание мириться с поражением, но выходов оставалось мало, и неумно было бы отвергать самый действенный из них. Земли, в конце концов, на Квиттинге много. Эта война опустошила полуостров, и не так уж трудно найти новое место для полей и пастбищ, даже если и придется заново расчищать их от кустов. Даже если придется сняться с места и строить новый дом, это лучше, чем сохранить усадьбу, но лишиться хозяина. Как говорится, крыша дома — хозяин.

— Видно, так тому и быть. — Бьярта не заметила насмешки и подняла на Хагира решительный взгляд. — Если бы нам раздобыть еще один корабль…

— Ох! — Тюра всплеснула руками. — Если бы мы могли раздобыть корабль, о чем бы шел разговор? Уж корабль-то стоит десять марок! Мы бы отдали его, и все!

— Не так все просто! — поправил ее Хагир. — С кораблем можно добыть гораздо больше, чем десять марок, поэтому отдавать его просто так не стоит. Вот если бы… какой-нибудь добрый сосед одолжил нам корабль…

Он посмотрел на Ульвмода. Тот повел широкими плечами и усмехнулся:

— Что ты так на меня смотришь, клен копья? Да, у меня есть корабль. Хороший боевой корабль…

— Почти ровесник тебе самому, — почтительно и со скрытой насмешкой заметил Хагир. — Тебе ведь его еще отец подарил?

— Это заслуженный корабль, — с выразительным восхищением подхватила Тюра, поняв его мысль. — Столько лет он ходил по морям, не единожды измерил весь Морской Путь, побывал во всех племенах… Наверное, там и днище-то рассохлось, и мачта в гнезде не держится…

— И весла случайно все растерялись! — беглым взглядом поблагодарив ее, продолжал Хагир. — И тропа от сарая к морю поросла не то что травой, а кустами и деревьями! Твоему кораблю, Ульвмод, придется прорубать дорогу на волю! Ты ведь десять лет не выводил его из сарая!

— А я не так глуп, чтобы всем показывать свое сокровище! — посмеиваясь, отвечал Ульвмод. — Вы, конечно, большие хитрецы, но удача за меня: твой отважный хозяин часто выводил корабль на воду и вот подарил его какому-то оборотню, а мой «Волк» стоит себе в сарае и стоит! Пусть он немного рассохся, но починить его не так уж трудно.

— Ты мог бы одолжить его нам, пока он не развалился совсем, — предложила Тюра. — Никто не похвалит такого хозяина, у которого добро пропадает понапрасну, ведь верно?

— А не то корабль умрет от старости и попадет к Хель! — пригрозил Хагир.

— Мог бы и одолжить! — так же посмеиваясь, согласился Ульвмод. Как и Тюра, он еще не понял, насколько всерьез это все говорится. — Не задаром, конечно. Все то время… Молчи, Бьярта, я знаю, что тебе нечем за него заплатить. Слушай лучше, что я вам скажу. Все то время, пока корабль будет в плавании, то пастбище, с Овечьим камнем, будет считаться моим. А если корабль не вернется, то пастбище отойдет ко мне навсегда.

— Хоть на тинге речи держать! — с угрюмой завистью к его деловитому красноречию буркнул Эгдир.

— А если корабль вернется, то моя будет пятая доля в добыче, — не слушая, закончил Ульвмод.

— Десятая! — быстро поправил Хагир. — Сидя дома, ты не слишком перетрудишься за эту добычу.

Сошлись в конце концов на седьмой. Уговорившись, что Хагир завтра приедет осмотреть корабль, и с размаху пообещав даже послать за корабельным мастером, Ульвмод уехал. На прощание он не удержался от намека, что его корабль мог бы послужить выкупом за какую-нибудь хорошую невесту, и при этом глядел на Тюру. Но она даже не улыбнулась. Замысел нового похода слишком ее встревожил, да и намеки Ульвмода нельзя было и дальше считать шутками. Он не настолько весел, чтобы шутить в такой день! Пожалуй, Бьярта права: своими вечными улыбками она позволила Ульвмоду вообразить невесть что.

— Он что, все еще сватается? — спросил Хагир, попрощавшись с соседом и от ворот глядя, как тот с двумя провожатыми скачет вниз по тропе, увозя за седлом свою злополучную «дикую» овцу.

