Наши трёхъязычные дети

Елена Мадден, 2008

Книга описывает реальный опыт многоязычного воспитания в семье. Она адресована в первую очередь родителям. Представляет также интерес для специалистов: языковедов и психологов, психолингвистов, социологов, педагогов. Наконец, может быть полезна всем, кого интересует многоязычие, этот феномен, становящийся из казуса – нормой современного мира. 3-е издание

II. О языке — и только. Вхождение в языки

Задержка речевого развития, нарушение развития — для любой мамы страшные слова. Так начались (и уже не прекращались): чтение и обмен опытом, наблюдения, сравнения… И размышления: в самом ли деле отстают дети в языке (языках), и если да, то насколько? правильно ли идёт развитие, нет ли нарушений (и если есть, то насколько они серьёзны)? Нужно ли сделать скидку на «многоязычное воспитание»?.. А может, оно и есть причина бед? И так далее — и конца размышлениям не предвидится…

Чтобы на эти вопросы ответить, надо бы, прежде всего, увидеть языковой рост многоязычных детей на фоне развития «среднего» одноязычного ребёнка. То есть надо бы для начала «забыть» о многоязычии и проследить развитие каждого из языков по отдельности. Как бы принять «кочку зрения» «типичного» (одноязычного) педагога или логопеда.

Затем сто́ит присмотреться к тому, что происходит, когда языки встречаются и взаимодействуют друг с другом. «Взять под лупу» явления на стыке языков.

Только после того, как речевые проблемы детей станут очевидны и суть их понятна, можно будет думать о том, с чем они связаны. В какой степени влияет на них многоязычие…

Как они начинали говорить

Есть ли какие-то нормы языкового развития? Если вопрос сформулирован так, любой специалист ответит однозначно: нет! Даже если речь идёт об одноязычном ребёнке.

Одни дети начинают говорить рано (и сразу же много и правильно), другие долго молчат. Среди последних, кстати, немало гениев: Ньютон, Эйнштейн, Прокофьев… (Потому, кстати, торопиться с выводами о нарушениях в интеллектуальной сфере не надо; зато напрашивается предположение, что многое зависит от специфических способностей — к языку.)

Языковое развитие индивидуально. Тем не менее, в книгах психологов и психолингвистов или «онтолингвистов»^[1] можно найти схемы и таблицы, «размечающие» путь в язык, называющие возраст, в каком ребёнок приближается к той или иной вешке. С оговорками, что имеются в виду усреднённые данные, с вариантами, с «погрешностью» до нескольких месяцев — возрастные ориентиры всё-таки приводятся! Из таких книг и взяты для сравнения представления о «типичном» языковом развитии.

Таблица: вхождение в язык(и)

Большинство терминов ниже в таблице интуитивно понятны. Пояснять приходится немногие.

Модулированный лепет — комбинации звуков, к которым добавляются разнообразные интонации. Вокабулы (в лексиконе зарубежных исследователей) — звуки, которые ребёнок повторяет в определённых ситуациях. Лепетные слова — сочетания звуков, имеющие смысл (они — знак того, что ребёнок осознаёт: звуки речи имеют постоянные значения). Холофразы — однословные высказывания: в слове заключён смысл целого предложения (русские авторы часто говорят в этом случае о словах-предложениях).

Знать о последовательности развития речи, и особенно о «вокабулах» и «холофразах», важно: очень часто родители переживают, не слыша понятных слов, между тем ребёнок уже, фактически, произносит целые высказывания — просто они не опознаются! Родители бьют тревогу, хотя поводов нет…

Значит ли это, что следует спокойно дожидаться, пока ребёнок не заговорит, пока не сравняется по языковому уровню с более продвинутыми ровесниками? (Как написала участница одного из форумов: заговорит, не беспокойтесь — вы когда-нибудь видели немого школьника?) Нет, действовать надо. Вместе с тем иногда бывает полезно для начала спокойно приглядеться к речи ребёнка. Скорее всего, окажется, что он, пусть медленно, но продвигается со ступеньки на ступеньку — развитие идёт (своим чередом). А это значит, есть повод для оптимизма…

Отличаются ли (судя по книгам) сроки овладения речью у детей из разных стран, то есть у детей, говорящих на разных языках?

