Я тебя вижу

Евгения Антонова

Стасик приезжает в большой город, чтобы поступить в университет и начать жить самостоятельно. Он замкнут, но будто сами собой у него появляются друзья и странный знакомый, о котором ничего не известно, кроме клички – «Гавроха». Но размеренная жизнь переворачивается из-за случайного взгляда незнакомки. В одно мгновение Стасик понимает, что теперь она – его главная цель.Герои этой истории – уже не дети, но ещё и не взрослые, они живут на стыке двух миров: реального и мистического.

II. Блошиный рынок

Стасик лежал на узенькой оттоманке в убежище и размышлял о прошедшем дне. Согласившись остаться, он подразумевал, что и Гавроха составит ему компанию. И у него будет первая вечеринка или что-то вроде того. Словом, некое мероприятие, которое подошло бы под понятие «дружеские посиделки». На «тусовку» он пока не рассчитывал. Но Гавроха куда-то растворился, оставив только связку ключей. Чуть покопавшись в себе, Стасик обнаружил, что совсем не обижен таким раскладом. В его распоряжении оказалась уютная комната, где он может переварить последние события и подумать о том, как ему теперь найти ту девочку из парка.

Чтобы отыскать человека сейчас, не приходится прикладывать слишком много усилий. Каждый из нас борется за то, чтобы подтвердить собственное существование, выкладывая ежедневно фотографии себя, своих друзей и всего, что хоть как-то цепляет внимание. Еду, билеты на поезд, самолёт, на концерт — показать, что его жизнь полна событий. Нет, кажется, ни одной вещи, которую бы современный человек, имеющий такую возможность, не сфотографировал бы, словно уверенный, что мир за границами объектива не существует. Цветы на клумбе у дома, газон в парке. Машины, последний трамвай на пустой улице. Эффектно покосившийся фонарь, утренний кофе… Каждый человек как на ладони и намеренно выставляет себя напоказ, оставляет цифровые следы, пытается быть кем-то увиденным, замеченным, найденным.

Сам Стасик почти не сидел в социальных сетях в интернете и уж совсем никогда не фотографировался добровольно и не размещал свои фото на всеобщее обозрение. В противовес всем людям, которые, следуя его размышлениям, фиксируют и как бы подтверждают своё существование фотографиями, он, не делая ничего подобного, всё-таки чувствовал себя вопиюще видимым, слишком заметным. Рассуждая об этом, он как бы кругами обходил главную мысль: как отыскать ту девушку из парка. Если уж в Сети можно найти каждого — неужели он не справится с этой задачей? Такие, как она — красивые, яркие, — всегда в первых строках. Наверняка у неё много подписчиков, но он напишет ей первое безликое сообщение, и она не ответит ему. Тогда он придумает что-то невероятное, из ряда вон, вспомнит парк, тот взгляд… И тогда она ответит и добавит его в круг своих друзей…

— Это бесполезно, — пробормотал он себе под нос.

Он сел и взял с комода стакан с уже остывшим кофе. Посуды здесь было маловато, поэтому пить приходилось из стакана, используя подстаканник — серебряный и весьма винтажный, по словам Гаврохи. Было не очень вкусно, но интересно. Отхлебнув немного, Стасик обратил своё внимание на старинный фотоаппарат. Они с Гаврохой так и оставили его полусобранным, торчащим из коробки. Он смотрел теперь на Стасика своим пустым слепым объективом, и Стасик вдруг особенно остро почувствовал его болезненную ущербность. В фотоаппарате недоставало всего одной тоненькой дощечки, но без неё он был обычной коробкой с линзой и кожухом-гармошкой. Нелепая, в общем-то, конструкция.

Минуты бежали: откуда-то из Гаврохиных завалов тикали часы, как-то странно, через раз, разделяя время на неравные кусочки — секунда, две, минута. Под это тиканье Стасик вглядывался в черноту объектива, и с каждым следующим щелчком он будто проваливался туда всё глубже и глубже.

