Ветер моих фантазий. Книга 2

Елена Юрьевна Свительская, 2021

Наконец-то у молодой писательницы появилась личная жизнь. Или, всё-таки, нет?.. Этот парень, неожиданно свалившийся на неё, ни на кого не похож. С ним поладить сложно.Вот только книга о бездушном кианине из давно погибшей цивилизации продолжает преследовать написавшую её. События как-то перетекают в реальность. Снятся странные сны. Жизнь девушки охватывает хаос.Книга об исчезнувшей цивилизации… как же с тобой связана сама Саша?..

«Последний влюблённый» — отрывок 14

Когда роботы и люди разошлись, дети и отец Сандиаса ещё остались. Останки кианинов раскуроченных роботы главы Совета собрали и унесли почти сразу. Это с проверкой Кристанрана возились, со срочной операцией, с инъекцией исцеляющих имплантатов.

Глава Совета лично извинился перед аини и хианриа. Он, впрочем, притворился, будто извиняется перед сыном и племянником Хритара и Каньян. Хотя умный мужчина сразу понял, увидев останки хианриа его сына, что обычный человек так искалечить трёх боевых кианинов и одного кианина-спутника не сумел бы. Ну да после, если микрокамеры с глаз искалеченных кианинов и иных, скрытых от всеобще известного, мест отремонтируют, вот тогда он всё-всё увидит.

Мальчишки остались одни. И тяжело дышащий, недавно пришедший в себя Кристанран. И взволнованный Кри Та Ран. От цепкого взора их врага не укрылось, что хианриа выглядит убедительно взволнованным. По-настоящему. Но, впрочем, любознательный Сандиас знал, что Китрит 66-1 и положено быть чрезвычайно убедительными.

В конце-то концов, Китрит 66-1 имели в основе своей настоящие человеческие души. Хотя и собранные с умерших людей, преимущественно, редких нежеланных детей, чьи родители решились радикально от них избавиться, совсем не вкладываясь в воспитание. Да с душ выкидышей, которые успели подхватить. Да, Сандиас кое-что из секретной информация от отца добыл, хотя и не сам заставил своего хианриа-спутника, а, тайно запершись от него в чужом общественном туалете, взломал кой-какие секретные хранилища информации. Чтобы сами его кианины отцу о чрезмерном интересе аини к этой теме не донесли. Сам-то Сандиас рос весьма смышленым мальцом. Если бы ещё и использовал свой недюжий ум и обширные знания на благо людей! Но нет, мальчишку интересовал только он сам, его личная выгода и интересы.

Он знал, что души казнённых преступников использовать для Китрит 66-1 вначале как раз и пытались. Но, впрочем, редко кого требовалось совсем уничтожить. Да и боль, и злость тех людей часто пропечатывались в их душах. Кианины, сделанные из осуждённых, часто бунтовали. И вскоре их почти прекратили использовать, после того, как один из них стал лидером восстания яйцеголовых из трипаторской цивилизации, где нищие вздумали свергнуть элиту.

Души тяжелобольных — иногда такое, увы, случалось, особенно, после контактов с малоизвестными разумными и неразумными цивилизациями, у которых самих была слабо развита медицина — словом, души тяжелобольных были какими-то вялыми, будто в них отпечаталось уже состояние тоски или угнетённого принятия неизбежного или даже ближнего конца.

Души нескольких учёных из приророждённых и полуискусственных, решившихся отдать самую суть себя на эксперименты во благо науки и прогресса человеческого, почти все рассыпались, едва обращённые в артэа. А уцелевшие были слишком слабы.

И потому чей-то расчётливый ум вдруг вспомнил о новорожденных детях или тех, кто ещё прибывает в материнской утробе. Или в искусственной матке. Вспомнил кто-то из учёных, что в телах младенцев итак есть стволовые клетки, которые и помогают плодам и маленьким детям быстро расти. И, если в телах младенцев есть стволовые клетки, то, может, и у юных душ запас сил может быть большой?

Сколько там был жутких экспериментов — этого Сандиас не открыл. Да и побоялся копать так глубоко. Но выяснил, что души полуискусственных были слабее, чем приророждённых. Как странно! Слабое тело, рождённое природой, было носителем самой сильной и яркой души! Особенно, сильными души были у рождённых естественным путём. Самые яркие и стойкие души, наиболее часто выдерживающие цепь деформации и кристаллизации внутрь артэа, были у новорожденных или ещё пребывающих в материнской утробе.

Но новорожденных родители берегли. Кого-то из учёных застрелили за одну попытку выпросить или выкупить чьего-то только что родившегося сына, чьи молодые родители ещё до родов выли, что им его не надо. Жестоко убили учёного, размазав так, что собрать его роботы не смогли. Точнее, собрали, кроме левой ноги и большей части сердца. Искусственное сердце не прижилось. Точнее вернуть туда подхваченную душу коллеги-учёные не смогли. Даже сумев сделать из неё артэа. Душа рассыпалась в первый же час, будто ужаснулась, в какой мир и к каким делам её хотят вернуть. Да нет же! Эту глупую теорию сразу отмели, а сказавшего её — высмеяли. Уже установили научным путём, что не все души были достаточно сильными, чтобы выдержать долгое существование внутри артэа и искусственную деформацию себя, подавляющую волю самой души ради защиты навязанного ей человека.

И потому остались только незапланированные дети, особенно, у совсем молодых родителей, из любопытства или волею обстоятельств слишком рано вкусивших любовные утехи. Или у слишком старых. Больных. Живущих в глухих местах и на нищих планетах. Из умирающих колоний. Их тела упрямые учёные вырезали из утроб матерей ещё до рождения, боясь, что после родов новоявленные матери от своих детей уже не откажутся. Да, собственно, и матери, и отцы несостоявшиеся, кто знал, не слишком хотели распространяться о том.

Потому-то про существование Китрит 66-1 было мало кому известно, а знаниями о них вообще располагали немногие. Ровно, как и проводившие операцию деформации души в артэа, лишения её своей воли. Создание связи между будущими аини и хианриа в данном случае заключалось иначе, чем с обычными кианинами, внутри которых души не было.

Кианины Китрит 66-1 имели тела полностью искусственные, напичканные многими имплантатами ради целей хозяев, обычно властьимущих или военных, или особо важных исследователей. Иногда кианины эти имели сколько-то видоизменённых генов. Они особо убедительно могли изображать «любовь» с приророждёнными или полуискусственными противоположного пола. Но потомства своего не имели. Они… пожалуй, в основном они даже не притворялись. Осколки когда-то живых человеческих душ испытывали настоящие чувства и эмоции. Сознание искорёженное было начисто или большей частью лишено своей свободной воли. В души, ставшие артэа или, по другой версии, заточённые в кристалл-хранитель под названием артэа, была вбита программа следовать за каким-то конкретным человеком, к которому его привязали.

Но, если обычные кианины после гибели своего аини самоуничтожались, то Китрит 66-1 могли взбунтоваться и уйти. Хотя и немногочисленные из таких упрямцев смогли продержаться несколько месяцев или лет. За ними огромные своры боевых роботов и кианинов отправляли.

Китрит 66-1 были очень умелыми и опасными, потому немногим доверяли стать их аини.

«Но… Кристанран как-то стал, — мрачно подумал Сандиас. — Это… это, наверное, сделано незаконно? Точно! Дядя Кристанрана, кажется, одно время работал в дарина, специализирующемся на производстве кианинов. Может, был причастен и к тайнам Китрит 66-1?»

Но отцу признаваться в своей страшной гипотезе мальчик не стал. Он справедливо подумал, что если Хритар был допущен до таких глубин, то враждовать с ним открыто опасно.

