Бритва Оккама в СССР

Евгений Капба (2024)

Цели определены, задачи поставлены: Белозор идёт в литературу! Творческий отпуск, глубинка, внутреннее умиротворение и деревенская пастораль вокруг. Садись да пиши свой великий фантастический роман! Тишь да гладь, да Божья благодать? Как бы не так… В тихом омуте, как известно, черти водятся, а значит — Герман наш Викторович в этот омут нырнет, чертей — вытащит и — возьмет у них интервью! Примечания автора: В общем, сначала — некий детективный хоррор, потом — зарубежное турне. Содержит нецензурную брань

Глава 4, в которой летит самолет и едва не случается приступ

— СА-МО-ЛЁТ! — кричали дети. — СА-МО-ЛЁТ!

Ярко светило солнце. Я пёр мимо ограды детского садика с печатной машинкой в руках и с рюкзаком за плечами. На сгибе локтя у меня висела авоська, набитая продуктами из магазина, под ногами извивалась ледащая тощая псинка, которую весьма интересовало качество и количество колбасных изделий в моём багаже.

За металлическим заборчиком, выкрашенным свежей жёлтой краской, замерли дети. Они стояли на лужайке, рядом с качельками, балансирами, деревянными грузовичками и песочницами, задрав головы и глядя высоко в синее небо, по которому бежали редкие облачка.

— СА-МО-ЛЁТ!!!

Кукурузник пролетел низко, над крышами домов, и, достигнув невидимого отсюда колхозного поля, выпустил из себя струю химикатов.

— Уи-и-и-и-и-и!!! — заорали дети и захлопали в ладоши.

Я запнулся-таки о псинку, засмотревшись на самолётик, и едва не грохнулся, в последний момент удержавшись на ногах.

–…! — матерщина всё-таки удержалась на кончике языка, и я медленно выдохнул, выискивая удобную позицию, чтобы хорошенько пнуть повизгивающую псинку, которая аж подпрыгивала, вожделея батон «Докторской».

Но тоже удержался: не стоит детям показывать дурной пример и транслировать в мир насилие над животными.

— Собачка, собачка! — закричали детсадовцы.

Не так громко, как про самолёт, но тоже — звонко и с чувством.

— Дети! А ну отошли от забора! — голос был звонкий и ни разу не рассерженный.

Скорее — профессиональный.

— Ну Гульзара Жайсынбековна-а-а-а… — заныли малыши и малышки, а я остановился и помотал головой ошарашенно.

Что они только что сказали? Мой взгляд сфокусировался на воспитательнице: молодой, симпатичной, усталой девушке с явно азиатскими чертами лица. Ага! Всё-таки расслышал я правильно! Это было имя и отчество, а не что-то там другое. Просто «Жайсынбековна» — не самое популярное слово в полесской глубинке, отсюда и проявился когнитивный диссонанс. Вот в Алма-Ате там, или в Термезе — это другой вопрос. Но у нас тут всё ж таки процветал советский интернационализм, так что казахская воспитательница на берегах Оресы в целом не была чем-то таким уж невероятным.

— Товарищ! Уберите свою собаку от забора, пожалуйста! — вежливо попросила Гульзара Жайсынбековна.

— А это не моя собака! — сказал я.

Псинка едва ли не обниматься лезла, тёрлась о ноги и смотрела умоляюще. Потому мои попытки оправдаться выглядели довольно жалко. Вот за это и не люблю собак: за подобострастие и навязчивость. У котов, по крайней мере, есть чувство собственного достоинства, хотя оно иногда и граничит с нарциссизмом.

По взгляду азиатской принцессы детского садика было ясно, что она мне ни разу не поверила.

— Дети! — сказала воспитательница. — Пойдёте играть в «кованые цепи» со второй группой!

И увела своих верноподданных прочь от незнакомого дядечки, который к тому же ещё и не признается в порочащих его связях с ледащими псинками.

Перехватив поудобнее печатную машинку, я зашагал дальше. Что мне Гекуба? Что я Гекубе? Борщ мне из неё не варить, детей тоже — не крестить… Мимо по дороге прогрохотал огромный колёсный агрегат сельскохозяйственного назначения, поднимая столбы пыли и воняя соляркой.

— КАМ-БА-ЙН! — раздалось из-за заборчика детского сада. — КАМ-БА-ЙН!

* * *

Дом старого Гумара я нашёл не без труда.

