1972. Возвращение

Евгений Щепетнов, 2020

Возвращение на родину после длительного пребывания в США может навлечь на Михаила Карпова много непредсказуемых последствий. Но оставаться в Штатах он тоже не хочет – Америка уже не так благоволит ему, как раньше. А потому выбора нет. Нужно отправляться в родные края. Догадывался ли Карпов, что его судьба решается прямо в это же время? Шелепин, получивший почти неограниченную власть в Союзе, наконец принял мысль, что Карпов – человек из будущего. И осознал всю его ценность для страны. Нужно создать для него отличные условия, дать все, что он пожелает, и использовать в своих целях. Ведь в Америке у Карпова огромное состояние, а здесь – почти ничего. Так что придется всеми доступными средствами «прививать» любовь к родине. Вопрос лишь в том, как скоро ценность знаний Михаила Карпова приблизится к нулю. Сейчас из него попытаются выжать максимум информации и даже использовать для пропаганды. А когда он перестанет быть полезным, можно смело пустить его в расход… Книга содержит нецензурную брань

Глава 1

15 часов полета. Много это, или мало? Смотря как лететь! Если летишь в комфортабельном боинге, да еще и на спальном месте — что тут такого? А если в гулкой, громыхающей, ревущей четырьмя турбинами жестянке без всяких таких… удобств, то 15 часов кажутся очень даже приличным временем перелета. Приличным — в смысле очень долгим.

Нет, я не скажу, чтобы нам было совсем уж так неудобно. Я вытащил с заднего сиденья кадиллака колеса, уложив их на скамьи вдоль борта «Антея», перегрузил барахло из салона в багажник, а частично на те же скамьи, и откинув спинки сидений получил великолепнейшие лежанки, на которых можно было с комфортом пережить оставшиеся часы полета.

Вот с туалетом была загвоздка. Я-то человек привычный насчет потерпеть, опять же — мужчины терпят это дело гораздо дольше чем женщины. А вот Ольга… та уже через два часа захотела так сказать… излить посильно. И что делать? Пошел к летчикам, объяснил ситуацию. Те конечно же все поняли, посмеялись (не без этого!) и выдали нам с Ольгой один из химических туалетов-ящиков, которые штатно находились на борту этого самолета. Пришлось Ольге прятаться за мой кадиллак, укрываясь от нескромных взглядов воздушных асов, и делать там свои маленькие делишки. Впрочем, через несколько часов приспичило и меня — все-таки пятнадцать часов для туалета это очень даже много.

Ну а в промежутке между походами на горшок мы с Ольгой лежали на наших ложах в белоснежном кадиллаке и дрыхли, наслаждаясь безопасностью и покоем. Мы летим домой! И нам теперь совсем ничего не угрожает! Разве это не повод расслабиться и подремать? Делать-то все равно больше нечего.

Кстати, питаться мы в полете не стали, памятуя о том, что потом возможно придется отправиться на этот замечательный химический горшок. И такая перспектива нас почему-то не прельщала.

Я посчитал — когда именно мы должны будем оказаться в Москве, в какое время суток. Получалось — где-то около полудня. Вылетели мы из Вашингтона в полдень, что по Москве составляет двадцать часов, прибавить к двадцати часам пятнадцать — вот и выходит около полудня. Нормально, чего уж там.

В Москве сейчас холодно — конец марта, не так, как в Вашингтоне. Снег уже начал подтаивать, но до настоящей весны еще далеко. Хорошо что мы в общем-то одеты тепло — куртки-«аляски» для нашего климата самое то.

— Через двадцать минут садимся! — крикнул парень из сопровождающих (их было трое), когда я открыл дверцу машину после его стука — Садимся, слышали? Барахло загружайте назад, в машину!

— Оль, подымайся! — я потихоньку толкнул спящую подругу, и та мгновенно села, сразу же став деловитой и собранной, как и полагается правильной секретарше. А кто же она для меня? Секретарша и есть. Машинистка. Переводчица. Ну и… боевая подруга, да. После того, что мы с ней пережили… в общем — она мне не просто секретарша, и не просто подруга. Именно что — боевая подруга. Не всякая секретарша со своим шефом ползает по земле, укрываясь за машинами от града пуль. И кстати, надо отдать ей должное — не впала в истерику, не повисла тупым мешком у меня на руках, а делала все, что я ей приказал!

Я всегда был против служебных романов, но что делать, если судьба бросила нас с ней в одну постель? Я давно без женщины, она уже годы без мужчины, что нам оставалось делать? Мы же просто люди…

Загрузили барахло. Колеса к моему кадиллаку — в багажник и одно колесо в салон (не уместилось), остальное барахло (джинсы-куртки, виски-сигареты и прочую дрянь) распределили и в багажник и опять же в салон. Нормально, авось не сопрут. А если и сопрут, так не велика потеря. Значит, им было нужнее, нашим советским людям.

Смеюсь, конечно. Не будет никто ничего воровать — скорее всего, нас сразу загонят на военную базу под Москвой, там все опечатают и… в общем — и подойти-то побоятся. За лишнее любопытство можно и погонами поплатиться, да и не только погонами. Для экипажа самолета и для всех остальных — мы два разведчика, эксфильтрующихся «с холода». Что такое «с холода»? Роман такой есть, Ле Карре, «Шпион, пришедший с холода». В 1963 году его издали.

Так все и получилось. Когда двигатели самолета после посадки остановились и пандус в хвостовой части аппарата начал медленно опускаться, в глаза ударил яркий-преяркий солнечный свет. Разгар дня! Мороз и солнце, день чудесный! Еще ты дремлешь, друг… хмм… нет, никто не дремлет. У меня в крови такая порция адреналина, что аж едва не подпрыгиваю на месте. Ольга тоже возбуждена, хотя и старается это обстоятельство скрыть. Но не получается. Глаза широко раскрыты, щеки красные, губы кусает и нервно оглядывается по сторонам, как затравленный зверек. И потому я ее обнимаю за плечи и тихонько шепчу:

— Не бойся! Все будет нормально, прорвемся! Вот мы и дома!

— Дома ли? — так же тихо шепчет Ольга, и внутри у меня что-то болезненно звенит, будто она своим наманикюренным пальчиком ткнула в самое что ни на есть болезненное место. Как нас встретит Родина? Своих блудных детей… Прижмет к груди, или же посадит на цепь, как сбежавших собак? А если и то, и другое? И что тогда?