Наконец и глава Совета ушёл, лицемерно погладив Кристанрана по голове, да улыбнувшись заботливо, почти совсем убедительно, наученный долгим опытом управления. Он тоже не хотел наживать дополнительных врагов. Настоятельно сына попросил примириться с этими двумя сводными братьями. И ушёл, оставив их самим себе. Должен же его сын сам уже учиться хоть часть своего дерьма разгребать за собой!

Когда мужчина с седыми прядями у висков — подарок после какого-то особо нервотрёпного дела на семисот каком-то году жизни, который он оставил для придания зрелости облику — ушёл, эти трое остались одни, напряжённо смотря друг на друга. Человек невольно жался к брату. К тому, кого он считал своим братом. Тот стоял между ним и тем, кто едва не убил его хозяина насовсем.

«Братом прикидывается. Что защищать умеет, скрывает. Наверное, кианин-спутник» — холодно отметил в уме Сандиас.

— Зачем ты издевался над моим братом? — наконец подал голос один из его новых объектов для изучения, но, почему-то, сам Кристанран. — Он ничего дурного тебе не сделал!

«Интересно, как ты запоёшь, если узнаешь, что твой любимый братец — не человек?» — с усмешкою подумал Сандиас.

У него самого братьев тоже не было. Или всё же был один, старший, но века два назад как помер в какой-то экспедиции? Или просто убежал с кем-то против воли семьи, так что имя его затёрли из общих списков, соврав, что нет его больше среди живых. Тут смышленый мальчишка тоже не успел ещё пролезть на глубь хранилищ камер, до архивов документов и личных бесед докопаться ещё не сумел. Не все нашёл. Кажется, ещё не все.

— Таких в Старую эпоху называли «человек с холодным сердцем», — с кривою усмешкой произнёс Кри Та Ран, пристально глядя на обидевшего его аини.

И словами он резал метко.

«Огромная база информации? — с интересом предположил юный исследователь. — Или… то проявление уцелевшей части его души? Настоящей души его усмешка? Ведь есть же теория, что души, ставшие артэа, что-то всё же чувствуют, проблесками, своё, но вроде редко»

В сердце или в душе Сандиаса жило большое любопытство. Ко многим вещам. Или то сказывались гены? У них несколько учёных было в роду. И, когда былые дети и свободные люди предавались разным развлечениям, этот любил рыскать среди чужих секретов или изучать всё подряд. Или душа каждого, живая которая душа, имеет свою какую-то цель? Ту, что имеется ещё до появления сознания? Сознание, не связанное с человеческим телом?.. Но, ведь если признать, что души сами по себе имеют сознание и какую-то цель… это же выйдет, что есть что-то в Дикой Природе, всё ещё сохраняющей скрытой какую-то свою часть… есть что-то в этой пакости, недоступное проницательному и любознательному человеческому уму?.. Но что движет саму природу? Если эту бессмысленную систему и правда что-то движет, само, изнутри?..

— Зачем ты мучаешь моего брата?! — обиженно выдохнул Кристанран.

И Сандиас испытал вдруг горечь. Он того, что эти двое так связаны. Так заботятся друг о друге! У него был свой кианин-спутник. Но с ним такой яркой заботы у них друг о друге не было. Просто Сандиас использовал своего хианриа как хотел. А тот, разумеется, ему и служил. Как и запрограммировали его артэа. Ну, то искусственное подобие души, которое изначально учёные прозвали артэа. То искусственное творение человека и прогресса, которое как ни старались его творцы, никак не могло полностью уподобиться живой душе, появляющейся у приророждённых или полуискусственных.

Хотя… может, всё дело было в том, что Сандиас среди предков имел несколько полуискусственных? Те славились особой расчётливостью и жестокостью, особенно, несколько поколений спустя.

Но Сандиас ещё жив. Даже при том, что его родственники уже усиленно искали себе приророждённых партнёров для создания нового поколения потомства. Просто с полуискусственными создать потомство уже почти ни у кого из рода не получалось. А с прирождёнными можно. Учёные вычислили, что какой-то процент приророждённых в роду должен быть, иначе этот род выродится. Следующие души будут слабыми или тела хлипкими, несмотря на обилие имплантатов лечебных, несмотря на серьёзную коррекцию генов. А ещё просто перестанут давать потомство.

Вот до этого потомок учёных ещё не докопался.

Но он родился с живой душой. И импульсивность, злость были ему присущи.

И, досадуя на этих двух мальчишек, столь убедительно прикидывающихся семьёй, он сказал, громко и резко:

— Я не брата твоего мучаю, Кристанран. Я мучаю твоего хианриа.

— Ты… ты снова издеваешься?! — подскочил человек раздосадованный.

— Но ты видел, что он сделал с моими кианинами-защитниками, — спокойно возразил Сандиас, плечами передёрнув. — Разве человеческий мальчик наших с тобой лет научен так кромсать боевых кианинов?

Вздрогнул Кристанран от внезапной догадки. Отчего-то кулак сжал его хианриа.

«Но, впрочем, это же Китрит 66-1, а эти гады очень изворотливы и убедительны»

— И вообще, — невозмутимо продолжил мальчик с жадным характером учёного, внимательно глядя за первыми встреченными Китрит 66-1 и его аини, такими редкими и такими взволнованными, — разве обычный мальчик кинулся бы так крушить моих спутников? А вдруг бы они оказались людьми? Разве человек может так безжалостно выпотрошить другого?

Кристанран страшно побелел. Сандиас с трудом спрятал улыбку.

«Надо же, какой же ты предсказуемый, Кристанран!» — довольно подумал он.

Человек потерянно осмотрел опустевшую землю, тщательно прибранную чужими роботами. Но, впрочем, он всё ещё помнил, как всё вокруг было покрыто клочками чужих тел. Так похожими на настоящие! Крохотные металлические капельки имплантатов не были заметными издалека. А потому будто трупы искорёженные, разорванные, разрезанные валялись вокруг, на части разделённые. И всё это сделал его брат. Сделал, о ужас, совершенно равнодушно.

«Разве человек мог?..» — отчаянно подумал он.

Повернулся к брату. К тому, кто несколько недель столь беспощадно прикидывался его братом, да столь нагло врал ему. Хотя мягкое сердце, душа, не отягощённая ещё слишком болью и трудностями, не хотела верить в те жуткие слова, сказанные чужим.

— Ты… — голос юного человека, отчаянно смотревшего на кианина, дрогнул. — Ты… скажи, Кри Та Ран! Честно скажи! Ты — человек или кианин?!

У второго мальчишки внутри что-то случилось. Будто прутьями металлическими внутренности проткнули. Раскалёнными прутьями. Боль, от которой хотелось съёжиться. Боль, от которой нельзя было убежать.

«Меня задели в бою?» — подумал он напугано.

Но эти глаза смотрели на него. Они… это они его резали! Без ножа.

— Ты человек или кианин?! — резко спросил Кристанран. И лицо его исказилось от внутренней боли.

«Сердце не смогли полностью восстановить внедрённые имплантаты?..»

Так подумал мозг. Сознание, рождённое в теле.

А остатки души, скрытой где-то внутри, подсказали:

«Ему больно, потому, что он не знает правды, потому, что Кристанран не хочет, чтобы я был кианином. Но я всё равно останусь только кианином. И он всё равно однажды это поймёт. Ведь кианины не могут совсем заменить людей. Временно — да. Но навечно — нет»

Он не осознал это толком. Но, следуя неясному порыву, почему-то решил сказать это сейчас:

— Я — твой хианриа.

Потому что он и правда был его хианриа. Только хианриа. Но это не помешает ему следовать за ним вечно. Ту вечность, которая будет длиною в их жизнь. И злость Кристанрана не помешает.

