Бомба для империи

Евгений Сухов, 2012

Ни разу не бывало осечек у компании махинаторов под водительством Всеволода Долгорукова. Все их комбинации проходили как по маслу, принося солидные барыши. Вот и теперь, казалось бы, все сложилось – и сумму они взяли серьезную, и концы в воду спрятали… Да не тут-то было. Ведь аферисты, сами того не зная, присвоили деньги зловещей террористической организации «Центр», предназначенные для покушения на жизнь царя Александра Третьего. А бомбометатели – люди серьезные и шуток не прощают. И теперь компания Севы Долгорукова срочно ищет способ спастись от неминуемой расправы…

Глава 2

ИЗ СТУДЕНТОВ — В ПОСВЯЩЕННЫЕ, или ПРИГОВОР ПРИВЕСТИ В ИСПОЛНЕНИЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО

Человек в полосатом дорожном костюме дрожал, как осиновый лист. Таковое сравнение хоть и заезжено и применяемо господами сочинителями довольно часто, однако в данном случае вполне уместно. Ибо курьер тайной организации, не довезший денег до места назначения, является уже не курьером и доверенным лицом, а олухом, болваном, предателем и даже самой что ни на есть распоследней сволочью. А как карают предателей и сволочей? Конечно же, смертью! Вот человек в полосатом дорожном костюме и дрожал. Именно как осиновый лист на осеннем ветру.

— Виноват, виноват, — беспрестанно твердил курьер, боясь поднять глаза на Густава, который, несмотря на тридцать с небольшим лет, занимал в «Центре» далеко не последнее положение, в определенных кругах слыл уже человеком-легендой, славился исполнением данного слова и твердостью характера и совершенно не ведал жалости. Так о нем говорили…

— Нет, ты не понимаешь, насколько ты виноват, — не повышая голоса, холодно произнес Густав. — Ты сорвал акцию, которую «Центр» готовил полгода! Тебе что, не хватает денег?

— Хватает, — нервически сглотнул человек в полосатом дорожном костюме. — Бес попутал.

— Бес?! — В Густаве стала закипать ярость. — Это ты говоришь мне — бес попутал?

— Он самый, — курьер не знал, что еще говорить.

— Брось мне эти русские штучки: «бес попутал». Жадность тебя попутала. И твоя непролазная тупость…

Густав уселся в кресло и вперился взглядом в курьера. Ему он не предложил сесть. Это означало не только верх неприязни и неуважения, но и высшую степень гнева. И курьер об этом прекрасно знал…

— Это они… Они меня ввели в искушение… — пролепетал он, еще надеясь изменить отношение Густава к себе. Хотя бы от гнева просто к раздражению и неудовольствию.

— Они? — Густав криво усмехнулся. — Значит, не бес?

— Они. — Курьер снова нервически сглотнул — Вольдемар этот. И еще двое… Ленчик и… как его… Африканыч…

— Давай по порядку. И все сначала… — приказал Густав и приготовился слушать. Хотя для него, в общем-то, все было понятно.

— Ага, — снова судорожно сглотнул провинившийся. — Значит, так… Поначалу все шло очень хорошо. Монгол и Купец дали столько денег, сколько и обещали. Они всегда, надо сказать, держат свое слово…

— Знаю, дальше…

— Еще один человек — он просил сохранить его имя в тайне — дал три тысячи рублей серебром. «На дело революции не жалко отдать и последнее», — так заявил он. А в Казани случилась вынужденная остановка. Ведь прямого железнодорожного сообщения с Москвой у нее до сих пор нет, — словно бы нашел некоторый оправдывающий его момент курьер. — У всех городов есть, а у Казани нет.

— И ты решил по-быстрому сыграть на бирже? — не сводил с него гневного взгляда Густав.

— Да, — убито произнес курьер. — Уж очень заманчивым показалось мне предложение Вольдемара. Пятнадцать процентов за неделю… Железные гарантии… Не устоял. — Он опустил голову, только теперь начиная понимать, каким же все-таки оказался безмозглым недотепой… — На бирже у Вольдемара были свои люди: Африканыч и Ленчик. Полностью я их имен не знаю…

— А у этого Вольдемара какая фамилия? — спросил Густав.

