Слово мудрости. Афоризмы, размышления, наставления. Книга первая
Собрание хороших и красивых мыслей издавна, с древних времен, считали огромнейшим сокровищем. Знакомство с мудростью, накопленной человечеством, возможно, поможет читателям избежать многих ошибок и даст импульс в стремлении к совершенству. Книга, достоинство которой заключается в тонкости наблюдений над природой человека и вещей, никогда не может перестать нравиться.
Оглавление
- Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Слово мудрости. Афоризмы, размышления, наставления. Книга первая предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Составитель Езид Гехинский
ISBN 978-5-0051-5238-1 (т. 1)
ISBN 978-5-0050-5486-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Оглавление
Родителям своим посвящаю сей труд
Предисловие
Мудрости дают определение, как науке о том, как быть счастливыми. Перед человеком всегда стояла задача осмыслить окружающую действительность, познать себя и других людей. Наши трагедии — трагедии наших заблуждений, а объективное знание действительности, человеческих нравов подсказывает нам правильные решения. Количество счастья или страдания, перепадающих на долю людей, зависит не только от личных качеств, но и от того, как организовано и развивается общество, поэтому в книге уделено внимание темам общественным и политическим. Выдающиеся мыслители и неизвестные люди, основываясь на всем своем жизненном опыте, наблюдениях, личных трагедиях, уроках истории, общественных катаклизмах и даре предвидения выразили свои мысли и размышления о нравах человеческих и жизни общества. Многих из них лелеяла надежда быть этим полезными людям, обществу. Повторяя Монтескье, можно сказать: не прекрасна ли цель работать для того, чтобы оставить после себя людей более счастливыми, чем были мы. Ведь в начале было слово, мысль, потом дело. Я был увлечен собиранием мыслей, интересных мне, из всех доступных средств: книг, периодической печати, телевидения, радио, бесед. Поэтому не все высказывания имеют известного автора, а некоторые из них подписаны авторами книг, из которых они взяты, хотя до них их, вполне возможно, высказали другие.
Собрание хороших и красивых мыслей издавна, с древних времен, считали огромнейшим сокровищем. Знакомство с мудростью, накопленной человечеством, возможно, поможет читателям избежать многих ошибок и даст импульс в стремлении к совершенству. Книга, достоинство которой заключается в тонкости наблюдений над природой человека и вещей, никогда не может перестать нравиться.
Я указываю другим тот правильный путь, который сам нашел так поздно, устав от блужданий.
Если я порой говорю чужими словами,
то лишь для того, чтобы лучше выразить
самого себя.
СЛОВО МУДРОСТИ
О нищете и невежестве
Нищете материальной нетрудно помочь, нищете души — невозможно.
Не должно быть такого положения вещей, когда народ живет в нищете и голодает, а верхи утопают в роскоши.
Когда одни сыты, умны и добры, а другие голодны, глупы и злы, то всякое благо ведет только к раздору, увеличивая неравенство людей.
Если на одной стороне сосредоточены власть, наслаждения, праздность, а на другой — покорность, заботы, нищета, то в этом повинна только людская злоба…
Крайняя бедность народа почти всегда является преступлением его вождей.
Две нации, между которыми нет ни связи, ни сочувствия; которые так же не знают привычек, мыслей и чувств друг друга, как обитатели разных планет; которые по-разному воспитывают детей, питаются разной пищей, учат разным манерам; которые живут по разным законам… Богатые и бедные.
Нужда и отсутствие денежных средств побуждали самых могущественных и богатых властителей к крайностям всякого рода. Ибо что может быть большею крайностью, чем превращаться в тиранов и бесчестных насильников, присваивающих достояние своих подданных?
Богатый должен жить проще, чтоб бедный мог просто выжить.
Бедным приходится уповать на справедливость, богатые обходятся несправедливостью.
Рай богатых создан из ада бедных.
Когда же наконец богатые перестанут обкрадывать бедных?
Все, что я когда-либо делал — я делал для человечества; ради мира, в котором не будет унижения и притеснения бедных со стороны богатых.
Я знатен — и люди чтут меня. Но то, что они чтут, — это высокая шапка и широкий пояс. Я унижен — и люди презирают меня. Но то, что они презирают, — это холщовый халат и соломенные сандалии.
Бедность указывает на отсутствие средств, а не на отсутствие благородства.
Меня никогда не отталкивала бедность человека. Другое дело, если бедны его душа и помыслы.
Бедные общаются с бедными, а богатые с богатыми.
…Равенство положения связует сердца. А вот между богачами и бедняками длительной дружбы быть не может по причине неравенства между богатством и бедностью.
Сравните обширный дворец и большой гардероб одного с лачугой и немногими лохмотьями другого, и вы увидите, что различие в их одежде, жилище и домашней обстановке почти одинаково велико как в отношении количества, так и качества. Стремление к пище ограничивается у каждого человека небольшой вместимостью человеческого желудка, но стремление к удобствам и украшению жилища, одежды, домашней обстановки и утвари не имеет, по-видимому, предела или определенных границ.
Где нет богатых, там нет и бедных; где никто не владеет слишком многим, там никто не живет в нужде.
Если крайности бедности не уменьшились, то они увеличились, потому что увеличились крайности богатства.
Богатые и бедные являются как бы дополнением друг друга. Класс богачей предполагает собой класс бедняков, и безумная роскошь не может не быть связана со страшной нуждой, заставляющей людей неимущих служить безумной роскоши. Богатые — это грабители, бедные — это ограбленные.
Так же как противно закону природы то, чтобы дитя управляло взрослыми или безумный мудрым человеком, так же противно закону природы и то, чтобы горстка людей была пресыщена излишествами, в то время как голодная масса не имеет необходимого.
Трудно бедняку злобы не питать и легко богатому не быть заносчивым.
Самый тягостный вид бедности — нужда среди богатства.
Рожденным в лачугах о дворцах мечтать не пристало.
Бедный повержен везде.
Бедность не убивает, но и радоваться не дает.
Люди ведут такой образ жизни, какой их заставляет вести нужда.
Бедность — это унижение человека. Мало того, что он должен вести борьбу за существование, терпя лишения, не может реализовать свои возможности, ему уготовано еще много унижений.
Надежда — хлеб бедняков.
Можно в любую минуту отказаться от богатства — но не от бедности.
И самый последний нищий, при других условиях, способен быть первым богачом.
Богатый человек, это когда у бедного человека появились большие деньги, а бедный человек, это когда у богатого человека закончились деньги.
Причиной бедности часто является честность.
Самое верное средство остаться бедным — быть честным человеком.
Что касается честной бедности, то ее, разумеется, можно пожалеть, но восхищаться ею — увольте!
Бесприютная бедность презирается больше, чем преступления богатства.
Хрисанф, человек богатый и спесивый, не желает показываться на людях вместе с Евгением, человеком достойным, но бедным: он думает, что это его унизит. Евгений боится того же. Им не грозит встреча.
Когда умный и гордый человек впадает в бедность, он остается таким же гордым и непреклонным, как прежде. Только достаток может смягчить его нрав, придав ему большую мягкость и снисходительность.
Не бедность невыносима, а презрение. Я могу обходиться без всего, но я не хочу, чтобы об этом знали.
…С ним не здороваются, ему не говорят любезностей. Он беден.
Я умирал с голоду. Босой я ходил из конторы в контору, и повсюду мне отказывали. Я узнал на опыте что такое человеческое сочувствие. Это было мое первое соприкосновение с действительной жизнью. Я открыл, что в ней нет места слабым, бедным, покинутым… Те, кто несколько дней тому назад гордились бы возможностью помочь мне, отворачивались, хотя вполне могли прийти на помощь. Мир казался мне порождением дьявола.
Многие ли отпрыски процветающих семей пережили впадение в нищету? Думаю, при этом любой способен понять, каков настоящий мир.
Нельзя хвастать хлебом перед голодными.
Желудок не терпит наставлений.
Голода словами не переспоришь.
Пустой желудок не лучший советчик в политике.
Политическая зрелость масс всегда и везде начиналась и начинается с желудка.
Нищета всегда плодила демагогию и диктатуру.
Дворцы не могут быть в безопасности там, где несчастливы хижины.
Бедность — корень беспорядков в стране.
Бедность — источник возмущений и преступлений.
Самое свободное государство на свете не может долго просуществовать, если законы имеют тенденцию создавать быстрое накопление богатств в немногих руках, оставляя большую часть населения в нищете и без средств.
Когда желудок пуст, все несчастья тяжелы вдвойне.
Если бы не власть желудка, ни одна птица не попала бы в силки охотника, да и сам охотник не ставил бы силки.
Нужда слишком близка к преступлению.
Нищета — питательная среда для преступности.
Нужда не знает законов.
Там, где голод, законы не уважаются; где законы не уважаются, там голод.
Люди, лишенные материального обеспечения, мало ценят отвлеченные права и даже теряют ясное сознание о них.
Нищета ведет к революции, революция — к нищете.
Чем беднее человек, тем дороже он платит.
Бедняки платят дороже всего.
Бедняк людям не нужен нигде.
Бедный родственник всегда дальний родственник.
Никто не хочет быть в родстве с нищим.
Всего несчастнее семьи, состоящие из одних только бедных родственников.
Бедность — единственное бремя, которое становится тем тяжелее, чем больше лиц его носит.
Когда пошатнется богатый, он поддерживается друзьями; а когда упадет бедный, то отталкивается и друзьями.
Бедный ненавидим бывает даже близкими своими, а у богатого много друзей.
Сытый голодному не товарищ.
Сытый голодного не разумеет.
Если богатство ведет к надменности и самодовольству, то бедность, которую еще Платон назвал началом рабства, не будучи сама по себе пороком, может надломить и поколебать твердость его духа, после чего легко открывается путь к падению и пороку.
Бедность сокрушает душевную силу, ожесточает сердце, притупляет ум.
Человек в нужде не свободен.
Бедняки — это негры Европы.
Богатство — это власть, бедность — это рабство.
Бедняк, пытавшийся пересчитать чужое богатство, остался с тем, что у него кончился керосин в лампе.
За бедностью идет долг, за долгом — обман, за обманом — несчастье.
Право жить и быть счастливым — пустой призрак для человека, не имеющего средств к тому.
Не до жиру, быть бы живу.
Нужда — состояние, когда целью жизни становится существование.
Я начал с нуля и упорным трудом достиг состояния крайней бедности.
Труд бедняка — рудник богача.
Бедняки, калечащие себя работой и проводящие всю свою жизнь лишь в заботах о прокормлении себя и своих семей, в сущности, поедаются своими собратьями.
Во всех странах люди, трудом которых создается изобилие богатства, бьются в бедности. В то время как прогрессирующая цивилизация расширяет горизонт мысли и пробуждает новые желания, эти люди опускаются, ради удовлетворения своих животных потребностей, до уровня скотского существования.
Порою на полях мы видим каких-то диких животных мужского и женского пола: грязные, землисто-бледные, иссушенные солнцем, они склоняются над землей, копая и перекапывая ее с несокрушимым упорством; они наделены, однако, членораздельной речью и, выпрямляясь, являют нашим глазам человеческий облик; это и в самом деле люди. На ночь они прячутся в логова, где утоляют голод ржаным хлебом, водой и кореньями. Они избавляют других людей от необходимости пахать, сеять и снимать урожай и заслуживают этим право не остаться без хлеба, который посеяли.
Жизнь тратится на то, чтобы зарабатывать на нее.
Когда я вижу бедного человека, у меня бывает такое ощущение, что я перед ним виноват.
На практике малообеспеченное население жертвует своими правами ради выживания.
Бедный человек не способен к активным действиям.
Я потерял все и теперь настолько беден, что действительно не могу позволить себе роскоши беспокоиться о чем бы то ни было.
Как можно быть таким наивным простаком —
Ждать пира, позабыв о кошельке пустом.
Основа жизни — это основа и для морали. Там, где от голода, от нищеты ты не имеешь никакого материала в теле, там нет основы и материала для морали и в твоей голове, в твоем сердце и в твоем чувстве.
Бедность — уничтожение всех наших дарований.
Бедность страшно искажает душу человека — не меньше богатства. Забота об одних материальных нуждах подавляет способности.
Нелегко подняться тем, чьи способности скованы нуждой.
Примитивный уровень человеческого бытия — это уровень нищеты.
Нищему не приходится выбирать.
Бедность — не порок.
Бедность не порок, но она мать всех пороков.
Нищета порождает много пороков, уничтожить которые возможно лишь поборов бедность.
Одна деревенская пословица гласит: стойла пусты — лошади кусают друг друга.
Не благополучие порождает зло, а бедность.
Постыдные поступки иных людей скорее следствие бедственного их положения, нежели порочности: срам — всегдашняя участь бедняков.
Кто ничего не имеет, тому нечего терять.
Кто обещает бедным все, чем обладают богатые, всегда находит многочисленных союзников.
Бедный человек — самый революционный человек.
Голод каменные стены рушит.
Нет более отчаянного крика, чем крик нищеты.
В нищете нет ничего страшного, кроме того, что, заставляя нас терпеть голод и жажду, зной и холод, бессонные ночи и прочие невзгоды, она делает нас добычей страдания.
В мире есть царь: этот царь беспощаден,
Голод названье ему.
Голод укрощает даже львов.
Простой люд имеет три бедствия. Голодающие не имеют пищи, замерзающие не имеют одежды, уставшие не имеют отдыха.
…Голод вынудил их сердца погрузиться во зло.
Голод ведет за собой болезни, и потому врач — первый свидетель его успехов.
Мы укоряем обездоленных, дабы не обременять себя состраданием.
Облегчите страдания простолюдина — и вы излечите его от жестокости, как вы исцеляете его болезни, давая ему укрепляющий бульон.
Исправьте условия жизни людей — и люди станут лучше, чтобы быть достойными этих условий.
Предметами моих размышлений зачастую становятся обездоленные члены этого больного общества; моя цель — выявить эту болезнь, чтобы привлечь внимание к ее лечению.
Общественные и экономические институты должны гарантировать удовлетворение элементарных нужд каждого человека. Пища, одежда и кров должны стать доступными для всех.
Богатая прослойка населения забирает все преимущества экономического благосостояния и оставляет бедным жалкие крохи.
Только социальная структура, экономический уклад делит людей на богатых и бедных. Эту структуру можно заменить… систему как таковую создал человек…
Добродетель в нищете есть явление исключительное…
Щедрость бедняка именуется расточительством.
Чтобы понять роскошь щедрости, нужно быть бедняком.
Есть ли на свете человек, которого бы нужда не заставила делать низости?
Бедность, безработица — вот главные причины бегства в «наркотический рай».
От богатства до бедности — один шаг.
Нужда столь же часто по разным причинам бывает гостьей как тех, кто обладает значительным состоянием, так и тех, кто не имеет его; и подчас она менее тягостна, когда встречается сама по себе, чем когда мы видим ее бок о бок с богатством.
Хижина не кажется хижиной, пока рядом не построят дворец.
Бедность и богатство суть слова для обозначения нужды и изобилия. Следовательно, кто нуждается, тот не богат, а кто не нуждается, тот не беден.
Бедняк, довольный жизнью, владеет состояньем.
Человек бедный, но независимый состоит на побегушках только у собственной нужды; человек богатый, но зависимый — на побегушках у другого человека, а то и у нескольких сразу.
Бедняки избегают наибольшего из зол, а именно злых козней, зависти и ненависти, с которыми богачам приходится иметь дело ежедневно.
Дома другого ищите себе для добычи, злодеи,
Этот же дом стережет страж неусыпный — нужда.
Ничего не имею — ничего не боюсь.
Общая нужда тяжелее частной: ибо в случае общей нужды не остается никакой надежды на помощь.
Что с голого возьмешь?
Люди делятся на две части: у одной, меньшей, есть обед, но нет аппетита; у другой, большей, — отличный аппетит, но нет обеда.
Лучшая приправа к пище — голод.
Голод — лучшая приправа на свете, и, так как бедняки никогда не испытывают в нем недостатка, они всегда едят с аппетитом.
Легче помочь голодному, чем объевшемуся.
К голоду привыкнуть невозможно.
Лучше умереть в скупости, чем жить в нужде.
Нужда всему научит тех, кого она коснется.
Нужда учит человека тому, чего без нее никогда не мог бы постигнуть.
Кто боролся хотя бы только с бедностью и тяжким трудом, тот оказывается сильнее и более сведущим, чем тот, кто удалился с поля битвы и осторожно спрятался между обозами с провиантом.
Вообще, если человек считает себя бедным, то это не трагедия, а сильная мотивация к активным действиям по изменению своей жизни и судьбы.
Не уметь переносить бедность постыдно; не уметь избавиться от нее трудом еще постыднее.
Признание в бедности — не позор, но позорно не стремиться избавиться от нее трудом.
Ленивая рука делает бедным, а рука прилежных обогащает.
Если вы родились в бедности, это не ваша ошибка. Если вы умираете бедняком — это ваша ошибка.
Забудь часы нужды, но не забывай того, чему они тебя научили.
Нужда — мать изобретения.
