Чужой крест. Сага

Елена Поддубская

Шесть веков разделяют персонажей этой исторической саги. Каждый из них, косвенно или напрямую, соприкасается с легендой о двух крестах, подлинном и поддельном, великого господаря молдавского Стефана. Встречи героев с важными историческими личностями, правителями Руси средневековой, России дореволюционной, советской и современной, позволяют читателю составить своё мнение о роли последних в судьбе как отдельных лиц, так и всего русского народа.

6

Русь. Год 1536. Письмо Андрея Старицкого

В конце августа 1536 года в Москве в темнице умер от голода Юрий Иоаннович Димитровский, младший брат не так давно почившего царя Василия III и дядя молодого Ивана IV. Узнав о такой смерти брата и предчувствуя недоброе для себя, Андрей Иоаннович Старицкий, тоже заточённый в темницу Еленой Глинской, написал письмо сыну Владимиру. «Сънь мой! Вем аки крепостны муры подпола, и елико тяготно деля тя и мати тьвоейа, жены мьейа Евьдокьии во поруб ввергнуты быти. Не желил я живот покамест не пересекла мью стезю погана литовская девка. Блазнила сама зельем брата мьегого Василия. А то каждому ведомо, аки юностна жена водле старыго мужа можети блазнить оного, аже сам изыметится. Отнуду шёл Превеликий Князь не токмо супротив мирского суда, но аже господьнего. Соломоньию, половину сию нареченную сгубивши, а днесь наш черёд приходити. Вскую мы страдати? Бо каждый ведает об извете, возведённом на Юрия. Сам же в Дмитрове право чредить, равно аки мне в Старице, аво любше красных кремлёвых Полатей. Ако не то: живота он лихованъ аки поганый язычник, а бояре неприязные пируют, чая своевольствовать на залаз и тщету Отчине. Бельских аже известити перегрозили. За то Симеон Фёдорович и окольничьий Иван Лятьцкой и снеслися отай с каролем Сигизмундом. За то и согласны сами скитаться на странице. Есмь глуп зане ими не следовати. В шашьей земле живота нетути, и навь Юрия сему есть утверждение. Проклятой гарипе кьрвь княжена не дозволяет мърно спати, и мнитьмися, Володимир, скорую мне навь. За то меняти я мье узорочье вместо трости и папиры, анжебы споведовати те о коварстве Елены. Ако даже вороти я царице иговские поминки, фрей с дорогими удами, ценные опанины, шубы, кои не счесть и что в амбарах моих давно сгнили, всё одно аз есмь спона деля ливонки. Ще паче аж есмь ворог иговскому потаковнику Ваньке Овчине. Ако гридь сий льстивый бес. Уж сколь уверял я Глинску в приязни, сколь Даниил, Митрополит, ручался за речи мои — вьсё тща. Вестовщики и наушники клевещут, елико злословлю аз царицу. Отнуду сама и заслала мне ясака на Сход боярский толковать о немецких фазисах. А ежи сказалсися я огневичным, сама не уверовала и погнала мьне на увещание схимника Досифея. Ижде зрилси владыку Крутицкого, так и ведал еже буде мьне мука. За то и решился утечи купно с тя и матерь тьвоя. Стал аз прежде Старой Русы с чадью и полдве сотни истовых воев, абы дружину созьвати и Новыгород, Пьськов и всю Русию брати. Шортны сьлал и харатью к уездным детям боярским. Писал им, „што доколе мьй южик унота ести, царица прелюбы деяти, або не видити аки служит сама уверам бояр московитых. Оне до блазни и велелений готовы, потому как до жиру гладные. Аз быти радый соприяти сподряд усех, кои оборонять Русь согласны“. Всё суета: израда ме вышла, бо и стреканулся в чужину. Або прежде Тюхоли настиг мя Ванька. Сам да Никита Оболенский царицу уберегли главу мя срубати, но не на мье же благо. Удеяти ми Овчина опять возвернуться и каятися. Сам клал заповедь живот мнъ ударовати. Рекел, де ристать и странствовать княжату негоже. Азъ веру яти, ноли той ме солгати: и мя в дыбу бросити, и тя трилетнего купно матерью твойея въ хранилище утискати. Малолетно мя тута жити. Насмертник азь есмь. Нуждная изгибель мя предпоставити, аз провидети. Сцегл мольбу имаю, темже препадаю пред Господоначальником нашьим — або васъ съ Евдокьией схоронил. Да елико разумеет уный Князь Иван Васильевич, аже срамно ветших людией известися токмо ради корысти. Убо покамест христиане насобную распрю имеют, поганые будуть тлети и гыбати земли россов. И али ако отьцъ мьй Иван единил Русь из земель вкупоотечных, крестных и далечих, оброчи и целовати ему Ярославль, и гордый Новогород, а щё Тверь и Вятку, и орла двоеглавого ны дати, и векожизненно возымел единоначалие с елиньскыми монархами Палеологами, дак почто не уразуметь ако не болярцы брехуны, а токмо Князь, богатный и блаженный, езмь истый хранитель честилища православия и деля всесоборныйя тревеликыйя отчины господарь. Може аз носити осе тяжкое бремя и быти ревностным пестуном, определённым на брежение нашьего князя не из мысли на столование, и не споны кому чинить, а абы с тщанием и страстью наставлять маво племянника уната, и егда час приходити урядити делы и безволненно предати оному клобук Константинов и бармы, и трон, и державу. Да внимати Перун и Велес мье истинноглаголание. Бо де правду аз изрещи, ово ведает Зиждитель! Аз есмь готовый хощь днесь скинуть багрянцы и паволокы, облачить байдану и на всяческую брань грясти. Лише не ввергнутым быти в затвор аки аманат або кощей. Убо не калик я переходной, а княжат. Обаче нешто не будети мя, не стань и ты зде быти, сьнъ мьй любезный Володимир. Сяковый есмь мьй те отень указ. Аз те заповедати оное, да так тому и быти пусть! Ибо лепше извет на крамолу принять, нег причастити очину кыя смьрти моей жедати. Веле любети тя и мати твойа и въ чело васъ лобзаю. То ты еси!»