Грехи наши тяжкие (сборник)

Евгений Лукин, 2016

Каждый раз, открывая очередной сборник Евгения Лукина, читатель предвкушает увлекательное путешествие в неизведанные миры. И путешествие тем интереснее, что миры эти находятся буквально на расстоянии вытянутой руки. Это наше вероятное будущее. Это наше гротескное настоящее. Лукину, как никакому другому автору, удается удивить и заинтересовать читателя с помощью обычной магии слова «если». Что, если собрать в одном городе-государстве весь криминальный мир? Что, если объявить беспощадную войну пришельцам из будущего и самому этому будущему? Что, если гаджеты-шпионы проникнут в жизнь каждого человека и ни одну секунду частной жизни невозможно будет скрыть от окружающих? Читайте – и переживайте вместе с автором. Читайте – и задумывайтесь. Читайте – и наслаждайтесь!

Из материала заказчика

Когда б вы знали, из какого сора…

А.А. Ахматова

— Хозяин… — позвали сзади.

Произнесено это было жалобно и с акцентом. Я обернулся. Как и предполагалось, глазам моим предстал удручённый жизнью выходец из Средней Азии: жилистый, худой, низкорослый и смуглый до черноты, смуглый даже по меркам Ашхабада, где прошли мои отрочество и юность. В те давние времена таких там именовали «чугунами», что, поверьте, звучит куда оскорбительнее, нежели «чучмек», ибо подчёркивает ещё и сельское происхождение именуемого. Городские — те посветлее. А этот будто прямиком с чабанской точки.

— Строить будем, хозяин?

— Из вашего материала? — понимающе уточнил я.

Неспроста уточнил. В отношении дешёвой рабсилы год выдался в определённом смысле переломный: очевидно, развал Советского Союза дошёл до мозгов не только у нас в России. Раньше мигрант был какой? Старорежимный. Маниакально добросовестный, почтительный, трудолюбивый. Аллаха боялся, начальства боялся. Здороваясь, к сердцу руку прикладывал. Не забуду, как один из Бухары, расчувствовавшись, поведал мне самое замечательное событие своей жизни: на спор вспахал непомерное количество гектаров за три дня. Причём спорил не он — о нём спорили.

— Хозяин говорит: «Вспашешь?» — вспоминал он чуть ли не со слезой умиления. — «Вспашу!» — «Два касемьсота. Бери любой». Посмотрел. «Этот», — говорю. Ночь не спал. Проверил, заправил, смазал. Утром выехал в поле, баранку поцеловал…

Баранку поцеловал! Вы вникните, вникните…

А нынче какой мигрант пошёл? Молодой, наглый, ничего не умеет и ничего не боится. Разве что миграционного контроля. Ходят голые до пояса, чего никогда себе не позволял дехканин старой выделки. «Строим из нашего матерьяла» — это у них кодовые слова такие. «А что строите?» — «Всё строим. Дома строим, заборы строим. Из нашего матерьяла…»

Соседка Лада Егоровна не устояла — согласилась на забор и калитку. Вроде бы дама опытная, всю жизнь экономистом проработала, а девятнадцать тысяч выдала на руки. Авансом. Теперь мимо Ладушкина дома я хожу с застывшим рылом, сомкнув зубы, чтобы не взгоготнуть, — обидеть боюсь хозяйку. Ржавеющая рабица уныло провисает меж мохнатых досок, кривовато вмурованных в цементный раствор, а уж калитка… Нет, словами этого не передашь. Это видеть надо.

То есть смысл моего уточнения вы поняли.

— Из вашего материала?

— Нет! — почему-то испугался «чугун». — Зачем из нашего? Из твоего…

Мы стояли посреди узкой дачной улочки, выжигаемой послеполуденным солнцем. Я — в бермудах, шлёпанцах, ветровке на голое тело и с удочкой, он — в спецовке, клетчатой рубашке и пыльных ботинках. В руках какой-то инструмент.

— Да откуда ж у меня матерьял?

— Совсем нету? — огорчился он.

— Совсем. Один битый кирпич.

— Кирпич много?

— Битый, тебе говорят!

— Покажи.

Ну знаете! Я смотрел на него, озадаченно прикидывая, к какому из двух известных мне подвидов принадлежит данная особь. Судя по одёжке и по взгляду — честный до наивности совок, а по прилипчивости — новый чурка. Из тех самых, что забор соседке сладили. Возраст… Возраст, скажем так, переходный. Ни то ни сё.

— Знаешь что? — сказал я наконец. — Вон там, через два участка, живёт Лада Егоровна. Забор у неё совсем худой. Поди спроси, может, захочет новый поставить…

Жестоко? Да, пожалуй. Но что-то разозлил он меня этим своим «покажи». Вот народ! Лишь бы на участок проникнуть! Впрочем, поблагодари он меня за добрый совет, я бы наверняка устыдился и остановил его, однако слов благодарности не прозвучало. Повернулся мой «чугун» и молча пошёл к Ладе Егоровне. Видимо, всё-таки из этих… из новых… Ну, поделом ему.

* * *

Если человек, с детства равнодушный к рыбалке, тем не менее берёт удочку и идёт на пруд, значит, плохи его дела.

Мои дела были плохи. Ремесло, на которое я потратил жизнь, умирало. Издательства закрывались, а уцелевшие предлагали за рукопись сущие гроши. Тиражи падали. Редакторы причитали, что виной всему сетевое пиратство: стоит полиграфическому изделию появиться на прилавке, текст тут же отсканируют и выложат в Интернете. Книжек никто не покупает — какой смысл, если можно скачать и прочесть бесплатно? Возможно, так оно всё и обстояло, но я-то прекрасно сознавал, что главная беда не в этом. Всяк, кто был сегодня способен, по словам классика, «безобидным образом излагать смутность испытываемых им ощущений», внезапно обрёл право называть себя писателем.

Понабежало литературных чурок: ничего не умеют и ничего не боятся.

