Духъ и Мечъ – Воичи Сила

Елена Серебрякова, 2022

Во всей русской истории нет события или процесса, сравнимого по своему значению с образованием Московского государства на рубеже XV-XVI веков. В 1462 году княжеский стол занял молодой государь Иван III из рода Рюриковичей. Следуя заветам своих предков, великий князь продолжил борьбу с удельными княжествами и подчинение их единому центру: присоединил Ярославль, позже Великий Новгород, Тверь, Вятку. Известное стояние на Угре, когда войско Большой Орды хана Ахмата отступило, привело к завершению дела, начатого еще Дмитрием Донским на Куликовом поле. Иго, тяготившее над Русью два с половиной века, окончилось. От самого порога Москвы на западном и южном направлениях располагалось Великое Княжество Литовское. В результате Батыева нашествия Русь претерпела разорение, и могущественная Литва распространила свои владения на обездоленные территории.

Часть II

Серебряная гора и Сурайский передел

Глава первая

Красивая стройная девка в княжьих одеждах взяла Тимоху за руку и повела за собой. Шли полем, а ноги будто по воздуху летели. Впереди оказалось озеро большое с лебедями. Они идут и идут, уже подошли к воде, а девка не останавливается, Тимоху за собой тащит. А вода будто и не вода вовсе. Идут они по ней, только щиколотки мокрые, а под ногами твердая ровная земля. Девка останавливается и начинает тонуть. Тимоха стремится вырваться, да сила у нее в руках необыкновенная. И вот уже Тимоха по грудь в воде, уже и голову накрыло и дышать стало нечем. От спертости в груди он и проснулся. Попона, которой он с вечера накрылся с головой, заткнула ему рот, потому и приснилось будто дышать нечем. Вместе с пробуждением пришел испуг. Он в телеге, мешки с горохом в ногах, рядом Герасим, а солнце уже высоко. Тимоху будто пчела ужалила. Начал толкать в бок Герасима. Тот бубнил непонятные слова, отмахивался и никак не пробуждался. Пришлось спрыгнуть на землю, схватить у костровища лохань с водой и вылить ее на соработника. Герасим пробудился и сразу заорал, дескать нельзя ли по-другому.

— В лесу и так сыро, а ты еще тут с водой. Горох, он знаешь как воду любит? В момент в кисель перейдет.

Потом он утихомирился и, взъерошив копну своих волос, оглядел округу. От проникающих через ветки лучей солнца поморщился.

— Выходит проспали. Дома такого никадысь не случалось.

— Может тут воздух особенный или вода в роднике сонная.

— Чужие места, они и есть чужие. Вон уже лошадь на нас с укором таращится. Распутывай ей ноги, да запрягай, ехать пора.

— Пора давно уже прошла, — подтвердил Тимоха и наклонился к ногам лошади.

Снова увидели пригорок с крепостной стеной и воротами. Утром почему-то все оказалось другим. Пригорок стал настоящей горой, а крепость приобрела пугающий вид.

— Что-то они ворота не торопятся открывать? — заявил Тимоха.

— А перед воротами ни одного дома. Обычно в таких местах посады стоят.

— Давай постоим, понаблюдаем. Туда мы завсегда поспеем, а от гороха не убудет.

От того места, где они стояли, казалось, дорога направлена аккурат к крепостным воротам. Только с уверенностью утверждать было нельзя, поскольку от них дорога ныряла в овраг, выныривала уже перед горой. При наблюдении повезло не скоро. Телега в одну лошадь, груженная мешками, плелась вдоль горы. Фигура возницы тряслась будто ехал не живой человек, а набитый тюфяк. Повозка подсказала, что дорога огибает гору и уходит влево.

— Вот в чем заковыка, — сообразил Тимоха, — ехать надобно не в гору, а вокруг. Видно, располагается посад сзади.

Колесный скрип казался оглушительно громким, способным разбудить всю округу.

— Слышь, Тимоха, без Федьки все повозки в негодность приходят. У некоторых оси ломаются и колеса отваливаются. А у нашей скрипит, будто жернова крутятся.

— Федька, он дело знал крепко. Хотел меня учить колесам, да не судьба.

— Да, попал, как кур во щип. Ни ухом, ни рылом, а виноват.

— Ты, что знаешь про него?

— Брательник сказывал, обвинили литовы Федьку в колдовстве. Хотели на костре сжечь. Он сбежал и до сих пор никто не знает где он, жив ли?

— Литовы к нам относятся, как к скотине, а сами без нас беспомощны будто дети. Жрут, да пьют.

— Еще девок портят.

