Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице

Елена Раскина, 2016

Ее осудили как «воруху и колдунью». Ее проклинают как жену «царей» – самозванцев и виновницу Великой Смуты, залившей кровью Русскую Землю. Марине Мнишек пришлось увидеть гибель всех, кто был ей дорог, – мужей, возлюбленных и малолетнего сына, повешенного за преступления родителей. Она сама обречена умереть в темнице, до дна испив чашу бед, скорби и отчаяния. Но Господь не оставляет раскаявшихся грешников – и, пройдя все круги ада, очистившись в бездне мук и страданий, Марине суждено обрести новую любовь и чудесное спасение… По официальной версии, «воровская женка Маринка сама собой от тоски померла» в тюремной башне. По легенде – вылетела из-за решетки, обернувшись сорокой. Но на самом деле все было совсем не так. Хотите знать, кто стал последней любовью Марины Мнишек и спас ее от верной смерти? Читайте этот захватывающий и трогательный роман, в котором она впервые изображена не кровавой злодейкой, а несчастной женщиной, ставшей жертвой собственных страстей, жестокой судьбы и беспощадного времени, которая заслуживает не проклятий, а жалости и прощения…

Угличский кремль, 1591 год

Ванятка Истомин был сиротой — ни отца, ни матери. Сколько себя помнил — состоял при царевиче Димитрии. Товарищем для игр, названым братцем. К этому Ванятка давно привык и гордился своей участью, как высокой честью. Но вскоре после приезда в Углич Битяговского стали происходить и вовсе странные вещи: царевича все время куда-то отсылали или прятали в дальних комнатах, а Ванятку одевали в богатое платье и в таком виде позволяли гулять по двору. До Битяговского вскоре дошел смутный слух, что царевичева дружка, простого дворового мальчишку, Нагие зачем-то рядят в дорогое платье. Принес эту новость Оська Волохов, кормилицын сын, но Битяговский сначала ему не поверил: да и кто поверит вечно пьяному недорослю, который день-деньской слоняется без дела и лузгает семечки?! Оська, однако, твердо стоял на своем, и Битяговский отправил во дворец, к царице с царевичем, своего сына Данилу да племянника Никиту Качалова — проверить, что и как.

И сын, и племяш согласились идти с неохотой (особливо Данилка от батюшки, словно кобель поганый, отбрехивался!) — знали они, что Нагие с ними откровенничать не станут, а скорее всего и вовсе выставят вон. Москва им не указ, они и на Битяговского-то зубы скалят, князьки удельные! Век бы их не видать, да и щенка ихнего — тоже! Один щенок али два — какая разница! Можно и двоих убить, коли боярин Годунов прикажет.

Нагие Битяговского-младшего да Качалова все-таки пустили: не осмелились выкинуть вон московских служилых людей. А на расспросы их ответили, что, мол, да, есть такой дворовый малец Ванятка, но никто его в царевичево платье не переодевает, нет во дворце такого обычая, чтобы холопов в царское платье рядить. «А где этот Ванька ныне обретается? Покажите!» — потребовал Качалов. «Показать немедля!» — поддакнул Данила.

Но Афанасий Федорович Нагой ответил, что ему недосуг за дворовым мальчишкой следить, болтается где-то, видно. Может, на Волге, а может, еще где. Хотите — сами ищите! Качалов порыскал по горницам, а Данила походил за ним, создавая видимость усердного поиска. Ванятку они, конечно, не нашли. Так и ушли ни с чем.

Кроме Осипа, сынка няньки Волоховой, доносчиков среди угличан не было. Кормилица Арина Тучкова служила царице Марии Федоровне верой и правдой, а прочие дворовые люди считали своей честью и долгом оборонять царевича. Они не лезли в дела Нагих, не наушничали, с дьяком и его людьми в откровенные разговоры не вступали. Если кто из них и видел, что Нагие с матушкой-царицей прячут царевича в дальних палатах, а гулять выпускают Ванятку Истомина в богатом платье, то молчали про то крепко.