Хватит гадать. Поздно что-то менять. Теперь — будь что будет. Будем решать проблемы по мере их поступления.

— Товарищ Карпов!

Оглядываясь. Двое мужчины в драповых пальто и заячьих шапках. Забавно. Ну такие просто-таки… родные рожи! Гэбэшники, само собой понятно. Галстуки, белые рубашки, и… шарфы из ангорской шерсти. Мода, чего уж там! А шапки могли бы и покруче надеть, что, не могли ондатровые купить? Спецраспределители отменили, что ли? Или стараются быть скромными?

— Да, я!

— Прошу вас пройти с нами.

— Один? Я без своего секретаря не пойду.

— С секретарем. Машина вас ждет.

И правда — ждет. Черная «волга» с черными номерами. На стеклах — смешные занавесочки. Тонировать похоже что еще не научились. И стекла тонированные здесь еще не умеют делать. Или не хотят? Ведь чего скрывать от народа?

Садимся на заднее сиденье, встречавшие — один за руль, другой рядом. Тот, что за рулем выставляет на крышу синий маячок-мигалку, и машина резко, с прокруткой колес срывается с места. Выскочить за пределы аэропорта — минуты, и вот машина уже несется по шоссе, обгоняя попутные машины и оглашая окрестности звуком милицейской сирены.

Машин не очень много, можно сказать — мало, если вспомнить, что будет твориться в Москве и Подмосковье в 2018 году. Вползла грешная мысль — а может ну их к черту, эти все машины? Опять пробки? Опять смог? Пусть бы вот так и был дичайший дефицит автомашин на душу населения! Общественный транспорт развивать! Велосипеды, в конце-то концов! Электровелосипеды… Хе хе… представил себя, несущегося по Москве на моноколесе! Вот это был бы прикол! Все головы бы свернули, разглядывая такое чудо!

Так… а где мы находимся, сколько ехать еще? Это было Волосово, что под Чеховым, военный аэродром. Указатель я видел. Так-то я не особо разбираюсь в географии Москвы и Подмосковья, но память-то у меня асболютная, а читал и видел я много, очень много! Потому более-менее ориентируюсь в местности, по которой несется машина. От Волосова до центра Москвы 75 километров. При такой скорости (сотню давит, не меньше) мы доедем минут за сорок. Хмм… а куда именно доедем — это вопрос!

— Товарищи, куда мы едем?

Молчание, после паузы, осторожный ответ:

— Товарищ Карпов… простите, я не уполномочен отвечать на ваши вопросы. Могу только сказать, что с вами хотят встретиться высшие руководители страны. Вам ничего не угрожает, вас очень ждут.

Ну что же… раз очень ждут… мда. Вспомнился старый мультик с котенком по имени Гав. Мудрый дворовый кот ему сообщил, что: «Котенка с таким именем во дворе ждут одни неприятности!» Что сделал котенок? Правильно! Он понесся по лестнице во двор: «Скорее! Скорее! Они меня ждут! Эти Неприятности!» Хе хе хе…

Нет, Ольге я ничего такого говорить не стал. Во-первых, «Котенок по имени Гав» создан в 1976 году. Во-вторых… хватит и во-первых!

Долетели до места за полчаса — я даже удивился. Похоже, что ехали не сотню в час, а гораздо, гораздо больше! Даже по улицам Москвы. Гаишники нам честь не отдавали, но взглядами провожали, это точно. Судя по всему номера, что висели на «Волге» они знали на раз-два. Гэбэшная машина, чего уж там знать…

Место это самое было — Кремль. Ну да, прямиком в него. У ворот даже скорость почти не снизили, я даже слегка так напрягся — а если навстречу какой-нибудь «членовоз»? Уж очень не хочется быть размазанным в виде чего-то подобного арахисовому маслу по капоту бронированного ЗИЛ-114. Впрочем, вру: ЗИЛ-114 никогда не был бронированным. После того, как придурок пострелял космонавтов, проезжавших в кортеже Брежнева, заводу поручили сляпать из ЗИЛ-114 броневик, но так и не успели его сварганить. А то тех пор считалось, что советский народ обожает своих руководителей и никогда в жизни на них не покусится. Ни-ког-да! Наивняки. Сумасшедшие были во все времена.

Не случилось аварии, не случилось ничего плохого. Машина взвизгнула шинами и остановилась, промчавшись по дорожкам Кремля. Сопровождающий вышел из машины, открыл дверцу с нашей стороны и вежливо пригласил:

— Прошу вас, Михаил Семенович. И вас, Ольга Львовна. Сейчас вас проводят.

Мы вышли, и к нам тут же подошли двое молодых мужчин, выглядевших совершенно так же, как и те, что нас сюда привезли. Ну как братья, ей-ей! Один из них подошел ко мне, другой к Ольге. Тот что подошел ко мне, тут же озвучил нашу программу на будущее:

— Михаил Семенович, вы идете со мной. Ольга Львовна — вот с этим товарищем. Не беспокойтесь, Ольге Львовне будет предложен отдых, питание и все удобства — пока она будет вас ожидать. Об остальном вам расскажут на месте. Прошу вас, следуйте за мной!

— Иди — кивнул я и улыбнулся Ольге, которая выглядела потерянной и жалкой. Ее едва не трясло. Ну как же! Она попала в лапы «кровавой гэбни», о которой ей постоянно твердил отец! И которая так и мечтает добраться до каждого человека в этом мире! Ей-ей смешно… если бы не было грустно.

— Иди! — еще раз твердо приказал я — Все будет отлично, я тебе обещаю! Ты же знаешь, я всегда выполняю свои обещания!

— Знаю — слабо улыбнулась Ольга, и двинулась следом за мужчиной в сером костюме.

Я почему-то думал что меня поведут в тот кабинет, в котором после Сталина сидели все генеральные секретари, то есть — на третий этаж. Но меня повели на четвертый, по широченным лестницам, по всегдашней привычке вождей устеленным толстенным ковром, заглушающим не только шаги, но и казалось впитывающим все звуки на свете не давая им выбраться наружу. Ну что-то вроде космической черной дыры.

