Тайна священного озера

Елена Ворон

Захватывающие приключения русской девушки Насти и двух молодых англичан в маленьком островном государстве Вест-Индии на фоне экзотической природы тропиков. Сводный брат Насти таинственным образом исчезает после этнографического спектакля, где он играл роль зомби; одного из англичан похищают бандиты и требуют за его жизнь лежащее на дне горного озера индейское золото. Пытаясь выручить обоих, Настя сама попадает в переплет – оказывается в руках у негритянского жреца, который занимается психическим воздействием на людей и метит в президенты страны. С присущим ей чувством юмора, Настя повествует о расследовании загадочных обстоятельств и об обитателях живописного острова.

Глава 3

Ночью я спала вполглаза, прислушивалась: не явится ли Игорь, не просквозит ли на второй этаж в свою комнату? Нет как нет! Под утро я крепко заснула, а пробудилась от шумного пения папы Лени:

— Эх, Настасья, ты Настасья,

Отворяй-ка ворота.

Отворяй-ка ворота,

Принимай-ка молодца!

Что дальше в песне поется, никто из нашего семейства не в курсе, поэтому папа Леня ревет страшным голосом ударный аккорд:

— Эх, Настасья, пляши-и!

Порой он варьирует: «Настасья, дрожи!» Или она же «круши», «кружи» и так далее.

Я влезла в халат, сунулась в спальню Игоря. Постель не разобрана — брат не приходил. Неужто он в больнице со сломанной челюстью?! За больницу придется платить… Я спустилась в гостиную.

— Смир-рна! — заорал при моем появлении папа Леня.

Обращался он не ко мне: на плетенном из пальмовых волокон ковре подскочил и стал во фрунт маленький мангуст. У него, видно, с головой тоже непорядок, как у Валентина. Ну, какой разумный зверь будет стоять на задних лапках перед Леонидом Борисовичем, в котором генеральского — один голос, а сам он армии не нюхал?

Мангустов раньше на Антилах не было; зато во множестве водились змеи, и превредные. Вам что-нибудь говорит название «копьеголовый гремучник»? Эта зараза одним духом рождает семьдесят одного детеныша, а ее укус ведет к мучительной смерти. Для борьбы с нею на острова завезли мангустов; славные зверушки со змеями не совладали, но сами расплодились до безобразия.

Вот и у нас в доме поселился Рики. Он не такой симпатяга, как на рисунках в книжке моего детства — и мордочка у него длиннее, и хвост пожиже, но все равно живой Рики-Тики-Тави придает особое очарование дому.

— Вольно! — скомандовал папа Леня, Рики опустился на все четыре лапки и побежал мне навстречу. — Гутен морген, буэнас диас, — приветствовал меня приемный папочка. — Завтрак сегодня вегетарианский, для соблюдения фигуры, — он с кисловатым видом кивнул на огромное блюдо на столе.

На блюде громоздились истекающие соком, ароматные дольки папайи. Я не великая поклонница «тропической дыни», однако мы собираем ее возле дома бесплатно.

— Еще предлагаются овсяные хлопья, замоченные в кипятке, — добавил папа Леня бодрым голосом.

Мой отчим сидел в шезлонге у окна. Одет он был в пронзительно-синие шорты и демонстрировал миру крепкие ноги и начинающее набирать жирок, но пока что упругое брюшко. У папы Лени крупные, величественные черты лица, совершенно не подходящие инженеру по электротехнике, которым он работал в России. Такое лицо требует императорского титула, не меньше.

— Кто знает, где Игорь? — в комнату вошла мамуля.

У меня упало сердце: выходит, брат даже не позвонил. Может, он умер там, в роще?!

Мамуля прошла к телефону на журнальном столике, подняла трубку и послушала сигнал.

— Еще не отключили, — объявила она. — Твой брат, Анастасия, мог бы не заставлять меня волноваться.

Когда провинятся братья, почему-то всегда корят меня. Как будто я их родила и такими воспитала. Мамуля придвинулась к столу, взяла с блюда ломтик папайи и начала аппетитно хрумкать.

— Восхитительно, — она прижмурилась от деланного наслаждения. — Пища богов.

