Выйти замуж – не напасть

Екатерина Риз

Главная потребность человека – быть счастливым. И сколько же ошибок совершается на этом пути! Люди разочаровываются друг в друге, хотя когда-то им казалось, что они нашли свою половину. Вот и Маша посчитала, что связывает свою жизнь с лучшим мужчиной на свете. Но кто бы мог подумать, что за лучезарной внешностью скрывается самый настоящий домашний тиран? И жить с ним становится всё невыносимее. Остаётся сделать выбор: продолжать жить в золотой клетке по указке мужа или рискнуть всем и сбежать.

ГЛАВА 4

Как выяснилось, объясняться со мной по поводу прошлых фактов своей биографии, достаточно важных, согласитесь, Слава не собирался. И когда я задала ему вопрос о его первом браке, он ответил, что это не моё дело. И сделал это в довольно грубой форме. По сути, попросту послал меня. И разозлился. Я видела, что он весь вечер злится, нервничает из-за того, что всё пошло не так, как он планировал. Что кто-то посмел задавать ему неудобные вопросы, но обвинить в этом проявившего любопытство мужчину, он не мог. Поэтому всё его недовольство вылилось на меня. А как мне нужно было себя вести? Промолчать? Сделать вид, что ничего не слышала, не поняла? Но ведь меня удивил не столько факт того, что у моего мужа до меня была жена, его нежелание обсуждать эту тему я бы смогла понять. Мало ли, многие люди расстаются и разводятся, оставаясь едва ли не врагами, перестают общаться друг с другом, и стараются позабыть о разочаровании, попросту вычеркнуть не сложившиеся отношения из памяти. Но не упомянуть о наличии ребёнка? Сына? Уже достаточно взрослого!..

Ещё перед свадьбой мы со Славой обсуждали тему детей. Я решила, что всё надлежит выяснить перед стартом. И я заметила, что тема деторождения особого вдохновения у моего будущего на тот момент мужа, не вызывает. Но и категорически против детей он не был. И, в итоге, мы сошлись на том, что нам необходимо некоторое время пожить для себя, в конце концов, наш брак довольно скоропалительный, а уже затем думать о появлении детей. В принципе, такая позиция устроила нас обоих. Но разве не в тот момент Слава должен был сказать, что у него есть сын? Хотя бы, просто поставить меня об этом в известность? А получилось так, что спустя несколько месяцев брака, эта новость свалилась на меня, как снег на голову. При этом, по словам мужа, и, судя по тому, как он злился, я не имела права даже поинтересоваться. Потому что это не моё дело. Моё дело — молчать и угождать, когда необходимо. В тот вечер мы поссорились, наверное, впервые серьёзно поссорились после свадьбы, и для меня эта ссора ничем хорошим не закончилась.

Я не понимала, почему он злится, просила его со мной поговорить, хоть что-то объяснить, чтобы я поняла, успокоилась и, возможно, мы больше эту тему и не обсуждали бы. Но Слава лишь всё больше наливался краснотой и злостью, а когда я попыталась его коснуться, он вдруг оттолкнул меня к стене, и пока я приходила в себя, преодолел расстояние между нами едва ли не в один прыжок, и схватил меня за горло. Это действие с его стороны было спонтанным, эмоциональным, это я уже потом поняла. А в тот момент испугалась до ужаса. Не понимала, что происходит, почему он так себя ведёт, что, вообще, с ним вдруг случилось. Куда делась его сдержанность, продуманность, воспитание. И почему он смотрит на меня уничтожающим, алчным взглядом. И я в панике схватилась за его запястье, хватая ртом воздух и выпучив глаза, а его пальцы всё сжимались и сжимались на моём горле. Становилось больно, безумно страшно, я стала задыхаться. А Слава наблюдал. С каким-то садистским наслаждением. Будто после долгих поисков нашёл моё уязвимое место. И пока он наблюдал, у меня темнело в глазах, ослабли колени, я осела на его руке, и от этого его пальцы ещё сильнее впились в мою шею, и меня окончательно накрыло ужасом от происходящего. И всё, что я видела, это его глаза. Совершенно белые, безумные, но довольные. Оттого, что он меня ломал, как куклу, в данный момент. И наслаждался этим.

А затем его пальцы разжались, и я повалилась на пол, прямо к его ногам. С хрипом хватая воздух воспалённым горлом, хватаясь за него рукой, кашляя и буквально брызгая слюной. А Слава, понаблюдав за мной немного с высоты своего роста, небрежно отодвинул меня ногой, переступил через меня и отошёл к дивану. Сел и включил телевизор. Потом снова кинул на меня взгляд, съёжившуюся в комок на полу. Мне все ещё было обжигающе больно дышать, трудно глотать, в голове туман, и это всё пугало.

— Никогда не спорь со мной, — сказал он тогда. — И не лезь, куда тебя не просят. — Я молчала, а он смотрел на меня. Смотрел и смотрел, потом потребовал: — Маша, иди в спальню. Хватит притворяться.