Оказалось, меня ведут не в кабинет генсека. За дверью обнаружилось помещение, которое больше напоминало гостиничный номер, а не кабинет в Сенатском здании Кремля. Видимо — что-то вроде комнаты отдыха, хотя назвать это комнатой даже язык не повернется — две комнаты плюс огромная ванная. В одной комнате большая двуспальная кровать (интересно, кто тут на ней кувыркается?!), в другой стол, стулья, кресла, ну и все такое — вплоть до большого импортного телевизора (фирму не рассмотрел).

— Товарищ генеральный секретарь примет вас в пятнадцать ноль ноль — сообщил мне провожатый — Примите душ, или если хотите — ванну, все принадлежности для этого лежат на полочках в ванной комнате. Когда выйдете из ванной, вам будет предложен обед, вы же проголодались за время перелета. В вашем распоряжении два часа. Но прошу вас не медлить, так как товарищ генеральный секретарь очень занятой человек и время его расписано по минутам.

— А почему мне нельзя было пообедать вместе с Ольгой? — нахмурился я, но сопровождающий, имени которого я не знал (и честно сказать — даже знать не хотел), лишь беспомощно развел руками:

— У нас такое распоряжение, простите.

Мне ответ совершенное не понравился. И потому я тут же взбрыкнул:

— Вот что, любезный… я сейчас пойду в ванную, а когда вымоюсь как следует, требую, чтобы моя секретарша была здесь за обеденным столом! Я желаю обедать с ней! И никак иначе! А если вы против… лучше вам не быть против! Если вы желаете сотрудничать как следует, не занимайтесь ерундой! Я понятно объяснил?

— Понятно — спокойно, даже равнодушно кивнул сопровождающий — Я сообщу о вашем желании моему начальству. Не теряйте времени, занимайтесь водными процедурами. Прошу вас, Михаил Семенович!

Он показал мне на дверь ванной комнаты, и прикрыл за мной высоченную, темного дерева половинку двери между комнатами. Ну а я пошел в ванную, сердитый и голодный.

Честно сказать, я когда голодный всегда сердитый, и ничего с собой поделать не могу! Хочешь, чтобы я тебя не покусал — вначале накорми, а уж потом разговоры разговаривай! Так что взбрыкнул я не только потому, что печалюсь о несчастной Ольге, которую увела «кровавая гэбня», ничего с ней не случится, уверен. Просто я голоден и психую. Имею я право на псих обычного человека? Или не имею?! «Тварь я дрожащая, или право имею?!»

Тьфу… это меня уже не в ту степь потянуло. Только чертовой достоевщины мне еще не хватало…

Ну что сказать… белоснежная огромная ванна! Импортная, между прочим. Импортный кафель, импортная сантехника. Кстати — какого черта?! Если вы, уважаемые генсеки и прочие коммунисты не сумели наладить производство нормальной сантехники в своей стране, так какого черта вы не сидите на наших, советских, родных горшках, а предпочитаете финскую сантехнику? Нет уж — вы как все! Чтобы унитаз выглядел то ли противотанковым надолбом, то ли надгробием! Чтобы раковина не была сделана в форме тюльпана, а чтобы жестяная херь, принайтованная к стене металлическими шурупами! Как все! Как «весь советский народ, в едином порыве…»

Мда. Срочно пожрать. Чем дальше, тем хуже я воспринимаю советскую действительность. Ох и корчевать здесь надо! Ну — под самый корешок! Все, все переделывать — весь строй, сверху донизу! Чтобы наши унитазы были не хуже импортных! Чтобы плитка советская не шла лишь для облицовки общественного сортира! Ведь можем же, можем! Вон танки какие делаем классные! А ракеты? Лучшие в мире! До сих пор америкосы на наших движках в космос летают! Хмм… каких пор? Что-то я увлекся. Распалился, и увлекся! Забыл, в каком году нахожусь.

Быстренько помылся (Какие, к черту, ванны? Душ, и все!), почистил зубы. Была и бритва, но брить бороду не стал. Подровнял, чтобы не выглядела заброшенным стадом, но сбривать ее совсем не стал. Пусть будет. Она мне десяток лет добавляет.

Оделся, и когда вышел в гостиную… нет, никого не увидел. Стол был заставлен судочками и кастрюлями с аппетитно пахнущей едой (крышки не уберегали от запаха), но Ольги в комнате не было. И тогда я сел в кресло, демонстративно отказавшись усаживаться за стол. Ибо нефиг!

Похоже, что за мной каким-то образом следили, а может случайно получилось, но только сопровождающий образовался в комнате буквально через минуту после моего демарша — тихо проскользнул в двери и бесстрастно сообщил:

— Ольга Львовна будет скоро, как только приведет себя в порядок. Как видите — на столе два прибора. Ваше пожелание было учтено. Прошу вас, начинайте без нее, товарищ генеральный секретарь примет только вас. Это вопрос государственной безопасности. И времени у вас осталось немного.

Звучало как-то гадко, как перед расстрелом: «времени у вас осталось немного!» Но я возмущаться и придираться не стал. В самом деле, надо же и совесть иметь. Понты понтами, но дело надо делать. И сидеть у генсека голодным я не собирался. Нужно омыть мозг волнами сытой крови, чтобы думалось лучше, и чтобы не настигали приступы голодной злобы. Не тот случай, чтобы устраивать голодовку.

В общем, начал я без Ольги. Сам себе наливал, сам себе накладывал — никаких официантов и слуг! Настоящий пролетарий, а не мультимиллионер с зарплатой миллион долларов в месяц! Хе хе хе…

Борщ (Вкусный, гад! Обожаю красный борщ!), бифштексы с картошкой пюре (картошка явно на сливках!). Пирожки с мясом, сладкие, с картошкой. Пирожные — пяти видов, даже глаза разбежались. Салаты — капстный, свекольный, с орехами и без. Аджика и другие острые соусы. Огромный фарфоровый чайник с зеленым чаем и рядом нарезанные лимоны. Все знают, собаки! Все мои вкусы прознали! Даже про зеленый чай с лимоном! Вот она, гэбня-то какая ушлая!

Ох, ох-ох… да, самый расцвет «кровавой гэбни». Нет, я не о том, что сейчас ее расцвет. А о том, как в девяностые Бакатин всю эту гэбню просто уничтожил. И не стало у нас всемогущей «гэбни». Хорошо это? Да я материться начну, в рожу дам, если кто-то скажет, что ЭТО хорошо! Уничтожить одну из самых могущественных спецслужб в мире, если только не самую могущественную — кто это мог сделать? Только откровенный, махровый враг! Горбачев и Бакатин. Вот кто виновны в развале КГБ! И живы, мерзавцы! Не сидят в тюряге, и не кормят червей в земле! Вот как так?! Почему?!

