Ловлю себя на слове. Избранные стихотворения

Елена Леонидовна Ликанова

Избранные стихотворения разных лет. Размышления на разные темы, близкие мне и, возможно, читателям. Некоторые из этих стихотворений уже были опубликованы в сборнике «Сотворение мира».

Стихотворения 1997 — 2001 годов

Ехал в трамвае с гордо поднятой головою,

Она ещё улыбается,

Откатилась в сторонку,

Молчит.

Ей хорошо на воле,

Кружится в вальсе,

Тело трамвай дальше мчит.

Дурак гордую голову по́́днял,

Со всех сторон оглядел,

Своя голова — это, вроде, исподнее,

Сверху новую, умную надел…

Приладил, ногою потопал, попрыгал,

Пошёл с гордо поднятою головою —

Здесь глаз глазу подмигивает,

Там рука руку моет.

Идёт, песенку насвистывает,

Навстречу — люди,

«Вон — говорят — идёт молодой да быстрый,

Бить-побивать его будем!»

Дурак за голову схватился — снять хотел,

С дурака, мол, какой спрос?

Да поздно спохватился — где там! —

Накрепко прирос.

Так и ходит вприпрыжку,

Голову под дурацким колпаком прячет,

Вроде, и поумнел не слишком,

Да ещё и от тумаков плачет.

* * *

Есть такое украшение —

Длинная цепь унижений…

Подаришь?

Подаришь,

Раскошелишься…

Стану носить на шее —

Ну, чем не женщина?

Есть такое наказание —

Ума лишение… —

Вращает глазами,

Выгибает шею:

«Женится!»

«Женится??? —

Зубы, как жемчуг,

Ноги, как жерди —

Вот оно, твоё жертвоприношение…»

Есть такая наука —

Шепоток на ухо,

Наушное открытие,

Шум в открытках,

Игра в открытую,

Отзвук событий, —

Гудок в трубке:

«Ждите, ждите, ждите…»

* * *

Да, я наивен, словно из провинции,

Мне это не простят…

Собаки с человеческими лицами

По скверикам грустят,

Проходят люди со свиными рыльцами

И глазки опустя…

Скажите мне, куда девались рыцари,

Где дамы шелестят?

Я жизни чертежами и таблицами

В тиски до боли сжат,

Что ж гении? Все сыгранными блицами

По кладбищам лежат?

Ещё немного, скажут, что за тридцать мне,

Вру: «Быть или не быть?»

Ведь за ответ ещё реально, в принципе,

Полжизни посулить.

Мы с этой бестолковою девицею

Давно, её мне жаль,

Что ж, значит, остаётся возвратиться

К ненавистным чертежам.

За чётко обведенными границами

Плечами пожимать,

Стоять над счастья посиневшей птицею:

«Замёрзла, твою мать!»

Хоть с горя полагается напиться мне,

Но нету куража,

И одинаково все окна ситцевы

На разных этажах.

Вновь подались на юг, сверкая шприцами,

Врачи, — видать, к зиме,

«Дались ей дамы!» — закричали рыцари

И сгинули во тьме.

Теперь мы с ней вдвоем, лежу, не спится мне,

Эх, отравиться что ль?

А вдруг сейчас уже не репетиция,

А я не знаю роль?

СЧАСТЬЕ

Он — сам кузнец, ты — самка кузнеца,

Полна твоя хозяйственная сумка,

Меня ж, по воле Сына и Отца,

Веселье превратило в недоумка.

Но я, с судьбой играя в дурака,

Не знал, что это будет мне наука,

В тетрадочку каракули черкал

И сны ловил в протянутую руку.

Теперь, надев с бубенчиком колпак,

Сижу на берегу огромной лужи

И думаю: «Какой же я дурак!»

И это утешением мне служит.

СОТВОРЕНИЕ МИРА

(непоэма)

ДЕНЬ I

Бог по себе людей творил,

И вышли копии творил,

Кому хорошие достались,

А нам с тобой — те, что остались,

Но я того боготворил,

Кто нам хоть эти подарил,

Поверь, ломать не стоит копий,

Ведь многие совсем без копий.