Улица Северная действительно располагалась вдоль заболоченного старого русла реки Оресы, и сейчас вода подступила к самой обочине, едва-едва не перехлёстывая через дорожную насыпь: до конца половодья было ещё далеко. Огромные тополя и липы нависали над головой, пышные гроздья сирени и каких-то маленьких белых цветочков источали сладкие ароматы, приманивая пчёл и прочую жужжащую живность. Звенели комары в прибрежных кустах, деловито шлёпали через дорогу гуси, мечтая добраться до свежих водорослей и всякой водяной живности. Из-за заборов и с лавочек у калиток на меня поглядывали местные бабули и дедули, в лужах плескались дети младшего школьного возраста, играя в вечную игру «найди бяку».

Кто-то из них, кажется, таки её нашёл и бежал с какой-то чёрно-зелёной жутью в руках, повизгивая от удовольствия и мечтая скорее показать её деду или бабе. Остальные аборигены восторженно и наивно мчались за ним, даже не подозревая, что похвалы от неведомого абстрактного деда они не дождутся, скорее — получат в обмен на бяку хорошего леща. Деды — они не большие любители бяк. У них другие предпочтения.

— Здравствуйте! — говорил я всем и каждому. — Доброго утра.

Это по документам Талица — городской посёлок. А по сути своей — деревня! А в деревне надо со всеми здороваться, потому как — по-людски это. Здесь априори нет чужих и незнакомых, кто-то где-то кому-то всегда кем-то приходится. Вот и я не просто так тут, а к деду практически сослуживца в гости направляюсь. Какой же из меня чужой человек, если у меня тут дед имеется? И не какой-то там абстрактный, а вполне конкретный — с фамилией, именем и отчеством.

Улица была необыкновенно живописная, но чертовски длинная, и, если честно, я уже пожалел, что не пошёл в участок к Соломину сразу. Может, подвезли бы сердобольные сотрудники меня и мой багаж на служебной машине? Капитально задолбавшись с машинкой и авоськой, я, наконец, добрался до Гумарова дома: крепкой чёрной избы с жестяной крышей и двумя громадными деревьями, которые нависали над хатой и укрывали её от солнечных лучей, создавая благодатную тень.

На столбиках забора торчали рогатые черепа. Кажется — козьи. Выглядела такая инсталляция откровенно пугающе.

— Однако, здравствуйте! — сказал я в пустоту, заходя во двор и клямкая калиткой…

Тишина стала мне ответом. Хозяина дома не было!

Я сгрузил авоську, рюкзак и футляр с машинкой на ступени и присел рядом, привалившись к тёплой стене дома. Южный ветер шелестел ветвями деревьев, свистели и трещали птицы в кронах, и я на секунду прикрыл глаза.

* * *

–…по своей привычке мастер журналистских расследований Герман Белозор дремал каждую свободную минуту, — Каневский скрывался среди кустов сирени, и вышел на свет Божий весьма внезапно. — Его утомили долгая дорога и ночной рейд в алкогольный притон на окраине Талицы, который закончился, надо сказать, весьма удачно. Почтальон была спасена, преступники — схвачены. Но ни он, ни майор Соломин, начальник районного УГРО, и не подозревали, что упустили один очень-очень важный вопрос…

Леонид Семенович сделал драматическую паузу и принюхался к соцветию сирени с блаженным выражением лица.

— Товарищ Каневский, будьте милосердны, что там за вопрос-то? — простонал я.

— Конечно, ожидать от человека, который без помощи рождённого воспалённым сознанием прекрасного образа талантливого актёра и телеведущего…

— Това-а-арищ Каневский!

— СКОЛЬКО ИХ БЫЛО? — нахмурил брови Каневский. — Сколько было тех, кто ограбил и бросил в подвал почтальоншу Антонину?

* * *

— Ы-ы-ы-ы! — с деревянным звуком моя голова треснулась о наличник, и я вскочил, очумело вращая глазами.

— И-и-их, балбес, чего орёшь? — крепкий старик, загорелый и седоусый, стоял прямо напротив меня, схватившись за правую сторону груди. — Чуть пердечный сриступ не случился!

— Шо? А! Сердце с другой стороны!

— А? Чорт мяне дзяры… — дед тут же передвинул ладони налево. — Приступ, говорю, сердечный! А ты хто? Это про тебя Михась мне писал? Ты штоль книжки сочиняешь?

— А-а-а-а, да, — я встал и отряхнул штаны. — Белозор, Герман Викторович. Можно — Гера.

— Гумар, Василий Петрович. Можно просто — Петрович, — он протянул мне руку для рукопожатия.