— Не знаю! — произнес в крайнем отчаянии курьер. — Он не сказал, а я не настаивал. Теперь-то я понимаю, что в первую очередь я должен был прояснить, кто эти люди, а уж потом…

Он и правда был непроходимо туп. Все же Густав решил сказать ему, чтобы тот хоть немного понял:

— Ты не должен был прояснять, кто эти люди, ибо это совершенно неважно. Потому что ты не должен был сводить с ними знакомства и не должен был доверять им чужие деньги. Впрочем, и свои тоже… — Густав мельком посмотрел на курьера: понимает ли тот, о чем он ему говорит? Однако понимания в его глазах не обнаружилось. Страх — да, имелся. А вот понимания, что и о чем говорит ему Густав, пожалуй, не было… — А все случилось потому, что возможная выгода затмила тебе мозги.

— Виноват…

— Значит, имена у них вымышленные, — резюмировал Густав.

— Я думаю, это их прозвища…

— Меня не интересует, что ты думаешь, — сказал, как отрезал, Густав. — К тому же я очень сомневаюсь, что ты вообще умеешь думать… Ладно. Как вы познакомились с этим Вольдемаром?

— Произошло наше знакомство как-то случайно. Ну, знаете…

— Нет, не знаю, — оборвал его Густав. — Дальше…

— Вольдемар сказал, — голос курьера начал подрагивать, — что скоро поднимутся акции Березовских золотых копей. И если сейчас их купить, а когда акции поднимутся — продать, можно будет сорвать весьма неплохой куш… Африканыч, человек Вольдемара на бирже, подтвердил, что через несколько дней акции Березовских золотых рудников резко поднимутся в цене…

— Березовские рудники — это под Екатеринбургом? — спросил Густав, выказав некоторые знания относительно предмета разговора.

— Да.

— Дальше, — коротко приказал Густав.

Курьер подобострастно кивнул:

— Когда я был за Уралом, то слышал от Купца то же самое. Он как-то мельком сказал, что будет вкладываться в акции Березовских рудников. Мол, это становится выгодным предприятием и в скором времени принесет большие деньги. Это и сыграло решающую роль… И я вложился…

— «Я вложился», — зло передразнил Густав. — Ты бы вложился, если бы это были твои деньги. Но это были деньги «Центра», очень нужные нам в создавшейся ситуации. И ты рисковал не своими средствами, что было бы твоим личным делом, а средствами организации, предназначенными для проведения запланированной акции, которую ты, — Густав протянул указательный палец, указывая на курьера, — предательски сорвал…

— Виноват…

— Хватит! — едва ли не со всей силы стукнул кулаком по подлокотнику кресла Густав. Это «виноват», похоже, раздражало его более, нежели сам факт утраты денег. — Что было дальше? Говори все, до самой мельчайшей подробности, чтобы я смог составить полную картину того, как ты предал наше дело и кто тебя к этому подвигнул!

— Я не хотел…

— Именно хотел! — крикнул на курьера Густав. Он уже не мог сдерживаться. — Если бы ты не хотел, то деньги лежали бы сейчас у меня на столе! Давай рассказывай. Мне нужны подробности!

Похоже, язык у человека в полосатом дорожном костюме прилип к нёбу. Сглотнув, он заговорил:

— В-все шло поначалу х-хорошо. Мы к-купили акции, и буквально на вт-торой день они стали расти в цене. Подождав, пок-куда они достигнут максимальной стоимости, мы скинули их и п-получили большой навар. Мне п-причиталось двадцать пять ты-тысяч…

— Ты бы положил их в собственный карман, так? — зло ощерился на курьера Густав.

— К-клянусь, что прибыль я употребил бы для дела и ни за что не позволил бы себе…

— Не надо попусту клясться, — оборвал его Густав. — Не делай больше этого никогда.

— Не буду…

— Конечно, не будешь… Дальше.

Курьер вздохнул:

— Дальше оставалось только получить деньги. И тут Африканыч и Ленчик решили нас кинуть и присвоить себе деньги.

— Каким образом?

— Захотели скрыться с деньгами.

— Но Вольдемар помог? — с едва уловимой насмешкой посмотрел на курьера Густав. — И счастливо отыскал беглецов в каком-нибудь тихом и укромном месте?

— Да-а, — оторопело произнес человек в полосатом дорожном костюме. — Откуда вы знаете?

— Неважно, — ответил Густав. — Продолжай.