Тот вечер был самым ужасным в моей жизни. Самым страшным. Потому что я не ожидала. С того дня моя семейная жизнь и превратилась в кошмар. В котором я существовала в роли прислуги, молчаливой спутницы, наряженной куклы на вечер. Моя жизнь будто остановилась, застопорилась, перевернулась с ног на голову. А когда я пыталась вытащить себя из этого сомнабулистического состояния, пыталась сопротивляться и перечить, Слава намеренно ещё больше ограничивал круг моего общения, моей свободы. Он любил говорить о том, что я никому не нужна, кроме него, что меня никто не любит, и никто нигде не ждёт. Что никто даже не заметит, если я исчезну. Что без него — я никто. У меня нет работы, образования, каких-то особых навыков. У меня нет близких людей, родственников, друзей. Я одна. И он — единственный, кто обо мне заботится, кому не всё равно. Каждое моё слово против заканчивалось для меня наказанием. Нет, Слава никогда не бил меня, не швырял об углы квартиры, он лишь иногда душил меня, зная, как я этого боюсь. Особенно ему понравилось делать это во время секса. Он доходчиво объяснял мне, что может сделать это в любой момент. Когда я плохо себя веду, когда хорошо, или, когда ему просто хочется меня приструнить, поставить на место или понаблюдать за ужасом на моём лице. Он на всё имеет право.

Если муж считал, что я чересчур строптива, что вышла без спроса из дома или задержалась где-то, меня могли на несколько дней запереть в квартире, а то и попросту в комнате. Порой такое заточение доходило по времени до недели. В такие дни к нам в дом приходила Полина Григорьевна, что-то делала, готовила для любимого сыночка еду, но ей запрещалось общаться со мной, а уж тем более открывать дверь. Да она и не стремилась. Для свекрови я была кем-то вроде домашнего животного её сына, воспитание и укрощение которого касалось только его. Полине Григорьевне не было меня жаль, хотя, при общении в обычные дни она никогда не выказывала своего пренебрежительного отношения ко мне. По крайней мере, в открытой форме. Она мне улыбалась улыбкой Медузы Горгоны, милой и равнодушной, что-то рассказывала, что-то просила сделать, а когда на моей шее были видны синяки, попросту их игнорировала. Ей было безразлично, как я себя чувствую. Полина Григорьевна с безусловной верой твердила мне о том, что я везучая, что Слава меня осчастливил, решив взять в жёны, лишил меня всех финансовых и бытовых трудностей, и мне нужно быть благодарной. Им всё же удалось слепить из провинциальной необразованной девчонки достойную зависти любой женщины, замужнюю даму.

Через год жизни в браке я чувствовала себя мёртвой. Не в физическом плане, а в моральном. Обо мне, на самом деле, все успели позабыть. Как Слава и говорил, как он и предрекал. У меня не было близких родственников, не было настоящих друзей, которые хватились бы меня, заметив моё долгое отсутствие или молчание. Был круг знакомых, которые после моего замужества сначала отошли на задний план, а затем вовсе исчезли из моей жизни. Все были уверены, что я счастливо, сытно и удобно устроилась за спиной мужа, а я тем временем теряла себя, день за днём. За год семейной жизни из моего телефона исчезли все номера телефонов ненужных, как посчитал Слава, мне людей. Я лишилась маминой квартиры, Слава продал её, заявив, что устал решать проблемы, связанные с квартирантами, родственниками, платежами, к тому же, провинциальная недвижимость нам ни к чему. Лучше деньги вложить в какое-то дело. Я подписала документы на продажу у нотариуса под тяжёлым, бдительным взглядом мужа, от которого у меня внутри всё переворачивалось. Подписала, понимая, что совершаю ужасную ошибку. Что Слава лишает меня последней соломинки, последнего шанса на самостоятельность, на спасение. Денег я, конечно же, тоже не увидела. Как сказала Полина Григорьевна:

— Слава поступил по справедливости, Маша. Разве нет? Он тебя содержит и на тебе ни в чём не экономит. Должны же быть какие-то вложения в вашу семью и с твоей стороны? Да и сколько стоит твоя ужасная квартира в деревне? Наверняка, копейки.

Ответить мне на это было нечего. Со стороны, наверняка, казалось, что у нас со Славой идеальная семья, удивительно гармоничные отношения. В нашем доме не происходило скандалов, не было криков, никто ни на кого не обижался и не высказывал претензии. Потому что мне претензии предъявлять было непозволительно, а Слава был всем доволен. Он жил своими правилами, своими уставами и только своими желаниями. А когда его всё же что-то расстраивало или выводило из себя, он мог показать мне это одним лишь взглядом, лишь нахмуренными бровями, и у меня внутри всё сразу сковывало льдом, и я ненавидела в себе это безволие. Знала, что я совсем не такая. Но смотрела на мужа, и сразу представляла наказание, которое меня ждёт за непослушание, за равнодушие к его потребностям или неловкость.

Порой Слава мог наказывать меня лишь своим молчанием. Он начинал игнорировать меня, считая, что я в чём-то перед ним провинилась, при этом, даже не поясняя, в чём именно. Лишь его восприятие ситуации и действительности. И это могло длиться по несколько дней, а то и неделю. В это время я чувствовала себя пустым местом. Ничтожеством. Никем. В то же время лихорадочно пытаясь понять, что я сделала не так, в чём ошиблась? Вроде бы можно было порадоваться, не нужно его слушать, а, стало быть, и подчиняться, но выходило так, что единственный человек, с которым я общалась, переставал меня видеть и замечать. И это жутко действовало на нервы. Я инстинктивно принималась угождать мужу, старалась сделать ужин повкуснее, рубашки его отгладить идеально, очень хотелось, чтобы он заметил, оценил. Едва ли не тапочки ему подносила. А он смотрел будто сквозь меня, разговаривал с кем-то по телефону, смеялся с невидимым мне собеседником, куда-то уходил, приходил, а я, словно, тень, оставалась где-то в стороне. Не могла выйти из дома, не могла ни с кем поговорить, даже поплакать не могла. Потому что, когда начинала выть от одиночества, пугалась того, что схожу с ума. И уже нахожусь в палате психиатрической больницы. А вдруг он этого и добивается? Чтобы я сошла с ума, и он бы определил меня в закрытую клинику и ходил бы и рассказывал друзьям и знакомым, как он стойко борется с болезнью молодой жены. Ведь так меня любит!