Как это ни печально, однако сочинительство вот-вот утратит статус профессии и превратится в общедоступную забаву. Вроде рыбалки.

Разлив этой весной ГЭС нам устроила долгий и обильный. По слухам, в озёра зашёл сазан. Уж не знаю, один он туда зашёл или с приятелями, но вдруг повезёт! Хотя вряд ли. Отец у меня был рыбак, сын — рыбак, а на мне, видать, природа отдохнула.

Но теоретически подкован. Червяков выбирал острых, вёртких, красных. С белыми тупоконечными — лучше и не пытаться.

На подступах к пруду свирепствовала мошка. Она лезла в глаза и уши, набивалась в шевелюру, а в случае чего прикидывалась перхотью. Я побрызгался из баллончика с каким-то библейским названием (не то «Рефаим», не то «Рафаил»), воссел на мостках, наживил, забросил. Поплавок с придурковатым молодечеством замер по стойке «смирно» в ожидании дальнейших приказаний, а я вернулся к горестным своим раздумьям.

Такое впечатление, что переход беллетристики от ремесленной фазы к промышленной почти завершён. Забавно: стоило дать свободу слова, исчезла свобода мысли. Никто не хочет шевелить мозгами бесплатно — кого ни спроси, либо работают на заказ, либо участвуют в проектах. Что такое проект? Берутся деньги, берётся тема, нанимаются литераторы — и творят, что велено. Ещё и гордятся, если в проплаченную белиберду иной раз удастся протащить контрабандой что-нибудь своё, заветное, личное.

Подумать только, когда-то потешались над Северной Кореей: дескать, книжки бригадами пишут! А у нас теперь не так разве? Нет, кое-какие различия, понятно, имеются. Там работают за идею, тут — за бабло. У них честно печатают на обложках: «Коллектив авторов номер такой-то» — у нас порой доходит до того, что на роль автора назначается супруга спонсора.

А куда прикажете податься тому, кто по старинке, прилаживая слово к слову, лепит нетленку?

А вот сюда, на пруд с удочкой.

Да-а… Что не удалось коммунизму, то удалось рынку.

Стержень поплавка дрогнул и покачнулся, но только потому, увы, что на него присела стрекоза. Должно быть, выбрала самый надёжный на пруду объект. Ось мира. Всё движется, она одна не шелохнётся.

Вот странно… У кого ж я это читал? У Ницше? Да, кажется, у Ницше. То, что раньше считалось жизненно необходимым занятием, становится со временем развлечением на досуге: охота, рыбалка… Даже продолжение рода.

А теперь, выходит, ещё и литература.

Противомоскитное зелье помаленьку выдыхалось, мошка наглела, стрекоза на поплавке чувствовала себя вполне безмятежно. Могла бы, между прочим, и комарьём заняться… Наконец нервы мои не выдержали — я плюнул, встал, вытряхнул червей в пруд и принялся сматывать удочку.

* * *

— Хозяин…

Опять он. В тёмных глазах безработного мигранта мне почудилась укоризна, и, представив, каких ему чертей с моей подачи выписала разгневанная Ладушка, я почувствовал угрызение совести.

— Не согласилась?

Он вздохнул.

— Нет. Очень сердитая. А забор правда совсем худой.

— Как тебя звать-то? — спросил я.

Зря. Спросил, как зовут, — почти что нанял.

Он встрепенулся.

— Боря зовут.

— Это по-нашему Боря. А по-вашему?

— По-нашему ты не выговоришь, — сокрушённо ответил он.

— Ну почему же? — с достоинством молвил я. — Я, можно сказать, и сам из Ашхабада…

Опять-таки зря! Земляков-то положено выручать. Но податься уже было некуда, и я продолжал:

— Чего там выговаривать? Если Боря, то, значит, или Берды, или Батыр, или Байрам… Верно?

— Нет, — с грустью сказал он. — Зови Боря.

Ну, Боря так Боря…

— Значит, так, — обрадовал я его. — Боря! Строить я ничего не собираюсь. Не на что. Денег нет.

— Деньги есть, — с надеждой заверил он. И полез в оттопыренный нагрудный карман своей клетчатой рубашки.

Движения его я не понял.

— Погоди! Ты чего хочешь?

— Строить хочу, — последовал истовый ответ.

Я тряхнул головой.

— Погоди! — с досадой повторил я. — Речь же не о твоих деньгах… О моих деньгах речь! Ты ж не собираешься строить бесплатно, правда?

— Зачем бесплатно? — залепетал он. — Я денег дам. Разреши, хозяин…

— Что разреши?

— Строить разреши.

Одно из двух: либо передо мной сумасшедший, либо… А собственно, что либо-то? Не жулик же, он в самом-то деле, — жулики так глупо себя не ведут. Значит, сумасшедший…

— Знаешь что, Боря?.. — вымолвил я, вновь обретя дар речи. — Иди-ка ты, Боря, на фиг!

Повернулся и пошёл к своей калитке.

* * *

Сумасшедший. Хорошее слово. Сразу всё объясняет, не объясняя притом ничего. Ненормальный — словцо поточнее. Вполне можно, согласитесь, сойти с ума, в то же время оставаясь в пределах общепринятой нормы. Тем более если вокруг сплошное сумасшествие.

А вокруг сумасшествие. Фантастика вторглась в быт и обесценилась как литературный приём. Стоит придумать что-либо небывалое, тут же сопрут — и в жизнь! Экстрасенсы воруют, эзотерики воруют, наука нетрадиционной ориентации ворует… И немалые, надо полагать, денежки заколачивают.

Но гастарбайтер, пытающийся нанять работодателя, это что-то ещё неслыханное в мировой практике. Не знаю, как вы, а я на всякий случай предпочту держаться от таких гастарбайтеров подальше.

Запер калитку изнутри и удалился в дом с твёрдым намерением не показываться наружу в течение часа как минимум, пока этот чокнутый не найдёт себе новую жертву. Отправил снасти в угол, открыл холодильник, налил стопочку, сварганил бутерброд с варёной колбасой, подсел к столу, задумался, хмыкнул.