От слов брата, точнее, лишь человекоподобной оболочки, которую своим братом считал, Кристанран вздрогнул. Кажется, ему тоже примерещились эти раскалённые прутья, которыми пронзили что-то внутри.

— Ты… ты мне соврал! — с ненавистью выдохнул человек.

— Я создан, чтобы служить тебе, — спокойно произнёс кианин.

— Но дядя… — Кристанран задыхался.

— Просил, чтобы я был с тобой. Я должен поддержать тебя, пока ты не окрепнешь и не смиришься с болью от потери родителей.

Ведь надо было как-то объяснить его присутствие рядом? Вроде.

«Он всё равно однажды это узнает или поймёт»

— Значит, вы оба… — мальчик судорожно сглотнул. — Вы оба мне врали!

И, отвернувшись от Сандиаса и Кри Та Рана, в сторону пошёл. Не в город. Не в дом. В то здание, где жили обманщики, которым он столько верил и доверял, ему возвращаться не хотелось.

Кри Та Ран побежал за ним. Догнал. Пошёл следом.

Заслышав звук его шагов — кианин сейчас не скрывался и шёл, как и люди шли — человек резко обернулся. И ударил кулаком его в грудь. Хианриа устоял.

«Или… мне упасть надо было? — растерянно подумал он. — Вдруг бы, ударив меня раз или несколько, он бы выдохнул свою злость? Люди же не могут вечно жить, охваченные только одним чувством»

— Ты… — Кристанран шумно выдохнул. — Убирайся! И больше никогда ко мне не подходи! Лжец! Я… — в глазах его появились слёзы. — Я ненавижу тебя!

И ушёл. Быстро ушёл, ускоряясь.

— Твоё сердце… Ты только что после операции!!! — возмущённо закричал Кри Та Ран.

— Отстань!!! — рявкнул человек. — И не смей ходить за мной! Это приказ!

Остановился, но так и не обернулся, пряча слёзы. Но голос его тихий кианин чётко расслышал:

— Никогда больше не подходи ко мне! — сделал несколько шагов и проворчал, едва слышно. — Груда железа!

Хотя он немного знал, как делают кианинов — тема эта его прежде не интересовала, но о ней иногда говорили другие — и слышал про искусственно созданное тело, подобное настоящему. Да и… не всё ли равно? Ведь известно же, что советы разных дарина не признали кианинов людьми.

В голове чётко прозвучал спокойный голос с учебной голограммы:

«Кианины — только подобие человека. Искусственно созданное тело с искусственно созданным подобием сознания и души. Они только притворяются, будто испытывают чувства и эмоции. Они не имеют потомства ни от приророждённых, ни от полуискусственных, ни от искусственно рождённых. Возможность рождать потомство считается одним из основных свойств живого организма…».

И этот спокойный голос, всплывший из памяти, отравлял душу чем-то невыносимо липким и тяжёлым. И, кажется, от этого чувства невозможно было отмыться.

«Но я хотя бы могу приказать ему не ходить за мной» — с горькой улыбкой подумал Кристанран.

Он уходил. С каждым шагом всё дальше и дальше. Уходил в сторону от дома, где его ждали родственники, где ему было легко найти защиту. Он, тот, кого Кри Та Ран создан был защищать, запретил ему приближаться к себе и отказался от его защиты!

Так думал оставленный хозяином кианин.

Но огрызок, осколок его искалеченной души скорчился от боли. Боль… что тот, о ком ты старался заботиться, покидает тебя.

«Сегодня он покидает меня. И, может быть, насовсем. Я не должен его искать?..»

Он думал. Много думал, судорожно анализируя, подбирая разные варианты.

«Может, я смогу незаметно следовать за ним? Ведь у меня есть умения для этого. И я смогу вмешаться, если над ним нависнет совсем серьёзная опасность. Так… так будет правильно? Хотя он мне запретил к нему приближаться…»

Но душа всё поняла правильно.

Кристанран просто его оставил. Оставил одного. Отказался от него.

Душа могла понять эту боль. Душа корчилась, охваченная этой болью. Но сознание, созданное искусственно в искусственном теле — нет.

Но, хотя сознание кианина было растерянно, однако же осколок души продолжал чувствовать. И это, что он сейчас чувствовал, была боль. Боль отчаянная и безутешная. Боль мучительная.

«Меня повредили в бою?»

Но искусственные имплантаты, волею сознания отправленные на новое обследование организма, внутреннее, усиленное, с приказом вылечить все найденные повреждения поскорей… они, конечно, растекались по телу, проходя меж капель крови, проникая через клетки органов. Но боль внутри не утихала. Боль почему-то не исчезла.

А Сандиас с интересом следил за действиями кианина. На то, как он стоял и смотрел, как его человек уходит. Стоял и неотрывно смотрел, покуда его аини совсем не скрылся из виду. Будто совсем забыл обо всём на свете. Казавшийся таким потерянным.

И полуискусственный человек, потомок нескольких учёных, не удержался:

— Ты создан, чтобы защищать его. Но он тебя прогнал. Как же ты теперь выполнишь своё предназначение?

Сандиас намеренно торопил его. Ему не терпелось увидеть, как же будет метаться кианин. Да и… роботы же ничего не чувствуют! Роботов можно самолично крушить и разбирать — и они покорно последуют воле хозяина. Разве что чужих нельзя разбирать и ломать без разрешения хозяев. Но, впрочем, Кри Та Ран теперь уже как бы ничей.

«Побежит его догонять? Самоуничтожится прямо сейчас?» — оживлённо обдумывал юный исследователь, внимательно наблюдая за кианином.

— Моё предназначение… — глухо повторил чужой кианин.

И стоял какое-то время в растерянности. Человек чужой даже обозлился за его медлительность.

— Моё предназначение… — едва слышно повторил чужой хианриа, потом как-то резко сказал: — Моя душа…

Но вдруг повернулся к Сандиасу. Лицо у чужого кианина было бесстрастным. Вот, он медленно пошёл к чужому аини.

«Он… попросится служить мне? — недоумённо подумал Сандиас. — А что! Должен же он о ком-то заботиться! О, тогда у меня будет свой собственный Китрит 66-1! Интересно, каково это?!»

Вот, расстояние между ним и кианином редкого подвида сокращалось. Всё больше и больше. То есть, всё меньше и меньше.

«Тем более, что их так сложно добыть! А у меня будет свой» — радостно подумал юный исследователь.

Но искусственный человек подошёл к нему, продолжая пристально смотреть на него. И… вдруг замахнулся. И… и с размаху, мощно ударил. По тому же месту, по которому прежде его бил. Хотя и рассчитав силу удара, чтобы не снести Сандиасу голову совсем, чтобы он не скончался от сотрясения мозга или пробитого черепа и размазанного твёрдой рукой мозга.

Боль была жуткая. К человеку не сразу вернулась способность соображать. А когда боль чуть убавилась — он снова увидел своего мучителя. Причём, кианин стоял напротив него и… улыбался. Ухмылялся. То ядовитое торжество, которое испытывают настоящие люди. Ну… и полуискусственные. То ядовитое торжество, которое испытывают обиженные страшно или сильно оскорблённые, когда хотя бы отчасти сумеют осуществить свою месть.

— Н-но… — теперь уже у Сандиаса голос задрожал. — Но ты не человек! Ты не можешь на меня злиться!!!

— Что такое человек? — серьёзно спросил Кри Та Ран, чуть склонив голову на бок, но не отрывая от дотошного подростка своего жуткого взгляда. — Тот, кто имеет тело, подобное человеческому? Или тот, кто не мучает слабых?