В свои сорок восемь мамуля по-прежнему красотка хоть куда, а ее фигуре позавидует любая молодуха. Счастье, что фигурой я в нее. По дому мамуля непринужденно ходит в вышитых трусиках и лифчике. Это единственная работа, которую она довела до конца: на одной чашечке вышит зимний пейзаж, на другой — летний, а трусики изукрашены золотыми кленовыми листьями. С первого взгляда и не скажешь, что на мамуле нижнее белье.

— Ты подыскала себе мужа? — осведомилась она, прикончив ломтик.

Старшие Бернстайны убеждены, что я каждый божий день слоняюсь по пляжам и кафе в надежде подцепить богатого парня из туристов. Знали бы они, чем я занимаюсь на деле…

— Унылый вид юной красавицы — свидетельство, что достойный кандидат не обнаружен, — изрек папа Леня. — Ищи, душа моя, ищи. Смир-рна! — гаркнул он на бедолагу Рики, и ошарашенный мангуст взвился и встал столбиком.

— Вольно, — вздохнула я и побрела вон из гостиной.

На лестнице мне повстречался Валька с пакетом сухого печенья в руке: он прыгал вниз через ступеньку и был наряжен в одни только плавки. Страсть к наготе — у Бернстайнов семейное. По-моему, это порнография: белые плавки с желтым солнцем на передке, однако Валюха уверяет, будто они пошиты из японского флага.

— Слыхала?! — начал он возмущенно. — Опять кормят папайей и отвратными хлопьями!

— Ненавижу, — согласилась я с младшим братом. — Игорь не звонил?

Если Валентин снял трубку и поговорил с Игорем, он мог и не передать это остальным, с него станется.

В ответ Валька обидно расхохотался.

— Игореха — не дурак, чтобы жрать мерзкую зелень и хлопья. Он свалил от вас навсегда!

Ну и шуточки у моего стукнутого о воду братишки.

— Ты — урод, — пробурчала я, поднимаясь по лестнице.

Это вранье, конечно. Валька сногсшибательно хорош собой. Когда после прыжка он из ревущей, пенистой воды вылезает на скалы — бронзовый от загара, сплошные мускулы, отцовский императорский профиль — туристки яростно ему аплодируют, я свидетель.

— Печенья хочешь? — спросил он снизу.

— Ешь сам. А то не выплывешь, — отозвалась я — и прикусила язычок. Не накаркать бы…

Где же Игорь? Я походила из угла в угол в своей комнате, побродила вокруг дома — среди розового, красного, фиолетового неистовства цветущих бугенвиллей, покачалась в мамулином гамаке. Над крышей соседского дома виднелся снежный конус вулкана, увенчанный лимонной полосой выброшенной серы, словно Нурриальба поверх снежной мантии надел королевскую корону. Над короной курился желтовато-белый дымок, таял в синем небе. Нурриальба — беспокойный сосед, он то и дело погромыхивает и плюется серой и пеплом. Согласно легенде, вулкан — повелитель Гвантигуа и трясет остров в наказание за проделки его жителей.

Поплатится ли кто-нибудь за то, что приключилось с Игорем? Я подскочила в гамаке. Довольно прохлаждаться, ни минуты больше не потеряю! Я побежала переодеться для поездки в центр.

В гараже стояло единственное в семье транспортное средство. На Гвантигуа такие каракатицы зовутся громким именем скутер, а на деле — велосипед с маломощным моторчиком. На нем можно ездить, экологично крутя педали, а можно с треском мчаться, распространяя бензиновую вонь. Я выбираю вонь: позапрошлой ночью Игорь прокрался к соседскому «форду» и через трубочку отлил бензин в две банки с завинчивающимися крышками. Сейчас эти банки стояли в его спальне под кроватью; на этикетке был изображен салат из овощей.

Никому не сказавшись, я залила бензин в бачок скутера и покатила каракатицу по аллее к воротам. На асфальтовой ленточке лежало несколько разбившихся плодов манго. Досадно; такое добро пропадает. Над головой в кронах деревьев возились и орали попугаи, и когда я очутилась за воротами, на седле сиял привет от пернатых друзей человека. Нарвав листьев с окружающей участок живой изгороди, я стерла кляксу, оседлала скутер и двинулась к центру столицы.