Воля ваша, а что-то с этим Борей изначально не так. Акцент, например. Какой-то он у него… смешанный, усреднённый. Городской. Примерно так изъяснялись в Ашхабаде, где обитало около сотни национальностей и наречия перемешались, как в Вавилоне.

Но какой же он горожанин? Хлопкороб хлопкоробом.

Я поднёс стопку к губам — и вдруг засмеялся. Сообразил наконец, что именно мне напомнило Борино поползновение всучить деньги. Попытку публикации за свой счёт. Смеялся я долго. Даже стопку отставил, чтобы не расплескать.

Потом приступ веселья прошёл, но настроение улучшилось.

«Ну и чего ты ноешь? — благодушно увещевал я сам себя, зажёвывая водку бутербродом. — Подумаешь, публиковать тебя перестали! Всю жизнь сочинял в своё удовольствие, да ещё и гонорары за это получал… У других вон и того не было».

Так-то оно так, но жить на что? Запасной профессии — нет, да и возраст поджимает. Немало лет, а дальше будет больше…

Умей я тачать романы из материала заказчика, жил бы сейчас припеваючи: гнал бы продолжение Мондье или Шванвича. Предлагали ведь, и не раз… Не умею. Могу, простите, живописать лишь то, чему был свидетелем сам, как это ни странно. Даже если действие у меня происходит на другой планете…

Взгляд мой упал на удочку в углу. Да. Когда рыбалка была ремеслом, а не развлечением, о подобной снасти и мечтать не приходилось. Раздвижной хлыст из чего-то там углеродистого, съёмная катушка с неестественно тонкой и прочной леской, стальные крючки… А когда человек шёл на ловлю ради жратвы, он брал дрын и дратву, а крючок выгибал из проволоки.

Интересно, какое ещё из так называемых серьёзных занятий станет забавой в будущем? Сельское хозяйство? Так давно уже вроде… Взять, к примеру, дачников. Та же Лада Егоровна — кто она? Фермер-любитель. Овощеводство… садомазоводство… Причём никакой прибыли — одни расходы.

А что на очереди? Политика? Бизнес? Армия? Вот это уже любопытно. Конгрессмен-любитель… Над этим стоит поразмыслить.

Тени за окном переместились, день клонился к вечеру. Надо полагать, ушёл мой Боренька. Другого заказчика побрёл искать.

Покинув дом, я направился по застеленной линолеумом дорожке к штакетнику. Отомкнул калитку, выглянул на всякий случай.

— Хозяин…

* * *

— Ну и что ты из этого сможешь построить?

Мы стояли над пыльным курганчиком обломков, оставшихся после уничтожения обвалившейся подсобки. Прежние владельцы участка когда-то хранили в ней дрова. Неповреждённых кирпичей в общей груде не наблюдалось.

Он поднял на меня тёмные, радостно вспыхнувшие глаза.

— Всё могу. Чего надо?

Я не выдержал и ухмыльнулся.

— Да мало ли чего мне надо! Ворота вон надо…

Он встревожился, огляделся.

— Железо есть?

— Ржавое.

— Покажи.

И двинулись мы с ним к сваленному неподалёку дачному металлолому, изрядно, как я и предупреждал, поглоданному коррозией. Там имелось всё: от дырявого ночного горшка до велосипедной рамы.

Восторгу Бори не было предела.

Разумеется, я совершил непростительную глупость, позволив этому этническому психу войти в калитку. Ну вот как его теперь выставишь такого!

Воздух за домом был накрест простёган мошкой. Отмахиваясь от мелкой летучей пакости сигаретой, я хмуро следил за тем, как нарастает идиотизм ситуации. Мой мигрант, не обращая внимания на кровососущих, суетился вокруг ржавых останков и с умным видом прикладывал инструмент то к замшелому ротору бывшего электромотора, то к половинке гигантской дверной петли. Измерял, что ли…

Кстати, об инструменте. Во-первых, понятия не имею, что это за штука. Во-вторых, мне казалось, будто сначала, когда мы сегодня с Борей встретились впервые, в руках у него было нечто иное: курбастенькое, отдалённо схожее со слесарными тисочками. А то, чем он в данный момент тыкал в мою ржавь, скорее напоминало цельнометаллический молоток, по короткой рукоятке которого за каким-то дьяволом шла крупная резьба.

Готов допустить, что это два разных устройства. Тогда где он таил второе? И куда дел первое?

На моё счастье, за штакетником послышалось фырчание автомобильного мотора. Кажется, кто-то притормозил напротив калитки.

— Ну ты пока здесь смотри давай… — барственно, как и подобает владельцу имения, распорядился я. — Там ко мне вроде прибыли…

И тронулся на звук, искренне надеясь, что, пока буду идти до забора и обратно, авось соображу, как мне поступить с неодолимым Борей.

Неужели всё-таки жулик? Тогда в чём смысл жульничества?

Вышел на улицу — и чуть не присвистнул от изумления. Ай-ай-ай-ай-ай! Ну кто же так делает? Даже дети малые знают: нельзя возвращаться на место преступления.

Возле штакетника стояла обшарпанная «семёрка» с прицепом, из которой высаживались те самые башибузуки, что всего за девятнадцать тысяч возвели уникальный забор, мимо которого я теперь прохожу, стиснув зубы, чтобы не заржать. Впрочем, в их оправдание следует сказать, что остановились они, осмотрительно не доехав до участка Лады Егоровны метров этак тридцать.

— Хозяин, строиться будем? Из нашего матерьяла…

— Ну-ка, поди сюда, — сказал я.

Старший басурман (лет двадцати на вид) почуял неладное и на всякий случай отступил к открытой дверце «семёрки».

— Да ладно тебе! — пристыдил я его. — Подойди. Дело есть.

Поколебавшись, подошёл.