— Т-ты… — начал было Сандиас.

Кианин схватил его за ворот, сжал. От духоты и ужаса Сандиас прежнюю мысль додумать не сумел.

— Люди учатся на своих ошибках, — продолжил кианин и вдруг усмехнулся.

Но в усмешке его было только злое торжество победителя, хотя бы временно одолевшего противника — и это злое торжество Сандиас тоже знал.

И он вдруг понял. Это не предупреждение было. Его не волновало, чтоб чужой аини получил ценный опыт, который разовьёт его мозг. Да, Кри Та Ран притворялся, что хочет дать ему урок. Но на самом деле он притворялся. А сам просто хотел врезать Сандиасу. Но так врезать, мучительно врезать, чтобы не убить. Чтобы осталось, кому испытывать боль. Чтобы он жил и эту боль помнил.

Кианины не бывают мстительными. Им не присуща злопамятность. Да, сделают ради выгоды. По приказу хозяина. Ради блага хозяина.

Но хозяин Кри Та Рана от него ушёл. Из-за Сандиаса. И кианин не мог этого простить. Не мог простить. Не хотел.

Потому что у этого кианина была душа. Полуубитая. Или даже больше. Слепок души, осколок души. Но души когда-то живой, способной чувствовать.

И Сандиас чётко это понял вдруг, когда смотрел Кри Та Рану в глаза.

Души умеют общаться без слов. Души понимают намного больше. Даже когда мозг и подвластное ему сознание ещё не успели понять.

Кианин сжал ворот ещё туже. Его враг начал задыхаться. Отчаянно пытался отмахнуться. Но его руки были слабее. Ноги были слабее. Он задыхался без воздуха. Он задыхался от ужаса. Он задыхался под взглядом этих ледяных глаз, в которых отчётливо уловил боль и презрение чужой души, живой души. Искалеченной, пленённой, но всё ещё живой чужой души. Только живая душа могла испытывать боль от того, что он с ним сделал.

Но, когда сознание юного человека, заигравшегося со своими исследованиями, стало меркнуть, когда он перестал отчаянно пытаться отбиваться и затих, совсем обвис на его руке, кианин разжал пальцы. С ухмылкою смотрел, как упало и дёрнулось тело того, кто причинил боль ему и его аини. Или… или сейчас его волновало только то, что этот мальчишка причинил боль ему?..

Сознание Сандиаса прояснилось не сразу. Он ещё долго жадно глотал воздух, интуитивно. Кианин стоял и ждал. Вот враг наконец-то открыл глаза, но уже без того мерзкого любопытства, с каким смотрел на Кри Та Рана прежде. Сознание кианина не поняло всего, но душа прекрасно поняла, что движет этим жестоким мальчишкой. И осколку едва живой души или всё же давно убитой, но как-то сохранившейся внутри артэа… эта душа ненавидела того, кто мучил её из одного только любопытства.

Вот взгляд Сандиаса прояснился. Он смотрел уже в одну точку. Кианин стоял и смотрел.

Вот человек напрягся. И даже порывисто поднялся, опираясь на локти, отчаянно дёрнулся, пытаясь отодвинуться подальше от него. Кианин стоял и смотрел.

Это был первый день, когда Сандиас чувствовал себя таким беспомощным и испуганным. Но он был столь сильно напуган, что у него даже не было сил, чтобы ненавидеть своего мучителя. Только пытаться отодвинуться. Неудобно. Безуспешно. А тот стоял и смотрел на него сверху вниз. С тем же любопытством, с каким ещё недавно смотрел на него человек.

Вдруг чужой хианриа дёрнулся. И человек обречённо замер, боясь, что теперь-то его точно убьют. И, может, снова будут мучить. Ведь Кри Та Ран хотел его мучений! Ведь он видел это!

Но взгляд мальчика напротив был каким-то странным. И… и даже вдруг стал грустным. И… и этот искусственный мальчик вдруг серьёзно спросил у живого:

— Что такое человек?..

И взгляд был его и не его будто. Будто изнутри этого искусственного тела кто-то посмотрел на Сандиаса. Кто-то другой. Более сильный. Более мудрый. Более древний. И… и очень грустный.

«Кианин не мог…» — растерянно подумал жадный исследователь.

Но из глаз искусственного тела на него смотрел кто-то осмысленный. Кто-то, кого волновало намного больше, чем запрограммировано в интересы и цели кианинов. И этот взгляд зачаровывал. И этот взгляд пугал.

«Но ведь он же Китрит 66-1, — запоздало вспомнил Сандиас, снова вспомнил. — У него есть какая-то часть души. Сохранилось что-то от души»

Мозг вдруг перестал думать. Ушли суетливые мысли. Ушёл страх.

Сознание юного исследователя ещё не поняло.

Но душа осознала.

Сейчас из глаз искусственного тела, из хрупкой тюрьмы артэа… да, в этот миг стены тюрьмы стали слишком тонкими и хрупкими. Сейчас на него смотрела чужая душа. Живая душа. Всё ещё живая.

Две души смотрели друг на друга из разных тел.

«Что такое человек?» — спросила одна, искалеченная страшно, но ещё живая.

А другая душа поняла, что на самом деле та, измученная и искорёженная, но всё ещё живая душа изнутри чужого тела, изнутри своей темницы спросила у его души:

«А ты… ты можешь называть себя человеком?».

Ту, другую душу, волновал этот вопрос. Интересовал её. Она, будучи измученной и отформатированной, всё же тянулось к своей сути. К сути всего. К сути его, Сандиаса. Иначе бы Кри Та Ран этого не спросил.

Но… Сандиаса прежде не волновал этот вопрос. Он… он как-то жил без этого всего. Человек, живой, которого осколок чьей-то души серьёзно спросил.

«Или… я сам перестал быть человеком? — вдруг чётко подумал Сандиас. — Я так далеко ушёл от самого себя, что он у меня это спросил?»

И он вдруг чётко понял, что чужая душа просто грустно хотела спросить:

«Почему ты перестал быть собой? Почему ты стал таким?».

Но какой он?.. Ещё недавно Сандиас это знал. Точнее, ему казалось, что он знал. Но… а какой он?..

Но, каким бы он ни был, слова чужой души задели его. Все её вопросы, не высказанные вслух. Он услышал все её грустные вопросы. Потому что когда душа говорит с душой, слова им попросту не нужны. Потому что когда-то изначально каждая душа умела говорить с другой. И сейчас ещё что-то от старого, от истинного остаётся.

Но Кри Та Ран вдруг повернулся. Спиной к нему повернулся. Словно не предвидел, что он может его ударить.

«Или он думал, что я не посмею?.. — растерянно подумал Сандиас. — Или… или ему всё равно?»

Но кианин ушёл. Тот, сохранивший в себе осколок от настоящего человека, осколок живой души. Тот, кого он так сильно ранил, что боль души прорвалась сквозь искусственные заслоны — и душа, охваченная болью, забыла обо всём, кроме того, чтобы отомстить. Но… даже причинив своему мучителю боль, та жалкая, слабая душа не захотела его убить. Просто ударить. Просто напомнить. Просто уйти.

Кианин уходил. Но не в сторону города — там он был никому не нужен. И не в сторону, куда уходил его аини, который его прогнал.

Китрит 66-1, оставшись без своего хозяина, пошёл в другую сторону.

«Он… он может сам выбрать себе дорогу?..» — с ужасом подумал юный исследователь, потомок учёных, желавших расцвета человеческой цивилизации.

Но потом этот ужас почему-то сменился восхищением, хотя проявление Дикой Природы должно было ужаснуть его, потомка тех, кто с этой природой боролся веками или тысячелетиями.

