Недавно прошёл дождь. Часть 2

Евгений Ильдейкин

Павел Ольшанский становится старше. Приходит понимание и новые задачи. Задачи, которые могут повлиять на жизнь многих людей.

На обложке Joaquín Sorolla — Retrato de Francisco Rodríguez de Sandoval. Museo Nacional del Prado. Public Domain

© Евгений Ильдейкин, 2021

ISBN 978-5-0055-7369-8 (т. 2)

ISBN 978-5-4496-1157-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Недавно прошел дождь. Часть 2.

Глава 1

Начало сентября — замечательное время года. Уже нет летней изнуряющей жары и постоянного чувства духоты, когда понимаешь, что открыв окно, сделаешь только хуже. Пыльная к концу лета зелень листьев и травы начинает желтеть, краснеть и приобретать еще какие-то немыслимые оттенки. Жара уходит, сменяясь пока еще приятной прохладой. Если несколько дней стоит хорошая погода, то говорят — Бабье лето. Если хорошей погоды все нет, то говорят — какие бабы, такое и лето. И пока мужики что-то говорят, бабы заканчивают убирать урожай на огородах и делают закуски мужикам на зиму. Но это в деревнях. В городе у женщин прав больше, и мужики потому менее избалованы женами. Будь он рабочим на заводе или совслужащим, по партийной линии или потребкооперации, да будь он даже кустарем или нэпманом, а все одно должен привезти из деревни запасы на зиму. Купит ли он их там, договорится ли с родственниками, а в погребе запасы должны лежать. Если дом многоквартирный и погреба в доме не предусмотрены, то практичные жильцы строили во дворах коллективные кладовки, здесь их называют «сарайки». Это что-то вроде большого сарая, только разделенного на маленькие ячейки, куда складывались дрова, лыжи, а у кого есть то и велосипеды, старая мебель, птичьи клетки, набор чугунков и тяжелый утюг, оставшиеся от бабушкиного приданного, да что там только ни складывалось. И кое-какие запасы на зиму тоже берегли в сарайках. Эти самые сарайки закрывались на большие замки и охранялись от хулиганов и беспризорников пуще глазу.

Поскольку жены у меня пока нет, — хотя, глядя на Елену Северскую, я всерьез об этом думаю, — то вопросами запасов на зиму у меня занимается Наталия Петровна. Она экономка — ей и карты в руки.

Избавившись от домашней рутины и переложив основные рабочие вопросы на Михаила, я почти две недели августа провел в Москве. Первую неделю со мной был Владимир Николаевич Северский — профессор Комвуза, а по основному виду деятельности кадровый сотрудник ОГПУ. Он меня и ввел в эту организацию. Было несколько встреч с различными руководящими товарищами, где я рассказывал о себе. Видимо, я произвел нужное впечатление, не смотря на свое дворянское происхождение. Меня приняли в Управление, непосредственным начальником, естественно, стал Владимир Николаевич. После чего он вернулся в Екатеринбург, а я еще почти неделю оформлял документы и слушал лекции по основам оперативной деятельности и современной внутренней и международной обстановке.

Самым сложным был последний перед отъездом день в Москве, и не потому, что в Управлении мне устроили небольшой экзамен, после которого было застолье. Нет, я чуть не упустил из виду, что у меня много друзей и коллег, а еще экономка, Лихтерманы и любимая девушка — без московских гостинцев никак. Хорошие парни из Управления помогли машиной. Пара сотрудников, — точнее влюбленная парочка, пытающаяся это скрывать ото всех, — вызвались мне помочь с выбором подарков. Надо признать, что советы девушки оказались весьма полезными. Так что, когда я вышел на перрон станции Екатеринбург I, чувство уверенности было надежно подкреплено чудовищным количеством сумок. Носильщики и извозчики были искренне рады мне.