— Ваш? — спросил я, указывая в сторону дома, из-за которого очень кстати показался Боря, сосредоточенно высматривающий что-то под ногами.

Голый по пояс заборостроитель остолбенел. Смуглые щёки его стали пепельно-серыми.

— Нет! — хрипло выдохнул он. — Не наш.

Порывисто повернулся ко мне.

— Прогони его, хозяин!

— Почему?

— Плохой человек!

— Ты его знаешь?

Но тот уже метнулся за руль. Взволнованно каркнул что-то по-своему, дверцы захлопнулись — и «семёрка» рванула с места.

Вот это да!

* * *

В дачной улочке оседала белёсая пыль, а я всё смотрел вослед бултыхающемуся по ухабам прицепу и пытался собраться с мыслями. Собственно, что мне удалось выяснить? Они с ним знакомы, и они его боятся. Тихого тронутого втирушу Борю… И ведь не просто боятся! Я вспомнил их искажённые лица за пыльными стёклами — и что-то стало мне зябко.

Плохой человек… Хотелось бы знать, что это означает в понимании проходимца, ободравшего на девятнадцать тысяч Ладу Егоровну!

— Хозяин…

Я вздрогнул. Настолько был весь в себе, что даже не заметил, как он подошёл.

— Пойду я, хозяин… — смиренно доложился Боря.

— Ты ж вроде строить собирался! — вырвалось у меня.

— Нет, — вздохнул он. — Сейчас — нет. Ночью.

— Почему не днём?

— Днём заметят.

— Кто заметит?

— Заметят, — уклончиво повторил он.

— И что будет?

— Накажут.

— За что?

— За то, что строю…

Да-а, с ним точно не соскучишься.

— Так тебя уж заметили!

Удивился слегка. Но, кажется, не испугался.

— Кто?

Я объяснил. Боря наморщил низкий закоптело-коричневый лоб.

— Забор это они строили? — несколько отрывисто уточнил он.

— А то кто же! Они…

Сокрушённо покачал головой.

— Наказывать надо… — с упрёком молвил он.

В памяти немедленно всплыли искажённые смуглые лица в салоне «семёрки».

— Так ты их уже наказывал?

— Нет, — сказал он. — Других один раз наказывал.

Ни слова больше не прибавил — и пошёл.

— Постой! — ошеломлённо окликнул я его. — Ты куда? Мы ж с тобой ещё ни о чём не договорились!

Обернулся с детской обидой в глазах.

— Как не договорились? Договорились! Ты мне не платишь — я тебе не плачу. Ты мне разрешаешь строить ворота — я тебе строю ворота… Как не договорились?

* * *

С кем же я связался?

Будь он, допустим, аксакал вроде того тюрка из Бухары, который за три дня вспахал сколько-то там гектаров, это, конечно, пусть не всё, но хотя бы многое объяснило… при том, разумеется, условии, что молодые отморозки, разъезжающие на обшарпанной «семёрке» с прицепом, ещё почитают старших.

Однако Боря-то и сам довольно молод!

«Один раз наказывал…» Кого он мог наказать? Скорее уж таких, как он, наказывают…

Но ведь испугались же они его, чёрт возьми!

И что это за чушь с ночными сменами? Почему нельзя строить днём? «Заметят…» Кто заметит? Башибузуки, как видим, отпадают… Стало быть, приходится допустить наличие некоего смотрящего, чья обязанность — контролировать деятельность всех строителей-агарян на территории поймы…

Стоп! Опять чепуха получается. Если Боре запрещено строить, почему он так спокойно отнёсся к тому, что о его присутствии стало известно тем же башибузукам? Они же смотрящему стукнут!

А самое главное — наши с ним денежные взаиморасчёты. «Ты мне не платишь — я тебе не плачу». Пожалуй, самым, с моей стороны, разумным было бы временно отбросить версию о Борином сумасшествии. От сумасшедшего можно ожидать чего угодно, а меня это никак не устраивает. Мне бы, знаете, хотелось большей определённости.

Тогда прикинем возможный ущерб. В худшем случае ничего он не построит, а старые ворота сломает… Ну и шут с ними, с воротами! Они и сами скоро развалятся…

А вдруг наводчик? Прикидывается тронутым, а сам высматривает, как бы дачу ограбить… Да на здоровье! Дача у меня под стать воротам. Ноутбук я оставил в городе (за ненадобностью), а здесь единственный ценный предмет — подаренная сыном удочка.

За ветхой пластиковой сеткой распахнутых окон сгущался сумрак и безумствовала мошка. Я выцедил последнюю на сегодня стопочку, закусил, прислушался. Ни звука. Похоже, наколол меня Боря. Может, оно и к лучшему…

Стоило так подумать, в дверь постучали.

— Хозяин…

Откинул крючок, открыл. Вошёл Боря, опять-таки держа в руках нечто странное. К тому времени я был уже не то чтобы навеселе — во всяком случае, чувствовал себя достаточно раскованно, чтобы задавать прямые, а то и просто бестактные вопросы.

— Слушай, — сказал я. — Что это у тебя?

— Инструмент.

— Я понимаю. Как называется?

Он посмотрел на меня, словно бы усомнившись в моих умственных способностях.

— Инструмент, — с недоумением повторил он.

— Ну допустим. А что ты им делаешь?

Наверное, открыто пожать плечами показалось ему невежливым, но мысленно он ими, точно говорю, пожал.

— Так — шлифую, — объяснил он. — А так… — Боря что-то сдвинул, что-то вывернул, отчего агрегат преобразился полностью. — Так — режу…

— Надо же, что придумали! — подивился я. — Дорого стоит?

— Дорого… — с кряхтением признался он.

А я почему-то покосился на стоящую в углу собранную удочку. Как хотите, а было что-то общее в этих двух предметах. Ну понятно: цена, дизайн, способность к трансформации… И что-то ещё.

— Японская, чать? — полюбопытствовал я.

— Нет, — сказал Боря и, помявшись, добавил: — Работать надо, хозяин… Ночи короткие…

— Ну пошли! — бодро сказал я.