— Точно, — заключил Тимоха.

Посад, действительно, находился за горой. Расположился с другой стороны склона потому, как тот был пологим. Взору предстали ровно стоявшие избы и купол храма.

— Глянь, выходит в крепости одна церковь и на посаде тоже имеется.

Дорога вывела к краю посада, но ее преградило лежавшее на козлах бревно. Пришлось остановиться и ждать, потому как самостоятельно убирать бревно нельзя. Порядки незнакомые, можно впросак угодить. Из сторожки, что расположилась неподалеку, вышли двое и направились к путникам. Еще не доходя до бревна, один из двух спросил откуда едут люди. Услышав название Сурайск, ничуть не удивились.

— Зачем? — спросил другой, уже подойдя вплотную к Тимохе.

— У нас урожай богатый гороха, девать его некуда. Он ведь хранится плохо, капризный, внимания требует, а других дел тоже полно.

Стражники сняли бревно и велели подъехать к сторожке. Вышел третий стражник и вынес два мешка и корзину.

— Пересыпай свой горох, — сказал он громко.

— Зачем? — сразу оба озадачились.

— Двое таких же зерно везли, тоже из Сурайска. А в мешках оказался порох. Хотели княжьи палаты взрывать, а князя убить.

— От нас зерно к вам никто не возил, не было такового. Горох мы, конечно, пересыплем, чтобы и вам, и нам спокойно стало.

Пока Тимоха и Герасим под присмотром стражников возились с мешками, один из них самый молодой слетал к местному воеводе с донесением. Воевода самолично решил взглянуть на новых гостей из Сурайска. Тимоху и Герасима привели в сторожку, усадили на лавку, стали допрашивать.

— Для начала назовите вашего князя? — грозно спросил местный воевода.

— Сурайский Досифей Александрович. Только живет он не в городе, а в Жилицах. Еще у него есть брат, но мы не знаем о нем ничего.

— Кто воевода?

— Так Бутурлин Дмитрий Михайлович, дай Бог ему здоровья.

— В мешках у вас горох знатный. Только не могу на посад пропустить, осмыслить надобно. Посидите в остроге, пока разберемся.

— Господин, а как же горох? Он внимания требует и лошадь не кормлена, не поена.

— За лошадь не бойтесь, чужого нам не надобно. А сколько ваш горох может стоить?

— Хотели взять с мешка по гривне в серебре.

— Дорого хотите, — пробубнил один из стражников и как бы спрятал усмешку.

— Теперь хоть за так берите, только домой отпустите, — взмолился Тимоха.

— Мы люди честные, — сказал воевода, — отпустим, когда разберемся и за горох заплатим, конечно, но не по гривне.

Острог располагался неподалеку, совсем в стороне. Квадратная бревенчатая башня в виде киты, наверху пост наблюдателей. Ребят втолкнули в дверь, и они очутились в полной темноте. Затем скрипнула другая дверь, и луч света разрезал темноту. Мужик в черном длинном кафтане и в картузе велел идти за ним. Проход к месту заточения оказался коротким. Открылась еще одна дверь и арестованных втолкнули в длинный чулан с щелью наверху вместо окна. Благодаря этому отверстию в помещении царил полумрак, а так вообще была бы полная темень. В углу куча соломы, посередине бочка с водой, в другом углу поганая лохань.

— Не боись, проходь, — прохрипел тюремщик и дверь захлопнулась.

И Тимоха, и Герасим стояли будто вкопанные. Ни вины за ними, ни желание сделать худое, а оказались в остроге. Солома зашевелилась и наружу вылез бедолага, посему такой же узник. За ним обнаружился еще один.

— Сколько вас? — спросил пораженный видением Герасим.

— Двое, — ответил тот, который стоял ближе к новичкам.

— Местные или, как мы на ярмарку торговать приехали? — спросил Тимоха.

— Местные, но именно за торговлю сидим, — ответил один из двоих.

— У вас тут всех, кто торгует на ярмарке в острог сажают?

— ухмыльнулся Герасим.

— Мы торговлей случайно занялись. Соседи мы и курятники стоят рядом. Повадилась лиса ночью птицу таскать. Два раза дежурили, ждали зверька, не пришел. Третью ночь спали дома. Утром двух куриц не досчитались и следов лап вокруг полно. Выкопали мы яму как раз на пути зверька, глубокую, земля там рыхлая, в рост получилась. На дне острых кольев натыкали, чтобы потом без мучений зверька достать. Ночью в яму влетел молодой кабан. Глянули, а он к утру уже готов. Что прикажешь делать?

