Чудо для Алисы

Елена Левашова

Что может быть общего у провинциальной неудачницы и любимчика фортуны, рассекающего по городу на крутой тачке? Алиса — талантливая художница, жизнь которой похожа на драматический роман: она еле сводит концы с концами, учится, работает, ухаживает за больной тётей. Богдан — успешный бизнесмен и привлекательный молодой мужчина, влюблённый в свою невесту. Внезапное ДТП. Случайная и странная ночь. Сможет ли эта встреча изменить их жизни навсегда?

Глава 1

Алиса.

Счастье можно купить. Уверена, неисправимые романтики, услышав это утверждение, закатят глаза от разочарования и схватятся за сердце. А те, кто посмелее, смачно плюнут в спину и выкрикнут проклятие.

Глубоко вдыхаю морозный воздух, ступая по хрустящему, словно капуста, снегу и впервые за долгое время улыбаюсь своим мыслям.

В свете уличных фонарей кружатся снежинки. На фоне замерших, покрытых инеем, хрустальных деревьев они кажутся живыми. Я останавливаюсь и поднимаю глаза к узкой полоске света, наблюдая за их танцем, подставляю руку, затянутую шерстяной варежкой, и собираю крохотные крупинки, похожие на кокосовую стружку.

Мороз щиплет щеки и забирается под мою скудную одежду. Я плотнее запахиваю на шее объёмный вязаный шарф и поворачиваю на широкую аллею заснеженного парка.

Малыш Хью звонко лает на проходящего мимо бродячего пса, и я вновь возвращаюсь к своему неожиданному утверждению: счастье можно купить!

Потому что питомец — это и есть счастье! «А вы про что подумали?» — мысленно успокаиваю тех самых неисправимых романтиков и слышу их вздох облегчения.

В моих руках три поводка. Да, мне приходится подрабатывать, гуляя с чужими собаками, но эта работа нравится мне, как никакая другая.

Самый маленький и подвижный — щенок мальтийской болонки Хью Грант. Белоснежный пушистый комок с чёрными глазками-бусинками в модном джинсовом пальто принадлежит Антонине Викторовне — врачу терапевтического отделения областной больницы.

Тойтерьер Вилли — взрослый, степенный пёсик в болоньевой зеленой курточке скрашивает одиночество своей пожилой хозяйки Нины Алексеевны — профессора университета на пенсии.

И, наконец, французский бульдог Джесси — общительный, подвижный пёс живет в молодой семье Оксаны и Леонида Дубровиных. У ребят ответственная работа, суточные дежурства, поэтому в их отсутствие Джесси остаётся на моем попечении.

Снег засыпает пустеющие тротуары парка, мягко вьюжит между одиноко стоящих лавочек и декоративных хвойных кустарников. Прохожие поднимают воротники выше, зябко кутаются в шарфы, торопятся попасть в уютную атмосферу семейного очага. Размышления об этом отдают тупой болью в сердце. С недавних пор у меня нет уютного дома… После смерти мамы назвать кирпичные холодные стены своего жилища домом, у меня не поворачивается язык.

Хорошее настроение испаряется подобно морозному облачку. Я топаю по темной аллее, крепко держа поводки полюбившихся мне животных, и представляю себя участницей подстроенного квеста или скандального телешоу для домохозяек. Как в фильме «Игра» с Майклом Дугласом, не иначе!

«А теперь встречайте Алису-у-у!!!» — громко тянет ведущий.

«Алиса, расскажите, какого это быть неудачницей? Получать удары судьбы раз за разом?» Лица телезрителей застывают от удивления, они напряжённо сверлят меня взглядом, в нем нет сочувствия и жалости, лишь жажда сенсации…

«Я…я…» — виновато бормочу я, судорожно подбирая в голове слова оправдания.

Я сую руку в карман и нащупываю ключи от квартиры Дубровиных. Пора возвращаться домой, пока дурацкие мысли, бесцельно лезущие в голову, не свели меня с ума!

****

Мы с мамой жили в Снегирево, областном посёлке недалеко от города. Снегирево прозвали рябиновым раем. Полвека назад местный предприниматель Игорь Скороходов вырастил на колхозных паях рябиновый сад. Чуть позже вокруг деревьев построили здание небольшого винно-водочного завода. Фирменный продукт — рябиновую настойку, ценили во многих регионах России и даже за рубежом.

Моя мама — Марина Тимофеевна Легенда, работала главным бухгалтером на хлебопекарном заводе или «маковке», как его называли в простонародье.

Его белое, обшарпанное четырехэтажное здание находилось недалеко от нашего дома. С одной стороны высокого металлического забора ленивые работники отогнули лист железа, что позволяло ходить домой коротким путём. После школы я любила забегать к маме на работу, пользуясь дыркой в заборе, вдыхать ванильный запах свежей выпечки, разносящийся на добрые десятки метров вокруг. Мама угощала меня вкусной булочкой, целовала в нос и провожала до перекрёстка с улицей Саврасова — прямо за ним высилось здание художественной школы.