ДЕНЬ 2

Да, мир — как итальянский дворик,

Куда ни глянь — везде возня,

Но я не итальянский дворник,

Пускай за то меня казнят.

Я в землю не пускаю корни,

Хотя она меня и кормит.

Как Диоген, любвеобильный,

Я обнимаюсь с фонарем,

Мы с ним мотивчик замогильный

Стыдливым шёпотом орём.

Фонарь свой белый глаз таращит,

Решив, что я — его фонарщик.

Ты разговоры затеваешь,

Что гусь свинье плохой товарищ,

Но вдруг кричишь в хмельном угаре,

Что каждой твари лучше в паре.

Твоё спасенье в санитаре,

Моё — в бренчанье на гитаре.

В картине «Девочка на шаре»

(Для тех, кто в этом деле шарит)

Сидит мужик и ей мешает

Почуять ветер за ушами,

Хотя ни для кого не тайна,

Что он попал туда случайно.

ДЕНЬ 3

Театр

Кулисы куцые у нас,

В них не поместятся артисты,

Народ, живущий про запас,

Ведь с корабля сбежали крысы,

Но режиссёр не слышит визг,

Упорно поглощая виски,

Уж на подмостках собрались

Циклопы, фавны, одалиски,

А еле дышащий суфлёр,

Известный враль и алкоголик,

Идейный затевает спор,

Хоть заперт в клетке, словно кролик,

И, как в последний день Помпеи,

Над головой маячат феи.

Всё это зрелище — театр,

А эти чудища — артисты.

Их здесь зовут, когда хотят,

И провожают громким свистом,

А им бы выпить граммов триста —

Вот для чего нужны кулисы.

ДЕНЬ 4

Царевна-лягушка

Когда для брака он созрел,

Послал за ней одну из стрел,

И следом тотчас полетел,

Но суженой не разглядел.

Лишь в темноте, среди камней,

Поговорил немного с ней.

Она была его умней,

Ведь столько лет жила на дне.

Спустя не знаю сколько дней,

Он объявил своей родне,

Что поджидала в стороне, —

Де, он отныне при жене…

А пригляделся к ней поздней,

Хотя со стороны видней,

Уже служил он при казне

И истину искал в вине.

Привыкнув к будничной возне,

Они зажили как во сне,

Не замечая дождь и снег,

И что дела идут к весне.

Но через пару сотен лет

Она сказала: «Вот уж нет!

На мужа не держу я зла,

Но все семь шкур мои — зола,

Я для свекрови хлеб пекла,

Ковёр для свёкра соткала,

И для каких-то там б..дей

В пруду пускала лебедей».

Но от великого ума

Он лишь плечами пожимал:

«Какого ей ещё рожна,

Когда она — моя жена?

Я на неё не посмотрел,

А приласкал и обогрел,

И вот в стрельбе поднаторел —

В болото не роняю стрел…»

Семь пар железных башмаков

Не каждый истоптать готов,

А жизнь значительно сложней,

Чем разговоры о рожне.

ДЕНЬ 5

Пусть это блажь, я не прошу поблажек,

Простите, я иначе не могу,

И чувств своих бесхитростный муляжик

Я как зеницу ока берегу,

Да, я смешон и перьями украшен,

Волнуюсь, как волнистый попугай,

Едва возникший день уже вчерашен, —

Здесь каждая минута дорога.

А мне не жаль — пускай наестся каждый,

Желающий отведать пирога,

Ты уверяешь, что судьба бумажна,

А вот она к тебе не так строга!

Ты, снова истолкованный иначе,

Остановился и воскликнул: «Ба!» —

В припадке умудрённости болванчик

Откинул стружку белую со лба,

Не знаю — как? — наморщил лоб свой гладкий,

И, всем распорядившись не спеша,

Раздал друзьям загадки и отгадки,

Вот только перед этим их смешал.