Первую неделю после возвращения я разрывался между своим складом и Еленой Северской, удачно скрываясь ото всех остальных. Но после пришла расплата. Владимир Николаевич сообщил, что меня хотел бы видеть мой руководитель курса в Комвузе Идмаев. Михаил сказал, что артельщики ждут очередную партию муфт, а Борис Натанович их еще не сделал. Сергеев, наш партнер из «Элмаштреста», напомнил о картине, которую, якобы для меня, а на самом деле для него, пишет Слюсарев. И так далее, и далее, и далее… И еще, почти месяц с нашей последней встречи мне удавалось избегать француза — Пьера Шато или Петра Сергеевича Шато, в разных случаях он представлялся соответственно ситуации. Но время пришло, и эта встреча должна состояться. Мы с Северским обсудили, что и о чем нужно говорить, что спрашивать и как постепенно затягивать Шато в игру по нашим правилам.

Разбираться с накопившимся ворохом вопросов начал с самого простого. Пришел в Комвуз перед началом занятий, нашел Никиту Ефимовича Идмаева и вручил ему сувенир из Москвы — автоматическую перьевую ручку. Мой рассказ о том, как продвигаются мои научные исследования, Идмаев слушал без интереса, едва сдерживаясь, чтобы не раскрыть упаковку с ручкой сейчас же. Наскоро пожелав дальнейших успехов в исследованиях, Никита Ефимович сердечно пожал мне руку и быстрым шагом отправился к себе в преподавательскую. Жаль, что не все решается так просто.

Следующим по плану был визит к Борису Лихтерману. Я зашел к себе на склад, еще раз прочитал заключенный с Борисом договор, послушал ябеды Михаила на необязательность мастерской Лихтермана. Настроился на трудный разговор и после обеда извозчик повез меня на Шарташ.

«Нет, так работать невозможно. Уже и запас сделал, и договор мы с Михаилом составили такой, что Борису должно быть страшно. А все никак. Ну не может Борис муфты в срок сделать! Разорю я его! Точно разорю. Все штрафами у него отберу. Он у меня…. Да ладно, что я сам себя накручиваю. Знал ведь хорошо, что Борис опять не успеет ко времени. Так всегда было и всегда будет» — я ехал к Борису домой, ругаясь про себя, то на него, то на себя самого. Борис, как обычно, провалил сроки и надеялся с помощью родных стен, водки и Сонечкиных деликатесов сгладить ситуацию. Ничего у него не выйдет. Я решил, что пить с ним сегодня не буду. Вот такой я коварный азиат. Хотя, месть, конечно, приятная штука, но муфты от этого не появятся. Я в сердцах хлопнул себя по коленке. Получилось громко, извозчик даже обернулся и удивленно посмотрел на меня, поиграв бровями.

— Что хотел, любезный? — сердито спросил я у него.

— Так, показалось что-то, гражданин хороший. Так показалось, что, аж, лошадь вздрогнула. Как бы ни понесла с испугу.

— Что понесла?

— Так, гражданин хороший, на сносях лошадь-то. Думаю, неделю еще поработает, и поставлю ее. Пускай готовится. Я уж ей конюшню приспособил, сена доброго заготовил. Как барыня будет в тепле и обиходе.

Извозчик еще минут десять рассказывал о своих приготовлениях, поведал драматическую историю о том, как его лошадь попала в щекотливое положение. Рассказчиком он оказался незаурядным. Вот какое мне дело до его лошади, а я заслушался так, что вся злость на Бориса рассеялась, развеялась где-то по кустам вдоль Березовского тракта. А еще пришла мысль, что неплохо было бы познакомиться с пьющим кузнецом, на которого Борис все время пеняет. Успокоившись, я начал продумывать предстоящую встречу и разговор с Лихтерманом.

Семейство Лихтерманов встречало меня, дорогого гостя, традиционно на крыльце. Дети, получив сладости, метнулись с добычей к себе в комнату. На почти риторический крик матери: «Что надо сказать?!» — откуда-то из глубины дома нестройно раздалось: «Спасибо, дядя Паша!». Сонечка, удовлетворившись этим, взяла у меня из рук коробочку с глазированными шоколадом пирожными, привезенными специально для нее, и радушно пригласила проходить в гостиную. Борис наблюдал за идиллией со стороны. Он не ожидал от меня подвоха и надеялся на свой алкогольно-оправдательный сценарий вечера. Зря надеялся.