Голубые глаза, загорелое лицо с множеством мимических морщин, которые свидетельствовали о большой склонности к насмехательству и иронии, короткие седые волосы — густые и жёсткие, и аккуратные усы… Ещё крепкий в свои семьдесят с хвостиком — он был как с картин художников девятнадцатого века, которые изображали селян-полешуков. Соль земли!

— Давай я дверь открою, Гера. О, гляжу, ты уже затарился, в магазине-то… Соображаешь! — он одобрительно покосился на авоську. — А чего вчерась не пришёл?

— Так автостопом ехал…

— Шо?

— На попутках, говорю. Поздно добрался, а потом ещё история эта с почтальоншей…

— Так это ты с Володькой вместе её нашёл? Говорили, что какой-то шпак неместный там Зебре чуть башку не проломил, а я думаю — хто это такой? Соломина-то мы давно знаем, он хлопец правильный… А шо за неместный — то был вопрос! Ну, вообще, молодец шо не пришёл вчера. Я на смене был, так шо просидел бы ты тут до морковкина заговенья.

Петрович зашёл внутрь, топая кирзовыми сапогами, снял с себя куртку, повесил её на раскидистые оленьи рога у дверей и разулся. Он провёл меня по дому, устроив что-то типа экскурсии, и показал чистую и просторную комнату с огромной кроватью и письменным столом, и сказал:

— Кидай свои кости тут. Располагайся. Это когда дети-внуки приезжают, они тут живут, так что не потеснишь меня. Пойду что-то на стол соображу, а то с утра только сусок кала с хлебом съел — а это разве еда? Если умыться надо — удобства на улице. Там и душ летний, за домом, и рукомойник… Полотенца вот они, в шкафу бери сколько тебе надо… А на свободные полки можешь вещи свои разложить.

Я озадаченно посмотрел на него, пытаясь понять, кажутся мне или нет его странные приступы дислексии, но потом решил покуда не обращать на это внимания и не обострять:

— Спасибо, Петрович, сейчас немножко в себя приду и надо будет мне в участок отлучиться, Соломин звал на побеседовать…

— Ну, если Соломин… Но ты не торопись — какароны с мотлетками я быстро сварганю!

Пока я плескался под еле тёплым душем и пытался побрить рожу, пользуясь затупившейся безопасной бритвой, мылом и осколком зеркальца, из дому доносились ароматы котлет, будоража ноздри чесночными и луковыми нотками.

— Эти из козы, — сказал Петрович, накладывая мне целую гору макарон и четыре котлеты — сверху. — Из дикой козы, она ещё три дня назад по лесу бегала. Я охотник, понимаешь ли…

Макароны были с фаршем, по всей видимости — говяжьим. Макароны по-флотски с котлетами? Мясо с мясом? Очень, очень в духе полешуков. Они, блин, голубцы с жареной курицей едят, а колдуны свиными колбасками закусывают!

— Чего ты так на макароны смотришь, Гера? Нормальный фарш — говённая варядина!

Я не выдержал и заржал в голос. Это уже чересчур! Петрович сначала нахмурился, а потом подхватил моё веселье и засмеялся, обнажая крепкие зубы и сверкая золотыми коронками. Вот и пойми его — это у него прикол такой, или и вправду — что-то вроде избирательной дислексии?

— Ешь давай, — сказал Петрович, отсмеявшись. — А то и мне уйти надо будет. Обещался Раисе, что догуляю до неё сегодня. Вечером тут вот встретимся, как жить-поживать будем. Вот тебе ключ, приходи-уходи когда тебе вздумается. Я, например, к девяти приду — но это не точно. До Деменки часа два ходу, да там часа три, да обратно…

Нормальная такая скорость ходьбы у деда: Деменка от Талицы километрах в десяти-двенадцати!

— А! Будешь возвращаться — куханку блеба возьми! — Петрович фыркнул, поглядывая на мою озадаченную физиономию, и, ухватив ложку всей пятернёй, навалился на макароны и котлеты.

В общем — повезло мне с хозяином.

* * *

— В каком смысле — сколько? — уставился на меня участковый Вова. — Мы четверых задержали. Зебра там у них основной, гнида эта. Таких ещё поискать!

Соломин почесал затылок:

— Думаешь, ещё кто-то там был? Они все в отрицалово ушли, мол, пьяные были, не помнят ни черта. Там у них минимальная планка — два с половиной промилле в крови, так что может и вправду — ничего в бошках их не задержалось. Но поспрошать — поспрошаем…

— А Антонина? — спросил я.

— К ней пока врачи не пускают. Я сотрудника посадил — дежурит. Сразу позвонит, если в себя придёт.