Город Гвантигуа лежит на берегу моря в долине. Он с трех сторон окружен лесистыми, ударяющими в синеву небольшими горами, и осенен величавым присутствием Нурриальбы. Слева поднимается заснеженная Голден-Маунтин, вопреки своему названию вовсе не золотая, а синеватая: гора иссечена глубокими складками, в которых лежат голубые тени. Долина в окрестностях города покрыта изумрудными, желто-зелеными, сизоватыми пятнами, а вдали появляется серебристый оттенок инея. Все это — поля, плантации и рощи. На острове выращивают тростник, кокос, манго, бананы, кофе, какао, папайю — всего понемногу.

Гвантигуа — город не шибко богатый, но и не бедный, живущий туристическим бизнесом. В нем нет особой разницы между окраинами и центром, местные одеты чисто, по-европейски (или по-американски), либо в национальные индейские одежды, такие красочные и яркие, что на солнце делается больно глазам. Городские улицы широки, обсажены деревьями и спокойны; они пронумерованы, и те, что идут с севера на юг, называются авенидами, а с востока на запад — калье. Дома в основном одноэтажные, только на окраинах недавно начали строить в два этажа, да в центре есть несколько высоких сейсмоустойчивых зданий. Особняки времен испанской колонизации по большей части лежат в развалинах: землетрясения испанцев не щадили. За год с лишним, что мы прожили на Гвантигуа, я успела полюбить и остров, и столицу… Но вот — в этом раю пропал Игорь!

Я побывала в городской больнице, брата не нашла и обзвонила из регистратуры частных врачей, которых мне назвали. Игорь как в воду канул.

Может, негры в балахонах уволокли его с собой и выхаживают в лесной чащобе? Он лежит в шалаше из пальмовых листьев, обмазанный настоем колдовских трав, а над ним бубнит заклинания местный шаман? Меня передернуло. Хоть Игорь и внук чернокожего царя, но он — белый и получил европейское образование, он загнется от шаманских заклинаний и настоев. Надо его спасать. Найти бы господина Лосано, распорядителя спектакля с зомбированием, — только где ж его сыщешь? У меня — ни адреса его, ни телефона, он связывался с Игорем сам, высвистывал на представление. Ничего не попишешь: придется идти в полицию.

При виде монументального здания с большими окнами и дверью черного стекла я порядком струхнула. Ведь наш с Игорем бизнес совершенно незаконен, никаких налогов мы не платили, лицензию не получали. Ну и наплевать, подбодрила я себя. Пускай ушлого Лосано ищут и сажают, а мы — люди маленькие. Оставив скутер на автостоянке перед зданием, я толкнула дверь и проскользнула в кондиционированную прохладу полицейского управления.

Дежурный в холле отправил меня на второй этаж, к майору со звонким именем Элисео Колорадо. Пожилой черноусый майор принял меня вежливо, все тщательно записал, ни словом не попрекнул за нелегальные заработки и обещал по возможности сохранять тайну и не рассказывать всей правды мамуле с папой Леней.

— Разумеется, — изрек он серьезно, — вашей матушке хочется думать о своем сыне как о белом, а не как о негре. Понимаю.

Мамулю привело бы в ужас вовсе не упоминание об африканской крови первенца, а его идея косить под зомби, однако я согласно покивала.

Черные глаза Колорадо вдруг блеснули и уставились на меня. Я ощутила себя загарпуненной рыбой. Сейчас задаст вопрос, от которого я рухну из кресла.

— Расскажите-ка еще раз про лошадь, сеньорита, — велел майор.

— Лошадь? — промямлила я. — Какая лошадь?

Он что-то проворчал, буравя меня пронзительным взглядом. Я не разобрала ни слова. Со мной такое случалось в университетские годы: испанский — второй язык — шел у меня лучше всех в группе, но на экзамене будто выключали рубильник, и я испуганно таращилась на экзаменаторов, не понимая ничего и не в силах выдавить ни звука. Двойка, пересдача… Подозрительность в глазах майора была похуже всякой двойки. Он продолжал говорить.