Я посмотрел в масленые глаза Бориса и, повернувшись к его жене, сказал:

— Сонечка, большое спасибо за приглашение, но я ненадолго. Чаю, конечно же, выпью, но вообще-то, — и повернулся к Борису, — мне пришла в голову замечательная мысль. Борис Натанович, давай съездим к тебе в мастерскую, с твоими работниками поговорим.

— Паша, ты чего? — в голосе Бориса слышались паника, удивление и разочарование.

Такого от меня никто не ожидал. Впрочем, Сонечка быстро сориентировалась, сказала, что к чаю у нее пирог с рыбой и ушла на кухню. Борис, оставшись со мной один на один, сделал чрезвычайно серьезное лицо:

— Паша, я не понимаю.

— Борис, маленькая задержка с муфтами вот-вот обернется для меня большой проблемой с артельщиками. Ты это понимаешь?

— Э-э-э… понимаю. Но я….

— А твои работники этого не понимают. — Не дал я Борису начать оправдываться. — Не понимают потому, что не знают всех тонкостей нашего дела. Вот мы сейчас к ним съездим. Ты им меня покажешь, а я на них посмотрю. И вместе будем искать решение уже нашей общей проблемы.

Борис еще пытался меня переубедить, искал причины не ездить в мастерскую, но, в конце концов, без всякого удовольствия выпил чаю с двумя большими кусками пирога и пошел к соседу договариваться с коляской. Пешком было бы проще, но у Бориса свои принципы. Сонечка, довольная несостоявшейся пьянкой, находилась в хорошем настроении. Пока Борис договаривался с коляской, она рассказывала мне о детях. Теперь я знаю, что у их дочери день рождения будет в конце сентября, и подарить нужно не куклу или лошадку, не туфельки или бантики, а подарить нужно трехколесный велосипед какого-нибудь веселенького цвета. Скорее бы Борис вернулся, а то я вот-вот узнаю, что нужно дарить их остальным детям. А может быть, хитрый Борис заранее все просчитал и теперь мстит мне таким способом? Да нет, вряд ли….

В это время в прихожей открылась дверь, и недовольный Борис позвал меня ехать к нему в мастерскую:

— Экипаж подан, глубокоуважаемый. Поедемте, Павел Иванович, челядь пугать. Если пороть собираетесь, то я вожжи возьму.

— Не ерничай, Борис. — Я быстро встал из-за стола. — Сонечка, благодарю за чай, а особенно за пирог. Я у тебя мужа ненадолго заберу. Мы поговорим с коллективом трудящихся, проведем разъяснительную беседу, и он тотчас же вернется.

— Сонечка, ты не верь этому коварному типу. Никто не знает, что он еще придумать сможет. Я, конечно, постараюсь сегодня вернуться, — Борис трагически вздохнул, — но ни в чем нельзя быть уверенным с этим человеком.

Слушать дальнейшие пассажи Бориса мне пришлось уже в коляске всю дорогу, пока мы ехали к его мастерам.

В мастерской было жарко. Широкая двухстворчатая дверь в кузню была полностью открыта. Рядом с открытой дверью, культурно, за выставленным на свежий воздух круглым столом сидели на табуретах три мужика. Настроение у мужиков было хорошее, с нашим появлением они прервали свою неторопливую беседу и поставили стаканы. На Бориса мужики отреагировали с вялым любопытством, ко мне интерес был чуть более живой.

— Здравствуй, Борис Натанович. Никак гость к вам пожаловал. — Вставая из-за стола, сказал один из мужиков. Руками мужик оперся на столешницу, пытаясь не попасть в немудреную закуску и сохранить равновесие. Ему это почти удалось.