« — До вечера, Лиса!» — улыбалась мама и махала рукой мне вслед. Именно такой я ее и помню: красивой, кареглазой брюнеткой с цветастым платком на плечах и в свитере ручной вязки.

Мама откладывала каждую копеечку, чтобы обеспечить меня всем необходимым: одевалась я не хуже сверстников, много читала и не расставалась с мольбертом. К выпускному классу мой фирменный росчерк «Легенда» с завитушкой над последней буквой «а» стоял на сотне рисунков, украшающих стены местного ДДТ и сельсовета.

Мое счастливое детство не омрачалось отсутствием папы. На вопросы о нем мама отвечала уклончиво, сочиняя неправдоподобную легенду о загадочном исчезновении в горной экспедиции археолога Ильи Легенда. Я хмурилась и уговаривала маму рассказать правду, а она обижалась и закрывалась в себе. В такие моменты я корила себя за несдержанность и черствость. Со временем расспросы о папе прекратились.

Единственным близким человеком после мамы была моя тетя — мамина старшая сестра Глафира Тимофеевна Карташова. Тетя Глаша жила в уютном спальном районе города. Ее муж — капитан полиции Петр Карташов погиб при исполнении много лет назад. Второй раз замуж она так и не вышла, хотя женщиной была красивой и умной. Мужчины вились вокруг тети Глаши толпами, приглашали ее на свидания, звали замуж, но до загса дело так и не дошло… Она посвятила себя работе и нам с мамой.

Я поступила в Институт живописи, скульптуры и архитектуры, на бюджетное отделение, когда мама заболела. На поступлении настояла она, убеждая меня словами цитаты неизвестного автора:

«Три вещи, которые нельзя вернуть: время, слово, возможность. Не упускай возможность, Лиса!»

Я восхищалась оптимизмом мамы. Приговор онколога не подкосил ее веру в выздоровление, она аккуратно выполняла врачебные рекомендации и продолжала работать на заводе. Частенько я слышала, как мама стонет и плачет по ночам. Я сходила с ума от неверия в справедливость и отчаяния.

Мир перестал видеться таким ярким и удивительным, во мне что-то сломалось. Казалось, я медленно высыхаю, умираю вместе с мамой. «Рябиновый рай» больше не вдохновлял меня своим великолепием: я возненавидела ярко-красные рябиновые грозди, припорошенные искрящимся белым серебром.

Хотелось выбросить все картины с зимними пейзажами, благодаря которым меня приняли на факультет живописи. Ужасающая реальность растоптала меня, превратила в капризную слабачку, жалеющую себя. Мне стало стыдно перед мамой…

Я обратила своё неверие в несокрушимую веру, а уныние в радость, улыбалась ради мамы, строила планы на будущее, которого не должно было быть… Я читала маме вслух стихи и ее любимые романы Агаты Кристи, а она слушала с неизменно спокойным и добрым лицом, сосредоточенным на чем угодно, только не на болезни.

Мамы не стало год назад. А через месяц после ее смерти у тети Глаши случился инфаркт.

«Да, вы правы, господа телезрители, последний год моей жизни выдался адски сложным!»

Я сжимаю кулаки от злости на судьбу и собственной решимости: тетя в больнице четвёртый раз, но я сделаю все, чтобы не потерять ее. Буду пахать, как проклятая и бороться с этим несправедливым миром! Другого не дано — одержу победу или сломаюсь!

«Так что выкусите, господа телезрители!» — добавляю я мысленно.

Я выхожу из парка и сворачиваю на улицу Федосеева. Шагаю по хрустящему снегу, любуясь на сверкающие самоцветами снежинки. Морозный воздух щиплет щеки, и я решаюсь сократить путь, пройдя через длинную, темную арку.

Я научусь радоваться жизни… Обещаю… Ради мамы, тети Глаши. Ради себя… В тот момент, когда я произношу заветные слова, меня ослепляют ярко-оранжевые фары вылетевшего из арки автомобиля…

Богдан

Я становлюсь на одно колено, и оно утопает в высоком ворсе черно-белого ковра со сложным геометрическим рисунком.

— Аллочка, я много лет мечтал о тебе и теперь, когда мы вместе, я ловлю себя на мысли, что это сон… Я хочу просыпаться рядом с тобой, хочу делать тебя счастливой, делить с тобой горе и радость…

— Богданчик, вставай, ну что ты устроил? — мои взволнованные, заранее выученные излияния прерывает Римма Сергеевна — мама Аллы. — Согласна Алуня. Можно без пафоса этого обойтись… — протягивает она недовольно.