Ольга появилась в комнате, когда я уже дохлебывал борщ, отлив себе из огромной кастрюли едва десятую ее часть. Мне было даже смешно — неужели они считают, что я такой прожорливый, и смогу съесть все, что мне тут наставили? Даже если я использую в качестве поедателя мою Ольгу, и вдвоем мы не сможем осилить даже половины того, что нам тут наставили!

— О! Вот и ты! — радостно помахал я рукой своей секретарше — Давай, скорее, присоединяйся!

Ольга тут же взяла столовое дело в свои руки — к моему вящему удовольствию. Все-таки уже привык я, чтобы за мной ухаживали. И где то время, когда я штык-ножом вскрывал банку тушенки и жрал оттуда волокнистое безвкусное мясо, набивая желудок и мечтая сейчас упасть и уснуть — настолько я был усталым. Теперь — мне нравятся деликатесы, а еще — чтобы кто-то наливал борщ в мою тарелку. К хорошему быстро привыкаешь, и отвыкать очень даже не хочется.

Закончили мы обед пирожными, а потом я пошел и плюхнулся на кровать, и лежал, глядя в узорчатые потолки и чувствуя прилив доброты и покоя. Ну вот — я сыт и доволен, и теперь могу говорить с руководителем одного из самых могущественных государств в мире на равных.

Ага, наглец — какой-то там писателишка, и с генсеком — «на равных»! Не льсти себе, Михаил Карпов. Стоит ему только захотеть, и ты только щелкнешь под каблуком, как неосторожно выбежавший и-под плинтуса таракан. Но я и не обольщаюсь — каким бы приличным человеком ни был Шелепин — в первую очередь он будет думать о государстве. И о себе, любимом. И только потом, может быть, снизойдет и к моим проблемам. Я в сравнении с Генеральным Секратарем просто мелкота. Но… очень ценная мелкота, и моя задача «продать» себя как можно дороже. Не продешевить и не выложить раньше времени весь товар, чтобы его цена не снижалась со временем. Как это сделать? Не знаю. Буду думать по ходу беседы с генсеком. Как якобы говорил Наполеон: «Ввяжемся в драку, а там уже и посмотрим». По смыслу — примерно так. Вот только одно беспокоит — Наполеон вообще-то плохо кончил…

— Широкая какая кровать! — вдруг тихо шепнула Ольга — Интересно, они нас тут поселят, или…

— Или — усмехнулся я — Вообще-то у меня есть квартира, однокомнатая, у метро Динамовская. А еще — пятикомнатная кооперативная квартира на Ленинском проспекте. Кооперативная. Правда в ней ничего пока нет, пустая стоит. А вот однокомнатная оборудована. Только ключей у меня от нее нет. Остались в Монклере. Откуда я знал, что мне понадобятся ключи от московской квартиры? Впрочем я запасные ключи оставил Махрову Леше — чтобы иногда забегал и смотрел, не пролил ли я соседей. С условием, что он на моей кровати может дрючить своих любовниц!

— Фу! Как гадко сказали — дрючить! — фыркнула Ольга — Бескультурье! Вы должны выражаться интеллигентно, как и положено маститому писателю!

— Да что ты знаешь о маститых писателях?! — возмутился я, протянул руку и ухватил Ольгу за грудь. Та взвизгнула, захихикала, отбиваясь от моей наглой руки, и в этот самый что ни на есть интересный момент в дверь вежливо постучали. И я тут же вспомнил, где нахожусь.

— Михаил Семенович, пора! — вырвал меня из эротических грез скучный голос сопровождающего, и я едва не скрипя зубами слез с кровати. Сейчас бы поваляться! А потом — одному поваляться… хе хе… солдафон, ага! Ну вот таким меня и примите! Или идите нахрен… я вам не золотой десятирублевик, чтобы всем без исключения нравиться!

Погрозив Ольге пальцем и приказав без меня не шалить, я отправился за провожатым, оставив на стуле в столовой свою куртку. Одет я был все так же, как и прежде — простые джинсы-«левиса», и серый свитер «а-ля Хемингуэй». Ну а что, писателю можно. Я эксцентричный писатель-фантаст, не принимающий никаких авторитетов, и славящийся своими резкими высказываниями по любому поводу нашей жизни. Так что никто не удивится такому моему наряду. Шпион вернулся с холода, отвяньте от меня!

Вот теперь меня повели на третий этаж. В какой именно комнате находится кабинет генсеков — я не знаю. Никогда этим не интересовался. Знаю только, что в Сенатском здании и на третьем этаже. Все! Вся информация. Впрочем — абсолютно бесполезная информация. Такого мусора в моей голове более чем достаточно. Вот взять бы, да обменять эту информацию на… хмм… нужную! Важную! Не бесполезную! Но тут уже все, никак. Я помню только то, что когда-то читал, все, что когда-то видел, и что осело в закромах моей памяти. И никаких подключений к «банку памяти вселенной», как это положено уметь порядочному попаданцу.

Меня завели в кабинет, где перед двустворчатыми дверями сидел мужчина лет сорока, который тут же снял трубку и что-то в нее сказал, типа: «Прибыли». Потом кивнул моему сопровождающему и тот открыл передо мной дверь в святая святых — кабинет Генерального Секретаря Коммунистической Партии Советского Союза. В общем — туда, куда большинство граждан СССР могут заглянуть только через экран телевизора — если им это конечно же покажут.

Впрочем, показывать тут особо было и нечего. Облицованные дубом стены? Да это стиль всех советских руководителей страны сверху донизу. От Кремля, до самого до края. («От Москвы до самых до окраин!») Ковер на полу? Эка невидаль! И длинный стол для совещаний — разве это редкость? Скорее — просто обыденность. В общем и целом — скучный огромный кабинетище, в котором теряешься, как в каком-нибудь католическом соборе и чувствуешь себя маленьким и убогим перед лицом божества.