Курьер кивнул:

— Он нашел их в каком-то заброшенном доме, саквояж с деньгами при них. Вольдемар был очень зол и застрелил Африканыча…

— Насмерть? — спросил Густав, весьма непонятно посмотрев на него.

— Именно, — ответил курьер, — прямо на моих глазах. То же самое он хотел сделать и с Ленчиком. Сказал, что такого предательства не прощает никому…

— Он прав, — произнес Густав. — Предательства прощать никому нельзя.

Курьер несколько раз сморгнул:

— После Ленчика он собирался пришить старика. Как свидетеля.

— Какого старика?

— Отставного актеришку. Тот, похоже, спился и просто жил в том заброшенном доме.

— Убил? — коротко спросил Густав.

— Не знаю, — не сразу ответил курьер.

— А Ленчика убил?

— Скорее всего, убил. Да, убил…

— Что же так неуверенно отвечаешь?

— Я только слышал выстрелы… — нерешительно отозвался человек в полосатом дорожном костюме.

— Сам, значит, не видел?

— Нет… К тому времени я уже покинул дом, — с дрожью в голосе произнес курьер.

— Сбежал, стало быть.

Курьер робко посмотрел на Густава, а потом проговорил в отчаянии:

— А что мне оставалось делать? Ведь пришла полиция и стала ломиться в двери. Они же могли арестовать меня.

— Ну, это вряд ли, — усмехнулся Густав. — Ты ведь не видел этих фараонов?

— Не-ет…

Густав лишь едко хмыкнул:

— Ясное дело — не видел. А как тебе удалось сбежать? — спросил он. И тут же остановил сам себя: — Нет, позволь, я догадаюсь сам… — Он приложил руку ко лбу, а потом, словно осененный идеей, произнес: — Тебя вывел черным ходом Вольдемар. И, конечно, без денег.

— Да-а… — протянул курьер. — Но если бы я попался с деньгами, было бы еще хуже…

— Конечно, конечно… Кто же спорит? — Густав, похоже, уже ненавидел курьера. — А когда ты мчался от заброшенного дома, словно заяц, то слышал выстрелы, так?

— Слышал… — Удивлению человека в полосатом дорожном костюме не было предела. Не зря в организации говорят, что Густав видит людей насквозь и все знает. Он и правда всевидящ и всезнающ…

— И ты подумал, что это Вольдемар пришил Ленчика и старика-актера, а потом ворвавшиеся в дом фараоны подстрелили самого Вольдемара, потому что он оказал им сопротивление? Так? — спросил «всевидящий и всезнающий».

Курьер молчал, пораженный: всеведению Густава решительно не было границ…

— Мда-а, — протянул тот после недолгого молчания, во время которого он устало и, как могло показаться на первый взгляд, уже безразлично созерцал человека в полосатом дорожном костюме.

И кто только производит таких недоумков? А главное, как они просачиваются в такое серьезное дело, как политический террор, способный повлиять на весь ход мировой истории? Надо как можно скорее доложить в «Центр», что человек, заведующий кадрами организации, скорее всего, выжил из ума и перестал разбираться в людях. Или он недобросовестно относится к делу, что еще хуже. Если дальше так пойдет, то скоро все придется делать самому: и финансировать акции, и создавать тайные ячейки, и изготовлять бомбы, и самому же кидать их в государей.

А что делать с этим? Густав, стараясь быть спокойным, посмотрел прямо в глаза побелевшему курьеру. Разве такому слабому человеческому материалу можно доверять?

Тупоголовая, жалкая скотина! Ведь младенцу было бы ясно: с игрой на бирже — это подстава. И его просто раскручивают без особых затей, чтобы потом элементарно «кинуть». На это указывало все: вымышленные имена; случайное знакомство с этим Вольдемаром, который, очевидно, главный в их шайке; появление «фараонов», настоящих или подложных, но тоже из их шайки; счастливое спасение от ареста… Курьера просто-напросто развели, как бестолкового гимназиста!

Стоп!

Актер… Конечно, он тоже махинатор, и тоже в их шайке, но, возможно, актер-то он взаправдашний…

Густав старался говорить теперь спокойно:

— Ты говорил об отставном актере…

— Каком актере? — непонимающе сморгнул человек в полосатом дорожном костюме.

— Который проживал в том заброшенном доме, где вы с Вольдемаром настигли Ленчика и Африканыча, — терпеливо и уравновешенным тоном напомнил Густав.

