Невидимая смерть

Евгений Федоровский, 2010

«Невидимой смертью» это оружие окрестили еще солдаты Первой мировой войны. Мины – гроза и ужас пехоты, а позже – и танков. Мины быстро доказали свою эффективность и потому эволюционировали особенно стремительно. Они стали настоящей головной болью для саперов всех армий мира. О борьбе военных инженеров с этим коварным оружием на полях Второй мировой и рассказывается в романе известного писателя Евгения Федоровского…

Глава первая

Родина, прости своих сыновей

Война есть жребий человечества

и неизбежная судьба человека.

Вечный мир на этом свете не дарован смертным.

Фельдмаршал фон дер Гольц ^[1]

1

Четырехтрубный пароход «Магдебург» отошел от пирса Уолшфиш-Бей поздно вечером 15 марта 1936 года. Утомленный посадкой, заботами о багаже, строгим таможенным контролем, Юстин Валетти едва дождался, когда стюард, пожелав счастливого путешествия, скрылся за дверью. Юстин выключил в каюте верхний свет, прошел по липкому линолеуму к иллюминатору. В черном небе напряженно горели крупные звезды, за бортом. Поднявшись на носки, он увидел рыжую цепочку огней. Лишь в этот момент он понял, что навсегда расстается с белыми домами под крутыми черепичными крышами, финиковыми пальмами с их плотными маслянистыми листьями, брусчатыми мостовыми, которые днем источали каминный жар, а ночью несли прохладу. Он отплывал к земле предков — в Германию. Оттуда в эти земли когда-то прибыл его дед, военный врач и естествоиспытатель Бруно Валетти.

Почему Валетти? В высшей немецкой школе Виндхука Юстин занялся изучением своей родословной. Он установил, что примесь итальянской крови без остатка растворилась в германской еще в эпоху Крестовых походов и пращуры считались чистокровными немцами. Об этом свидетельствовали выписки из геральдических книг, заверенные печатью и подписью гаулейтера и оберфюрера местной нацистской партии Ханса Дорроха.

Поиски родных корней привели к мысли проследить историю немецких завоеваний на его малой родине — в Африке. Теперь рукопись в двести страниц лежала в одном из его чемоданов. Она начиналась с того времени, когда Германия включилась в борьбу за колонии. К концу прошлого века Британия, Франция, Испания, Португалия, Нидерланды уже растащили все жирные куски. Немцам пришлось довольствоваться тем, что не успели захватить другие. Под их началом оказались Того и Камерун. Неосвоенными еще оставались земли в Намибии.

На них-то и обратил внимание фабрикант из Бремена Адольф Людериц. Он снарядил морскую экспедицию, привлек к командованию ею отставного капитана королевских стрелков Генриха Фогельзанга. Корабль преодолел суровое Бенгельское течение и бросил якорь у западного берега вожделенного континента. На дюны голой Намибийской пустыни высадился отряд. Хотя Фогельзанг происходил из военной среды и сам считал себя военным человеком, он не лишен был коммерческой сообразительности. За сотню фунтов стерлингов и двести ружей он купил у туземного царька участок в полторы тысячи квадратных километров и полосу побережья от реки Оранжевой до 26-й параллели южной широты, равные Великому герцогству Люксембург.

Под абсолютно непригодной для скотоводства и земледелия землей европейские первопроходцы натолкнулись на золото и алмазы. Сведения об успехах отважного капитана взволновали искателей приключений. Чтобы защитить германские права на эти пространства, к берегам Намибии двинулись дредноуты «Лейпциг» и «Элизабет». В перках запестрели германские флаги, утверждающие немецкое владычество. Вместе с золотой лихорадкой началась и долгая кровопролитная война с истинными хозяевами этих земель: народами гереро и нама. Юстин Валетти в своих исторических записках с восторгом писал о главных усмирителях непокорных туземцев — Курте Франсуа, Теодоре Лёйтвайне, Лотаре фон Троте, Риттере фон Эппе, о сокрушающей силе германского оружия — шрапнели, пулеметах, пушках, полагая, что этот опыт пригодится для операций будущего.

1 августа 1914 года в Европе началась мировая война. Через месяц бои перекинулись на просторы Атлантики и в Африку. В германскую Намибию с территории Южно-Африканского Союза ^[2] вторглись английские войска. Деду Юстина — Бруно — в то время было уже шестьдесят, но несмотря на возраст он записался добровольцем в Немецкий свободный корпус. Вскоре туда же призвали отца Юстина — Хейнца, который управлял одним из алмазных приисков. Немцы сражались отчаянно и геройски, однако силы оказались неравными. Вместе с англичанами и африканерами ^[3] в британской армии воевали колониальные отряды басутийцев, индусов, бушменов, привыкших к зною пустынь и тропиков. В мае 1915 года пал столичный Виндхук, вместо черно-красно-белого кайзеровского знамени заплескался на мэрии британский флаг. Пленных колонистов англичане распустили по домам, гарантировав неприкосновенность.

Две вести — печальная и радостная — ждали Бруно и Хейнца, когда они возвратились на свою ферму под Людерицем. От заражения крови умерла Кристина — жена Хейнца, но оставила долгожданного наследника. Ему дали имя Юстин. Отец ушел с прииска и занялся сельским хозяйством. В провинции открывались новые рудники, быстро росли города, увеличивалось население. Люди нуждались в продовольствии. Плантации овощей и фруктов, пастбища, где паслись отары овец и коз, стали приносить немалый доход. Хейнц приращивал участки, покупал сельскохозяйственные орудия, обзавелся небольшим рыболовецким флотом, свободные средства вкладывал в акции перспективных месторождений и со временем превратился в заметную фигуру немецкой колонии.

По Версальскому договору Германию вынудили отказаться от заморских владений. Немцы не могли смириться с этим диктатом. Постепенно среди них набирало силу движение за возвращение прежних колоний в Намибии, Того, Камеруне. Глухие раскаты национал-социализма в родном фатерланде долетали до африканских соотечественников. На фермах, заводах, рудниках и приисках, принадлежавших немцам, возникали ячейки нацистской партии. Ее лозунги о «лебенсраум» — «жизненном пространстве» — горячо воспринимались бывшими хозяевами Юго-Западной Африки, которых несправедливо теснили британские плутократы. В Намибии образовалась нацистская организация «Осеева бранваг» — «Брандвахта воловьих упряжек». К началу 30-х годов она уже насчитывала более трехсот тысяч членов. Дети колонистов объединялись в отряды «следопытов», устраивали военные и спортивные игры, совершали по саванне многодневные походы, учились метко стрелять, быстро бегать, ориентироваться на местности, переносить невзгоды, питаясь лишь тем, что могла дать выгоревшая, мало пригодная для живой жизни земля.

У деда Юстина — Бруно — был русский друг со странным для немецкого уха именем Миша. При посторонних Бруно называл его Михаэлем, но в домашнем кругу не иначе, как Миша. Русский происходил из дворянской семьи. В Германии Бруно лечил его от чахотки. Миша настолько привязался к своему спасителю, что отважно пустился вместе с ним в Африку. Капитан Генрих Фогельзанг милостиво разрешил Бруно взять русского в помощники санитара, поскольку предвидел, что в непривычном жестоком климате пустынь его людей будут мучить тропические болезни. В изнурительных переходах и боях Миша из худенького юноши превратился в сильного мужчину, непревзойденного стрелка и бесстрашного телохранителя. Он легко освоил язык гереро, скоро заменив туземцев-переводчиков в лукавых сношениях с вождями племен. Для Бруно и себя он выторговал два обширных участка земли возле устья Оранжевой и Атлантического побережья. С тех пор как Юстин помнил себя, он видел Мишу в неизменной шотландке, пробковом шлеме с москитной сеткой, наполовину закрывавшей крупное, коричневое от загара лицо. За воспитание мальчика Миша взялся бескорыстно и всерьез, со всем пылом нерастраченного отцовства. Его дом, построенный как крепость в приречных дюнах, Юстин считал своим домом. Здесь он услышал о России, такой же далекой от Африки, как Луна, научился говорить по-русски, читал журналы «Исторический вестник», «Русская старина», «Вокруг света», которые приходили сюда с полугодовым опозданием. С Мишей он охотился на буйволов, легконогих аптилоп — орикс. Если же хотелось дичи, они спускались к океану, били гусей, уток, ткачиков — птичек чуть больше воробья с необычайно вкусным мясом.

Осенью, в конце февраля, начинались занятия в гимназии. Юстин уезжал в Людериц. Учился он прилежно, хотя в отличниках не числился. Миша часто навещал мальчика, привозил копченые окорока и колбасы от себя и наказы от отца и деда, всегда занятых по хозяйству и разумно бережливых.

Гимназию Юстин окончил в 1932 году. Об учебе в Германии не могло быть и речи. Оттуда шли сумбурные, противоречивые вести. Свирепствовали кризис, безработица. Остановились на Высшей школе Виндхука. Туда на исторический факультет и поступил Юстин.

Виндхук — это не провинциальный Людериц. Политические страсти здесь горели не менее яростно, чем в самой Германии. Вымуштрованные в фалангах «следопытов» и спортивных союзах молодые люди устраивали ночные шествия с факелами, объединялись в штурмабтейлунгены — отряды СА, требовали возвращения Намибии под германскую сень, Юстин быстро продвинулся в ряды штурмовиков-функционеров.