Разница в представлениях авторов связана, большей частью, с разным наполнением терминов (или с тем, что некоторые из них в ходу в одной стране, а в другой не приняты или только входят в оборот). В общем и целом, принято говорить о «лингвистических универсалиях» в речи детей: «все они лепечут в возрасте от 4 до 6 месяцев, произносят первое слово к 12–13 месяцам, начинают комбинировать слова к концу второго года, узнают значение многих тысяч слов и конструируют огромное количество грамматических предложений к возрасту 4–5 лет» (Шеффер; 506).

И всё же: если русский специалист связывает первые слова с возрастом от 9,5 месяцев, американский решительно говорит о том, что первые слова дети произносят после года. При этом особо подчёркивает: «считается, что в течение первых 10–13 месяцев жизни дети находятся в долингвистической фазе языкового развития» (Шеффер; 518). Родители двуязычных детей, говорящих на английском, кажется, могут сделать «практический вывод»: можно позволить себе расслабиться, можно обождать ещё пару месяцев с напряжённым ожиданием первого слова, со страхами из-за «позднего начала» говорения…

И ещё одно важное различие: американский психолог подчёркивает, что «русские и турецкие дети сразу начинают продуцировать хотя и короткие, но довольно правильные предложения» (Шеффер; 531), объясняя факт тем, что в русском и турецком языках грамматика важнее порядка слов. На этом фоне предложения англоязычных детей не столь совершенны. То есть если английский язык у двуязычного ребёнка достаточно силён, можно ожидать, что развитие речи может выглядеть замедленным.

Ниже — таблица, позволяющая сравнить развитие речи наших детей — и «типичного» одноязычного ребёнка.

Для сравнений я сознательно отобрала не узкоспециальные работы, а те, что адресованы студентам или родителям: есть гарантии, что перед нами устоявшиеся представления о том, как ребёнок осваивает речь. Книги обозначены сокращениями:

Ш = Шеффер Д. Дети и подростки: Психология развития. 6-е изд. СПб., 2003. (Серия «Мастера психологии»).

Б = Белянин В. П. Психолингвистика. 2-е изд. М., 2004.

Ц = Цейтлин С. Н. Язык и ребёнок: Лингвистика детской речи. М., 2000.

БЛ 1 Борисенко М. Г., Лукина Н. А. Начинаем говорить: (Развитие речи). СПб., 2005. (Серия «Рождаюсь. Расту. Развиваюсь»).

БЛ 2 Борисенко М. Г., Лукина Н. А. Чтобы чисто говорить, надо…: (Развитие общеречевых навыков). СПб., 2005. (Серия «Рождаюсь. Расту. Развиваюсь»).

Рядом с обозначением БЛ данные о сроках «достижений» ребёнка «сведены» воедино из двух книг; временные рамки приведены по принципу: самый ранний и самый поздний из называемых авторами.

Здесь и далее в таблицах слова разных языков обозначены — чтобы сразу бросались в глаза — по-разному: русское, английское, немецкое. Цифры означают возраст в месяцах.

До двух лет наши (тогда ещё двуязычные) дети, кажется, не слишком отставали от одноязычных…

У обоих были типичные для развития любого ребёнка ошибки в использовании слов (у Алека держались несколько дольше, чем у Ани).

Встречалось чрезмерное расширение, или «лексико-семантическая сверхгенерализация» (Аня в 1+7 называла сидящую собаку «киска», в 2+6 мармеладом называла, кажется, всё хорошее; Алек в 2+6 «мамой» называл и папу тоже, впрочем, бывало и наоборот: маму звал «папой»). Нередко дети сокращали слова (Алековы усечённые слова были всегда короче, чем Анины: в возрасте 2+10 сочетание слов «около стадиона» Аня повторяла как «диона», Алек же отзывался эхом: «о́на»…). В речи обоих детей часто можно было услышать уподобления звуков и расподобления (у Алека их было больше: «тононон» — телефон, «тамины» — витамины, «букики» — кубики, «малёт титит» — самолёт летит — даже в 2+10). Порой оба (и Алек, и Аня), будучи не в состоянии произнести сложные слова, просто имитировали их ритм (эту известную «стратегию» детской речи Алек использовал и в 2+7: «сёсёсё» — колесо).

Впрочем, в языковой биографии наших детей с самого начала всплывали и удивительные (для нас, по крайней мере) факты; некоторым я нашла объяснение позднее, другие остаются необъяснёнными.