— Поделить мясо на две семьи и радоваться, — спокойно ответил Тимоха.

— Я так и предлагал, а Кулиш — давай продадим. Еда у нас в домах имеется, а денег нет. Вот я и повелся. Хотя охота у нас под большим запретом. Выдавали мясо кабанье за телятину. Вышли на торг и скоро до нас докопались.

— Не сразу, — добавил второй, которого звали Аким, — на третий день. А вас за что, вы же не местные?

— Мы из Сурайска. Гороха уродилось в достатке, хотели пару лишних мешков продать. Ближе всего к нам Нагорье, вот мы сюда и двинули, — поведал Тимоха.

— У бревна остановили, потом заставили пересыпать горох, сказали, что от нас были такие же торговцы зерном, на самом деле злодеи, но от нас сюда никто не ездил, — свое слово сказал Герасим.

— Еще сказали, что вместо зерна порох нашли. Хотели взорвать княжьи палаты.

— Не порох они везли, — полушепотом пролепетал Кулиш, — писотоли приперли.

— Что такое писотоль? — удивились и Тимоха, и Герасим.

— Сказывали будто труба с присадкой, плюется дымом, огнем и свинцом. Свинец убивает, — пояснил Кулиш.

— Чего вы тут такие древние? — удивился Герасим. — штука называется пистоль или огнестрел. Типа пушки, токмо очень малая. В толк не возьму, как пистолем можно взорвать палаты князя.

— Мы что ли тебе о том сказывали? — обиделся Аким.

Серчанье друг на друга длилось недолго, деваться все одно некуда, не уйти, не убежать, а время коротать надобно.

Перетерли все, что можно и нельзя. До ареста Аким и Кулиш жизнью своей были довольны. Так повелось, что занимайся хозяйством или ремеслом, только плати налог вовремя и полной. Хочешь натурой, хочешь деньгами. Учет строгий ведется. За неуплату можешь угодить в холопы, тогда прощай вольная жизнь и назад хода нет.

— За ваше деяние можно в холопы угодить? — спросил Тимоха.

— Скорее штраф наложат, а могут на работы посылать.

— В поле или на строительство? — спросил Тимоха.

— Куда пошлют, туда пошлют, сами виноваты, — определил Аким.

— На работах таких можно все здоровье потерять, — добавил Кулиш и горестно вздохнул.

Волей-неволей вышли на разговор про Федора-колесника. Повозмущались, пожалели парня, а Кулиш заметил, что их литова вообще не достает. Вроде как слыхивали про Вильно, но в живую хозяев никто не видывал.

— Защита у нас была надежная, — пояснил Аким, — Великий Новгород стоял над нами. Потом его Москва себе подчинила, и мы остались одни.

— К нам литовы не суются, но платить им приходится. В Сурайске каждый знает, что кабы не литовы, то в каждом доме прибыток был бы лучше, — рассуждал Герасим.

— На Московию вам надобно уходить, — ошарашил всех Кулиш, — мне тут один сказывал по секрету, что Москва очень жалует русских, покровительствует тем, кто переходит под их руку.

Прошла еще седмица и сидеть в остроге стало совсем невмоготу. Первым вызвали Акима, через час его вернули, тот упал на свой кусок соломы и зарыдал. Спросить его Кулиш не успел, вторым потащили на суд его. Тимоха и Герасим молчали, ждали возвращения Кулиша. Тот вернулся тоже не в лучшем состоянии. Только не плакал. Все быстро разъяснилось: и тому и другому назначили не очень большой штраф, во всяком случае он их не испугал. Расстройство состояло в сроках принудительных работ — по половине года каждому.

— Чего работы так бояться? — удивился Тимоха.

— Кабы ты знал, куда у нас на работы посылают, так не стал бы разглагольствовать.

— А ты расскажи и легче станет.

— В шахту у нас посылают, — буркнул Аким.

— Что такое шахта? — переспросил Тимоха.

Снова повисла тишина. Глубокой ночью Аким подполз к Тимохе и Герасиму и полушепотом начал сказ про шахту в Нагорье.

— Тебя сажают в корзину и опускают вниз на неимоверную глубину. Там почти в полной темноте отколупываешь киркой куски камней. На четвереньках тащишь волокушу и грузишь добытые камни в корзину. Ее подымают наверх и так весь день. А для нас в течение полугода. Дышать под землей нечем, на поверхности еда скудная, люди мрут будто мухи.

Подполз Кулиш и полушепотом добавил:

— Слышал разговор про вас сурайских, ждут, когда вас хватятся. Ежели до зимы все будет тихо, тоже отправят в шахту, но уже насовсем.