После победы нацистов в Германии состоялся конгресс проживающих за границей немцев. «Вы — наши передовые посты, — говорил им фюрер. — Вы должны готовить почву для атаки. Считайте себя мобилизованными. На вас распространяются все военные законы».

На призыв «Немцы — объединяйтесь!» откликнулись миллионы людей, разбросанных по всем континентам. Родилась мощная организация «Аусландс-организацион» с Эрнстом Боле во главе. Союз «следопытов» влился в состав гитлерюгенда. На Юстина обратил внимание посланец берлинского колониально-политического ведомства Ханс Доррох. Оберфюрер вызвал его в свою резиденцию на окраине Виндхука, окруженную высоким забором и охраняемую волонтерами местного штурмбанна.

— Хейнц Валетти — ваш отец? — спросил Доррох, рассматривая высокого светловолосого юнгфюрера, замершего у порога.

— Так точно.

— Передайте ему благодарность за крупный взнос в наше движение.

— Слушаюсь!

Доррох заглянул в глаза младшего Валетти: не идиот ли, долбит как солдафон. Нет, взгляд умный, уверенный, без всякого подхалимства.

— Что вы собираетесь делать в будущем?

— Намерен продолжить учебу в Германии.

— Похвально. Отечеству скоро понадобятся такие молодые люди, как вы. Я вижу на вашем плече шнурок баннфюрера, значит, вы уже воспитываете своих подчиненных в гитлерюгенде. Надо готовиться к тому времени, когда наша раса станет хозяином в мире. Здешние туземцы — они же как дети. С ними и обращаться надо как с детьми. Люди черной Африки едва распростились с каменным веком, они не годятся для самостоятельной деятельности. Только крепкая рука белого человека может дать им сносное существование.

Оберфюрер подошел к книжной полке, достал довольно толстый том в мягкой обложке:

— Азбуку национал-социализма вы, думаю, усвоили. Теперь беритесь за алгебру. Советую это читать как Библию.

На обложке Юстин увидел черное изображение германского орла, вцепившегося когтями в земной шар со свастикой, и ниже надпись готикой: «Цейтшрифт фюр геополитик». Принимая в руки этот дар, Юстин не догадывался, какую роль сыграет журнал в его дальнейшей жизни.

Вернувшись в пансионат, он стал листать страницы. Какое-то неясное волнение охватило его. Скоро так увлекся чтением, что не заметил, как завечерело, потом спустилась ночь, наступило утро. «Цейтшрифт фюр геополитик» не рассчитывался на простого обывателя. В отличие от газеты «Дер штюрмер», выходившей под одним и тем же лозунгом: «Евреи — наше несчастье», он не призывал к погромам, не печатал репортажей о факельных шествиях, освящении знамен, грандиозных парадах. Этот сугубо научный журнал предназначался руководящей элите немецкого общества, исследователям, экономистам, историкам, литераторам, поборникам нацистского реализма, призванных по-академически разносторонне обосновать теорию «жизненного пространства». Подобно самой партии — «монолитной и послушной как труп», «Цейтшрифт фюр геополитик» направлял все усилия на то, чтобы убедить читателя в аксиоме: все беды немцев кроятся в исторической несправедливости — чрезмерной скученности и малоземелье.

Юстин выписал журнал на свое имя, заочно познакомился с его редактором — Карлом Хаусхофером. В годы войны Хаусхофер дослужился до генеральского чина, был сотрудником баварского Генерального штаба военным наблюдателем в Японии, после чего занялся наукой. Предметом своих лекций в Мюнхенском университете он избрал геополитику. По его мнению, география оказывает решающее влияние на политику. Развитие любой страны зависит от запасов сырья, состояния земель, климатических условий. Он обогатил учение Ратцеля ^[4] новыми идеями, создал геополитическую школу, которая вскоре стала «географической совестью государства», дала оружие для политической активности здоровых сил общества.

«Совесть государства» зазвучала в требованиях соразмерного участия немцев в распределении материальных благ в мире. «Дела плохи, — сетовал генерал, — когда у нас на одном квадратном километре бедной северо-альпийской площади ютятся и добывают себе пропитание 133 человека, а во всех богатых колониями странах на этой же площади благоденствуют 7, 15, 25 человек на более плодородных землях».

В Мюнхенском университете Хаусхофер подружился со способным учеником Рудольфом Гессом. После образования национал-социалистической партии тот стал руководителем студенческой ячейки, свел профессора с Гитлером. Это знакомство связало Хаусхофера с нацизмом.

Дальнейшая работа над историей немецких колонистов в Африке проходила под влиянием журнала «Цейтшрифт фюр геополитик» и его редактора. Юстин закончил рукопись незадолго до защиты диссертации. Поколебавшись, он послал ее оберфюреру. Через месяц Доррох опять пригласил Юстина в свою резиденцию, угостил браннвейном ^[5], усадил в кресло, по-приятельски расположился на тахте напротив.

— Я прочитал ваш труд и остался им доволен, — оберфюрер протянул руку к папке. — Боюсь сглазить, но история немецкой Намибии может заинтересовать генерала Хаусхофера…

«Он читает мои мысли!» — мелькнуло в голове Юстина.

–…Перед тем как отправиться в Африку, я имел удовольствие беседовать с ним. В рукописи вы найдете мой отзыв и рекомендательное письмо генералу. — Доррох встал и пожал руку Юстину. — Прощайте, мой молодой друг.

Получив диплом, Юстин уехал в Людериц. На ферме помог отцу провести переучет земель, скота, проверил состояние машинного парка и инвентаря, точность выплаты налогов с арендаторов, сходил с Мишей на охоту в саванну… Но хозяйственные дела, провинциальные развлечения уже потеряли для него интерес. Из Германии шли потрясающие новости. Люди стремились занять достойное место в молодом рейхе — как бы не опоздать… Дерзкие законы, четкие установки, всеобщий энтузиазм воспаляли нацию как пожар, пьянили как крепкое вино. Юстина охватило нетерпение. Миша первым угадал его состояние. В один из дней он навестил деда Бруно. Тому шел семьдесят шестой год, передвигался старый конкистадор с помощью коляски, однако не утратил ясности ума. Пятидесятилетний Хейнц находился в расцвете сил. После Кристины он надеялся найти достойную партнершу, но долго не находил. Теперь на примете появилась прелестная девушка из семьи арендатора, хотя она еще не прошла конфирмации ^[6]. Поэтому судьба уже достаточно взрослого Юстина мало заботила его. А старики в глубине души не хотели отпускать Юстина далеко от себя. Ему можно было бы купить доходную ферму, сделать так, чтобы мальчик не зависел от казенного жалованья. Со временем он бы обзавелся семьей, спокойно прожил бы свой век в благословенной Намибии, а не на пороховой бочке, каковой представлялась им Германия. Но дед Бруно, а особенно Миша, понимали, что наступили штормовые времена, в тихой гавани не отстояться, поэтому отважились вынести нелегкий вердикт — пусть едет.

За ужином Бруно торжественно проговорил:

— Дорогой внук! Когда мы с Мишей под началом незабвенного капитана Фогельзанга плыли сюда, в Африку, мы еще не знали, что покинем Германию навсегда. Край, родина — эти понятия не вызывали приливов нежности. Мы были молоды и беспечны. Мы прозрели по прошествии лет, осознали притягательную силу родной земли. К сожалению, слишком поздно. Очевидно, наша боль передалась тебе, если уж ты так нетерпеливо рвешься туда. Что ж, в добрый путь, Юстин. На первых порах мы готовы поддерживать тебя. В дальнейшем полагайся на себя, свой ум и сообразительность. Природный разум может заменить любое образование, но никакое образование не заменит природного ума.

…И вот теперь Юстин смотрел в иллюминатор на удаляющийся бисер огней. В глубине пароходной утробы тяжело ухали поршни в цилиндрах, ворочались грузные валы, передавали свою могучую энергию массивным винтам, которые толкали вперед стальной многоликий плавучий город. Мелко вибрировала палуба, в такт ей позванивали кувшин и стаканы в деревянных гнездах-подставках, покачивался эбонитовый абажур над столиком, крепко привинченном к переборке. Устав смотреть в темное пространство, он сел во вращающееся кресло, закрыл глаза. «Что ждет меня? — подумал он и одними губами прошептал смятенно и страстно: — Бог мой, прости за мои прегрешения! Помилуй, помоги, будь милостив!» Он не чувствовал за собой больших грехов, обратился к Богу на всякий случай, потому что с детских лет уверовал, что Бог все видит и слышит.