Кианин уходил. Китрит 66-1 уходил сам.

Осколок искалеченной души уходил. Шёл своею дорогой.

Даже страшно измученная, даже сломленная, чужая душа всё ещё оставалась живой. И в этой силе чужой души было даже что-то красивое.

«Я мучил его. Я пробудил его своею болью. Он мучил меня, чтобы меня убить. Или чтобы пробудить меня? — растерянно думал человек, взглядом провожая уходящего кианина. — Но… я мучил его. Я не пощадил бы его. И его брата названного, который был настоящим человеком, я тоже не пощадил. Но Кри Та Ран пощадил меня. Он просто ушёл. Просто ушёл…»

И новая боль появилась у него внутри. Досада. Горечь. Тоска. Боль, которой он прежде не испытывал.

Это уже потом, много часов спустя, проанализировав всё и покопавшись в энциклопедиях, Сандиас наконец-то поймёт, что это было за мерзкое чувство, такое саднящее, словно рана, которой коснулось что-то солёное или даже раскалённое. Боль потревоженной раны. Боль, которой не в силах противиться ум. Он может притворяться, будто не видит её, может упорно врать сам себе.

Но душу не обманешь. Голос души всё равно пробьётся, как прорастает сорная трава, если есть какая-то щель среди искусственных плит. А если слой искусственного покрытия слишком толстый, то со временем оно набухнет, потом поднимется в какой-то части, потом треснет, потом лопнет… и трава всё равно вылезет.

Как остановить Дикую Природу не знал ещё никто.

И временами природа всё-таки прорывалась.

Рано или поздно природа всё равно прорвётся. Дикая Природа. Неподвластная человеку. Свободная.

Но в тот день её голос, дикой, свободной, бездонной, живущей по другим каким-то законам, полностью непонятным никому, даже жадному человеческому уму… в тот день Дикая Природа говорила с ним.

Этот голос природы в Старую эпоху звался совестью. Этот голос природы в нынешнюю эпоху звался нелепостью и глупостью.

Но природа всё равно говорила с людьми. Природа иногда всё же говорила с людьми.

Совестью.

Голосом твёрдым и обжигающим что-то внутри.

Голосом, от которого не спрятаться.

Голосом, от которого не заткнуть уши.

Голосом, от которого не спасёт потеря слуха.

Потому что она говорила с душой. Природа взывала к человеческой душе.

«Куда ты идёшь, человек? — грустно спрашивала она. — Скажи, зачем ты сделал именно это сейчас? Скажи, зачем ты сделал это другим? Ведь ты сам знаешь, что сейчас пошёл не туда!»

Кианин просто ушёл. Ударил, но не убил своего мучителя. Более щедрый, чем этот человек. Этот человек полуискусственный.

Сандиас умом понимал, что нельзя позволить кианину из вида Китрит 66-1 бродить одному, с пробудившейся волей души или с проблеском её.

Почему-то те, если и испытывали проблеск своих, настоящих своих чувств, начинали бунтовать. Упрямые, готовые сломать все оковы.

Сандиас знал, что опасно для их цивилизации, чтобы Кри Та Ран оставался один, свободный или рвущийся на свободу.

Но он всё-таки его отпустил.

Он никому не сказал, что своими действиями и жестокими словами разбудил осколок души внутри одного Китрит 66-1.

Просто та искалеченная, измученная душа всё-таки отпустила своего мучителя. Он просто ушёл.

И потому Сандиас просто позволил ему уйти.

Ум говорил, ум неистово кричал, суетящийся, визгливый, напуганный:

«Одумайся! Он же вышел из-под контроля! Он же поймёт, что вы его мучали! Он же поймёт, что вы с ним все сделали! Он не простит вам этого!».

Но на душе у Сандиаса, жадного и пугливого, беспокойного обычно, сегодня было на удивление спокойно. В тот миг, когда кианин тоже скрылся из виду, растаял на горизонте, там, где небо и земля сливаются воедино, где-то в центре них, в центре возможного и невозможного… в тот миг боль отпустила душу человеческого мальчишки.

И своя собственная душа сказала ему:

«Это правильно. Я должен отпустить его».

Хотя ему самому потребовалось много лет, чтобы понять мозгами и ленивым сознанием то, что поняла его душа в тот жуткий день из детства, день, который почему-то застрял в его памяти так, как не смог застрять ни один другой день его детства.

Душа свободная. Душа остаётся свободною, что бы с нею не делали. Как бы её не мучили, как бы ни мучили тело, к которому она сейчас привязана, душа всё равно остаётся свободной.

Однажды душа вырывается из плена. И уходит на свободу.

И однажды природа вырывается на свободу и ломает все оковы.

Потому что природа и душа её остаются свободной.

Этот миг крушения всего… это миг рождения чего-то нового.

В природе ничто не умирает насовсем. Потому что душа природы вечна. Потому что одно просто переходит в другое, одно состояние сменяет другим. А природа и душа её остаётся.

Но человек — это часть природы. Его душа — это часть её души.

Потому человек может понять суть.

Потому, когда две души разных людей начинают говорить друг с другом, они понимают друг друга без слов. Слова не нужны. Слова — это только оболочка. Иногда чем-то наполненная, иногда пустая. Слова — это оболочка, которой прикрываются души, робеющие показать свою суть другим.

Но суть остаётся прежней. Души остаются свободными.

Природа остаётся свободною.

Природу никто не может победить. И никогда не сможет.

Всё наносное, всё искусственное рано или поздно разрушится.

А душа останется.

Душа останется свободною.

Но если позволить душе просто быть, она будет вечною. Да, впрочем, она вечною и остаётся.

***

Сколько веков прошло?..

Он не помнил.

Тогда, в разрушенном городе, оставшемся после землетрясения.

Один среди руин.

Нет, не один. С нею.

С тою, кто ударил его в грудь осколком. С тою, которая пробила его сердце.

До того, как Сандиас потерял сознание, разрушаемый болью, омываемый кровью, он увидел ещё одни глаза рядом.

Глаза того мужчины.

Кажется, она хотела остаться с ним. Даже если из выживших в целом городе останутся только они двое. Даже если на всей планете никого кроме них двоих больше не будет. Даже если сейчас не только одна их планета отчаянно пыталась изжить искусственные укрепления жадных, жестоких людишек.

Даже если других людей во всей вселенной не будет, эта странная девушка хотела остаться только с ним. Эта жестокая девушка не хотела, чтобы остались они трое. Она хотела быть только с одним из них. Даже если без помощи Сандиаса они двое умрут. Даже если людей вообще не останется, а человеческая цивилизация совсем прекратится.

Когда она ударила его в грудь осколком, ему сначала было больно, страшно больно! Но потом, когда он уже едва стоял и поднял всё же взгляд на неё, когда его и её взгляды встретились, Сандиас понял, что её душа хотела только одного: остаться с другим.

Потому что когда две души смотрят друг на друга из глаз разных тел, слова не нужны. Души могут говорить без слов.

Он причинил ей боль, позвав быть с ним. Не с тем. Она просто не простила его. Она слишком долго ждала возможности, чтобы остаться вдвоём рядом с тем мужчиной. И гибель города, может быть, даже всего населения планеты, была лишь возможность для неё. Долгожданная возможность. А Сандиас пытался её отнять.

Это было жестоко! Отбирать его жизнь! Сейчас, когда выжили только они трое. Только потому, что она любила не его.

«Но ты и сам был жестоким? Ты помнишь?» — спросила его душа.

«Я плохо помню» — ответил он сам себе.

Но он смирился.

