Путешествие из пункта А в пункт А

Елена Счастливцева (2024)

«Путешествие из пункта А в пункт А» — юмористический приключенческий роман. Текст смешон и необычен по форме: его главные герои в значительной степени не являются таковыми, а лихо закрученная сюжетная линия необходима для связки, как лирических отступлений и экскурсов в прошлое, так и самостоятельных рассказов.События текста происходят до 202 года . Они разворачиваются в пятницу вечером и заканчиваются в воскресенье.Главные герои — уволенная продавщица Люська, охранник Коля и безработный ученый Рома, впавший в зависимость от своей сумасшедшей идеи. Ученый задумал совершить цепь рукотворных катастроф, из которых каждая последующая является следствием предыдущей. Главные герои отправляются в путь, чтобы предотвратить бедствия. По их следам идут террористы и силовики. Все они попадают в нелепые и комичные ситуации.Герои пересекаются с многочисленными второстепенными персонажами. Именно к последним приковано внимание автора. Текст был напечатан, журнал «Гостиный дворъ», №2, 2022г.

Глава 5. Срезали!

Пятница, вечер

На шоссе Коля махнул рукой на Люськино вождение: пусть выжимает все семьдесят. Хотелось спать, видимо, водка начинала действовать, лицо обмякало, глаза закрывались, отказываясь смотреть вдаль даже с мудрым прищуром.

— Мы сейчас путь срежем, — Коля вдруг взбодрился от неожиданно выстрелившей идеи. — На следующем перекрёстке свернёшь на грунтовку.

Люська не возражала: на грунтовке движение спокойнее, машин меньше, точнее, повстречалась всего одна, но зато «гелендваген», идущий на таран со вспыхнувшей персонально для Люськи мигалкой. Спустя мгновенье он исчез, как комета, пролетающая из одних высших сфер в другие, указав Люське надлежащее место в канаве. Джип умчался, оставив запах горелой резины. Мотор «копейки» заглох.

Люська почти плакала:

— Им что, дороги не хватает?

— Уроды, — подытожил Коля, выползая из машины. — Чё так резко? Можно было и на обочину съехать.

— Где ты видел обочину? Тут сразу канава!

— Выйди-ка из машины, попробую сам выехать.

Но Коля знал заранее, что ничего у него не выйдет: мотор ревел, колёса крутились, дым валил, Рома спал. Придётся звонить Лёхе, а звонить не хотелось. Лёхе Коля уже полгода должен был триста рублей. Может, тот забыл? Но Лёха не забыл, а потому чрезвычайно обрадовался Колиному звонку.

— Ща приедем! Поможем! — воодушевлённо обещал он.

«Ему-то в радость», — печально подумал Коля.

Лёха подъехал на «уазике» через полчаса. У него работа была такая, связанная с правильным, крепким мужским отдыхом: вытаскивать автомобили из разных гиблых мест.

Э-э-эх, хорошо-то как бахнуть на природе-матушке, на родном раздольюшке! Да закинуть сеточку, закинуть родимую, и не раз, и не два. Отдохнуть всласть и, попив водочки, ощутить разлитую по всему телу бесконечную удаль, да ещё гордость за державу! Лесов — море, зверья и рыбы разной — не счесть, кристальные озёра и реки — полноводные! И чувство это безмерное, всепоглощающее, льющееся прямо из сердца выразить могут только песни мужские, нестройные, неподвластные мелодиям, да ещё гордые победоносные танцы у костра. После чего, почти протрезвев, исполнитель перформанса по возвращении домой снисходительно швырнёт к ногам онемевшей от восторга жены здоровенный мешок уснувшей рыбы и небрежно скажет: «На, чисти».

С пятницы по понедельник не было отбоя от клиентов, по собственной воле засевших в канавы, болота, или просто на равнине по уши в грязь, или там, где за десять тысяч лет до них ледник предательски разбросал каменюки, сносящие на фиг защиту картера. Любителей экстремального отдыха — выпивки на природе в камуфляже под лагерный шансон — становилось всё больше и больше, Лёхин левый бизнес процветал, и все были довольны: Лёха — деньгами, а вырвавшиеся на выходные из ежовых лап субординации мужики — ощущением удали и безграничной свободы.

Лёха проворно выскочил из своего уазика, прицепил трос к «жигулю». Люську от дела отстранили, Рому, как и сумки со жратвой, вынимать не стали. Мужики сами газовали, сами матерились. Наконец «жигуль» задом неуверенно выполз на дорогу, а Лёха, запихнув Колины деньги в бумажник, умчался к следующему клиенту.

Люська с Колей двинули вглубь материка, прочь от машин, от людей, сквозь сельву ольхи, осины, черёмухи и прочих мелколиственных. Они оставляли позади редкие деревни с десятком домов, брошенных, чернеющих обгорелыми остовами, или с рухнувшими во всё ещё держащийся сруб драночными крышами, или обитаемых, но для полной ясности, что хозяев нет и до весны не будет, с оберегом — шваброй или метлой, поставленной по диагонали в дверях.