Устыдившись минутной слабости, Юстен быстро поднялся с кресла, подошел к зеркалу перед раковиной умывальника, долго и придирчиво изучал свое отражение — худощавое, золотисто-смуглое, как у метиса, отчего ярко-голубые глаза и медно-пшеничные волосы казались еще светлее. Он надел белую шляпу с широкими полями, какие носят в Намибии, выключил верхний свет и толкнул дверь. В длинном и узком, точно щель, коридоре никого не было. Пассажиры, севшие в Уолфиш-Бее, угомонились, а те, кто плыл из Кейптауна, уже давно спали. Стараясь не бухать ботинками из прочной воловьей кожи, Юстин поднялся по крутому трапу на верхнюю палубу, отдраил дверь с высоким комингсом и пошел к заднему борту. С высоты пятого этажа в аспидном блеске моря виднелся светлый след. С глубин поднимались встревоженные винтами фосфоресцирующие медузы, рачки, черви, бактерии, которые в воде вызывали сильное свечение. Перед носом «Магдебурга» вздымались две волны как бы из жидкого фосфора. Кругом, насколько было видно, светился гребень каждой волны. Из труб валил черный дым. Оранжевые искры кружились в клубах вихря и пропадали, угасая. На капитанском мостике бестелесными тенями мелькали фигурки вахтенных. В этот час бодрствовали только они. Не спеша, Юстин обошел всю палубу от бака до форштевня. Вдоль бортов висели шлюпки, укрытые брезентом, пояса и бело-красные спасательные круги с надписью «Магдебург». Этот единственный германский пароход из 34-х иностранных, курсирующих между Южной Африкой и Европой, он выбрал исключительно из патриотических чувств, заплатив за билет 2-го класса огромную сумму, которая пойдет не в кошель англо-португало-французских лавочников, а на благоденствие рейха. Решив, что за месяц плавания он еще успеет обследовать другие палубы и помещения, Юстин вернулся в свою каюту. С утра он распечатает чемоданы с книгами, снова просмотрит рукопись, постарается установить такой распорядок, чтобы до предела заполнить время работой. С этими мыслями, под едва слышное погромыхивание машин и дрожь корпуса, он уснул.

2

Шли день за днем, неделя за неделей… Кругом расстилался тот же равнодушно-холодный, однообразный, как пустыня, океан. Корма тянула за собой дымчатый шлейф, пенились волны, тучи чаек метались над водой — одни, высмотрев добычу, пикировали вниз, выхватывали тяжелую рыбу, другие жадно склевывали отбросы, сваливаемые из камбузов. Юстин регулярно завтракал, обедал и ужинал, совершая прогулки по палубам, знакомств не заводил, только читал или писал. Иногда «Магдебург» попадал в полосу штормов. Тогда половина пассажиров вообще не появлялась ни в кают-компании, ни в ресторане. Пароход раскачивало, кренило, сносило ветром и течением, но он упрямо выбирался на курс, то удаляясь от африканского берега, то приближаясь к нему.

Вцепившись в поручни, подставив лицо могучему ветру, Юстин смотрел на взбесившуюся стихию, радуясь непонятно чему. Он не страдал от морской болезни, качка не выворачивала внутренностей, отменным, как у молодого бычка, был аппетит. Томился он лишь на стоянках. Обессиленный пароход пришвартовывался к пирсу, и на белых пассажиров набрасывалась свирепая черная толпа, норовя сбыть нехитрый сувенирный товар — деревянных идолов, ожерелья из ракушек, соломенные циновки, посуду из кокосовых орехов, брикетики инжира, кофейные бобы. От зноя, гама, сладковато-трупной вони начинала болеть голова. Юстин наливал в ванну остуженную искусственным льдом воду и опускался по самое горло, рискуя подхватить тропический насморк — самый омерзительный из всех африканских болезней. Он выбирался из воды лишь тогда, когда пароход уходил от берега, набирал ход и включал вентиляцию, прогоняя воздух через холодильные камеры. Махровым полотенцем обтирал мускулистое тело и садился за стол, заваленный книгами. Он конспектировал труды Артура Шопенгауэра, Освальда Шпенглера, Фридриха Ницше, Генриха фон Трейчке, Хьюстона Чемберлена, того самого онемеченного зятя композитора Вагнера, который перед смертью, уже парализованный, успел написать: «Факт, что Германия в годину тяжелых бедствий породила Гитлера, является доказательством ее живучести».

В каждом африканском порту «Магдебург» принимал на борт новых пассажиров-немцев. Конфузясь, они осваивали новое нацистское приветствие, испуганным голосом выкрикивали «Хайль Гитлер», но через пару дней робость исчезала, глотки крепчали, рука легко выбрасывалась вперед, точно была приучена с детства. То в кают-компании, то на юте или баке, а то и в узких проходах возникали дискуссии, разгорались споры. На летучих митингах появлялись пророки и доморощенные фюреры — немцы оставались немцами. В своих действиях они походили друг на друга, как солдаты в казарме, бараны в отаре. Они собирались под одну крышу, вдохновленные бодрым, пролетевшем через все закоулки мира призывом: «объединяйтесь!»

Последняя стоянка в Касабланке была долгой. Никто, даже капитан, не знал причины задержки. Юстин накупил много газет — английских, немецких, французских. Все первые полосы отводились событиям в уже близкой сейчас Испании. На пути прогресса эта страна сразу пропустила несколько ступенек, от масляного светильника перешла к электричеству, минуя керосиновую лампу, устанавливала теперь «республику трудящихся», подобную русской. Однако фюрер во всеуслышание заявил, что Европа никогда не согласится жить между большевистскими клещами. Вооружались карлисты ^[7], активизировались отряды фалангистов ^[8]. Гражданские гвардейцы стреляли в рабочих Барселоны и Астурии, пустели стадионы, где устраивалась коррида, антрепренеры соблазняли бесплатными лотерейными билетами (счастливчик получит автомобиль), но люди хотели слушать коммунистку Пассионарию, старого социалиста Ларго Кабальеро, булочника из Севильи Хосе Диаса, поэта Рафаэля Альберти ^[9].

В полночь по палубам гулко застучали солдатские башмаки. Марокканцы в белых бурнусах и красных фесках, обвешанные ранцами, бурдюками, пулеметными лентами, оружием, рысью бежали по трапу и скрывались в трюмах. Прожекторные огни на пароходе и пирсе отражались на их потных лицах. Вполголоса покрикивали испанцы-командиры в длиннополых френчах и фуражках с большими козырьками.

Юстин хотел рассмотреть их поближе, но дорогу преградил низкорослый, длиннолицый господин в шляпе и легком летнем плаще. С грубоватым тюрингским акцентом он проговорил:

— Туда не пускают.

Юстин почувствовал на себе цепкий взгляд. Незнакомец опустил локти на поручни, спросил:

— Издалека?

— Из Людерица.

— О! И конечно в Германию? Там ваши родители?

— Нет, мать умерла при родах, в Намибии остались дед и отец.

— Вы едете учиться?

— Хотел бы поступить в Берлинский университет.

Слово за словом завязался разговор. Незнакомец оказался живым собеседником. Юстин и не заметил, как вскоре диалог превратился в монолог, он легко и просто рассказал о своей жизни. Когда в пароходной утробе скрылся последний солдат, господин снял шляпу, с облегчением провел белоснежным платком по высокому лбу. Юстин обратил внимание на оттопыренные уши с большими, вислыми мочками, Матросы торопливо подняли трапы, отдали швартовы. Сразу погасли прожекторы, и пароход стал быстро набирать ход, забыв о ритуальном прощальном гудке. Юстин понял, что собеседник был как-то связан и с задержкой «Магдебурга», и марокканскими стрелками.

Во время завтрака они встретились снова, Юстин ел ветчину, поливая мясо кисло-сладким греческим соусом. Ночной знакомый заказал лишь булочку с маком и ломтиком маргарина.

— В мои годы пора думать о диете, — сказал он, приглаживая седовато-пепельные волосы.

— Вы тоже в Германию? — спросил Юстин.

— Нет, пока до Лисабона.

— С теми? — Юстин вилкой ткнул вниз, где были трюмы.

Длиннолицый ушастый господин усмехнулся:

— Я сам по себе, — и прищурив зеленоватые глаза, добавил, — а вы, вижу, не лишены наблюдательности.

Юстин поднял чашку с кофе, сделал глоток. Комплимент понравился ему, хотя он и притворился равнодушным.

— Разве это кофе?! — воскликнул он. — Хотите, угощу настоящим ангольским?

— Никогда не пробовал такого, — живо отозвался собеседник.

— У нас в Намибии не признают ни ангольский, ни колумбийский. Пьют только африканский, его прожаривает экваториальное солнце.

Юстин сунул ключ в замок, щелкнул и распахнул дверь. Гость быстрым взглядом окинул каюту, чуткими, как у пианиста, пальцами пробежал по корешкам книг на полке, с удивлением уставился на ворох иностранных газет:

— Вы знаете столько языков?

— У нас же кого только нет, поневоле научишься, — поскромничал Юстин, в этот момент вспомнил Мишу, по которому успел соскучиться. — Я овладел даже русским, как своим собственным.

Он засыпал в кофемолку зерна, включил электрический чайник, из холодильной камеры достал бутылку оранжада. Расставляя на журнальном столике чашки для кофе и высокие бокалы для напитка, он сказал:

— Сдается, в Испании вот-вот начнется война.

— В этой сумасшедшей стране все может случиться, — согласился гость.

После кофе они вышли на палубу. «Магдебург» пересекал Гибралтарский пролив.

— Сколько суток вы шли из Уолфиш-Бея?

— Вот уже пятую неделю, — ответил Юстин.

— Я бы не выдержал, хотя когда-то долго служил на флоте. Не выношу монотонности.

— Меня спасали книги…

Помедлив, гость задал неожиданный вопрос:

— Вы сказали, что имеете рекомендательное письмо к Хаусхоферу?

— Да. От оберфюрера Дорроха.

— А вы знаете, что генерал руководил первой дипломной работой рейхслейтера Гесса?

— В «Цейтшрифт фюр геополитик» об этом не писалось ни слова.

— Если представится возможность, поинтересуйтесь. Это наведет вас на некоторые размышления, если вы всерьез хотите послужить Германии…

Два года спустя Юстину удастся познакомиться с этой работой.