Когда Стасик полностью погрузился в темноту, тиканье часов вдруг стало нормальным. Где-то по ту сторону деревянной коробки родился неясный образ: синяя стена. К стене прислонена гитара, рядом вешалка для одежды, край письменного стола. Женское плечо. Стасик знал лицо, которое ему принадлежит. Он стал напряжённо вглядываться и поймал уже начало движения: девушка собиралась обернуться. Стасик вот-вот ожидал увидеть ту девочку из парка.

Телефон зазвонил неожиданно и необычайно громко. Стасик дёрнулся и упал с диванчика, прямо в лужу пролитого ночью кофе. Звонил неизвестный номер, на часах было семь утра.

Глубоко внутри Стасик чувствовал волнение и предвкушал что-то невероятное — куда Гавроха поведёт его сегодня? Он уже мысленно готовился вскрывать замки и преодолевать немыслимые преграды, перелезать через ограждения, бежать от собак или пробираться по заброшенным домам. Гавроха мог затащить его куда угодно. И самое страшное в этом было то, что Стасик сам был не прочь следовать за ним.

В этот раз Гавроха взял его с собой в долгое путешествие. Центральная часть города осталась позади, началась полоса спального района.

— Блошиный рынок?

— Смотри, какая роскошь. — Гавроха развёл руками в стороны, представляя вниманию Стасика всё разнообразие местного развала. — Лучше, конечно, приходить к открытию, но летом тут больше народу, может, найдём что-нибудь подходящее.

Гавроха развернулся к рынку и уверенно нырнул в междурядье. Стасик боялся упустить его из виду, поэтому торопился. Он не успевал даже как следует рассмотреть товары, наваленные кучами перед посетителями рынка.

— Эй, не беги ты так!

— Да тут хлам, сразу видно. Давай сюда.

Гавроха дёрнул Стасика за рукав, свернул в соседний ряд и наконец остановился. В этом ряду на столах и витринах лежали самые разные вещи — самовары, резные комодики, столовые приборы, стулья и целые горы фотоаппаратов разных времён. Это был источник, из которого Гавроха подпитывал свою коллекцию в убежище. Большую часть выставленных на продажу предметов Стасик даже не смог опознать, но, благо, примерно представлял, как должна выглядеть недостающая деталь.

— Смотри. — Гавроха ткнул Стасика в бок и кивком головы показал на какую-то кучу. Стасик заметил довольно симметричные оленьи рога.

— Почём рога? — Спросил Гавроха у хозяина лавчонки.

— Ну… — Хозяин сделал вид, что задумался. — За три тысячи отдам.

— Две с половиной, — возмутился Гавроха. — Вон там, вы только гляньте, а! Стасян, ты смотри, какая плешь! — Он ткнул в сторону рогов пальцем. — Это что за потёртости такие подозрительные? Я такие рога максимум за две бы взял.

Гавроха смотрел на продавца абсолютно пустыми глазами и улыбался. Выражение его лица было немного глуповатое, но в то же время непроницаемое. Это была определённо маска, но что за ней спрятано? Стасик даже боялся предположить. Гавроха как будто был и вовсе без лица — непонятно, что он знает, а чего нет, что говорит наугад. О чём думает и что чувствует — всё это было скрыто лёгкой улыбкой и редкими нервными смешками невпопад. Чаще всего выглядел Гавроха придурковато, но его ловкость и безошибочность порывов говорила в пользу какого-то хаотичного гения.

Стасик ненадолго отвлёкся на размышления, а когда пришёл в себя, увидел, как Гавроха выкладывает из своего рюкзачка латунные ручки. Видимо, он их слегка почистил, оставив тем не менее немного налёта. Наверное, для ощущения старины.

— Во, шесть штук, комплект. Начало девятнадцатого века.

«А вчера был восемнадцатый, и какой ещё комплект?» — подумал Стасик.

Хозяин оленьих рогов замолчал и насупился, шевеля густыми усами.

— Они латунные, можно и в цветмет сдать, но я бы не советовал совершать подобную глупость — антиквариат всё-таки. Может, даже конец восемнадцатого… — Гавроха издал свой неуверенно-нервный смешок.

Видя, что продавец сомневается, поглядывает то на рога, то на ручки, Гавроха вздохнул.