— Он только теперь всерьез и начал, — со вздохом ответила Тюра. — Или я, глупая, только сейчас сообразила. Я все думала, что он смеется. Ну, какой из него жених?

— Он-то думает, что совсем не плохой… И, если ему еще нужна невеста, значит, в какой-то мере он прав. Ну, не хмурься, я же тебя не сватаю.

— А я и не хмурюсь! — Тюра с усилием улыбнулась и заговорила с нарочитой веселостью: — Я очень горда и счастлива. Такой богатый и умный жених — большая редкость и не каждой вдове без приданого достается.

Хагир помолчал, тихо посвистывая. Ничего нет хорошего в том, если негодная вещь в нужде кажется сокровищем. И если молодая, красивая, добрая нравом женщина вынуждена радоваться сватовству старого, но богатого жениха — как раз тот невеселый случай. На Квиттинге слишком много вдов. Возможно, даже больше, чем неженатых мужчин. И придет ли этому конец?

— И теперь я не знаю, что делать! — прибавила Тюра. — Если он прямо спросит, пойду ли я за него, а я откажу, он может обидеться. Мы и сейчас-то ссоримся, а тогда…

— А ты припугни его! — посоветовал Хагир и сам улыбнулся пришедшей мысли. — Потребуй, чтобы он отомстил за Асбьёрна. Ты замечательная женщина, но что-то мне не думается, что даже твоя красота вдохнет в Ульвмода отвагу выйти на бой с Эльгом Длинноногим!

Тюра вздохнула и махнула рукой:

— Ах, не напоминай мне…

— Прости!

— Ничего. Ой, но неужели так бывает? Такие условия, чтобы со второго мужа брать клятву отомстить за первого! Это же нелепо: как может мужчина мстить человеку, который освободил его будущую жену от предыдущего брака!

— Ну, это смотря какая женщина окажется… Ты понимаешь, это к тебе не относится! — Спохватившись, Хагир тронул Тюру за плечо. — Что-то я этим летом совсем отупел, сам не понимаю, что несу!

Но Тюра улыбнулась ему без следа обиды, в ее глазах светилась радость. Теперь, когда первые треволнения от встречи и новостей поулеглись, на душе у нее стало легко: она больше радовалась возвращению Хагира, чем горевала о Стормунде. Конечно, из-за Стормунда им всем еще предстоит немало тревог, но Хагир дома, а значит, они, женщины и дети, теперь под защитой. До его возвращения Бьярта и Тюра вдвоем держали на плечах дом и усадьбу, а теперь Хагир взял значительную часть груза на себя. Какой он стал — лицо исхудалое, щеки впалые, и от этого подбородок кажется еще жестче и решительнее. Брови заломлены, а синие глаза пристально смотрят как бы внутрь души, на ту заботу, о которой он только и думает все эти два месяца с того злосчастного дня… Но даже такой он казался Тюре красивее всех, и чем дольше она смотрела на него, тем ярче в ее груди разгоралось теплое счастливое чувство.

— Как я рада, что ты жив и вернулся! — тихо сказала Тюра.

— Спасибо! — Хагир знал, что она говорит чистую правду.

— За что ты благодаришь, глупый? — Тюра улыбнулась. — Ведь это я счастлива, а значит, я и первая в выигрыше. А ты-то хоть рад, что вернулся домой?

— Не знаю. Я еще не понял.

Хагир смотрел на луговину под пригорком, на береговой обрыв и дальний лес, словно хотел привычным зрелищем убедить себя, что и правда вернулся в то место, где прожил последние восемь лет и за неимением другого привык считать своим домом. Странно даже: пять месяцев похода показались ему очень долгими и насыщенными, а здесь ничего не изменилось, только трава поблекла. Долгое путешествие все еще не отпускало его, лежало на плечах: мерещились, точно бежали вслед, бесконечные переходы, размеренный шаг по каменистой земле под неумолчный шум близкого моря, ночевки в чужих домах или прямо под открытым небом, вкус рыбы и дичи, жаренных на углях. За время пути хирдманы поснимали с себя почти все перстни и обручья, у кого что было, чтобы раздобыть еду и ночлег: пускали их неохотно, опасаясь неприятностей, и брали дорого. Иной бонд, завидев возле своей луговины толпу вооруженных чужаков, спешил спрятать с любовью и надеждой растимого поросенка в детскую колыбель и молил богов сохранить его добро. Но до грабежа мирных бедняков Хагир никогда не позволил бы себе унизиться, даже под угрозой голодной смерти, как он надеялся. Невелика честь бить тех, кто не может защититься. Дядя, Ингвид Синеглазый, с которым Хагир провел свое отрочество, даже в самые тяжелые времена не позволял дружине обирать тех, ради кого они воевали. И хотя времена схваток квиттинских ярлов с фьяллями давно прошли, память родича была слишком дорога Хагиру, чтобы он изменил чести, понятие о которой внушил ему Ингвид Синеглазый. Вся его жизнь — война за Квиттинг, за его честь, благополучие и счастливое будущее…