В 1925 году освобожденный из Ландсбергской тюрьмы Рудольф Гесс снова появится у Хаусхофера. Ученик нуждался не столько в моральной поддержке, сколько в хлебе насущном. Профессор устроил его в свой Институт геополитики. В качестве научной темы для исследования он предложил Японию, к которой сам питал добрые чувства и где в свое время служил военным атташе. Гесс — человек практический и дальновидный — ограничил общую тему более узким вопросом — японским шпионажем. В диссертации он детально разобрал тотальные методы политической, военной и промышленной разведки.

После завоевания власти нацистами Гесс не остался в долгу перед Хаусхофером. Он предоставил средства для расширения Института геополитики. Географы, историки, экономисты, статистики Института собирали, сортировали, обобщали важные материалы о политико-финансовой и экономической структуре иностранных государств. Здесь детально разбиралась географическая уязвимость стран, разрабатывались планы задолго до того, как они проводились в жизнь.

3

В Бремерхафене Юстин сошел с надоевшего «Магдебурга» и, не задерживаясь, купил билет на берлинский вечерний экспресс. Земля пошатывалась под ногами. Дома, машины, трамваи, прохожие тоже зыбко колебались, словно под слоем кирпича и бетона плескался тот же нудно-утомительный океан. Это неприятное до тошноты ощущение прошло лишь на другой день, когда он приехал в Берлин, в привокзальном буфете выпил чашку кофе с коньяком.

Берлин не поразил Юстина, больше того — разочаровал. Город оказался не столь большим и помпезным, каким представлялся в кинематографе и на почтовых открытках. Таксист с трудом пробирался сквозь давку на тесных улицах, рыкающим клаксоном раздвигал пешеходов, надолго застревал в пробках, которые возникали перед станциями метрополитена и главными проспектами.

Отель «Бранваг», где останавливались немцы из Намибии и советовали сделать то же самое Юстину, не претендовал на высший разряд, однако занимал большое здание старой постройки, через метровые стены не проникал уличный шум; мебель, двери, оконные рамы делались из дуба, а полы были выстланы толстым солдатским сукном. За полсотни лет своего существования в отеле только однажды заменили газовые горелки и керосиновые десятилинейки на электрические лампочки — все остальное осталось на месте, как при первом Вильгельме Гогенцоллерне и «железном канцлере» Отто фон Бисмарке.

Юстин снял недорогой номер с душем и ванной. Окна выходили во двор, где был разбит небольшой цветник и стояли лавочки для любителей свежего воздуха. В необъятной кровати с перинами и горой подушек могли бы разместиться четверо. На стене висела гравюра с изображением Гейзериха — короля вандалов. Осмотревшись, Юстин раскрыл чемоданы, расставил на письменном столе книги, повесил в шкаф костюмы и рубашки. После душа захотелось есть. Хотя до обеда оставалось не меньше часа, он спустился в полуподвал со сводами. В дальней стороне ресторана трое стариков пили пиво. Остальные столики были пусты. Едва Юстин занял место, как появился кельнер в белой куртке и галстуке-бабочке. Юстин попросил светлого пива и телячий бифштекс.

Прожив несколько дней в «Бранваге», он убедился, что в ресторане обедали только клиенты отеля да старые берлинцы из соседних кварталов. Они заказывали кружку пива, переваривали домашнее рагу и вели нудные разговоры о своих колитах и делах империи. Молодежь недолюбливала ресторан. Он казался скучным. Даже продрогшие в прохладные вечера проститутки не заглядывали сюда. Единственной примечательностью были часы, сделанные чуть ли не в эпоху Возрождения. Они стояли в темном углу — массивные, в опять же дубовой, как плаха палача, колоде и каждые полчаса давали знать о себе. Сначала раздавался какой-то сип, словно в прохудившемся кофейнике. Потом с ржавым хрипом начинали скрежетать шестерни. Новички невольно вытягивали шеи, крутили головами, силясь понять, откуда несутся эти звуки. Наконец их взгляд упирался в угол. Из темноты проступало сивушное рыло циферблата в морщинах-трещинах, перекошенное, точно от флюса. И тут в дряхлом нутре часов, как в шарманке, возникала музыка, от которой сводило челюсти. Часы исполняли старый прусский гимн.

Юстин долго не решался звонить Карлу Хаусхоферу — единственному в Берлине человеку, которому адресовалось рекомендательное письмо. Первые дни он знакомился с городом, музеями, театрами. В Университете предложили на выбор либо сдать экстерном экзамены по предметам, отсутствующим в программе школы Виндхука, либо прослушать последний курс и защитить диплом на дневном отделении. В пятницу он позвонил секретарю Хаусхофера и попросил аудиенции у знаменитого профессора. Очевидно, не каждый день обращались с такой просьбой люди из далекой Намибии, генерал назначил встречу на утро субботы.

С бьющимся сердцем Юстин вступил в кабинет, прижимая локтем папку с рукописью и письмом оберфюрера Дорроха. Хаусхофер вышел из-за стола навстречу. Юстин мгновенно оценил представителя высшего типа германского военного, какого со времен первых королей выковывала армейская каста. Высокий, седой, сухопарый старик с откинутой назад головой и надменным выражением резко очерченного лица, большим узким ртом с опущенными вниз кончиками, отчего создавалось впечатление, будто он проглотил хинную таблетку, молча пожал руку и неторопливо вернулся на свое место. Юстин успел еще подумать о том, что иностранные карикатуристы, изображая немецких генералов, видимо, списывали портрет с Хаусхофера. Он положил перед профессором письмо Дорроха и свою рукопись. Генерал откинулся на спинку кресла, сдвинул косматые брови и принялся за чтение. Зрение стало сдавать, но он упрямо не заводил очков или монокля, считая эту необходимую принадлежность как бы недостойной военного человека. Его письменный стол представлял собой тот упорядоченный рабочий комфорт, который полностью отвечал деловому, организованному характеру. Ни одной посторонней вещи, ни одной безделушки! Напротив стояли справочники, перед глазами лежала стопка бумаги, на расстоянии вытянутой руки — чернильный прибор, тюбик с клеем, ножницы, пластмассовый стаканчик с карандашами трех цветов: красным, зеленым и желтым. Несколько раз входили сотрудники, приносили статьи на просмотр. Юстин выявил любопытную роль этих карандашей. В отличие от светофора они действовали в обратном порядке. Если генерал хотел где-то усилить мысль, углубить содержание того или иного абзаца, то на полях он проводил желтую линию. Если соглашался полностью, ставил красную галочку. Несогласие выражал зеленым карандашом. Он не опускался до разговора, предоставляя сотруднику право обдумать текст и самому сделать правильный вывод.

Рукопись он читал долго, вдумчиво. Старый профессор понял, что перед ним предстал как раз тот образец элитной молодежи, которая в будущем станет повелительницей мира. Оторвавшись от рукописи, он стал расспрашивать Юстина о жизни, взглядах, геополитике и убедился, что юноша обладает прекрасной памятью, живым умом, владеет несомненным публицистическим даром. Понравилась генералу и предельная лаконичность при изложении мысли. «Империя — это вопрос желудка», — сказал Юстин. Поначалу Карл опешил, но, поразмыслив, понял, что молодой человек угодил в самое яблочко. Все рассуждения о «лебенсраум», арийской расе, по существу, сводились к тому, чтобы сытно накормить немецкий народ. А уж за счет кого — народов ли, стоящих в духовном развитии внизу исторической пирамиды, плодородных ли земель, где успели разместиться и размножиться низшие существа, — пусть рассуждают теоретики.

Сухая, в голубых прожилках, рука Хаусхофера потянулась к стаканчику, нашла красный карандаш и подчеркнула заголовок рукописи: «Намибию — германцам!»

— Мы начнем печатать это с ближайшего номера, — проговорил Карл и, выдержав долгую, невыносимо долгую для Юстина паузу, добавил: — Вы будете работать у меня, как только закончите курс в Университете.

По тому, как покраснело загорелое лицо, он понял, что о большем молодой человек и не мечтал.

Он поставил Юстина на самый горячий отдел — хронику. Но не такую, какую обычно поставляют газеты, радио, информационные отделы ведомств по связям с прессой. Хроника «Цейтшрифт фюр геополитик» давала развернутое толкование фактов. Имея всемогущую поддержку Гесса — второго в империи человека, Хаусхофер постарался придать журналу независимое лицо. В отличие от партийных органов («Дас рейх», «Фёль-кишер беобахтер» и других) журнал мог выражать свою точку зрения, не всегда совпадающую с официальной. В сером газетном потоке свободная мысль «Цейтшрифт фюр геополитик» пользовалась популярностью у читателей.

Очень скоро африканские очерки о бывших германских колониях, а затем бойкие репортажи из высших кругов, где делалась политика, вывели имя Юстина Валетти в ряд известных журналистов рейха. Через полгода Юстин оставил отель «Бранваг» и снял квартиру в Хермсдорфе, купил подержанный, но довольно резвый «опель».

А еще через некоторое время судьба свела его с человеком, который предопределил дальнейший путь. Среди благодарных читателей оказался Ганс Пикенброк, полковник абвера и начальник его первого отдела, занимавшегося разведкой почти во всех странах мира. В смышленом и расторопном малом Пикенброк выделил несколько главных качеств, в том числе быструю сообразительность и трезвость. Через свою агентуру он собрал досье, когда же доложил адмиралу Канарису об идее привлечь к разведке Юстина Валетти, раскрыл папку с обязательной фотографией, к его изумлению шеф не задал ни одного вопроса и произнес единственную фразу:

— Я знаю этого парня.

