Счастливый Цезарь

Евгений Петрович Цветков (2024)

Человек тем от нежити и прочих в его обличье отличается, что человек — единственно кто способен быть счастливым. Бесы радуются, печалятся. Нежить горюет, веселится, но счастья человеческого они не знают. В наш век, когда сказки становятся былью, прозой жизни, а знание, еще вчера таинственное, сегодня уже доступно всем, велика надежда, что каждого из нас успеет посетить счастье. Испытав которое, мы точно будем знать, что мы — люди. Темные силы, боясь разоблачения, конечно, сильно нам в том препятствуют: что по-человечески очень даже понятно.

Глава III. Добралась наука до человека

Приход духов предвидеть нельзя.

И как можно относиться к ним безразлично?

(Ши Цзин (Книга песен) VIII–IX век до Р. Х.)

Учитель сказал: «Обладаю ли я знаниями?

Нет, но когда низкий человек спросит меня,

то даже если я не буду ничего знать, я смогу

рассмотреть вопрос с двух сторон и обо всем

рассказать».

(Конфуций «Беседы и высказывания»)

Добралась наука до человека. И таких, как Цезарь, приготовилась объяснить. Проникло знание в живое поле жизни: впрыснул химию запрета и глядь! Как ветром сдуло жажду власти. Серотонончик в крови понизился и лимфу жадным чувством править не тревожит. А кортизола добавь, к примеру, — вмиг опустеет сердце, любовный трепет покинет душу, и безразличное придет смиренье. Вот почему вожаки минувших дней мутили воду непрестанно и в поданных поддерживали напряженье. От напряженья — кортизола больше, а тестостерона, который заведует страстями — меньше. Вот и угрозы нет — покорны слуги, и вянут враждебные чувства. А вожаки ликуют: у вожаков, ведь, химия другая, и кортизол тестостерону не помеха, не то, что у робких сердцем.

Эх! Кто сказал, что мы равны? Кто сказал, что эта жизнь нас всех вновь и вновь востребует в очередных рожденьях? Дудки! Востребует Браминов, Кшатриев и Кого-надо — и все! Про остальных чего говорить, они только в мечтах про жизни прошлые нонче пытают у жуликов — лекарей. И в самом деле, какие у теперешних людей возможны перевоплощения, прошлые иль будущие жизни, когда в этой, единственной, они себя Уже не помнят и не живут как люди вовсе! Смех один на таких перевоплощенья тратить. Иное дело Цезарь, особые люди, отмеченные еще с древних эпох в законах великого Ману, где все про эти перевоплощения и написано взаправду. Вот до таких добраться науке и всеобщему их подвергнуть рассмотрению! И добрались!

Да только человек не поддался. Ты ему химию, а он в такое состояние погрузится, что не то что химия — дышать ему не надо. Понятно, разрежь его на куски в эту минуту — назад не придет. А и разрезать нелегко: вроде сила какая обернута вокруг и защищает. Это лишь обыкновенные бессознательные люди легко поддавались. Хотя какие это люди.

Так что научные авторитеты приостановились, потому что, как ты в сознание влезешь чужое? Здесь вся наука про вещи теряется. Сознание — оно ведь бестелесно, ни массы, ни заряда — каким поймать прибором сей мираж. Тут надо ученому в одно соединяться: с собой, прибором и тем, что померить желаешь. А как соединишься — так всякое различие и пропадает — неясно, где Ученый, а где Явление. Не разберешь где Кто и Что и Как. Все на границе тончайшей брезжит в единстве морока и яви. Сознание не спутано временем и к месту не прикреплено, как вещи. Разве что привычкой, навязанной годами младенчества и детства. А жить-то, на самом деле, можно даже по-разному. И в снах чужих и грезах, или в душе читательницы, к примеру; в истории — как Цезарь. Сознательная жизнь бывает очень разной. А нет сознания — все по ранжиру привычки, Сейчас и Тут, в разложенной на всех Судьбе эпохи, нации иль географии. Привычные сюжеты детства, школы, как у всех — защитного цвета костюмы службистской формы жизни, под коей скрывается, порой, неведомо что. Любая пакость может поселиться, даже инопланетная — не различишь без специальной подготовки.