Да, кстати, о войне.

— А хорошо все же, что от твоих глаз Ульвмод тает. Если бы ты его не усмирила, он уехал бы злой, как тролль, и у кого мы бы теперь просили корабль? Наша Бьярта, конечно, умная женщина, но вот ссорится она всегда не вовремя, — сказал Хагир и обернулся к Тюре.

Пойманная его взглядом врасплох, она улыбнулась, но он заметил тревогу в ее глазах.

— Корабль! — воскликнула она. — Мне еще хотелось бы знать: а кто будет грести на этом корабле? Или ты знаешь такие заклинания, чтобы корабль плыл сам, без весел?

— Тебя это так тревожит? — уточнил Хагир.

— Н-нет. Я думала… о Стормунде.

Тюра отвела глаза. Она не хотела признаваться, о чем думает. Ее муж, Асбьёрн Берестянка… Теперь вот муж ее сестры Стормунд Ершистый… У них остался только Хагир, а он опять собирается в поход. А им опять ждать, тревожиться, раскидывать руны… Неужели для всех мужчин на земле только одна дорога? И придет ли этому конец?

— Людей можно набрать, — утешал ее Хагир. — Тут ведь есть кое-какой народ. Конечно, мы теперь не славимся удачей, но все же…

— Все же, если ты позовешь, кто-нибудь непременно откликнется. — Тюра подошла ближе и утешающе погладила его по локтю. Ей было стыдно за собственное уныние, когда Хагир, несмотря на его невозмутимый и решительный вид, все же нуждается в ободрении. — Все-таки твой род — самый знатный на Квиттинге.

— Почти, — честно поправил Хагир.

— Ну, все равно! — Тюре не было дела до других. — Знаешь, люди верят, что знатные роды в любой беде сберегают удачи больше всех. Знаешь, бедным людям хочется верить, что на свете есть хоть кто-то посильнее и посчастливее их. А теперь ведь ты будешь вожаком, к тебе пойдут даже охотнее, чем к Стормунду.

— Да? — Хагир слегка обнял ее той же рукой за талию и с легким, не лишенным удовольствия сомнением сверху заглянул ей в лицо, такое светлое, милое, как мягкий солнечный блик на листве. Говорят, дурак падок на лесть, но и умному человеку приятно, если ему скажет доброе слово красивая женщина. — Какая ты умная, Тюра… Я бы сам на тебе женился, будь мы хоть немного побогаче. Я всегда думал, что жениться надо на умных женщинах.

Тюра подавила вздох и отошла. Между «женился» и «женился бы» существует огромная разница. А она достаточно долго пробыла вдовой, чтобы всесторонне ее обдумать. Не так чтобы она страстно желала выйти за Хагира, но вдовство печалило ее больше, чем думали люди, а за Хагира она пошла бы охотнее, чем за любого из известных ей мужчин. Ему можно доверить и себя, и детей, а это ведь самое главное для женщины. Но Тюра никогда и никому не говорила об этом. Она не верила, что недостаток средств может повлиять на такого решительного и самостоятельно мыслящего человека, как Хагир из рода Лейрингов. Если он видит в бедности препятствие к свадьбе, значит, жениться ему не очень-то и хочется. А навязываться кому-либо Тюра не стала бы за все сокровища Фафнира. При всей мягкости своего нрава она была не менее горда, чем ее старшая сестра.

— Если все будут так рассуждать, то племя квиттов вымрет, — все же сказала она, обернувшись на самом пороге дома. — Если только богатые будут позволять себе жениться…

Хагир быстро шагнул следом за ней, но она еще быстрее метнулась в дом и пропала за дверью.