Голь на выдумки хитра.
Голод обостряет ум и у глупцов.
Внезапно разбогатевший бедняк бахвалится своим богатством.
Посадите нищего на лошадь, и он поскачет галопом.
Сев верхом, коня загонит нищий.
Концы с концами можно сводить без конца.
Жить в нужде плохо, но только нет нужды жить в нужде.
Один нищий есть угроза всем; один заболевший чумою заразит всех.
Лучший способ помочь бедным — это не стать одним из них.
Бедность проистекает не от того, что человек ничего не имеет, а от того, что он не работает.
В дом труженика голод заглядывает, но зайти туда боится.
Известная конфуцианская мудрость гласит, что лучше подарить голодному сеть и научить ловить рыбу, чем все время кормить его рыбой, спасая от голода.
Физический труд помогает забывать о нравственных страданиях; поэтому бедняки — счастливые люди.
Светские люди лучше распоряжаются своим досугом, нежели временем, а вот у бедняков нет досуга.
Мне, Господь, надоела моя нищета,
Надоела надежд и желаний тщета.
Дай мне новую жизнь, если ты всемогущий!
Может лучше, чем эта, окажется та.
Если мельницу, баню, роскошный дворец
Получает в подарок дурак и подлец,
А достойный идет в кабалу из-за хлеба —
Мне плевать на твою справедливость, творец!
Если труженик, в поте лица своего
Добывающий хлеб, не стяжал ничего —
Почему он ничтожеству кланяться должен
Или даже тому, кто не хуже его?
Хоть мудрец — не скупец и не копит добра,
Плохо в мире и мудрому без серебра.
Под забором фиалка от нищенства никнет,
А богатая роза красна и щедра!
Испокон веку многие ученые страдали от бедности.
Самый великий человек в истории был самым бедным.
По мере общественного прогресса черта бедности поднимается вверх.
Невежество — это ночь нашего разума, причем ночь без луны и звезд.
Слепой не видит солнца, даже глядя на небо. Так и для невежды смысл истины скрыт за семью замками.
Бедность порождает невежество, невежество порождает легковерие.
Предрассудок — дитя невежества.
Предрассудки обычно правят людьми при отсутствии достоверных знаний.
Сон разума рождает чудовищ.
Невежество — это сумерки, там рыщет зло.
Зло, существующее в мире, почти всегда результат невежества, и любая добрая воля может принести столько же ущерба, что и злая, если только эта добрая воля недостаточно просвещена. Люди — они скорее хорошие, чем плохие, и, в сущности, не в этом дело. Но они в той или иной степени пребывают в неведении, и это-то зовется добродетелью или пороком, причем самым страшным пороком является неведение, считающее, что ему все ведомо, и разрешающее себе посему убивать. Душа убийцы слепа, и не существует ни подлинной доброты, ни самой прекрасной любви без абсолютной ясности видения.
Невежество — мать злобы, зависти, алчности и всех прочих низких и грубых пороков, а также грехов.
Нетерпимость — болезнь, порожденная невежеством.
Невежество и жестокость никогда не приводят к добру.
Где отсутствует знание, там невежество именует себя наукой.
Только образованный хочет учиться; невежда предпочитает учить.
Невежда начинает с поучения и кончает кровью.
Пароксизмы невежества… прежде всего устремлены на самое высокое. Невежеству нужно что-то истребить, нужно отрубить чью-то голову, хотя бы каменную…
Победить невежественного человека с помощью аргументов невозможно.
Нет ничего страшнее деятельного невежества.
Я довольно терпимо отношусь к невежеству до тех пор, пока оно не становится воинственным.
Невежды тем вреднее, чем искреннее.
В мире нет ничего опаснее искреннего невежества и честной глупости.
Всякий, изучающий историю народных бедствий, может убедиться, что большую часть несчастий на Земле приносит невежество.
Невежество — это демоническая сила, и мы опасаемся, что оно послужит причиной еще многих трагедий.
Не моря разделяют народы, а невежество, не различие языка, а враждебные отношения.
Порочный жизненный круг: темнота порождает зло, а зло поддерживает темноту.
Я думаю, нет большей ненависти в мире, чем ненависть невежд к знанию.
Невежда так же в ослепленье
Бранит науки и ученье
И все ученые труды,
Не чувствуя, что он вкушает их плоды.
Есть одно только благо — знание и одно только зло — невежество.
Невежество — тяжкое бремя.
У человека есть только один тиран — невежество.
Невежество — величайший недуг человечества.
Главная опасность для нас и нашей собственности лежит в невежестве народа. Следовательно, правительство обязано стараться, чтобы народ не был невежествен.
Лучшее дарование — ум, худшая беда — невежество.
При невежестве ум чахнет за недостатком пищи.
Невежество — состояние привольное и не требующее от человека никакого труда; поэтому невежды исчисляются тысячами и подавляют ученых числом…
Я не верю в коллективную мудрость невежественных индивидов.
Сборище невежественных людей живо напоминает мне стадо.
Скрывать невежество предпочтительнее, чем обнаруживать его публично.
Просвещенные имеют право над невежественными; а именно право наставлять их.
…Эрудированные люди заранее могут предвидеть различные опасности, тогда как невежественные люди могут обозревать опасности, лишь встретившись уже воочию с ними.
Безграмотность доверчива и легкомысленна.
Не без основания, пожалуй, приписываем мы простодушию и невежеству склонность к легковерию и податливость на убеждение со стороны.
Кто ничего не знает, тот вынужден всему верить.
Терпит вред тот, кто упорствует в заблуждении и невежестве.
Наша жизнь сокращается невежеством.
Невежество — рабство, знание — свобода.
Невежество всегда ведет к порабощенью.
Согласно Гераклиту, невежественные люди с их «грубыми» душами не стремятся к отдаленной и высокой цели.
В мире идет постоянная война между светом и тьмой, между наукой и невежеством…
Кто смотрит из света во враждебную тьму, не видит никого из своих врагов, но служит мишенью для всех них.
Я пребываю во мраке, но люблю свет.
Некоторые до того забились во тьму, что неясно видят все освещенное.
Было бы ужасно, если бы невежество и тщеславие оказались сильнее разумения.
Есть все основания утверждать, что невежество бывает двоякого рода: одно, безграмотное, предшествует науке; другое, чванное, следует за нею.
Ни один народ не избавлен от невежественных людей и руководителей, еще более невежественных…
…Город, где было столь много великих умов, захватило невежество. Пусть же оно будет врагом, а не гостем, а уж если гостем, то не гражданином или, чего я очень боюсь, не правителем; хотя мне кажется, что все поспешили опустить оружие к его ногам.
Одна из самых страшных разновидностей невежества — это невежество, облеченное властью.
Нет никого несправедливее
Людей необразованных: лишь то они
Считают правильным, что сами делают.
Чем кто невежественнее, тем нетерпеливее он порывается судить.
Невежество не было бы невежеством, если бы не мнило себя выше знания.
Кто много знает, тот гибок, невежественный человек упрямо стоит на том, что он понимает.
Невежество всегда обладает большей уверенностью, чем знание, и только невежды могут с уверенностью утверждать, что науки никогда не будут в состоянии решить ту или другую проблему.
Единственное лекарство против суеверия — это знание, ничто другое не может вывести этого чумного пятна из человеческого ума.
Невежество делает людей смелыми, а размышление — нерешительными.
Во времена невежества люди не ведают сомнений, даже когда творят величайшее зло, а в эпоху просвещения они трепещут даже при совершении величайшего блага. Они чувствуют старое зло, видят средства к его исправлению, но вместе с тем видят и новое зло, проистекающее от этого исправления. Они сохраняют дурное из боязни худшего и довольствуются существующим благом, если сомневаются в возможности лучшего.
Между тем как для отдельного человека и для целого племени нет недуга опасней, чем тот, что неуч возомнит себя обладателем величайшей мудрости, ибо таким людям уже никогда не избавиться от невежества.
Там, где невежество — блаженство, там глупость является мудростью.
Интеллект и профессионализм уходят оттуда, где царит невежество.
С ранних лет меня поражало невежество людей.
Природа безжалостно издевается над нашим невежеством…
Ученый может понимать невежду, потому что он сам был таким в детстве, невежда же не может понимать ученого, ибо никогда таковым не был.
Невежественными бывают только те, которые решаются такими оставаться.
Если хочешь излечиться от невежества, надо в нем признаться.
Нужно обладать некоей степенью разумения, чтобы заметить свое невежество, и надо толкнуть дверь, чтобы удостовериться, что она заперта.
Только невежественные люди презирают образование.
Незнание — не довод. Невежество — не аргумент.
Признак невежества — презрение к чужому.
Свободный человек, живущий среди невежд, старается как может избегать их благодеяний.
Во всех партиях, сообществах, сектах самые невежественные в то же время — самые фанатичные.
Бедность и невежество стоят препятствием на пути прогрессивного развития многих стран.
Благосостояние общества уменьшается существованием невежественных, безнравственных или ленивых людей в обществе; эти вредные качества в людях могут быть устранены только двумя способами: заботою о том, чтобы каждый человек получал надлежащее воспитание, и обеспечением человека от нужды.
О смутном времени, революции и революционерах
Если правительство настолько глупо, что доводит дело до восстания, и настолько слабо, что неспособно его подавить, восстание столь же оправдано, как болезнь, тоже представляющая собой последний резерв, данный нам природой.
Одним из признаков революции стало то, что её первыми жертвами являются умеренные. А потом она превращается в борьбу экстремистов с двух сторон.
Те, кто расшатывают государственный строй, чаще всего первыми и гибнут при его крушении. Плоды смуты никогда не достаются тому, кто ее вызвал; он только всколыхнул и замутил воду, а ловить рыбу будут уже другие.
Быть смуте, коль смелы и ненавидят свою бедность. Быть смуте, коль чрезмерно ненавидят людей, лишенных человечности.
Если благородные и мудрые управляют глупыми и низкими, то царит порядок. Если же глупые и низкие управляют благородными и мудрыми, то будет смута.
Бунт — это отказ от какой-то части бытия во имя другой его части, которую он превозносит. И чем выше возносит, тем непримиримей отказ.
Бунтарь встает с колен, говорит «нет» угнетателю, проводит границу, с которой отныне должен считаться тот, кто полагал себя господином. Отказ от рабского удела одновременно утверждает свободу, равенство и человеческое достоинство каждого. Однако мятежный раб может сам перейти этот предел, он желает сделаться господином, и бунт превращается в кровавую трагедию.
Люди самого низкого положения желают выйти из него лишь для того, чтобы господствовать над другими людьми.
Бунт, начавшийся с безграничной свободы, неизбежно приходит к безграничной власти необходимости в мышлении и безграничному деспотизму в жизни.
Темная сила всегда всплывает в момент полного разложения общественного строя.
Тьма должна вступать в царство света, но для того, чтобы просветиться и поддержать источники света новыми силами, а не для того, чтобы низвергнуть все светильники и расширить царство тьмы.
Страшно зыбка современная душа, двоится для нее добро, двоится для нее зло. Зло воспринимается ею в обманчивых образах добра.
Поскольку бунтовщик считает себя невиновным, он, чтобы сразить зло, отказывается от добра и снова порождает зло.
Борьба против зла легко сама приобретает характер зла, заражается злом.
Беспорядок состоит всегда в том, что люди начинают не исполнять своих обязанностей, превышать свои полномочия и совершать запрещенные законом поступки. Необходимое оказывается несделанным; каждый поступает по своему усмотрению, не считаясь с пределами своих полномочий; запрещения уже не останавливают людей. И если все и постоянно начинают действовать так, то жизнь превращается в борьбу множества разбойников (в одиночку и шайками) друг с другом, в непрерывную смуту и безысходное разложение. Начинается общая неуверенность в жизни, расстройство в продовольствии и в делах, а потом паника, взаимное озлобление, усталость и готовность признать любой порядок, даже самый несправедливый и не свободный, только бы не было беспорядка.
Неизбежная борьба нищеты и невежества с несправедливостью приводит к смуте и революции.
Источник идеологий — потребности. […] Идеологии являются предметом творчества, но всегда имеют под собой биологическую базу. Авторы идеологий выбирают социальную группу с неудовлетворенными потребностями, излагают идею словами, распространяют среди недовольных, вербуют приверженцев, готовых к борьбе за влияние и власть. Если идея более или менее созвучна потребностям массы граждан (бедность, ущемление нации, свободы, кризис), группа сторонников расширяется, навязывает свою волю колеблющимся, силой подавляет противников и становится государственной. Таков механизм всех революций.
Все современные революции приводили к усилению власти государства.
Чем хуже социальное положение в стране, тем лучше ситуация для людей и партий радикальных взглядов, чтобы прийти к власти.
Наведение порядка надо начать тогда, когда еще нет смуты. Ибо большое дерево вырастает из маленького, девятиэтажная башня начинает строиться из горстки земли, путешествие в тысячу ли начинается с одного шага.
Когда у народа много острого оружия, в стране увеличиваются смуты.
Нет беды страшнее, чем гражданская смута.
Человек в сущности есть дикое ужасное животное. Мы знаем его только в укрощенном и прирученном состоянии, которое называется цивилизацией: поэтому нас ужасают случайные взрывы его натуры. Но когда и где спадают замки и цепи законного порядка и водворяется анархия, там обнаруживается, что он такое.
Благоразумная часть общества давно уже утомилась от долгих смут и держалась в стороне от политики.…Зато всевозможный уличный сброд, совершенно несведущие и беспринципные люди высоко подняли голову.
…Было отрезвление общества. Когда оно увидело к каким безумным решениям и безобразным насилиям ведет господство черни, оно поняло, что и очень плохое правительство все же неизмеримо лучше той анархии какая немедленно создалась, едва власть перешла в руки партии, которая называла себя демократическою и сулила, что наступит чуть ли не золотой век, лишь только дана будет ей власть.
Что такое вообще любая политическая система? Это система, которая должна так или иначе с наименьшими издержками гарантировать воспроизводство власти действующей элиты. Революция — это смена одной элиты другой.
Только политическая полукультура породила революции и их идеи, которые она поддерживает и развивает. Политическая прямота и полное политическое развитие везде — против революционных идей.
В революционные периоды люди дичают.
Цивилизация — это прежде всего воля к сосуществованию. Дичают по мере того, как перестают считаться друг с другом. Одичание — процесс разобщения. И действительно, периоды варварства, все до единого, — это время распада, кишение крохотных группировок, разъединенных и враждующих.
Дух революционного учения есть дух мести, насилия и убийства.
Революция — это братание идеи со штыком.
Революция отрицает не только личность, но также и связь с прошлым, с отцами, она исповедует религию убийства, а не воскресения.
Шарлотта Корде, поразив Марата, надеялась уничтожить источник насилия и беззакония. На суде её спросили, когда она замыслила убить Друга Народа. «После событий 31 мая, дня изгнания народных депутатов (жирондистов)», — прозвучал ответ. «Я убила, — продолжала она, возвысив голос, — одного человека, чтобы спасти сто тысяч, злодея — чтобы спасти невинных, хищного зверя — чтобы дать спокойствие моей отчизне. Я была республиканкой прежде революции, и никогда во мне не было недостатка в энергии».
Большинство революций обретает свою форму и своеобразие в убийстве. Все они, или почти все, были человекоубийственными.
Если жизнь наша в опасности от казней, от насилий, от мечей разбойников или недругов, то всякий способ себя оборонить законен и честен.
Благо тому народу, который в минуту испытаний, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится презрением и жалостью.
«Сейчас или никогда» — излюбленный лозунг предпереворотной поры во все времена от Римской империи до наших дней.
Как известно, все революции делаются именно в столицах.
Такова вечная изнанка истории — когда масса восстает, ведущее меньшинство разбегается.
Если правительство настолько глупо, что доводит дело до восстания, и настолько слабо, что неспособно его подавить, восстание столь же оправдано, как болезнь, тоже представляющая собой последний резерв, данный нам природой. Но кто и когда сказал, что человек обязан болеть?
Всегда был убежден, что ответственность за революции падает не на народ, а на правительство. Революции невозможны, если правительства всегда справедливы, всегда бдительны, если они современными реформами предупреждают недовольство.
Сила революционеров не в идеях их вождей, а в обещании удовлетворить хотя бы небольшую долю умеренных требований, своевременно не реализованных существующей властью.
Те, кто делает мирную революцию невозможной, делают насильственную революцию неизбежной.
Когда людей ставят в условия, подобающие только животным, им ничего более не остается, как или восстать, или на самом деле превратиться в животных.
Когда все остальные права попраны, право на восстание становится бесспорным.
Когда интеллектуалы голодают, они берутся не за выращивание картофеля, а за организацию революции.
Маркс был несравненным обличителем. С невиданной до него силой он бичевал жалкое и алчное общество, лицемерно поступившееся понятиями чести и разума в угоду корыстным целям.