«Божество» сидело за своим столом и что-то писало, не глядя на вошедшего и совершенно не обращая внимания на того, кто сидел рядом за столом для совещаний. И мне вдруг со смехом подумалось — а может, изображает деятельность? Ну как в том фильме про барона Мюнгхаузена. Там Герцог (Броневой) развлекался тем, что шил женские платья, а когда кто-то приходил, накрывал швейную машину и недошитые платья, и с умными видом зачеркивал листы какой-нибудь книги. Мол, он не согласен с автором и вычеркивает всю его ересь! Вот и сейчас возможно происходило тоже самое.

От этой мысли на моих губах вдруг пробилась улыбка, и тому, кто сидел за столом совещаний, видимо это показалось странным. Не так себя ведут в присутствии Генерального Секретаря, не так! Брови мужчины слегка поднялись, а лицо сделалось таким задумчивым-задумчивым…

Наконец и божество обратило на меня внимание, когда я прошел через весь огромный кабинет и остановился возле стола Генерального. Шелепин поднял взгляд, глаза его чуть прищурились, а через пару секунд он легко поднялся со своего места и вышел ко мне навстречу.

— Так вот вы какой, легендарный Шаман! — он протянул руку, и рука была твердой, сухой, энергичной. Есть у меня такой грешок — по тому, как здоровается человек, пытаюсь определить его склад ума, его… хмм… даже не знаю, как это назвать. Характер? Так вот характер Шелепина был в высшей мере деятельным, что кстати доказывали последние события — например, устранение Брежнева и Андропова.

— Присаживайтесь за стол, вот сюда (он указал на стол для совещаний). А мы с товарищем Семичастным сядем напротив. Вам так виднее нас, а мы на вас посмотрим. Уж очень нам интересно видеть легенду спорта, писателя с мировым именем вживую!

Хмм… глумится, что ли? Ей-ей в глазах смешинка, типа он не совсем всерьез меня воспринимает. И не могу понять — нравится мне это, или нет. Если у человека есть чувство юмора, значит он уже не совсем дурак. Или, вернее — не совсем дурак. Люди без чувства юмора всегда вызывали у меня опасение, которое оправдывалось в 99 процентов случаев. Обычно они были недалекими придурками, с которыми дело иметь нельзя ни в коем случае. Увы, нередко они были моими командирами, как ни печально это признавать.

Я присел за стол, Шелепин и Семичастный напротив меня. Семичастный вперился в меня взглядом так, будто хотел прожечь во мне дырку. Я, кстати, от него не отставал — разглядывал председателя КГБ беззастенчиво и откровенно.

— В каком году я помер? До того, как вы к нам попали? — вдруг спросил Семичастный, и у меня внутри вздрогнуло от нереальности, неправильности вопроса. Я же Шаман! Я предсказатель! А ты чего спрашиваешь?

— Только не надо нам лапшу на уши вешать, ладно? — продолжил Семичастный своим хрипловатым, резким голосом, соответствующим его грубоватому, будто вырезанному из дерева лицу — Вы путешественник из будущего, мы это знаем. Кем вы там были? Военным? В каком звании?

— Подполом на пенсию вышел — не думая, автоматически сказал я, и тут же скривился — вот так и ловят дурачков! Вот так и попался! Ничего они не могли знать — чисто умозаключения! И зачем же я себя сдал?! Ах ты ж болван… расслабился! Посчитал противника слабым, неспособным меня раскусить?! Вот и попался. Это же КГБ, дурак! Тут идиотов не держат!

Собеседники переглянулись, и Шелепин уже почти ласково сказал:

— Ну вот и хорошо. Вот и правильно. Правильно, что не стали запираться и врать. Нам не надо врать — мы ваши друзья. Настоящие друзья! Не то что эти американцы, которые в благодарность за ваши сведения попытались вас убить! Кстати, а за что именно они попытались вас убить?

Я помолчал, обдумывая ответ. По большому счету — что я теряю? Да ничего не теряю. Тут и в самом деле — или ты идешь до конца, сотрудничаешь, как можешь, или выступаешь третьей силой — то есть ни нашим, ни вашим. А здесь не та ситуация, чтобы усидеть на двух стульях, как я раньше пытался это сделать. И вообще — это же СВОИ, я ради них стараюсь! Ради нашего общего будущего, ради Советского Союза! Я не хочу, чтобы получилось так, как получилось в нашем времени, в нашем мире, и потому…

— Я раскрыл заговор против президента США. Гувер через Фелта сливал сведения о Никсоне журналистам «Вашингтон пост». Через два года Никсона должны были подвергнуть импичменту и уволить с должности президента. Я предупредил его, а они скорее всего нас подслушали, узнали о том, что я его информировал. Во избежание полного разоблачения они попытались убить президента и собирались убить меня. Вот, в общем-то, и все.

— И вы решили пересидеть это время на родине — задумчиво констатировал Семичастный, и тут же яростно и жестко спросил — Какого черта вы сразу не пошли к нам?! Какого черта вы взялись действовать на свой страх и риск, не посоветовавшись с опытными товарищами?! Что за дурацкая самодеятельность, товарища Карпов?!

Может он и был прав, только я уже давно отвык, чтобы на меня орали и указывали, что мне делать, а что не делать. Потому я сразу же напрягся, и уперся взглядом в серые глаза Семичастного, будто этим взглядом я пытался его оттолкнуть. Да пошел ты, умник! Тебе из кабинета тут виднее, да?! А я там под пулями бегал! Ты вот — бегал под пулями?! Нет, не бегал! Порок сердца у тебя! Освобожденный ты от военной службы! Зато Пастернака клеймил умело, со свиньей сравнивал! Комсомолец хренов!

— Тихо! — Шелепин поднял руку, будто пытался остановить драку — Значит, у товарища Карпова не было другого выхода, ведь так, товарищ Карпов?

— Не было — сглотнул я, чувствуя, как отпускает меня ярость — Я сделал то, что считал необходимым. Никсон всегда относился к нашей стране очень терпимо. При нем были заключены договоры об ограничении стратегических вооружений, при нем, и при его активном участии Штаты вышли из войны во Вьетнаме. Я должен был его спасти. Те, кто придут вместо него — гораздо хуже. Так называемые демократы — разжигатели войн, и они сделают все, чтобы Союз в конце концов развалился. И добьются своей цели. Потому я не мог допустить, чтобы Никсона убрали с поста.

