Песнь северного ветра

Елена Тальберг, 2019

Ей едва исполнилось восемнадцать. У неё нет имени, но есть дом. Ведьмин Дом. Она живет там одна. Но это не ее выбор. Так заведено: "Из поколения в поколение жили тут ведьма и её дочь. Потом старая ведьма уходила в ночь, а её преемница забывала свое имя и становилась ведьмой. Безымянной. Той-кто-знает".Только в этот раз что-то пошло нет так. Мать оставила её, передав совсем немного знаний. И, хотя юная ведьма наделена сильным даром – ей подвластны все стихии – её дар не в силах ей помочь, когда мир вокруг необратимо меняется – под крылом чёрного дракона. Теперь, чтобы получить ответы, нужны знания, записанные в древней лунной книге. Прочесть её может не каждая. Ведьме предстоит присвоить себе свою силу, СТАТЬ той-кто-знает, а не только зваться ей.Она начинает собственный путь, проходя через сомнения, страх, искушение и разочарование.И первым на своём пути она повстречает Охотника.

Глава 5. Ледяная кожура

Когда король примчался на полуживом от ужаса коне, люди кидались врассыпную, спасаясь от копыт, пара самых отчаянных гвардейцев поймали поводья, подоспевшие орденосцы сняли короля и отнесли его в Белую башню. Первую ночь он провёл наверху в кабинете магистра. С каменного стола были скинуты все книги и свитки. На него положили короля. Воины бросились за водой, бинтами, дополнительными лампами.

Дан затворил за ними дверь и обернулся. В окна бил красным светом закат, пронзительный, перечёркнутый сизыми лентами облаков. Ранний, низкий, зимний закат.

Король лежал безмолвно, вытянувшись во весь рост — от края до края стола. Дан скинул плащ, подвернул рукава. Руки верно и быстро нашли застёжки шлема, осторожно освободили голову из его тисков. На пальцах остались следы копоти и крови. Он придержал голову за затылок, подложил свой плащ, брошенный на кресло.

Король дышал хрипло и часто. Глаза были плотно закрыты. Ресницы и брови опалены, нос и правая щека — в ожогах. Губы запеклись.

В дверь постучали:

— Вода, милорд.

— Оставьте за дверью.

Магистр быстро прошел к камину в нише справа от двери. Подбросил дров, взял котёл, висевший на крюке. Потом занёс воду, перелил её и повесил над огнём. Забрал принесённые лампы и расставил их по углам стола. Зажег факелы в простенках между окнами.

Потом придвинул маленький стол, за которым обычно обедал, к каменному, достал из шкафа свой ящик с лекарствами, разложил его.

Дыхание короля прорывалось хрипами сквозь потрескивание огня. Вода шумела, закипая. Он заварил настои. И снова повесил котелок на крюк. Оставшуюся воду перелил в таз на столе. И начал снимать доспехи. Некоторые пластины погнулись, и приходилось их разжимать щипцами. Он смотрел на вмятины и видел каждый удар — хвоста, шипастый лапы. Стальное предплечье как будто прокушено… Он срезал лоскуты горевшей ткани, отмачивал присохшие. Очень мягкой губкой, сделанной ещё прежним целителем, пропитанной не только эликсиром, но и словами, он смывал копоть и кровь. Промывал отваром крапивы, смазывал ожоги облепиховой мазью. Порезы, покрытые коркой, и почти прокушенную руку обработал настойкой календулы, у более глубоких ран прихватил края ниткой.

Сменил воду в тазу. Снял закипевший в третий раз котёл. Прошелся взглядом по настойкам и мазям. Шагнул к столу и коснулся пальцами левого плеча короля. Рана зияла тёмной, запекшейся кровью. Наплечная пластина здесь была сорвана. Кольчуга пробита. Дан не мог понять, драконий огонь или драконьи зубы нанесли её…

Он постоял в нерешительности и быстро прошел к шкафу слева от двери. Щёлкнул потайным замком, достал мешочек, вернулся с ним к столу. Аккуратно ослабил завязки, взял крохотную щепотку чёрной, чуть светящейся в отблесках факелов пыли и нанёс на рану, прижал пальцы и закрыл глаза.