— Здорово, Матвеич. Это хорошо, что ты гостя заметил. Значит, глазки еще не совсем залил, говорить еще можешь, а не мычать, как ты это обычно после обеда делаешь, водки нажравшись. А то вообще мордой в стол и слюни по столу. И коллеги твои такие же. — Борис со всей строгостью посмотрел на оставшихся сидеть мужиков. — Что молчите? Почему пьете опять, а не работаете? Твари вы неблагодарные. Я вам деньги плачу за работу, а вы пьете. На улице вон безработных сколько. Только намекни, что работа есть — враз очередь выстроится. Еще и за меньшие деньги.

Мужики молча слушали. Похоже, этот разговор был не в первый раз, и особенно угрозы Бориса работников не волновали. Матвеич, приветствовавший начальство стоя, плюхнулся обратно на табурет и начал убирать под стол пустые стаканы, закуски и бутылки. Придав столу почти респектабельный вид, мужик грустно посмотрел на Бориса. Тот продолжал воспитательную беседу, состоящую целиком из его нудного монолога.

Я не вытерпел первым:

— Борис Натанович, дай мне с гражданами поговорить.

Борис как-то сразу замолчал и отошел в сторону, предоставив мне трибуну. Мужики заторможено смотрели на смену оратора. Выражение скуки и обреченности на их лицах медленно перешло в легкую заинтересованность. Они, очевидно, не понимали кто я и зачем я здесь. Я же увидел в глубине кузницы еще один табурет и, махнув головой одному из мужиков, сказал: «Принеси». Мужик встал, удивленно взглянул на Матвеича и, не дожидаясь реакции старшего, пошел за табуретом. Я сел на освободившееся место, немного брезгливо смахнул со стола перед собой крошки и внимательно посмотрел на Матвеича. Тот почесал себе щеку и отвел взгляд, заинтересовавшись чем-то в кузнице. Увидев возвращающегося мужика с табуретом, он сказал ему: «Ты это, Колян, сходи там еще чего-нибудь себе под седалище найди, а табурет Борису Натановичу поставь». Колян поставил табурет к столу, смахнул с него что-то и сделал приглашающий жест Борису. Лихтерман буркнул «Спасибо» и уселся. Мужик скоро вернулся с каким-то чурбаком, впихнул его между табуретами своих товарищей и уселся гордый и независимый.

Я начал:

— Здравствуйте еще раз, граждане. Можете пока молчать, с докладом выступлю я сам, а Борис Натанович, где нужно, будет мне помогать. Да, Борис Натанович?

— Да, Павел Иванович.

— Вот меня и представили. Я — Павел Иванович Ольшанский. Я — заказчик у Бориса Натановича. Я — человек, у которого Борис Натанович берет деньги и почему-то отдает их вам. У меня первый вопрос — почему Борис Натанович отдает вам деньги?

Один из мужиков, оставшийся пока мне неизвестным, хотел было что-то сказать, но его остановили и Матвеич, и я.

— Не нужно ничего пока отвечать. Я сам отлично понимаю, что Борис Натанович добрый и мягкий человек. Его основная черта — человеколюбие. Я не такой. Отсюда возникает второй вопрос — зачем я плачу деньги Борису Натановичу?

Мужики молчали, не стал высказывать свою точку зрения и Борис. Я решил не томить людей и дать ответ на второй вопрос сразу:

— Я плачу Борису Натановичу потому, что я в любом случае ничего не теряю. Если вы сделаете мой заказ в срок — я получу доход от продажи. Если вы сорвете заказ, то по договору с Борисом Натановичем, я получу доход в качестве неустойки. Чтобы рассчитаться со мной, Борис Натанович вынужден будет продать или свой дом, где живут его дети и жена, или свою мастерскую, в которой вы зарабатываете деньги для своих семей. Есть у вас семьи?

Мужики молчали, опустив взгляды. Я нажал:

— Так я спрашиваю: есть у вас семьи?

— Есть, конечно, — ответил за всех Матвеич. — Разве ж мы бродяги какие. Мы люди степенные с женами и детишками.

