Волшебный смычок (сборник)

Елена Сибиренко-Ставрояни, 2017

В состав сборника включены как новые, так и лучшие уже видевшие свет произведения Елены Сибиренко-Ставрояни. Их жанровое разнообразие объединяет интерес автора к состоянию человеческой души, её положительным началам, трактуемым порой через непредсказуемые и парадоксальные жизненные ситуации.

Три билета на оперу «кармен»

Рассказ

Посмотрела ему в глаза и невольно вспомнила фразу Ю. Можно было принимать её всерьёз или не принимать, но глаза у незнакомца были разноцветные. Но разве у обычных людей не бывают глаза разного цвета? Да и сомнительно, чтоб у тех… ну, у этих… короче, у них не было иных забот, как предлагать мне лишний билетик на оперу «Кармен» (на французском языке) стоимостью сто сорок гривен. Даже если бы они нашлись в моём кошельке, который я опять потеряла, у меня на этот вечер были другие планы. Так я ему и сказала.

— Планы можно изменить, в конце концов, — сказал он. — Если хотите пойти с кем-то, могу предложить и второй билетик, и даже третий. Предложить бесплатно.

«Без денег не значит бесплатно, — подумала я. — Новая разновидность ловеласов».

— Сомнительно, чтоб вы любили менять свои планы, поэтому отдаю без денег.

«Может, захочет, чтоб я продала кому-нибудь в театре какие-то вещи? Косметику, театральный бинокль, программки, а может, даже вечернее платье?»

У него не было ни портфеля, ни сумки, вообще ничего, даже папки. Только билеты.

Нет, ничуть он не походил ни на перекупщика, ни на жулика, ни на жуира.

— Если рассматривать «жуир» от «jour», то нет, если от «jouir» или от «joug», а также «joujou», то вряд ли, но если от «joueur» ', то, пожалуй, да.

— Я не понимаю по-французски.

— А откуда тогда знаете, что это по-французски?

— Произношение…

— Ну, произношение во французском языке — это уже много.

— Но слов-то не понимаю. ^[2]

— А разве по-русски всегда понимаете всех людей?

— Нет, конечно. — Мне начинал надоедать этот бестолковый разговор. — Но значение слов понимаю, хотя не всегда разделяю взгляды, убеждения, да и чужие желания иногда мне очень странны. А по-французски — не понимаю.

— Понимать — может, и не понимаете, но ведь говорите.

— Franchement, je le comprends mais il ne faut pas exagérer^[3], — неожиданно для себя сказала я.

— Ну вот видите. Вы себя недооцениваете.

— Et quand-même. Mes connaissances, cela ne suffit pas, j’en suis tout à fait sûre et certaine. Il faudra maîtriser la langue et profiter de l’occasion.

— C’est bon! Bien sûr! Quels beaux projets!

— Il sera nécessaire de se plonger dans l’océan de la langue.

— N’oubliez pas seulement… Suffit.

C’est assez. Parlez russe^[4].

Я когда-то читала научно-популярную статью о женщине, которая в минуту сильного волнения заговорила на древнееврейском языке своих предков, она и не слыхала, якобы, этот язык. Но я вовсе не волновалась, мои предки не были французами, кроме прочего, возможно, та женщина слышала тот язык. Можно, наверно, найти какие-нибудь разумные объяснения. Может, у меня редкие способности именно к французскому, которые дремали при изучении английского. Да и родственник женат на самой настоящей француженке, парижанке.

Мне захотелось сказать ещё что-нибудь по-французски, да не тут-то было.

— А если я вам предложу кое-что взамен… взамен французского? Вы вместо меня продадите — не обязательно за сто сорок гривен, по любой цене, три билета — и будете отлично знать этот язык.

— Должно быть какое-то условие, — сказала я. — Если…

— Если вы продаёте эти билеты людям, которым эти билеты действительно нужны.

— Не хотите же вы сказать, что кто-то, кому билеты не нужны, будет их покупать, даже по низкой цене.