Мой муж любил порассуждать на людях о наших с ним идеальных отношениях, похвастаться хотя бы этим, ведь материальной стороной ему хвастаться было нельзя. Хотя, я прекрасно знала, что достаток Славы лишь на малую толику складывается из зарплаты чиновника. Уверена, что он весьма обеспеченный человек. Но я к его обеспеченности никакого отношения не имею. Я — лишь ещё одно его приобретение. Каждый выход в люди с ним под руку, воспринимался мной, как очередное испытание. Я должна была выглядеть потрясающе, должна быть прекрасна, недосягаема и молчалива.

Не должна подолгу ни с кем разговаривать.

— Вдруг что-нибудь ляпнешь? Никто не должен знать, что ты неуч!

Не должна пить больше одного бокала шампанского за вечер.

— Моя жена плохо переносит алкоголь, — улыбаясь, каждый раз говорил Слава, и напоказ трепетно сжимал мою руку.

Не должна сближаться с жёнами и подругами его коллег и знакомых.

— Чему они могут тебя научить? — удивлялся муж, пренебрежительно фыркая. — Либо клуши, либо проститутки.

Не должна иметь в кошельке ни одного лишнего рубля.

— Для чего тебе деньги? Всё, что тебе нужно, у тебя есть. Всё остальное — мои заботы.

Порой я задумывалась о том, чтобы сбежать. Эти мысли посещали меня, и как-то по-особенному щекотали мои нервы. Я сидела часами в тишине и размышляла о побеге. Как мне будет хорошо одной, как я буду счастлива, никогда больше не увидев мужа и свекровь. Что я буду делать со своей свободой. Куда поеду, куда убегу… Вот именно после этого мои вольные мысли давали сбой, и я замирала, скованная тревогой. А куда я пойду, и куда побегу?

У меня нет денег, Слава об этом позаботился. Даже на то, чтобы прокормиться в первый день-два. Ладно, это всё ерунда. Еду можно взять из холодильника, я даже мысленно не называла квартиру мужа домом. А всё остальное? У меня не осталось знакомых, я не могу никому позвонить из прошлой жизни, попросить помощи. Ехать мне тоже некуда. Маминой квартиры у меня больше нет, как и хороших родственников и друзей даже в моём городе. По крайней мере, таких, которые, без раздумий, приютят, а при необходимости, заступятся за меня перед мужем, не отдадут обратно в его руки, спрячут. Ведь у меня даже паспорта нет. Он с давнего времени хранится в сейфе, в кабинете мужа. И я его не видела с тех пор, как получила, с новой фамилией. Слава искренне недоумевал, для чего он мне. Лежит в сейфе и лежит. То есть, у меня ни документов, ни прописки не будет, ни денег, ни знакомых. Куда идти? На улицу? Порой казалось, что лучше на улицу. На вокзал, в парк, куда угодно. Но вместо этого я, как затравленная собачонка, вскакивала при первых звуках поворачивающегося в замке ключа, и замирала в дверях гостиной, где Слава привык меня видеть.

— Любимая, я дома, — говорил он каждый день. И тут же интересовался с якобы лукавой улыбкой: — Ты хорошо себя вела?

Я натянуто улыбалась ему в ответ. Ничего не отвечала, ведь ответ ему был не нужен, он сам решит чуть позже — хорошо я себя вела или нет.

Но куда хуже выходов в свет, походов в гости, были встречи с родственниками и друзьями семьи Полины Григорьевны. Слава был не слишком щепетилен в отношении семьи, как называла этих людей его мама, скорее, принимал как неизбежное зло. Был уверен в своём превосходстве, считал себя эталоном, самым успешным представителем семейства из всей многочисленной родни, большинство членов которой они с мамой считали плебеями, а общались лишь с избранными. Только из-за этого мне не хотелось общаться ни с кем из них. Но меня опять же демонстрировали, как племенную лошадь. Какая у замечательного Славы образцовая жена. Всё по стандартам. Но Полина Григорьевна крайне любила такие семейные встречи, всегда готовилась, и нас со Славой к этим сборищам подтягивала. Собирались все у Полины Григорьевны дома, за накрытым столом, ели, пили и щебетали. Хотя, мне их щебетание больше напоминало шакальи ухмылки. Потому все разговоры велись о тех людях и тех родственниках, которых в эту компанию не принимали. Попросту сплетничали, обсуждали и осуждали. Как остальные неправильно живут, все неудачи и промахи, и якобы сетовали на чужую недалёкость.

— Даже странно, что у нас общие корни, — любила злорадно поговаривать Полина Григорьевна, например, о двоюродной сестре своего мужа. Та считалась едва ли не изгоем в родне, женщиной с не сложившейся судьбой, наделавшей по молодости непростительных ошибок и за это, собственно, поплатившейся. Золовку Полины Григорьевны, Антонину, обсуждать любили. Её и её единственного сына, который приходился моему мужу троюродным братом. Слава не считал это за родство, хотя, мне кажется, лукавил. Потому что новости о жизни брата его всегда интересовали. Особенно он любил их выслушать, а затем снисходительно усмехнуться. Считал того не то чтобы неудачником, а человеком по статусу куда ниже, чем он сам. В конце концов, выносился тот же приговор: плебеи. Как могут, так и выживают. Общаться с такими как бы не о чем, встречаться и приглашать в дом тем более. Я всё это выслушивала молча, вообще, старалась на семейных обедах никак себя не проявлять. Моё дело было следить за тем, чтобы стол был накрыт, а гости сыты и довольны. Таким образом Калинины показывали насколько хозяйственную жену Слава себе приобрёл, выбирал с толком.

