Небесные верблюжата

Елена Гуро, 1913

Елена Генриховна Гуро (1877–1913) – поэт и художник «классического» русского авангарда. Входила в кубофутуристическую группу «Гилея» и общество художников «Союз молодежи». Произведения Елены Гуро оказали большое влияние на современников и литераторов следующих поколений. Спустя 21 год после публикации избранных произведений, выходит третье издание (второе вышло в 2002 г.), исправленное, расширенное и дополненное. В книгу вошли тексты из прижизненных сборников Е. Гуро «Шарманка» и «Осенний сон», а также знаменитые «Небесные верблюжата» и произведения, печатавшиеся в разные годы в журналах, альманахах и сборниках. Раздел «Приложение» включает в себя «Венок Елене Гуро: 1914–2022» – двенадцать стихотворных посвящений: от В. Каменского и А. Крученых до Е. Евтушенко и С. Бирюкова. Книга публикуется к 145-летию со дня рождения Е. Г. Гуро.

Из книги «Шарманка» (1909)

В парке

Голубенькие незабудки вылупились прямо из неба. Из тенистой травы — белый ландыш. Но из напряженной зари весенней — сиреневая перелеска; потому такая ранняя, почти мокрая от дождя. Так же вылупилось сегодня и розовое утро из черных елок.

Из земли зеленые рогатые травки, росточки вылезали еще совсем земляные беленькие с прилипшими комками песку.

А на верху стояли сосны и дачи. Дачи отсырели от весенней воды, пахли рогожами, сосновыми иглами и кошками.

На дачах всю зиму жил ветер. Стекла так долго проветривались в безлюдьи, что и сейчас в них переливы ветра и гортанные голоса сосен. Иногда мелькают в них тучевые лица и рожи растягивают по-лесному. Их здесь всю зиму не спугивали.

В дачи, пока что, переехали мыши с нахальными хвостиками. Прошлогодний крокетный шар линялым боком улыбается солнцу.

Кот так же хотел поселиться на дачке, но побоялся, чтоб у него не отсырел хвостик; ему рассказали, что на дачках очень сыро. Он так же собрался было поохотиться сегодня, но день был такой добрый, мягкий и теплый, что он раздумал, сразу положил свой ватный животик на согнутые лапки и понюхал балконный столбик, точно за тем только и приходил. А у самого даже от веселой теплоты темечко и шейка пахли рябчиками.

Внизу… Внизу мимо решетки катались дамы на веселых желтых и красных колесах, облепленных сырым песком. В корсетах, греческих стилизованных прическах и перчатках по локоть.

Красные и желтые, по-весеннему, катились колеса.

А мне было так весело, что я подошла к дамам в колясках и, желая поделиться с ними богатством, очень учтиво предложила выучить их писать стихи. Это самое весеннее на свете! А ведь они ради весеннего выехали загород.

Стихи? Сафо! Ах, пожалуй это будет интересно, и даже в греческом вкусе!

— Да ведь это очень просто! Возьмите комок черной земли, разведите его водой из дождевой кадки или из канавки, и из этого выйдут прекрасные стихи. Но главное, если хотите увидеть чудо, наклонитесь к самой земле и смотрите в самоё теплую землю, и все прекрасно устроится.

Впрочем, девочки с крайней дачки мне дали еще другой рецепт: вместо воды, можно употребить просто слюни, вероятно, это выходит тоже очень недурно. Дождевые кадки, кот и елки кое-что знают об этом, они все здесь сегодня видели поэта. У него ладони были в земле. На минуту вода в кадке струила наклоненное лицо, точно весеннее пятно зари меж елками, и пятна темных волос кинулись, метнувшись с кругами воды, и за ними светлый заревой лоб. Хохотали белые пузырики, плясали, точно их гнал дождик.

А другие видели его согнутую спину, убегавшую в чащу скачками. Сыпалась хвоя. Ему в волосы попадали червячки с березы, совершенно зеленые, как молодые листочки. Разорвал себе платье о колючие пальчики крыжовника.

Перелески выглядывали на него из-под елок; на сырой земле лежали их сиреневые кусочки неба, а из канавы пахло вечерней водой.

Потом он удирал на своем колесе. Озябший к вечеру воздух подгонял его.

А из-под вечерней зари вылезла темнота, пахло черноземом, цветами и водой. Большое бархатное лицо наклоняла над землей и шептала. Точно ночные крылья шевелились.

Мелочи

Детское утро

Расцвели под окошком пушистые одуванчики. Раскрылся желтый лютик, и стало утро. Блестящие чашечки унизали лужок. Собрали чашечки лютика и еще синие и сделали чайный столик. Из лучей волчок бегал по полу.