Например: когда Александру было 3 месяца, я записала:

Александр выговаривает свое имя (Алек) и четко произносит «ррр». Начал с того, что научился произносить «р-р-р»!

Можно допустить, что за Алеково имя я приняла так называемую свирель (ребёнок выпевает: «аль-ле-е-лы, агы-аы» — правда, происходит это обычно, когда ребёнку 4 месяца). Объяснение Алекову «рычанию» я нашла у Н. Х. Швачкина: младенцы распознают и произносят много больше звуков, чем более старшие дети.

Но вот как объяснить тот факт, что Аня впервые «осознала значение слова» уже… в 3 месяца (опять-таки! «урожайный» был месяц на события…)? Папа носил её из комнаты в комнату, включал и выключал лампу, сообщал об этом — Ане нравилось. И вдруг он заметил, что Аня… отзывается на определённое слово. «Лампу выключили» — смотрит, проверяет… При этом Аня реагировала не только на смену освещения! «Where is the lamp?» — спрашивал папа, и Аня смотрела туда, где — она уже знала — находится лампа^[2]…

Есть соблазн решить, что наши дети развивались до определённого времени… с опережением! Во всяком случае, их речевое развитие проходило, похоже, без существенного запаздывания.

Таблица: словарный запас в 2,5 года

Ниже — таблица слов, освоенных к 2,5 годам (выписаны только слова из активного запаса, то есть те, какими пользовались сами дети).

Слова сгруппированы по темам (или, точнее, по смысловым сферам быта — как они воспринимаются детьми — и по грамматически-смысловым сферам).

Слова трёх языков, опять-таки, разделены, чтобы легче было оценить словарный запас в каждом языке. «Интернациональные» слова обозначены как единицы того языка, в контексте которого были восприняты. Стрелочки обозначают тенденцию чаще использовать слово определённого языка.

Звукоподражательные и «инфантильные» словечки заключены в скобки. Их в таблице довольно мало^[3].

Некоторые слова (как правило, из русского детского лексикона) сильно отличаются от «взрослых» — я записывала их так, как слышала (транскрипция НЕ научная), при этом, если произношение неочевидно, ударные гласные указаны. Если слово трудно опознать, добавляла пояснение после знака равенства.

Варианты обозначены косой чертой.

Иногда приводятся примеры полных высказываний (в квадратных скобках).

Для экономии места в «Анином» столбце приведены только те слова, которые в этом возрасте умела говорить исключительно она (то есть это лексика СВЕРХ того словарного запаса, которым в 2,5 года владел Алек).

Аниных слов в таблице помещено МЕНЬШЕ, чем она реально использовала: я в какой-то момент перестала за ней записывать, так как стало очевидно, что общий (в трёх языках) словарный запас сравним с тем, который специалисты «прогнозируют» одноязычным детям в этом возрасте.

Удивителен явный численный перевес более сложных русских слов — это, видимо, и есть одно из оправданий немецкого понятия «материнский язык». Алек, например, мог сказать больше 40 русских слов — и лишь 15 английских и 16 немецких.

Странным образом немецких слов больше, чем английских (у Алека! у Ани пропорция всё-таки обратная) — показатель «силы» языка? Сейчас с трудом верится, что освоение немецкой лексики в немецком саду шло такими стремительными темпами, что английский «отстал»; может быть, какую-то часть английских слов я пропустила мимо ушей, не опознала, не записала вовремя? Нет, вряд ли…

Продвижение в немецком, как задним числом становится ясно, пошло «по Камминзу» (James Cummins). он утверждает, что так называемая коммуникативная способность развивается во втором языке быстрее, чем в первом.

* * *

Попадает ли развитие трёхъязычного ребёнка в намеченные специалистами для одноязычных детей рамки? И если выпадает из этих рамок, то насколько серьёзны отклонения?

По таблицам видно, что наши малыши практически не «отставали» до 2-х лет.

Проблемы возникли в возрасте после двух, и большей частью у нашего сына. Так, позднее, чем можно было ожидать (после 2,5 лет), состоялось описанное многими авторами лавинообразное нарастание запаса слов…

Проследить, как дальше развивались языки, сравнить результаты у наших и у одноязычных детей — эти ответственные задачи, пожалуй, для особой (скорее научной) работы.

Здесь же хочется поделиться одним «открытием», которое нас очень ободрило (хочется верить, и родителей других мультилингвов обнадёжит).