Он усмехнулся и посмотрел на меня своими разноцветными глазами.

— Вот билеты. Первый ряд амфитеатра. Отличные места.

У меня мелькнула мысль о каком-то подвохе — подставных лицах, фальшивых билетах или деньгах.

— Можем подойти к кассе и проверить билеты, — сказал он.

«Почему бы и нет? — подумала я. — Там же в кассе сразу и продать можно».

— Деньги, конечно, остаются вам. Нет-нет, не спорьте. Вы всего лишь окажете мне услугу. Услугу за услугу. Я вас буду ждать на прежнем месте.

Я не успела уточнить, что за «прежнее место», как он спустился по ступенькам, вышел на улицу и затерялся в толпе.

Я спокойно стояла, держа билеты в руках, но никто не подходил и не спрашивал, почём билеты, хотя у кассы стояло довольно много людей. Меня осенило: «Почему не сдать билеты обратно в кассу? Своего рода продажа — сдать билеты, получить деньги. И люди, которым не нужно в оперу, не будут стоять в очереди за билетами. Так что их купят те, кому они нужны».

Я выстояла очередь, но когда спросила у кассира, можно ли сдать билеты, вообще-то не сомневаясь в ответе, она обрушила на меня гнев праведницы, которую склоняют к нечестивым поступкам. «Вон сколько народу стоит, идите к ним».

Я постояла ещё немного и сообразила, что стремятся купить дешёвые билеты — две студентки спрашивали галёрку, пожилая женщина показывала удостоверение ветерана войны и просила билет подешевле, седой мужчина тоже показывал какое-то удостоверение и спрашивал, где найти администратора.

Услыхав, где его можно найти, я отправилась на поиски. Они успехом не увенчались. Администратор откуда-то только что вышел, тут только что был, а сюда должен был прийти с минуты на минуту, но она никак не наступала.

Стрелки часов приближались к семи. Надо побыстрее продать. Я опять вернулась к кассе. Количество людей у окошка не уменьшалось. Кассир кричала на всех сразу и на каждого, кто оказался у окошечка.

Пожилая женщина с удостоверением ветерана войны всё ждала у кассы, а кассирша всё кричала. Я слушала, слушала и подошла к женщине.

— Если вам нужен билет, могу продать, — сказала я, сглотнув слюну.

Она удивлённо посмотрела на меня и спросила, сколько стоит билет.

— Я продам, за сколько сможете купить.

Она посмотрела на цифру «140».

— У меня таких денег нет даже на лекарства. Я не могу уплатить больше пятидесяти гривен. Продайте кому-нибудь другому.

— Я продаю вам. Давайте деньги.

— Не может быть, зачем же… — залепетала она.

Я оторвала один билет и протянула ей.

— Ох, что вы… спасибо…

Она начала искать кошелёк в сумке, вынимать деньги.

— Билетики продаёте? Почём? — спросил кто-то.

— Сто сорок гривен.

— Ого! Загнула!

— Это не я загнула, это реальная стоимость билета. На некоторые спектакли на хорошие места билеты столько и стоят.

— Скажите, а на какие спектакли какие цены? — спросила меня одна из девушек-студенток.

Я ответила. Столько простояла у кассы, что вызубрила едва не наизусть листочек с трафаретами цен.

Очередь постепенно сместилась от окошечка кассы ко мне.

— Всё равно дорого, — сказал мужчина.

— На концерты поп-музыки билеты куда дороже, а разве можно эстраду сравнить с оперными певцами. Это же оперное пение, петь арию хоть баритоном, хоть сопрано, хоть тенором это же не шипеть или сипеть в микрофон и приплясывать — когда в такт, когда — нет.

Женщина наконец достала деньги, взяла билет и начала меня благодарить, желать здоровья и счастья мне и моим близким.

— А мне не продадите билетики на другие места? Продайте бедному студенту… — сказал паренёк в кепке рядом.

— Девушка, а для меня не будет подешевле, я двадцать могу дать.