Под коркой пульсировали боль и огонь. Огонь!

Дан отдёрнул руку, поспешно затянул завязки и спрятал мешочек в карман. Король сбился с дыхания, мучительно повел головой, разлепил губы, шепча: «Воды…».

Он дал ему готовый отвар, мгновенно остудив чашку в ладонях. Капли стекали по подбородку и щекам. Король не раскрыл глаз, но задышал ровнее и тише. Дан снял один из своих плащей, висевших на стойке в углу, и накрыл им короля.

Факелы тревожно мигали, догорая. Окна затянула чернотой зимняя ночь.

***

Все ночи стали чёрными для него. Одну за другой он проводил их в подземелье, куда велел перенести короля. Дан сидел в кресле у кровати больного. Кутался в плащ, смотрел в мерцающие угли в жаровне, но в их багряных отсветах, подёрнутых пеплом, ему виделась только угроза. Огонь сжигал его короля изнутри. И он ничем не мог помочь. Использовать свою силу, свой странный ледяной дар, что колол пальцы каждый раз, когда он не мог сдержать гнев, он боялся. Вдруг холод, льющийся через его руки, погасит весь огонь? До конца. И сердце брата перестанет биться.

Дан научился, контролировать свою силу — сотни часов ушли на то, чтобы выдержка стала железной, а еще сотни на то, чтобы проверить, что станет с тканью, деревом, камнем, водой, хлебом, вином, кожей девушки… Это воспоминание ознобом пробежало по груди. Дальше он не посмел пойти. А вот его ученица… Леди Розалин Хай не знала преград. Поэтому так важно было сейчас держать короля подальше от всех — и особенно от нее! — в подвале. За надежными дверьми. Ключ от которых есть только у него.

Леди Розалин, высокая, стройная, с пепельными волосами, перевитыми на концах серебристыми лентами, считалась первой красавицей королевского двора. Но она как будто не замечала своей красоты. Взгляд серых прозрачных глаз был строг и холоден. Только солнечные лучи отогревали его, да вылазки на охоту зажигали голубые искры смеха. Дочь соколиного лорда не уступала отцу в семейном умении приручать птиц. Был у неё и еще один дар… Его она скрывала даже от Грэма, с детства хранившего многие ее секреты — они выросли вместе, юная Роза Хай была фрейлиной покойной королевы. Дети росли на его глазах, но Дан пропустил, как из ломкой девочки подростка она превратилась в леди — красивую, гордую и так звонко смеющуюся… Он тогда уезжал и надолго — работал в архивах, искал осколки, пытался собрать воедино то, что была разбито… А когда вернулся, столкнулся с тем, что его прежний мир тоже дал трещину. В него ворвалось нечто, прежде незнакомое — влечение.

Он помнил ту встречу, которая изменила всё. Он ждал на балконе одной из пристроек, выходящих на псарню и конюшни. Грэм с друзьями въехали в ворота шумной толпой. По правую руку от брата была высокая светловолосая леди в голубом охотничьем дублете и черных бриджах, в руке у нее был апельсин, конь гарцевал, кавалеры вокруг смеялись.

«Дан!» — Грэхем слетел с коня и бросился по брусчатке к ступеням, как делал всегда — летел навстречу, стирая разлуку одним крепким объятием. Рози обычно бежала вприпрыжку следом, размахивая длинными кружевными рукавами. И он подхватывал их обоих. Но не в этот раз.

Она подбежала и наткнулась на изумлённый, неузнающий взгляд, смешавшись, присела в поспешном нелепом реверансе — охотничьи бриджи вместо юбки. И подала руку. Перчатки и хлыст она сжимала в другой. Дан едва коснулся губами бледной кожи, пахнувшей лавандовым мылом вперемешку с апельсином (она ела его прямо в седле, счищая кожуру и смеясь) и отпрянул. Розалин вытянулась за лето и в глаза теперь смотрела почти вровень, радостно и дерзко.