Лена Алексеевна и Борис Павлович Никитины, пионеры идеи «раннего развития» в России, однажды составили схему «опережающего развития» своих детей (Никитины Б. П. и Л. А. Мы, наши дети и внуки. М.,1989.) («Нормы», которые в этой таблице приводятся, взяты, правда, из русских официальных документов середины 60-х годов.) Вот эта схема, в виде таблички и с добавлением наших успехов (в русском языке). Цифры означают возраст: количество лет.

Получается, развитие наших детей в «материнском языке» ближе к «раннему», чем к «нормальному»…

Все эти выкладки сделаны, понятно, не для того, чтобы хвастаться достижениями отпрысков. (Да не нужно нам «раннего развития»! нам вполне хватает «своевременного» — такого, что сообразно нашим возможностям и не слишком «выламывается» из «типичных» — примерных! — возрастных границ.) Сравнения предприняты с целью «самотерапии». И адресованы мамам и папам. Одержимым всевозможными тревогами, переживающим из-за речи их многоязычных малышей.

Даже сейчас (и даже в Берлине!) некоторые врачи и педагоги настоятельно советуют родителям отказаться от многоязычия, и родители слушаются советов. На детских площадках то и дело встречаются мамы, которые стесняются того, что ребёнок плохо говорит (по-русски ли, по-немецки ли). Дедушки и бабушки пытаются утешать молодых родителей: «Нашему ребёнку труднее, чем другим! он же всё-таки не с одним языком растёт!» А мамы всё сравнивают, расстраиваются, впадают в панику…

Сравнениями хочется этих мам успокоить. Вполне МОЖЕТ БЫТЬ, дети развиваются сообразно возрасту, в рамках «нормы» (по крайней мере, в одном языке!). Может статься, через несколько лет мамы вспомнят пустые треволнения с усмешкой и недоумением…

Итак, мамам надо бы прежде всего расслабиться и спокойно, по мере сил заниматься с ребёнком родной речью. Но также и наблюдать, формулировать проблемы по возможности конкретнее и «смотреть в корень».

* * *

Все эти годы мы жили со стойким ощущением «отставания» — нашего сына. Ощущение это было не вполне беспочвенным. Оно возникло, когда сын в 2 года (в детском садике) на некоторое время почти замолчал. Он «отказывался» учить новые и использовать старые слова.

Позднее ощущение «отставания» поддерживалось тем, что сын много медленнее, чем дочь, усваивал новые слова и правила.

И ещё тем, что ошибки у нашего сына держались годами.

Это были, прежде всего, многочисленные неправильности в немецком: хаос в склонении, прошедшее время сильных глаголов — нередко по образцу слабых.

Впрочем, до поры до времени немецкий нас мало волновал: заведомо «сильный язык», казалось, рано или поздно выправится «сам». (Так это или нет, можно спорить. Я в своём тогдашнем убеждении не стала бы упорствовать…)

Ошибки в английском нас тоже до некоторого времени не слишком заботили. У Д. Шеффера встречается указание на то, что английские дети и вообще начинают говорить правильно позднее, чем русские. объяснение: грамматические признаки слова в русском очень важны, вот и усваиваются быстрее.

В русской речи сына казалось досадным неправильное склонение. Со спряжением, по крайней мере с представлением о его правилах, у сына проблем не было.

Кроме того, оказалась чрезвычайно устойчивой определённая группа ошибок. Во всех трёх языках. Ошибки эти продержались особенно долго не только у Алека, но и у Ани! У Алека вообще почти не было заметно перемен к лучшему… КАТЕГОРИЯ РОДА — вот что оказалось камнем преткновения для обоих наших детей. У малышей долго вызывали большие трудности

• замена существительного правильным местоимением;

• согласование в роде местоимений и прилагательных с существительным;

• изменение глаголов прошедшего времени по родам;

— в общем, всё, связанное с родом! причём неправильности появлялись и тогда, когда наши дети рассказывали друг о друге, и даже о себе…

У наших трёхлетних близнецов парадоксы родового самосознания были особенно заметны.

Когда детям было 3+3, Анины ошибки в роде зеркально отражали Алековы: он говорил о себе в женском роде, она — в мужском. То есть дочь сообщала: «Я попи́сал», а сын жаловался: «Я упала»…

С «неусвояемостью» категории рода мы боролись годами. От «пробуксовывания» начали избавляться довольно поздно.

