Игрушка олигарха

Екатерина Ромеро (2024)

Судьба меня не баловала, но даже в страшном сне я не могла себе представить, что попаду в руки жестокого олигарха. Он закрыт, циничен и неприлично богат. Для него нет запретов и ограничений, человеческая жизнь для него не стоит ни гроша. Олигарх покажет мне взрослый мир без прикрас, а я пойму, что такое быть живой игрушкой для хозяина. От автора: Девственница. 90-е. Большая разница в возрасте. Властный циничный герой. Провокационно и жестоко. На момент отношений героиня совершеннолетняя.

Глава 4

На самом деле управлять детьми просто. Достаточно лишить их еды, воды, тепла и припугнуть на всякий случай, что оставят без крыши над головой, что выгонят. Те из нас, у кого совсем нет никого из родственников, как я, например, рисковать не станут, потому что знают, что иметь такой дом лучше, чем никакой, и на улице каждого из нас ждет голодная холодная смерть. Это если повезет. А нет, так и что хуже может случиться. Особенно с девочками, но об этом думать вообще не хочется.

Конечно, так было не всегда. Этот черный “бизнес” со свиданиями появился вместе с изменением персонала. До Лидии Ивановны и Риммы здесь работали Надежда Львовна и Паулина Алексеевна. Они ушли на пенсию семь лет назад.

Они были нашей семьей или чем-то очень похожим на нее. Добрые, чуткие, вежливые, заботливые. Надежда Львовна даже приносила нам теплые домашние пирожки с яблоком и корицей. Я обожала эти пирожки не потому, что они были дико вкусными, а потому, что они пахли настоящим домом. Чем-то священным и особенным, чего никогда не было в моей жизни.

Я сильно плакала, когда они уходили. Я так не ревела даже тогда, когда удочеряли моих подруг еще в детстве, а меня нет. Не знаю почему, я просто всегда была частью детдома и обычно пряталась, когда приходили тети и дяди “выбирать” себе ребенка. Мне это казалось унизительным, и я их боялась. Я не высовывалась особо, не лезла к ним в руки, не просила забрать с собой. Они были чужими людьми, и играть для них роль хорошего послушного щенка меня как-то не радовало. Наверное, я действительно как чучело выгляжу, потому меня и не взяли в семью.

Не очень высокая, худая, с выпирающими ключицами и большими глазами. Последние два года только чуть форму приобрела, до того вообще доска доской была. Теперь же есть у меня маленькая стоячая грудь и попа. Плоский живот и ноги худые, по-моему, слишком даже худые.

Волосы непослушные длинные я не обстригаю. Мне нравится, и я не чучело никакое. В зеркале я себе нравлюсь. Мальчишкам с детдома тоже, хоть мне и не до отношений. Я хочу быстрее доучиться и свалить отсюда. Я хочу пожить своей жизнью вне стен детдома, хоть и слабо представляю, чем буду заниматься после выпуска.

Хотела стать ветеринаром, потому что люблю животных. Правда, у меня никогда не было ни щенка, ни кошки, даже хомяка или рыбки, но я видела их на картинках и у домашних детей. Они радовались, таща с собой щенка на поводке, держа маму за руку и грызя мороженое. У меня не было ни первого, ни второго, ни третьего.

Я жадно смотрела на них через забор, а потом отворачивалась и скрывалась в стенах детдома. Завидовала ли я домашним детям, у которых есть все? Да. Безумно. Мы все завидовали тепличным деткам, ведь им не надо было выпрашивать лишнюю порцию ужина у поварихи, которая всегда забирала остатки домой, чтобы детдомовские случайно не объелись.

— Лидия Ивановна, пожалуйста, выпустите! — скребусь в дверь, я знаю, что она там. Не слышала ее шуршащих шагов. Ей нравится. Утка ждет, когда я буду умолять, когда я сломаюсь и начну плакать. В изоляторе темно и жутко, свет не включается специально. Такой себе дополнительный прием от воспитательницы, чтобы дети лучше поняли свою вину.

— Через три дня попробуем еще раз, и смотри мне, на этот раз без выкрутасов! А пока посиди и подумай над своим поведением, Зайцева. Думаю, Таисия будет поумнее. Вот не хотела ее брать, а придется! Из-за тебя!

— Нет, нет, не надо!

На мои мольбы никто не отвечает, утка уходит, а я опускаюсь на пол под дверью, вытирая слезы. Мне не столько обидно за себя, сколько за Таську, потому что она еще совсем наивный ребенок и верит в чудеса. Молитву читает перед сном, она точно не готова.

Ломать такую Лидии Ивановне доставит особое удовольствие, и мне становится страшно за Таську, потому что она очень красивая. Как куколка фарфоровая, с густыми кудрями и большими глазами, и мне жутко подумать о том, что ее может выкупить на ночь какой-то извращенец с полными денег карманами.

***

Я просыпаюсь на том же холодном полу. Мои вещи еще влажные, но сухих никто не принес. В изоляторе холодно, и, когда я выдыхаю, идет пар изо рта. На улице резко похолодало, и теперь предательский кашель то и дело вырывается из горла.

Я чувствую, как начинаю заболевать, но всячески пытаюсь этого избежать, растирая себе ладони и ступни, свои мокрые от дождя кроссовки сбрасываю, так же как и носки.