Такие развели философии. Большой рубеж наметился на стыке одних времен с другими, когда ось звезд, качнувшись, перешла из Рыб к великому Водолею. Переменилось понятие жизни. Космическим подуло ветром смысла, неведомого последним векам, когда только в соцветие химических молекул вникало знанье. И вожакам такое новое понимание жизни не много оставляло места. Зачем нужны Вожди, когда Человек со своим сознанием способен жить, к примеру, в своих сладких мечтах, и выгнать его оттуда нельзя: права человека стали соблюдать. Так кем же тогда править, кто будет работать и созидать нашу жизнь?

Властители Жизни и забеспокоились, большие средства отпустили науке на изучение нежелательных человеческих психологий, когда человек вместо того чтобы идти в ногу со временем или в армии честно служить — возьмет и отойдет в сторонку. Или того хуже, вообще отринет мир и в себя погрузится, нырнет в глубины, а когда опять наружу ступит — совсем другой человек, и сознание у него совсем другое. И что такой преображенный способен натворить — неизвестно. Надо заново за ним смотреть, всю анкету переписывать…

Отпустили науке деньги на особое скорое и пристальное изучение всяких загадочных и вредных сознаний в человеке. Стали ученые вникать поглубже в людскую сущность — диву дались! Такие страсти обнаружились. И не в том дело, что люди неровными оказались, а много хуже. Как до отдельных личностей дошли, то выяснилось — совсем ничего общего они с Человеком не имеют, и что простому человеку счастье, таким особенным, не от мира сего существам, — одна беда и огорченье. И еще страшней картина обнажилась — многие вообще не были живыми существами: много мертвяков оказалось подставлено было в жизнь для неизвестной цели и неизвестно кем. Не зря Андрей Петрович подозрения испытывал в отношении некоторых знакомых. Понятно, что у мертвяков отношение к смерти совсем не то, что у живого человека. Им живые люди вообще неприятны.

И, как всегда это бывает, слухи пошли гулять про то, что нами мертвяки правят, которым нет дела до человеческой радости. Что нежить — она, как известно, бедой людской себе пир справляет… Что дыру в небе озонную специально проделали, чтобы совсем человека прижать, чтобы не дать ему продохнуть, не то что личным спасением заниматься. Все чаще о конце света объявлять стали, и такое развелось количество колдунов, лекарей и спасителей, что нормальному человеку, не подсоединенному к космосу и не видевшему Летающие Блюдца, неудобно становилось в том признаться… Одним словом, началась массовая перестройка жизни и началась она с сознания. Кто ее начал и с какой целью — Бог про то ведает, однако началась. И тут хочешь — не хочешь пришлось согласиться, что Сознание — оно первично! И в каком состоянии наше народное сознание сейчас пребывает — такой и жизнь будет. И если во вредном состоянии — то и жизнь такая вредная получится. И чтобы хоть просто так жить стало возможно (о лучшей жизни никто уже и не заикался) надо, чтобы люди очухались, опамятовались в том, куда они свое сознание подевали? В какое такое состояние погрузились, что оттуда не выбраться…

Неученые люди и философы стали во множестве создавать объясняющие теории, чтобы выпутаться из неприятного сложившегося положения. Про мертвяков и всякую бесовскую нежить, к примеру, так объясняли и во всяких печатных изданиях распространяли: Дело не в том, что они (мертвяки и бесы) — не люди! А в том, что человек в самых разных Состояниях может находиться и самые разные роли исполнять. И даже так бывает, что, если в одном состоянии ты, к примеру, начальник, а в другом — черт знает кто, то находясь в одном, про второе свое состояние человек и не помнит даже. Так получается, что вроде два совсем отдельных в нем живут существа. И цель человека этих существ в одно соединить. Потому что когда душевность человека раздроблена, то ему очень трудно жить. Всякий раз в новую фигуру перевоплощаться. Изображать — изображают: и бесов, и мертвяков, и святых, порой, изображают. Всякие личины нацепляют, а как снять — глядь и прилипла масочка-то: роль и замысел — захватывают! Как в желобе бобслея — летишь, только успевай поворачиваться. Замыслы-то все вечные, классические. Из них просто так не выпрыгнешь, коли начал исполнять и соответствовать.