У четырёхлетних детей замечена была такая странность: если обращать внимание на форму рода, прямо спрашивать о том, как сказать, отвечали дети чаще правильно, чем неправильно. У нас начала появляться надежда на то, что ошибка, наконец, уходит из речи детей.

Лишь в 4+9 (после очередной поездки в Россию) Аня овладела правильными родовыми формами (для мужского и женского рода) и начала даже корректировать речь Алека. Венцом усвоения категории стало Анино грамматическое наблюдение в 5+8:

Аня: «Папа — как девочка!» Сказала и смеётся. Я не сразу поняла, о чём она. Потом дошло: она заметила, что «папа» склоняется как слова женского рода.

В случае Алека борьба длилась дольше и шла с переменным успехом.

Когда сыну исполнилось 5+3, иногда казалось, что он, наконец, освободился от ошибок в формах с участием рода. В 5+5 Алек, высказавшись неправильно, поправлялся… Однако в его 5+9 совершился очередной откат, все ошибки вернулись. (Результат поездки в Америку и усиления английского языка, в котором род не столь важен?)

«Выяснение отношений» с языками

Какую-то часть наших трудностей можно было предвидеть. Они неизбежны, если ребёнок растёт многоязычным. Иногда то, что родителям кажется проблемой, — всего лишь особенность развития многоязычного ребёнка.

Речь идёт прежде всего о «смешанном языке», на котором говорят дети на втором году жизни. Или о «сопротивлении» многоязычию в возрасте около трёх лет. Эти явления давно известны и подробно описаны в книгах о многоязычном воспитании; жаль, что эти знания часто остаются неизвестны родителям…

Исследователи двуязычия обнаруживают определённую схему вхождения ребёнка-билингва в языки.

В первые полтора-два года жизни у него с каждой вещью или действием прочно связывается лишь одно слово, из одного или другого языка. Образуется некий смешанный лексикон из слов обоих языков, ребёнок пользуется им в разговорах с обоими родителями.

То есть поначалу малыши фактически используют несколько языков как один. Строят из кирпичиков разных языков одно языковое здание, по метафоре Вернера Леопольда (Werner Leopold), немецкого языковеда, автора одного из самых известных дневников двуязычного воспитания.

Лишь позднее ребёнок осознаёт своё двуязычие, начинается разделение языков.

Об этом подробно пишет и Трауте Тэшнер (Traute Taeschner) — лингвистка, немка, вышедшая замуж в Италию; в своём дневнике, ставшем основой диссертации, она прослеживает языковое развитие двух дочерей.

По Тэшнер, дети из смешанных семей, осваивая языки, проходят 3 стадии.

О первой стадии (смешанный лексикон) уже говорилось.

На второй ребёнок выучивает слова-эквиваленты. Вторая стадия наступает тогда, когда ребёнок начинает различать «язык папы» и «язык мамы». Когда начинает понимать, что родители говорят на разных языках — с папой нужно беседовать на одном, с мамой — на другом. Только в это время языки в сознании ребёнка начинают наконец разделяться.

На третьей стадии дифференциация языков углубляется. Некоторые дети сами настаивают, чтобы каждый из родителей говорил только на «своем» языке! Иногда в этом требовании дети бывают даже последовательнее и строже взрослых… Кроме того, в это время интенсивно осваиваются языковые системы в целом.

У девочек Тэшнер первая стадия началась в возрасте 1+1 (у первенца) и 0+11 (у младшей дочери), вторая — соответственно в 2+3 и 1+8, третья — в 3+2 и 2+4.

А как это было у нас?

* * *

Наши дети (как и все мультилингвы) поначалу выстраивали «единый язык». Язык-гибрид! Как Анин «Teddy-Dog» (Teddy-Bär + Daisy Dog — у Ани в 2,5 года).

До садика он состоял в основном из русских и английских слов, немецкие слова были редки.

Иногда наши дети применяли слова папы, мамы и приятелей с детской площадки параллельно. Например, наш Алек в 1+10 на просьбу сесть на горшок категорически возражал всеми доступными ему способами: «Nein, нельзя, nicht, no!» Хотя рядом в этот момент была только я…

Эпизод, казалось, говорил о созревающем многоязычии (ребёнок открыл возможность сказать об одном и том же — на разных языках, речь обрастает «эквивалентами»!). Однако радоваться было рано.