Лично я с Антониной и её сыном знакома не была. Помню, что встречалась с Фёдором, так звали брата мужа, на нашей свадьбе, но мельком. Он приезжал, чтобы поздравить, кажется, подарил подарок, но это не отложилось в моей памяти, я была занята другими мыслями и заботами в тот день. Кажется, в банкетную зону его не пригласили, и больше я его не видела, даже не помню точно, как он выглядит. И уверена, что и не встретилась бы с ним никогда, Славе бы не пришло в голову пригласить Фёдора на торжество, если бы не одно «но». Был ещё один человек в их семье, который правил балом, и делал это куда удачнее, чем Слава. Которому не нужно было изображать из себя успешного и важного человека, способного на подобное. Она и так была способна. Это была свекровь моей свекрови, родная бабушка моего мужа. Альбина Моисеевна. Это не женщина, это тореадор в юбке. Признаться, я таких, как она, никогда не встречала. Альбине Моисеевне совсем скоро исполнялось восемьдесят лет, по этому поводу готовились закатить настоящий банкет, чего бабушка, конечно же, заслуживала. Женщиной она была волевой, властной и довольно резкой в общении. Мало кого принимала, мало кого любила, в том числе и Полину Григорьевну. Та была лишь снохой, и без конца об этом из уст любимой свекрови слышала. Отца Славы, мужа Полины Григорьевны, давно не было в живых, как и другого сына Альбины Моисеевны, как, впрочем, и трёх её мужей. Зато у дерзкой бабушки было много денег и недвижимость, в том числе, в Москве, а, точнее, три квартиры, доставшиеся ей от мужей, две в Нижнем Новгороде, а одна в столице, прямо на Остоженке. Квадратные метры там стоили баснословных денег, и, естественно, никому из родственников не хотелось стать при Альбине Моисеевне изгоем. Все старались быть радушными и милыми, выслушивали все её отповеди и колкости, попросту терпели. В надежде, что наследственная доля не обойдёт их стороной. И Слава тоже терпел. Даже когда любимая бабушка принималась его критиковать. Она, возможно, в силу своего неуживчивого и вздорного характера, никакой необъяснимой пылкой любовью к внуку не пылала. Хотя, он был единственным родным внуком, но Альбина Моисеевна, наравне со Славой, принимала в своём доме и интересовалась судьбой Фёдора, видимо, благоволила к нему, чем ужасно злила Славу. Ведь Фёдор был лишь двоюродным внуком, отпрыском её племянницы, внуком давно умершего брата. Поэтому единственное место, где троюродные братья пересекались и вынуждены были общаться — это дом бабушки. Но происходило это не часто. На моей памяти, за два года нашего брака, это случилось лишь однажды, и то я при этой встрече не присутствовала. Но помню, что Слава вернулся домой раздражённым и, кажется, даже рычал. Младшего братца он не терпел. Даже имя его — Фёдор, вызывало у него и у его матери презрительное «фи».

— Совершенно не понимаю, зачем старуха его привечает, — удивлялась Полина Григорьевна, как-то принявшись со мной откровенничать. По всей видимости, ей стало скучно, я занималась тем, что протирала пыль на её антикварной горке, и свекровь решила порассуждать о проблемах, которые её волновали. За день до этого Слава навещал бабушку и, по всей видимости, выслушал что-то о жизни троюродного брата, а то и встретился с ним лично. Разозлился и поделился своим возмущением с матерью. Та, конечно, любимого сына поддержала. — Совершенно невозможный мальчишка рос. Как трава на улице. — Полина Григорьевна барабанила пальцами, унизанными тяжёлыми перстнями, по полированной поверхности стола. — Хотя, чего ждать с такими генами? — задала она риторический вопрос и перевела задумчивый взгляд на меня. Видимо, прикидывала, что там у меня с генами. Подозрения её не радовали. — Всегда говорю, что с кем поведёшься, того и наберёшься. Нужно делать в своей жизни правильный выбор. Понимаешь, Маша? Правильный.

Я молча делала своё дело, а Полина Григорьевна продолжала вздыхать и рассуждать.

— Тонька, конечно, тоже из обычной семьи, но всё же была надежда. Можно было выйти замуж правильно, у неё для этого были все шансы, недурна собой она была в молодости. А она сглупила. Выскочила замуж за того солдатика. — Полина Григорьевна усмехнулась. — Господи, хоть бы кого посолиднее выбрала, а то голь перекатную. Белорусского происхождения. Ты знаешь, какую фамилию она по мужу взяла? Кутеко. Я даже не знаю, что это! И сына назвали Федей. Вот так их жизнь и пошла. После армии он приехал к её родителям на всё готовое, на завод устроился, сына родили, а потом он взял и сбежал. Нет, Маш, это мыслимо? Это как нужно мужика-простака допечь, чтобы он от тебя дёру дал? — Полина Григорьевна вроде и пыталась выдать свой тон за переживающий, но судя по торжествующим ноткам, злорадствовала. — Вот и осталась Тонька с дитём на руках, да в родительской квартире. Всё, кому нужна с прицепом? Так она даже эту жуткую фамилию оставила, представляешь? Так и живёт Тонькой Кутеко. Ни замуж не вышла, ничего не добилась. И сынок у неё такой же вырос. Его в семнадцать уже чуть не посадили. Подрался с кем-то. Балбес. Да и до сих пор всё какие-то авантюры крутит. Знаешь, чем он занимается? — поинтересовалась она, понизив голос до страшного шёпота.