— А-а! Да, там был старик-актер. Бывший. Наверное, жил там, — спохватился курьер.

— Расскажи о нем поподробнее.

Человек в полосатом дорожном костюме напряг память. То есть старательно сморщил лоб в складки, сделав при этом пресерьезное лицо. Сейчас он вспомнит про старика-актера, Густав успокоится и отпустит его. Конечно, ему больше не поручат ездить за деньгами для «Центра», но ему этого и не надо: слишком хлопотная работенка! Уж лучше прислуживать, чем подвергать свою жизнь опасности. И вообще, надо бы уходить от этих рисковых людей. Ведь он пришел в организацию за романтикой, ну и деньгами, конечно, — а вместо этого его постоянно подвергают какому-то необоснованному риску: того и гляди, жандармы пристрелят в каком-нибудь глухом переулке или пьяный громила пырнет ножиком в темной подворотне.

— Ну, это спившийся старик, — наконец принялся отвечать курьер. — Он сам назвал свою фамилию — Свешников. А, еще он говорил, что бывший актер Городского драматического театра. Рассказывал, что когда-то был в местном театре лучшим из труппы…

— Когда? — перебил Густав.

— Что? — не понял курьер.

— Я спросил: когда он служил в театре и был лучшим в труппе? — повторил свой вопрос Густав.

— Не знаю, — человек в полосатом дорожном костюме для убедительности пожал плечами.

«А что ты вообще можешь знать, тупая скотина?» — вяло улыбнулся Густав. Все. На этого ничтожного человека не стоит тратить эмоции и время. Он перестал для него существовать, как только провалил задание «Центра». Еще пара вопросов — и пусть катится на все четыре стороны. Но не очень далеко. Чтобы долго не искать…

— Что еще тебе известно про этого Свешникова? Ну! Вспоминай! — подстегнул курьера Густав.

— Он еще говорил, что играл с актером Писаревым и Полиной Стрепетовой. Это тоже актриса, весьма известная.

— Знаю, — сказал как отрезал Густав. — Это все?

— Все, — виновато ответил курьер.

— Не густо, но уже кое-что, — холодно подвел итог разговору с курьером Густав. — У тебя есть еще что-нибудь сказать?

— Н-нет, — нерешительно ответил курьер. — Да, — поправился он. — А что будет со мной?

— С тобой? — Густав как-то удивленно посмотрел на него. — Ты больше никогда не будешь исполнять обязанности курьера…

— Понял, — с готовностью отозвался тот.

— Никогда больше не получишь никакого ответственного поручения ни от «Центра», ни от меня…

— Понял.

— И совершенно забудешь все, чем здесь занимался.

— Понял, — повторил курьер и облегченно вздохнул: кажись, пронесло…

— Теперь ступай.

Человек в полосатом дорожном костюме помялся.

— Я бы хотел принести вам свои личные извинения по поводу… по поводу случившегося, — робко произнес он. — И заверить вас, что больше никогда… никогда подобного не повторится…

— Разумеется. Ступай, — слегка повысил голос Густав.

Курьер надоел ему, как говорят у русских, хуже пареной репы. Хотя что такое «пареная репа», Густав не ведал. Зато знал, что никакой оплошности курьер и в самом деле никогда уже не повторит, потому что…

— Благодарю вас, — склонил в поклоне голову человек в полосатом дорожном костюме.

Когда он вышел из комнаты, Густав легонько тренькнул в колокольчик. Портьера, закрывающая большое арочное окно виллы, отодвинулась, и из-за нее показалась фигура невысокого плотного мужчины.

— Все слышал? — спросил его Густав.

Мужчина кивнул. В неярком электрическом свете лампы Эдисона блеснули стеклышки очков в золотой оправе.

— Сначала — курьер, — Густав указал головой в сторону ушедшего человека в полосатом дорожном костюме. — Надо, чтобы все выглядело как обычный несчастный случай. Нечаянно утонул в озере, попал под колеса дилижанса, убило в горах молнией… Да мало ли что еще! — Густав усмехнулся, увидев, что брови человека в очках шевельнулись. — Ладно, ладно, прошу прощения. Понимаю, ученого учить — только портить. Затем, — усмешка мигом стерлась с его губ, — отставной актер. Поедешь в Россию, в губернский город Казань. Не был в нем, ничего о нем не знаю, но слышал — город этот похож на Москву, только мельче масштабом… Так вот: там найдешь этого актера Свешникова и вытрясешь из него все, что ему известно о Вольдемаре, Ленчике и Африканыче. Главный у них, полагаю, этот самый Вольдемар. Это шайка аферистов, которые украли у «Центра» деньги, сто восемьдесят три тысячи русских рублей. Верни их мне. А всех этих мошенников… — и Густав столь выразительно посмотрел на человека в очках, что окончания фразы не потребовалось. А зачем? Было ясно и так, что он имел в виду.