— Куда? — всполошился он.

— С тобой. Посмотреть хочу.

— Как ты будешь смотреть? Темно!

— А ты как?

Вместо ответа он достал и надел какие-то хитрые очки с круглыми сетчатыми стёклами. Должно быть, для ночного видения.

— А-а… если с фонариком?.. — заикнулся я.

Насупился мой Боренька, стал суров. Даже очки снял.

— Тогда не буду работать, — сердито сказал он. — Так не договаривались.

* * *

Всю ночь за домом шуршало, постукивало, временами шипело. Поначалу я то и дело вставал с постели и, пробравшись ощупью в заднюю комнатку, припадал к залатанной скотчем оконной сетке. Ночь, как назло, выпала безлунная, а свет Боря включать запретил. Увидят.

За окном пошевеливалась тьма, а рассеянное сияние уличного фонаря пролепляло только верхушку старой вербы у пруда.

Я лежал на спине, глядел в чёрный дощатый потолок и поражался тому, с какой лёгкостью мы подчиняемся любому абсурду и начинаем играть по его правилам. Ведь это же бред в чистом виде: помешанный, которого я впервые вижу, предлагает мне за свой счёт превратить кучу мусора в ворота, ничего не прося взамен, кроме права на труд в кромешной темноте, — и я соглашаюсь! И лежу, как дурак, в собственном доме, не смея включить свет!

Потом уснул, и приснилось мне, будто прихожу я в издательство и с ашхабадским акцентом прошу позволения что-нибудь сочинить, предлагаю деньги, канючу. Редактор смущается, опасливо поглядывает на дверь…

А ведь не исключено, что сон-то — вещий. Так оно и будет со временем.

Проснулся я, когда солнце уже встало. Тарахтели сороки, с некоторых пор занявшие нишу ворон, откочевавших в город, в пруду заходились лягушки. А вот производственных звуков из-за дома было что-то не слыхать.

— Долго спишь… — с сожалением произнесли рядом.

Я взглянул. Возле печки на низком табурете, смирно сложив руки на коленях, сидел мой труженик. Входную дверь я на ночь оставил открытой — вряд ли меня пришибут во сне, если на задворках копошится работник. Разве что сам пристукнет.

— Доброе утро, Боря!

— Доброе утро, хозяин… Что у тебя там?

Я проследил, куда указывает натруженный коричневый палец. А указывал он на тесный закуток позади печки, где хранилась туго свёрнутая рвань старой маскировочной сети.

— Масксеть…

— Сеть? Чтобы сверху не видно было?

— Ну да…

— Нужная вещь, — одобрил Боря и встал. — Пошли смотреть.

— Неужто стоят ворота? — поразился я.

Он уставился непонимающе, потом насупился. Должно быть, принял сказанное за неумную и неуместную шутку.

— Нет, — недовольно отвернув нос, буркнул он. — Как за одну ночь ворота поставишь? Только ты оденься. Мошки много.

Одеваться я не стал — наскоро опрыскался «Рефаимом». Опрометчивое решение. Пространство за домом мерцало, и крохотным двукрылым было абсолютно всё равно, чем ты там намазался. Однако увиденное настолько меня потрясло, что я, не обращая внимания на немедленно последовавшую атаку с воздуха, шагнул к бывшей груде мусора. На обрывках старого рубероида сложены были конической горкой обточенные куски битого кирпича. Но теперь они скорее напоминали тёмно-розовые детские кубики или, точнее, фрагменты объёмной головоломки, каковые надлежит сложить воедино. Как же он всё это резал и шлифовал? И тот, и другой процесс, насколько мне известно, сопровождается визгом, скрежетом, снопами искр… Или я уже к тому времени дрых без задних ног?

Я нагнулся, подобрал пару наиболее простых по форме кирпичинок и попробовал совместить. Не совмещалось.

— Столбы будут, — удовлетворённо сообщил Боря.

— Н-ну, слушай… — только и смог вымолвить я.

Моя реакция пришлась ему по нраву.

— Пойду я, — известил он, явно гордясь собой.

— Погоди! — оторопело сказал я, бережно возвращая оба произведения ювелирного искусства в общую пирамиду и судорожными обезьяньими движениями обирая мошку с голых плеч. — Может, позавтракаем вместе?

— Спасибо. Не хочу.

— Ну хоть чаю давай попьём!

От чая Боря отказаться не посмел.

В шкафчике, что на веранде (она же кухня), нашлись остатки зелёного «Ахмада». Там же отыскались круглый фарфоровый чайник и две пиалушки. Заваривал я по-ашхабадски, со всеми церемониями, стремясь произвести впечатление. Но, похоже, изыски мои оставили умельца вполне равнодушным.

Сначала, как водится, пили в молчании.

— Послушай, Боря, — обратился я, выдержав приличную, на мой взгляд, паузу. — Ты сам-то не из Туркмении?

— Нет.

— А откуда?

Почему-то этот мой вопрос сильно его огорчил.

— Зачем откуда? — расстроенно проговорил он. — Тебе надо ворота. Я тебе делаю ворота. Зачем тебе откуда?

Мигом вспомнился незабвенный татарин Кербалай из чеховской «Дуэли»: «Ты поп, я мусульман, ты говоришь — кушать хочу, я даю…»

— Ну хорошо! — сказал я. — Но ты можешь мне хотя бы объяснить, за каким лешим ты строишь ворота бесплатно?

— У тебя денег нет.

— И что?!

— Нету, — с прискорбием повторил он.

Может, он из секты из какой-нибудь? Шиитской, суфийской… Бескорыстно творит добро… Кому? Иноверцам? Ох, сомнительно… Тем более что я даже и не иноверец — вообще неверующий.

— Где раньше деньги брал? — неожиданно спросил он.

— Кто? Я? Книжки сочинял.

— И тебе платили?

— Платили.

Он покачал головой — то ли осуждающе, то ли с уважением.