…Капитал сосредоточивается в руках нескольких хозяев, чье растущее могущество основано на краже. Сотрясаемые беспрестанными кризисами, измученные противоречиями собственной системы, эти хозяева уже не могут обеспечить прожиточный минимум своим рабам, поступающим в зависимость от частной или общественной благотворительности. И вот неизбежно наступает день, когда огромная армия угнетенных бросает вызов кучке презренных предпринимателей. Это и есть день революции.
Всеобщая вера в революцию есть уже начало революции.
Восстанию с оружием в руках всегда предшествует восстание идей.
Всякая революция, которая не совершилась также в нравах и идеях, терпит поражение.
Восстание — последний довод граждан.
Восстание — самый короткий путь к победе, но и самый опасный.
Экономическая стабильность и довольство масс — не та атмосфера, в которой могут процветать революционные, радикальные движения.
Для того чтобы в стране была возможна революция, необходимо, чтобы в народе скопился достаточный запас революционной воли.
Воля к революции накапливается в стране тогда, когда старое устройство жизни, — дурное и несправедливое, — не поддается изменению по закону; то есть когда старый строй не только дурен, но и не позволяет перестроить себя, хотя бы понемногу: для этого он придает себе особую неотменимость или неизменимость и тем замуровывает выход к лучшему.
Революции — локомотивы истории.
Революция зарождается в стране не в момент уличных движений, но в тот момент, когда в душах начинает колебаться доверие к власти; поэтому тот, кто расшатывает это доверие к власти, — вступает на путь революции.
Кто посеял привилегии, должен будет пожать революцию.
Организм болеет потому, что он слаб и не может сопротивляться, а не потому, что есть единичные виновники.
Революции чаще всего совершаются не потому, что одна сторона стала просвещеннее, а потому, что другая натворила слишком уж много глупостей.
Когда далеко заходит измена иерархических высших классов своему назначению и духовное растление в них, тогда зреет революция как справедливая кара за грехи высших и сильнейших.
Пусть господствующие классы содрогаются от коммунистической революции!
…Где бы ни происходило революционное потрясение, за ним всегда кроется известная общественная потребность, удовлетворению которой мешают отжившие учреждения.
Кто сеет ветер, пожнет бурю.
Во Франции в свое время не без основания говорили, что если бы не было Ж.Ж.Руссо, не было бы и революции.
А какой была Франция в то время, можно узнать от автора комедии «Недоросль» русского писателя Дениса Ивановича Фонвизина, который посетил страну за десять лет до народного взрыва. Фонвизин рассказывал, что на каждой станции его окружали нищие и просили хлеба. Положение здешних крестьян, по его мнению, было даже более тяжелым, чем в России. В городах Франции тысячи ремесленников, не принадлежавших к цехам, прозябали. Отчаяние и бедность толкали людей к крайним формам проявления недовольства.
Лозунг французской революции: мир хижинам, война дворцам.
В хижинах мыслят иначе, чем во дворцах.
Знак, под которым начинаются революции, — это знак неясных позиций и самообмана относительно чьих-либо истинных целей.
Оптимизм — религия революций.
Ненавижу всякую революцию, потому что она уничтожает не меньше благ, чем создает.
Революция и революционные потрясения, конечно, являются для общества бедствиями, и потому оно может прибегать к ним только для достижения достаточно значительного, прочного и продолжительного благополучия, возмещающего временное нарушение спокойствия…
Революции походят на шахматную игру, где пешки могут погубить, спасти короля или занять его место.
Каждый успешный переворот называют революцией, а каждый неудачный — мятежом.
Мятеж не может кончиться удачей, ведь в этом случае его зовут иначе.
Преуспевший революционер — это государственный деятель, а неудачливый — преступник.
Произвол государей подобен удару молнии: он длится лишь краткий миг. Народная революция — это землетрясение: толчки его ощущаются на безмерно дальних расстояниях.
Революция — это идея, вооруженная штыком.
Революция есть развязание безбожных, противоестественных, разрушительных и низких страстей; она родится из ошибок правящей власти и из честолюбия и зависти подданных; она начинает с правонарушения и кончает деморализацией и гибелью.
Одержимость безбожной идеей революционного социализма в своих окончательных результатах ведет к бесчеловечности. Происходит нравственная идиотизация человеческой природы, теряется всякий критерий добра и зла. Образуется жуткая атмосфера, насыщенная кровью и убийством.
В большевизме гуманизм переходит в свою противоположность, в истребление человека.
В революционные эпохи обыкновенно правит кучка демагогов, которая ловко пользуется инстинктами масс.
Государственные перевороты и революционные движения всегда обязаны своим успехом победе организованного меньшинства над неорганизованным большинством.
Демократия никогда не торжествовала в революциях. На почве этого всеобщего принудительного уравнения и обезличивания править будет тираническое меньшинство…
Революции любят оправдывать свои деяния ссылками на ими же отвергнутое право.
Революции замышляют гении, осуществляют фанатики, а их плодами пользуются проходимцы.
Революции — это такого рода болезни, из течения которых тысячи ловких шарлатанов умеют извлекать немалую для себя пользу.
В моменты политических переломов огромные массы людей, доведенные до крайности, не зная чего требовать и к чему стремиться для удовлетворения своих прав и интересов, начинают крушить все вокруг без разбора и в конечном счете становятся добычей очередных политических прохвостов.
Революции, все революции, обнаруживают необыкновенную низость человеческой природы многих наряду с героизмом немногих. Революция — дитя рока, а не свободы.
Ваши революции несут с собой порабощение человека, погружение его в изначальную тьму.
В массе, в толпе всегда есть темная бездна. И революции всегда бывали таким же приливом хаотической тьмы, как и нашествие варваров. И варвары, и революции нужны дряхлеющему миру.
Революции производят люди действенные, односторонние фанатики, гении самоограничения. Они в несколько часов или дней опрокидывают старый порядок. Перевороты длятся недели, многие годы, а потом десятилетиями, веками поклоняются духу ограниченности, приведшей к перевороту, как святыне.
Всегда при революции переворачивают банку. Всегда, это закон. Банку переворачивают, то, что было на дне, становится наверху пеной такой. Но потом время проходит, и эта пена опять уходит в осадок. Это естественный процесс человеческий. Тут надо учитывать опыт человеческий. Мы не первые, мы не последние.
Революция совершается ради высоких идей, но плодами революции, как известно, пользуются проходимцы и подлецы.
Революция — варварский способ прогресса. Сколь благородна, плодотворна, необходима ни была бы революция, она всегда принадлежит к более низкой и полузвериной эпохе человечества.
Всякая революция — несчастье. Счастливых революций никогда не бывало.
Чрезмерное подавление тирании рождает еще большую тиранию.
Разве многие не знали, что революция есть только кровавая игра в перемену местами всегда кончающаяся тем, что народ, даже если ему и удалось некоторое время посидеть, попировать и побушевать на господском месте, всегда в конце концов попадает из огня да в полымя? Главарями наиболее умными и хитрыми вполне сознательно приготовлена была издевательская вывеска: «Свобода, братство, равенство, социализм, коммунизм!» И вывеска эта еще долго будет висеть — пока совсем крепко не усядутся они на шею народа.
Это свобода, это равенство и братство, — словом, это война!
Странно вспомнить о жалобах и негодованиях на отсутствие свободы и тиранию в старом строе. Тогда все-таки была огромная свобода по сравнению со строем советским.
Революции никогда еще не облегчали бремя тирании, а лишь перекладывали его на другие плечи.
Честный революционер оказывается лишним после революции. Так как идеалы остаются поруганными и новой властью, ему снова приходится уходить в оппозицию, и, скорее всего, становиться жертвой.
Узники одной эпохи часто становятся тюремными сторожами в следующую эпоху.
Всякий революционер кончает как палач или как еретик.
Самые радикальные революционеры становятся консерваторами на другой день после революции.
Те, кто использует террор, чтобы прийти к власти, правят при помощи террора, оказавшись у власти.
Революция… есть превращение индивидуального противозаконного террора в узаконенный массовый.
Революция подобна тяжкой инфекционной болезни. Раз зараза проникла в организм, нельзя уже остановить неотвратимого течения болезни. В известный момент будет 41о температуры, будет бред. А потом температура падет до 36 градусов. Природа революции такова, что она должна дойти до конца, должна изжить свою яростную стихию, чтобы в конце концов претерпеть неудачу и перейти в свою противоположность, чтобы из собственных недр породить противоядие. В революции неизбежно должны торжествовать крайние течения и более умеренные течения должны быть извергнуты и уничтожены.
Все революции одинаковы в своей разрушительной миссии.
Только дурные и пошлые натуры выигрывают от революции. Но удалась революция или потерпела поражение, люди с большим сердцем всегда будут ее жертвами.
Революции всегда бывают неудачные, удачных революций не бывает и быть не может. Они всегда порождают не то, к чему стремились, всегда переходят в свою противоположность.
Главная проблема всех революций — как и любой уличной драки — заключается в том, что никогда нельзя заранее предсказать их исход.
Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться.
Революция перешла на новый этап, где бывшие соратники стали политическими конкурентами.
Один из лозунгов революции обычно звучит так: «Все дозволено».
Вопрос «все ли дозволено» — стоит и перед индивидуальным человеком и перед целым обществом. И те же пути, которые влекут отдельного человека к преступлению, влекут целое общество к революции. Это аналогичный опыт, схожий момент в судьбе. Подобно тому, как человек, преступивший в своеволии своем границы дозволенного, теряет свою свободу, и народ, в своеволии своем преступивший границы дозволенного, теряет свою свободу. Свобода переходит в насилие и рабство.
Во все времена психология восставших масс, поднявшихся низов была одинакова. Всегда эта психология была неприглядна и безобразна. Большая доля вины в этой уродливой и болезненной психологии лежала на высших классах, которые не исполняли своего назначения, первые изменяли общей святыне и высшей правде, но это не меняет оценки «пролетарской» психологии.
Жестокость революций — только последствие жестокости правителей. Революционеры — понятливые ученики. Людям не могла бы прийти в голову мысль о том, что одни люди имеют право силою устраивать жизнь других людей, если бы властвующие не обучали этому народы.
Если бы народ, выросший под игом нетерпимости и произвола, мог свергнуть это иго без помощи жестокостей и безумств, половина возражений против деспотической власти устранилась бы сама собой. В таком случае мы были бы вынуждены признать, что деспотизм по крайней мере не имеет пагубного влияния на умственный характер нации. Мы оплакиваем насилия, сопровождающие революции. Но неистовство этих насилий всегда будет пропорционально свирепости и невежеству народа, а свирепость и невежество народа будут пропорциональны притеснению и унижению, под гнетом которых привык он проводить свою жизнь.
Если наши правители пострадали от народного невежества, то это потому, что сами они отняли у народа ключ знания. Если народ нападал на них со слепой яростью, то это потому, что они требовали от него столь же слепой покорности…
Мы скорбим о крайностях, сопровождающих революции; но чем больше эти крайности, тем более мы чувствуем, что революция была необходима.
Все социальные революции — борьба за уважение к классу людей, ранее униженных, например за то, чтобы трудящийся человек ценился выше нахлебника, а не наоборот.
Если кто-то играет в реакционера, то наверняка для того, чтобы под видом спасения отечества и государства сравнять с землей все остальное и с полным правом топтать ближнего, особенно если тот чего-то стоит. Но и в революционеров играют с той же целью: наружная одержимость судьбой угнетенных и социальной справедливостью служит маской, освобождающей от досадной обязанности быть правдивым, терпимым и, главное, уважать человеческое достоинство.
Революции, безоглядные в своей нетерпеливой спешке, лицемерно щедрые на обещания всевозможных прав, попирают первейшее право человека, настолько первейшее, что оно определяет человеческую сущность, — право на непрерывность, на преемственность.
В революции происходит суд над злыми силами, творящими неправду, но судящие силы сами творят зло; в революции и добро осуществляется силами зла, так как добрые силы бессильны реализовать свое добро в истории.
Революция имеет два измерения — длину и ширину; но не имеет третьего — глубины. И вот по этому качеству она никогда не будет иметь спелого, вкусного плода; никогда не «завершится»…
Она будет все расти в раздражение… Революция всегда будет с мукою и будет надеяться только на «завтра»… И всякое «завтра» ее обманет и перейдет в «послезавтра»…
В революции нет радости. И не будет.
Революция не духовна по своей природе. Революция рождается от убыли, ущербленности духовной жизни, а не от ее внутреннего развития. Лица людей, захваченных революцией, говорят о падении духовной жизни. Выражение этих лиц до ужаса не духовно, и оно уже является осуждением революции.
Революции не идиллии, никогда революции не были прекрасными и добрыми, никогда не торжествовали в них лучшие стороны человеческой природы. Все революции будили темную и злую стихию в человеке, древний хаос. Никогда не были революции разумны. Никогда не приносили они радости и не давали того освобождения, о котором мечтали предшествующие поколения.
Духовное переживание революции не может привести к жажде реставрации, то есть к восстановлению старого мира со всей его неправдой. Ведь неправда старого мира привела к неправде революции и возврат к ней есть безумие, обречение жизни народной на безвыходное кружение. Необходимо выйти из этого безвыходного кружения революций и реакций к какой-то новой жизни, перейти к творчеству.
Единственной революцией, нужной миру, Д.Кришнамурти считает революцию, происходящую в душах людей, преображающую их души. И, конечно, никакого насилия, никакого оружия.
Бессмысленно реставрировать то, что привело к революции. Это есть пребывание в безвыходном магическом кругу.
Революция есть догнивание старого режима. И нет спасения ни в том, что начало гнить, ни в том, что довершило гниение. Спасение может быть лишь в зарождении новой жизни.
Все революции кончались реакциями. Это — неотвратимо. Это — закон. И чем неистовее и яростнее бывали революции, тем сильнее бывали реакции. В чередованиях революций и реакций есть какой-то магический круг. Много мрачного бывает в реакциях — в них та же ярость и мстительность, что и в революциях.
Революция и ее неизбежный спутник — гражданская война — открыли шлюзы для безбрежного насилия. В этом сатанинстве гибли все: капиталисты и комиссары, белые офицеры и председатели комбедов, буржуазные лидеры и новые большевистские чиновники.
Революция пожирает своих детей.
Именем революции покрываются самые невероятные преступления против человечности, в жертву революции отдаются целые народы и культурные материки.
К числу недоразумений или неверных представлений о французской революции относится и то, что полагают, будто народом руководит кучка злодеев. А может быть, скорее, эти злодеи использовали настроение нации?
Ужас революции не в том, что она аморальна, обрызгана кровью, напоена жестокостью, а в том, что она дает золото дьявольских кладов, которое обращается в битые черепки после совершения ради этого золота всех жестокостей.
…В социальной практике революция… является главным, универсальным оправданием всех намерений и дел человека. Любых, в том числе и страшных, бесчеловечных, отталкивающих.
…Революция, конечно, существо получеловеческое, полузвериное. Те, кто не мчится вместе с ней, видят один только огромный, оставляющий после себя нечистоты зад зверя.
Революцию делают отверженные…
Ваши революции делают не лучшие, а худшие, за революцию хватаются и на них наживаются все, считающие себя неудачниками и обиженными, все озлобленные.
Преступники, умалишенные, алкоголики, вообще социальная грязь, лишенная всякого нравственного чувства и развращенная преступлением, — составляли самую главную часть бунтовщиков и революционеров.
В революционизме торжествует хамизм…
Революция прибегала не к лучшим представителям, а к разрушительным и разнузданным элементам. Революция выбросила на поверхность люмпена с его идеологией ненависти, зависти, разрушительства, произвола.
Народ, попавший во власть революционной стихии, теряет духовную свободу, он подчиняется роковому закону, он переживает болезнь, имеющую свое неотвратимое течение, он делается одержимым и бесноватым. […] Народу кажется, что он свободен в революциях, это — страшный самообман. Он — раб темных стихий, он ведется нечеловеческими элементарными духами. В революции не бывает и не может быть свободы, революция всегда враждебна духу свободы. В стихии революции темные волны захлестывают человека.…Революция делается над человеком, она случается с человеком, как случается болезнь, несчастие, стихийное бедствие, пожар или наводнение. В революции народная, массовая стихия есть явление природы, подобное грозам, наводнениям и пожарам, а не явление человеческого духа. Образ человека всегда замутнен в революции, затоплен приливами стихийной тьмы низин бытия.
Революция — это грабёж личной судьбы человека.
Наивно думать, что народ, попавший под власть закона революционной стихии, вошедший в магический круг революции, может быть руководим более разумными, просветленными и умеренными направлениями… Нет, в революциях неотвратимо господство якобинцев или большевиков. Болезнь должна быть изжита, яд должен сам себя истребить. Руководить революцией невозможно, и напрасно вы, делающие революцию и прославляющие ее, думаете, что вы руководите ею, управляете и созидаете. О как наивны, как темны и бессильны вы, думая, что вы свободны, что дух свободы действует в вас, что вы активны, что вы могущественны. Нет, вы — бессильные и пассивные рабы, рабы темных страстей, орудие темных стихий.