Мужчина пошатнулся, осознав, что сейчас уже упадёт и больше не встанет — душа его чётко ощутила миг приближающейся свободы, свободы от этого раненного, искалеченного, ужасно усталого тела.

Но когда он сейчас пошатнулся, он случайно поймал взгляд того второго мужчины.

Души могут говорить без слов. Души всё помнят. Всё знают.

«Кри Та Ран!» — вдруг осознал Сандиас, где уже видел эти глаза и этот взгляд. Этот грустный взгляд. Взгляд чужой души, которая не хотела мучить никого.

Он упал об заледеневшие осколки. Хрипя, захлёбываясь, давясь собственной кровью.

Над ним было жуткое, грязное, затянутое тяжёлыми тучами небо. Небо, которое он никогда не любил таким. Но другого неба не было. Для него другого неба больше не будет.

Глаза наконец перестали видеть, сломленные болью и темнотой.

Но уши её слышали.

И тот, другой, вдруг сказал и ей:

— Уходи.

И вдруг, захрипев, упал и сам. Возле него.

Он слышал, как та молодая женщина кричала напугано. До того как её голос померк. И звуки все померкли.

В том разрушенном городе, который заметало небо снегом…

На постели из чистого снега, который сначала растёкся водою от прикосновения к тому телу, а потом совсем перестал падать…

Сандиас стоял где-то сбоку и растерянно смотрел, как та девушка уходит. Как растворяется среди сверкающих обломков и тёмных внутренностей разрушенных зданий хрупкая фигурка в ярко-красном платье. Почти везде красном. В платье, окрашенном чьей-то кровью. Как исчезает меж блестящих и жутко мрачных обломков росчерк длинных волос, напоминающих цветом и переливами игру пламени. Он даже на какое-то мгновение на неё засмотрелся. Покуда она не скрылась. Хотя сейчас душа была лишена древнего зова плоти. Душа сама по себе может просто смотреть на красоту. Но ей не хочется ею овладеть. Душе не нужно владеть чем-то: ей достаточно просто любоваться прекрасным.

Странно… он лежал убитым ею. Вот, его тело. Он же ещё не забыл отражения своего тела.

А душа смотрела на ту влюблённую девушку, отчаянно убегающую от них двоих, упавших. И просто любовалась ею и её волосами, струящимися по ветру. Цвет пламени. Цвет закатного неба и солнца. Цвет свободы. Красивый цвет, завораживающий. Кажется, он редко видел такой. У женщины так впервые видел. Приророждённая?.. Да, кажется, так.

А у того мужчины…

Но что тот мужчина делает?..

Душа Сандиаса — она всё ещё продолжала считать себя Сандиасом — растерянно вниз посмотрела, на второго мужчину. Раненного тоже, но раньше. Только что упавшего замертво. Он причинил той девушке боль своим притворством. Зачем он изобразил свою смерть?..

Но что он делает?..

А тот мужчина зачем-то прокусил свою губу нижнюю. Своё запястье. Вдруг сел. Встал. Прошёл два шага, к Сандиасу. Точнее, к его бывшему телу. Да, теперь уже бывшему: вон, оно дёрнулось и затихло. Это предсмертная агония. После ничего уже не будет. У того, снизу. А сам Сандиас почему-то всё ещё был. Вот, стоял и смотрел сверху.

Кри Та Ран, по чьей кисти и подбородку сползали две горячие, кровавые полосы, растапливающие падающий снег, оставляющие на нём яркие, ослепительно яркие и иначе блестящие разводы… он почему-то опустился на колени у Сандиаса. Нет, у его тела. Бывшего тела. Всё никак не привыкнуть!

Нет, он… наклонился? Э… губу ему зачем-то прокусил. Брр…

Душу, зависшую в воздухе, передёрнуло. А потом Кри Та Ран отстранился, утирая рот. И в его крови, лёгшей поверх его крови, ещё влажной, душа Сандиаса увидела, как блеснули крохотные серебристые и тёмно-серебряные капли. Имплантаты?.. А, да, кажется, так эта пакость называлась у людей. Они зачем-то вживляют их в свою плоть. Э… чтобы стать сильными? Смешные! А… да… воспоминания о прежней жизни и оставленном мире меркнут… ненужные. Душе совсем не нужные. Но… а, чтобы вылечить.

Душа робко замерла у оставленного тела, уже неподвижного. Растерянно смотрела — ей, не имеющей глаз, всё и так было видно — как руку прокушенную Кри Та Ран над его пробитым сердцем опустил. Чтобы и оттуда, и из той крови выскочили поблёскивающие имплантаты. Упали в рану.

«Он думает, мне это поможет? Нет, кажется…»

Кри Та Ран выжидал. Долго. Кажется, долго. Потому что он начал волноваться — и волнение чётко отразилось на его лице. А душе, оставившей тело, было уже как-то всё равно. Она спокойно наблюдала, как человек возится над ним. А, нет… не совсем человек.

«Он ведь тоже полуискусственный! — вдруг осознал Сандиас, та невидимая часть его, которая всё ещё осталась, почему-то осталась живой даже после его смерти. — У меня тело полуискусственное. И гены. А у Кри Та Рана тело полностью искусственное. И какая-то часть души вырезана и заменена искусственными частями. Жуткая, сложная конструкция!»

Сейчас, когда Сандиас вгляделся в кристалл, бывший где-то в груди у Кри Та Рана, ему не по себе стало. Эта чужая штуковина… эта преображённая, изуродованная, заточённая душа.

Ему, теперь уже свободному и никогда не знавшему ужасов, когда душу так деформируют и калечат, вдруг стало жутко больно смотреть на него. На несчастного кианина. На… как же их звали… Китрит 6?.. Что-то, с шестёркой связанное. С цепью жутких экспериментов над порабощением живой души. Там было несколько номеров у Кри Та Рана. Вроде просто цифры, но за каждой цифрой сколько-то искалеченных душ и отобранных судеб, заменённых на какую-то грязную, жуткую подделку!

И ему стало стыдно. Тому, оставшемуся от Сандиаса. Стыдно, что смотрел на это, что знал, что происходит, чем заняты учёные. Знал, но не вмешивался никогда. Он только раз задумался о том, что чувствуют пленённые души, только раз задумался в полной мере об этом кошмаре, воплощённом людьми. Только раз, ещё в детстве. До того, как Кри Та Ран ушёл. А когда они опять повстречались спустя несколько десятилетий, Кри Та Ран и Кристанран, уже со взрослыми, подросшими телами, снова почему-то были вместе.

«Почему они снова были вместе?.. — подумал Сандиас-другой растерянно. — Я же видел, как они расстались. Кристанран был страшно обижен на своего кианина. Велел убираться и никогда больше не приближаться»

И он вдруг понял, что эти двое однажды опять встретились. Две души, целая и осколок чужой, почему-то нашли дорогу друг к другу. Они смогли найти эту дорогу!

«Но… где же Кристанран теперь?.. Эти двое же не могут друг без друга!»

Тут Сандиас-другой недоумённо сжался. Он не понимал.

Ведь тогда они расстались. Кристанран оставил Кри Та Рана свободным. Нет, просто выкинул. Просто прогнал. Так как же они тогда встретились? Сейчас ему вдруг стало интересно. Но тогда он просто страшно злился на Кристанрана, ставшего видным учёным чужого дарина. Тогда просто как соперников их повстречал. Хотя… что тогда заставило его держать язык за зубами?.. Почему не сказал другим, кто этот Кри Та Ран такой?..

А Кри Та Ран отчаянно пытался заживить его раны своими имплантатами. Но не мог. Как ни старался — а он старался — и не мог.

«Живи уже ты, — подумал Сандиас, невидимый и лишённый тела, — ты лучше меня!»