— Трам-бам-бам, тра-та-та, тру-лю-лю, — звучало у меня в ушах. — Куда-да ты-ты дела-ла брата-та? Уби-ла сама-ма в лесу-су? — слышалось мне по мере того, как мрачнело смуглое лицо полицейского.

Я отчаянно покраснела — ненавижу краснеть! — и замотала головой. Затем бешеным усилием воли смирила волнение и выпалила:

— Don't understand!

Он заговорил по-английски — но это был совсем не тот английский, который я привыкла понимать. Я сидела, оцепенело глядя на шевелящиеся черные усы майора, а под пиджаком стекали по телу капли пота. Что за лошадь от меня требуют?!

Потеряв терпение, Колорадо повысил голос. В фильме «Золото Маккены» был бандит, которого тоже звали Колорадо; обаятельный такой… Я вздрогнула, поймав себя на идиотских мыслях. Майор смотрел на меня, как на пойманную с баулом кокаина наркоделичку. Откинувшись на спинку кресла, он сердито хлопнул ладонью по листкам, куда заносил мои показания, — и тут я вдруг позорно разревелась.

— Не знаю про лошадь… Мне Игорь нужен! — всхлипывала я.

Майор тяжко вздохнул — непросто иметь дело с истеричками — достал из сейфа бутылку амонтильядо, плеснул вина в бокал и протянул мне.

Я успокоилась; однако от вина, выпитого на пустой желудок, меня сейчас же развезло. Я по-дурацки захихикала, криво расписалась на листе бумаги, который подал Колорадо, и на нетвердых ногах выбралась в коридор. Не сомневаюсь: майор смотрел мне вслед с отвращением.

О том, чтобы в пьяном виде сесть за руль, не могло быть и речи. Я покатила скутер по Одиннадцатой авениде. Хоть бы найти приличное место, где посидеть в затишке и очухаться.

Впереди показалась приподнятая на сваях бело-розовая терраса кафе «Альварада». Я доплелась до кафе, прислонила каракатицу к дереву, покрытому лиловыми орхидеями, и по лесенке поднялась на террасу. Здесь оказалась орава высоченных развеселых парней — похоже, в «Альвараду» нагрянула команда баскетболистов. Они были в разноцветных бермудах и майках с картинками и походили на стаю невоспитанных попугаев. Но не уходить же теперь; я пробралась к самому дальнему от баскетболистов свободному столику.

Лошадь! Меня озарило. Майор Колорадо зацепился мыслью за то же, что и я прошлой ночью: никто из туристов не мог прибыть на спектакль в седле. Это был кто-то из местных. Может, вступившийся за меня таинственный незнакомец имеет отношение к исчезновению Игоря? Наверное, на Гвантигуа не так уж много верховых лошадей — при желании полиция опросит их владельцев…

— Что закажете, сеньорита? — медовым голоском пропела подошедшая официантка.

— Спасибо, ничего. — Смутившись, я начала бестолково врать: — Я жду одного человека. Он должен вот-вот подойти.

Утратив ко мне интерес, девушка удалилась. Хорошенькая латинос: тонкие черты лица, точеная фигурка, сплошная грация — но при этом темно-коричневая кожа, от вида которой меня передернуло. Кажется, я начинаю слишком болезненно воспринимать все негритянское и цветное…

— Сеньорита, вы позволите? — раздался над ухом неважный испанский, и на шею мне легла гирлянда оранжево-красных цветов. Концы ее свисали до пола.

Сердце сладко замерло. Он! Искомый будущий муж, надежда и опора семьи Бернстайнов, умный, галантный, обеспеченный. Он сам нашел меня, лапушка… Я подняла глаза от пламенеющей гирлянды — цветы были роскошные, вот только запах у них не ахти — и замершее в сладостном предчувствии сердце разочарованно застучало дальше. Не Он. Присевшему напротив господину можно было дать лет восемьдесят пять. Впрочем, его голубые глаза живо блестели, а движения были легки и энергичны. На незнакомце была тростниковая шляпа местного плетения и дорогой светлый костюм.

— Питер Блуай, — представился он.

Непереводимая игра слов: blue eye означает «синий глаз», а глаза у старика и впрямь были голубей голубого.