Я лишь головой качнула. Честно, мне было не интересно. В тот день у меня жутко болело горло, а на шее красовался высокий воротник кофты. Слава вернулся злым вчера.

— Говорят, квартиры у стариков и алкоголиков отнимает. — Свекровь вдруг перекрестилась. — Одним словом — нехристь. А то и убийца. Как думаешь, посадят его? Таких же ловят и сажают надолго. Я по телевизору видела. В криминальных новостях.

Я лишь плечами пожала. Мне до этого никакого дела не было. Куда интереснее мне было узнать про бывшую семью мужа. В конце концов, какой-то там Фёдор, брат он Славе или не брат, седьмая вода на киселе, как говорится, особо нам родственником не приходился. А вот наличие у Славы бывшей жены, а тем более, родного сына, меня сильно интересовало. Муж отказывался со мной обсуждать эту тему, неизменно говорил, что это не моё дело, а я мучилась догадками. Кое-что узнать помог случай. На Рождество все собрались в гостях у Альбины Моисеевны, примечательно то, что перед родной бабкой Слава не решался хвастаться тем, какая послушная и хозяйственная у него жена, и в её доме я, как и все остальные гости, сидела на диване, пила чай с тортом и слушала чужие разговоры. Мне в них влезать особого смысла не было, я никаких семейных тайн и тем не знала, поэтому в беседах не участвовала. Так сказать, отдыхала. Порой чувствовала на себе внимательный взгляд бабушки мужа, она присматривалась ко мне, но никогда ничего не говорила. Я так поняла, что особого интереса я у неё не вызывала. В начале нашей семейной жизни, когда Слава впервые привёз меня в дом бабушки, потому что та наотрез отказалась присутствовать на самом торжестве, сославшись на то, что её интерес к свадьбам, в силу возраста, давным-давно иссяк, Альбина Моисеевна со мной побеседовала. Ну как, побеседовала? Задавала мне вопросы, по мне, так совершенно нейтральные, разглядывала меня и едва заметно посмеивалась. А чуть позже, возвращаясь в комнату из кухни, с подносом в руках, я услышала, как она нарочито небрежно поинтересовалась у внука:

— Что, молодого тела захотелось? Или очередная дурочка понадобилась?

Слава бабушке что-то ответил, точнее, буркнул, я не разобрала, а мне, если честно, стало очень неприятно от подслушанных ненароком замечаний. И с тех пор я с бабушкой мужа старалась с глазу на глаз не оставаться. Да и она к этому не стремилась совершенно. Мы встречались раз или два в год, по большим праздникам, я сидела в сторонке по обыкновению и молча пила чай. Перед визитом в дом Альбины Моисеевны Слава всегда нервничал и по привычке выдавал мне целый список указаний. Ни с кем не говорить, ничего не рассказывать, поменьше лезть в чужие разговоры. А я и не собиралась. Его родственники, которых он сам не слишком уважал и не зависел от их мнения, меня тоже мало интересовали. Помочь никто из них мне бы не взялся, против Славы бы не пошёл, а, возможно, и не поверил бы моим рассказам. Да и какой помощи я должна была ждать от этих людей? Что меня спасут, приютят, исправят мою жизнь, которую я сама, по глупости, испортила? На семейных встречах Слава всегда чувствовал себя королём, лишь бабушка время от времени сбивала с него спесь каким-нибудь дерзким замечанием. А в остальном, равных себе Слава в семье не видел.

И вот в Рождество, также отсиживаясь в сторонке от родственников мужа, вполуха слушая их разговоры о семейных делах, я как-то неожиданно осталась наедине с Альбиной Моисеевной. Совершенно не понимаю, как такое получилось, но все разбежались, возможно, всего на пару минут оставив нас наедине, совершенно неосознанно, а я вновь поймала на себе внимательный взгляд бабушки мужа. Она смотрела на меня очень пристально, даже прищурилась, вроде как оценивала, а затем спросила меня:

— Ну, и как тебе замужем?

Я в первый момент растерялась, только тогда осознала, что мы в комнате вдвоём, и вопрос задан именно мне. К тому моменту мы со Славой были женаты уже больше года, и все прелести нашего брака давно стали для меня очевидны. Поэтому пришлось всерьёз подумать над ответом. Я даже присмотрелась к Альбине Моисеевне, на секунду представив, что будет, если я возьму и попрошу у неё помощи. Но бабка смотрела на меня настолько свысока, что я не решилась. Вместо этого привычно улыбнулась.

— Всё хорошо, спасибо.

— Так уж и хорошо? — недоверчиво хмыкнула она в ответ. — Ну-ну. — И тут же подивилась: — Что вы за дуры все такие? На стать да кошелёк ведётесь. Наверное, за это и получаете. Что ж, так вам и надо.

Я крепко держала в руках чашку с остывающим чаем.

— Много дур было, Альбина Моисеевна?

Мой вопрос её, кажется, развеселил. Она даже кудахтнула совершенно по-стариковски.

— Да немало. Ирка, предшественница твоя, тоже не большого ума оказалась. Но ведь сколько лет прожили? Пять, шесть? Точно я не скажу. Полина помнить должна. Дитё родили, шкодливый такой мальчишка. И что, много она от этого брака получила? Еле ноги унесла, а ведь я её предупреждала. Да ещё за алименты сколько судилась. Ты так же хочешь?