Человек в очках с золотой оправой и Густав знали друг друга не первый день, и весьма неплохо. Они даже находились в дружеских, или подобно дружеским, отношениях, насколько это возможно между начальником (Густав) и подчиненным (человек плотной позитуры). Помимо прочего, их связывало общее дело, которое нередко сближает больше, нежели, скажем, обучение в одной гимназии или университете или служба в одном отделении департамента. Словом, прочие слова были излишними.

Человек в очках с золотой оправой получил у секретаря Густава деньги и, не прощаясь, покинул виллу. Вышел он так, что его не заметили ни привратник, что сидел в своей будке у ворот усадьбы, ни садовник, который, пользуясь наступившим вечером, вышел полить куртины с ренонкулями и испанскими ясминами, что, собранные в гирлянду, так превосходно смотрятся на дамских шляпках из белого шелкового муара.

* * *

Густав — это было прозвище, данное ему «Центром». Паспорт на имя Густава Карловича Рентшке он получил также от «Центра», когда выполнил свое первое задание, после которого вскоре стал полноправным членом могущественной тайной организации. Но случилось это не вдруг, и тем более не случайно…

В действительности Густава звали Александром Ипполитовичем Дембовским. И был он из славного и очень древнего вестфалийского рыцарского рода фон ден Броэлей графов Плятеров, а также не менее славного саксонского рода баронов фон Зибергов. По женской линии. По мужской же линии Густав являлся потомком поневежского мещанина Ипполита Ароновича, его законнорожденным сыном. Так уж вышло, что Эмилия, дочь баронессы Изабеллы-Хелены фон Зиберг и графа Михаила Броэля-Плятера, полюбила еврея-аптекаря Ипполита Дембовского и вышла за него замуж. Или это еврей-аптекарь смог каким-то хитроумным способом влюбить в себя представительницу двух славных древних родов — неважно. Конечно, после подавления польского восстания 1830–1831 годов графов Плятеров значительно поприжали. Но все же разница между потомственными рыцарями и отпрыском поневежского мещанина была колоссальной. Однако Эмилия фон ден Броэль-Плятер сумела настоять на своем выборе и вышла за молодого аптекаря. Барышня она была весьма своенравная, и спорить с ней было себе дороже. Кроме того, она привыкла, чтобы все ее желания исполнялись незамедлительно, а молодого аптекаря Ипполита она возжелала со всей страстностью девы, мечтающей поскорее стать женщиной.

Ипполит был черноглаз и чернобров, притом необычайно красив. Все эти качества плюс природная сообразительность и изощренный ум передались от Ипполита сыну Александру. А от матери он унаследовал твердость характера, привычку доводить начатое дело до конца, чего бы это ни стоило, и аристократизм. Его происхождение (как по материнской линии, так и по отцовской) также повлияло на то, что он стал полноправным членом тайной организации «Центр» и вошел в число посвященных, что было сродни генеральскому чину, ежели судить по иерархии военной, или чину тайного советника, сообразуясь с иерархией статской.

Родился Александр Дембовский в 1857 году в местечке Могильницы Плоцкого уезда Плоцкой же губернии верстах в ста от Варшавы. После окончания гимназии поступил на физико-математический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета. Учился хорошо, но не перетруждал себя, как иные приезжие провинциалы, стремящиеся выделиться успехами в учебе и тем самым получить по окончании университета хорошее назначение на службу. Он тотчас вступил в нелегальное польское землячество и получил от него свое первое задание: организовать революционный кружок. Организовал. Потом еще один. И еще… С организаторскими способностями у него был полный порядок, он обладал ими в полной мере.

Вскоре «Центр» обратил внимание на Александра Дембовского. Ибо организаторы и исполнители в одном лице — это находка для любого серьезного общества или предприятия. «Центр» ввел Дембовского в «Rada Sekretna» — «Тайный совет шестерых», являющийся, по сути, Центральным комитетом всех социалистических революционных сообществ Польши, Литвы и России. И неким филиалом «Центра» в Российской империи.

