Детский сад до детского сада

Егорь Гугель

«Первый детский сад в России был открыт госпожой Люгебиль 140 лет назад, в 1863 году, в Петербурге, на углу Большого проспекта и 9-й линии Васильевского острова. Но за тридцать лет до того в небольшом домике в Гатчинском парке на собственные средства двух молодых педагогов для десяти мальчиков от четырех до шести лет открылась небольшая – школа не школа – вроде бы школа по названию, однако, предназначенная не для обучения, а для придания «правильного направления в развитии детских способностей»… В общем, открылось нечто, куда дети прибегали по утрам с радостью, а расходились с плачем. И просуществовала эта «школа не школа» в этих руках и в таком виде около двух лет…»

…После этих великих имен осмелюсь произнести имя человека, которого заслуги так же мало известны у нас, как эйлерова алгебра или заслуги Жирара в Европе, и который был оценен только своим просвещенным начальством.

Я говорю о незабвенном Гугеле. Не зная методы Жирара, он угадал ее; в этом мог увериться всякий, кто только говорил с этим глубоким педагогом или в гатчинском учебном заведении присутствовал при его «разговорах с детьми» — так он называл свое преподавание.

О Гугеле нельзя судить вполне по изданным им книгам, хотя они все-таки лучшие, если не единственные, действительно педагогические книги в нашей литературе. Надобно было видеть его в кругу детей, надобно было видеть детей вокруг него, оживленных его речью; казалось, с каждым ребенком он употреблял особый прием разговора; с каждым он говорил языком, ему вполне понятным. Как глубоко он знал все сокровеннейшие изгибы детского ума, с каким материнским сочувствием он выводил на свет мысли или понятия, запавшие в тайнике души младенческой, за минуту ей самой неизвестные; казалось даже, что он обладал даром, которым еще не мог похвалиться ни один педагог, — даром предугадывать ответ ребенка.

Здесь любовь и наука достигали степени истинного вдохновения; лишь высокая душа могла так глубоко понимать младенческую душу. Педагогия была жизнью Гугеля, элементарное преподавание так сроднилось с его душой, что его истинно гениальные разговоры с детьми казались ему делом весьма обыкновенным, доступным для всякого; ему казалось, что если он набросает на бумагу несколько приемов, то всякий учитель поймет, в чем дело. В том была единственная ошибка Гугеля: он не привязал к бумаге своей заветной тайны, и она похоронилась с ним вместе — во гробе. Мир праху твоему, добрый и великий человек! Да будет мой смиренный труд свидетельством, что несколько слов, которыми мы обменялись в этой жизни, не пропали даром, — лучшей награды я не желаю…

Владимир Федорович Одоевский

Часть 1

Воспоминания о Гугеле

Статья Петра Гурьева в «Русском педагогическом вестнике»

Санкт-Петербург

1859 г.

Эту статью Петр Семенович Гурьев, учитель Гатчинского Воспитательного дома, методист-математик и ближайший соратник Гугеля напишет через четверть века после интересующих нас событий. Может быть, они интересны нам даже не столько фактическими данными, сколько наблюдением за тем, что формировало ум и душу, направляло увлечения и давало возможности к успешной деятельности в еще никем доселе всерьез не обсуждавшемся воспитании маленьких детей. И каковы бывают характерные черты тех людей, которые столь органичны для детсадовской педагогики, как герой этих воспоминаний…

Редакция газеты «Детский сад со всех сторон»

Воспоминания о Егоре Осиповиче Гугеле

История русской педагогики бедна именами, и кто хорошо знаком с нею, того нисколько это не удивляет; зато тем более мы должны дорожить каждым именем, выходящим из уровня позлащенной посредственности. Бывший инспектор Гатчинского Воспитательного Дома, ныне Николаевского Сиротского Института, Егор Осипович Гугель, умерший в 1842 году, принадлежал к тем немногим у нас педагогам, память о которых должна сохраниться.

Биография Гугеля не долга и незатейлива; он родился в 1804 г. в Саксонии, в городе Гильдбурггаузене и, будучи пяти лет от роду, вместе с своим семейством переехал на жительство в Россию. И отец, и дядя, и брат Егора Осиповича были отличными музыкантами; избрав для себя все трое один и тот же инструмент — валторну, они с честью проходили свое музыкальное поприще. Только дядя Гугеля, приобретший европейскую известность своею игрою на этом инструменте, отказался от валторны, и в последние годы своей жизни, проживая в Париже, занимался преподаванием музыки на фортепьяно.