— Ну ладно, в интернете продам, а потом за рогами приду. Вряд ли они кому ещё приглянутся…

— Ой, да чёрт с тобой, давай сюда свой девятнадцатый век, — заторопился мужик, услышав слово «интернет», и едва ли не отобрал ручку у Гаврохи.

Не сильно-то ему и нужны эти рога, неудобная раскоряка, возить туда-обратно, да и хранить негде. И вот они уже обмениваются своим хламом. Одним размашистым движением мужик сгрёб к себе оставшиеся дверные ручки, Гавроха же по-свойски отодвинул какой-то старинный резной стул с порванной обивкой и взял оленьи рога.

— Спасибо, хорошей торговли.

Мужик только махнул рукой, уже вовсю занятый изучением приобретения.

— Тебе зачем эти рога?

— Не знаю, они прикольные. За пятёрку можно загнать кому-нибудь. — Он покачал рога на руках. — Во, блин, здоровенные!

Чем больше Стасик наблюдал за Гаврохой, тем меньше понимал, что творится у того в голове. И эти рога зачем-то.

— А ты что-нибудь нашёл?

У Стасика появился шанс выплеснуть своё раздражение и сказать наконец, что Гавроха не даёт ему возможности что-то рассмотреть в этом мельтешении хлама и человеческих тел, но момент был тут же потерян. Гаврохино внимание уже было полностью приковано к гудящей толпе людей, которая собралась у небольшой палатки.

Они протиснулись поближе, чтобы рассмотреть, что происходит. В глубине палатки была оборудована фотостудия, на треноге стоял фотоаппарат — почти такой же, как и тот, стоящий теперь в убежище. Там молодой человек во фраке и цилиндре демонстрировал зевакам один из самых первых способов фотографирования. Всего за тысячу рублей можно было получить собственную фотографию на стекле, выполненную по давно устаревшей технологии — амбротипии. Желающих было много, нашлось даже несколько иностранных туристов. Судя по всему, дела у этого импровизированного ателье шли как нельзя лучше. Второй парень поливал прямоугольные стёкла какими-то реактивами, а девушка неподалёку предлагала купить какую-нибудь старую фототехнику, плёнку, чехлы и прочие мелочи.

У Стасика заныло внутри, не болезненно, но как-то уж очень тоскливо. Он даже машинально почесал грудь, но это что-то сидело глубоко. Умом Стасик не мог ухватить происходящее, когда подходил к лотку с фототехникой, перебирал детали. Девушка, стоящая за прилавком, что-то с улыбкой рассказывала ему, а он кивал и, кажется, даже что-то отвечал. Достав деревянную кассету с прямоугольным углублением, он показал её продавцу.

— Можно мне вот это?

Девушка оживилась ещё сильнее.

— О, у вас есть настолько старый фотоаппарат?

— Нет.

Стасик покраснел, не понимая, зачем соврал. Хотя, с другой стороны, фотоаппарат был не его. Технически всё верно. Бросив взгляд в толпу, куда несколько минут назад нырнул Гавроха, он продолжил:

— Это для друга, он собирает всякие штуки…

Живое лицо девушки мгновенно изменилось. Или же она хотела, чтобы Стасик заметил её разочарование.

— Ну, конкретно эта пластина не к каждой штуке подойдёт.

— Неважно.

У Стасика горело лицо, и он точно знал, что стоит красный как варёный рак.

— Что ж, отдам за пятьсот.

— Так дорого?! — выпалил Стасик и тут же неосознанно зажал рот рукой.

Девушка пожала печами.

— Вы сейчас, возможно, покупаете бесполезную для себя вещь, которая может быть очень важна для кого-то другого. Думаю, это оправдывает цену.

Говоря это, она упаковала пластину в пакетик и положила перед Стасиком.

Стасик даже не попытался торговаться. Весь рынок шумом и каким-то особым настроением вдруг навалился на него всем своим весом. Он торопливо достал деньги, положил на прилавок и, схватив пластину, постарался затеряться в толпе.

Долго блуждать среди незнакомых спин ему не пришлось. Кто-то схватил его за локоть и потянул на себя.

— Братан, у меня идея на миллион. — Гавроха тараторил как безумный, и глаза его пылали азартом. — Смотри, что у меня есть.