Римма Сергеевна картинно закатывает глаза и взмахивает рукой, пытаясь выгнать заполнивший комнату «романтический пафос». Ее мелкие ярко-бордовые кудряшки подпрыгивают от каждого движения. Как ей удалось так бесшумно войти?

Римма Сергеевна закатывает рукава домашней ярко-голубой рубашки и по-хозяйски выхватывает из моих рук бархатный футляр с обручальным кольцом. На лицо Аллы наползает румянец, она улавливает мой растерянный взгляд и глубоко вздыхает: перед авторитетом матери она бессильна…

— Аллочка, давай примерим. — Предлагает Римма Сергеевна. Она поддевает колечко упитанным пальцем с длинным ярко-оранжевым ногтем и протягивает Алле.

Я наблюдаю странную картину, нелепую до абсурда: мать надевает кольцо на палец дочери вместо меня. Лицо моей невесты преображается от восторга при виде украшения, она вмиг сбрасывает с себя неловкость и стеснение, вытягивает руку вперёд, шаловливо играя пальчиками.

— Красивое колечко, да, мам? — с надеждой в голосе спрашивает она. Римма Сергеевна одобрительно кивает, оценивая размер камня на глаз. Ее небольшие карие глаза придирчиво сужаются, сканируя взглядом аккуратный бриллиант.

Наблюдая за восторженными лицами близких мне женщин, я успокаиваюсь: пускай, все пошло не по плану, важно только то, что мы поженимся.

Римма Сергеевна с досадой смотрит на старинные настенные часы, возвращает футляр Аллочке и медленно поднимается с места.

— Поздравляю вас, дети мои! — гортанно протягивает она. — Не могу уделить вам время, сейчас придёт ученик.

Она маневрирует между пузатыми синими креслами к стоящему в углу пианино, открывает крышку и пробегается пальцами по клавишам. Звучит марш Мендельсона.

Алла вскакивает с места, не в силах справиться с переполняющими ее чувствами, и бросается в мои объятия. Я люблю ее! Я столько времени ждал ее взаимности и одобрения родителей (особенно мамы), что реальность кажется видением.

Римма Сергеевна бьет по клавишам и подпевает высоким сопрано:

— Та-а-а та та-ра-ра т-рам пам пам!

Я подхватываю Аллу на руки, она хохочет, когда я кружу ее. Из груди вырывается вздох облегчения, когда звенит звонок: мне не терпится остаться с Аллой наедине. Римма Сергеевна поднимается с вращающегося металлического стула и идёт открывать дверь. Разве я вправе судить ее? Аллочка — все для неё, смысл жизни и свет в окне.

Таланты моей будущей тещи обширны: она преподаёт игру на фортепиано в музыкальном училище, заведует учебно-воспитательной работой на факультете, сочиняет музыку к популярным хитам, готовит музыкантов к участию в международных конкурсах. Римма Москвитина — уважаемый, известный в городе человек.

Из коридора в гостиную вплывает Римма Сергеевна в сопровождении Ванечки — тощего прыщавого подростка, мечтающего о славе певца. Ваня готовится к участию в шоу «Голос-дети».

Ваня стягивает мокрые шапку и шарф и небрежно сует их в рукав куртки. Римма Сергеевна подходит к окну, завешенному синими бархатными портьерами и аккуратно отодвигает их. Перед глазами предстаёт знакомый и, с недавнего времени ставший привычным, пейзаж: деревья и декоративные кустарники, узкие тротуары, фонарные столбы и многочисленные лавочки Лебедянского парка.

— Ребята, ну и сыпет сегодня! — громко произносит она, перехватывая портьеры витым шнуром с бархатными кисточками на концах. — Снегопад, как в разгар зимы! Будьте осторожны по дороге в Загс. — Говорит утвердительно.

Я увлекаю Аллу в соседнюю, смежную с гостиной комнату и плотно закрываю дверь. Алла не одобряет моего «смелого» поступка и приоткрывает ее, оставляя тонкую щель. «Чтобы мама ничего такого не подумала» — без слов понимаю я.

— Я счастлив… — шепчу я на ушко Аллочке и нежно целую ее. Наши отношения давно перешли в горизонтальную плоскость, но при Римме Сергеевне мы ведём себя по отношению друг к другу, как вежливые незнакомцы.

— Выше, Ванечка, тяни, ты же можешь! — кричит Римма Сергеевна. Ваня играет и поёт песню Криса Айзека Wicked Game.

— No, I — i — i don't want to fall in love… — надрывается парень.

— Выше, сказала! — стучит указкой по лакированной поверхности пианино его строгая учительница. — Давай ещё раз с этого места!

— No, I — i — i don't want to fall in love.

— With you… With you…

— Давай уйдём… — шепчу я, оторвавшись от губ Аллы. — Поедем ко мне.