Оказалось, что адмирал познакомился с ним на «Магдебурге», когда переправлял марокканских стрелков и офицеров Иностранного легиона в Лисабон, вскоре поднявших мятеж против Испанской республики.

Не реже раза в месяц Пикенброк стал встречаться с Юстином в кафе или пивной, парке или просто на улице. Опытный и ловкий разведчик скрывался под маской забывчивого недотепы, любителя выпить, хорошо поесть, поволочиться за женщинами. В близком кругу его звали попросту Пики. Эта кличка как нельзя более подходила к нему. Внешне Пики напоминал обычного берлинца средней руки. Шляпа-тиролька прикрывала лысый череп, носил он полувоенный френч и бриджи по моде времени. Крупная голова с маленькими острыми глазками, носом пуговкой и губастым ртом несуразно сидела на маленьком туловище, на котором начал округляться старческий животик, хотя Пикенброк не разменял и сорока пяти лет. Как бы советуясь на правах старшего с младшим, беседуя на разные темы, Пикенброк высказывал те или иные мысли, иногда как бы предугадывал события. Вскоре их отзвук он находил в статьях Юстина Валетти.

Так случилось с аншлюсом Австрии. Начиная с Рождества 1937 года Юстин выдал серию благожелательных очерков о южной немецкой родственнице, а в марте 1938-го без единого выстрела при всеобщем ликовании Восьмая полевая армия Федора фон Бока перешла австрийскую границу и присоединила Остеррейх к германской империи. Это событие пробудило в немцах мятежный дух. В училищах вермахта, люфтваффе, морского флота стали формироваться диверсионные отряды. На военно-морских базах в Свинемунде и Куксхавене началось обучение экипажей субмарин для операций в Африке и на коммуникациях Атлантики, Тихого океана, даже Антарктиды.

С подачи Пики Юстин нелестно отозвался о военном министре, мыслившем категориями линейных сражений кайзеровского времени. Вскоре кампанию травли подхватили другие газеты. Фельдмаршалу Вернеру фон Бломбергу ничего не оставалось, как подать в отставку.

Летом 1938 года Юстин опубликовал несколько переводов известного английского писателя-антисемита Дугласа Рида из книг «Ярмарка безумия», «Великий позор», «Чтобы не пришлось пожалеть…», а осенью по Германии прокатилась новая волна еврейских погромов.

Пики хорошо разбирался в змеиных извивах политики, предвидел направления, по которым устремлялись события. 1938 год как бы выводил Германию из состояния сонного благодушия на путь открытой борьбы. Но по долгу службы он помалкивал, за него говорил Юстин, и это вполне устраивало абвер.

10 ноября в конференц-зале Министерства пропаганды выступил фюрер. Мало заботясь о смысле, Юстин старался как можно точней застенографировать речь вождя. Когда же он вернулся в редакцию, расшифровал записанное, перепечатал на машинке и перечитал еще раз, то понял глубинную суть выступления: отныне Германия открыто заявляет всему миру о своих территориальных претензиях и народ надо готовить к войне. Перед тем, как идти к Хаусхоуеру, он продумал порядок мыслей, которые следовало высказать в будущей статье. Заголовок родился тут же: «Воля фюрера в действии». Вдруг в этот момент приятно колыхнула сердце неожиданная идея: «Видно, скоро и мне придется надеть военный мундир. У Пики наверняка найдется местечко».

Хаусхофер, не торопясь, прочитал стенограмму, одобрил заголовок. Юстин было открыл рот, чтобы рассказать о своем намерении, но тут же спохватился — еще неизвестно, найдется ли у Пикенброка подходящая вакансия. «Сначала поговорю с Пики, а уж потом поставлю Карла перед свершившимся фактом», — подумал он.

Вечером, когда ушли все сотрудники, Юстин подошел к телефону. У него был единственный номер, по которому он связывался с Пики. Он не знал — рабочий ли это телефон, домашний или какого-либо секретного жилища, но в какое бы время суток ни звонил, всегда попадал именно на Пикенброка. Позже он узнал, что этот номер числился за личным коммутатором начальника 1-го отдела абвера, и где бы не находился Пики, его бистро отыскивал дежурный офицер связи. Юстин набрал четырехзначный номер. В наушнике раздался щелчок, похожий на тот, когда на другом конце провода снимают трубку.

— Господин Пикенброк?…

Через пару секунд:

— Слушаю!

— Беспокоит Валетти.

— Что стряслось, Юстин?

— Не могли бы вы уделить мне минут двадцать?

— Это срочно? Сейчас?

— Н-не совсем срочно, но для меня важно.

Видимо, в голосе Юстина прозвучала тревога, озадачившая Пикенброка. Тот решил удовлетворить просьбу:

— Где вы находитесь?

— В редакции.

— Собираетесь домой? Не возражаете, если поговорим у вас?

— Буду рад.

— Найдется что-нибудь выпить?

— Конечно!

— Тогда спуститесь вниз, подъеду через тридцать минут.

Юстин собрал в портфель бумаги, которые могли пригодиться при разговоре. Среди них была и стенограмма выступления Гитлера перед работниками нацистской прессы.

Оставалось позвонить Линде, чтобы, не дай бог, эта истеричка не нагрянула без предупреждения. Линда работала переводчицей в издательстве «Герхард Шталлинг Берлагбухандлунг». Дочь видного коммерсанта Марка Штаймахера, чьи текстильные магазины были разбросаны по всей Восточной Европе, знала много славянских языков. По-русски она изъяснялась так же свободно, как и по-немецки. Часто ее даже привлекали для чтения лекций по языку и русской истории в Университет Фридриха-Вильгельма — самое престижное учебное заведение империи. Здесь она и заметила Юстина Валетти — красивого парня из немецкой Африки. Он числился вольнослушателем и сдавал экзамены на выпускной курс. Но еще больше ее поразили его знания. На семинаре по внешней политике большевиков он стал анализировать советские дела с неотразимой логикой, не совсем понятной даже ей, специалистке по России большевистского времени.

— Советский Союз сейчас тревожат две страны, — сказал он. — Это Германия и Япония. И с той и с другой Россия стремится разрешить спорные проблемы миром. Предмет конфликтов — Китайско-Восточную железную дорогу — продала Манчжоу-го, хотя это не помешало Японии напасть на Китай, развязать боевые действия на озере Хасан. Сталин также стремится к сотрудничеству с Германией, несмотря на идеологические разногласия. Кстати, я вообще не верю в приверженность Сталина классическому марксизму. Стремление удержать свою лоскутную империю от развала для него важнее марксистско-ленинских догм. Ему импонирует смелая, бескомпромиссная борьба фюрера с противниками нацизма. Его торгпред зондирует почву о сотрудничестве с министром экономики Шахтом, посланец Давид Канделаки беседует с Герингом. Резидент Сталина в Европе Вальтер Кривицкий получает приказ свернуть разведывательную работу в Германии, а в Испании террор энкаведэшников направлен главным образом против «троцкистов». Так что Сталина можно назвать «нашим советским другом».

«Мальчик далеко пойдет», — подумала Линда, неожиданно краснея.

Еще польстило ей, что Юстин вызвался после занятий проводить ее. По дороге на квартиру в Далеме он упомянул о своей работе в «Цейтшрифт фюр геополитик». Она вспомнила, что имя Валетти не раз встречала в этом журнале.

В тот теплый летний вечер и произошло то, что должно произойти. Лишь одно огорчало Линду: она была на пять лет старше Юстина. Поначалу она не задумывалась о замужестве, но со временем все чаще стала приходить к мысли о супружеской жизни. Что для нее разница в возрасте? Она богата, независима, наследница швейного промышленника, Юстин тоже не беден. Правда, его наследство где-то в Намибии, но мужчине, тем более одаренному, кому покровительствует генерал Хаусхофер, друг Гесса, легче сделать карьеру, чем женщине, пусть у нее семь пядей во лбу. Юстин много работал, ночевал то у себя, то у Линды. В каком бы часу он ни появлялся, для него были готовы постель, хорошая еда, любимое вино. Ни служанку, ни экономку на помощь она не звала. Со старательностью добропорядочной хозяйки сама чистила и гладила костюмы, меняла рубашки и галстуки задолго до того, как он проснется и заторопится па службу.

Она долго не решалась сказать, что пора бы узаконить их отношения. Гражданские браки не одобрялись в рейхе. Однажды Юстин вернулся навеселе с какого-то дипломатического раута. Он шутил, острил, просил поставить ту или иную граммпластинку, пытался подпевать, ужасно и мило фальшивя. Линда подыгрывала ему, целуя, она сказала:

— Я хочу быть твоей женой.

— А разве ты не жена?

— Я мадемуазель Штаймахер, а не фрау Валетти.

Юстин сразу протрезвел:

— Неужели мы не сможем обойтись без брачных уз?

— Не сможем, — ответила Линда, тоже став серьезной.

— Скоро мы начнем воевать, меня могут призвать в армию, убить наконец. Тебе хочется остаться вдовой?

— Не думаю, чтобы скоро, и не верю, что убьют. Таких, как ты, не пошлют в окопы…

— Хватит! — резко оборвал ее Юстин. — Выбрось брак из головы!

— Но почему?! Разве я недостойна быть твоей женой?

Он как-то холодно, сквозь ресницы, посмотрел на нее и потянулся к бокалу с вином.

«У него есть другая!» — ужаснулась Линда.