В руке Гавроха сжимал непрозрачный чёрный пакет.

— Лабораторию в мешке надыбал, щас замутим фотку, если получится — во. — Он показал на палатку. — Готовый бизнес.

— Ты это украл?

— Нет, конечно. Просто попросил, и мне дали.

Стасик представил подвижное лицо девушки-продавца. Думать о том, что мог бы вести себя как-то иначе и заполучить пластину бесплатно, — не хотелось, как не хотелось быть тем, кто забирает себе что-то нужное другим. Не хотелось ему и быть таким же, как Гавроха. Чтобы отогнать эти мысли, Стасику пришлось приложить немалое усилие.

— Просто попросил…

Гавроха бодро закивал, мол, «ну конечно, разве бывает как-то иначе?».

— Значит, конкурента они в тебе не видят. Это всё слишком сложно, у нас не получится.

— Тебе жалко, что ли, попробовать?

Энергичность Гаврохи резко сменилась апатией. Он вдруг показался очень усталым. Его лицо расслабилось и посерело.

— Слушай, мне, короче, это…

Гавроха посмотрел по сторонам.

— Надо, короче, уйти.

Более ничего не объясняя, он сунул в руки Стасику пакет и скрылся в толпе, бесцеремонно расталкивая людей, чтобы протащить оленьи рога. Стасик растерянно посмотрел ему вслед: всё-таки какой-то он неприятный тип, непонятный и нелогичный и оттого раздражающий.

Гавроха работал на своих собственных странных батарейках, которые могли сесть в любую минуту, и поэтому он выдавал максимум деятельности, как будто выжимал из отпущенного ему активного времени всё до последней капли. А потом вдруг внезапно исчезал. Иногда не говоря ни слова, а иногда и на полуслове, будто собеседника не существовало или он ничего не значит. Как мебель. Это было странно, неудобно, не по-человечески. Зато потом он так же внезапно появлялся и был радостным и приветливым, словно ничего не произошло. Будто он не исчезал накануне.

Стасик повертел в руках чёрный пакет, завернул поудобнее и, решив не заходить в общежитие, сразу пошёл к убежищу.

Купленная пластина вошла в отверстие как родная. Стасик присмотрелся внимательнее: так и есть, это была та самая пластина. Царапина на корпусе пересекала её уголок и продолжалась дальше. И эта небольшая бороздка совпала. У Стасика не осталось никаких сомнений. Осознание этого вызвало у Стасика целую бурю эмоций. Он даже забыл, что злился на Гавроху, бросившего его в неизвестном районе, в самом центре блошиного рынка. То, что он добыл там, было гораздо важнее. Это не просто дощечка, которая подходит. Это — та самая дощечка. Пятьсот рублей были немедленно прощены.

К нему вдруг вернулись ощущения прошлой ночи — затягивающая глубина объектива и эта потёртая деревяшка, как бьющееся сердце. Вот он сейчас вставит её в прорезь, и фотоаппарат приобретёт свою цельность, станет чем-то.

Вообще, Стасик никогда раньше не замечал в себе такой душевной чуткости. Дома он никогда не пытался мысленно оживлять предметы, не видел такие странные сны. Может, это тоска по родному городку сделала из него поэта?

Толком объяснить природу своего волнения Стасик не мог, но ему уже тоже не терпелось опробовать фотоаппарат в деле. В эту минуту он даже был рад, что рядом нет Гаврохи с его излишней суетой. Было не совсем честно испытывать фотоаппарат втайне от его владельца, но Стасик решил считать это моральной компенсацией за то, что Гавроха бросил его на произвол судьбы в незнакомом месте.