— В поселковой больнице лежит?

— Не, в Петриков сразу отвезли. Думали вообще в Мозырь, но боялись — дорогой хуже станет, — Соломин странно на меня глядел, и я знал, что он хочет спросить.

Но, наверное, майор не хотел впутывать во всю эту историю участкового Вову-Володю. И потому сказал:

— Пройдёмся?

— Пройдёмся, почему нет? — я встал из-за стола и двинулся к выходу.

Соломин на секунду замер, глядя в пустоту, а потом, ругнувшись, хлопнул ладонью по столу:

— Вова, пять стаканов! Там точно было пять стаканов, слышишь?

— Вот чёрт, — сказал Вова.

Для них это означало скорее головняк, связанный с поиском ещё одного подозреваемого или там — свидетеля. Для меня — нечто большее. Тут явно развязывалось некое действо, сценарий и цель которого мне абсолютно не ясны. Герилович сунул меня сюда как катализатор, чтобы когда дерьмо забурлит — увидеть, из какой дырки пойдут бурбалки. Но мне-то этого недостаточно! Я-то хочу разобраться!

— Откуда ты узнал? — спросил Соломин, когда мы вышли из участка и брели по тротуару к автомобильной стоянке со служебным транспортом. — Нет, я понимаю что — оттуда. Откуда и про морёный дуб, и про клад, и про маньяка… Но причина? Повод?

— Яся, — сказал я. — Девочка Яся на велосипеде. Я когда к Талице подходил, по трассе, эта самая Яся мимо ехала и, если честно, жутко меня напугала, подкравшись и пропев на ухо «Марсельезу». У неё была сумка через плечо, там — какие-то газеты, письма… Ну и меня перещёлкнуло. Вот про подвал этот, почтальонша, алкаши. Зебра.

— Яся? — удивился Соломин как-то чуть более эмоционально, чем подходило к ситуации. — Но… Ах, да, они же родственницы, верно? Из Букчи, штунды…

— Штунды? — теперь настало моё время удивляться.

Нет, словечко-то было знакомое, что-то такое стучалось в голове, но уж больно редкий и специфический термин, не сразу и вспомнишь.

— Яся-Яся-Ярослава… — не обратив на меня внимания, задумчиво проговорил Соломин.

На лице его появилось мечтательное выражение. Да неужели? Вот оно как? Его слова про то, что свалил из Дубровицы и старается наладить личную жизнь, заиграли новыми красками. Или — я надумываю? Ему сколько — двадцать шесть-двадцать семь? Ей сколько — шестнадцать, скоро будет семнадцать? Ну, на грани, очень на грани, если честно…

— Так! — сказал Соломин нарочито энергичным голосом. — Я тогда в Букчу съезжу, нужно опрос сделать. А ты тут порячку не гори, осваивайся…

Да что тут с ними со всеми такое? Может климат местный так влияет?! Заметив моё озадаченное выражение лица, милиционер счастливо рассмеялся:

— Ну, я вижу с Гумаром ты уже познакомился! Очень интересный товарищ! — а потом вздохнул. — Короче, работать надо… Съезжу в Букчу, потом в Петриков — может быть, с Антониной побеседовать получится, ну и с этими, пьющими… Протрезветь за ночь они должны были. Ещё увидимся!

Соломин помахал мне рукой и заторопился к жёлтому жигулёнку. Всё говорило в пользу того, что какая-то история их с девочкой Ясей всё-таки связывала. Тем более — с чего бы ей оставаться тут, в этих дебрях, ещё на целый год после окончания школы? Девочка вроде как умненькая и живая, по-французски вон шпрехает… Почтальон — работа мечты, серьёзно?

Или я надумываю? И вообще — какое мне дело до личной жизни Соломина? Мне работать надо, там ребята из ЧВК зависли по тексту как мухи в сметане: один только-только чеку выдернул из гранаты, да так и застыл, бедный. Второй — автомат перезаряжает… Уже два дня никак перезарядить не может. Непорядок! Надо парней выручать…

Жёлтый милицейский жигулёнок, лихо выбив из-под колёс гравий и дорожную пыль, вырулил на дорогу. Я повертел головой по сторонам, побренчал монетками в кармане и пошёл в сторону магазина: если я чего-то понимаю в полешуках, одним мясом с мясом сегодняшний день не ограничится! Помимо мяса с мясом полешуки ещё любят алкоголь с алкоголем, это мне совершенно точно известно! Ситуацию осложняло только то, что с алкоголем я в последнее время отношения не поддерживал. Ну, почти.

* * *