Друзья встряхнулись, повели носами

Из-под своих пушистых одеял,

Но не прочли, а догадались сами,

О том, что ты так долго сочинял:

«Душа свалялась в кукле-неваляшке,

Её любовный не терзает зуд»,

(Морской конёк в застиранной тельняшке

Смахнул с физиономии слезу),

Мы все тогда учились понемногу

Собою восхищаться от души,

Уселись на ковёр, сказали: «Трогай!»

Но он из ветхих дней был плохо сшит.

Гоня волну и щёлкая подтяжкой,

Идём мы всей компанией ко дну,

А грусть с тоской, красавицы-близняшки,

Носами припечатались к окну,

На нас глядят, в глазах — притихший ужас,

А за глаза — бессмысленный вопрос, —

Мол, неужели мы утонем в луже

Из их холодных, ядовитых слез?

Не разобравшись в этой теореме,

Калачиком свернусь я на ковре,

Ты уверяешь, что прозрачно время,

Поверь, оно значительно добрей.

И, наигравшись в свой волшебный ящик,

Исполнив «Приближение весны»,

Уходит надоедливый шарманщик,

Ты можешь снова спать и видеть сны.

ДЕНЬ 6

Всё здесь улеглось, больше не нужны,

Норовят часы спрыгнуть со стены,

Чай хозяин пьёт, будто ни при чём,

Любопытный гость дёргает плечом,

На плите орёт чайник со свистком,

Продолжает трёп ветерок с листком,

Времени дрожит тонкий голосок,

В людях — ни души, если сон глубок…

Наконец, замрёт в зале шепоток,

И погаснет свет в цирке Шапито.

Спрячься, чтоб узнать нас не смог никто,

Подадут ли знак, щёлкнут ли кнутом,

Но, под общий смех, выйдем на ковёр,

И подбросит вверх нас судьба-жонглёр,

В шёлковый цилиндр кролик убежит,

И проглотит маг все свои ножи,

Чтоб раздался звук, бросят инструмент,

Превратится друг в ворох ярких лент,

И под громкий свист будет свет включён…

Осень, падал лист, кто его прочёл?

ДЕНЬ 7

Пишу на затуманенном стекле —

Занятия не сыщешь бестолковей, —

Усердие, как проездной билет,

Всегда держа в кармане наготове.

А там, где снег, мой дом — не стар, но сед,

Стоит, к зиме не смея прикоснуться,

А возле дома бродит мой сосед,

Он думает, что я забыл проснуться.

Хочу ему сказать: «А вот и нет!

Я умер неожиданно во сне…»

Но не сказал, рисую на стекле

Туманные, бессмысленные фразы,

А в доме на столе черствеет хлеб,

Цветы сухие скрючились из вазы.

Я как через цветной калейдоскоп

Смотрю на мир — он создан из диковин,

И сам себе сказать не смею: «стоп»,

Хоть эпизод давно уж забракован.

И, забывая, что я жалкий комик,

Вновь повторяю «сцену на балконе».

Недолог диалог

— Расскажи мне про жизнь.

Может, стану я спутницей жизни?

— Что с тобою, окстись!

Нет тебя и глупей, и капризней!

— Расскажи мне про мир.

Может, я отпущу тебя с миром.

— Я бы рад, но пойми —

Мой дорожный костюм не постиран.

— Что ж, сама расскажу — про любовь…

— Вам вон ту?

— Мне — любую.

Перед зеркалом вновь посижу, —

На себя полюбуюсь…

— Что так голос дрожит?

Объясни, разве всё это важно?

Расскажи, расскажи…

Вот придёт дурачок и расскажет.

Да, я всего лишь падчерица

Подземного короля,

Ты сказал мне, что неудачница —

Не пристань для корабля,

И страна моя в картах не значится,

А я лишь пробубнила: «Ну?»

И что кто-то со мной наплачется,

И, ругаясь, пойдет ко дну.

Видно, думал, что стану клянчить я,

Выторговывать нежный взгляд…

Я, конечно, всего лишь падчерица,

Но всамделишного короля.