— А нам это сообщить? — мягко спросил Шелепин, глубоко вздыхая, и как бы показывая этим ошибочность моих умозаключений — мы бы обдумали все, и тогда уже приняли решение: как именно, с какой дозированностью подкормить американцев информацией. И вы бы тогда не пострадали. Вы бы до сих пор сидели сейчас на своей вилле у моря, зарабатывали миллионы, и работали бы на благо нашей страны, как резидент нашей разведки! А теперь что? Вы в бегах! И как мы объясним то обстоятельство, что вы, не проходя таможенного контроля оказались в СССР? И самое главное — ПОЧЕМУ вы тут оказались? Вы над этим думали? Вот если бы вы связались с нами, рассказали бы о Никсоне и его будущем — мы бы по нашим каналам слили ему информацию. И вы были бы ни причем. Мы бы сделали так, чтобы никто не заподозрил именно вас! Понимаете вы это, или нет?

Я понимал. И честно скажу — мне вдруг стало немного стыдно. Но только немного! Потому что…

— Я не знаю, кто принимал решение меня похитить и доставить в СССР, как кусок свинины. Честно сказать, мне это даже не интересно. Но факт есть факт — вы пытались меня похитить, и как я после этого должен вам доверять? Скажите, почему я должен вам доверять?

— Потому, что это были НЕ МЫ — с нажимом сказал Семичастный — Тех, кто принимал это решение уже нет в органах безопасности. А мы, кстати, очень высоко оценили ваши усилия, и наградили вас высшими правительственными наградами.

— Да, кстати… — Шелепин поднялся, подошел к столу и взял две коробочки красного сафьяна. Подошел ко мне и остановился возле моего стула:

— Встаньте, товарищ Карпов!

Я встал, и тогда Шелепин раскрыл одну коробочку. В ней лежал знакомый мне по картинкам, такой родной, такой знакомый орден Ленина, высшая награда СССР!

Честно сказать, я не верил, что они меня на самом деле наградили. Думал — врут, чтобы привязать меня к СССР. А он — вот он! Сияет эмалью и золотом! Настоящий орден Ленина!

Внутри у меня захолодело, и я не мог произнести ни слова. Глотку перекрыл комок.

— За особо выдающиеся заслуги в деле защиты нашей социалистической родины, за спасение людей, за развитие дружбы между народами и поднятие авторитета нашей страны в международном сообществе, Михаил Семенович Карпов награждается высшей наградой нашей страны — орденом Ленина! С вручением золотой звезды Героя Советского Союза! Примите награду, Михаил Семенович, мы вами гордимся!

Я сглотнул и вдруг почувствовал, что глаза моим совершенно непроизвольно увлажнились. Я, старый циник, тертый-перетертый вояка — едва не пустил слезу! Никогда, даже в самых своих фантастичных фантазиях я не представлял, что мне вручат ТАКУЮ награду. Хотя бы потому, что государства, которое могло ее вручить уже давно нет на карте мира. Вернее — не было! Оно есть! И надеюсь — будет всегда!

Шелепин приколол мне на свитер орден Ленина, потом звезду Героя, и отошел на шаг, будто художник, оглядывающий произведение своих рук. А я, выждав секунду, громко и четко сказал:

— Служу! Советскому! Союзу!

И это была истинная правда. Совершеннейшая правда! Потому что только ему я и служил. Не этим двух мужикам, свергнувшим своих предшественников. Не социалистическому строю, который довел страну до развала с помощью тупых решений престарелых своих руководителей. Нет. Я служил своей стране, своей Родине! И какая разница, как она называется — Советский Союз или Российская Федерация — это МОЯ Родина, и она ей останется навсегда. И я с ней — навсегда. И только так.

Семичастный тоже вышел из-за стола и протянула мне руку:

— Поздравляю вас, товарищ Карпов. И не обижайтесь. Я можно сказать… любя! Вы наш человек, я знаю, а потому мои резкие слова не были сказаны для того, чтобы вас как-то обидеть, оскорбить. Я болею за дело, и если вижу, что можно было сделать все по-другому — говорю честно, без обиняков. И вы всегда можете на это рассчитывать. Мы вам не враги! Мы сделаем все, чтобы вам помочь, и чтобы воздать вам по заслугам. Но и вы нам помогите. Дайте нам информацию, которая поможет нашей стране! Сделайте все, что возможно сделать, и страна вас не забудет!

— По-моему я и так делаю все, что могу — вздохнул я, отпуская руку Председателя КГБ — Кто скажет, что это не так — пусть первый бросит в меня камень. Что смогу — расскажу. Только не думайте, что я вот так усядусь и опишу все, что произойдет в будущем. Во-первых, и вы уже должны были догадаться — чем больше я даю прогнозов, тем больше изменяется будущее. А значит — прогнозы в конце концов просто перестанут сбываться. И значит я стану бесполезен для вас. А во-вторых… мои воспоминания проявляются не сразу. Я не могу вам дать полную картину всего на свете. Мне нужен вопрос, чтобы я на него мог ответить, понимаете? Ну то есть я не могу вам рассказать о том, о чем вы меня не спросили. Или… даже не так: я не могу рассказать о чем, во что не уперлась моя мысль. Вот я подумал о чем-то, что-то натолкнуло меня на мысль, и сразу же у меня в памяти всплывают какие-то данные, какая-то информация, которую я получил в течение своей жизни. А если не натолкнуло на мысль, значит… значит — я ничего и не скажу. И это не потому, что не хочу. Просто так устроена система моих воспоминаний. Я просто не вспомню! Да, я готов отдать вам всю информацию, что имею, но вы не должны выжимать меня досуха, как тряпку! И уж тем более не должны использовать какие-то химические средства, чтобы заставить меня говорить. В противном случае вы нарушите систему воспоминаний моего мозга, и тогда… тогда не будет совсем ничего. Вся моя ценность именно в том, что я при желании могу достать из мозга все, что я когда-то прочитал, видел, слышал в своей жизни. И воспоминания эти всплывают порционно, и лучше всего — как ответы на вопросы. Но я уже повторяюсь.

— Давайте, присядем! — предложил Шелепин — В ногах правды нет. Банально, но это истина. Сейчас вы Михаил Семенович расскажете нам, кто вы такой на самом деле и откуда взялись. А потом мы поговорим дальше.