Пошли воевать с темной елкой: отвоевать белую кружечку. В это время дома выросли грибы на полках, деревянные, лакированные и с красными шапочками. Увидев это, желтые соломенные стулья заплясали по комнате.

А мы стали гоняться. Хотели поймать желтый солнечный пушок и посадить его на сосновую полку. Гонялись, гонялись и не поймали. Так и пробегали по солнечным окнам до завтрака.

А с сосновой полочки смолка веселыми слезками падала.

Неизреченное

Точно маленькая желтая улыбка. Неожиданно, утром на дорожке прилип желтый листик. Над дорожкой точно кто-то белокурый приподнял ресницы.

Погоди, это приближенье. На коричневый мох рассыпались желтые треугольнички. Точно кто-то идет в конце дорожки — но его нет. Сверху льются лазоревые стеклышки и светло-зеленые. Встревожился воздух, стал холодноватый.

Точно кто-то встревоженный и просветленный приподнял ресницы. Точно будет приезд. Приедет сюда дивная страна, далекая, с блаженной жизнью. Ее привезут в коляске с кожаным верхом, и чуть-чуть будут по песку пищать колеса. Точно обеими ногами подпрыгнули от земли и поплыли над землей.

Сверху льются лазоревые стеклушки и зеленое серебро. Лучатся спелые соломинки у ступеней.

Прозвенела стеклянная дверь балкона.

Рамы стекольные и жердочки просветлели. Все это не сегодня — а завтра… Погоди!..

Сон вегетарианца

Это был сон.

Было утро. Тонкие четкие веточки виснули с берез, точно нежные вещицы. Точно их создали осторожно и с любовью. Тонкая сеть над землей серебрилась перламутром.

На балконе сухонький старичок в детских воротничках читал внимательно книгу. Совсем тихо и долго, так что плед у него свалился с плеч на колени. Тихий, внимательный, осенний. Прозрачная рябь на него набегала — и убегала. Точно излучался: не то смеялся, не то струился.

Какой-то серебряный комочек прикатился, ласкаясь к его ногам, мигая серебряными ресничками.

Вкруг сухонького старичка зеленели, смеялись нежные мшинки. Гладкие тянулись светлые половицы, на них насорились сосновые иглы. От чайного стакана желтый зайчик сидел на стене; прыгал, смеялся и упал в лучинную корзинку у стены. Стал розовым.

Взглянули кроткие голубые глазки. Светлые стружки кто-то строгал, они свернулись на досках кудрявым руном.

Надо всем осеннее небо стояло недвижным, доверчивым озером, бледное до блаженной пустоты, — нежно сияло. В нем легко и безгрешно плыла земля, — и не было берегов…

Грезили создавшие. Радовались создания.

Домашние

Приходили на большой дом недели дождя. Могучий ливень скатывался на крышу. Огромные елки разговаривали, но за шумом сплошной воды их не было слышно. В чуланном окошке стекло сияло подводным изумрудом. Длинное, как вязаный чулок, тянулось послеобеда.

Вышли из стен Заветные, засели совещаться в чуланчик, рядом с буфетной. По длинному коридору кто-то похаживал, точно крупные капли падали. За обоями коридора жил совсем серый, запачканный паутиной, стенной мужик Терентий, ростом с кошачью лапку, тарантил и плел кружево из сенинок.

Из голых досок чулана, из темных сучков подсматривали глазки. Все Домашние вылезли из стен и строили ушки. Под шумом ливня им было уютно, как под навесом. Сплошная водяная борода висела перед окном.

Они принесли любимые богатинки, талисманы. Хвастались накопленными сокровищами: ожерелья из слов, круглых и длинных, жемчуга из смолки. Один принес в коробочке словечко: елки в бурю и огоньки в окнах его слушались. У другого были нанизаны дни разных цветов, пестренькие, как ситцы. Все Домашние оказались богатыми, — и были очень довольны. Спорили, какого цвета сделать эту Субботу: синей, — или с полосками? Потом совещались о темных, что поселились в углу коридора, около детской, и пугали любимчиков. О том, какие в детскую послать сны: летающие одеяла — или лошадей-самолеток. Решили посоветоваться об этом с детскими кошками.

Дождик серый. Остроухие сидят кружком, в буфетной, и сторожат покой большого дома.

Калачиком свернулся за обоями пыльный Терентий. По коридору маленькие шаги, точно каплют капли. Из пространств глушат и шумят необъятные дожди. В чуланном окошечке стеклушко поседело. Все занавесилось сивой бородой.

Подражание финляндскому

Целый день провалялся я за гумном…

Ничего нет весеннего вереска милее! Мне сказала Судьба: «Полежи еще, увалень; ты проспишь твое счастье».