Если нарушена истинная иерархия и истреблена истинная аристократия, то являются ложные иерархии и образуется ложная аристократия. Кучка мошенников и убийц из отбросов общества может образовать новую лжеаристократию и представить иерархическое начало в строе общества. Таков закон всего живого, всего, обладающего жизненными функциями. […] Вместо аристократической иерархии образуется охлократическая иерархия. И господство черни создает свое избранное меньшинство, свой подбор лучших и сильнейших в хамстве, первых из хамов, князей и магнатов хамского царства.
Боюсь, как дьявольской напасти,
Освободительных забот;
Когда рабы приходят к власти,
Они куда страшней господ.
Наша революция дала полный простор всем дурным и зверским инстинктам, накопившимся под свинцовой крышей монархии и, в то же время, она отбросила в сторону от себя все интеллектуальные силы демократии, всю моральную энергию страны.
Когда романтический, лирический поэт начал петь гимны неистовствам революции и писать статьи, оправдывавшие все ее злодеяния, он обнаружил лишь разложение собственной души, потерявшей всякое различие между правдой и ложью, между реальностями и призраками, и совершил предательство Духа.
…Сила революции в возвышенных стремлениях человечности, разума и свободы, а не в разнуздании животных инстинктов, вражды, произвола, насилия.
Революционная воля была расшатана ошибками максималистических течений.
Еще Платон говорил: нужно различать идею и ее носителя.
Платон также не соглашается, чтобы мир в его стране нарушался ради того, чтобы усовершенствовать ее управление, и не принимает никаких улучшений, если цена их — кровопролитие и разорение граждан. Он полагает, что человек доброй воли должен в этом случае все оставить, как оно есть, и только молить Бога о чудодейственном спасении. В этом смысле я был платоником еще до того, как узнал, что на свете был Платон.
Ими (максималистами) руководит слепая вера во всемогущество «революционного акта», в созидающую силу разрушения; эта вера вовлекает их в слепую борьбу за неосуществимую цель, а слепая борьба заставляет их судорожно хвататься за все средства и не останавливаться ни перед какими мерами.
Эти сторонники крайнего и непрерывного беспорядка суть опаснейшие враги революции, но это не мешает им называть «врагами революции» всех более опытных, дальнозорких и осторожных.
Они… были свободны от способности предвидеть результаты. Это были деятели, самоуверенной ощупью искавшие выхода из потемков, в какие они погрузили себя самих и свой народ, чтобы закрыться от света, который дал бы возможность народу разглядеть, кто они такие.
Наконец-то я понимаю, что при революциях верховная власть в конце концов остается у самых отъявленных мошенников.
Революция бессильна изменить человеческую природу; она оставляет ее органически ветхой, подчиненной старой и непреодоленной физиологии и психологии, но притязает механически создать из этой старой человеческой природы совершенно новое общество и жизнь.
Безумием революции было желание водворить добродетель на земле. Когда хотят сделать людей добрыми, мудрыми, свободными, воздержанными, великодушными, то неизбежно приходят к желанию перебить их всех.
Революционная бюрократия обычно бывает еще ниже той старой бюрократии, которую революция свергает.
Революционеры поклоняются будущему, но живут прошлым.
Революционеры вообще не терпят возражений, ведь у них отнимают пафос абсолютной правды.
У революций, долго бывших в силе и, наконец, остановленных в своем течении, есть это надменное притязание, чтобы беззакония, им совершенные, остались неприкосновенными. Всякое исправление сделанного им зла они называют реакцией.
Революция всегда есть в значительной степени маскарад, и если сорвать маски, то можно встретить старые, знакомые лица.
Даже там, где жизнь меняется стремительно и резко, как, например, в революционные эпохи, при всех видимых превращениях сохраняется гораздо больше старого, чем полагают обыкновенно, и это старое господствует, объединяясь с новым в новое единство.
Я полагаю, что из-за революций люди постоянно будут бросаться от одной общественной системы к другой, и продолжительность каждой из них будет зависеть от преходящих достоинств отдельных людей.
У народов образованных бунтуют вообще только те, которым нечего терять.
Смешение истины с вымыслом имеет целью коварство, а коварство приводит к смуте.
Когда верх берет правый, он распинает левого, но прежде — того, кто посередине. Когда верх берет левый, он распинает правого, но того, кто посередине, в первую голову. Бывает, конечно, что возникают смуты и кровавые схватки; тогда правый и левый сообща распинают того, кто посередине, — потому что он не решил, против которого из двух бороться.
Революционеры обещали сделать добро, а кончили тем, что нажили добро.
Революция дает свободу всем любителям поживиться за чужой счет.
Революция часто говорит своим детям: «Обогащайтесь!» Откуда у них брались деньги? Ведь еще недавно эти люди были бедны как церковные крысы и сидели по уши в долгах.
Бывают смутные времена в истории народов, когда худшие люди подвигаются вперед и вверх, а лучшие задыхаются и терпят гонения.
Что осталось от революции? Революция превратилась в своекорыстное расхищение государства.
Но уступая корысти, объятые силой безумья,
Граждане сами не прочь город великий сгубить.
Движение революции всегда истребляет само себя, оно не ведет к новой жизни. Это не есть движение в глубину, это есть движение на поверхность поверхности. И с поверхности оно рассеивается, как пыль.
Слишком часто в истории революционное движение было призрачным движением. Реально оно было движением назад…
Неправы те, кто думает, что революции достаточно одного боевого настроения в народной массе: всякая сила сильна не только своим напором, но и отсутствием препятствий; и нет той силы, которая не могла бы быть остановлена достаточным сопротивлением.
Всякая революция кончается, как только в широких кругах народа воля к порядку отворачивается от революционного пути и становится враждебною беспорядку.
Все спасение в том, чтобы сама разрушающая воля тотчас же после своей победы превратилась в волю к новому порядку и новой организации: разрушающий порыв должен уметь вовремя стать созидающим. Если это превращение не удастся и разрушение, раз одержав победу, пойдет по инерции дальше, увлекаемое собственным размахом и распаляясь страстью от каждого нового удара, то его ждет насильственный, бесславный и бесплодный конец.
Революция в значительной степени есть расплата за грехи прошлого, есть знак того, что не было творческих духовных сил для реформирования общества.
Революции я считаю неизбежными, они фатальны при отсутствии или слабости творческих духовных сил, способных радикально реформировать и преобразовать общество.
Революция — конец старой жизни, а не начало новой жизни, расплата за долгий путь. В революции искупаются грехи прошлого. Революция всегда говорит о том, что власть имеющие не исполнили своего назначения. И осуждением до революции господствовавших слоев общества бывает то, что они довели до революции, допустили ее возможность. В обществе была болезнь и гниль, которые и сделали неизбежной революцию. Это верно и по отношению к старому режиму, предшествовавшему революции русской. Сверху не происходило творческого развития, не излучался свет, и потому прорвалась тьма снизу. Так всегда бывает. Это — закон жизни. Революциям предшествует процесс разложения, упадок веры, потеря в обществе и народе объединяющего духовного центра жизни. К революциям ведут не созидательные, творческие процессы, а процессы гнилостные и разрушительные.
Ответственны за революцию все, и более всего ответственны реакционные силы старого режима.
«Бурбоны ничего не забыли и ничему не научились», — говорил он (Шарль Морис Талейран), наблюдая, как вернувшиеся в страну аристократы пытаются ввести порядки, бытовавшие во Франции до революции.
Реформа — это исправление злоупотреблений; революция — это переход власти.
Если путем насильственной революции пытаться достичь большего, чем разрушение тирании, то вероятность того, что революция приведет к новой тирании, ничуть не меньше вероятности того, что она достигнет своих реальных целей.
Революция — это удавшаяся попытка свергнуть плохое правительство с тем, чтобы посадить еще худшее.
В революционные бури люди, едва годные для того, чтобы грести веслом, овладевают рулем.
Революция дает иногда в повелители таких людей, которых мы не пожелали бы иметь лакеями.
В эпохи бурных потрясений возможно все. Рабы становятся господами, карьеры рушатся в один миг, а женщины легкого поведения вершат судьбы государства.
Каждая революция бросает семена, которые дают всходы, часто противоположные тем, что от них ожидают.
Революция есть величайшее бедствие народа.
Одним из признаков революции стало то, что её первыми жертвами являются умеренные. А потом она превращается в борьбу экстремистов с двух сторон.
За революцией обычно следует гражданская война.
…Революция приводит от старого гнета к новому, а люди, не сумевшие быть свободными, остаются рабами, хотя и меняют своего господина.
Вы уничтожили несколько угнетателей — явились другие, худшие, чем прежние. Вы уничтожили законы рабства, вам дали новые законы крови и еще новые законы рабства. Не стоит разрушать для того, чтобы заменить одно насилие другим. Свобода состоит не в том, чтобы этот, а не тот, а в том, чтобы никто не угнетал.
Надо уничтожать не того, кто господствует, а господство. Надо как можно скорее возвратиться к обычному порядку правления, при котором закон все охраняет и никого не угнетает.
Революция случилась, она так же отвратительна, как и всякая революция, но нужно идти к тому, что возможно и после нее, а не к тому, что было до нее. До нее было то, что к ней привело. Будем стремиться к тому, что не приведет к ней. Революция сама себя должна изжить и прикончить…
Пять лет прожил я в Москве при большевиках: я видел их работу и изучил их приемы и систему, я участвовал в борьбе с ними и много испытал на себе. Свидетельствую: это растлители души и духа, безбожные, бесстыдные, жадные, лживые и жестокие властолюбцы. Колеблющийся и двоящийся в отношении к ним — сам заражен их болезнью; договаривающийся с ними — договаривается с дьяволом: он будет предан, оболган и погублен. Да избавит Господь от них нашу родину! Да оградит Он от этого позора и от этой муки остальное человечество!..
Всякое новшество чревато опасностями. По правде говоря, мне представляется чрезмерным самолюбием и величайшим самомнением ставить свои взгляды до такой степени высоко, чтобы ради их торжества не останавливаться пред нарушением общественного спокойствия, пред столькими неизбежными бедствиями и ужасающим падением нравов, которые приносят с собой гражданские войны, пред изменениями в государственном строе, что влечет за собой столь значительные последствия, — да еще делать все это в своей собственной стране.
Мои враги те, кто хочет разрушать, а не творить самих себя.
…Революция есть всегда временный общественный беспорядок, который начинается и производится ради прорыва к новому, справедливому общественному порядку.
Лучшие из русских революционеров соглашались в этой земной жизни на преследования, нужду, тюрьму, ссылку, каторгу, казнь, не имея никаких надежд на иную, потустороннюю жизнь. Очень невыгодно было сравнение для христиан того времени, которые очень дорожили благами земной жизни и рассчитывали на блага жизни небесной.
По идее подпольный революционер есть «героическая натура», восставшая против политического гнета и ведущая самоотверженную борьбу за свободу и справедливость. […]
Движимый ненавистью и ожесточением, он начинает понимать свою ближайшую революционную задачу, как самодовлеющую, порывает с единой и объективной государственной целью и решает, что его задача оправдывает все и всякие средства, и поэтому всякое правонарушение кажется ему допустимым, всякая ложь — позволенной, всякий успех — желанным; чувство элементарной порядочности смолкает в его духе, мораль объявляется предрассудком, правосознание разлагается в самом корне. Гонения раздувают его злобу до неестественных размеров.…Бывший «герой» живет и действует… как безродный авантюрист, враг своего государства, губитель своей родины.
В душе революционера незаметно, но окончательно сдвигаются все духовные мерила и перерождаются все критерии ценности. В то же время «революционность» превращается в главный и даже единственный критерий ценности, которым он измеряет все предметы и все жизненные отношения. Соответствие революционным целям дает положительную оценку, несоответствие — отрицательную. Наконец, классовый интерес, отстаиваемый им во что бы то ни стало, заполняет все рассудочные и революционные пустоты его миросозерцания — и вырождение духа становится неминуемым.…Правосознание у революционеров прямо предназначается к разрушению, воля народа к деморализации, инстинкт массы — к разнузданию.
Вижу соблазны, вижу надвигающийся позор, вижу неминуемое крушение — и сердце рвется от любви и скорби.
У людей есть непреодолимая потребность в козле отпущения, во враге, который виновен во всех их несчастьях и которого можно и даже должно ненавидеть. Это могут быть евреи, еретики, масоны, иезуиты, якобинцы, большевики, буржуазия, международные тайные общества и т. п. Революция всегда нуждается во враге для своего питания и выдумывает врага, когда его уже нет. То же самое и контрреволюция. Когда найден козел отпущения, то человек чувствует себя лучше.
Не может быть никакой революции восстановления, возрождения.
Ни в коем случае не революция, только эволюция.
Эволюция неизмеримо выше революции.
К прогрессу без варварства.
Всякая революция является последствием злоупотреблений власти. Но последствия каждой революции неизмеримо страшнее последствий любых злоупотреблений любой власти.
Я понял ложь всех революций истории: они уничтожают только современных им носителей зла (а не разбирая впопыхах — и носителей добра), — само же зло, еще увеличенным, берут себе в наследство.
Философ (Рене Декарт) считал, что намного умнее учиться приспосабливаться к недостаткам государственного организма, чем стремиться его разрушить, ибо эти разрушения угрожают людям огромными бедствиями. Таким образом, ученый подчеркнул необходимость постепенных продуманных государственных преобразований без революций и гражданских войн.
Политические события, происходившие в течение последних тридцати лет в различных странах мира, ясно показали, что революции чаще происходят в таких промышленно недоразвитых странах, как Китай, Мексика и Индия, чем в таких странах, как Англия, Америка и Германия. И это несмотря на существование в промышленно развитых странах прекрасно организованного движения рабочих с высокой дисциплиной и старой традицией.
Революция нигилизма — радикальная и конечная форма тирании человечества, в силу чего эта революция обретает свое истинное лицо, превращаясь в рабство и зверство.
Если революция не способна тотчас же развить в стране напряженное культурное строительство, — тогда, с моей точки зрения, революция бесплодна, не имеет смысла…
Сделайте революцию залогом будущего согласия, а не рассадником будущих революций.
Никакой социальный порядок не может быть просто декретирован или утверждён путём внезапного политического переворота; в своей основе он складывается органически под влиянием всей совокупности технических, психологических и интеллектуальных условий, в которых живёт общество. Люди живут так, как они умеют жить, как их научил жить их исторический опыт, их правовые воззрения и условия их хозяйствования. Для того чтобы изменить социальный строй, недостаточно просто приказать сделать это; надо научить людей жить иначе, надо перевоспитать их интеллектуально и морально, надо, чтобы в самом старом порядке уже естественно сложились элементы и формы отношений, могущие служить образцом дальнейшего развития.
Революция только та благотворна, которая разрушает старое только тем, что уже установила новое… Не склеивать рану, не вырезать ее, а вытеснять живой клетчаткой.
Если революция должна произойти, лучше мы сделаем ее сами, чем станем ее жертвами.
Дело не обязательно будет правым только потому, что кто-то отдал за него жизнь.
Революционность определяется радикальным уничтожением прошлого. Но это иллюзии революции. Яростное уничтожение прошлого есть как раз прошлое, а не грядущее. Уничтожить можно лишь прогнившее, изолгавшееся и дурное прошлое. Но нельзя уничтожить вечноценного, подлинного в прошлом…
Надо воздействовать на все поры общественного сознания, чтобы предотвратить гражданскую войну. Надо понять, что пока все люди не изживут иллюзии, пока будут верить в светлое будущее, к которому нас может привести очередная революция, ничего не получится. Нужен только путь реформ. Может быть, он слишком медленный, но другой — скорый, кровавый — ужасен.
В полном жизненном цикле всех великих революций как бы просматриваются три типические фазы. Первая обычно очень кратковременна. Она отмечена радостью освобождения от тирании старого режима и ожиданиями обещаемых реформ. Эта начальная стадия лучезарна своим настроением, ее правительство гуманистично и милостиво, а его политика мягка, нерешительна и часто бессильна. Но вот в людях начинает просыпаться «наихудший из зверей». Краткая увертюра подходит к концу и обычно на смену ей приходит вторая, деструктивная фаза. Великая революция превращается в ужасающий шквал, неразборчиво сметающий все на своем пути. Она безжалостно искореняет не только обветшалые, но и все еще жизнеспособные институты и ценности общества, а тем самым уничтожает не только отжившую свой век политическую элиту старого режима, но и множество творческих лиц и групп. Революционное правительство на этой стадии безжалостно, тиранично и подчас кровожадно, а его политика преимущественно деструктивна, насильственна и террористична. И если случается, что торнадо второй фазы не успевает до основания разрушить нацию, то революция постепенно вступает в свою третью конструктивную фазу. Уничтожив все контрреволюционные силы, революция начинает создавать новый социальный и культурный порядок. Причем этот новый строй основывается не только на новых революционных идеалах, но и реанимирует самые жизнестойкие дореволюционные институты, ценности, способы деятельности, временно разрушенные на второй фазе революции, но возрождающиеся и вновь утверждающие себя помимо воли революционного правительства. В постреволюционном порядке обычно новые модели и образцы поведения тем самым гармонизируют со старыми, но не потерявшими жизненную силу образцами дореволюционной действительности.