— Из своего матерьяла?

— Что из своего?

— Сочинял.

Я чуть не рассмеялся.

— Из своего.

— Из своего — просто, — после некоторого раздумья заметил он. — Идти надо…

— Боря, — позвал я. — А зачем тебе куда-то идти? У меня в той комнате ещё одна койка. Там и выспишься…

Он отставил пиалушку, поблагодарил, встал.

— Нет. Надо.

* * *

Проводив его, я вернулся на задворки и заново осмотрел всё, что он успел наворотить за ночь. Впечатляющая картина. Только как это потом состыковывать?

Огляделся и приметил кое-что ещё: рядышком с грудой металлолома лежали в траве две длинные трубы, которых я раньше не видел. Или видел, но тогда они были, наверное, грязные, ржавые, гнутые, теперь же выпрямились и воссияли. Очевидно, сердечники для будущих столбов.

А вот интересно: Боря к первому ко мне подошёл в нашем посёлке или уже кому-то что-то успел построить? Наверное, к первому — иначе бы он неминуемо потащил меня взглянуть на образчик своей работы.

В будни у нас тихо — все в городе, за исключением отпускников, пенсионеров и неприкаянных — вроде меня. Улочка пуста в обе стороны. Кое-какие признаки жизни наблюдаются лишь на участке Лады Егоровны: там над помидорными джунглями выдаётся тыльная часть хозяйки.

— Добрый день, Лада Егоровна!

Она выпрямляется. Голова у неё сравнительно с туловом, прямо скажем, мелковата. Личико сурово.

— Я что говорю-то, Лада Егоровна… — завожу я чисто дачную беседу, стараясь не покоситься всуе на кривые мохнатые доски опор и разлохматившуюся поверху ржавую рабицу, — опять к нам, смотрю, зачастили…

— Кто зачастил?

— Да строители эти…

Лада Егоровна прожигает меня взглядом и выкладывает разом всё, что она теперь думает о зодчих из Средней Азии.

Выслушиваю, скорбно кивая.

— Да вот, боюсь, повторил я вашу ошибку, — каюсь с кряхтением. — Тоже нанял — ворота строить. Борей зовут… Да он, по-моему, и к вам заходил.

Личико Ладушки смягчается. Приятно слышать, что ты не единственная дура на белом свете.

— Много запросил? — ревниво интересуется она.

— Н-ну… чуть меньше, чем ваши те… А вам он, кстати, как показался?

— Кто?

— Боря…

Ничего хорошего о Боре я от Лады Егоровны не услышал. Но и ничего конкретного тоже. Увы.

Ладно, побредём дальше.

Вскоре я достиг развилки. Посёлок кончился. Нигде ни души. Впрочем, на крайнем участке ползла сама собой по дорожке перевёрнутая чугунная ванна, под которой, надо полагать, кто-то был. Постоял я на солнцепёке, поразмыслил. Дачник на распутье. Прямо пойдёшь — в магазин попадёшь, направо пойдёшь… Окинул оком окрестности и понял, что идти мне следует налево и только налево! Там метрах в пятидесяти от меня обосновалась на обочине приметная обшарпанная «семёрка» с прицепом. Капот был поднят, один из басмачей копался в моторе, двое других, опасливо озираясь, слонялись поодаль. Моё приближение, как и следовало ожидать, вызвало лёгкий переполох.

— Здорово, орлы! — приветствовал я их.

Насторожённо поздоровались.

— Значит, говоришь, плохой человек? — дружелюбно обратился я к старшему, будто прошлая наша с ним беседа и не прерывалась даже.

— Плохой! — запальчиво подтвердил тот.

— Откуда он вообще?

— Не знаю! Никто не знает!

— А что он тебе сделал плохого?

— Мне — ничего! Кургельды — сделал!

— И что же он сделал Кургельды?

— Напугал!

Услышавши такое, я, признаться, малость опешил. Как было сказано выше, кроме миграционного контроля, сыновья пустыни вообще ничего не страшились — по-моему, даже суда Линча, если уж имели дерзость предлагать свои услуги после того, что сотворили у Лады Егоровны.

— Как напугал?

— Не знаю! Не видел!

— И что с ним теперь, с Кургельды?

Смуглое крепкое лицо нехристя скривилось в тоскливой гримасе.

— В психушку отвезли… — истончив голос, пожаловался он.

* * *

Возвращался я в ещё более тяжком раздумье. Представлялась мне совершенно сюрреалистическая сцена: мой тихий Боря оттопыривает себе обеими руками уши, корчит свирепую рожу и, угрожающе подавшись к Кургельды, глухо говорит: «Бу!..»

И того отвозят в психушку.

Главное, никто со мной не шутил. С чувством юмора у бригадира инородцев дело обстояло не просто плохо, а вообще никак. Я уже склонялся к предположению, будто Боря, при всех его странностях, тем не менее и есть тот самый смотрящий, перед которым здесь трепещут все племена. Однако в ходе беседы выяснилось, что смотрящим-то как раз был пугнутый им Кургельды.

Узнал о появлении строителя-чужака, поймал, велел убираться со своей территории, пригрозил расправой — и…

Вот чёрт! Не хватало мне ещё для полного счастья влезть в разборки нелегалов-гастарбайтеров!

Как хотите, а размышлять о Боре теперь можно было или беря во внимание исключительно его деятельность на моём участке, или только то, что о нём понарассказывали соплеменники. Стоило сопоставить оба массива данных, получалась чепуха. Речь явно шла о двух разных людях.

И всё-таки об одном и том же!

Вновь достигнув развилки, я свернул в магазин, где приобрёл бутылку водки и баллончик от комарья (малый джентльменский набор), а заодно потолковал с продавщицей, знавшей в лицо и оседлых, и кочующих. Борю она припомнить не смогла.