Мне нельзя замерзнуть, а выпускать меня отсюда никто не станет раньше трех суток. Это вторые, и я не знаю, доживу ли так до третьих, если говорить по правде.

Очень хочется пить, хотя бы каплю воды, но я понимаю, что это гиблое дело. Лидия Ивановна хоть уже и ушла, на вечернюю смену заступила Римма. Такая же гнилая внутри, хоть и моложе.

Им плевать на нас, и если “угодных” бабочек они еще берегут, то неугодных, как я, быстро списывают. Они не боятся милиции и всяких там проверок. Уже повзрослев, я поняла, что их кто-то покрывает. Супруг Лидии Ивановны — какой-то там высокопоставленный мент, так что мои угрозы обратиться в милицию — не более чем наивная пустышка, в которую не верю ни я, ни сама Лидия Ивановна.

Я просыпаюсь ночью от какого-то шуршания под дверью. Поднимаюсь, прокашливаясь. Мне жутко холодно, и меня прямо трясет. Приложив руку ко лбу, понимаю, что у меня температура. Очень вовремя, Ксюша. Просто молодец, умница! С таким парадом ты не дотянешь даже до выпуска. Так держать.

— Ксюша…

Глухой скребок в дверь повторяется, и я поднимаюсь. Я узнаю ее голос сразу, и улыбка озаряет мое лицо. Меня пришли проведать.

— Таська, ты?

— Ну а кто? Я, конечно. Ты как… Больно было? — спрашивает осторожно, а я не хочу Таську пугать. Она как ромашка — такая нежная, пугливая, чуть что — сразу в слезы. Даже хуже меня.

— Нет… Тась, иди спать. Уже поздно.

— Я не могу уснуть. Мне страшно. Скажи, что там было? Мужчина… какой он был? Он тебя бил?

Таська на год младше, и она домашняя. Этим все сказано. Ее родители были какими-то шишками, она не знала голода и поначалу даже ревела от громкого голоса надзирательниц. Мне ее жаль, она совсем не приспособлена для такой жизни.

— Тась, меня никто не тронул. Все обошлось, только не говори никому.

— Не скажу. Ксюш, я… я пришла попрощаться.

— Что? В смысле?! Таська, что удумала? Не смей мне тут нюни разводить! Ты слышишь? Все нормально будет!

— Я слышала разговор Риммы и Лидии Ивановны. Они обо мне говорили, а потом я видела свою анкету у нее на столе и фото какого-то жирдяя со свиным лицом. Ему лет шестьдесят, наверное. Ксюш, я следующая. Он заберет меня через два дня. Там дата была. Я не стану бабочкой. Слышишь?! Не стану!

Поджимаю губы. Хочется сказать, что она напутала, но я сама знаю, что это правда.

— Тась, ну куда ты пойдешь? Зима на носу, уже морозы начались. Я сама боюсь сбегать, а ты тем более, мы никому и здесь-то не нужны, а за пределами так наверняка. Ты не выживешь.

— Выживу, а нет, так стану солнечным зайчиком! Помнишь, мы пускали зеркалами? Я буду так свободна! Я больше не могу здесь, Ксюш. Это какой-то ад, а не детский дом.

Слезы наворачиваются на глаза. Зайчики — было дело. Пускали, когда было солнечно. Про ад думать не хотелось.

— Помню. Все я помню, Тась.

— Прощай, Ксюша. Прости, что ничем не могу тебе помочь.

— Прощай, Тася…

Опираюсь о дверь, становится дико жарко. Поднимаю взгляд на синее-синее ночное небо, и почему-то вспоминаются глаза того мужчины из замка. Олигарх. У него тоже очень синие глаза, холодные, как айсберги.

Владлен.

Влад-лен.

Его имя перекатывается у меня на языке.

Я касаюсь пальцами спрятанных украденных часов на запястье. Они слишком велики для меня и висят на моей руке, как что-то инородное, но безумно красивое.

Мне не нужны, по сути, эти часы, но они мне очень понравились, и я захотела что-то взять от него. Чтобы позлить его, чтобы отплатить за “чучело”, которым он меня обозвал.

«У этого олигарха крупная рука», — подумала я. Моя будет намного тоньше.

***

— Поднимайся, живо!

Утром меня грубо отрывают от пола, выводят из изолятора. Мне плохо, я совсем разболелась, но все еще не понимаю, почему так рано. Трех суток еще не прошло. Ориентировалась по красивым часам олигарха, которые все это время были на моей руке.

— Зачем так рано?! Хочешь, чтобы все увидели, что такое сходит с рук? — голос Лидии Ивановны звенит над ухом. Я опираюсь о стену спиной, чтобы не упасть от слабости. Облизываю пересохшие губы, не очень радует быть неугодной утке, но и сдаваться так просто я не стану, и на колени падать, умоляя ее о теплой чашке чая, тоже не собираюсь.

— Она заболела! Окочурится еще, не приведи господи, а нам потом снова доказывай что да как! У нее жар, смотри, никакая уже просто. Медсестру надо вызывать. В том изоляторе минусовая температура!

— Сами разбирайтесь, это не мои проблемы, но чтобы к вечеру Зайцева была на ногах! Римма, делай с ней, что хочешь! Павел Николаевич уже аванс передал, он снова звонил и больше ждать не намерен, — шипит как змея, схватив Римму под руку.

Их товар разболелся, вот они и бесятся, а это уже меня радует.