Духовно пережил революцию лишь тот, кто увидел в ней свою несчастную судьбу и несчастную судьбу своего народа, кто ощутил в ней расплату за грехи прошлого.
Ни один уголок мира, ни одна нация не свободны от революционных микробов. Методы лечения болезни зависят от правильно поставленного диагноза, задолго до того, как болезнь начала прогрессировать. Подлинные средства излечения должны быть найдены в огромном наследстве неисчерпаемой цивилизации.
Нелегко победить радикальное зло человеческой природы и природы мира, и окончательная победа над злом есть преображение мира… Но отсюда не следует, что мы должны соглашаться на власть зла и на злую власть, что воля наша не должна быть направлена к максимуму правды в жизни.
О деспотизме и тирании
При деспотическом правлении богатство народа принадлежит его повелителям.
Тоталитарная власть неподконтрольна обществу. Судьбы тоталитарных государств удивительно схожи. В финале — всегда полный крах.
Деспотическое правление — это такой порядок вещей, при котором властвующий низок, а подвластный унижен.
Над городом (страной), которым правит один человек, учит Цицерон, нависает постоянная угроза возникновения тирании — с того момента, когда разум изменит царю и он утратит способность искать и находить справедливые решения.
Сосредоточение власти в одних руках и бесправие других рождает деспотизм.
Сенека хранил убеждение, что сосредоточение власти в руках одного человека служит признаком настоящего упадка Римского государства, его возвращения в состояние детства.
Я считаю очень опасным сосредоточение в руках одного человека ничем не ограниченной власти…
Если отдельные люди порознь один за другим порабощаются одним человеком, то, каково бы ни было их число, я вижу здесь только господина и рабов, а никак не народ и его главу.
Слишком большая власть, внезапно обретенная одним из граждан при республике, превращает последнюю в монархию или в кое-что еще похуже. Народу всегда наследует деспот.
Деспотизм бывает уделом выродившихся наций; они его заслуживают и подвергаются ему, не чувствуя его.
Абсолютная деспотическая власть, или управление без установленных постоянных законов, не может ни в какой мере соответствовать целям общества и правительства, для которых люди отказались от свободы естественного состояния и связали себя соответствующими узами, только чтобы сохранить свою жизнь, свободу и имущество и чтобы с помощью установленных законоположений о праве и собственности обеспечить свой мир и покой. Нельзя предположить, чтобы они намеревались, даже если бы они и были в состоянии поступить так, передать какому-либо лицу или нескольким лицам абсолютную деспотическую власть над своими личностями и достоянием и вложить власть в руки должностного лица для того, чтобы тот неограниченно творил произвол в отношении их.
Люди никогда не могут быть в безопасности от тирании, если у них нет средств избежать её до того, пока они не очутятся полностью под её властью; и отсюда следует, что они имеют право не только избавиться от тирании, но и не допустить её.
Ведь когда народ делают несчастным и он оказывается подверженным злоупотреблениям деспотической власти, можно сколько угодно восхвалять его правителей и называть их сынами Юпитера; пусть они будут священными и божественными, снизошедшими с неба или помазанными им; выдавайте их за кого или за что угодно — все равно произойдет то же самое. Народ, с которым все время дурно обращаются и права которого нарушают, будет готов при первом же случае освободиться от лежащего на нем тяжкого бремени. Он будет желать и искать возможности, которая при переменчивости, слабости и случайности человеческих дел редко заставляет себя долго ждать. Тот, кто не видел подобных примеров на своем веку, очевидно, мало жил на свете, и тот, кто не может привести примеров этого при всевозможных видах правления в мире, должно быть, очень мало читал.
Свобода от абсолютной, деспотической власти настолько необходима для сохранения человека и настолько тесно с этим связана, что он не может расстаться с ней, не поплатившись за это своей безопасностью и жизнью. Ибо человек, не обладая властью над собственной жизнью, не может посредством договора или собственного согласия отдать себя в рабство кому-либо или поставить себя под абсолютную, деспотичную власть другого, чтобы тот лишил его жизни, когда ему это будет угодно.
Каким образом владение даже всей землей дает кому-либо верховную деспотическую власть над человеческой личностью? Наиболее правдоподобным объяснением будет такое: тот, кто владеет всем миром, может отказать всем остальным людям в пище и тем самым по своему усмотрению уморить их голодом, если они не признают его верховной власти и не подчинятся его воле.
Преступность любой диктатуры в том, что она жестко сопротивляется нормальной человеческой жизни.
Тирания — это осуществление власти помимо права, на что никто не может иметь права.
Каждый диктатор является врагом свободы и противником закона.
История знает не так уж много форм правления; известные с древности и классифицированные греками, эти формы оказались необычайно живучими. Если мы примем эту классификацию, сущность которой, несмотря на многочисленные вариации, не изменилась за две с половиной тысячи лет от Платона до Канта, то мы сразу же подвергнемся искушению истолковать тоталитаризм как некую современную форму тирании, т.е. как неправовое правление, при котором власть сосредоточена в руках одного человека. Не ограниченный законом произвол власти, творимый в интересах правителя и враждебный интересам управляемых, с одной стороны, и — с другой — страх как общий принцип поведения, а именно страх народа перед правителем и правителя перед народом, традиционно считались родовыми признаками тирании.
Если кто-либо применяет силу без права — как это делает в обществе каждый, кто поступает беззаконно, — то он ставит себя в состояние войны с теми, против кого он её так применяет; а в таком состоянии все прежние узы разрываются, все другие права недействительны и каждый имеет право защищать себя и сопротивляться агрессору.
Множество, которое не сводится к единству, — это смута. Единство, которое не зависит от множества, — это тирания.
Тирания возникает, конечно, не из какого иного строя, как из демократии; иначе говоря, из крайней свободы возникает величайшее и жесточайшее рабство.
Власть произвола наиболее легко устанавливается на руинах свободы, которой злоупотребляют до распущенности.
Крайняя демократия — та же тирания, только разделенная среди многих.
Демократический деспотизм бывает самым нестерпимым: он плодит тиранов.
Франция, какой она была совсем недавно, — это Турция, перенесенная в Европу. Недаром у добрых двух десятков английских писателей мы читаем: «Деспотии, как, например, Франция и Турция…»
Военный деспотизм и военная организация стремятся в конце концов сосредоточиться в руках одного.
Военное правление ведёт к деспотизму.
Тираны всегда проявляют легкое подобие порядочности: они поддерживают законность перед тем, как уничтожить ее.
Тиран медоточив, пока не в полной силе.
Большинство тиранов вышли, собственно говоря, из демагогов, которые приобрели доверие народа тем, что чернили знатных.
Диктатура всегда приходит в обличье спасителя.
В трудные времена люди всегда ждут мессию, спасителя. Образ всемогущего отца настойчиво маячит в воображении тех, кто устал от тягот жизни.
Нация, которая может и должна быть спасена одним-единственным человеком, не заслуживает пощады.
Тиранию строят на иллюзиях о счастливой жизни.
Никогда, ни в одной стране мира, те, кто приходил к власти незаконным путем, растоптав своих предшественников, не строили демократическое государство. Наступала фашистская диктатура, и нигде она долго не продержалась.
Диктатуру устанавливают не затем, чтобы защитить революцию; революцию совершают, чтобы установить диктатуру.
При демократии дураки имеют право голосовать, при диктатуре — править.
Тоталитарная модель — это наиболее агрессивная и враждебная интересам народа форма правления.
Власть (тоталитарная) выступает по отношению к гражданам в роли предателя, провокатора и палача: она не скрывает своего презрения и своей вражды к народу и открыто стремится воспитать рознь и измену в стане своих внутренних врагов. Политика власти становится циничной и бесконечно жестокой, она приобретает характер откровенной порочности, и это заставляет правительство заполнять свои ряды откровенно порочными людьми. Пути коварства и насилия становятся для власти обычными путями, и судьба ее оказывается судьбою самого зла: она делается предметом отвращения и заражает души мечтою о своей погибели. На подозрение, шпионаж и провокацию правосознание граждан отвечает страхом и презрением; оно постепенно привыкает соединять с идеею государственной власти представление о злонамеренности и порочности; административные органы становятся живыми центрами народной ненависти; и распадение государства оказывается у порога.
Она (тоталитарная власть) не ведет своего государства, но влечется за противоестественными доктринами или за партийными вожделениями и страстями; она не творит культуру, но разрушает ее, мобилизуя и поощряя противокультурные силы. Ее изволение утрачивает характер политической мудрости и правоты; ее политика становится разорением страны и опасностью для всех соседей.
Она (тоталитарная власть) старается вовлечь в свои политические преступления как можно больше граждан, поставить всех на колени и сломать им духовный хребет. Рожденная сама из нечестия и бесчестия, она создает новый, невиданный еще режим бесчестия и нечестия и развертывает потрясающие картины нравственного разложения.
Установлению тоталитаризма обычно предшествуют революции, государственные перевороты, мятежи, путчи, узурпация власти и т. д.
Происходит абсолютное отчуждение подавляющего большинства населения от возможности не только формировать власть, но и влиять на власть, контролировать государство. В результате этого государство получает в свое распоряжение практически абсолютную, никем и ничем не ограниченную власть над народом. Это приводит ко всеобщей, тотальной бюрократизации всех процессов и отношений в обществе и жёсткой регламентации их со стороны государства, полностью разрушается гражданское общество.
Развитый тоталитаризм чаще всего устанавливает не только фактическую, но даже формально-юридическую личную зависимость граждан от государства. Тоталитарному государству это необходимо для воссоздания системы, которая позволяла бы принудительно изымать рабочую силу граждан в пользу государства методами прямого внеэкономического принуждения. Для того чтобы обеспечить такую эксплуатацию граждан, государством создается организованная система внутреннего террора власти против собственного народа. Чтобы обеспечить решение этой задачи, власть нагнетает в стране атмосферу всеобщей подозрительности, недоверия, тотальной слежки граждан друг за другом, атмосферу всеобщего доносительства.
В политической системе тоталитарного строя вся полнота высшей власти концентрируется в руках вождя, его ближайшего окружения.
Для тоталитарного режима характерно существование одной безраздельно властвующей политической партии. Благодаря жёсткой системе производственно-территориального принципа функционирования и устройства, эта политическая партия охватывает всю страну, пронизывает при помощи первичных партийных организаций все государственные и общественные структуры, все предприятия, систему образования, здравоохранения, культуру и т. п. Создавая многочисленный партийный бюрократический аппарат и получая тотальный контроль над кадровой политикой, такая политическая партия, сращивается с государством, возвышается над ним, становится выше законов, общества, морали. Это создает идеальную среду для многочисленных злоупотреблений властью и деньгами, для создания системы всеобщей и тотальной коррумпированности.
Характерной особенностью тоталитарного режима является создание культа личности вождя, раздувание этого культа до гипертрофированных размеров, превращение личности вождя в подобие полубога.
Важнейшей характеристикой тоталитарного режима является создание и насаждение особого вида тоталитарного массового сознания. В его основе лежит отождествление типа государственной власти и общества, полное игнорирование индивидуальных прав и свобод личности и сознательное подчинение их интересам различных типов коллектива, стремление объединить всё общество вокруг некой высшей идеи, представить весь народ как некое единое коллективное целое, объединенное единой волей монолитного государства во главе с мудрым вождем и непогрешимой правящей партией, которая обладает монополией на высшую истину «в последней инстанции». Это влечет крайнюю нетерпимость по отношению к любым формам инакомыслия, расправу с любыми носителями такого инакомыслия.
И как доктора говорят, что если есть в нашем теле что-нибудь испорченное, то тотчас же к этому больному месту приливают все дурные соки, так же точно и к государю, как скоро он делается тираном, собирается все дурное — все подонки государства, куча воров и негодяев, не способных ни на что, но корыстолюбивых и алчных, — собираются, чтобы участвовать в добыче, чтобы быть под большим тираном маленькими тиранятами.
Свойство тирана — отталкивать всех, сердце которых гордо и свободно.
Если тиран наказывает кого-то, расправляется с кем-то, то чаще всего виновата не жертва. Часто тираны расправляются с лучшими людьми.
Тоталитарная власть силой навязывает обществу свои взгляды и ценности.
Тотальная власть — это абсолютный контроль за разумом, чувствами и, главное, волей людей.
Если люди позволят государству решать, что им есть и какие лекарства принимать, то тела их вскоре будут в таком же печальном состоянии, что и души живущих под гнетом тирании.
Есть три причины, объясняющих, почему такая относительно большая и сильная группа людей с близкими (тоталитарными) взглядами будет в любом обществе включать не лучших, а худших его представителей. И критерии, по которым она будет формироваться, являются по нашим меркам почти исключительно негативными.
Прежде всего, чем более образованны и интеллигентны люди, тем более разнообразны их взгляды и вкусы и тем труднее ждать от них единодушия по поводу любой конкретной системы ценностей. Следовательно, если мы хотим достичь единообразия взглядов, мы должны вести поиск в тех слоях общества, для которых характерны низкий моральный и интеллектуальный уровень, примитивные, грубые вкусы и инстинкты. Это не означает, что люди в большинстве своём аморальны, просто самую многочисленную ценностно-однородную группу составляют люди, моральный уровень которых невысок. Людей этих объединяет, так сказать, наименьший общий нравственный знаменатель. И если нам нужна по возможности многочисленная группа, достаточно сильная, чтобы навязывать другим свои взгляды и ценности, мы никогда не обратимся к людям с развитым мировоззрением и вкусом. Мы пойдем в первую очередь к людям толпы, людям «массы» — в уничижительном смысле этого слова, — к наименее оригинальным и самостоятельным, которые смогут оказывать любое идеологическое давление просто своим числом.
В обществе, где возобладали тоталитарные тенденции, люди нещепетильные, а, попросту говоря, беспринципные имеют гораздо больше шансов на успех. Тот, кто этого не замечает, еще не понял, какая пропасть отделяет тоталитарное общество от либерального и насколько вся нравственная атмосфера коллективизма несовместима с коренными индивидуалистическими ценностями западной цивилизации.
И здесь в силу вступает второй негативный критерий отбора: ведь проще всего обрести поддержку людей легковерных и послушных, не имеющих собственных убеждений и согласных принять любую готовую систему ценностей, если только ее как следует вколотить им в голову, повторяя одно и то же достаточно часто и достаточно громко. Таким образом, ряды тоталитарной партии будут пополняться людьми с неустойчивыми взглядами и легко возбудимыми эмоциями.
Третий и, быть может, самый важный критерий необходим для любого искусного демагога, стремящегося сплотить свою группу. Человеческая природа такова, что люди гораздо легче приходят к согласию на основе негативной программы — будь то ненависть к врагу или зависть к преуспевающим соседям, чем на основе программы, утверждающей позитивные задачи и ценности. «Мы» и «они», свои и чужие — на этих противопоставлениях, подогреваемых непрекращающейся борьбой с теми, кто не входит в организацию, построено любое групповое сознание, объединяющее людей, готовых к действию. И всякий лидер, ищущий не просто политической поддержки, а безоговорочной преданности масс, сознательно использует это в своих интересах. Образ врага — внутреннего, такого, как «евреи» или «кулаки», или внешнего — является непременным средством в арсенале всякого диктатора.
В Германии и в Австрии евреи воспринимались как представители капитализма, так как традиционная неприязнь широких слоев населения к коммерции сделала эту область доступной для евреев, лишенных возможности выбирать более престижные занятия. История эта стара как мир: представителей чужой расы допускают только к наименее престижным профессиям и за это начинают ненавидеть их еще больше.
Если общество или государство поставлены выше, чем индивид, и имеют свои цели, не зависящие от индивидуальных целей и подчиняющие их себе, тогда настоящими гражданами могут считаться только те, чьи цели совпадают с целями общества. Из этого неизбежно следует, что человека можно уважать лишь как члена группы, т.е. лишь постольку и в той мере, в какой он способствует осуществлению общепризнанных целей. Этим, а не тем, что он человек, определяется его человеческое достоинство.
Стремление организовать жизнь общества по единому плану продиктовано во многом жаждой власти. Более существенно, что для достижения своих целей коллективистам нужна власть — власть одних людей над другими, причем в невиданных доселе масштабах, и от того, сумеют ли они ее достичь, зависит успех всех их начинаний.
Чтобы уменьшить концентрацию абсолютной власти, её необходимо рассредоточить или децентрализовать. И конкурентная экономика является на сегодняшний день единственной системой, позволяющей минимизировать путем децентрализации власть одних людей над другими.
Популярный ныне лозунг, призывающий поставить на место экономической власти власть политическую, означает, что вместо власти, по природе своей ограниченной, мы попадаем под ярмо власти, от которой уже нельзя будет убежать. Хотя экономическая власть и может быть орудием насилия, но это всегда власть частного лица, которая отнюдь не беспредельна и не распространяется на всю жизнь другого человека. Это отличает ее от централизованной политической власти, зависимость от которой мало чем отличается от рабства.