Ну, а свита моя просто прячется,

Чтобы зря не смущать народ,

В ней всего-то — две серых ящерицы

Да один бестолковый крот.

Ты сказал мне: «Хватит дурачиться!

Под ногами должна быть земля!»

Дорогой! Но ведь я же падчерица

ПОДЗЕМНОГО короля!

Сомнет

Не гений он, не Игорь Северянин,

А просто шут, играющий в тоску,

«Да что с них взять, они же северяне,

О жизни с ними даже не толкуй!» —

Сказал вот так, как хвост себе отрезал,

Хоть у него и не было хвоста,

И написал о людях и о бесах

Трактат на ста двенадцати листах.

Я с ним знаком, скажу вам больше — дружен,

Ему приятен, нечего скрывать,

И глупый вид мой, и акцент мой южный,

Что ж, у него мне нравится бывать.

Я к чаю приношу ему пирожных

И с видом откровенным и простым

Не замечаю утверждений ложных,

Что этот мир придуман Львом Толстым.

Я — милый лжец, я гения попутчик,

Он ждёт меня, но это мне не льстит,

Ему бы надо знать меня получше,

Хоть он тогда надолго загрустит.

А если это всё из-за пирожных,

То МНЕ с ним надо быть поосторожней.

Я взрослею и этим болею,

Скоро ль крылья мои отпадут?

Я гуляю по длинной аллее

В бесконечном больничном саду.

Мой сосед хочет знать все о Ле́ле

И о том, как он дует в дуду.

«Неужели, мы все заболели? —

Размышляю и дальше иду, —

Вот отец твой всё время левеет

И за дело народа болеет,

И жена его тоже болеет

Тем, что всех постоянно жалеет.

Что же с нами стряслось, в самом деле?

Кто на нас нагоняет чуму?

Почему суп и мухи отдельно,

Счастье — птице, а горе — уму?

А петух-то царя как отделал!

Но тому хоть досталось за дело,

Нас же кто-то клюёт прямо в темя

Лишь за то, что вопрос не по теме».

Я в пространстве слоняюсь бесцельно

И у вечности время краду,

И, внезапно, узнав ему цену,

Только вечера вечером жду.

Я — больная душа в хилом теле,

И никто мне не смотрит в лицо.

Но я знаю — принцесса Алели

Оловянное носит кольцо.

Память — не лучший советчик,

Робость — не лучший попутчик,

Взять бы трёхпалый подсвечник,

С ним прогуляться под ручку,

Мыслям своим рассмеяться

И удивиться манерам,

И ничего не бояться

С этим своим кавалером,

А рассказать без стесненья

Всё, что тревожит меня,

Стать неожиданно тенью

И умереть без огня.

Моё открытие — окно,

Теперь оно всегда открыто,

Вот ночь, что падает на дно,

Как фраза пошлая, избита…

Я вспоминаю твой совет —

Не спать с закрытыми глазами…

Чтоб ты не смог напасть на след,

Я успокоился и замер,

А завтра скажут обо мне,

Что я не выдержал — и запил,

И что живу я, как во сне,

И что я чье-то наказанье.

Лежу и напрягаю слух,

И слышу все ясней и чётче:

«Как только прокричит петух,

Так от меня ты отречёшься!»

Бравада

Не выставляйте меня вон!

Не выставляйте мне отметок!

Оставьте этот дерзкий тон,

Не то я вам не дам таблеток!

Нет, дам-таблеток не бывает,

А только шляпки, что на дамах,

Но это было в прошлом веке,

Об этом не собрал я данных.

Я помню что-то о поэтах

И о созданьи книжных лавок,

И как они сидели где-то

Всю ночь при керосинных лампах…

А мы живем, как мышки в норках,

Дорога — лишь до магазина,

И обсуждаем чьи-то «корки»

Да козни рыжего грузина.

Хочу, чтоб были ценны дольки! —

Ты знаешь, о каких я дольках,

Хочу, чтоб проложили тропки

До магазина и не только.