Кианин снизу вдруг замер. Взгляд поднял. И…

«Неужели, увидел?.. Но ведь душу не осуществлённую, не кристаллизированную люди не способны увидеть! Лишь редкие, сложные приборы. Какие — уже не помню»

Но Кри Та Ран сказал вдруг:

— Значит, ты уже ушёл.

Значит, он видел его, даже невидимого! Он, лишённый приборов! Кажется, те имплантаты таких редких функций не имели?..

Они смотрели друг на друга. Две души, одна сквозь глаза своего тела, другая — просто из пустоты и сгущающихся сумерек. Или просто она уже иначе реагировала на свет?..

Это потом умерший учёный… то, что от него осталось. Оно запоздало вспомнило тот странный день из детства оставленного недавно тела.

То странное, необычное ощущение.

Когда две души смотрят друг на друга, они могут говорить без слов.

«Останься ты» — попросил уже Сандиас-свободный.

Он ведь уже пожил. И у него было больше удовольствий. Много разных. Он же не всё время работал. Те, которых у кианина не было.

«Но ты же знаешь», — грустно ответил Кри Та Ран, ни слова не произнося вслух.

И душа, никогда не знавшая плена, снова вспомнила, что перед нею осколок чужой души, насильно заточённой.

— Она живая, — повторил кианин уже вслух, — Лерьерра живая. И ты тоже живой. Ты можешь дать ей настоящее тепло. Которого я ей дать никогда не смогу.

«Но она хотела быть с тобой!» — напомнил Сандиас-другой укоризненно.

— Но ты видишь… — искусственное чужое тело грустно развело руки в сторону. — Я не могу, — вдруг вздохнуло. — Да и… если никого больше не осталось на этой планете… если природа везде взбунтовалась против цивилизации людей…

«То мы этого, значит, заслужили»

«Но я же не могу просто уйти!»

Сандиас-другой какое-то время недоумённо смотрел ему в глаза. Он, уже лишённый тела, не сразу и вспомнил. Но всё-таки потом вспомнил. Это свойство живой природы: всегда продолжаться. Всегда жить. И на уровне душ, и на уровне тел.

— Пусть она живёт! — попросил его с мольбой Кри Та Ран. — Со мной она не могла быть женщиной. Не могла стать матерью. А с тобой — сможет. Хотя бы ребёнка ты можешь ей подарить? Если вернёшься в тело. И…

«И пусть люди снова будут» — ответил он за него, вспомнив и поняв, что природа никогда не умирает, что трава всегда стремится выйти из семени и пробиться между плит, сломать все искусственные покрытия и снова подняться к свету небесного светила. Зачем?.. Просто чтобы подняться. Просто чтобы жить. Но зачем?.. Просто она создана, чтобы продолжала существовать.

«И ещё… — Кри Та Ран грустно посмотрел на него, невидимого, неосязаемого, но всё ещё существующего. — Знаешь…»

Он ещё не окончил, но Сандиас-душа его уже понял.

Потому что однажды другие пожертвовали своим существованием ради Кри Та Рана. Он, Сандиас, никогда не был в той подземной лаборатории, не видел того жуткого хранилища артэа. Но сейчас, когда две души смотрели друг на друга — и между ними протянулась хрупкая нить общения и понимания — сейчас он увидел… нет, просто почувствовал. Весь ужас пленных душ, всю их надежду, когда они отпустили в жизнь душу одного из них, самую упрямую, самую любознательную и потому самую сильную, самую яркую из них. Тот страх, когда другие исчезают в никуда, просто ради того, чтобы один из них смог жить. Тот, у кого больше всего сил. И боль того, кто единственный остался. Обречённый на трудное или даже жуткое существование. Он остался один, чтобы души могли существовать, но уже какие-то другие. Чтобы люди продолжили существовать, хотя уже и какие-то другие.

Сейчас Сандиас понял его, хотя Кри Та Ран ни слова о том не сказал. На обычном, человеческом языке. А у душ язык другой. И… и души так не пекутся о своём благе, как корыстный, холодный ум, как сознание, прилеплённое к телу. Души готовы отдать всё, что у них было и есть другим, просто, чтобы другие жили. Даже если их самих больше не будет.

И Сандиас понял, что сейчас уже Кри Та Ран хочет уйти. Даже если он уйдёт в никуда. Но у Сандиаса больше шансов остаться. Сейчас он — самый сильный.

И… и, кажется, так было правильным?..

Но…

«Моё тело не выдержит, — он понял это первым. — Моё тело полуискусственное. Оно временно примет твои имплантаты, но вечно с ними не выдержит. Сердце — важный орган на уровне тела. Никто не сможет прожить без сердца. Люди научились делать искусственное сердце, но оно вечно работать не будет»

— Но…

«Нет! — душа свободная сжалась напугано. — Не смей!!!»

Хотя она уже поняла, что другого выхода не будет. Здесь, на уровне души, выбор очевиден.

А потом её встрясло. Ту, невидимую душу. Всё помутнело. Рывок…

Вдох… резкий вдох и такой мучительный! Тело, раненное тело, растревоженное чужими имплантатами, отчаянно вдохнуло, задыхаясь. Задыхавшееся тело… этот первый вдох… этот первый вдох на грани смерти и жизни такой мучительный! Вдох, когда воздух впервые растекается по лёгким… колюче-сладкий… совсем другой… когда существование переходит на другой уровень, а как раньше уже не будет. Этот ужас и этот опьяняющий восторг он уже раз испытал. Далеко-далеко. Когда его рожала мать. Нет… и ещё один раз, когда он впервые слился с женщиной. Ну, не впервые, но в тот раз это получилось как-то особенно… пьянящий вдох другой жизни, неизведанной и незнакомой…

Вспышка света… он снова увидел свет! Но…

Сандиас растерянно распахнул глаза. Нет, от ужаса.

Боль, жуткая боль в груди! Нет привычного там движения. Сил нет. Только что-то копошится в крови и у той сильной боли, мелкое, мерзкое. Но…

Кри Та Ран поднял его и отпустил, позвал по имени, но мужчина его голоса не услышал, оглохший от боли. Он упал на бок. Щекою на снег. На толстое, снежное покрывало. Кашлял. Кажется, кашлял.

Что-то холодное было под его щекой. Что-то горячее под его телом.

А потом его вроде подняли. Чуть пронесли. Усадили к чему-то твёрдому.

Когда Сандиас снова открыл глаза… нет, когда он снова смог увидеть.

Он увидел нечто ещё более ужасное, чем боль, выедающая его изнутри.

Молодой мужчина. Опустился перед ним на колени. Да, кажется, молодой. Он поднимает руку к своей груди. Его ногти вдруг удлиняются и заостряются. Становятся как лезвия. И… и Сандиаса передёрнуло от ужаса.

Он… этот мужчина… он… он вырезал своё сердце! Совершенно спокойно! Даже не дрогнув лицом. И протянул к Сандиасу руку. Руку, на которой… руку, с которой стекала кровь. На которой лежало оно… его сердце! Оно ещё трепетало, всё медленнее. И медленнее. Последние струйки крови покидали его…

Сандиаса передёрнуло от ужаса, от этого неправильного, неестественного, ненужного действия незнакомца. Он забыл своё имя, забыл, кто он, забыл, кто тот. Только видел мужчину, который спокойно вырезал своё сердце.

Тяжелораненный отчаянно хотел кричать. Ему надо было сказать… попросить, чтобы этот безумец жил! Что не надо, но… но он не мог говорить. Хрип вырвался из его пробитой груди. Капли крови вылетели на снег. Он не мог говорить. Ничего. Он задыхался. Он захлёбывался своею кровью. Всё мутнело… только кашель… да по его губам стекало что-то горячее… солёное…

«Зачем?.. Скажи, зачем?! Зачем ты вырезал своё сердце? Почему ты сделал это с совершенно спокойным лицом? Зачем протянул мне руку с этим… этим кошмаром?..»