— Не, мужики, я над вами в шоке! — сказала она. — Наймут — ни паспорта не спросят, ни кто такой, а потом бегают ищут, куда пропал…

Ожидая вечера, я весь извёлся. Ценой нешуточных умственных усилий мне кое-как удалось свести концы с концами. Допустим, бедолага Кургельды перед тем, как наехать на чужака, перебрал наркоты и во время исторической встречи плохо себя почувствовал. Вызвали ему «Скорую», а дальше поползли слухи…

Версия выглядела несколько натянуто, зато малость успокаивала. Отбросил я всю эту чертовщину и сосредоточился на том Боре, которого знал лично.

Что ж это за характер такой, если ему не лень обтачивать и шлифовать обломок за обломком? Бесплатно, учтите!

А впрочем… На себя посмотри! Вспомни: полгода корпел над повестью без единого иноязычного слова. Иноязычного — в смысле пришедшего с Запада (татарские и греческие заимствования — не в счёт). Напишешь, скажем, «поинтересовался» — тут же спохватишься: корень-то не русский — «интерес». Начинаешь искать исконное речение и в итоге меняешь на «полюбопытствовал».

Как-то раз в застолье рассказал об этих моих лексических вывертах одному коллеге — тот пришёл в ужас. Как?! Столько труда! Ради чего?! (Оказывается, прочёл — и ничего не заметил.)

Так что чья бы корова мычала!

* * *

Вечером пожаловал Боря. Вошёл, неодобрительно уставился на полуопорожнённую в процессе раздумий пол-литра. Разгоняя табачный дым, помахал свободной от инструмента рукой.

— Слушай, — брякнул я напрямик. — Что у тебя там стряслось с Кургельды?

Он наморщил лоб.

— Кто это?

— Ну тот, кого ты напугал.

Тёмное чело разгладилось.

— А-а… Местный…

Неплохо… Стало быть, Кургельды для него местный. А я тогда кто? И кто тогда те, от кого он прячется, работая по ночам?

— Боря! Ты вроде говорил, если заметят, что строишь, — накажут…

— Накажут.

— Как накажут?

Насупился, помолчал, но в конце концов ответил:

— Инструмент отберут. Новый покупать.

Ну это ещё по-божески… Хотя… Я взглянул на Борин агрегат и понял, что не прав. Изумительное устройство. Этакий, знаете, швейцарский армейский нож для строительных нужд. Жалко будет, если отберут.

— А кто отберёт?

На сей раз молчание тянулось дольше.

— Наши… — нехотя процедил он.

Спрашивать, кто такие наши и откуда они, смысла не имело. Спросишь — замкнётся, как в прошлый раз, когда я поинтересовался, не из Туркмении ли он родом.

— А почему ты ночью работаешь? Ладно, днём заметят. А ночью, выходит, не заметят?

— Ночью не следят, — успокоил он.

— Почему?

— Ночью спать надо.

— Но ты же ночью не спишь!

Никак не отреагировав на моё восклицание, он передёрнул что-то в своём универсальном инструменте.

— Хочешь подержать? — неожиданно предложил он.

— Хочу! — естественно, согласился я.

— На, держи… — Он протянул мне агрегат, в данный момент представлявший собой нечто вроде утюжка с выпуклой гладильной поверхностью.

— В левую возьми, — посоветовал он.

Я взял.

— А правую приложи.

Я приложил.

— Спасибо… — Он забрал у меня инструмент и двинулся к двери. На пороге приостановился.

— Столбы где ставить будем?

* * *

Новые столбы мы решили ставить, чуть отступя от старых в глубь участка. Дело в том, что прежние хозяева, воздвигая ворота, по доброй дачной традиции прихватили примерно полметра проезжей части. Не то чтобы я боялся проверки, просто чужого нам не надо. Тут со своим-то не знаешь, что делать…

Копошилась в мозгу соблазнительная мыслишка подкрасться под покровом ночи и хотя бы при свете звёзд подглядеть, как он работает, но выпито было, увы, многовато — и я заснул, стоило коснуться головой подушки.

А разбужен был с неслыханной бесцеремонностью: мой почтительный Боря на сей раз просто взял меня дрыхнущего за плечо и тряхнул.

— А?.. — Я сел на койке, разом вырвавшись из утренних кошмаров, где со мной хотели разобраться смуглые соратники Кургельды, которого я будто бы напугал до полоумия, хотя на самом деле и в глаза-то никогда не видел.

Слава богу, наяву было всё спокойно. Судя по прозрачности голубовато-серого сумрака в забранном сеткой окне, снаружи только ещё светало. Так рано я обычно не встаю.

— Пошли, — сказал Боря.

Слегка одуревший, я безропотно влез в бермуды, напялил непроедаемую мошкой ветровку и кое-как выбрался из дому. Двинулся по привычке на задворки, но был остановлен.

— Куда идёшь? Ворота пошли смотреть.

После таких слов я проснулся окончательно и, подстрекаемый любопытством, устремился к штакетнику. Не дойдя шагов пятнадцати, остановился. Остолбенел. Потом медленно, чуть ли не с опаской подобрался поближе.

Попробую передать словами, что я там увидел. Представьте две кирпичные опоры квадратного сечения со скруглёнными углами, собранные, надо полагать, из обточенных вчера обломков. Собранные, учтите, с неукоснительным миллиметровым зазором, заполненным — нет, не цементом, но неким благородно тусклым металлом. Впоследствии оба столба рассмотрены были в подробностях, но двух одинаковых фрагментов, клянусь вам, так и не нашлось. Серый ящеричный узор на гладком тёмно-розовом фоне смотрелся дьявольски эффектно.

Но главное, конечно, сами ворота. Или воротное полотнище, как говаривали в старину. От одной опоры до другой расплеснулось сплошное металлическое кружево, и такое ощущение, будто не сковано оно и не сварено, а отлито целиком, причём каждый его изгиб опять-таки не повторён ни разу.

Сказать, что я был поражён, — ничего не сказать.

— Почему не спросишь, как открыть? — послышался исполненный самодовольства голос Бори.