С тех пор в их отношениях образовалась трещина. Она пыталась следить за Юстином, требовала встреч, внимания, любви. Он начал избегать ее. Они ссорились и мирились, подолгу не встречались, мучались. Поборов гордость, Линда мчалась к нему, отношения вроде бы восстанавливались, но вскоре опять обрывались. Чем равнодушнее становился Юстин, тем безотчетной, яростней любила его Линда.

Юстин пытался жить с другими женщинами. Благо, отказа не было. Всюду — на улице, в метро, театре, на многочисленных приемах — он ловил их тайные, призывные взгляды. Но он не в силах был вытравить из сердца Линду, жалел и, досадуя, раскаиваясь, возвращался к ней.

… Прошло двадцать пять минут. Пора спускаться вниз. Вот-вот должен подъехать Пикенброк, а Юстин все еще стоял перед черным «телефункеном» и не решался поднять трубку. Наконец собрался с духом, крутнул диск. Гудки, гудки… «Алло!» Линда!

— Послушай, дорогая. Сегодня у меня очень важная встреча с одним человеком. Прошу не беспокоить.

— Ты не приедешь?

— Не знаю, когда встреча закончится. Боюсь поздно, ты уже будешь спать.

— Все равно жду тебя!

Юстин поморщился от досады.

— Хорошо, постараюсь приехать.

«Черт бы побрал эту назойливую бабу», — подумал он, спускаясь на улицу.

Шел туманный дождь. В лужах отражались размытые огни фонарей. Было пустынно и зябко. Что-то тревожило, как в предчувствии беды. Послышался рокот. Из-за угла соседнего здания, уже погруженного во мрак, тускло блеснули два желтых глаза, показался старенький фургончик-«опель» выпуска двадцатых годов. На такой машине обычно ездил Пики, если сам садился за руль. Тридцатисильный мотор не вытягивал на большие скорости, что для малоискушенного водителя было немаловажным. Да и не привлекала внимания такая машина. Разве мог кто подумать, что за ее рулем сидел человек, управляющий всемогущей немецкой разведкой во всех концах света! Многие берлинцы скромного достатка предпочитали покупать эту марку — с прочным кузовом, надежными рессорами, экономичную в расходе бензина. Поровнявшись с Юстином, «опель» притормозил.

— Садитесь скорее, я успел нагреть кабину, — сказал Пикенброк, он был в неизменной тирольке, из-под ворота черного плаща выглядывал толстый шерстяной шарф.

— Вам нездоровится?

— По-моему, банальная испанка. Лучшее лекарство от нее — шнапс с анисовым сиропом. У вас есть шнапс?

— Найдется.

В Хермсдорф ехали мимо ратуши на Луизенштрассе, пересекли канал. В Рейнникендорфе они увидели кучку людей и полицейских. Около разбитой витрины на стене белой краской была небрежно намалевана надпись: «Юде капут!». Видно, ее сделали совсем недавно.

— Озорничают мальчишки, — проворчал Пикенброк.

По просьбе Юстина хозяйка всегда наготове держала камин — несколько смолянистых щепок, три полешка и сверху брикеты из бурого угля. Стоило поднести спичку — и сразу занимался огонь, Юстин, не раздеваясь, так и сделал. Пики в прихожей снял плац, стряхнул дождевые капли, шляпу накинул на оленьи рога. Юстину они служили вместо вешалки, но для коротышки Пикенброка были слишком высоки.

— В буфете вы найдете все, что нужно, — сказал Юстин, подправляя брикеты щипцами.

— А вы не собираетесь выпить?

— Разве что рюмку, не больше.

Себе Пики налил фужер, сходил на кухню за анисовым сиропом, плеснул несколько капель и, крякнув, выпил махом. Зажмурившись, втянул в себя воздух, молчал некоторое время, потом издал сладостный возглас, похожий на «х-хы!»

— Садитесь к огню. Скоро будет тепло.

Пики пригладил жидкую прядинку волос, переброшенную через лысый череп от одного уха к другому, снова наполнил фужер водкой, но уже без сиропа, развалился в кресле, поставив на каминную решетку ноги в офицерских, хорошего хрома сапогах, — приготовился слушать. Юстин вынул из портфеля бумаги:

— Сегодня в Министерстве пропаганды фюрер наконец-то определенно высказался о целях ближайшего будущего… «Обстоятельства заставляли меня в течение десятилетий говорить только о мире…»

Пикенброк протянул руку с обручальным кольцом на толстом пальце:

— Прочитаю сам. Не воспринимаю на слух.

Маленькие глазки впились в текст. Страница, еще страница… Нижняя пухлая губа выдвинулась вперед, рот стал похож на сковородник. Читал он быстро, по диагонали, но не пропускал ни единого слова и запоминал навсегда.

«…Отныне необходимо психологически подготовить немецкий народ и внушить ему мысль, что имеются вещи, которые надо решать только с помощью силы… конкретные события надо изображать так, чтобы в сознании каждого немца совершенно автоматически возникло убеждение: если нельзя договориться по-хорошему, давайте рассчитывать на силу», — дочитал Пикенброк и с недоумением уставился на Юстина.

— Это война, — пояснил Юстин, — и я хотел бы спросить вашего совета: не пора ли мне поискать работу в вермахте?

— Вас не устраивает Хаусхофер?

— У него слова, а мне хочется дела.

Пикенброк хмыкнул, сделал глоток:

— А чем бы вы хотели заняться в армии?

— Всем, что прикажете вы. — Фраза прозвучала выспренно, Юстин это сразу почувствовал, но подумал, что пьянеющий Пики отнесется к ней вполне терпимо. Главное, поймет: он хочет идти в абвер, в разведку, именно к Пикенброку.

— Принесите чего-нибудь поесть, — вдруг попросил Ганс.

В холодильной камере Юстин нашел сыр, ветчину, развернул складной столик на колесиках, расставил тарелки, положил пачку галет.

Ел Пикенброк долго и жадно, крошки сыпались с губастого рта на френч, бриджи, но он не замечал неопрятности. «И этот человек ведает нашей разведкой!» — с некоторой брезгливостью подумал Юстин. В другое время он не обращал внимания на кричащую неряшливость Ганса, но сейчас был трезв, нервно напряжен и плебейство бросалось в глаза.

Наконец Пикенброк допил водку, вытер вспотевшее лицо салфеткой, благодушно рыгнул.

— Может быть, кофе?

— Нет, еще шнапса.

«Переберет, потом возись с ним!»

Юстин отошел к буфету, налил водки, а когда вернулся к Пики, то едва не выронил фужер от удивления. Хитрые, бесноватые глазки смотрели на него трезво и рассудительно.

— Вот что я скажу, Юстин, — промолвил Пикенброк. — Наша работа покажется вам ужасно пресной. Если бы я умел делать что-то другое, то с радостью бы плюнул на нее. Самое печальное — она неблагодарная. Платят мало, спрашивают много, а ведь постоянно приходится рисковать головой. С вашими-то заработками, с вашим именем — и в петлю? Нет! Я слишком уважаю вас, чтобы тянуть в свою трясину…

В прихожей раздался резкий звонок. Пикенброк впился взглядом в Юстина. Зазвенело еще настойчивей, нетерпеливей, Юстин вышел, повернул ключ. Перед ним стояла разъяренная Линда.

— Я же просил… — начал было Юстин, но Линда оттолкнула его и рванулась в комнаты.

— Где эта шлюха? Я убью ее! — завопила она, распахивая одну дверь за другой.

Вбежала в гостиную и замерла. Пикенброк хихикнул. Его позабавила не столько взбешенная женщина, сколько растерянное, страдальческое лицо Юстина за ее спиной.

— Кто это? — весело спросил он.

— Это… это Линда, — едва слышно пробормотал Юстин.

— А я полковник Пикенброк, — Ганс проворно выскочил из кресла, по-молодому подобрал живот, подошел к Линде.

— Простите, полковник, — приходя в себя, проговорила Линда.

— Прощаю. Не хотите ли выпить?

— Хочу.

— Вино, коньяк, виски? — Пики подмигнул Юстину.

— Предпочитаю коньяк, — Линда бросила Юстину свой клетчатый плащ, по-хозяйски прошла к буфету.

— Мадемуазель… фрау… — замялся Пикенброк.

— Мадемуазель Штаймахер, — с вызовом произнесла Линда.

— Дочь того самого?… — Ганс поскреб пальцами по френчу.

— Того самого, кто шьет форму для всего вермахта. Между прочим, и мое имя вам должно быть известно.

— Ах, память, память, — он хлопнул себя по лбу, начиная играть простачка. — Как же! Самые лестные отзывы… Но почему Юстин не представил раньше?!

Бросая укоризненные взгляды на Юстина, он принялся ухаживать за Линдой, забегал, чуть ли не приплясывая, как старый дамский угодник.

— Вы конечно же голодны, — обретая домовитую твердость в голосе, проговорила Линда. — Иду на кухню жарить бифштексы.

— Я с вами! — увязался за ней Пики.

Юстин налил коньяку, выпил. Подумал, выпил еще. Злость на Линду отлегла, но тревога, которую он испытывал перед встречей с Гансом, осталась. Энергичный отказ в работе на абвер озадачил его, положение вдруг стало шаткий, смутным. Зажгло в желудке. Он сел перед камином и уставился на дрожащий огонь. Из кухни доносился кокетливый смех. Как всегда при виде хорошеньких женщин, Пики начал ребячиться. Шевельнулось нечто похожее на ревность, но как-то вяло, слабодушно. «Черт с ней, может, отвяжется совсем», — Юстин выпил еще рюмку и опьянел.