Второй раз за день я наблюдаю за тем, как быстро меняются ее чувства. Затуманенные страстью глаза проясняются, она размыкает объятие и отходит к окну. На подоконнике стоят керамические горшки с фиалками и каланхоэ. Не к месту вспоминаю, что «сок каланхоэ заживляет ранки».

Алла теребит длинный локон и покусывает нижнюю губу. Она что-то хочет сказать мне. Может, подыскивает правильные слова для отказа? Сердце пропускает пару ударов в ожидании ее слов.

— Богдан, мама договорилась с регистратором в Загсе. Бракосочетание назначено на 31 декабря. — Тихо шепчет Алла, виновато опуская глаза в пол.

Я облегченно вздыхаю. Мне хочется смеяться и плакать одновременно: Римма Сергеевна управляет нами, как марионетками, и я почему-то позволяю ей это…

— The world was on fire and no one could save me but you

It's strange what desire will make foolish people do…

— Хорошо, хорошо… Если так споёшь, они все обернутся, обещаю! — гремит Римма Сергеевна за стеной.

— Любимая, есть хоть одна сфера твоей жизни, в которую не влезла мама? — «грязными сапогами» хочется добавить, но я сдерживаюсь.

— Богдан, в этом вопросе я абсолютно согласна с мамой! — пылко шепчет Аллочка. — Мы просто распишемся, а на сэкономленные деньги купим квартиру побольше. Ты же понимаешь, что твоя двушка слишком мала для семьи…

От ее слов я теряю дар речи. Мое лицо превращается в напряжённую, тоскливую маску. Я сам виноват… Первое время я пропускал сквозь пальцы тотальный контроль Риммы Сергеевны, пытался оправдать ее фанатичную любовь к дочери. Поначалу меня забавляло ее поведение, а сейчас раздражает до чертиков!

— Богдаша, милый, ты расстроился? — Алла скользит ладонями по моим плечам и зарывается пальчиками в волосы на затылке. — Разве это важно? Для тебя так важно застолье, торжество?

— Нет. — Смягчаюсь я. — Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Если ты хочешь, пусть это произойдёт 31 декабря.

В Загсе нас ждали. Римма Москвитина заранее договорилась о визите дочери с женихом. Вездесущая Римма Сергеевна залезла в мою голову и точно узнала, когда я сделаю предложение Алле — другого объяснения я не нахожу!

Регистрация 31 декабря в 16.00 — моя последняя уступка, дорогая тёща!

В один день отметим сразу два праздника — Новый год и свадьбу! Отличная экономия! Квартиру будем подыскивать после свадьбы, моя подруга работает в строительной фирме и обещала помочь. Богдаша, что ты думаешь насчёт Гоа? Там сейчас тепло, рекомендую поехать именно туда!

Я высаживаю Аллочку возле дома и уезжаю, ответив на ее предложение подняться в квартиру, вежливым отказом. Меня сбивает с толку собственная растерянность и беспомощность. Крепче сжимая руль Bentley, я мчусь по заснеженным улицам вечернего города. Дворники шелестят, стирая с лобового стекла непрерывно падающий снег. Урчанье мотора старины Бэна под сиденьем наполняет душу умиротворением.

Мы поженимся, и все изменится… Я грезил этой девушкой несколько лет, терпеливо добивался ее благосклонности не для того, чтобы сдаться. И я добьюсь, чтобы со мной считались.

Вера в счастливое будущее распускается в моем сердце, словно бутон, наполняя его нежностью и теплом. В туманной, вечерней мгле призывно мерцают яркие неоновые вывески торговых центров и кафе, под козырьками автобусных остановок прячутся от снегопада люди. Мне хочется запомнить этот последний день ноября, высечь в памяти только то, что по-настоящему важно для меня. Ее тихое «да»…

— Я люблю тебя. — Шепчу я Алле в трубку. — Скучаю… Мы только расстались, и я предвижу недовольство Риммы Сергеевны, но предлагаю Аллочке переночевать у меня.

— Богдан, ты с ума сошёл? — чуть слышно бормочет она. — Что я скажу родителям?

Я грустно улыбаюсь, вспоминая забитого безмолвного отца Аллочки — Семена Леонидовича. В их семье все решает Римма Сергеевна, и упоминание родителя выглядит комично.

— Скажешь, что переночуешь в квартире своего жениха. — Настаиваю я.

— Приезжай в одиннадцать. Родители уснут, и я смогу незаметно улизнуть. — Мягко произносит она.

Перед глазами маячат картинки ее обнаженного соблазнительного тела. Я трепещу от предвкушения заполучить Аллочку в свою берлогу на всю ночь и снова сдаюсь… Нервно облизывая нижнюю губу, отвечаю ей:

— Хорошо. Приеду в одиннадцать.