Перед гридницей Хагир столкнулся с Бьяртой.

— Вот он ты! — нетерпеливо воскликнула она. — Я тебя ищу! Слушай! Я прикинула: тринадцать человек ты привел, еще десять мы можем выделить для похода. Женщинам придется самим смотреть за овцами, ну да ничего, справятся. Еще можно попросить людей у Торвида Лопаты, он даст, у него в челяди полно бездельников. Исфрида вечно жалуется, что не может всех прокормить. И оба его сынка с большой радостью пойдут. И я сама пойду с вами!

— Ты с ума сошла, — для порядка сказал Хагир и прислонился плечом к бревенчатой стене.

На самом деле он не так уж и удивился. Бьярта дочь Сигмунда всегда отличалась твердостью духа и смелостью, а сейчас, измученная бедностью и тревогой за мужа, стала готова на любые подвиги. Случалось ей и поругивать Стормунда за расточительность и опрометчивость, случалось им ссориться, но все отступило перед угрозой навсегда его лишиться, все его недостатки стали несущественными теперь, когда дом остался без защиты. Стормунд, сильный телом и духом воин, отец ее детей и добродушный, любящий и уважающий муж, за двенадцать лет совместной жизни стал частью самой Бьярты, и теперь она буквально не могла сидеть на месте, зная, что он попал в беду и ждет от нее помощи. Пойти в поход ей легче, чем оставаться дома и мучиться дурными предчувствиями в ожидании вестей.

— Тебе там нечего делать, — заметил Хагир. Чувства — одно, а здравый смысл — совсем другое. — Конечно, решимостью ты поспоришь с любой валькирией, но в море надо еще уметь держать меч. А он, знаешь ли, потяжелее веретена.

— Я пойду с вами, — упрямо повторила Бьярта. — Я не умею держать меч, но теперь я хотя бы буду знать, что вы не ввяжетесь в глупую драку, где у вас нет надежды на победу. Как было в тот раз. Я сама за вами присмотрю.

— А кто присмотрит за домом?

— Тюра. И Эгдир с ней останется. Он не мудрец, но человек надежный, а в море от него все равно мало толку. В случае чего Ульвмод ей поможет. Охотно поможет, не волнуйся. Ты знаешь, что он уже чуть ли не свадебные дары предлагает? Ах, если бы он ей нравился, то можно было бы… — Бьярта сжала руки, отчаянно жалея, что такой прекрасной возможности не суждено осуществиться.

— Если бы он ей нравился, в любом случае это были бы ее деньги, — охладил ее мечты Хагир. — И я первый не позволил бы ей тратить цену своей свободы на твоего муженька. Ты знаешь, как я к вам… привык, но сейчас…

— Теперь все будет иначе! — решительно перебила его Бьярта. — Завтра ты поедешь к тому тюленю, а я — к Торвиду. Вот увидишь, он даст нам человек пятнадцать! Он сам ходил бы в походы, если бы поменьше кашлял, а его люди только и мечтают… И наберется почти сколько нужно! Даже больше! Когда по берегу поползут слухи, то и народ сбежится! Ведь не нам одним скоро платить дань!

— А можно мне тоже в поход? — раздался голос Коля, полный горячей надежды.

Оглавление

Из серии: Корабль во фьорде

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Ведьмина звезда. Книга 1: Последний из Лейрингов предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

1

Пер. А. Корсуна.

2

Пер. О. Смирницкой.

3

Кеннинг мог использоваться и для обозначения человека или предмета, и как обращение.

4

Подробно об этих событиях рассказано в романе «Корни гор» (книга первая, «Железная голова»).

5

То есть августа.

6

Простейший способ гадания по рунам, когда из общего набора вынимается одна, и по ней судят, чего ждать от предстоящего дня.

7

По народным поверьям скандинавов, голос кукушки с востока предвещает несчастье.

8

Имеются в виду свадебные дары, которые, по обычаю, муж делал жене при заключении брака и которые оставались в ее личной собственности.

9

По обычаю, наречение именем или прозвищем полагалось сопровождать подарком от давшего имя.

10

Женское имя Тюра происходит от имени бога Тюра, отважного и воинственного.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я