— А я дам тридцать, но чтоб на второе место вы сели.

— А я дам тридцать пять, если сядете ко мне на колени….

— А я дам тоже тридцать, но шутки в сторону, а на второе место пусть садится любой… или любая…

— Я вас очень, прошу, — сказала женщина, купившая билет, — должна моя подруга подойти, если вы не продадите…

— Хорошо, я немножко подожду.

Вокруг меня образовалась очередь, я стояла с двумя билетами в руках, было без десяти семь.

— А ну, марш отсюда! — уборщица прошлась шваброй с тряпкой едва не по ногам стоящих. Все оттеснились к стенкам, я осталась посредине. Уборщица плеснула немного воды из ведра мне на ноги. — Уходите, кому говорю!..

Я вышла на улицу. Паренёк в кепке, шёл за мной и просил билетики, подешевле. Подошла женщина, стала рядом с ним. Выяснилось, что это его мать, что они приехали сюда на три дня из Мелитополя, никогда не были в оперном театре, Проспера Мериме не читали, Бизе не слушали.

Люди, изгнанные уборщицей из здания, выходили на улицу, окружали меня и спрашивали, за сколько я продам билет. Женщина-ветеран сказала: «Я сейчас подойду».

Всё это начинало действовать мне на нервы, к тому же было без пяти семь. Я вынула билеты, сунула в руку пареньку и сказала: «Давайте деньги, сколько сможете».

Он растерянно держал билеты и думал. Мать, очевидно, куда-то отошла, денег у него не было. Вдруг она появилась.

— Я здесь смотрела в одном месте. Их продадут, но после начала спектакля. Жутко дорого.

Он показал ей билеты.

— Сколько вы за них хотите?

— Столько, за сколько вам предложили другие билеты минус пять.

Она смотрела на меня и молчала.

Женщина с удостоверением ветерана схватила меня за руку. — Вы ещё не продали билеты? Я привела вот подругу. Пятьдесят гривен — вас устроит? Только она с внучкой. — Она обратилась к элегантно одетой даме с высокой причёской, вернее, это была стрижка до плеч с высоко взбитыми волосами. — Ты будешь сидеть в хорошем месте, не волнуйся, это напротив сцены, первый ряд.

— Пятьдесят гривен вас устроит, да? — повернулась она ко мне и отвернулась к даме. — Да не волнуйся, будет хорошо видно.

Я вырвала билеты из рук парня и протянула даме. Она внимательно осмотрела их со всех сторон и небрежным жестом протянула мне пятьдесят гривен.

— За два, — сказала она и отошла.

— Семь часов, — со скучающим видом сказал незнакомец.

Люди отхлынули, и вокруг нас образовалась пустота.

— Я продала билеты, — сказала я. — За сто гривен. Я могу опять говорить по-французски? Я управилась до семи часов.

Он с прежней скукой разглядывал бюст Шевченко, афишу, булыжники на мостовой. Затем посмотрел на меня. Разница в цвете глаз показалась мне ещё заметнее.

— До семи управились, — вяло сказал он. — Только кому вы их продали?

— Тем, кому они были нужны — женщине, ветерану войны, которая не могла купить такой билет, её подруге и внучке подруги. Нужно приобщать детей к искусству.

— Так-то оно так, — устало бросил он.

Он как будто изнемогал, выдохся от тяжёлой работы. Я не знала, что мне делать.

— Я всегда считал, что власть портит людей. Куда хуже денег. Самая её капелька. А деньги не портят, нет, если, разумеется, ими разумно распоряжаться. — Голос у него стал бодрее.

— Как говорят у вас в анекдотах, портят не деньги, а их отсутствие, но, может, не так уж это и неверно. Женщина-ветеран — допустим, согласен. Иначе она бы не попала на оперу, на сегодняшнюю оперу. Эта опера, да ещё на французском, идёт крайне редко, сегодня исполняют только потому, что юбилей у певца, который поёт Хосе. С ней всё понятно, с ветераном. А её подруга? Так не одеваются люди, которым не на что пойти в театр. Дело даже не в одежде. Подъехала на такси. У неё были контрамарки на дешёвые плохие места, она их тут же продала и выиграла на этом.