Тут наметилось вообще иное толкование человека: человек — и есть этот самый ассортимент ролей и замыслов, набор программ, вложенных в счетную Машину Жизни. Другое дело, что, конечно, красота и высота исполнения, легкость, — у всех разные. Иной так Ромео сыграет, что потом Джульетта всю жизнь по больницам бродит безутешная… — даже шутили в солидных журналах по этому поводу.

Так что все эти состояния и множественные личины, пусть и нечеловеческие — вполне естественны для человека. Это как с гипнозом: нормальный человек как раз гипнозу сильно подвержен, в особенности, если на людях и массовый сеанс. Вот кто не подвержен гипнозу, кого внушением из одного в другое состояние не переведешь, у кого вообще имеется только одно состояние — за такими надо внимательно наблюдать. Вот именно они-то и особенные. Они-то и неизвестно какую роль в человеческих судьбах играют!

Так утешали и развлекали народ печатные страницы, а в то время ученые, которые выполняли задание Правителей Жизни, уже создавали настоящие теории для последующего помещения туда любого сознания. Чтобы после отобрать самые подходящие нашей жизни, а от неподходящих избавиться. Создавали теории, не особенно их выставляя, и готовили себя, как приборы, для будущего подтверждения этих теорий через личное проникновение в душевность с последующим измерением и отчетом. Главной теорией среди этих скрытых от глаз и внимания народа научных умозрений — была теория Академика Х., имя которого, несмотря на перестройку жизни и гласность слова, — было по-прежнему строго засекречено.

Академик и гипнополе

Гипнополе вначале теоретически ввели в научное рассмотрение. Как электромагнитные волны, в свое время, чтобы объяснить разные явления и события иным путем не объяснимые. Потом уже стали радиоволны принимать замкнутыми друг на друга двумя металлическими пластинками и катушечкой с проволокой: стоит простой такой контур построить и смотришь, — в нем электричество начинает бегать в лад с волной пролетающей… Хоть доподлинно разве известно — есть эта волна или нет? Речь ведь идет о способе описания при помощи, так сказать, волнового воображения ума. А так, кто его знает, что это за явления такие: свет, радиоволны и прочие электромагнитные дела, которые так чутко откликаются на металл, а, скажем, на деревяшку или из палочек и тряпочек сложенную замысловатость — не откликаются. Так что доведись нам под рукой только растительное или камень — не видать нам изображения в ящике и звука не слыхать на далеком расстоянии без металла.

Так и с Гипнополем вышло. Ввели теоретически, а как вышло дело до приемных устройств, пришлось ограничиться живым: на мертвое вещество в особенности, к примеру, на пластмассу, это поле совсем никак не откликалось. Не возбуждало оно в мертвом материале того, что в живом зажигало. Однако, если форма этих живых колебаний соответствовала нашему сознанию, то подобием силы тока — служили чувства.

Они и тащили усталую душу вновь и вновь по одному и тому же сюжетному кругу к высокому напряжению драматического момента. И какая разница, этот разряд наивысшего напряжения был положительным или отрицательным! Главное, человек разряжался и в этой сцене разряда и разрешения кульминировало его ощущение жизни… Вот отчего одни и те же ошибки, в одном и том же фарсе совершали люди. Не потому что глупы или не понимали, а вновь и вновь тянулись вдоль токовой линии привычного, хоть и гибельного лицедейства, чтобы с уверенностью ощутить знакомую кульминацию. Как бабочки на огонь летели, захваченные движением известного сюжета, в одни и те же драматические узлы и сплетения. И отношения, конечно, между этим полем и приемниками живыми отличались сильно от схожих отношений для волн электромагнитных. К примеру, свет и радиоволны — в непрерывном беге с самой большой дозволенной скоростью мчат, а Гипнополе — оно на месте стоит, как привязанное, и с телесным расстоянием не затухает, а меняется в силе только в зависимости от разницы в состояниях души нашей. Если один человек грустит, а другой счастьем напоен, то расстояние меж ними получается очень большим, и то, что звучит в одном из них порожденное тем же самым Гипнополем, в другом совершенно иной оборачивается передачей… Одним словом, пространственно-временное описание как для предметов, для гипнополя не подходило: оно было везде и в любую механическую секунду, однако передача звучала в живых телах-приемниках разная.