С той встречи она стала леди Хай. Леди, чьей руки он хотел бы коснуться вновь, но уже не прерывать касание, а длить, скользить пальцами до локтя и обратно — к тонким проступающим косточкам кисти — скользить и не отводить взгляд. Но он был бастардом, хоть и королевским. Ни титула, ни земли, ни власти, кроме той, что доверена отцом… И надежд тоже не должно быть. Он и не возлагал их прежде! Ему и в голову не приходило, что одно лишь прикосновение способно разбить броню сдержанности, в которую он заковал себя.

«Пока она была ребенком — ребёнком странным, одиноким, с пытливым умом, прямая противоположность весёлому и открытому Грэму! — я отвык притворяться. Лишь им обоим я доверял настолько, чтобы быть собой…»

Ниточка доверия всё еще трепетала, когда они смотрели друг на друга с разных сторон обеденного стола или встречались в воротах замка — она возвращалась с прогулки, а он отправлялся по делам в Чёрный или Закатный Дом. Дан видел, что Розалин стала горда и холодна, как и он сам стал однажды, заняв своё место при дворе. Но от него не ускользнула и её уязвимость. «Леди Хай теперь не танцует больше двух раз за вечер. А прежде так любила танцы! — шептались девушки в саду. — Вот странно, да? Кавалеров высмеивает, либо водит за нос… А еще она страшно полюбила перчатки».

Ему следовало догадаться уже тогда и не избегать встречи, а предложить её. Но Розалин пришла сама. Придворный формуляр не позволял ей видеться с магистром так же свободно, как прежде, поэтому она нашла дорогу в обход светских условностей. Грэма она не стала посвещать в свой план. Просто одолжила у него охотничий костюм под предлогом, что ее пришёл в негодность, а новый еще не готов (леди Розалин предпочитала охотиться в мужском платье). И в этом костюме проскользнула в сумерках в кабинет магистра. Это был кабинет-спальня, Розалин зашла через тайную дверь в гардеробной. Они с Грэмом часто так делали, когда были детьми.

Дан сидел за столом, но уже не работал. Откинулся на спинку кресла, голова чуть запрокинута, глаза прикрыты. На столе ворох бумаг, догоревшие свечи, даже несколько колб и пробирок на самом краю.

Он услышал осторожный вздох и быстро повернулся, подобрав ноги и схватившись за подлокотники. Узнал.

— Я знаю, что мне не следовало этого делать! Но мне нужна помощь.

Эти слова разбили начавшую расти между ними стену чужих предрассудков. Он жестом разрешил пройти.

— Что случилось?

Розалин прошла к столу, встала перед ним, машинально перебирая ближайшую стопку бумаг. Костюм Грэма был ей широк, собранные под охотничью шапочку волосы выбились, и белые в лунном свете пряди тянулись вдоль щёк и по спине.

— Скажи… Чем будет заниматься орден?

— Тем, чем и раньше — служить короне, сохранять порядок, выкорчевывать дурные ростки…

— Искать тех, кто наделён даром?

— Нет!

Их голоса перехлестнулись в ночи — её затаённый страх и его с трудом сдерживаемый гнев.

Розалин неосторожным движением уронила листки на пол, прикрыла глаза, переводя дыхание.

Дан медленно выпрямился в кресле.

Она взяла в руки колбу с прозрачной жидкостью.

— Что это? — голос ее звучал хрипло.

— Вода. Очищенная от примесей. Ещё не успел использовать.

Поставила на раскрытую ладонь, повернулась к свету, губы дрогнули, выпуская дыхание.

Вода заискрилась кристаллами, стеклянный бок пошёл трещинами…

Лёгкая сеть инея покрыла прозрачные стенки и узкое горлышко. Дан смотрел, не отрываясь. Дышать старался ровно, но сердце бешено стучало в груди, отдавало шумом в висках. Быстро поднялся и подошёл. Осторожно сжал ее запястье, снял замороженный сосуд, поставил его на стол, оглянулся, подошел к большой напольной вазе у окна. Розы были собраны утром. Тяжёлые, винно-красные. Он срезал один цветок кинжалом и протянул на раскрытой ладони ей.