Я головой качнула. Конечно, информации, полученной мной, было крайне мало, но, по крайней мере, теперь я знала, что Слава платит алименты бывшей жене. Но того, что он общается с сыном, я не замечала. Обычно все выходные дни муж проводил со мной, никуда не отлучался. Получается, к сыну Слава несильно привязан? Но куда больше ребёнка, мальчика по имени Артём, меня интересовало другое. Как Ирине удалось вырваться из брака со Славой? Как она сбежала? Ведь не может, не может он относиться подобным образом только ко мне. Наверняка такое отношение к женщинам, к жене, было и до меня. Не могу же я одним своим существованием вызывать в нём такие эмоции.

Или могу? Слава без конца обвинял меня в чём-то. Что я всё делаю не так, что мне ничего нельзя доверить, что я беспечна, наивна и глупа. Что моё происхождение, воспитание не стоят и ломаного гроша, а он уже столько месяцев бьётся, чтобы научить меня хоть чему-то. Он, на самом деле, меня учил, тому, что сам считал нужным. Выдавал нужную литературу, которую я должна была штудировать, а он затем устраивал мне по теме едва ли не экзамен. Заставлял смотреть фильмы, которые он для меня выбрал, классику от именитых режиссёров, а не низкопробные сериалы, в просмотре которых целыми днями безделья он меня подозревал. И всё ради того, чтобы ему, по его же словам, было, о чём со мной говорить. Доходило до смешного. На нашем домашнем компьютере стоял «родительский контроль», и было лишь несколько сайтов, полностью исключая соцсети, которые я могла посещать. В основном публицистические и кулинарные. Я чувствовала себя проблемным подростком, каждый шаг которого находился под тотальным контролем. Потому что я глупая и неловкая, и, если за мной не следить, я, наверняка, вляпаюсь в неприятности. Только, интересно, в какие неприятности я могу вляпаться, выходя из дома лишь трижды в неделю — в магазин и до квартиры свекрови?

— Ты ведь понимаешь, сколько сил мне приходится прикладывать ради того, чтобы ты жила сытой, беспроблемной жизнью? Ты понимаешь?

— Конечно, Слава.

— Я работаю по десять часов в сутки, я стараюсь зарабатывать, чтобы покупать тебе наряды, чтобы ты была не хуже всех. Не хуже, Маша, а лучше! Чтобы все эти тётки на улице тебе завидовали! А ты в ответ не можешь обо мне позаботиться? Не можешь приготовить вкусный ужин? Что с этой пастой? Она переварена!

Тарелка с ужином летит на пол, я провожаю её взглядом, сжимаюсь от звука разбивающегося стекла, вижу, как макароны в соусе летят на пол, оставляя жирные следы, и уже мысленно бегу за шваброй, чтобы всё это поскорее убрать. Но, на самом деле, стою на месте и лишь в ужасе таращу глаза, внутренне сжимаясь от гневного окрика мужа. Сердце начинает колотиться, а в голове лишь одна мысль: он недоволен.

— Что ты стоишь? — Мой ступор, по всей видимости, ещё сильнее его разозлил. Слава поднялся из-за стола, сделал ко мне шаг, схватил меня за плечо и толкнул вниз. Я буквально рухнула на колени, едва успев упереться рукой в пол. — Убирай.

Его голос не был громким, истеричным, чтобы, не дай Бог, не услышали соседи. Да ему и не хотелось кричать, я думаю. Слава был вполне доволен тем, что происходит. Он сам сходил в ванную, принёс половую тряпку, и кинул её мне. Повторил:

— Убирай.

Я практически ничего не видела от слёз. Они застилали глаза, я пыталась незаметно их смахивать, потому что знала — всхлипывать нельзя. Будет только хуже. Тёрла тряпкой пол, понимая, что не убираю грязь, а лишь размазываю её по полу. А Слава стоял надо мной и наблюдал. Не шевельнулся даже тогда, когда я случайно задела тряпкой его ногу. А я в этот момент замерла, ожидая очередного взрыва. Но его не последовало. Слава вдруг схватил меня за волосы, не больно, но довольно крепко. Я остановилась, не зная, чего ожидать, а он потянул меня наверх, пришлось сесть на корточки и как можно выше поднять голову. Получилось так, что я невольно остановила взгляд на лице мужа. А он продолжал и продолжал меня разглядывать, и я видела в его глазах извращённое удовольствие. Хотелось плюнуть ему в лицо, или толкнуть его, или сделать ещё что-нибудь, но я знала, что смелости на это мне не хватит.

— Иди в душ, — сказал он в конце концов. И с явным отвращением в голосе добавил: — Ты грязная. А потом в постель.