— Мне хотелось бы выяснить один вопрос… — начал я нерешительно, и замолчал, собираясь с мыслями, но Шелепин меня остановил:

— Я вас прекрасно понимаю, Михаил Семенович. Ваш официальный статус мы обсудим позднее, как и социальные гарантии для вас. Как я уже вам пояснил, страна вас не забудет, родина вас не оставит. И на этом пока остановимся. Давайте-ка к делу. Итак, кто вы такой:

— Я Карпов Михаил Семенович. Да, именно так меня и зовут… звали… будут звать в две тысячи восемнадцатом году. (глаза Шелепина и Семичастного расширились, они переглянулись). Я военный пенсионер. Когда попал сюда, мне было без малого пятьдесят лет. Я участник нескольких войн, о которых вам некогда писал в письме. Был бойцом спецназа — это такие специально обученные подразделения армии, созданные для исполнения особо сложных боевых задач. Например, меня натаскивали на диверсионно-разведывательную деятельность, а конкретно — на захват командных пунктов стратегического вооружения. А также для диверсионной деятельности в тылу врага. Специализация моя — снайпер, так как я с детства обладаю умением попадать туда, куда целюсь. После демобилизации из армии служил в ОМОНе — это тоже специальные подразделения, но только в структуре МВД. Они будут созданы в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году, в связи с тем, что страну захлестнет волна бандитизма, и понадобятся специальные военизированные подразделения чтобы с успешно бороться с бандгруппами. ОМОН будет существовать и в две тысячи восемнадцатом году.

— Почему вы уволились из ОМОНа? Почему ушли на пенсию? (это Семичастный)

— Навоевался, хватит — вздохнул я, и мои награды на груди тихонько зазвенели, столкнувшись — устал от крови. От всего устал. Пенсия неплохая, опять же доплаты за награды, так что… жить можно. Домик на окраине города, автомашина «нива», и на природу, чтобы никого не видеть. Чтобы только небо, поле, лес…

— Мне иногда самому хочется уехать, и никого не видеть! Очень даже понимаю! — усмехнулся Шелепин.

— Но-но! — Семичастный погрозил пальцем Шелепину — Товарищ Генеральный, что за упадническое настроение! Не для того мы впряглись в это ярмо! Тянуть надо! Правильно, Карпов?

— Правильно, товарищ Семичастный… — усмехнулся я — не для того вы… впрягались в ярмо. И не для того я тут эти все кружева устроил.

— А для чего? — тут же вцепился гэбэшник — зачем вам все это? У вас куча денег, вы уважаемый во всем мире человек — зачем вам помогать нашей стране? Сидели бы у себя на вилле, да сидели! В кино снимались! Зачем вы устроили ЭТО?!

— Затем, что я советский человек. Я родился и вырос в этой стране. И я видел, как она умерла. Видел, как стая шакалов рвала ее, растаскивала на части! Видел, как страдает, как умирает мой народ! Разве может советский человек спокойно жить, зная, что ждет в будущем его родину?! А жить потом как?! Как смотреть в глаза самому себе, глядя на себя в зеркало?! И пусть это возможно и не мой мир, но люди-то те же! Наши, советские люди! И я хочу, чтобы страна жила. Наша, советская страна! И потому я решил — сделаю все, что возможно, но Союз спасу. Людей спасу! Вот, в общем-то и все.

— А как вы попали сюда? И почему вдруг занялись писательством? (это Шелепин)

— Попал в аварию на трассе под Саратовом. Очнулся ночью, на дороге — голый, как младенец. Ну и как-то надо выживать? Отправили в психушку, там пробыл некоторое время. Ну и дальше вы все знаете, уверен. А что касается писательства — так я и был писателем в своем мире, в своем времени. Писателем фантастом средней руки. Вполне востребованным, даже можно сказать — успешным. В один прекрасный момент я вдруг начал писать книги — ни с того, ни с сего. Пишу я их очень быстро — в сравнении с другими писателями — ну вот так и получилось, что к моменту моего переноса у меня за плечами было несколько десятков фантастических романов. Здесь мне осталось только записать их, да отправить в издательство.

— А почему ваши романы здесь имеют такой успех? Если у себя вы были всего лишь писателем средней руки?

— А что такое — «писатель средней руки»? Давайте вначале мы дадим определение — что именно означает понятие «писатель средней руки». В моем понимании, это тот писатель, на котором и держится издание художественной литературы. Его не проталкивают, не рекламируют, как счастливцев, попавших в струю. По его книгам не снимают фильмов. Но пишет он ничуть не хуже, а частенько и лучше, чем многие из тех, кто годами почивает на лаврах. И стоит ему попасть туда, где общий уровень писательского мастерства ниже, чем его уровень — результат будет просто потрясающим. А я вам скажу, что в реалиях дикого капиталистического рынка уровень писательского мастерства в две тысячи восемнадцатом году году вырос в разы. По одной простой причине — все писатели, которые не умели писать так, чтобы люди отдавали деньги за их книги — вымерли, как класс. Остались только те, кто в жесткой конкуренции пытаются выжить за счет своего мастерства и своей богатой фантазии. Вам вероятно трудно и представить такие обстоятельства, когда ВСЕ, абсолютно все издательства стали частными! Когда писателя никто не поддерживает, никто не создает ему условий для жизни и творчества, когда всем наплевать — жив ты, или мертв! И все, что ты можешь сделать — это написать так, чтобы люди твою книгу купили. Кто-то скажет, что это хорошо для творчества, что так, в конкуренции рождаются хорошие книги и растет уровень писательского мастерства. А я вам скажу: это смерть писательского дела. Государство сделало ставку на телевидение и наплевало на книги. Таковы реалии две тысячи восемнадцатого года. И вот теперь посмотрите: в ваше время попадает опытный, набивший руку в написании книг писатель, который сумел выжить в условиях дичайшего капитализма. А вокруг него слабые, убогие авторы с их дурацкими книжками, насыщенными выше предела, до рвоты — политической составляющей. В ущерб сюжету, в ущерб логике. Все эти тупые производственные романы, все эти глупые истории соцреализма, не имеющие никакого отношения к реалиям жизни! Так стоит ли удивляться, что мои книги — яркие, красивые, интересные имеют успех в этом болоте серых и глупых книг?!

— Вы совсем даже не скромничаете — усмехается Шелепин — Неужели все так плохо? Ну есть же хорошие книги! Не все ведь серые производственные романы!