Действительно, металлическое плетение казалось вполне себе монолитным, и стыка между створками не наблюдалось.

— Как?.. — выдохнул я.

— Ближе подойди.

Я подошёл.

— Руку приложи.

В центре композиции наподобие паука в паутине располагался плоский, чуть выпуклый слиток размером с ладонь.

— Никто не откроет, — заверил Боря. — Только ты.

В ответ на робкое моё рукоприкладство створки и впрямь разомкнулись. Разведя обе воротины (открывались внутрь), я обнаружил за ними прежнее сооружение из позеленевшего от дождей штакетника, просевшее на ржавых петлях. Собственно, оно и раньше хорошо просматривалось сквозь кружевное литьё, но Борин шедевр настолько приковывал взгляд, что всё прочее просто выпадало из поля зрения.

— А говорил, только из моего материала…

— Только из твоего, — подтвердил он. — Еле хватило. Пойди за дом, посмотри, если не веришь. Всё переплавил, ничего не осталось.

Небо тем временем бледнело, восток розовел. Недоверчивыми пальцами трогал я прохладный металл. Невозможно было представить, что ещё вчера он, сваленный как попало, ржавел на задворках.

— А знаешь, — задумчиво молвил Боря, — мне тоже нравится. Может быть, это лучшее из того, что я построил…

До меня наконец дошло, что он говорит без акцента. Похолодев, я повернулся к собеседнику. Нет, внешне Боря остался прежним, и всё же передо мной стоял совершенно другой человек: с закоптело-смуглого лица исчезла вечная озабоченность, изменились и осанка, и взгляд. Актёр вышел из образа.

На миг почудилось, будто достанет он сейчас из кармана марлевую тряпицу и примется устало стирать грим.

Я даже о воротах забыл.

— Так ты…

— Да, — не дослушав, ответил он. — Видишь ли, какое дело… Строить у нас нельзя. За это наказывают. И так всё застроено…

— У вас?!

— Да. У нас. А у вас тоже особо не развернёшься…

— Почему? — тупо спросил я. По хребту бежали мурашки.

— Заповедная зона. Вот и приходится браконьерить… прикидываться…

— То есть… ты… на самом деле… не такой?

— Разумеется.

— А какой?

Забавно, однако при этом восклицании у меня у самого прорезался ашхабадский прононс. Должно быть, от потрясения.

Он разглядывал меня, как разглядывают котёнка.

— Показать?

— Покажи!

Он усмехнулся.

— Не покажу. Хватит с меня этого… Кургельды.

Внезапно озабоченность вернулась на его прокопчённое солнцем чело.

— Да! Главное! — несколько отрывисто предупредил он. — Днём ворота лучше чем-нибудь прикрывать. Заметят — уничтожат. У тебя там маскировочная сеть за печкой… Ну всё! Пора мне. А то на работу опоздаю.

— А кем ты работаешь? — еле выговорил я.

— А вот как раз слежу, чтобы никто из наших нигде ничего у вас не строил.

— То есть днём следишь, а ночью…

— Вот именно, — подтвердил он, шагнув за калитку.

Обернулся, помахал мозолистой рукой, и в тёмных его глазах мне почудилось лукавство.

— Прощай, хозяин…

* * *

Ах, сукин сын! Почти ведь убедил! Одного не учёл: нельзя показывать чудеса фокуснику и рассказывать о них фантасту. Пока он мне их показывал, всё шло гладко, а вот когда начал рассказывать…

Нет, но как вам такое понравится: накрой ворота маскировочной сетью, иначе инопланетяне сверху углядят! Представляю собственную физиономию, когда я это выслушивал…

Хороший актёр. Ей-богу, хороший! Минут пять, не меньше, я торчал там надолбой приворотной, прежде чем понял, в чём суть.

Меня развели!

Меня, циника-профессионала, не верящего ни в НЛО, ни в астрал, ни в масонский заговор, развели, как последнюю сявку!

Кто? Да телевидение — кому ж ещё! Какая-нибудь, я не знаю, программа «Розыгрыш»! Понатыкали скрытых камер, пригласили исполнителя, сунули ему в руки реквизит… Именно реквизит! Я что, видел этот его агрегат в действии? Вот то-то и оно! Я вообще ничего не видел! Ночь была! А Боря запретил мне высовывать нос из дому… Что там происходило на задворках?.. Кстати, нетрудно представить. Пока один монтировщик под покровом темноты издавал шорохи, постукивания и прочее шипение, другие втихаря выносили мусор и укладывали на рубероид заранее обточенные обломки.

Ишь! Ладошку ему приложи! Как будто у них заранее оттиска не имелось! Кстати, нужно ещё проверить, только ли моей ладошкой открывается и закрывается вся эта музыка…

То же самое и с установкой. И створки, и столбы наверняка изготовлены были загодя, оставалось лишь подъехать ночью и собрать.

Потому что не может один человек сотворить такое!

Я ещё раз оглядел ворота — и ярость моя пошла на убыль. Хм… А знаете, за подобное произведение искусства можно и в дураках походить.

Смущали меня, однако, два соображения.

Первое. Строители-мигранты. Тоже актёры? Между прочим, испуг был ими разыгран весьма профессионально… Тогда как понимать забор, обошедшийся Ладе Егоровне в девятнадцать тысяч?

И второе. С чего бы это вдруг столичная программа выбрала в жертвы провинциального автора-фантаста, практически вышедшего в тираж? У них там что, в Москве, знаменитости кончились?

Чуть позже нашлось и третье. Как это они могли знать заранее, что мне понадобятся именно ворота, если я сказанул про них по наитию? То есть, получается, на изготовление ушло меньше двух дней. Такое возможно вообще?..

Но тут, прерывая судорожные мои рассуждения, сквозь листву тополя брызнуло восходящее солнце. Я подхватился и, пока не поздно, стремглав кинулся к дому — за маскировочной сетью.

На всякий случай.

Бакалда — Волгоград — Санкт-Петербург

Июнь 2013