Не повезло. Очень редко, но расписание на секс два раза в неделю сбивается. В тот день мне не повезло. Это произошло на прошлой неделе, и после несколько дней я жила спокойно. Слава выпустил свой гнев наружу, получил удовольствие, а синяки на моём теле от его сильных пальцев — это мелочи. Зато я могла быть уверена, что некоторое время он будет доволен и спокоен. Я давно поняла, что чем покорнее я веду себя во время секса, а это был именно секс, удовольствие для него, а никак не для меня, тем спокойнее и умиротворённее после становится муж. Правда, он предпочитал называть это «занятиями любовью». Не знаю, что именно Слава знает о любви, но к ней наши отношения — ни в спальне, ни вне её, никакого отношения не имели. Для меня это был способ прожить следующую неделю без страхов и лишних проблем. Больше всего Слава ценил в женщине, по крайней мере, во мне, послушание и покорность. Безропотность. Стонать мне разрешалось только в постели, а он предпочитал думать, что мои стоны от удовольствия. Наверное, ему нравилось так думать, это повышало его самооценку. Вот я и старалась. А муж хватал меня за волосы, прижимался ко мне и шептал на ухо что-нибудь неприличное. Например, поражался моей испорченности и хвалил за то, что я такая порочная. Требовал, чтобы я вслух подтверждала, насколько мне нравится то, что он со мной делает. Я говорила, подтверждала, и ждала, когда всё, наконец, закончится. А затем оставалась лежать на постели и украдкой наблюдала за тем, как муж поднимается, накидывает на себя халат, и в этот момент на его лице появляется брезгливое выражение. Ему явно становилось противно от того, что только что между нами происходило. А я всегда гадала: ему только я противна, или он сам себе противен? Судя по тому, как быстро он удалялся после секса в ванную и подолгу принимал душ, себе он тоже был неприятен. И именно от понимания этого, от этого момента, я и получала свою порцию удовольствия. Знала, что как только он вернётся в спальню, снова скажет, что я грязная, чтобы отправлялась в душ, но он был куда грязнее меня. Во всех отношениях. И это была та мелочь, которая позволяла мне держаться и окончательно не потерять себя в семейной жизни с этим психопатом.

Несколько дней после я провела в квартире взаперти, меня даже к Полине Григорьевне не отпустили, о чём я сожалела мало. Зато после Слава разрешил мне сходить в магазин, выдал денег, казался вполне нормальным человеком. Мужем, который возвращается домой с улыбкой, говорит «спасибо» за приготовленный ужин и красиво накрытый стол, смотрит вместе с женой телевизор, и вот сегодня произошёл этот инцидент в магазине. Ну, откуда, откуда на мою голову взялась эта злополучная Ангелина? Зачем она ко мне подошла?

— Тебе совершенно ничего нельзя доверить, — шипел мне в лицо Слава. Его лицо было злым, губы побелели, а глаза были опасно прищурены. — Тебя отпустили в магазин, но ты и там сумела опозориться.

Он меня отпустил, я машинально обхватила горло рукой, но понимала, что это больше паническая реакция. Особого вреда Слава мне не причинил. Но это совсем не значит, что на этом всё закончится. Конечно, я могла бы начать оправдываться, ведь виновата ни в чём не была. Ни платье я мерить не собиралась, ни с его сотрудницей никаких разговоров не вела. Наоборот, поспешила поскорее с ней распрощаться и уйти. Но Слава не станет слушать мои оправдания, я это доподлинно знала. Поэтому незаметно сделала пару шагов назад, вжалась в стену, опустила глаза в пол и приготовилась выслушать всё, что он собирался мне сказать.

— Наверное, это в твоей натуре. Привыкла перед мужиками задницей вертеть. Соскучилась? Мужа тебе мало?

Я молчала, закусила губу, но это Славе, неожиданно не понравилось. Он подошёл ко мне, сделав несколько стремительных шагов, и вжал меня в стену. Схватил за подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза.

— Что ты молчишь?! — рыкнул он. — Ты и говорить разучилась? Ты настолько тупая?

В голове словно молния пронеслась мысль оттолкнуть его. Или ударить. Например, коленом в пах. Слава стоял для этого в самой подходящей позе и на подходящем расстоянии. Мне нужно было лишь набраться достаточно смелости, схватить его за плечи и ударить коленом. И я даже представила себе это действие, воображаемая картина обожгла меня, но я так ничего и не сделала, лишь смотрела в злое лицо мужа. Сама в себе в этот момент разочаровалась. Чего я боюсь? Что он может сделать мне такого, чего ещё не делал? Избить? Между прочим, это не так уж и страшно, возможно, боль пошла бы мне на пользу, отрезвила, заставила действовать, что-то решить, а не жаться под его взглядом, будто испуганный зверёк. А Слава смотрел на меня в этот момент с таким презрением, высокомерием, я, на самом деле, чувствовала себя рядом с ним какой-то невзрачной, никчёмной, слабой. Знала, что именно такой реакции он своими действиями от меня и добивается. Но было неприятно. Внутри меня всё давным-давно сжалось в комок, и представляло собой нечто серое, блёклое и трясущееся. Я, словно, жила в какой-то скорлупе, представляла тень самой себя, при этом прекрасно всё осознавая, но не в силах что-то изменить. Прежняя я, смелая и бойкая, всё ещё жила внутри этой скорлупы. Возмущалась, бунтовала, подсказывала мне, как правильнее поступить и реагировать на обиды мужа, и топала ногами, когда внешняя я ничего не предпринимала, пасовала перед ним. Расстраивалась, отворачивалась и пропадала на некоторое время. А моя оболочка продолжала жить по установленному Славой расписанию, выполняла свои функции, и не знала, как выбраться наружу.

Вот и сейчас я в очередной раз спасовала.

Слава меня встряхнул.

— Что ты молчишь?

Я привалилась к стене, из груди вырвался вздох.

— Мне нечего тебе сказать, — сказала я.

— Что меня совсем не удивляет, — хмыкнул он.

Я разглядывала расстёгнутый воротник его рубашки, крепкую шею в его вырезе.