Маленький мультилингв, конечно же, не только понимает, но и запоминает разные («папины» и «мамины») названия одной и той же вещи. Однако в его сознании они до поры до времени не являются словами разных языков, разных языковых систем.

Дело в том, что для малышей «папины» и «мамины» слова поначалу взаимозаменяемы. Можно сказать, они воспринимаются как одноязычные синонимы, которые можно ведь и вместе свести: для усиления впечатления, «для выразительности». Так Алек, в вышеописанной сцене, нагромождал все известные ему слова-отрицания для того, чтобы отказ был убедительнее — чтобы мама поняла: решение окончательное, обсуждению не подлежит…

Надо сказать, в роли синонимов русские, английские и немецкие слова сын использовал довольно долго. Вот пример из более позднего времени, со словами, которые, казалось бы, ничего общего друг с другом не имеют. Когда Алеку исполнилось 2+10, у него «синонимами» стали «папут», то есть kaputt, и «убая» = упала. «Папут» у Алека довольно долго было словом едва ли не всеобъемлющим. Оно означало не только поломку, но и использовалось в смысле: «непорядок!», «что-то не так». «Убая» — понятие столь же «всеохватное» — превратилось в русскую замену универсального немецкого слова, поистине синоним…

У дочери поворот к различению и разделению разных языковых систем совершился раньше. Уже в 2,5 года она высказалась о соотношении языков: «Мама — маако, папа — milk». В 2+8 она «переводила» на «мамин» язык с «папиного» (демонстрируя умение правильно надевать штаники): «Label back — лэйбл сзади». Третий язык (в 2 года дети начали посещать немецкий садик) в Анином случае практически не затормозил процесс разделения родительских языков…

Дочь и дальше уверенно шла той же дорогой по направлению к языковой чистоте. В 2+10 в немецком садике Аня перевела мне — уже не с английского, а с немецкого — требование чьей-то мамы: «Nicht weinen!» — «Не плакать!» Наконец, в Анины 3+1 произошёл (во всяком случае, именно тогда был нами зафиксирован), так сказать, второй раздел «языковых территорий». Аня принесла из садика новое слово — и «привязала» его к «ответственному» носителю языка: «Helga — Rock» (Хельга — воспитательница детсадовской группы). Немецкий, язык детского сада, утвердился рядом с родительскими английским и русским.

У Алека же практически не было сначала «первого», а затем «второго» передела языковых полей. Кажется, у сына «благодаря» садику произошёл как бы откат к начальной стадии многоязычия. В свои 2+7 Алек всё ещё не использовал разноязычные дубликаты. И смешивал языки: «бага да» (lightning bug da — немецкое слово «da» заменяет английское there). Иногда все три языка встречались у сына в одной и той же фразе. В трёхъязычном Алековом аграмматизме «work нет» («не работает»; 2+10) отрицательная частица стоит в конце, как в немецком, однако она русская, а глагол — английский!

Период «единого языка», состоявшего поначалу из двух языков, позже — из трёх, у Алека затянулся…

Всё же наращивание соответствий шло — и в 3+3 Алек, наконец, разделил «сферы влияния» языков. Он, например, говорил маме: «Открыть!», а отцу: «Open!» В 3+5 «передел территорий» закончился. Хельга, «главная» представительница немецкого, встала в тот же ряд, что и мама с папой. Я отмечала в дневнике: Алек всё чаще «рассуждает» о том, что у Хельги одни слова, у мамы — другие.

* * *

А дальше… К трём годам немецкий превратился в особый язык брата и сестры. Язык некоего сообщества, некой «субкультуры» / микрогруппы внутри нашей семьи. Для меня свидетельством этого стала такая сценка: я попросила Алека говорить тише, чтобы не будить папу, — он… перевёл сестре (которая вообще-то была рядом и слышала мою просьбу!): «Leise!»

Пару раз нам впрямую объявляли «языковую независимость»: я просила перейти на русский — и слышала в ответ нечто вроде: ну, мы же друг с другом играем!

Мы не без страха ждали, что немецкий вовсе вытеснит наши языки из обихода… Мы уже знали о том, что с этой «опасностью» встречаются многие родители. В первый раз — когда маленьким мультилингвам исполняется около трёх лет.