Как во сне он жевал мясо, пил вино, слышал оживленное перешептывание Линды с Пикенброком. Потом его раздели, уложили в постель. Ганс вызвался отвезти Линду домой, та согласилась. Потух свет, скрипнула дверь, с лязгом защелкнулся английский замок…

Неделю ни Юстин не звонил Линде, ни она ему. Позвонил Пикенброк.

— У меня появилась идейка, — проговорил он, загадочно хохотнув. Не дождавшись ответного слова, спросил: — Вы помните наш последний разговор? Кажется, вы о чем-то просили? Я обдумал ваше предложение. Полезное не грех перенимать и у врагов. Англо-саксы были не дураки. Они охотно привлекали к секретной службе литераторов. Хороший урок им преподнесла Крымская война. Ввязавшись в нее, правительство королевы Виктории, оказывается, не знало истинной России. Поэтому впоследствии у русских побывали Комптон Маккензи, Джон Голсуорси, Арнольд Беннет, Герберт Уэллс, Гилберт Честертон, Сомерсет Моэм… Почему бы и нам не попробовать? А? — Пики опять хохотнул.

— Не вижу повода для веселья, — раздраженно произнес Юстин.

— Извините, — голос Пикенброка стал суше. — Однако для того, чтобы работать в нашей конторе, вам придется пройти общую подготовку. Согласны?

— Если это необходимо…

— Да, необходимо. Для вашей же пользы. Ждите повестку.

На другой день Юстин получил казенный листок: ему как офицеру запаса предписывалось явиться в Целлендорф на шестимесячную переподготовку, при себе иметь… Он пошел к Хаусхоферу. Как и следовало ожидать, генерал просто оторопел. Как раз в этот момент шла подготовка к печати сразу двух номеров журнала, маховик внешней политики набирал обороты, появлялись горячие темы. По аскетическому лицу генерала пошли красные пятна:

— Какой олух додумался отнимать у меня ценного сотрудника?! Я немедленно свяжусь с Гессом, попрошу отменить этот приказ.

Он потянулся к телефонной трубке, но Юстин остановил его:

— Стоит ли по таким пустякам беспокоить партейфюрера? К тому же вы — человек военный — отлично знаете, какие моральные издержки несут люди, вынужденные отменять собственные приказы.

— Я не могу разобрать подписи… Вы знаете?

— Догадываюсь. Подписал повестку сотрудник абвера. Скажу больше, в курсе полковник Пикенброк.

Канариса и его первого заместителя Хаусхофер, разумеется, знал. Однако он не мог допустить мысли, что они решились на действие без согласия Юстина. Генерал укоризненно покачал головой:

— А я-то надеялся на вас…

— Простите, с моей стороны здесь нет никакого предательства! — встрепенулся Юстин. — Просто я понял, что наступают ответственные времена и мое место не только за журнальным столом.

— Почему вы не сказали об этом раньше?

— Я только намекнул Пикенброку о желании сотрудничать. Поначалу полковник отнесся к этому несерьезно. Я не хотел тревожить вас Не было полной ясности. Нет и сейчас. Кто знает, подойду ли я для абвера?

— Абверу такие люди нужны, — тихо произнес Хаусхофер.

— Умоляю вас, не вычеркивайте мое имя из списка сотрудников. Мною уже подготовлены три обзорных статьи, успею написать четвертую. Задел есть. Где бы я ни был, чем бы ни занимался, я всегда буду работать на журнал.

Юстин умолк. Исчезли красные пятна и на лице Хаусхофера. Старик начал оттаивать. Помолчали. Как всегда после вспышки гнева к генералу вернулись разумные мысли. В конечном счете ничего страшного не произошло. Юстин поддался его же собственным призывам, оказался даже более последовательным, чем он сам. Пусть послужит. Армия всегда на пользу настоящим мужчинам. Жестокую науку там и преподают жестоко. Зато на всю жизнь запоминаются непреложные истины… Надо бы и сына Альбрехта отправить туда же. Сын пошел по его стопам, стал географом. Но уж больно вольничает. Фельдфебель бы скоро выбил всякие мысли о свободе, преподнес такие уроки, какие не смогут дать ни университеты, ни академии.

Хаусхофер встал, внимательно посмотрел в синие с сероватым отливом глаза Юстина. Молодой человек не отвел взгляда.

— Что ж, если вы искренни, то благославляю. А на будущее запомните: прежде, чем что-либо предпринять, советуйтесь со мной. Старик еще не выжил из ума.

Юстин вернулся к себе. Впереди был целый день. Успеет ли написать еще одну статью? Покосился на телефон. Обычно Линда звонила дважды: утром и вечером. Теперь аппарат молчал. «Переживем», — подумал он, настраиваясь на работу. Пододвинул пишущую машинку — тяжелый «Рейнметалл», сделанный прочно, на совесть, и выбил заголовок: «Народ ищет море». Юстин намеревался поднять проблему «польского коридора», выдвинуть требование присоединить к рейху «вольный город» Данциг, а также железную и шоссейную дороги, которые связывали центральную Германию с Восточной Пруссией. Он уже знал, что новой жертвой после Чехословакии станет Польша, и собирался пустить пробный шар, чтобы заранее начать пропагандистскую кампанию против поляков.

4

Сначала Юстина послали на Лертерштрассе, 58. Здесь находилась Психологическая лаборатория военного министерства. Ею заведовал психолог Альберт Блау. Сотрудники занимались отбором и комплектованием танковых и летных экипажей, отбирали кандидатов в разведку. Для абвера они разработали систему тестов на реакцию, сообразительность, память, выдержку, терпение, восприимчивость к физической боли, слабые и сильные стороны характера и другие волевые качества. По тому, что с Юстином работали три недели, можно было догадаться, что лаборатория интересовалась лишь теми, кто предназначался для ответственных дел.

Подписывая какую-то бумагу в тетради, похожей на медицинскую карту, доктор Блау сказал:

— Бы являете довольно распространенный тип интеллектуала германской расы. Желая успеха!

Юстин протянул руку к тетради, но Блау прижал ее ладонью, проговорил поспешно:

— Нет-нет. Отныне ваше личное дело вам не принадлежит. Им будут интересоваться только те, кому вы станете служить.

Через день Юстин на электричке снова выехал в Целлендорф. Школа абвера разочаровала его. Окраина городка. За старым парком просматривался двухэтажный дом барачного типа. Нет даже забора, просто невысокая оградка. У ворот никаких часовых, Юстин с трудом нашел кнопку звонка. Подошел человек в опрятном комбинезоне с граблями в руках. Он сгребал опавшие листья и складывал в кучи для компостов. «Может, ошибся адресом?» — подумал Юстин, протягивая ему повестку.

Человек повестку прочитал, отодвинул засов и молча указал на дом. Проходя по чисто выметенной дорожке, Юстин не заметил ни одной души. В окнах тоже никого не увидел. Поднялся на крыльцо, толкнул дощатую дверь. В глубине коридора послышались шаги. Широкоплечий парень в офицерской форме, но без знаков отличия, даже не взглянув на Юстина, произнес:

— Оберлейтенант Валетти? Следуйте за мной!

Он повел куда-то в подвал, свернул направо, налево, снова направо… Лампочки слабо освещали бетонные стены, обитые железом двери, похожие на тюремные. Перед одной из них остановился, загремел связкой ключей. Из комнаты дохнуло сыростью, слежалой одеждой, влажной кожей. На потолке загорелась яркая лампа в проволочной сетке. Здесь рядами стояли серо-зеленые шкафчики.

— Ваш размер пятьдесят четвертый?

— Кажется, да. Впрочем, не уверен. Я одевался у портного.

Парень поднял глаза и сказал более уверенным тоном:

— Пятьдесят четвертый, рост четыре.

Открыл один из шкафчиков:

— Здесь возьмите мундир, а свою одежду и вещи оставьте.

— У меня в вещах бумаги, записи…

— Оставьте всё, — нажав на «всё», проговорил парень.

— Простите, как к вам обращаться?

— Зовите просто Хуго, — парень открыл соседнюю дверь, включил воду: — Здесь примите душ.

— Можно спросить?

— У нас не спрашивают.

Юстин разделся, взял вешалки с обмундированием и нижним бельем, пошел в душевую.

— Размер ноги сорок третий, — не то вопросительно, не то утвердительно вымолвил Хуго и скрылся за дверью.

Вернулся он с двумя парами сапог, когда Юстин уже одевался. Форма оказалась впору. «Кажется, и впрямь папаша Штаймахер чародей, — подумалось ему. — Неужели придется породниться?» Удивило и то, что на кителе не было погон. Сапоги были новые, однако ощущалось: кто-то их носил. Позже Юстину сказали, что армейскую обувь разнашивали специальные команды «кацетников» в концлагерях. Развешивая в шкафчике свою гражданскую одежду, он не удержался от вопроса:

— Но можно взять хотя бы бумажник, фотографии, свою бритву?

— Нет, — отрезал Хуго и вручил солдатский ранец. — Здесь вы найдете все, что вам в дальнейшем понадобится.

Заперев шкафчик, душевую и гардеробную, Хуго положил ключи в карман, и они двинулись в обратный путь — теперь наверх. Снова двери, двери… Как ни прислушивался Юстин, но не слышал никаких звуков. Барак будто вымер. Хуго распахнул дверь, которая от других отличалась тем, что в нее был вделан «глазок». Юстин вошел в большую, с четырьмя окнами, комнату, увидел два ряда коек, заправленных с такой тщательностью, будто ими никто не пользовался. Хуго кивнул на одну из них:

— Эта ваша. Положите ранец в тумбочку и пойдемте к Людгеру.