Утверждение «цель оправдывает средства» рассматривается в индивидуалистской этике как отрицание всякой морали вообще. В этике коллективистской оно с необходимостью становится главным моральным принципом. Нет буквально ничего, что не был бы готов совершить последовательный коллективист ради «общего блага», поскольку для него это единственный критерий моральности действий. Коллективистская этика выразила себя наиболее явно в формуле raison d’Etat (государственная необходимость), оправдывающей любые действия их целесообразностью. И значение этой формулы для межгосударственных отношений совершенно такое же, как и для отношений между индивидами. Ибо в коллективистском обществе ни совесть, ни какие-либо другие сдерживающие факторы не ограничивают поступки людей, если эти поступки совершаются для «блага общества» или для достижения цели, поставленной руководством.
Вряд ли многие станут отрицать, что немцы в целом трудолюбивы и дисциплинированны, основательны и энергичны, добросовестны в любом деле, что у них сильно развиты любовь к порядку, чувство долга и привычка повиноваться властям и что они нередко готовы на большие личные жертвы и выказывают незаурядное мужество в случае физической опасности. Все это делает немцев удобным орудием для выполнения любых поставленных властями задач, и именно в таком духе их воспитывало как старое прусское государство, так и новый рейх, в котором доминируют прусские ориентации. При этом считается, что «типичному немцу» не хватает индивидуалистических качеств, таких, как терпимость, уважение к другим людям и их мнениям, независимость ума и готовность отстаивать свое мнение перед вышестоящими (которую сами немцы, сознающие обычно этот недостаток, называют Zivilcourage — гражданское мужество), сострадание к слабым и, наконец, здоровое презрение к власти, порождаемое обычно лишь долгой традицией личной свободы. Считается также, что немцам недостает качеств, может быть, и не столь заметных, но важных с точки зрения взаимодействия людей, живущих в свободном обществе, — доброты, чувства юмора, откровенности, уважения к частной жизни других и веры в их добрые намерения.
Нетерпимость и грубое подавление всякого инакомыслия, полное пренебрежение к жизни и счастью отдельного человека — прямые следствия фундаментальных предпосылок коллективизма. Соглашаясь с этим, сторонники коллективизма в то же время утверждают, что строй этот является более прогрессивным, чем строй, где «эгоистические» интересы индивида препятствуют осуществлению целей общества. Человеку, воспитанному в либеральной традиции, оказывается очень трудно понять, что немецкие философы совершенно искренни, когда они вновь и вновь пытаются доказать, что стремление человека к личному счастью и благополучию является порочным и аморальным и только исполнение долга перед обществом заслуживает уважения.
Там, где существует одна общая высшая цель, не остается места ни для каких этических норм или правил. В известных пределах мы сами испытываем нечто подобное теперь — во время войны. Однако даже война и связанная с ней чрезвычайная опасность рождают в демократических странах лишь очень умеренную версию тоталитаризма: либеральные ценности не забыты, они только отошли на второй план под действием главной заботы. Но когда все общество поставлено на службу нескольким общим целям, тогда неизбежно жестокость становится исполнением долга и такие действия, как расстрел заложников или убийство слабых и больных, начинают рассматриваться лишь с точки зрения их целесообразности. И насильственная высылка десятков тысяч людей превращается в мудрую политическую акцию, одобряемую всеми, кроме тех, кто стал ее жертвой. Или всерьез изучаются предложения о «призыве в армию женщин с целью размножения». Коллективисты всегда видят перед собой великую цель, оправдывающую действия такого рода, ибо никакие права и ценности личности не должны, по их убеждению, служить препятствием в деле служения обществу.
Граждане тоталитарного государства совершают аморальные действия из преданности идеалу. И хотя идеал этот представляется нам отвратительным, тем не менее их действия являются вполне бескорыстными. Этого, однако, нельзя сказать о руководителях такого государства. Чтобы участвовать в управлении тоталитарной системой, недостаточно просто принимать на веру благовидные объяснения неблаговидных действий. Надо самому быть готовым преступать любые нравственные законы, если этого требуют высшие цели. И поскольку цели устанавливает лишь верховный вождь, то всякий функционер, будучи инструментом в его руках, не может иметь нравственных убеждений. Главное, что от него требуется, — это безоговорочная личная преданность вождю, а вслед за этим — полная беспринципность и готовность буквально на все. Функционер не должен иметь собственных сокровенных идеалов или представлений о добре и зле, которые могли бы исказить намерения вождя. Но из этого следует, что высокие должности вряд ли привлекут людей, имеющих моральные убеждения, направлявшие в прошлом поступки европейцев. Ибо что будет наградой за все безнравственные действия, которые придется совершать, за неизбежный риск, за отказ от личной независимости и от многих радостей частной жизни, сопряженные с руководящим постом? Единственная жажда, которую можно таким образом утолить, — это жажда власти как таковой. Можно упиваться тем, что тебе повинуются и что ты — часть огромной и мощной машины, перед которой ничто не устоит.
И если людей, по нашим меркам достойных, не привлекут высокие посты в аппарате тоталитарной власти, это откроет широкие возможности перед людьми жестокими и неразборчивыми в средствах. Будет много работы, про которую станет известно, что она «грязная», но что она необходима для достижения высших целей и её надо выполнять чётко и профессионально, как любую другую. И поскольку такой работы будет много, а люди, ещё имеющие какие-то моральные убеждения, откажутся её выполнять, готовность взяться за такую работу станет пропуском к карьере и власти. В тоталитарном обществе найдётся много дел, требующих жестокости, запугивания, обмана, слежки. Ведь ни гестапо, ни администрация концлагеря, ни Министерство пропаганды, ни СД, ни СС (как и аналогичные службы в Италии или в Советском Союзе) не являются подходящим местом для упражнения в гуманизме. Но в тоталитарном государстве путь к высокому положению ведёт именно через эти организации. Трудно не согласиться с известным американским экономистом, когда после краткого обзора обязанностей властей в коллективистском обществе он приходит к заключению, что «им придётся всё это делать, хотят они этого или не хотят. А вероятность, что у власти при этом окажутся люди, которым противна сама эта власть, приблизительно равна вероятности того, что человек, известный своей добротой, получит место надсмотрщика на плантации».
Закон тоталитарной пирамиды.
Главный подбирает команду по принципу «глупее меня». При отсутствии нормального механизма смены власти новый руководитель может появиться только из этой команды. Он подбирает окружение по тому же принципу. Так происходят отрицательная эволюция и вырождение власти. Чем ничтожнее — тем выше. Эта конструкция переходит из политики в экономику и культуру.
Тоталитарная власть неподконтрольна обществу. Судьбы тоталитарных государств удивительно схожи. В финале — всегда полный крах.
Сколько тиранов было отдано в жертву народной ненависти руками тех, кого они несправедливо возвысили! Ведь люди этой породы считают, что они закрепляют за собой владение неправедно нажитым, выказывая свое презрение и свою ненависть тому, кому они им обязаны, и присоединяясь к негодующей и выносящей приговор толпе.
Согласно Истории, тираны своей смертью редко умирают. Тиранов, как правило, уничтожают свои же.
Тоталитарное государство реально не может быть федеральным, а его федерализм может быть только формальным.
Диктатура наиболее эффективное орудие насилия и принудительного насаждения обязательных для всех идеалов.
Тотальное господство не допускает свободной инициативы в любой области жизни.
Религия добивается повиновения, в то время как философия ставит целью постижение истины. Общеизвестно, что тиранические режимы слишком часто использовали религию для достижения своих целей.
Безоговорочное повиновение предполагает невежество не только в том, кто повинуется, но и в том, кто повелевает: ему незачем размышлять, сомневаться и обсуждать, когда достаточно только приказать.
Открывается путь, за которым необходимо будет очень тщательно наблюдать, не приведет ли он нас к тирании.
Тирания — это желание властвовать, всеобъемлющее и не признающее никаких законов.
Тирания состоит в желании властвовать надо всем и безо всяких ограничений.
Человек и гражданин гибнут в тиране навсегда.
Тираническая власть не согласна с природою человека.
Приверженность к диктатуре (неважно какой: пролетарской, партийной, идеологической, личностной) устраняет вначале политические, а затем и моральные ограничители. Это с неизбежностью ведет к трагедии свободы…
Республика позволяет солдатам быть гражданами, деспотизм делает из них палачей.
Страх — вернейший метод правления при тиранической системе.
Достойно жалости общество, не знающее лучшего защитника, чем палач!
Диктатура — ничем не ограниченная, на насилие опирающаяся власть.
Чтобы управлять людьми, тиран не нуждается ни в искусстве, ни в мудрости: политика, которая сводится к пролитию крови, всегда недальновидна и лишена гибкости. Она учит убивать тех, кто служит помехой нашему честолюбию; поэтому человек, жестокий от природы, следует ей без труда. Это самый гнусный и самый грубый способ удержаться у власти или прийти к ней.
Как бы ни был кичлив тиран, в конце концов он потерпит поражение. Увы, по его вине будут страдать и подданные…
Использовать часть народа, чтобы держать в узде остальной народ, — старый прием деспотов.
Излюбленный жанр тиранов — кровавая трагедия.
Кто не умеет управлять, тот всегда становится узурпатором.
Вырождение следует за всеми деспотическими режимами, основанными на насилии, поскольку насилие неизбежно притягивает нравственно неполноценных людей. Время доказало, что на смену известным тиранам приходят подлецы.
Диктатура, где бы она ни вырастала, пожирает здоровую ткань любого организма. Она внеклассова, всеядна и гибельна для любого строя и системы.
Диктатура неизбежно приводит к беззаконию, произволу, а затем и к катастрофическому положению…
Возможность найти защиту за административным забором позволила терроризму разрастись до огромных размеров во всех тоталитарных странах.
По мере того, как число трупов и изгнанников увеличивалось, учащались и пламенные проявления радости и благодарности императору.
Жалость к палачам становится жестокостью по отношению к жертвам.
Мне ненавистна всякая тирания — и в речах и в поступках.
Противны мне и владычество, и покорность.
Я ненавижу единовластие и привилегии. Все, что не может быть разделено с массами, для меня — табу.
…Человеческое я от природы ненавидит всякую тиранию и насилие.
Тирания — это желание добиться чего-то неподобающими средствами.
…Тирания есть привычка, обращающаяся в потребность.
«Я — все, остальное — ничто» — вот что такое деспотизм…
Подданный, полагающий, будто у него есть права, в глазах деспота — бунтовщик.
У подданных деспота нет родины. Мысль о ней вытесняется корыстью, честолюбием, раболепством.
…Вся сила деспота только в том, что он может лишать жизни.
Если вы дадите мне шесть строчек, написанных рукой самого честного человека, я найду в них что-нибудь, за что его можно будет повесить.
Деспотизм нивелирует людей, подавляет свободное проявление индивидуальных черт характера.
…Деспотизм государя естественно соединяется с рабством женщин.
Деспотизм — вот к чему ведет торжествующая общая воля; а чей деспотизм — одного, нескольких или всех, — это уже несущественно.
Тоталитарная система создала такие условия, что порядочному человеку жить невозможно тяжело.
Умные, свободно мыслящие люди авторитарной системе не нужны, они остаются невостребованными.
Обширные размеры империи — предпосылка для деспотического правления.
Долгие и великие страдания воспитывают в человеке тирана.
Тирания — всегда признак слабости.
Главная причина кровожадности тиранов — это трусость.
Почему тираны так кровожадны? Не потому ли что они заботятся о своей безопасности? Не потому ли, что их трусость видит лучшее средство избавиться от опасности в том, чтобы истребить всех, вплоть до женщин, кто только способен встать против них, кто может нанести им хотя бы малейший ущерб?
Великие деспотии древности подобны великолепным елям, которые вершинами касаются небес, но, имея слабые корни, опрокидываются первым же ураганом.
Тираны во главе семьи и во главе государства различаются объемом своих владений и числом рабов.
Необходимость — отговорка тиранов и предмет веры рабов.
Власть деспота одинаково нехороша как для поработителей, так и для порабощенных, — для них самих, их детей, внуков и правнуков.
Когда дикарям хочется завладеть плодами, они срубают дерево. Такова сущность деспотического правительства.
Во всех деспотических государствах, заявляет он (Ш.Монтескьё), не существует законов. В них нет также и учреждений для охранения этих законов. Неограниченный монарх, как правило, передоверяет свою власть льстецам и негодяям, которые думают не о благе отечества, а о своём личном обогащении. Что же касается самого деспота, то он настолько привыкает к угодничеству, лести и невежеству, что теряет все благородные черты и превращается в низкое, аморальное существо, движимое животными страстями.
Тиранами не рождаются, тиранами становятся. И огромную долю вины за это несет ближайшее окружение, своим подобострастием калечащее их психику.
Господство личности — симптом ее слабости, социальное порождение невежества, страха и эгоизма.
На вопрос, почему он остаётся тираном, Периандр ответил: «Потому что опасно и отречение, опасно и низложение».
Тираны редко бывают свободны: цели и средства их тирании порабощают их самих.
Личность, возведенная в культ, всегда «обречена» на ошибки. Стоя на вершине власти, ее некому поправить — она вне критики.
Беда всех диктаторов — им говорят то, что они хотят услышать…
Утверждение о том, что тот или иной диктатор пришел к власти вопреки воле общества или был навязан ему извне, составляет одну из самых серьезных ошибок в оценке диктатур. В действительности, как показывает история, каждый диктатор выдвигал на первый план уже существующие идеи государства. Он лишь присваивал определенную идею и подавлял все остальные идеи, не связанные с достижением власти.
Когда появляется тиран, он вырастает как ставленник народа.
Настоящий тиран начинается всегда с того, что порабощает общественное мнение.
Каждая форма авторитарно-тоталитарного правления опирается на иррационализм, внедренный в сознание народных масс.
В основе власти всех диктаторов лежала социальная безответственность народных масс.
Каждый живший тиран верил в свободу — лично для себя.
Диктаторы и тираны, отрицая свободу для других, для себя очень любят свободу и всегда утверждают ее для тех, которые идут за ними и с ними связаны.
По Аристотелю, деспотическим государством является такое государство, в котором все — рабы и лишь один человек свободен.
Стать деспотом легко. Народ редко предвидит бедствия, которые несет за собой окрепшая тирания.
Как говорит знаменитый президент Монтескьё, в деспотических государствах очень часто убивают тиранов, не уничтожая самой тирании.
Для того чтобы повелевать рабами, деспот сам вынужден подчиняться военщине, всегда беспокойной и надменной. Этого не случается, если государь создал в стране сильное судейское сословие. […] Судейское сословие является, таким образом, необходимой поддержкой для монархов. Это — щит, защищающий как народ, так и государя: одного — от жестокостей тирании, другого — от ужасов восстания.
Всякое правительство, как это показывает история, всегда будет стремиться к деспотизму.
Самая сущность деспотизма в том, что он развращает и принижает души. В государствах, где власть карать и награждать принадлежит только закону, где повинуются только ему, добродетельный человек, всегда чувствующий себя под его защитой, усваивает ту смелость и твердость души, которая неизбежно ослабевает в странах деспотических, где жизнь, имущество и свобода зависят от прихоти и произвола одного человека.
Все преступно при преступном государе, как говорит Светоний.
Когда низость проникла в нравы страны, то нет такого преступления, которое не вызвало бы похвал.
Великий гражданин, являющийся предметом уважения везде, где есть граждане, прослывет лишь безумным в государстве деспотическом.
Могущество подобных (деспотических) государств, как бы оно ни было велико, всегда призрачно; это колосс Навуходоносора: ноги его из глины. Такие державы похожи на величественную ель; вершина ее касается небес, животные равнин и воздуха ищут убежища в ее тени; но имея слишком слабые корни, она опрокидывается первым ураганом. Жизнь этих государств недолговечна, если только они не окружены народами бездеятельными и подчиненными власти произвола. […]
Словом, народы, стонущие под игом неограниченной власти, могут иметь лишь кратковременные успехи, только вспышки славы: рано или поздно они подпадут под власть народа свободного и предприимчивого. Но если даже предположить, что они будут избавлены от этой опасности в силу исключительных обстоятельств и положения, то достаточно уже плохого управления, для того чтобы их страны разрушить, обезлюдить и превратить в пустыню. Летаргическая вялость, постоянно охватывающая все члены такого народа, приводит к этому результату.
В государствах деспотических интерес личный никогда не связан с интересом общественным; потому, что там среди всех других качеств уважают низость, вознаграждают посредственность; ей поручают почти всегда дело государственного управления, от которого устраняют людей умных.
Люди в этих странах (деспотических) бывают порочными не в силу врожденной испорченности, а потому, что преступление здесь награждается, а добродетель наказывается. Чего, наконец, ожидать от народа, в котором добродетельными можно назвать лишь людей, готовых сделаться ими при иной форме правления, где никто не одушевлен сильной любовью к общественному благу и потому никто не может быть истинно добродетельным.
При деспотическом правлении богатство народа принадлежит его повелителям.
Тираны редко нуждаются в предлоге.
Диктатор нуждается во враге.