Покудова Дембовский использовался «Центром» втемную. Но у таинственной и глубоко законспирированной организации, имевшей штаб-квартиру в Швейцарии, на него уже имелись серьезные виды. Не за горами было и посвящение в полноправные члены тайной организации под названием «Центр», управлявшей не только судьбами десятков тысяч людей, партий и организаций, но даже судьбами стран и народов. «Мы творим историю», — гласил девиз этой организации. На дверях штаб-квартиры «Центра» в Женеве висела старинная медная табличка с надписью золотом: Fatis huc te poscentibus affers. А на дверях зала заседаний действительных членов «Центра» было золотом начертано:

Agendae rei tempus.

Это Александр Дембовский увидит позже. Когда войдет в эти двери уже посвященным…

* * *

Первым поручением «Центра» было объединить все польские революционные группы в одну мощную группу, которая могла бы противопоставить себя русской администрации в Царстве Польском. Дембовский выполнил его блестяще: созвал в Вильно съезд, который закончился образованием «Союза революционных партий». Более того, ему удалось установить тесную связь с наиболее радикальным крылом «Народной воли», а в «Союзе» войти в Центральный комитет и взять на себя руководство «техническими» вопросами. Так хотел «Центр». Александр Ипполитович, заведуя варшавской типографией, подведомственной партии «Пролетариат», умудрился устроить в Петербурге тайную типографию, публикующую революционные прокламации, призывающие к «свержению царизма».

Осенью 1883 года он снова поехал в Петербург, где по заданию «Центра» вел переговоры с представителями «Народной воли» о координации действий и вхождении ее в «Союз революционных партий». Почти получилось. По крайней мере, родился «договор» между «Народной волей» и партией «Пролетариат» о ведении совместных террористических действий против российского императора и первых его приспешников. События первого марта 1887 года, собственно, были прямым результатом этого «договора».

Ближе к зиме начались аресты. После того как взяли одного из ближайших его сподвижников, Дембовский выехал из Петербурга в Юрьев. Полиция метнулась за ним.

Дембовский, чуя, что фараоны дышат ему в затылок, отправился в Варшаву. Выбывшим из Юрьева в Варшаву он значился, прибывшим в Варшаву — нет. Циркуляром Департамента полиции от 4 декабря 1883 года он был объявлен разыскивающимся с последующим арестованием при задержании. Но след его затерялся… Потом в его судьбу вмешались некие могущественные силы, и, по соглашению министра внутренних дел и министра юстиции Российской империи, в середине 1884 года дело о нем было приостановлено впредь до явки или задержания. В том же году Александр Дембовский — точнее, теперь уже Густав Рентшке — вошел в двери со старинной медной табличкой, на которой было выведено золотом на латыни: Ты явился сюда по велению Судьбы.

* * *

Новым поручением «Центра» для Густава была подготовка покушения на начальника Варшавского охранного отделения подполковника Отдельного корпуса жандармов Секеринского и товарища прокурора Варшавского окружного суда по политическим делам Янкулио. Однако кто-то настучал в охранку, и перед самым покушением на Янкулио Густава задержали.

— Ага! Попался! — Молоденький жандарм начал шарить по карманам Густава в надежде отыскать револьвер. — Крупная, видать, рыба!

Его окружили еще двое жандармов.

— Ну что, пошли в управление? — сказал старший из них.

— Пошли, — согласился Густав.

Жандармы взяли извозчика. Один — молодой — сел рядом с Густавом. Двое других расположились напротив.

— Значит, ты хотел убить нашего начальника? — спросил молодой в нарушение всяческих инструкций, запрещающих разговаривать с задержанным. Но его буквально распирало: как же, участвовал в арестовании особо опасного политического преступника, террориста. За это, говорят, бронзовые медальки дают…

— Да, — спокойно ответил Густав. — И убью. Попозже…

— Секеринский тебя уже больше не отпустит… — пораженный наглостью и смелостью арестованного, произнес молодой жандарм.

— Не отпустит, это точно, — кивнул головой Густав. — А знаете что? — спросил он, краем глаза наблюдая дорогу.

— Что? — приоткрыл рот молодой жандарм.

— Я тогда сбегу!