Поднялись на второй этаж. Только тут Юстин услышал глухой стрекот пишущей машинки. Не постучавшись, а запросто, как заходят к приятелю, Хуго открыл дверь и жестом руки пригласил Юстина. За столом сидел человек лет тридцати, с короткой шеей борца, стриженный «под бокс». Одет он был так же, как и Хуго. Чуть улыбнувшись, он сказал:

— Меня зовут Людгер. Вы здесь — Франц. Настоящее имя и звание забудьте. Ничему не удивляйтесь, ни о чем не спрашивайте. Выполняйте только приказ. Никакой самодеятельности и гражданского разгильдяйства. Занятия с группой начались. Вы несколько припоздали. Надеюсь, догоните. Хуго для всех вас — и папа, и мама, и святой отец. В ранце, что он вам дал, вы найдете уставы, учебники, книги для чтения. До обеда… — Людгер посмотрел на часы, — два с четвертью. Пока это ваше личное время. Ознакомьтесь, почитайте. Ну а завтра включайтесь в учебу. Можете идти.

Юстин повернулся через левое плечо, как и положено в армии, не с показным, но все же отчетливым рвением печатая шаг, направился к дверям. Избави бог в армии показать начальству, что ты умней и образованней, что за тебя могут заступиться люди рангом повыше. Низшие устроят такую жизнь, когда ад покажется раем. Это правило усвоил Юстин еще в школе Виндхука на военных занятиях, где отставники-офицеры самолично гоняли студентов, точно ярых своих врагов, выбивая гордыню и всякий вольный дух.

В казарме на тумбочке лежал листок с распорядком дня. 11 часов занятий, плюс 2 — самоподготовка, плюс 1 — уборка помещений и территории. На сон, еду, туалет и личное время — оставшиеся 10…

«Выдержу ли?»

Извлек из ранца уставы — строевой, полевой, дисциплинарный и внутренней службы; учебники по радиоделу, стрелковому оружию, артиллерии, бронетанковым войскам, авиации, спецподготовке, инженерной и санитарной службам… «Разве можно все это одолеть за шесть месяцев?!»

В отдельной коробке нашел безопасную бритву, пачку лезвий, одежную и сапожную щетки, авторучку и флакончик чернил, прошнурованные тетради для записи лекций.

Начало поламывать в висках. Захотелось лечь в койку и полежать. Но здесь запрещалась и эта вольность. Юстин увидел еще одну дверь. Она вела в помещение с кафельным полом, вдоль стены — раковины для умывания, дальше — кабинки туалетов. В раковину налил холодной воды и опустил голову. Шевельнулось нечто похожее на сожаление: зря связался с этим лицедеем Пики, сидел бы спокойно у Хаусхофера и не искал приключений…

Послышался топот. «А! Новенький!» Лица, лица… Рыжие, белые, черные, конопатые…

— Познакомимся?… Густав… Вольфганг… Фриц… Манфред…

— Десять слушателей на всю школу?! — удивился Юстин.

— Десять здесь, где-то еще десять. Как льдинки в океане. А школа одна. И программа одна.

— Пять инструкторов. Но самый лютый — Хуго. Видел?

— А Людгер?

— Ему зверствовать нельзя. Он отвечает за политику.

Через минуту все умылись и бросились в столовую — в подвал, похожий на средневековый погребок. Общий стол. На первое — кусок жирной кровяной колбасы, на второе — густой гороховый суп, на третье — чай с долькой мармелада. Через пятнадцать минут с едой было покончено. Старший — Густав — скомандовал:

— Встать! Приготовиться к послеобеденному сну!

Включившись в гонку, Юстин по крутым ступенькам взлетел наверх, рывком, как и другие, скинул сапоги, брюки, китель, повесил одежду на вешалку перед койкой, отбросил одеяло и упал на сыроватую простынь, пахнущую скверным мылом. Откуда-то из желудка пришла тошнота. Судорожными глотками он пытался подавить ее, но сдержаться не удалось. Он кинулся в туалет, услышав за спиной крик: «Франц съел крысиный хвост!» и дружный смех. Увидев собственную блевотину — комочки непрожеванной багровой колбасы, поносного цвета суп, он с отчаянием подумал: нет, не выдержит…

5

Выдержал!

Инструктора учили тонкостям тайной войны, умению пользоваться холодным оружием, автоматами, пистолетами и винтовками разных систем, бесшумно передвигаться, ориентироваться ночью, подавать звуковые сигналы, бороться с вооруженным противником, стрелять на шорох, преодолевать заграждения, устанавливать мины, готовить яды из порошков, какие можно достать в обычной аптеке, водить машины, работать на рации ключом, использовать для связи тайнопись и другие средства.

Распорядок выполнялся с точностью до минут. Подъем в шесть утра. Гимнастика до ломоты в костях, завтрак — и учеба, учеба, учеба. Когда переставала соображать голова, переключались на активный отдых — турник, кольца, бег, стрельба на полигоне — и опять в классы. За шесть месяцев Юстин овладел массой приемов. В общем они сводились к тому, чтобы выполнить задание и по возможности уцелеть.

В школе давались некоторые сведения о разведках и контрразведках других государств. Приезжали на уроки те люди, которые сами имели с ними дело. Они рассказывали о работе 2-го бюро французского Генерального штаба, его успехах и провалах; о секретных службах Соединенных Штатов, Англии, Италии, Японии… Что же касается России, то лекции о ней читались не от случая к случаю, а каждый день. Восток считался главным направлением и для него готовились основные кадры абвера в Целлендорфе. Один час в сутки отдавался изучению русского языка и на семинарских занятиях — белорусского и украинского.

Инструкторы объективно оценивали трудности, с которыми придется столкнуться в будущей войне, говорили об отсутствии хороших дорог, непривычных для европейцев пространствах, тяжелых погодных условиях, упорном и терпеливом русском характере, наследственном чувстве патриотизма, которое сплачивало народ в годы чужеземных нашествий и бед. Однако эти соображения слабо усваивались немцами. Критически и свысока они смотрели и на другие славянские народы.

На выпускном вечере Людгер сказал:

— Отныне вы вливаетесь в тайную армию вермахта. Никто не сможет назвать, сколько в ней солдат. Эта армия походит на гигантского спрута, охватившего своими присосками оба полушария. Подобно мужественным пионерам Африки, кто высаживался в пустыне Намиба, вы первыми начнете завоевывать новые территории, не подчиняясь никаким законам, уничтожая врага без содрогания и сожаления. Говорят: ненависть — низкое чувство. Но биологически оно бывает весьма полезным. Ярость повышает содержание адреналина в крови, способствует деятельности всего организма. Вам, разведчикам, хищным совам в темной ночи, отводится основная роль в борьбе за всемирную Германию. Аминь!

Утром слушатели спустились в гардеробную и, сдав казенную одежду, облачились в свою. Оказалось, что и Густав, и Вольфганг, и Фриц, и Курт, и еще четверо были военными из разных родов войск и имели разные звания от штаб-фельдфебеля до майора. Они уезжали в свои части. Только десятый, Юстин Валетти, надел гражданский костюм. Товарищи по школе удивленно переглянулись, но спрашивать не стали. Их уже отучили задавать вопросы друг другу, даже если питались из одного котелка, вместе корпели над учебниками, вместе спали, проливали пот на плацу и полигонах. Дружба и откровенность не поощрялись тоже.

Юстин поднялся к Людгеру. В отличие от других ему не выдали на руки никакого документа и направления. Куда идти — на прежнюю работу или к Пикенброку? Когда он попытался выяснить у Людгера свое положение, тот, набычившись, ответил:

— Решайте сами. Мы свое сделали.

Примечания

1

Гольц Кольман (1843–1916) — немецкий генерал-фельдмаршал, участник Австро-прусской 1866 года и Франко-прусской 1870–1871 годов войн. В I мировую войну генерал-адъютант турецкого султана, командующий 1-й и 6-й турецкими армиями. Один из авторов теории «тотальной войны».

2

Южно-Африканский Союз — так с 1910 года после объединения английских колоний и бывших бурских республик именовался британский доминион на юге Африки. С 1961 года ЮАР.

3

Африканеры (буры) — народ в Южной Африке, в основном потомки голландцев, а также французских и немецких колонистов.

4

Ратцель Фридрих (1844–1904) — географ и биолог. В своей «Политической географии» развивал теорию о влиянии географической среды на политику.

5

Браннвейн — сорт немецкой водки.

6

Конфирмация — у протестантов обряд приобщения к церкви юношей и девушек, достигших 14–16 лет.

7

Карлисты — последователи клерикально-абсолютистского движения, развязавшие в XIX веке гражданские (карлистские) войны.

8

Фалангисты — члены Испанской партии фашистского типа.

9

Пассионария — так звали в народе секретаря Испанской коммунистической партии Долорес Ибаррури (1895–1989). Кабальеро Ларго (1869–1946) — социалист, с сентября 1936 по май 1937 года премьер-министр и военный министр республиканского правительства. Диас Хосе (1895–1942) — генеральный секретарь ИКП, создатель Народного фронта. Алиберти Рафаэль (1902–1986) — испанский поэт-антифашист, лауреат Международной Ленинской премии.