— Есть. Я вырос на «Двух капитанах» — тоже усмехаюсь я — «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Гайдар. И еще много, много других книг! Но где вы тут видите фантастику? Фантастика в нашей стране всегда была в загоне. Ее всегда считали вторичным, несерьезным жанром. А людям нужна сказка! Людям нужна мечта! И если я в сказке даю им правильные идеи, маскируя их фантастическим антуражем — так чем это отличается от тех книг, которые считаются «серьезными»? Вся разница в том, что одни люди ставят на обеденный стол серый невкусный хлеб, а я ставлю румяную, вкусную булочку! Но результат-то по большому счету один — насыщение! Но что скорее съедят? Черствый хлеб, или сладкую булку?

— Ишь, как завернул! — хмыкнул Семичастный посмотрев на Шелепина — Мы, значит, кормим народ черствым хлебом! А он булки им дает!

— А он прав — задумчиво кивнул Шелепин — И в самом деле, мы это все упустили. Мы должны подавать людям правильные идеи — добро, честность, порядочность. Но в каком виде? Что они лучше съедят? Кстати, надо бы его дружку этим заняться поплотнее.

— Какому дружку? — насторожился я.

— Махрову вашему! — усмехнулся Шелепин — Министру культуры!

— О как! — восхитился я — Леша пошел на повышение! А куда взяточницу подевали?

— Это кого? Фурцеву, что ли? — брови Семичастного поднялись.

— Ну а кого же еще? Хапала ртом и жопой, не гнушалась брать взятки с артистов, чтобы другой раз им позволили выехать за границу. Вы бы только знали, что люди о ней писали потом, когда это можно было писать! Не стеснялась — просто брала из рук в руки. Интересно, куда смотрели компетентные органы…

— Повторюсь — это было ДО нас! — нахмурился Семичастный — А по факту взяточничества Фурцевой я попрошу вас написать подробнее. Мы опросим людей, дадим ход делу.

— Да что тут писать? Вы с певицей Вишневской поговорите. Это она говорила, что некогда дала Фурцевой четыреста долларов, чтобы та выпускала ее за границу. А то частенько бывало так: приглашают Вишневскую, а едет другая. Кстати, если бы вы не убрали Фурцеву, ее все равно вскорости бы уволили. В моем времени ее убрали через два года — она строила себе дачу, пользуясь своим служебным положением. Рабочих и стройматериалы взяла себе бесплатно, за счет министерства. На том и погорела. И вообще — для меня загадка, почему так долго держали на этом месте совершеннейшую непроходимую дуру, никакого отношения не имеющую к культуре, не разбирающуюся ни в чем мало-мальски культурном! Анекдоты про нее ходили и ходят! И ЭТО существо командовало культурой в нашей стране?! Ее гнать надо было… по одному месту мешалкой!

— Мда… вас там у себя, в будущем, не били? — усмехнувшись спросил Семичастный.

— Пытались — серьезно ответил я, пожав плечами — Но это для них плохо заканчивалось. Я ведь кроме того что языкастый, еще большой и довольно-таки злой.

— Да, мы знаем — фыркнул Шелепин — Эк вы отдубасили несчастного Али! Я смотрел — просто одно удовольствие, как отдубасили. Думал, что у вас никаких шансов. Ан нет! Молодец! Наш человек!

— Все для Родины, все для победы! Пусть знают, что советского человека победить невозможно! — так же серьезно ответил я.

— Видал, Владимир Ефимыч? Вот как надо пропагандой заниматься! Набуздал по морде наглецу, и сделал для пропаганды своего государства больше, чем десять газет «Правда» и двадцать газет «Труд»! — Шелепин довольно кивнул — Молодец, я же говорю! Как думаете, Михаил Семенович, Махров потянет на посту? А то давайте — вас поставим министром культуры!

Я посмотрел в глаза Шелепину и не смог в них ничего разглядеть. Он серьезно, или нет? А ведь похоже, что на полном серьезе…

— Махров справится. А если что — я ему подскажу — медленно, обдумывая каждое слово начал я — Что касается меня, я лично больше принесу пользы ТАМ, в Америке. Русский писатель, который рассказывает о жизни в СССР, который создает правильный образ советского человека — разве это не важнее, чем командовать министерством культуры? А я за постами не гонюсь. Зачем они мне? Чтобы строить дачу за государственный счет? Воровать? Взятки брать? Так это к Фурцевой. У меня денег и так хватает. За всю жизнь не истратить. Другая у меня задача. Какая? Сохранить СССР! Сохранить нашу страну! Помочь родине избежать ошибок, которые она допустила в моем мире, в моем времени! Сберечь людей. И я вас прошу помочь мне в этом. Не ставить палки в колеса! Если я считаю, что мне лучше действовать ТАМ, а не здесь — не перекрывайте мне дорогу!

— Да мы и не собирались — проворчал Семичастный — время покажет, стоит вам ехать в США, или нет. Если Никсон не выживет, если власть возьмут те, кого поддерживает ФБР — что вам там делать? Жить-то хотите? Или надоело? А здесь работы для вас хватает. Во-первых, пишите свои книжки, радуйте людей. Во-вторых, поможете нам, будете давать информацию, ну и советовать — по мере возможности. Ну и культура — поможете Махрову. Разбираетесь в книгоиздании? Ну и хорошо! Будете контролировать этот отдел культуры! Ну а потом все в Штатах успокоится, мы поймем, куда дует ветер, и… видно будет. Сочтем, что поездка в Штаты для вас безопасна — так езжайте, кто вас держит? Вы и в самом деле там нам нужнее, чем здесь — когда сделаете все, что можете ТУТ.

«Когда мы тебя выжмем досуха!» — вот как это надо читать, усмехнулся про себя я. Этого и следовало ожидать. А чего я хотел? Чтобы они, не использовав меня по-полной, выпустили из страны куда глаза глядят? Нет, парень… так не бывает.

— Ну а теперь мы можем поговорить и о другом вопросе — кивнул Шелепин — Ваша позиция понятна, и она нас устраивает. Примерно этого я и ожидал, читая доклады моих аналитиков. И хотя материальный стимул вас не очень интересует, особенно после того, как вы так фантастически разбогатели, но все-таки, я хочу, чтобы вы знали, как вас ценит наше государство. Поговорим о материальном.