С этими словами он двинул локтем связанных рук молодого жандарма в бок и точно на повороте улиц, когда извозчик притормозил лошадь, выпрыгнул из коляски. Упал на бок, поднялся и стремглав свернул во дворы.

— Держи! — крикнул самый молодой из жандармов и сиганул из коляски вслед за Густавом. Старший жандарм остановил коляску и вместе со своим товарищем тоже кинулся вослед. Но нескольких мгновений замешательства хватило на то, чтобы Густав скрылся.

— Ушел «сквозняками», — констатировал старший из жандармов, когда преследование не принесло никаких результатов. — Вот ужо нам бу-удет… На орехи в задние ворота. Так что готовьтесь, робяты.

Вот те и медальки, мать их…

Густав бежал дворами. Со связанными руками. Куда бежать, он знал. От него шарахались попадающиеся навстречу прохожие, но он мало обращал на это внимания. Его целью был один из последних на Сенной улице деревянных домов, который еще не снесли согласно новому городскому плану. Какой-то дворник, увидев бегущего человека со связанными руками, попытался его остановить — ведь за задержание сбежавшего преступника полагается серебряная медаль и денежное вознаграждение. Кроме того, ему, как внештатному, но секретному сотруднику Охранного отделения, просто полагается принять меры к задержанию преступника! После чего его могут пригласить в штатные сотрудники отделения, и он станет получать уже не разовые вознаграждения, но стабильное ежемесячное жалованье… А этот явно откуда-то сбежал. Ведь не зря же у него завязаны руки…

— Стой!

Дворник подставил под ноги бегущего метлу, и тот кубарем покатился по мостовой.

— Ага! — навалился на него всем телом дворник и стал шарить у себя по карманам, чтобы достать свисток.

Густав попытался освободиться, но как это можно сделать со связанными руками? Тем временем дворник нашел свисток и сунул его в рот. Сейчас он свистнет, и через минуту здесь будет городовой…

— Ы-ых! — Густав изловчился, поднял голову и впился зубами в нос дворника. Вместо свистка тот издал вопль и зажал нос, встав на колени:

— Подлюка-а-а… Но-ос откусил, га-ад…

Густав ударил его коленкой в пах, вывернулся ужом из-под тела дворника, встал на четвереньки, потом поднялся на ноги. Кусок дворничевского носа все еще был у него во рту. Он выплюнул его, вытер рукавом с губ и подбородка кровь и побежал дальше. Дворник, заметив валяющийся кусок, поднял его и стал приставлять к месту, где тот еще был минуту назад. Очевидно, он полагал, что нос срастется. Потом, матерно ругаясь, побежал к себе в дворницкую, — видно, пришивать…

Густав добрался до нужного дома уже без особых помех. Человек с Сенной улицы устроил ему билет в Лодзь. Оттуда Густав нелегально переправился за границу и приехал в Цюрих, на квартиру «Центра». Через неделю был вызван в штаб-квартиру «Центра» в Женеве — и принял второе посвящение, став действительным его членом. Это значило, что его приняли в элиту «Центра». Выше был только ареопаг — Верховный Совет, куда входили настоящие вершители судеб. Но, чтобы быть причисленным к ним, надлежало получить третье посвящение, каковое давалось далеко не всякому.

Новым заданием «Центра» было убийство русского царя Александра Третьего. Он был приговорен организацией, и приговор необходимо было привести в исполнение. Для сей цели в Цюрихе был создан швейцарско-немецко-французский «Союз террористических фракций» и как его филиал — русская радикально настроенная группа «Террористическая фракция Народной воли» в Петербурге во главе с Ульяновым и Шевыревым. Густав сделал все, чтобы сия акция удалась, нашел и передал через своего кузена Исаака Дембо деньги, даже выбрал день — 1 марта 1887 года, дабы убийство царствующего сына перекликалось с убийством царствующего до него отца. Но увы. Не вышло…

Конечно, в том, что за одним из «метальщиков» давно уже следили фараоны, вины Густава не было. И все же он считал себя ответственным, что убийство русского царя не состоялось, и стал готовить новое, должное состояться осенью сего, одна тысяча восемьдесят восьмого года. И на тебе! Курьера, везшего деньги на проведение акции, обводят вокруг пальца какие-то мошенники из губернского городишки на Волге…

Конечно, он накажет их и постарается вернуть деньги. Но убийство царя Александра придется перенести на конец зимы или весну следующего года. На первое марта?