И когда я встал и вышел на дорогу, у меня еще солома сидела в волосах!

Ничего нет весеннего вереска милее! И кричали мне вслед: «Экий неряха идет!» Да, захотел, так и встал.

Высоко растут сосны!

И я рыл целый день, ворочал и гнул, так что скрипели суставы. И я стрелял судьбу мою в высоте.

Высоко растут сосны.

И я вырыл из глубины лесной мою судьбу, и понес на плечах. И я вырыл большое счастье, и было чем хвастаться:

«Захочу, так и встану я!» Да, совсем еще бурый вереск был.

Ничего нет весеннего вереска краснее! И стояла девушка с белым цветком в руках. И стояла девушка, взявшись за концы платка… И сказал я девушке — будь моей!

Ничего нет весеннего вереска милее! А большое счастье пусть постоит! И уж покраснела она и отвернулась прочь… Но тут меня треснула по шее судьба, так что в канаву ткнулся я головой, — а канава была с весенней водой.

Ничего нет весеннего вереска милее. А когда я вылез, девушки не было, только прятался быстрый смех в кустах. И я нес добытое счастье на плечах, и соседи мне удивлялись и снимали шапки. И ворчала судьба: «Сыночек образумился»! Но я тихомолком от нее соображал: «Ведь она тогда отвернулась, покраснев. Ничего нет весеннего вереска краснее!» И я, таки, думал: «Весна придет опять, весна придет опять».

И смех дразнил, исчезая в кустах. «Ничего нет весеннего вереска милее!»

Детская шарманочка

С ледяных сосулек искорки,

и снежинок пыль…

а шарманочка играет

веселенькую кадриль.

Ах, ее ободочки

обтерлись немножко!

Соберемся все под елочкой:

краток ночи срок;

Коломбина, Арлекин и обезьянка

прыгают через шнурок.

Высоко блестят звезды,

золотой бумаги

и дерутся два паяца,

скрестив шпаги.

Арлекин поет песенку:

— Далеко, далеко за морем

круглым и голубым

рдеют апельсины

под месяцем золотым.

Грецкие орехи

Серебряные висят;

Совушки-фонарики

На ветвях сидят.

И танцует кадриль котенок

в дырявом чулке,

а пушистая обезьянка

качается в гамаке.

И глядят синие звезды

на счастливые мандарины,

и смеются блесткам золотым

под бряцанье мандолины.

Лунная

Над крышами месяц пустой бродил,

Одиноки казались трубы…

Грациозно месяцу дуралей

Протягивал губы.

Видели как-то месяц в колпаке,

И, ах, как мы смеялись!

«Бубенцы, бубенцы на дураке!..»

…………………………………….

Время шло, — а минуты остались.

Бубенцы, бубенцы на дураке…

Так они заливались!

Месяц светил на чердаке.

И кошки заволновались

…………………………………….

Кто-то бродил без конца, без конца,

Танцевал и гляделся в окна,

А оттуда мигала ему пустота…

Ха, ха, ха, — хохотали стекла…

Можно на крыше заночевать,

Но место есть и на площади!

…………………………………….

Улыбается вывеске фонарь,

И извозчичьей лошади.

«Говорил испуганный человек…»

Говорил испуганный человек:

«Я остался один, — я жалок!

…………………………………….

Но над крышами таял снег,

Кружилися стаи галок

…………………………………….

Раз я сидел один в пустой комнате,

Шептал мрачно маятник.

Был я стянут мрачными мыслями,

словно удавленник.

Была уродлива комната

чьей-то близкой разлукой,

в разладе вещи, и на софе

книги с пылью и скукой.

Беспощадный свет лампы лысел по стенам,

сторожила сомкнутая дверь.

Сторожил беспощадный завтрашний день:

«Не уйдешь теперь!»…

И я, вдруг, подумал: если перевернуть,

вверх ножками стулья и диваны,

кувырнуть часы?

Пришло б начало новой поры,

Открылись бы страны.

Тут же в комнате прятался конец

клубка вещей,

затертый недобрым вчерашним днем

порядком дней.

Тут же рядом в комнате он был!

Я, вдруг, поверил! — что так.

И бояться не надо ничего,

но искать надо тайный знак.

И я принял на веру; не боясь

глядел теперь

на замкнутый комнаты квадрат…

На мертвую дверь.

……………………………………

Ветер талое, серое небо рвал.

ветер по городу летал;

Уничтожал тупики, стены.

Оставался талый с навозом снег

перемены.

…………………………………..

Трясся на дрожках человек,

Не боялся измены.

Елена Гуро и ее сестра Екатерина. 1910

Елена Гуро и Михаил Матюшин в имении родителей Гуро Починок. 1905.

Фото М. Матюшина