Началось большое ожидание. Аким и Кулиш не находили ни в чем успокоения. Один мерил шаги из угла в угол, другой бился в истерике, рыдал, стонал, проклинал свою дурную голову. Тимоха и Герасим, не сговариваясь, стали отвлекать сокамерников всякой ерундой. То просят подсобить бочку с водой передвинуть, то перестелить солому. Разговор пытались навязать.

— Как же ваш воевода догадался, что те с зерном притащили огнестрелы? — вопрос задал Герасим.

Первым отозвался Кулиш:

— Они нашли себе приют. Сговорились с Грихой Косым насчет его сарая. В нем и обосновались.

— Чего тут странного? Приехали торговать, а ночевки нету? — продолжал Герасим.

— А то, что стали на ярмарке свои мешки впаривать сразу за малую деньгу. Даже глупый купец так никогда в жизни не сделает. В договор с ними вступил наш мельник Севастьян, — продолжал Аким.

— А Севастьян побег к воеводе, думал зерно ему отравленное предлагают, больно деньги малые, — продолжил Кулиш.

— И чего? — спросил Тимоха.

— Воевода первым делом к Грихе, дескать покажи места, где купцы живут.

— А купцы в то время где были? — не унимался Тимоха.

— Повадились они в детинец ходить. До их приезда у нас все открыто было, сам князь без сопровода на ярмарку заходил.

— Ну, пришел воевода в сарай и что? — не успокаивался Тимоха.

— Чего, чего, огнестрелы нашел под лежбищем пришлых. Их сразу на дыбу, они во всем признались.

— Там и не такое споешь, — бросил Аким.

— Что с ними сделали? Тоже в шахту отправили? — вопрос задал Герасим.

— Сказывали будто головы отрубили, а там кто его знает? Может и в шахту, — со знанием дела заявил Кулиш.

Разговор на том и оборвался, вошел тюремщик и велел Акиму и Кулишу идти за ним. Бедолаги обнялись с сокамерниками и уныло пошли к выходу, не забыв при этом, попросить за все прощения.

Прошло достаточно времени прежде, чем Герасим спросил Тимоху о его намерениях.

— Ждать зимы тут я не намерен, — прозвучал ответ, — надобно отсель выбираться всеми правдами и неправдами. Только как, ума не приложу.

— Мысль меня осенила, когда мы солому ворошили. Пол тут земляной, стало быть, можно попробовать сделать подкоп под нижний венец.

— Ну хватил. Да мы руки до локтей сотрем прежде, чем чуть углубимся.

— А вот не сотрем. Берем лохань и освобождаем ее от обхвата, то есть обруча. Разбираем лохань на ладовы и теми дощечками будем копать.

— Они жуть как воняют от долгого использования.

— Ежели думаешь, что в шахте запах лучше, тогда сиди и жди, — продолжал Тимоха, — чтобы легче копать, землю будем поливать водой из бочки. Токмо пододвинем ее ближе к подкопу.

— Как ты стену отгадаешь, чтобы сразу наружу, — продолжал сомневаться Герасим.

— Чего тут гадать? Где щель вместо окна, с той стороны и начнем. Копать будем по очереди. Главное, чтобы ночи хватило. Коли не сумеем до утра, все пропало. Останемся мы в долбанном Нагорье до конца своей жизни, тут и сгинем.

Никто из них ни разу в жизни не работал так усердно и можно сказать рьяно, с остервенением. Сперва проходка шла легко, потом землю сменили залежи глины.

Тут помогла вода. К середине ночи углубились до нижней части первого венца. Дальше работа пошла быстрее, потому как пришло понимание возможности бегства. Рассвет еще не занялся, а проход был уже завершен. Оба в изнеможении бросились на копну соломы, однако тут же вскочили и полезли на волю. Ликование оставили на потом, стали думать, куда бежать.

— Вон дорога, она ведет к сторожке, а там до леса рукой подать, — торопился Герасим.

— Тюремщики придут в темницу почитай через час-полтора. Поднимется шум и нас начнут искать. Где? Правильно, на дороге в Сурайск. Токмо они на лошадях, а мы на своих двоих, — возразил Тимоха.

— Коли знаешь куда идти, начинай верховодить, — сдался Герасим.