Первой задачей тирана будет постоянно вовлекать граждан в какие-то войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе. […] А если он заподозрит кого-нибудь в вольных мыслях и в отрицании его правления, то таких людей он уничтожит под предлогом, будто они предались неприятелю.
Карающая власть щадит воронов, но обрушивается на голубей.
Никакая ненависть, никакое отвращение не будут чрезмерны по отношению к людям, которые являются виновниками стольких зол и повсеместно эксплуатируют других.
Я поверю в право одного человека деспотично править нацией, когда найду в мире человека, рожденного в сапогах со шпорами, а нацию — с седлом на спине.
В деспотических государствах… задача воспитания сводится к тому, чтобы вселить в сердца страх, а умам сообщить познание некоторых самых простых правил религии.
История очень мало знает таких самовластных вождей народов, которые были бы благодетелями.
Когда смиренные поначалу христиане захватили власть, они заговорили иначе, и их царство, якобы не от мира сего, стало самым жестоким деспотизмом на земле.
Христианство, как и магометанство, озабочены только благополучием будущей жизни и приносят ему в жертву жизнь земную, и по мере того, как религия подавляет в нас стремление к обеспечению земного благополучия, деспотизм, повсюду распространенный, угнетает нас все более и более.
Меня очень беспокоит, как бы власть не захватили темные силы, которые знают одно насилие и больше ничего.
Никому еще не удавалось создать рай на Земле. Но подобие ада уже знакомо людям.
Все политические силы, основанные на примате силы, крайне недолговечны.
Положение вождя остается гарантированным от хаотических дворцовых переворотов, отнюдь не благодаря его собственным суперталантам, относительно которых у людей из его непосредственного окружения часто нет никаких иллюзий, а благодаря искренней и прочувствованной убежденности этих людей, что без него все может сразу погибнуть.
Тоталитарные вожди неизменно стараются предстать перед внешним миром в более умеренном образе, а их реальная роль — вести движение вперед любой ценой и пользоваться любыми методами, увеличивающими скорость этого движения, — остается тщательно скрытой.
Подтверждение тому, что тоталитарные правления стремятся к глобальному завоеванию и подчинению всех народов земли своему господству, можно в избытке найти в нацистской и большевистской литературе.
Нацисты действовали так, как будто мир уже был захвачен евреями и требовался контрзаговор в целях своей защиты.
Всякий деспотизм в значительной мере опирается на секретные службы и больше боится собственного народа, чем народов других стран.
Неприкосновенное пространство вокруг каждого, огражденное законами, есть жизненное пространство свободы. […]
Тоталитарный режим не только урезает права или отменяет основные свободы, но и, насколько позволяет судить о нем наше ограниченное знание, вытравляет из людских сердец любовь к свободе.
В тоталитарном обществе давление происходит сверху вниз, а не снизу вверх.
Деспотизм правит подданными не для того, чтобы сделать их счастливыми, но разоряет их, чтобы ими править.
Деспот — тот, кто ставит себя выше самих законов.
В обычном смысле слова, тиран — это король, который правит с помощью насилия, не считаясь со справедливостью и законами. В точном смысле слова тиран — это частное лицо, которое присваивает себе королевскую власть, не имея на то права.
Дурная сила всегда связана с отрицанием свободы другого. Насильник любит свободу для себя, но отрицает ее для другого. Сторонники деспотических режимов все любят свободу для себя, они позволяют себе слишком большую свободу движения, ее следовало бы ограничить.
Именно в момент поражения становится видимой внутренняя слабость тоталитарной пропаганды. Лишенные поддержки движения его члены сразу же перестают верить в догмы, за которые еще вчера они готовы были принести в жертву свою жизнь.
Еще для Монтескьё главным доказательством того, что тирания — плохая форма правления, была ее предрасположенность к разрушению изнутри, к самопроизвольному упадку.
Тоталитарное господство, подобно тирании, несет в себе семена собственного уничтожения.
Для диктаторов в какой-то момент нет других решений кроме плохих.
Тоталитарная диктатура это не только сталинизм. Это явление может возникнуть где угодно, как возникло оно в Германии, Испании, некоторых латиноамериканских республиках: вначале всеобщий подъем, ожидание великих перемен, затем постепенно приходит ощущение обмана и начинается борьба за власть, в которой решающим аргументом становился карательный аппарат. Священные заповеди постепенно превращались в фарс, но толпа как в ослеплении повторяла их снова и снова, не замечая, что от священных символов осталась одна оболочка.
Сила тоталитарной пропаганды заключается в ее способности отсекать массы от реального мира.
Главный недостаток тоталитарной пропаганды заключается в том, что она не может полностью удовлетворить тягу масс к совершенно непротиворечивому, постижимому и предсказуемому миру без серьезного конфликта со здравым смыслом.
Как только мир начинает восприниматься сквозь призму ложной идеи, картина реальности неизбежно искажается.
Дорога Германии в нацистский ад была вымощена благими намерениями.
Самая жестокая тирания — та, которая выступает под сенью законности и под флагом справедливости.
Единственное достоинство диктатуры: не нужно часами сидеть у приемника, чтобы узнать результаты выборов.
Мы не можем ожидать, что от деспотизма к свободе нас перенесут на перине.
Всякий народ, стонущий под игом самовластия, вправе сбросить его.
Тиран умирает, и его власть кончается; мученик умирает, и его власть начинается.
Тиран стремится к вечной жизни, его помыслы направлены к этому, но в отличие от людей, которых можно обмануть, природу не обманешь.
Человеческая природа будет постоянно возмущаться против деспотического правления.
Идея, в борьбе за которую и смерть красна, — это идея борьбы с деспотизмом на родине или в изгнании.
Применение насилия оправдано только при тирании, которая исключает возможность ненасильственных реформ, и должно иметь единственную цель — создание ситуации, позволяющей проводить ненасильственные реформы.
Тайная гордость живет в сердце каждого человека, который восстает против тирании. Вы можете приказывать человеку, командовать им, но Вы не можете заставить его уважать Вас.
Сопротивление тиранам есть послушание Богу.
Во всем мире тоталитаризм преодолевался через парламентаризм.
Никакой тоталитарный режим не воспитывает в людях самостоятельный характер и способность к самоуправлению. Именно поэтому революции нередко завершаются сначала левым, а потом правым деспотизмом.
О национализме, фашизме и фанатизме
Национализм всегда ведет к войне.
Фашизм — это вампир, присосавшийся к телу живого существа, получившее свободу влечение к убийству.
Национализм — детская болезнь. Это корь человечества.
Что такое национализм? Неблагородный и доведенный до абсурда патриотизм, находящийся в таком же отношении к благородному и здоровому чувству любви к родине, как бредовая идея к нормальному убеждению.
Национализм — это идеология, в которой нация занимает высшую точку иерархии политических идей.
Патриотизм — это любовь к своему, национализм — ненависть к чужому.
Национальная ненависть — это нечто особенное. Она всегда сильней и неистовей там, где самый низкий уровень культуры.
Национальная вражда одной из причин имеет низкую культуру. Люди высокой культуры не враждебны к чужой национальности, к чужому мнению и не агрессивны.
Национализм… есть злое, эгоистическое самоутверждение и презрение и даже ненависть к другим народам.
Национализм гораздо более связан с ненавистью к чужому, чем с любовью к своему.
Из предубеждения против чужой страны, усугубленного национальной гордостью, мы забываем, что разум живет под любыми широтами и что мудрые мысли встречаются всюду, где есть люди. Нам не хочется, чтобы к нам относились так же, как мы сами относимся к тем, кого почитаем варварами; так вот, наше варварство проявляется в недоверии к тому, что другие народы умеют рассуждать не хуже, чем мы.
Национализм, в сущности, выражал порочное толкование государства как института нации и отождествлял идею гражданина с национальной принадлежностью.
Самый дешевый сорт гордости — это национальная гордость. Она обнаруживает, что одержимый ею страдает отсутствием индивидуальных качеств, которыми он мог бы гордиться, — иначе ему незачем было бы хвататься за то, что он разделяет со столькими миллионами.
Кто обладает значительным личным превосходством, тот, напротив, самым ясным образом уразумеет недостатки своей нации, имея их постоянно перед глазами. Но всякий жалкий простофиля, не имеющий ничего в мире, чем бы он мог гордиться, хватается за последний ресурс гордости — за нацию, к которой он принадлежит: он успокаивается на этом и благодарно готов вкривь и вкось защищать все недостатки и глупости, которые ей свойственны.
Из всех бахвалов самый глупый тот, кто кичится своей национальностью.
…Голодное самолюбие и самочувствие внушает национальному сознанию, творящему идеологию страны, необычайную самоуверенность и самодовольство. Здоровая потребность в самоуважении, не находя себе правильного удовлетворения, вызывает непреодолимую склонность к самореализации, к выделению в национальном характере одних светлых черт и вслед за тем к превознесению национальных недостатков. Сознание обнаруживает сентиментальную нежность к своему обиженному самочувствию и умиленно вознаграждает его фимиамом преклонения. Слагается учение о «высшем из народов», о народе мессии, избранном вожде; выдвигается идеология самовосхваления, опьяняющая умы и обессиливающая волю; появляются идеологи национальных недугов, доказывающие моральное преимущество духовной отсталости и темноты, идеологи, усматривающие в незрелости и уродливости публичного правосознания ключ к разгадке социальной проблемы. Возникает слепой и пагубный национализм, проповедующий презрение к иноземцам, усыпляющий народную совесть и разлагающий корни истинного патриотизма. Предметное самосознание смолкает, и идеологи оказываются слепыми вождями слепых.
Национальное высокомерие оборачивается на деле унижением собственной нации, а не чужой. Национальная закомплексованность — это обидчивость раба.
Человек, кругозор которого ограничивается понятием национальности, охотно поддерживает свой народ даже тогда, когда тот посягает на права других народов, например, нарушает их право на независимое существование.
Одним из соблазнов национализма является стремление оправдывать свой народ во всем и всегда, преувеличивая его достоинства и сваливая всю ответственность за совершенное им на иные «вечно-злые» и «предательски-враждебные» силы.
Когда национализм приходит в политическую жизнь, я думаю, он становится абсолютным злом.
Национализм всегда ведет к войне.
Каждая нация считает себя выше других наций. Это порождает патриотизм и… войны.
…Ненависть к целому народу есть грех, есть человекоубийство и ненавидящий должен нести ответственность.
Хочу повторить изречение, не мне принадлежащее: «Я слишком люблю мою страну, чтобы быть националистом». И я уверен, что ни Франция, ни Италия не только не потеряют, но напротив, многое приобретут, открывшись для более широкого сообщества. А пока мы еще далеки от желанной цели, и Европу по-прежнему терзают распри. Вот отчего мне было бы ныне стыдно, если бы кто-нибудь счел, что французский писатель способен стать врагом какой-нибудь одной нации. Я ненавижу только палачей.
Национализм — это жажда власти, приправленная самообманом. Каждый националист способен на самую вопиющую бесчестность, но в то же время он непоколебимо уверен в собственной правоте.
Национализм… неотделим от стремления к власти. Каждый националист неизменно стремится достичь все большей власти и большего престижа, но не для себя, а для нации…, в которой он решил растворить собственную индивидуальность.
Националисты не могут быть довольны до тех пор, пока не найдут кого-нибудь, кто их обидит.
Национализм — страшная идеология, пещерная идеология. Национализм всегда ищет врагов и находит их.
Беда, когда национализм становится агрессивным.
Мы — за демократический плюрализм, но не за потворство фашизму. Иного имени нет для пропаганды ненависти к другим народам.
Фашизм — это идеология и практика, утверждающие превосходство и исключительность определенной нации или расы и направленные на разжигание национальной нетерпимости, обоснование дискриминации в отношении представителей иных народов; отрицание демократии, установление культа вождя; применение насилия и террора для подавления политических противников и любых форм инакомыслия; оправдания войны как средства решения межгосударственных проблем.
Фашизм — это и еще такое состояние общества, когда вся грязь поднимается и выплывает на поверхность, когда все мерзкое, что есть в человеке, вырывается наружу, приводя в трепет и содрогание сердца людей.
Демократия — это система, создающая экономические, политические и культурные условия для полного развития индивида. Фашизм — как бы он себя не называл — это система, заставляющая индивида подчиняться внешним целям и ослабляющая развитие его подлинной индивидуальности.
Фашистские идеи, как и прочие уродства, проистекают из истощенности нации, потерянности и униженности народа.
В стране, где издеваются над патриотизмом, рано или поздно получат ростки фашизма, так и получилось.
Фашизм — это вампир, присосавшийся к телу живого существа, получившее свободу влечение к убийству.
Лицензия на уничтожение предполагает, что и ты сам можешь быть уничтожен.
…Фашизм родился от жадности и тупости одних, от коварства и трусости других.
Сколько бы мы не порицали и не отрицали фашизм, если мы создаем все предпосылки для его возникновения, то он возникнет.
Фашизм — идеология, которая выше всего ставит государственность и жесткую дисциплину, всеобщий порядок. Фашизм — идеология вождистская. Фашизм предполагает, что государство формирует нацию, перемалывает человеческий материал в целях общенациональной консолидации вокруг воли вождя.
Фашизм порождается не столько экономическими и политическими обстоятельствами, сколько самой структурой характера масс, подготовленной для принятия идеи Вождя. Основными проявлениями такой психологии являются откровенный национализм и шовинизм, поиск виновного в своих собственных бедах не в самих себе, а в других.
Но они немного успеют, ибо их безумие обнаружится пред всеми.
Психологические структуры характера масс имеют сходные черты при всех тоталитарных системах. Это прежде всего нежелание и неумение брать на себя ответственность за свою жизнь, проявлять инициативу, уважать личность и мнение другого человека…
Вообще говоря, теперь ясно, что фашизм — это не дело рук какого-нибудь Гитлера или Муссолини, а выражение иррациональной структуры массового человека.
Фашизм в Германии объяснялся не политикой отдельных вождей, а широкими народными настроениями. Политик способен корректировать ситуацию, но в весьма ограниченных пределах, и естественно, не меняя сути.
Термин «фашизм» не более оскорбителен, чем термин «капитализм». Это понятие означает определенный тип массового руководства и массового влияния: авторитарную, однопартийную, а следовательно, и тоталитарную систему, в которой интересы власти преобладают над объективными интересами, а факты искажаются в угоду политическим интересам. Поэтому можно утверждать, что существуют «фашисты-евреи» и «фашисты-демократы».
Следует признать обоснованность формулы: «Человеку нужны руководство и дисциплина», «авторитет и порядок», если учесть существование антисоциальной структуры личности. Фашистская идеология имела самые лучшие намерения. Те, кто не признавал субъективную честность фашизма, не могли понять его привлекательности для масс.
И никто не задумался над вопросом, почему широкие слои населения, оказавшиеся в крайней нищете, пришли к национализму.
За годы «тяжёлых времён» в обществе накапливаются раздражение и агрессия, которые потом находят выход в варварских актах геноцида.
Немецкий фашизм, с присущей ему политической беспринципностью, обещал всем все.
Для того чтобы занять высшее общественное положение в условиях социального хаоса, необходимо лишь обладать достаточной хитростью, невротическим честолюбием, волей к власти и грубостью. На протяжении последних двадцати пяти лет мы наблюдали, как посредственный журналист доводил до звероподобного состояния пятьдесят миллионов здоровых итальянцев и в конечном счете ввергал их в бездну страдания. Двадцать пять лет волнений по пустякам, кровопролития и грома пушек закончились бесславно. Всех охватило чувство разочарования. «Все оказалось бесполезным». Что осталось после этого бурного потрясения, заставившего мир затаить дыхание и вырвавшего многие народы из привычного уклада жизни? Ничего — ни одной стоящей мысли, ни одного полезного института. Даже доброй памяти не осталось после него. Эти факты убедительно свидетельствуют о том, что социальный иррационализм время от времени приводит нашу жизнь к краю бездны.
Позорно, что горстка прусских проходимцев и извращенных невротиков, выступающих в роли «фюреров», способна использовать в своих целях социальную беспомощность сотен миллионов трудолюбивых, честных мужчин и женщин. Позор усугубляется тем, что те же миллионы мужчин и женщин непреднамеренно и простодушно позволили этим политическим мошенникам обмануть себя (так обстояло дело не только в Германии, но и в других странах).
Откажись от сдерживаний и стань свободным человеком! Человеком ли? Быть человеком значит обязательно воздвигать барьеры. Гитлер и его последователи отказались от сдерживаний, отсюда их скорость, их сюрпризы и невероятные успехи. Это полное отсутствие сдерживаний, угрызнений совести и лояльности. Человек неандерталец, с треском пробивший тонкий слой гуманизма.
Фашистская ментальность — это ментальность «маленького человека», порабощенного, стремящегося к власти и в то же время протестующего. Не случайно, что все фашистские диктаторы происходят из реакционной среды «маленьких людей».
В Германии нацизм проложил себе путь к победе с помощью элемента, известного как «зыбучие пески». Массы аполитичных людей, разоренные войной и инфляцией, потеряли все. Маленькие люди, у которых не осталось никакой надежды. Люди, которым терять нечего, а приобретут они все, что награбят.