Стасик вставил картридж в прорезь фотоаппарата. Ему казалось, что он совершает какое-то магическое таинство, и это действо было слишком интимным, почти постыдным, чтобы пускать посторонних. Обычно он во всём искал совета — даже рецепт яичницы находил в интернете или спрашивал у мамы. А сегодня всё происходило по-иному. Сегодня Стасик решил довериться своим собственным знаниям. Эпоху аналоговых фотографий он почти не застал. В его раннем детстве мама делала снимки на мыльницу — дешёвый фотоаппарат в компактном пластиковом корпусе. Он помнил, как мама относила катушки отснятой плёнки в фотоателье и как он играл с негативами. Процесс превращения негативов в настоящие фотографии оставался для него загадкой примерно до восьмого класса школы, когда на уроке физики учитель кратко объяснил принцип фотоэффекта. Крупицы знаний, оседавшие в его памяти на протяжении жизни, составили в его голове довольно общее, но всё-таки цельное представление о том, как это работает.

В пакете, который заполучил Гавроха, был собран целый набор фотолюбителя: стеклянная пластина, несколько стеклянных непрозрачных бутылочек разного объёма, два пластиковых лоточка и короткая инструкция. Стасик посмотрел на этикетки двух бутылей: коллодий и нитрат серебра. «Попросил и дали? — подумал он. — Эти реактивы, наверное, стоят как крыло самолёта…» Стасика бросило в жар от волнения. Он прочитал инструкцию дважды, и процесс в ней был описан довольно просто, нужно было лишь делать всё поэтапно.

— Так, сначала — полируем…

Стасик говорил вслух, и звучание собственного голоса немного успокаивало и отвлекало от волнения. Он взял бутыль под номером один и кусочек ваты, протёр поверхность стекла. Дрожь в руках отступала перед простыми действиями. Закончив полировку, он смыл её содержимым второй бутыли, в которой, судя по запаху, был медицинский спирт.

— Теперь — химия, — сказал он, берясь за самую маленькую склянку из тонированного стекла. Он снова сверился с инструкцией: следовало разлить коллодий по поверхности пластины, а затем опустить её в нитрат серебра.

На пластину полилась желтоватая жидкость с лёгким фруктово-спиртовым запахом. Как было сказано в инструкции, Стасик налил немного на пластину и стал наклонять её в разные стороны, распределяя жидкость равномерно по пластине. Он чувствовал себя алхимиком, почти волшебником, но это его почему-то не радовало. Он уже жалел, что взялся за это дело, ещё и не дождавшись Гавроху. Процесс его тяготил, а он был всё ещё на третьем шаге инструкции. «Серебро — это же фоточувствительный слой, его нельзя засвечивать!»

Помня, что засыхает коллодий за двадцать секунд, он подскочил с места, хватая с дивана покрывало. От волнения он даже не заметил, как поранил палец, и теперь с краю пластинки расплывалось тёмное кровяное пятнышко, схватываясь в желеобразной плёнке коллодия. Стасик приоткрыл створки окна и набросил на них покрывало — его размеров как раз хватило, чтобы погрузить комнату в полумрак.

Стасик спрыгнул с подоконника и, едва различая в полутьме предметы, нащупал ванночку и взял самую большую бутыль, на которой была этикетка с номером четыре. Мысленно ругая себя, он налил наугад немного нитрата серебра и бросил в него стеклянную пластину. Он был так сосредоточен на текущем моменте, что собственный пульс казался ему ударами литавр. Возможно, он уже всё испортил, и теперь бессмысленно переживать. Но он всё равно переживал, потому что не засёк время, а пользоваться телефоном боялся — свет экрана может всё испортить.

— Буду петь, — сказал он себе и лёг на пол, припоминая какую-нибудь песню на четыре минуты.

Песня придала ему бодрости, минутный проигрыш он напевал уже в полный голос. Должно быть, пора доставать пластину.

Он вытащил пластину из лотка и положил на салфетку. Пластина слегка помутнела, но, может, ему это только показалось. Он вложил пластину в деревянную кассету — выемка в ней была немного больше стекла, но было бы хуже, если бы стекло туда не влезло. От нервного напряжения Стасик даже вспотел, хотя ему ещё предстояло сделать снимок. Он проверил крышку объектива — закрыта, но снимается легко. Он убрал затвор камеры — не до конца — боялся, что стекло выскользнет из кассеты. Убедившись, что фотоаппарат готов, он подошёл к окну и сдёрнул покрывало. Вечерний солнечный свет залил комнату и ослепил Стасика, успевшего привыкнуть к полумраку.

Конец ознакомительного фрагмента.