— Я же не знала. А внучка?

— Внучка ненавидит оперу, ей пообещали купить новое платье, лишь бы сплавить её на весь вечер с бабушкой. У них тоже денег куры не клюют.

— Да откуда я могла это знать?

— Вас не передёрнуло, когда она подала вам деньги? Подавала вам, как подают милостыню. Провернула выгодное дельце, позволила подруге себя упросить. Подруга ей кое-чем обязана, потому и хотела хоть как-то отблагодарить знакомую, хоть посадив на отличные места по низким ценам, вот и уговаривала. А та якобы нехотя согласилась, да ещё швырнула вам деньги — бери, коли так просишь, а свои дрянные места не продала дешевле, не продала даже, за сколько покупают в кассе эти места, хоть и опоздала на начало.

— Я же не ясновидящая.

— А почему вы не продали билеты пареньку? Возможно, это был его единственный шанс послушать оперу и увидеть оперный театр — впервые в жизни. Может, через три-четыре года, если он приедет в столицу, ему будет интересно пить пиво в скверике, а не стоять у входа в Оперный театр. Всё нужно делать вовремя. А почему не продали билеты девочке-студентке? Почувствовали своё могущество? Что делает капля власти… Почувствовали себя нужной, услышали, что вас о чём-то просят, и стали крутить носом и выбирать. Отдали бы бесплатно два билета и дело с концом.

— Вы же сказали — продать?

— Но не сказал, за сколько. Один билет вы уже продали за пятьдесят гривен, если бы отдали два других бесплатно, каждый билет получился бы примерно за семнадцать.

— Я не сообразила.

— Но сообразили прочитать лекцию о том, что опера непреходяща, в отличие от эстрады.

— Мне бы хотелось всё исправить, — сказала я. — Даже без французского. Пусть этот парень с мамой пойдут вместо тех, кому я продала.

— Ну, знаете, исправление — это совсем другая парафия.

«“Парафия” — это от “parapher” или нет», — подумала я.

Он улыбнулся.

— Очень хотелось бы, чтоб они пошли, — повторила я.

«Или от какого-то другого слова?»

Он исчез. Словно не было.

Если бы не двадцать пять гривен (остальные куда-то исчезли), я бы подумала, что всё мне приснилось. Или деньги каким-то образом оказались у меня в руке, а остальное — пригрезилось? Может, они фальшивые? исчезнут, как только я стану ими расплачиваться?

Чтобы проверить, я спустилась вниз и купила коробку конфет в кондитерском магазине «Українські ласощі».^[5] Конфеты, правда, оказались не украинские, назывались «Merci». Так мне захотелось.

Ни деньги, ни конфеты не исчезли, а конфеты оказались очень вкусные. Впрочем, я вообще сладкоежка. Половину конфет я ещё не съела, время от времени открываю коробку и смотрю на них. Они не исчезают, не появляются, вообще ничего таинственного с ними не происходит. Вкусные конфеты с трюфельной, шоколадной, ореховой, разной кремовой начинкой, без начинки, из молочного, горького шоколада, белого шоколада, ассорти, пралине… Вкусные — и всё тут! Словом, merci…

Примечания

2

jour — день; jouir — наслаждаться, пользоваться; joug — иго, бремя; joujou — игрушка; joueur — играть.

3

— Откровенно говоря, я его понимаю, но не нужно преувеличивать.

4

— И тем не менее. Моих знаний недостаточно, я в этом совершенно уверена. Надо будет овладеть языком и воспользоваться случаем.

— Хорошо! Прекрасно! Какие чудные планы!

— Будет необходимо погрузиться в океан языка.

— Не забывайте только… Хватит. Достаточно. Говорите по-русски.

5

«Українські ласощі» (укр.) — «Украинские лакомства».