Розалин не сдержала тихий крик, когда нежный бархат лепестков сменился искрящейся снежной вязью…

С той ночи он и взялся учить её. Розалин приходила по ночам, воспользовавшись тем же самым тайным ходом. Один или два раза в месяц. И в каждую встречу он облачал своё сердце в броню. Он давал ей задания, которые страшно злили поначалу — пересчитать липы в саду или розетки фиалок в покоях фрейлин, а теперь все эти гвозди — и вручал полную банку. Гвозди сменялись фасолью, горохом, бусинами. Летели на пол, звеня и шурша. И она выискивала их меж стыками гранитных плит, сметала тростник, настеленный у кровати. И белые полосы инея тянулись разводами по полу, добирались до стен и медленно гасли. Постепенно они становились всё реже и тоньше — леди Розалин училась сдерживать свой гнев. А научившись, захотела большего.

— Неужели это все? Ты учишь меня только скрывать наш дар. Но для чего он нам дан?

— Я не знаю, Розалин. У меня не было учителя. Тебе я могу дать, лишь то, что умею сам.

— Что же… ты ни разу не попробовал… большего? — она не подняла головы, но исподволь смотрела. Смотрела пристально, пытливо.

Дан подошел ближе, на нём была белая рубашка с широкими рукавами и серый, расшитый шелковой нитью жилет. В мерцании свечей темные глаза поблескивали, но голос был мягок, он протянул ей раскрытую ладонь:

— Попробуй, если хочешь.

Она нерешительно коснулась пальцами его руки и отступила на шаг. Спрятала руки за спину, вздернула подбородок.

— Я не об этом!

Он обернулся к столу, взял яблоко с блюда и бросил ей. Розалин поймала.

— Тогда начни с яблок. Проверяй сколько тебе надо усилий, чтобы оно померзло до сердцевины, а сколько, чтобы только кожура льдом стала. Есть еще орехи, листья. Древесина, глина, кожа свиная и воловья, меха, — его голос все сильней звенел. — Я пробовал многое. Но так и не нашёл ответ — зачем?

Он обошел стол и сел.

— На сегодня всё. Тренируйся на яблоках. Учись контролировать поток своей силы.

Она кивнула, пытаясь скрыть разочарование.

Они не виделись месяц. Леди Розалин потренировалась и на яблоках, и на апельсинах, а потом проверила, как быстро мороз бежит по шнуру — шелковому, конопляному, кожаному, дальше — как он перескакивает с пера на перо и сковывает всю птичью фигуру целиком. Узнала, что если коснуться совсем легко, то лед будет тонок и птица одним взмахом крыльев разобьёт его. А вот если твое прикосновение будет вызвано гневом. То…

Грэм однажды вбежал в кабинет поздно вечером со словами: «Ты знаешь, что Рози уезжает?», — и осёкся, увидев его, сидевшего за столом и рассматривающего фигуру сокола — абсолютно прозрачную, из чистейшего льда.

— Да, знаю, — спокойно ответил Дан. — Вот её прощальный подарок.

— Подарок? — Грэм растерянно смотрел на ледяную птицу в круге инея на столе. — Как она это сделала?!

— Силой своего дара, — Дан резко поднялся, он был в полном магистерском облачении. — Силой своего дара и своего презрения.

Он стремительно прошёлся по комнате.

— Я тоже еду сегодня. В Чёрный Дом, изучить уцелевшие архивы. Поедешь со мной? Отец дал согласие.

Грэм шагнул к столу и коснулся ледяных крыльев, застывших в тщетной попытке взлететь.

— Её дар… Кто она, Дан?

— Она, — Дан остановился рядом с братом и тоже взглянул на птицу. — Она — дитя, гордое в своей силе и слепое в своём тщеславии. Я зря учил её. Соколиным лордам и леди нужно только одно — власть… Поедем со мной, Грэм, и я расскажу тебе всё, что происходило в этом кабинете, пока ты штудировал королевские науки и лелеял свои мечты о драконах.

Они поехали вдвоём, отряд орденосцев следовал на почтительном расстоянии. Ехали как магистр и его ученик, капюшон скрывал лицо Грэма. Дан же напротив, казалось, впервые хотел выйти из серой тени своей магистерской мантии. Он откинул ее на плечи, легкая кольчуга серебрилась на солнце, обнаженный меч — только лицам королевской крови дозволено было носить такой — тоже ловил солнечные блики. Волосы Дан распустил на старинный манер, светлые пряди обрамляли лицо, смягчая его худобу. Черные агатовые глаза в дневном свете смотрели мягче, чем обычно.