Хочу, чтоб весело и бодро

Меня скорее все простили,

Хочу, чтоб отрастили бороды

Все те, кто их не отрастили.

Хочу я быть одновременно

Поэтом и прекрасной дамой,

Но это, скажем откровенно,

Должно само прийти с годами.

Ещё хочу любви немного,

Но дефицит дают с нагрузкой,

Хочу из верности убогой,

Чтобы меня считали русской,

Хотя, вот это очень спорно

И, вообще, совсем не важно,

Ещё б неплохо жить повторно

Лет по пятьсот на брата ажно,

И чтоб не гнали из уборной,

Когда я там стихи кропаю,

И чтоб слова, что на заборах,

В меня конкретно не попали,

И чтобы муж не обижался,

Что я люблю совсем другого,

И чтоб Крылов не обжирался,

Лишь басней утолял бы голод,

Чтоб тот, кто топчется за дверью,

За пазухой не прятал парус,

А Станиславский бы поверил,

Когда скажу я, что исправлюсь.

Ты ходишь в кофте из слоновой кости

И точишь когти на меня от злости,

А на веранде доедают полдник

Дед-генерал и друг его — полковник,

Один из них давно уже покойник,

Да и другого в сон, похоже, клонит,

Но под землёю не хватает коек, —

Сидят, болтают о Наполеоне.

Я думаю, земли потрогав комья:

«Довольно трудно находиться в коме,

Ещё трудней достойно двинуть ко́ня,

Не сделав из своей кончины комикс».

Совсем одна в своем старинном доме,

Графиня поднялась, откинув полог,

И полетели графы с книжных полок:

«Как рыба жить, не подавая голос?!

Иль станешь тем, что никогда не тонет?»

А вечный жид — душа — фальшиво стонет,

Что уж давно её никто не кормит.

Корпишь весь день, изобретая порох, —

Взлетит на воздух лишь бумажек ворох,

Лежишь без сил, хоть нынче только вторник,

Устав блуждать в раздумий коридорах,

И чувствуешь себя багдадским вором,

Когда вопишь о гибели и войнах,

А из угла тебе тихонько вторит

Мятежный дух, что уж ни с кем не спорит.

Дружите да́мами, как дружите дома́ми,

Они удавами глядят — ведь, жизнь обманет.

Хочу, чтоб нежен был их взгляд, платок батистов,

Чтоб не ругались они матом, зубы стиснув.

Но это в прошлом всё — до папы и до мамы,

Когда вот просто так дружили мы дома́ми.

Сказать по правде, ми́а ка́рра,

Мы пережили Миокарда

И, без гадания на картах,

Живём в документальных кадрах.

«Дыша так тяжко, словно кратер,

Уснув врастяжку на кровати,

Один дракон увидел сон…

Спасибо, все свободны, снято!»

Я здесь давно уж бросил якорь,

Протёр экран протёртой шляпой

И в центре чёрного квадрата

Любуюсь миром в три обхвата.

Кто приподнялся на пуантах,

А кто вскарабкался по вантам,

Кто «от винта» даёт команду, —

У нас повсюду есть таланты.

Поверив в свет настольной лампы,

Я испугался и заплакал, —

Нет, мы с судьбой не дуэлянты,

Не гладиаторы за плату.

Но снова жизнь берёт свой скальпель:

«Входя сюда, снимите скальпы!

Ах, вас я не хотела ранить!

Примите фотографию на память!»

Дурацкая история

Видать, сваляли дурака,

Витать заставив в облаках,

И он свалялся от души,

Свалился в глиняный кувшин,

Куда налили молока,

Не ожидая дурака.

Тот выпил всё, не будь дурак,

Сказал: «Мол, дело было так —

Мне к носу сунули кулак

И посулили мне пятак,

Чтоб я валялся в облаках,

Изображая дурака.

Я согласился, как дурак,

Ведь я же сам себе не враг,

Но, всё ж, остался в дураках,

Заснув у Бога на руках.

А кто б ещё и приласкал,

Когда кругом одна тоска —

Одна душа другой узка,

Хоть все из одного куска?»