Широкие и тщательные исследования характера подавленного «маленького человека», а также близкое знакомство с его закулисной жизнью совершенно необходимы для понимания сил, на которые опирается фашизм.
…Фашизм — типичная доктрина массового человека.
Когда фашизм пришел к власти, люди в большинстве своем не были к этому готовы. Ни теоретически, ни практически. Они были не в состоянии поверить, что человек может проявить такую предрасположенность к злу, такую жажду власти, пренебрежение к правам слабых — и такое стремление к подчинению. Лишь немногие слышали клокотание вулкана перед извержением.
Невозможно победить фашизм, подражая ему и подавляя его с помощью его собственных методов, и при этом самому не стать фашистом. Путь фашизма — это путь автомата, смерти, ригидности и безысходности. Путь жизни принципиально отличается от фашистского пути; он труднее, опаснее, честнее и оптимистичнее.
Когда Гитлер пришел к власти, наиболее образованную часть немецкого общества объявили балластом.
Нацизм представляет собой наиболее искусную и самую последовательную в истории человечества попытку извлечь политическую выгоду из заложенного в человеке зла. Во всех странах существуют люди, которые находят наслаждение в пытках и получают удовольствие от жестокости, которые готовы совершить любой звериный поступок. Эти люди до последнего времени придерживались границ дозволенного благодаря силам порядка, благодаря страху перед наказанием, выносимым гражданским судом или уголовным кодексом; таким образом им препятствовали дать волю своим инстинктам. Сейчас их выманило из притонов новое евангелие силы, стремление к власти и распутству. Их соблазняют наградами, продвижением по службе и возможностью удовлетворить любое свое специфическое вожделение.
Таким образом, в человеке поднимается что-то вроде скрытого мира всех его преступных инстинктов. Гангстеры, лица с дурной репутацией и преступники легко узнают друг друга. Сегодня существует Интернационал преступного мира, причем все они замешаны в политике. Возможно, это только начало чудовищного развития. К чему оно может привести, какую угрозу представляет цивилизованному миру, никто не в состоянии предсказать.
Нацизм так опасен еще и потому, что он обращается не только к тем, кому он предоставляет шанс добиться потрясающего успеха в обществе — людям, лишенным корней, безработным, неимущим, неудачникам, завистникам и недовольным, закономерно пришедшим к потере морали и приличий. Нацизм также обращается и к тем, кто хочет безопасности любой ценой, кто тревожится за достигнутое положение в обществе, кто боится еще раз оказаться ввергнутым в нужду и социальный упадок, потеряв работу. Мир полон людей, принадлежащих всем слоям общества, которые готовы заплатить любую цену за то, чтобы сохранить свое положение в обществе, предоставляющее им богатство и изобилие. Нацизм, верный книге своего лидера, апеллирует к низшим инстинктам человека.
Он (Гитлер) создает новый порядок, в котором самые низкие инстинкты будут выступать в роли цемента, скрепляющего общество, будут его связующим элементом. Неужели подобное выдержит испытание временем?
Гитлер отдался силам, которые влекут его за собой. Силам мрачного и разрушительного насилия.
Нацистская пропаганда внушала людям, что любое сомнение в правильности политики фюрера равносильно предательству Германии.
Именно нацизм вскрыл истинный характер Левиафана.
Чего стоит фашист, если он не ополчается на свободу?
Когда кто-то другой берет слово, фашист воспринимает это как наглое вмешательство.
Нацизму враг всегда нужен. Он не может существовать в условиях, когда нет внешнего и внутреннего врага.
У нацизма не другой цели кроме как власть и господство.
Розенберг называет нацистское движение «революцией инстинкта». Лучше охарактеризовать это движение невозможно. Инстинкт сделался революционным, а запреты цивилизации были отодвинуты в сторону. Первобытный инстинкт животного человека, пробив толщу цивилизации, проник в сознание человека. Облагораживание жизни души, достижения тысячелетнего развития человеческой расы — все было сведено на нет.
Когда все жертвы отправлены на тот свет и счет их закрыт, палачи остаются в обезлюдевших замках наедине друг с другом. И кое-чего им еще недостает.…Нужно сделать еще что-то; и вот палачи начинают угрожающе присматриваться друг к другу…
Гитлер говорил: «Я многому научился у марксистов. И я признаю это без колебаний. Но я не учился их занудному обществоведению, историческому материализму и всякой там „предельной полезности“. Я учился их методам».
Гитлер был слабой копией Сталина.
В принципе, социализм имел ту же основу, что и нацизм.
Фашизм в Германии установился не сразу, а понадобилось лет десять — пятнадцать.
Нет ничего поразительнее того факта, что национал-социализму долгое время не придавали серьезного значения — как в самой Германии, так и за ее пределами.
К власти пришли люди, упивающиеся властью и стремящиеся увековечить то состояние, которое годится на мгновение. Правильные идеи доводятся фанатиками до самоуничтожения. То, что вначале обещало величие, заканчивается трагедией или фарсом.
Именно гуманизм открывает для цинизма путь к власти. Цинизм обеспечивает благовидные предлоги для вынужденной капитуляции перед силой.
Представляется более целесообразным использовать все силы для борьбы с фашистской реакцией, когда находишься у власти, чем собираться с духом начать борьбу, когда потерял власть.
Когда нацисты пришли за коммунистами, я молчал — я не был коммунистом. Когда они пришли за социал-демократами, я молчал — я не был социал-демократом. Когда они пришли за профсоюзными активистами, я молчал — я не был членом профсоюза. Когда они пришли за мной — уже некому было заступиться за меня.
К.Ясперс писал, что национал-социализм лишил людей правовой гарантии в собственном государстве, и считал, что тоталитаризм не может быть преодолен изнутри, так как индивид ничего не может поделать перед реальной грубой силой. Поэтому свободные государства не должны занимать позиции невмешательства во внутренние дела тоталитарных государств.
Вы всегда сможете различать немцев по тому, как они называют 8 мая: днем поражения или днем освобождения.
Нацистская идеология вкупе с милитаризацией это взращивание инструмента новой третьей мировой войны.
Я не верю в доброе сердце людей, которые плачут над палачами, эти мнимые добряки готовят смерть миллионам невинных.
Действительно, нет ничего чудовищнее вооруженной несправедливости.
Известно, что особи саморазлагающейся популяции живут в состоянии психологического экстремизма.
Неразумный человек способен увлечься любым учением.
Когда человеком владеет одна мысль, он находит ее во всем.
Чем более невежествен человек, тем больше можно от него ожидать фанатизма, так как если у человека нет широкого кругозора, то многие истины для него остаются закрытыми. Его путеводителем становится догма.
Невежи, уверовавшие, что они обладают истиной, становятся фанатиками.
Друг мой, храни вас Бог от односторонности: с нею всюду человек произведет зло: в литературе, на службе, в семье, в свете, словом — везде. Односторонний человек ни в чем не может найти середины. Односторонний человек… может быть только фанатиком.
Фанатизм, то есть предельная форма нетерпимости, есть утеря внутренней свободы. Фанатика порабощает идея, в которую он верит, она суживает его сознание, вытесняет очень важные человеческие состояния; он перестает внутренне владеть собой. Фанатик не может установить никакой связи между идеей, которой он одержим, и свободой.
Тот, кто не будет рассуждать — фанатик, тот, кто не может рассуждать — глупец, а тот, кто не отваживается — раб.
Крайняя форма нетерпимости есть фанатизм.
Зверство всегда имеет элемент комического; но иногда бывает, что звериную, атакующую, регрессивную силу нельзя победить враз и в лоб, как нельзя победить землетрясение, если не переждать его.
Фанатизм никогда не спит; он никогда не может насытиться; его никогда не останавливает человеколюбие, потому что подавлять человеколюбие он считает своей заслугой; его никогда не останавливает совесть, потому что он заставляет ее служить себе.
Во всяком гуманизме есть элемент слабости, который связан с его презрением к фанатизму, с его терпимостью, с его любовью к сомнению, иными словами — с его природной добротой, и может при случае оказаться роковым. Сегодня нужен гуманизм воинствующий, гуманизм, который открыл бы в себе мужество и проникся сознанием того, что принцип свободы, терпимости и сомнения не должен допустить, чтобы его эксплуатировал и топтал фанатизм, у которого нет ни стыда, ни сомнений.
Невозможно разубедить человека в чем-то доводами разума, если его убеждение не было основано на разуме.
Разум фанатика подобен глазному зрачку: чем ярче свет, изливаемый на него, тем больше он суживается.
Я не фанатик, у меня нет сужения сознания.
Фанатизм во имя порядка готов внести анархию.
На какие только жестокости не толкает нас варварская и фанатическая привязанность к своим взглядам!
Избегайте фанатиков всякого рода, если не желаете приносить в жертву свои мнения, свое спокойствие, а быть может, и свою безопасность.
История фанатизма написана одними слезами и кровью; каждая страница написана ими и высушена на огне костров.
Фанатики в политике — это люди, которым не хватает кругозора, чтобы понять недолговечность той жёсткой и жестокой социальной конструкции, которую они мучительно для всех строят.
Иные разрушают ради разрушения, ничего не создавая нового, другие разрушают, чтобы созидать лучшее, фанатики разрушают, чтобы создавать худшее.
Фанатики готовы уничтожить мир, чтобы спасти его от того, чего они не понимают.
Чем дальше шествует вперед разум, тем сильнее скрежещет зубами фанатизм.
В смутные времена встречаются искренние, но одураченные люди, которых легко вводят в заблуждение.
Самое непростительное в фанатике — это его искренность.
Если человек готов за идею умирать, это вовсе не значит, что эта идея правильная.
Мы терпеть не можем фанатиков, которые проповедуют презрение ко всему, что мы ревниво превозносим, а сами превозносят то, что еще больше достойно презрения.
Все без исключения религии были проникнуты фанатизмом и утоляли его жажду потоками человеческой крови.
Для большинства религиозный спор только предлог для борьбы за власть.
…Ни один суд не бывает жесток так, как простые люди по отношению к тем, кого они подозревают в ереси.
Нетерпимость, особенно религиозный фанатизм, уходящий корнями в невежество и жажду превосходства, является главной причиной зла и насилия в мировой истории.
Величайшие распри производят меньше преступлений, чем религиозный фанатизм.
Чем больше разума в человеке, тем больше найдете вы в нем честности. Наоборот, там, где фанатизм и суеверие, — царят запальчивость и страсти.
Мысль без морали — недомыслие; мораль без мысли — фанатизм.
Для фанатика идея дороже человеческих жизней.
С фанатической идеи, поставленной выше ценности жизни человека, могут начаться преступления и зверства.
Фанатик — это всегда опасно.
Фанатики представляют из себя жестокую боевую силу и обычно не идут ни на какие компромиссы.
Сегодня мы стоим перед лицом фанатиков. А с фанатиками говорить трудно. Они не признают фактов. Их движущая сила — слепая вера.
Фанатизм не имеет ничего общего с логикой и размышлением. Это предмет веры. Разубеждать в чём-то фанатика даже с очевидными фактами в руках — абсолютно бесполезное занятие.
У слепой веры злые глаза.
Честные сомнения все же лучше слепой веры.
Кто любит и ненавидит слепо, что бы то ни было, тот никогда не сделается мыслящим и полезным человеком в высшем и лучшем смысле этого слова.
От фанатизма до варварства — один только шаг.
Психология фанатизма, фанатической и исключительной приверженности какой-либо идее, религиозной, национальной или политико-социальной, неизбежно ведет к войне.
После того как я видел какие жестокие преступления совершают уверенные в своей правоте фанатики, я не могу прощать фанатизм.
…Если у власти фанатики, притеснениям нет предела.
Фанатики, дорвавшиеся до власти, доведут страну до полного истощения.
Насмешка так же убивает фанатизм, как масло гасит огонь.
Фанатизм нужно усыпить, чтобы можно было вырвать его с корнем.
Опасно реакционное соединение национализма и религиозного фанатизма. Это ограниченность, отчужденность, конфликты, трагедия.
Судьба всякого фанатизма в том, что он обращается против самого себя.
О власти и правителях
На земле нет такой власти, как бы уважаема она ни была и каким бы священным правом ни обладала, которой можно было бы позволить действовать без всякого контроля или повелевать, не встречая никакого сопротивления.
Единственное правительство, которое я признаю… — это сила, устанавливающая справедливость.
Воля народа — единственная легитимная основа любого правительства, и защита ее свободного выражения должна быть нашей первой целью.
Первая аксиома власти гласит, что государственная власть не может принадлежать никому помимо правового полномочия.
Ни один человек не начинает заниматься делом, которое он не изучил, тем не менее каждый считает себя вправе заниматься самым тяжелым делом из всех — управлять страной.
Путем голосования можно стать правителем, но не сапожником.
Власть есть прежде всего обязанности, а не права.
Правительство — выдумка человеческой мудрости для обеспечения человеческих потребностей.
Никакая человеческая общность невозможна при отсутствии законности, следовательно, и власти, — вопрос в том, в какой мере законы и власть, ими ведающая, способствуют движению исторического процесса по пути восхождения.
Хорошее правительство — не то, которое хочет сделать людей счастливыми, а то, которое знает, как этого добиться.
Лучшее правительство — то, которое учит нас управлять собою.
Если правительство опирается на всеобщую волю, свобода каждого отдельного гражданина становится делом, важным для всех.
Власть — это пирамида, верхушка которой не может существовать без опоры на остальную часть.
Власть как средство для общего блага нравственно обязывает; власть вопреки общему благу — простой захват.
Кто принял на себя унижение страны — становится государем, и, кто принял на себя несчастье страны — становится властителем.
Власть должна проистекать из строгости, а быть великодушной. Если она прежде великодушна, а потом строга, люди будут недовольны ее стеснениями.
Власть — это сила, а силу трудно удержать в определённых рамках. И когда эти рамки рухнули, управление перестает быть искусством.
Винтовка рождает власть.
Согласимся же, что сила не творит право и что люди обязаны повиноваться только властям законным.
Великий вопрос, который во все века мучил человечество и навлек на него большую часть тех несчастий, в результате которых разорялись города, опустошались страны и нарушался мир на земле, состоит не в том, должна ли быть власть в мире и откуда она появилась, а в том, кто должен ее иметь.
Ради власти совершались самые ужасные преступления, и это о власти сказано, что она подобна морской воде: чем больше ее пьешь, тем больше хочется пить.
Жажда господства берет верх над всеми остальными страстями.
Власть, добытую преступлением, еще никто никогда не сумел использовать во благо.
Тот, кто захватывает власть незаконным путем, пытается установить диктатуру.
…Власть против воли народа и основывающаяся не на законах, а на произволе правителя, называется тиранией. Если правление исходит от таких лиц, которые исполняют законы, то такое устройство называется аристократией; если оно исходит от богатства — плутократией; а если от воли всех — демократией.
Людям нравятся иерархии, история человечества представляет собой непрерывную и жесткую борьбу за власть, и надеяться на справедливость и гуманность в этой борьбе значит заранее обрекать себя на поражение. Но в то же время нужно понимать, что людям не просто нравится, а психологически необходимо верить в доброту и справедливость этого мира.
В настоящее время из-за выгод, связанных с общественным делом и нахождением у власти, все желают непрерывно обладать ею.
К высокому положению ведут два пути: протоптанная прямая дорога и окольная тропа в обход, которая гораздо короче.
Различие в положении между людьми неизбежно. Править хотят все, но способны на это немногие.
Все ищут сильную руку, и никто — умную голову.
Власть всегда подозрительна. Уже на второй день своего установления она начинает выискивать глазами тех, кто может её свергнуть.
Всегда надо помнить одну из главных заповедей властных коридоров. Важно не то, что скажут в твоем присутствии, а то, что будет произнесено, когда за тобой закроется дверь.
Любые катаклизмы в обществе опасны для правителей не утратой власти, а изменением её образа. И тогда наиболее близкие заменяют необходимых, независимых и, естественно, более отдаленных. С этого момента преданность ценится больше, чем профессионализм.
Творческое отношение к работе несовместимо с бездумным подчинением власти.
Народу выпадает великое счастье, когда монарх облекает своим доверием и назначает министрами тех, кого назначили бы сами подданные, будь это в их власти.
Государь, который не собирает вокруг себя всех даровитых и достойных людей, есть полководец без армии.
Если выдвигать справедливых людей и устранять несправедливых, народ будет подчиняться. Если же выдвигать несправедливых и устранять справедливых, народ не будет подчиняться.
Воистину, как верно сказано, что если власть в стране в течение ста лет будет принадлежать хорошим людям, то они смогут справиться с насилием и обойтись без казней!
Искусство расставить нужных людей в нужных местах — начало науки управления, но найти места для недовольных трудней всего.
Если озлобленность будет накапливаться в сердцах народа, а клеветники и развратники будут находиться в окружении правителя, то добрые советы не смогут преодолеть преград на пути к правителю, и царство окажется в опасности.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Слово мудрости. Афоризмы, размышления, наставления. Книга первая предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