Может, кто из угличан и догадывался, что Ванятке придется за царевича пострадать. Но дело это святое — за царскую особу жизнь отдать! Кормилица Арина Ванятку жалела, да и царица-матушка Марья Федоровна тоже немало слез над судьбой мальца пролила. Душа-то безвинная, младенческая! А что поделаешь — царевича еще жальче! Сохранить Димитрия надобно — для России! Сам же Ванятка об участи своей будущей страшной ведать не ведал и считал игру в переодевания и прятки, которую затеяли с ним взрослые, приятной и веселой забавой.

Наступили для Ванятки веселые дни, наполненные интересной и новой игрой: все ему кланялись да с дороги сторонились, иные даже «батюшкой» величали. Одевался он в то же, что и царевич, чисто да красно! Сидел за столом на высоком царевичевом стульце, и служили ему за трапезой кравчий^[14] с расторопными слугами. А уж какими яствами баловали мальца — и пряниками в меду, и плодами заморскими сушеными, сладкими, и орешками всякими, и прозрачными желтоватыми сахарами! Потом их же дружку Митеньке, царевичу, в покои кушать носили…

Но забавнее и потешнее всех был странный белесый долговязый человек, которого привез Афанасий Федорович Нагой, одетого в мужицкий кафтан с чужого плеча и зачем-то с обманной бороденкой из мочала. Звали его Еремкой Горшим, а говорил тот Еремка и вовсе смешно: слова корявил, приквакивал да прирыкивал. Шут, верно, подумал было о нем Ванятка, да после скумекал: лекарь, должно быть, иноземец родом. Был он к Ванятке добр, все о здоровье расспрашивал, не болит ли, покушавши, животик, головка не туманится ли (а с чего бы — с таких-то харчей знатных!), заставлял язык показывать да глаза зачем-то смотрел, веки пальцами распялив. Царевича Митеньку он точно так же пользовал и перед едой заставлял обоих мальчиков проглотить какую-то маслянистую горькую водицу из склянки. Очень уж на вкус она была противна, но Еремка Горший им такие смешные рожи при этом корчил да забавные штуки из своего кожаного ларца показывал, что мальчишки только смеялись да пили.

Пить горькую воду аглицкий дохтур заставил и матушку-царицу, и ее братьев. Дьяк Битяговский часто навещал царицу с царевичем и все спрашивал: «Здорова ли Марья Федоровна, здоров ли царевич, не болеют ли ее братья?» И царица каждый раз отвечала: «Все здоровы милостью Божией». Дьяк говорил, что рад этому, но кривился, как от зубной боли. Все ближние к царице и царевичу угличские люди понимали, что дьяк надеется на обратное.

— Берегитесь, my lord, — говорил Афанасию Федоровичу Нагому Горсей. — Если злодзейский человиек Битяговский не сможет отравить принц, будет убивать руками. Бистро, бистро! Пора совсем поменять малшик. Во дворе играть Ванятка. Принц прятать. Always.

Битяговский вскоре действительно перестал справляться о здоровье царицы с царевичем, и хитроумный Горсей понял: пора! Скоро-совсем скоро придет Битяговскому новый приказ из Москвы: если яд не помогает, применить к «щенку Митьке» другие меры. Вот только как выйдет из положения Битяговский: какую новую каверзу придумает он для царевича и его матери? Нагие почти не выходят из кремля, царица посещает только церковь, да и та расположена внутри кремлевских стен. Угличане — на стороне царевича. Как инсценировать несчастный случай? Поджечь кремль? Уронить царевича с высокой лестницы? Нет, слишком топорно. Битяговский с Качаловым придумают что-нибудь еще. А пока пусть во дворе играет только Ванятка в царевичевом платье. А Димитрия нужно спрятать — да так, чтобы никто из чужих не знал!

Для царевича наступили тяжелые, скучные дни. Он не понимал, почему его прячут в тесной и душной комнатке, примыкающей к матушкиным покоям, настоящем схроне, а счастливый Ванятка в богатом платье и с золотым крестом на шее носится по залитому весенним солнцем двору. Иногда царевичу удавалось обмануть матушку и родичей и выскользнуть к Ванятке — поиграть. Но чаще всего Митеньку держали взаперти.

Примечания

14

Кравчий — придворный или дворовый (в боярских домах) чин, отвечавший за стольников и слуг, подающих кушанья.