Пространства, которые нас выбирают. О времени, поэзии и о любви

Елена Богатырева

Эта книга – попытка осмысления непостижимой природы времени; о том, как ключевые понятия человека через века выражаются в различных произведениях искусства, видоизменяясь, в соответствии с каждой конкретной эпохой, оставаясь, при этом, по своей сути, самоценными вне времени; о том, что каждый из нас приходит сюда для выполнения определенных задач, и что внешний мир обращается к человеку теми своими гранями, которые находятся в резонансе с его кармическими задачами.

Слова

Ричард Хьюго, страница тридцать восемь: Словам прекрасно живется в нелепых углах наших умов.

Не могу не согласиться с Ричардом Хьюго.

* * *

Природа сошла с ума:

Теплом заливает дома,

Забыла, что скоро зима,

А может, не знает. Сама

Наслаждается этим теплом.

А то, что наступит потом:

Оденется лес серебром,

Проверив себя на излом, —

Все это неважно пока.

Покуда струится река,

Наполнена и глубока, —

Ее поджидают века.

Янтарный полуденный свет!

Спаси и избави от бед.

Я дам, не колеблясь, обет:

Послушной, на множество лет,

Спокойно остаться Любви.

Как хочешь, ее назови.

Смотри, наслаждайся, лови

Ты счастье свое — визави.

Вот что написалось сегодня. Именно написалось. Открыв книгу, чтобы продолжить ее написание, я меньше всего на свете собиралась написать нечто поэтическое. Меня посетила мысль о необычности осени, которую мы все с удовольствием проживаем.

И тут сама по себе неведомо откуда постучалась первая строчка: природа сошла с ума.

Это еще не было поэзией. Это была констатация факта: природа слишком странно себя ведет, чтобы называться рациональной, следовательно, она, похоже, того, сдвинулась чуток.

Прежде чем я смогла принять решение: записывать такое, в общем-то, не очень лестное замечание о природе или, проигнорировав его, написать что-нибудь умное, строчки стали набегать одна за другой, торопясь, подталкивая меня к немедленной фиксации их на бумаге, вернее, на странице на экране монитора.

Разумеется, у меня не было выбора, и я просто записала все, что пришло столь неожиданно.

Может быть, поэзия в этом необычно теплом для октября воздухе? В этом янтарном свете солнца, который, проходя сквозь листья кленов и прочих лиственных, частично отражаясь от них, наполняет воздух волшебством своего нежно-теплого золота?

Дело в том, что дерево клена стоит, раззолоченное, прямо под моим окном. Я наблюдаю его во всем великолепии все эти дни. Каждый день, вопреки календарю, становится все теплее и теплее, и листья клена все более наливаются медовым золотом. Ситец неба не по-осеннему голубой, и на нем — ни облачка.

С дерева черемухи, которое живет невдалеке от описываемого клена, ветер уже снял все лиственное убранство. И несколько кленовых листьев, медленным нескончаемым листопадом покидающих свое родное дерево, нашли себе приют среди обнаженных ветвей черемухи.

Для тех, кто не догоняет, кто не умеет читать по рисунку ветвей дерева его название, в нескольких кленовых листочках, запутавшихся в ветвях дерева, уже лишенного своего нежного убранства, нет в сем факте ничего интересного.

А вот для тех, то умеет читать ее письмена, природа никогда не бывает банальной. Для тех едва ли не в каждом листике, только что подхваченном ветром, в каждой былинке, этому ветру упорно сопротивляющейся, проглядывает глубочайший смысл, вечно повествующий о связи всего сущего — связи, не всегда располагающейся на поверхности происходящего, но всегда присутствующей в самых сокровенных глубинах этого самого происходящего, будь оно благословенно.

Вот такая осень наступила на Москву — щедрая через край, креативная без меры, прекрасная до творческой немоты.

Порывы легкого теплого ветерка, совсем не осеннего ветра пробегают время от времени в направлении от клена к черемухе, и все больше и больше кленовых листьев, покинув свое родное дерево, находят свой временный приют на дереве соседнем.

Черемуха рада такому яркому убранству, такому щедрому подарку природы, — ее собственные листья гораздо более скромного оттенка желтого уже расстались со своим родным деревом.

Кленовых листьев, вырвавшихся на свободу, так много, что они приземляются не только на веточках черемухи. Часть из них, — я понятия не имею, как они ухитряются пролететь по таким замысловатым траекториям, — залетают через форточки к нам в квартиру. Один из них, совсем маленький, но тем не менее очень красиво желтый, умудрился приземлиться прямо на собаку, которая дремала под окном.

Собака изумилась и для вящей убедительности в происходящем попробовала листик на вкус.

Вот так ведут себя кленовые листья этим безбашенным октябрем.

Бог мой! У нас весь балкон засыпан листьями клена!

Перечитала стихотворение. Задумалась. Понятия не имею, как его можно изменить, чтобы улучшить. И, самое главное, не вижу ни причины, ни повода.

Для написания стихотворения необходимо особое, особенное, хотя бы чуть-чуть измененное состояние сознания, совершенно по-особому отстроенное состояние души. Эта отстройка души происходит такими тонкими тропами, такими странными сетями душа отлавливается для написания именно в этот момент именно этого стихотворения, что вычислить эти пути и эти сети рационально, логически, чтобы входить в эти состояния по собственному хотению, мне никак не представляется возможным.

Если уж быть предельно честной и точной, следует отметить еще несколько характерных черт поэтического вдохновения и того самого состояния, из которого стихи рождаются, как крупные капли из конденсата с предельной концентрацией.

Не только тонкие тела принимают участие в этом удивительном и абсолютно нерациональном процессе. Физическое тело старается не отставать: перед тем как процесс пойдет, физическое тело пребывает в некоем волнительном состоянии. Я могу двигаться очень быстро — беспокойно, порывисто и стремительно. В полном соответствии с происходящим наблюдается повышенное сердцебиение и учащенное, более глубокое дыхание, что, в свою очередь, может сопровождаться жаром — прямо-таки физически ощущается, как по телу гуляют мощные волны энергии.

И каким-то совершенно непостижимым образом, причем очень быстро, эта энергия внутри тела превращается в энергию написания стихотворения. И, что само собой разумеется, стихотворение начинает писаться.

Как только первая строчка готова, — еще не на бумаге, но уже в голове, — физическое тело замирает, ему уже не нужна вся эта порывистость, а весь свой импульс он передает руке или рукам, в зависимости от того, записываю ли я стих на бумаге или на компьютере. Теперь физическое тело сидит тихонечко, как мышка, дыхание становится легким, неглубоким, почти необозначенным. Я совершенно забываю в этот момент, что у меня имеется физическое тело. В процессе записывания стихотворения я сама для себя представляю только тонкое ментально-эмоциональное тело, к которому приделана вполне конкретная физическая рука (к которой, в свою очередь, и остальное физическое тело), это стихотворение записывающая.

Вот это самое ментально-эмоциональное тело какими-то совершенно непостижимыми для рациональной составляющей моего мозга нитями связано напрямую с тонкими ментально-эмоциональными телами вне меня, в которых, как в некоем вселенском хранилище, хранятся в записи все стихи, все тончайшие эмоциональные переживания, которые мы в состоянии через эти самые стихи выразить.

Конец ознакомительного фрагмента.