— Может, тебе стоит со мной развестись? — вдруг выпалила я. Между нами повисло молчание, Слава смотрел на меня в удивлении. Я, наконец, смогла поразить сознание мужа, собой стоило гордиться. И я сама настолько впечатлилась, что подняла глаза и взглянула ему в лицо. Сглотнула и продолжила: — Зачем тебе такая плохая жена, как я? — поинтересовалась я. Меня вдруг всерьёз заняла эта мысль. — Я не так себя веду, я ничего не умею, у меня всё валится из рук. Я не образована, не умна, ни одной нужной книги не прочитала. — Распаляясь всё больше и больше, я начала тараторить под мрачным взглядом мужа. — Ты же мучаешься со мной, Слава. Мне ничего нельзя доверить, я постоянно влезаю в неприятности!..

— Замолчи, — выдохнул он.

— Но ведь это правда!

— Замолчи, я сказал! — Он снова вжал меня в стену, лопаткам стало больно. Я попыталась пошевелиться, но меня лишь сильнее впечатали обратно. Вновь схватили за подбородок. — Кто ты такая, чтобы говорить мне, что мне делать? — озлобленно выдохнул он мне в лицо. — Твоё дело молча делать своё дело!

— Какое?

Услышав снова мой голос с протестными интонациями, Слава не выдержал и замахнулся на меня. Я зажмурилась, но он не ударил. Замер надо мной с занесённой рукой. И опять же потребовал:

— Молчи. Молчи, когда я говорю. Ты захотела от меня избавиться? Так? Ничего у тебя не выйдет. — Его длинные пальцы буквально смяли моё лицо. Прошлись по щекам, носу, губам, а меня от этого действа затошнило. Слава будто стирал меня в этот момент. Не хотел довольствоваться моей личностью, до которой добрался давным-давно, он и мою внешность желал стереть. — Ты принадлежишь мне. Знаешь почему? — Он говорил всё это, наклонившись ко мне близко-близко, я чувствовала его горячее дыхание. — Потому что без меня ты никто. И была никем. Вспомни свою жизнь, ты ненужный, лишний человек. О тебе даже никто не вспомнил, никто не озаботился твоей жизнью за все эти месяцы. Ты тело, которое я купил. Для своего удовольствия. Запомнила?

Я смотрела в пол, не хотелось видеть его зверское лицо в этот момент, его презрительный взгляд, которым он пытался окинуть меня с головы до ног, чтобы стало совсем неприятно и невыносимо. На глаза навернулись слёзы. Я понимала, что все его слова не нужно воспринимать всерьёз, не нужно на них акцентироваться, но его голос был до того въедливым, он буквально проникал в мой мозг и разъедал его, как кислота. Ведь всё так и получалось. Он купил меня для своего удовлетворения, и делал со мной всё, что хотел, ломал, травил, а когда хотел, хвалил, подкармливая своим хорошим отношением, будто бродяжную собачонку. А я позволяла ему сделать с собой это.

Он отпустил меня. Отошёл, а я осталась стоять у стены, спрятав руки за спину. Сжимала ладони в кулаки и костяшками упиралась в стену, причиняя себе тем самым боль. Слава отошёл на середину комнаты, затем обернулся, посмотрел на меня. Злость уже успела покинуть его, самообладание вернулось, а во взгляде плескалась издёвка.

— Ты решила меня уколоть? Поддеть? — заинтересовался он. Усмехнулся. — Что ж, признаюсь, на минуту тебе это удалось. Но лишь на минуту. И хочу, чтобы ты запомнила, дорогая, на будущее. Всё, что я считаю своим, я это не отпускаю. Мне всё это нужно, у всего есть своё место и своя функция. Твоя функция — быть моей женой. И молчать. Молчать, слышала? Иначе я тебя уничтожу.

В голове пронеслось: а разве ещё не уничтожил?

А Слава вернулся ко мне, но не приблизился вплотную, как до того, остановился в шаге, разглядывая меня. Упёр руки в бока.

— Если ты думаешь, что ты доведёшь меня своим непослушанием, и я тебя выгоню, разведусь с тобой, то ты сильно ошибаешься. Если ты станешь вести себя невыносимо и неадекватно, я сделаю так, чтобы тебя от этого психоза вылечили. После чего ты снова вернёшься ко мне, и, думаю, станешь куда разумнее. Я не стану больше разводиться, Маша. Мне выгоднее быть мужем психически больной жены, и вести привычный образ жизни. Несчастного, но стойкого, любящего жену семьянина. Ты меня услышала?

Почему-то в его словах и предостережениях мне не пришло в голову сомневаться. Я прекрасно представляла, как все вокруг примутся жалеть и сочувствовать Владиславу Александровичу, стараться помочь словом и делом, а мой муж будет всем улыбаться, скорбно поглядывая на этот мир из-под красивых, мужественных бровей. Ему отлично удастся эта роль, я знаю.

— Ты услышала меня? — повторил он требовательно.

Я едва заметно кивнула.

Слава взял меня за плечо, довольно больно, его пальцы впились в мою кожу, и буквально оторвал от стены. Подтолкнул вон из комнаты, довёл таким образом до двери в ванную комнату. Я уже знала, что это означает. Он втолкнул меня внутрь и сказал:

— Сегодня ты ночуешь здесь. Я не хочу тебя видеть. Ты вела себя отвратительно, — наставительным тоном оповестил он. Дверь за моей спиной захлопнулась, а спустя минуту в замке повернулся ключ. Каждая комната в этом доме запиралась на надёжный замок, но раньше меня это не удивляло. Слишком поздно я осознала, для чего это было сделано.

Конец ознакомительного фрагмента.