Беглецы легкой трусцой двинулись в сторону и оставили сторожку справа. Бежали по лугу, впереди виднелась полоска леса. Через две версты дыхание сбилось и ребята упали на жухлую траву. Надо было хоть немного передохнуть. Потом снова бежали покуда хватило сил. Вошли в лес и немного успокоились. Тут беглецов уже не увидеть. В лесу ни дорог, ни тропинок, только трава по колено и шелест верхушек деревьев. К полудню повезло, вышли к роднику и земляничной поляне. Поели, попили и легли в траву. На Герасима навалилась дрема, Тимоха пытался по солнцу определить примерное место их нахождения. Совсем необъяснимо привиделся у родника старик в длинном одеянии, в наглавке и с цепями на плечах. На всякий случай Тимоха потер глаза, видение не исчезло. Будить Герасима не стал, тот спросонья мог напугать старика. То, что перед ним монах, сомнений уже не было. Тимоха встал на колени и тихо позвал:

— Отче!

Монах не вздрогнул, повернулся к Тимохе и спросил про второго.

— Откуда известно? — удивился Тимоха.

— Многое вижу, идите за мной.

Глава вторая

Поздняя осень в Сурайске считалась гиблым временем. Дороги из-за мелкого бесконечного дождя превращались в месиво, грязь. Углубления на них заполненные водой являли собой моря разливанные. Копыта лошадей проваливались так глубоко, что требовались неимоверные усилия животного сделать следующий шаг. В ближние пути отправлялись только по самой крайней необходимости. В дальнюю дорогу мог решиться лишь какой-нибудь ненормальный. Не придумали такой нужды, из-за которой надобно ехать более чем за десять верст.

Вокруг Загребского замка под ногами шелестел песок. Копни на глубину лопаты и опять будет песок. Оттого дороги тут проходимые даже в сезон сильных дождей.

В голове Тадеуша Загребы блуждали мысли вокруг проклятия русских, навязавшихся на него со своими причудами, непонятно по какой причине твердой веры и никудышними дорогами. Ясновельможный считал подвластных ему людей больными и был уверен, что недуг сей весьма заразный. Феофана он знал с юных лет, но стоило тому попасть в русское окружение, парня будто подменяли. Казалось, чего проще лишить жизни человека, находящегося от тебя на расстоянии вытянутой руки. Так нет, все мыслимые сроки вышли, а сообщения об исполнения его воли не получено до сих пор. По этой причине он не поехал в Жилицы в обещанное время. Теперь сиди и жди морозов и первопутка. Что делать ежели Досифей встретит его в Жилицах живым и здоровым? Решение не приходило, и Тадеуш побрел в рактаз за новым планом покорения Нагорья. Вышел оттуда с твердым намерением взять Сурайского под караул и отвезти в Вильно. Потом самому двигать в Нагорье и добиваться встречи с Оболенским. Предъявить тому обвинение в налоговой задолженности за много лет. Дескать Сурайского пришлось взять под караул и везти в Вильно за малое преступление, а уж ему, злостному нарушителю, придется раскошелиться. Тадеуш был доволен собой и считал, что результат у него в кармане.

Феофан сидел в своей сторожке и таращился в дверной проем. Капли дождя наполняли козырек над входом и тонкой струйкой стекали на землю. Само по себе зрелище его интересовало мало, но звуки дождя различались от дуновения ветра. Порыв — один звук, слабое дуновение — другой. Сколько времени просидел за этим занятием Феофан, он и сам не знал. Дождь стал его другом. Пока дороги непроходимы, у него есть шанс найти князя и конюха живыми или мертвыми. На что надеялся приказчик, объяснить было невозможно. Рубежье князь не пересекал, на тракте его тоже никто не видывал. Ныряльщики на Беже излазили все дно и вверх, и вниз по течению. Посты наблюдения были выставлены в Сурайске, по Жилицам ответственность взял на себя.

Жена Досифея и его брат продолжали жить так, будто ничего не случилось. Жена князя Архелая оказалась совсем неспособной хоть как-то заменить мужа. Ее интересовало только собственное спокойствие, раздражали любые обязанности, еще она боялась болезни и верила в приметы. Именно благодаря приметам была убеждена, что ее муж живет в сытости, тепле и скоро вернется домой. Брат Досифея на первых порах проявил рвение навести в усадьбе порядок. Даже возжелал построить отдельный терем, но при заготовке материалов устал руководить холопами и бросил эту затею.

В непролазную грязь воевода Бутурлин не знал, чем себя занять. Все дела сопряжены с перемещениями. Кабы не бездорожье, начал бы поиски Тимохи и Герасима. Продолжил бы розыски князя и конюха. Поди у Митрофана родня имеется: родители, братья, сестры, зазноба, невеста. А ведь с ними так никто и не перемолвился.

Конец ознакомительного фрагмента.