Ближе всего, по сходству, если объяснять, положение напоминало сон, в котором себя вспоминаешь или на чем-нибудь соберешь внимание: только сосредоточишься мысленно — глядь переменилось видение. Самое чудное и пока необъяснимое наступало, когда полностью человек сам себя припоминал во сне, мол, сплю, а тело мое там-то, сам я — то и другое, — а это все мне снится и я про это знаю доподлинно… Вот когда такое случалось, то и наступало совсем неведомое качество: получалось будто, скажем, в телевизоре передача сама себя с отчетливостью рассматривать и глядеть начинала, не нуждаясь больше в зрителях. Невозможно такое представить даже, равно как и объяснить, если даже испытаешь сам. Потому что, если объяснением можно было бы другому передать, то этому другому и трудиться достигать ничего не понадобилось бы. Но тут загвоздка выходила в сравнении с предыдущей наукой, которая из всего вокруг только узкую всеобщность и рассматривала. Тут всеобщность в случае гипнополя присутствовала, но требовала от человека личных усилий. Это, как с симфонической музыкой получалось — любой может слушать, а чтобы понять и насладиться, надо развивать в себе приспособление, прибором стать, который на музыку откликается…

Много вышло зависти и обид в связи с таким делением людей на способных и неспособных работать в качестве прибора. Одно дело, когда каждый может поглядеть на стрелку со стороны и удостовериться в истине измеренного, а другое — когда стрелка эта в душе располагается и постороннему не видна. А чтобы удостовериться лично, надо самому таким прибором стать…

Однако, самое главное, что обнаружилось — превращение людей, соприкасавшихся с Новым Знанием, и странное присутствие в их жизни невидимых сил, о которых раньше и не подозревали. Как будто за такими Исследователями состояний души особо присматривали, и если удавалось Новым Ученым открыть что-то, видать недозволенное — их просто изымали из жизни. То несчастный случай, то вдруг личное помешательство ума происходило у Жрецов нового Знания, то еще какая-нибудь судьбинская дрянь случалась, и Ученый больше ничего открыть не мог. И, если не умирал во плоти, то как будто ему в каком-то месте заклинивало и полностью отказывало не то что в откровениях, а и в простом соображении…

Слухов про это ходило много, хотя доподлинно так никто никогда и не обнаружил прямых улик этого таинственного надзора. Разве что бульварные газетки все писали, да в кино показывали, как за нами следят Инопланетяне, Духи и прочие нежизненные сущности… Однако с очевидностью стало всем понятно: новое Знание — опасно. И в каком обличье эта опасность себя обнаружит в жизни — остается загадкой…

Именно в связи с такой опасностью за Новым Знанием и был учрежден особый надзор уже земного свойства, чтобы, как говорили, защитить наших Ученых от злых и пока еще неведомых сил. По крайней мере, оградить хотя бы от несчастных случаев и происшествий таинственного свойства… Хотя кого земной надзор когда-нибудь защитил от проявления в их жизни неземного? К тому же, настоящих Ученых разве испугаешь. Гораздо страшней были возможности открытий Нового Знания на поприще Сознания души и жизни. И Надзор за учеными установили (так говорили многие) вовсе не для защиты их от неведомых сил, а чтобы не дать утаить Открытое. Потому что многие, преображаясь в процессе открытия, начинали испытывать особую ответственность за открывшееся им, там, в глубинах Сознания, и не торопились делиться своими откровениями со все теми же зоологическими вождями и правителями жизни.

Конец ознакомительного фрагмента.