Многие авторы описывают эту закономерность. Где-то на границе второй и третьей стадий многоязычия появляется новая проблема — фаза отказа, маленькие мультилингвы осознают, что один из языков используется большинством окружающих, — и пытаются перейти на этот язык!

Такой этап прошли двое из троих детей учёного Джорджа Сондерса (George Saunders; живя в Австралии, он хотел привить детям немецкий). Этот этап длился несколько месяцев: у старшего сына Сондерса — с 3+5 до 3+10, у среднего — с 2+7 до 3 лет. (Только младший ребёнок, девочка, никогда не отказывалась говорить по-немецки, то есть на «слабом» языке…)

У нас нечто подобное тоже было. Но прежде чем говорить об этом, приходится сделать одно уточнение.

* * *

Одно дело — отказ говорить на «языке меньшинства», другое — выбор одного из «эквивалентов» в самом начале языковой жизни ребёнка. Он может быть вполне сознательным и решительным!

К концу периода «единого» языка наши малыши не просто игнорировали дубликаты, но… активно сопротивлялись им. Просто знать их не желали! Разыгрывались сценки, вызывавшие жалость и смех: в 1+8 Аня сердилась на папино «milk»:

«Маако»! Почти кулачком по столу стукнула. (А со мной спорила о «чае»: «Tea!»)

Дело тут было не в слабости или силе одного из языков (не случайно Аня отстаивает то русское, то английское название). Так проявлялся «языковой прагматизм» малышей, которые терпеть не могут «излишеств» в виде двойных названий одного и того же — и пытаются облегчить себе жизнь, вытесняя из речи одну из разноязычных словесных параллелей.

У Алека на этой почве сформировалась, можно сказать, довольно последовательная линия поведения. Он вполне сознательно выбирал простейшие слова из разных языков, заменял простыми вариантами более сложные.

Всё ещё трудно даётся различение слогов: «горячо» — сказал «сёсёсё», понял, что неправильно, «исправился» […] — «heiß»: заменяет трудное слово одного языка — простым другого.

У Алека определяется стратегический вариант в обращении с языками, похоже, в худшем варианте: он пытается свести 3 языка к одному. Т. е. выбирает из трёх слов одно — выученное первым, самое простое (практически, выученное первым и есть почти всегда простейшее). Иначе говоря, называет молоко milk и отказывается использовать другие слова. Не сердится, не поправляет нас, как когда-то Аня, просто целеустремлённо и уверенно утверждает своё право говорить так, как ему заблагорассудится. (2+7)

«Рецидивы» такой «экономии сил» у Ани случались и позднее; например, в 3 года:

сердится на моё «вулкан», поправляет: volcano; удовлетворилась не столько моим разъяснением, что у папы и мамы разные слова, сколько тем, что lava оказалась и у меня лавой.

Алек же своей «стратегии» сохранял верность ещё дольше…

* * *

Отдалённое представление о «фазе отказа» мы получили тогда, когда дети попытались навязывать каждому из нас слова «языка большинства» — немецкого.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

«Онтолингвистика» — наука о становлении языка ребёнка. Термин введён на кафедре детской речи РГПУ им. А. И. Герцена, которой руководит профессор, доктор филологических наук Стелла Наумовна Цейтлин. С. Н. Цейтлин — руководитель Всероссийского семинара по онтолингвистике.

2

Примечание С. Н. Цейтлин: «Думаю, что ребёнок реагировал не столько на слова, сколько на интонацию и знакомую ситуацию. Этот факт был неоднократно отмечен — например, в книге М. М. Кольцовой “Ребёнок учится говорить”».

3

Мы почти не разговаривали с детьми специальной «детской» речью («Вот идет ав-ав…») и практически не учили малышей «детским словам». Разве нескольким: «бо-бо», «ам-ам», «пи-пи» — для быстроты понимания; но всё это звучало сразу же наравне с нормальными «взрослыми» словами. Мы следовали советам немецких педагогов и лишь позднее обнаружили, что в России отношение к «языку нянь» иное (см., например, у С. Н. Цейтлин: в семье, где слова типа БИ-БИ и АВ-АВ презираемы, ребёнок начинает говорить позднее… — Цейтлин С. Н. Язык и ребёнок: Лингвистика детской речи. М., 2000. С. 45. Впрочем, как замечает автор, специальных исследований относительно влияния «языка нянь» на речевое развитие русских детей пока нет — Там же. С. 31).