«Ну, ты на нас-то не греши —

Обратно запихнём в кувшин», —

Предупредили дурака,

И он ушёл, сказав: «Пока!»

Потеха в том не велика,

Когда валяешь дурака, —

Оставит вас без молока

И нагрубит, наверняка.

Дон Кихот

Меня предупреждали обо всём —

Что укрываюсь я цветастой шалью,

Что Росинанта потчую овсом,

А он довольно пря́дает ушами,

— Да мне-то что? Кто ж нынче не прядёт?

Я — Дульсинея с фабрики прядильной,

Нет, Дон Кихот сегодня не придёт,

Его давно уже опередили.

— Что? Дульсинея? Это Вы о ком?

Та, что зашла, как будто, на минутку,

Как мельница, молола языком,

Ругалась и курила самокрутку?

Про Вас сказала, будто бы Вы — гусь!

Да, мой хозяин, Вам везёт не шибко!

Скажу Вам прямо — ваш улов не густ,

Знать, где-то допустили Вы ошибку!

Хоть нас предупредили обо всём —

Чтоб мы дракону ран не бередили,

Вели беседы с ним о том — о сём,

И чтобы великана не будили,

И чтобы не спасали светских дам

От их тупых и наглых ухажёров,

И не слонялись бы по городам,

А лично я — чтобы не стал обжорой

— Послушай, Санчо, перестань скулить

И всплёскивать отчаянно руками,

Иначе я могу вино пролить,

А этого не выдержит и камень!

Ну, что ж, что назвала меня гусём? —

Я тоже с детства не люблю идиллий.

Да, нас предупредили обо всём.

Но автора-то не предупредили!

«Молись, мой друг, по кулинарной книге!»

Но он сказал, что дал уже обед

И не пойдёт на поводу у бед,

Не доверяя повару-расстриге,

Что отрицает свадебный пирог,

Поскольку это ведь — не фунт изюма,

Супружеская верность — не порок,

Но повод, чтобы сделаться угрюмым.

Нет, на мякине нас не проведёшь,

Да кто ж поверит сердцу-забулдыге?

Но жизнь его возьми, да огорошь:

«Молись, мой друг, по кулинарной книге!»

Повествованья не теряя нить,

Уж суп с котом готовит инквизитор,

Посредственный страдает композитор,

Что гения задумал отравить…

А я бы время измерял в поллитрах,

Чем книгу кулинарную зубрить,

И яду выпил, чтобы бросить пить…

Конец, об остальном читайте в титрах.

Без рам оконных нету ран драконьих,

Ведь как дракона в рамках не держи,

Он станет только злей и беспокойней

И Ланцелоту поломает жизнь.

Он ненасытен? — Мы его накормим,

Чтоб нас не тронул и дома не сжёг,

И выскажем ему в суровой форме,

Что он совсем себя не бережёт.

Расписаны все блюда по неделям,

И этот тип, коль календарь не врёт,

В какой-нибудь дождливый понедельник

Последнюю красавицу сожрёт.

Он облизнётся и зевнёт по-детски,

Под ложечкою больше не сосёт,

Вот так, как нам поведал Достоевский, —

Однажды красота весь мир спасёт!

Хожу и клянчу, попрошайка:

«Не надо плакать, улыбнись!»

Надев на голову ушанку,

Бросается с балкона вниз.

Лукавлю: «Ваш талант от Бога!»

И нежно за руку беру,

Взвивается, как от ожога,

Проделав в потолке дыру.

Обманываю: «Вы — красавец!

По Вас соскучился музей!»

В кустах скрывается, как заяц,

И водку пьёт в кругу друзей.

Молчу весь день, надула губы

И истину топлю в вине,

«Чтоб все, кто любы, дали дуба!» —

Лежит записочка в стене.

Не приходи ко мне кто-либо,

Меня не надо больше тро…

Ну, вот и всё, пожалуй, ибо

Уж закрывается метро.

Конец ознакомительного фрагмента.