Но зато в отсутствие людей в такую деревню, к увешанным гроздьями ягод калинам и рябинам устремлялись стаями птицы, чтобы насытиться впрок перед перелётом, а к рассыпанным на траве жёлтым и красным яблокам, полусгнившим, надкусанным или ещё целым и сочным, торопились крысы и мыши, к ним из леса, опустив голову, не чувствуя опасности, трусили лисы, а ближе к ночи появлялся медведь, отмечая своё посещение частыми увесистыми кучами с непереваренными ягодами черноплодки. С первыми заморозками на хрупкой траве чётко отпечатывались цепочки звериных следов, и не раз ещё они смывались дождём, прежде чем быть засыпанными снегом. И за всем этим молчаливым пиршеством, грозно воздев к небу руки — одну с серпом, другую с молотком, — наблюдало чучело в армейской фуражке, с гулким чугунком вместо головы…

На развилке из трёх дорог Люська, выбрав одну по наитию, в полном безлюдье поехала, как ей и Коле казалось, вперёд. Вскоре стало ясно, что они заблудились, вдобавок Google конкретизировал их местоположение, поставив жирную точку на бескрайнем зелёном фоне.

* * *

Дед Иван дремал на крылечке, опершись на палку. Ему было хорошо: ветер стих, закат тёплый, полушубок, пусть и драный, грел, и ногам привольно, мягко в стоптанных самокатанных валенках, а мохнатая шапка сползла к носу, оттопырив уши с торчащими седыми пучками волос.

Изба деда Ивана, как и другие, была срублена так, что крылечко к ней пристроено с запада, со стороны заката, чтобы отдыхать приятней после работы. Ещё мальчишкой, карапузом, дед Иван ползал по его высоким ступеням и, устроившись поудобнее, грелся с котом на солнышке, отдыхал. Теперь дед Иван везде отдыхал — где сядет, там и отдыхает, и глаза сами собой закрываются. Рядом с ним сидел и жмурил от удовольствия глаза кот, и он грелся, и ему тоже было хорошо. Дед посапывал, кот мурлыкал. И если оглянуться назад, в прошлое — менялись правители: высокие, маленькие, рыжие, лысые, седые, менялись даже коты и кошки, серые, рыжие, полосатые; а дед Иван всё так же тёплыми вечерами сидел на своём крылечке с хвостатым другом.

Дед открыл глаза, глядь — перед ним мужик. Дед решил, что тот приснился, глаза закрыл, а мужик говорит:

— Как на шоссе выехать?

Дед опять открыл глаза.

— Э-э-э-э, — сказал он и надолго замолчал.

— Эй, дед, проснись, — услышал он. — Где здесь шоссе?

— Э-э-э-э, — повторил дед. — Тама, вам надо было у развилки влево брать, а если прямо, то будут Бердыщи.

— Зачем мне твои Бердыщи? — произнёс мужик. — А за деревней дальше что?

— За деревней ещё подалее проедешь, будет болото. Я мальчишкой в войну связным к партизанам бегал, лучше меня тут дороги никто не знает.

— Какие партизаны, дед?

— Не-е-е-е, были… партизаны…

— Чёрт с ними, пусть были!

— Обратно поворачивай. Потом езжай по левой или вправо на Бердыщи. Тама ещё дорога есть, она хоть и не шшебёночная, проехать можно. По ней лес возят, она короче.

— Кто ещё в деревне есть?

— Бабка моя Маня в избе с кашей управляется, да вона бабки Дуни изба.

— Так, — обречённо констатировал Коля, понимая, что ни к бабке Мане, ни к бабке Дуне идти за консультацией совершенно незачем. — А деревня как называется?

— А деревня называется Дарьино… — деду не понравилось, что мужик прерывает его обстоятельный рассказ.

— На указателе Марьино.

— Дык в казне денег нету, вот и повесили табличку, кака была…

Дед Иван собрался объяснить, что было и Дарьино, и Марьино, но Коля плюнул и ушёл, а старик уснул. Проснулся — нет мужика.

— Сон, — пошамкал он розовыми дёснами, любуясь заходящим солнышком.

— Этот дед то спит, то про какие-то Пердыщи несёт. Маразматик, — сообщил Коля, садясь в машину.

Машина поехала за деревню в сторону указанного дедом болота, а деда Ивана скоро в избу загнала бабка, говоря, что простынет и что каша для него, беззубого, давно стынет.

Через час езды Коле уже начинало казаться, что старик прав, но он гнал эти мысли прочь. Когда дорога оборвалась, Коля понял: не соврал старый партизан. Они повернули и в сумерках проехали мимо дома деда Ивана, только тот их не видел, опять спал. Бабка Маня, прильнув к тёмному холодному стеклу, решила, что, видать, это та самая машина, что ехала в ту сторону. И бабка Дуня так посчитала. А вот чучела с серпом и молотком никто в машине не разглядел. Одиноко оно стояло посреди вывороченного огорода со своими бесполезными орудиями труда, без глаз, безо рта, без ушей, с пустым чугунком взамен головы.

Назавтра бабка Дуня пришла к бабке Мане и сообщила, что машина ночью обратно шла, кажись, та, что останавливалась у их дома. Бабка Маня согласилась. А ещё старухи погоревали, что зима не началась, а в деревне уже покойник, и что, когда родственники новопреставленной приедут на сороковины, надобно будет попросить их вырыть впрок две могилы, пока земля не промёрзла, пусть стоят развёрзанные. Две — потому что участь последнего незавидная, а гробы у них у всех для себя припасены на чердаках, и металлические кресты со старых безымянных могил, так что не будут своим детям в тягость. Об этом они погоревали-поплакали и перед сном пошептались-посекретничали с иконой, почерневшей от времени, в толстой раме, с поблёкшими искусственными цветами за стеклом.