— Чем вас угостить, сеньорита?

— Мороженым, — ответила я по-английски, не в силах противиться требовательным воплям голодного желудка.

— Мы можем общаться на английском! — Открытие привело Блуая в восторг; выговор у него был американский. — Как вас зовут, прекраснейшая из женщин?

— Анастази, — сказала я, однако он уже не слушал.

Играющие небесной лазурью уставились мне на грудь — туда, где была расстегнута верхняя пуговица пиджака. У меня руки дернулись вверх — застегнуть.

— Не надо, — Блуай поймал мои запястья.

Я рванулась. Тщетно.

— Русская финифть! — вскричал он, не отрывая глаз от треугольника кожи под горлом.

Так и сказал: finift, а не «эмаль», как говорят все иностранцы. Ценитель финифти? Я успокоилась и позволила ему рассмотреть кулон, браслет и перстень, которые одна мамулина подруга давным-давно привезла из Чернигова. Простенький комплект, однако Блуай принял напыщенный вид и объявил:

— Пожелай вы продать эти украшения, я бы заплатил сто сорок долларов.

Я любезно улыбнулась.

— Это память о России. Не продается.

Синеглазый Питер театрально зааплодировал:

— «Не продается»! Вы великолепны, Анастази!

Затем он обратил взор на ожидавшую его внимания официантку и заказал целую гору мороженого и бокал кока-колы. Я шустро заработала ложечкой, а Блуай смотрел, как я ем.

— Большое спасибо, — я отодвинула пустую вазочку и бокал. — Извините, мне пора.

Он глянул на меня с неожиданной печалью.

— Вы полагаете, будто я — старый сатир, который вздумал купить красивую девушку гирляндой цветов и мороженым.

В точку; возразить было нечего. Блуай покачал головой.

— Торговка всучила мне эту гирлянду за два доллара, и я шел с ней, как дурак, и не знал, куда деть. И вдруг увидел вас — такую красивую и одинокую. Вот и все. — Он коротко улыбнулся сухими старческими губами. — Прощайте, Анастази. — Он положил на столик деньги за мороженое и коку, с легким поклоном коснулся своей шляпы и твердым, энергичным шагом покинул террасу кафе.

Мне стало грустно. И стыдно. За то, как поначалу думала о Питере Блуае, за свое безденежье, за безработность, за общую бестолковость семейства.

Хоть бы майор Колорадо поскорей сыскал Игоря. Хоть бы с Игорем не случилось дурного…

Я поднялась. К столику тут же порхнула официантка, цапнула коричневой лапкой положенные Синеглазым Питером деньги. Видно, он оставил щедрые чаевые — судя по скорости, с какой долларовые купюры исчезли в кармашке прелестного фартучка.

Я забросила концы пламенеющей гирлянды за плечи. Анастази Бернстайн, ты — прекраснейшая из женщин, повторяла я себе, спускаясь по лесенке к скутеру. Так сказал один немало повидавший и весьма неглупый человек.

И тут мое умиротворенное настроение было испорчено шумной толпой, которая вывалилась из-за угла на авениду.

Негры — причем не коричневые, не черные, а фиолетовые! Я глазам своим не поверила — такого явного фиолетового оттенка они были. Женщины в обмотанных вокруг тела красных, синих и желтых тряпках, мужчины в коротких штанах попугайных расцветок, увешанные стеклянными, каменными, ракушечными бусами. Руки были унизаны браслетами и увиты тесьмой с бахромой и кисточками, в ушах качались немыслимые серьги, в волосах торчали цветы, перья, пучки разноцветной соломы. Это красочное сборище приплясывало, лупило в бубны, дудело в хрипатые дудки, голосило:

— У-у! У-у! У-у!

Я вцепилась в руль своей каракатицы. Галдящая волна захлестнет, завертит и утащит — оглянуться не успеешь. С террасы высунули головы баскетболисты, отовсюду сбегались туристы с фотоаппаратами, щелкали крикливую толпу. Бесплатная экзотика!

С воплями, грохотом и гудением этот ужас проплясал мимо меня и удалился вниз по авениде к побережью. На Гвантигуа полно негров, но таких я прежде не встречала.