— Ты больше похож на отца, чем я, — неожиданно вырвалось у Грэма.

— Разве? — Дан с улыбкой обернулся к младшему брату, отрываясь от своих мыслей.

— Да. Так же высок… и царственен.

— Ты еще вырастешь, тебе всего семнадцать. А вот мне уже не догнать тебя в ширине плеч, — и Дан, смеясь, хлопнул брата по спине.

— Да и вообще не догнать! — крикнул Грэм, пришпоривая коня.

Они неслись по пустынному тракту, подобно двум птицам, плащи и волосы трепетали на ветру, лица, наполненные азартом, пригнулись к лошадиным шеям. Конь Дана был подобран прежде всего под его высокий рост, Грэм же всегда выбирал самых быстрых скакунов в конюшне. Но догнать его было невозможно не поэтому. Он чувствовал ветер, безошибочно определяя его направление и силу одним лишь свободным движением плеч, рывком откинутой головы — так встречают давнего друга, верного спутника, и встреча эта пьянит… Он мчался, напоённый радостью, всплеском силы, щедро подаренной ему. Этот дар заменял крылья, которые он не мог расправить. Дан знал, что если захочет, если поверит, Грэм сможет снова обрести их — но не сила дракона, навсегда уснувшая в нём, будет тому порукой. Знал и молчал, ожидая, когда король сам услышит своё сердце и песню ветра, звучащую в нём…

Если б он тогда только мог представить, что в королевство прилетит дракон и брат поедет искать свои крылья к нему, то рассказал бы, непременно рассказал, убедил поверить… Но после скачки они заговорили совсем о другом. Дан рассказал брату о том, как ошибся в леди Розалин.

— Или она ошиблась во мне. Она думала, что я скрываю ее и свой дар из страха быть обнаруженным. Что я и орден возглавил, чтобы контролировать ситуацию и никому не дать себя обнаружить, а самому быть в курсе всех дел. Но это не так, пока я возглавляю орден, больше ни один человек, наделенный даром, не лишится его по вине орденосцев.

— А много таких — наделённых даром?

— Не знаю. Страх задушил его ростки у тех, кто видел, как расправляются с их родными. Почти два поколения выросло с тех пор. Но вот у Розалин он есть. Ей вообще неведом какой-либо страх.

— А тебе? — слова сорвались поспешно, нечаянно, Грэм сжал губы, отворачиваясь.

— Во мне он не смог задушить дар. У нас с леди Хай схожие способности. Но только мне ни разу не хотелось обернуть их против живого существа.

— Как это вышло?

Дан усмехнулся, склоняя голову.

— Будем считать, что мы повздорили. Она пришла с соколом, а ушла без него… Когда она пришла впервые, ей нужна была помощь. О, тогда она была искренна и прекрасна в своей растерянности. И быть ее учителем и проводником тоже было прекрасно. Но роль ученицы ей быстро надоела, — в темных глазах Дана мелькнула недобрая искра.

— Она была не просто ученицей. Ты ей нравился, — проговорил Грэм глухо, не поднимая головы.

— Гм, — Дан тоже опустил голову, пряча улыбку. — Я… Те моменты искренности, что были между нами, быстро растворились… Так следы на песке стирает ветер или волна, — он поднялся, обрывая разговор. — Не будем больше об этом. Леди Розалин свой выбор сделала.

И он тоже сделал его тогда. Вспыхнувшее было влечение к девушке, равной ему по силе, по уму, по стати, угасло, когда за всей ее хрупкостью и красотой он разглядел безжалостность и то поразительное умение идти к цели, не считаясь ни с чем, которое приписывали ему, но которым он сам не обладал в полной мере. Теперь леди Хай вернулась в столицу. Едва узнала о сражении, произошедшем в Лёгком Доме. И было очень трудно понять, что именно ей руководило. Только ли тревога за друга юности?