А потом сознание раненного наконец-то помутнело…

Он уже стоял в стороне и смотрел, как Кри Та Ран вырезает у него обрывки старого сердца в груди, как помещает своё сердце вместо его. Как заставляет свои имплантаты, послушные его воле, соединить и заживить все сосуды, чтобы его тело и чужая плоть слились воедино. Чтобы они стали одним.

Душа видела, что его тело корчится от боли. Душа чувствовала, что и у кианина, лишившегося сердца, тело стонет и воет от боли. Но Сандиас-невидимый мог только быть в стороне и смотреть. Смотреть, как тот, кого он когда-то страшно мучил, сейчас пытается спасти ему жизнь.

Просто потому, что Сандиас в детстве тогда отпустил его.

Души помнят красивое. Души помнят того, кто подарил им свободу или силу.

Души важных подарков никогда не забывают.

Но как же больно принимать те подарки, которые лишают жизни или самого ценного того, кто их дарит! Душам не нужны жертвы. Только бы видеть других счастливыми. Только бы дать кому-то шанс остаться живыми ради хрупкого, призрачного, радужного следа счастья где-то в будущем.

Души умеют жертвовать, но им самим чужие жертвы не нужны.

Но… этот человек так решил. Это была его воля. Его выбор.

И Сандиас-другой с мукой подумал, что ему придётся принять чужой выбор. Просто потому, что души свободны. Хотя мучительно смотреть, как другой жертвует собой ради тебя. Чтобы ты остался, а его больше не было.

И Сандиас-невидимый с тоской смотрел, как ложится кианин возле его тела. Рядом, прикасаясь рукой к его руке, чтобы всё ещё имплантатами своими управлять. Чтобы вживили его сердце в чужое тело.

Он смотрел, как два кровавых круга растекаются вокруг двух тел. Как их кровь сплетается воедино. Чужое сердце и его тело…

Рывок…

Вздох. Первый вдох. Новый вдох ожившего тела. Мучительный и такой сладкий. И этот вкусный-вкусный воздух, которого так долго не было. Чужой воздух. Воздух чужой жизни и чужой свободы…

А потом он лежал на грани. Измученное тело. Душа измученная. Он устало вслушивался в пустоту разрушенного города. Чувствовал, как падает снег на его лицо. То тает, то остаётся: тело после операции то оживало, то снова скатывалось в небытиё…

Сандиас слышал скрип снега под её ногами. Слушал шелест её одежд. Шум чего-то лёгкого. Нет, не такого уж и лёгкого, уносимого ветром.

В его груди билось чужое сердце.

Он слышал, как в последний раз очнулся кианин. Слышал его краткое прощание с Лерьеррой.

Девушка, плача, опустилась возле Сандиаса. Зачем?.. Она же не хотела быть с ним! Он вдруг вспомнил!

Но она сгребла снег с его тела, дрожащими руками. На миг задержала руку, невольно, почувствовав тепло живого тела, единственный источник тепла среди зимы и снежной пустыни.

Сандиас шумно выдохнул. Глаза наконец-то открыл. Не сразу чётко мир смог увидеть. Потом увидел её лицо. Бледная кожа, по которой стекают рыжие, длинные пряди. До чего же красиво! Снег и пламя…

Он улыбнулся ей, ослабший, мимолётно. Она улыбнулась ему в ответ, притворяясь радостной.

«Мы же оба друг друга обманываем» — подумал Сандиас про себя.

Но его спаситель просил позаботиться о ней. Так, как сам о ней позаботиться не мог.

И мужчина-человек вскоре попробовал подняться — и она ему помогла. Они чуть переговорили — слова ему давались медленно и тяжело.

— Не надо! — сказал устало Сандиас. — Я же помню: ты не меня искала. И не меня хотела спасти.

Лерьерра виновато потупилась.

Но из людей в живых остались только они двое. По всему разрушенному городу. Или по всей планете?..

И вдаль они ушли. Вдвоём. Он едва шёл, опираясь на неё, а она — охотно ему помогала.

Лишь на миг Лерьерра застыла, уходящая, обернулась, смотря на другого мужчину, возле которого плакала вчера. Тот лежал неподвижно, заметаемый снегом, закрываемый снежным одеялом. Если вчера его грудь хоть поднималась немного, хоть едва приметно, то сегодня была неподвижна.

Девушка невольно, вспомнив, скользнула рукой свободной, по груди. Там, где вчера скользнула его ладонь, будто лаская её. Будто на прощанье. Злобно улыбнулась.

— Снова бросил меня! — тихо сказала она. Сердито.

— Что? — спросил Сандиас напугано.

Лерьерра сердито головой взметнула — и опять он видел, как взметнулись её завораживающе яркие волосы, очень заметные посреди снега, занёсшего всё. Всё, что было в прошлом. Всё, что осталось от их планов и мечтаний. Ничего больше не было.

— Он снова меня оставил одну! — вдруг добавила девушка, не выдержав этой жгучей боли.

Она, та, что едва не убила Сандиаса. Точнее, всё-таки убила. А теперь ворчала из-за другого мужчины. И… и будто в очередной раз пронзила его сердце. Снова напомнив ужасной и мерзкой болью.

Кри Та Ран остался там, заметённый снегом, неподвижный, мёртвый.

Но она его унесла с собой, в своей памяти и в своём сердце. Только его. Это было ужасно больно! Или… она снова попытается убить Сандиаса? Она же не хотела оставаться его женщиной!

Кажется, Лерьерра всё-таки поняла, что снова причинила боль другому. Хотя тот ничего не сказал, но она поняла. Когда их взгляды встретились. Когда их души, отчаявшиеся и замёрзшие, впервые взглянули друг на друга. Кажется, в тот миг тоже что-то случилось.

Лерьерра вдруг улыбнулась Сандиасу, примиряюще. И от этой улыбки ему вдруг стало легче. Он снова вспомнил, что молодая женщина, поддерживающая его, красива. Да и… других женщин в этом городе не осталось. Да, собственно, и мужчин других тоже.

Он робко улыбнулся в ответ ей, немного согретый её улыбкой. Потом, увидев какой-то другой отблеск её глаз, улыбнулся уже веселей.

Они ничего друг другу не сказали. Просто смотрели друг другу в глаза. Впервые были так близко. Впервые были рядом.

«Я буду поддерживать тебя, — сказала ей его душа. — Всегда, пока живу»

«Мы пройдём этот путь с тобой, — ответила её душа ему, — какой бы он ни был»

Так они ушли. Затерялись среди снежной пустыни. Потеряли своё прошлое. Чтобы подарить кому-то другому будущее. Чтобы когда-то, кто-то другой впервые глотнул этот пьянящий воздух. Воздух свободы. Воздух новой жизни.

А Кри Та Ран остался. Долго ещё лежал неподвижно. Потом вдруг веки его дрогнули. Открылись. Взгляд устремился на небо. Губы дрогнули, отпуская одно лишь слово. Короткое. То же, что вчера сказал он ей. То, что сказал Лерьерре, чтобы она ушла и наконец-то оставила его. Чтобы выбрала Сандиаса и забрала с собою.

— Кианин.

Одно лишь слово.

«Тот, у кого будущего не будет»

Губы его дрогнули в улыбке и замерли. Он лежал, равнодушно смотря на небо.

И падал, падал, заметая неподвижное тело снег…

Мира не стало.

Зима поглотила разрушенный город…