Е.О.Гугель с июля 1814 года по октябрь 1819 года обучался в С.Петербургской Петропавловской школе, где и окончил курс наук, пользуясь постоянною благосклонностью тогдашнего директора школы, известного Вейсса. Четыре года сряду после того он прожил дома без особого назначения, в беспрестанной борьбе с собою и с обстоятельствами: с одной стороны внутреннее чувство говорило ему, что истинное его призвание быть педагогом, с другой родители его, смотревшие на жизнь по-своему, побуждали его избрать такой род деятельности, который бы скорее мог доставить ему безбедное существование. «Много тяжкого, говаривал мне Гугель, вытерпел я в эти юношеские мои годы, которые для большей части людей обыкновенно бывают так богаты отрадными воспоминаниями; на все мои тогдашние занятия, которые большею частью состояли в чтении и изучении педагогических писателей, родители мои смотрели как-то враждебно, не считая этого делом и упрекая меня в том, что я праздно провожу время, когда бы мог в любой коммерческой конторе получать хорошее содержание».

Существенный недостаток многих из наших преподавателей состоит в том, что они большею частью суть люди односторонние…

К счастью для Гугеля, он вскоре сошелся с человеком, который вполне мог и понять его и дать ему надлежащее направление. В то время славился в Петербурге пансион реформатского пастора фон-Муральдта, ученика Песталоцци; туда-то, в эту педагогическую школу честного и умного швейцарца, поступил Гугель, и здесь-то собственно могла развернуться его деятельность, столь соответствовавшая его природным наклонностям.

В пансионе, где внутренняя жизнь не стеснялась никакими излишними формальностями, как это бывает в большей части казенных учебных заведений, что так много вредит в них успеху воспитания, и где в средствах к продолжению педагогического образования никогда недостатка не было по известной щедрости и гуманности Муральдта, Гугель имел возможность в течение семи лет, с 1823 по 1830 г., испробовать свои силы в разных предметах преподавания, не предназначая себя преждевременно ни к какому в особенности; кроме учительских должностей, он исполнял также в этом пансионе сперва должность гувернера, а потом инспектора классов. Вот лучшее средство, чтобы со временем быть настоящим педагогом, само собою разумеется, когда имеешь к тому еще и призвание.

Существенный недостаток многих из наших преподавателей состоит в том, что они большею частью суть люди односторонние, знакомые только с одним, много двумя и то сродственными предметами обучения, к которым сверх того еще иногда побуждаются только силою внешних, тяготеющих над ними обстоятельств. При таких условиях легче всего по прошествии нескольких лет сделаться рутинером во вред себе и своим ученикам.

Нечего и удивляться после того, что в наших общественных учебно-воспитательных заведениях, когда поглубже вникнуть в их внутренний характер, существует столько еще разноголосицы и неурядицы и во мнениях и действиях не только по учебной части, но и по воспитанию вообще, так что очень трудно, если не невозможно подвести все эти мнения и действия под какие-либо определенные начала педагогики. В так называемых педагогических советах или конференциях услышишь часто такие странные суждения, в особенности об общих принципах и правилах воспитания, что вскоре и удостоверяешься, как мало проникнуто у нас сословие учащих истинным духом педагогического образования. Нет, чтобы быть педагогом, для этого еще недостаточно быть учителем какого-либо одного предмета хотя и с университетским дипломом; для этого нужно и разностороннее образование, и прямое участие как в преподавании разных научных сведений, так и в самом воспитании, кроме того, требуется хорошее знакомство со всеми возрастами детей; пока этого не поймут, до тех пор тщетно ожидать существенных улучшений в наших школах.

Он как Песталоцци, да и как все вообще педагоги с истинным призванием, жил в идеях; если он что задумывал, то только этим и был занят.

Для молодого человека, желавшего посвятить себя педагогике, не было лучшей школы как та, куда попал Гугель. С одной стороны опытный, просвещенный, с прямым и благородным характером руководитель, а с другой — довольно обширный пансион, богатый всеми возможными учебными пособиями, в котором обучалось юношество самое разнохарактерное по сословиям: там были княжеские и графские дети, были и дети иностранных негоциантов, и богатых ремесленников и чиновных особ; однако не было различия ни для кого, и вся эта разнообразная, живая толпа воспитывалась настолько свободно, сколько нужно было для проявления юношеских характеров и природных наклонностей, во всей их наготе, чтобы через то успешнее потом направлять их к благим целям жизни.

Конец ознакомительного фрагмента.