Молчаливые работники закивали головами, подтверждая правоту Матвеича о степенности. Матвеич хотел еще что-то сказать, но я прервал его:

— А раз вы такие степенные и уважаемые люди, то почему вы не думаете о последствиях? Вы же понимаете, что у Бориса из-за вас трудности. И решать эту проблему он будет никак не за счет своей семьи, а за ваш счет, за счет ваших семей. Продаст он эту мастерскую и расплатится с долгами. А куда вы пойдете? Безработных на улице хоть телегами вывози, и каждый третий из них с золотыми руками и бесценным опытом.

До мужиков начало что-то доходить. Они начали переглядываться, смотреть на Бориса. Тот, почувствовав куда ветер дует, шевелил бровями и кивал головой, подтверждая каждое мое слово. Работники заметно напряглись. Я молча смотрел на них и решал — давить дальше или уже начать легкое поглаживание. Мужики поняли мое молчание по-своему.

— Вы это…, гражданин Павел Иванович, с плеча не рубите. Мы ж не знали всех ваших премудростей. По-старинке работали, без огонька, так сказать. — Старший посмотрел на своих коллег. Те опять закивали головами, подтверждая правоту Матвеича. Он продолжил: — Вы нам, Павел Иванович, все доходчиво очень объяснили. Мы сегодня же работать начнем.

Борис не удержался и вклинился в разговор:

— Матвеич, как вы сегодня работать собираетесь? Вы ведь пьяные уже. Эти двое, — Борис кивнул на молчаливых работников, — слова сказать не могут, а ты за стол держишься, чтобы с табурета не упасть. Только напортачите, железо сожжете и сами покалечитесь.

Молчаливые опять дружно закивали головами. Матвеич строго посмотрел на них, вздохнул и сказал:

— Попробовать, конечно, можно. Оно так иногда даже лучше получается. Хотя может и не получиться. Тут ведь как, особый настрой нужен. Железо оно же тоже чувствует. Его, бывает, возьмешь в руку, а оно, как женщина, теплое и душевное, так и просится, чтобы его помяли да погладили, чтоб слово ласковое ему сказали да посмотрели на него так, по-особенному. А иногда, как баба стервозная, что с ним ни делай, а все одно не угодишь. И с этой стороны зайдешь, и с другой, а никак своего не добьешься. Зря только нервы потратишь.

— Матвеич, ты нам свои фантазии не рассказывай, очень уж у тебя выразительно получается. Ты лучше скажи Павлу Ивановичу, когда заказ готов будет, когда можно отгружать, когда битюгов заказывать. — Борис попытался вернуть беседу в деловое русло, но один из его молчунов вдруг встрепенулся и заговорил:

— А вот еще бывает, греешь-греешь железо, а оно ни в какую. Лежит куском и не шевелится. Плюнешь, отойдешь воды выпить, возвращаешься, глядь, а железо-то уже и растеклось все.

— Не, Прохор, это ты загнул. Это ж как его нагреть нужно. В горне-то так не выйдет. Это ж тебе не домна какая. — Подал голос второй молчун Колян. А первого-то молчуна, оказывается, Прохором зовут, и человек он по характеру настырный:

— Да вот те крест! — упрямо закричал он, но, оглянувшись на начальство, пыл поумерил и смутился. — Я чуток, конечно, преувеличил. А что, Матвеич вон как красиво сказал. Меня и проняло. Я и преувеличил чуток. Для разговору же! Все равно сегодня решили уже не работать.

— Тебе лишь бы не работать, Прохор. А заказ-то исполнять надо. — Матвеич сурово посмотрел на своих помощников. — Завтра в шесть начнем, светло уже будет. Так что, сегодня вечером не засиживаемся.

Мужики дружно закивали головами. Матвеич посмотрел на меня, потом на Бориса, видимо хотел удостовериться, что производственное совещание проведено на должном уровне и его можно заканчивать. Борис тоже посмотрел на меня, и я решил, что можно заканчивать:

— Что ж, мужики, я сказал все. Вы меня, надеюсь, поняли. Что вам будет, если вы заказ сдадите мне на этой неделе, я не знаю. Это Борис Натанович решит. А что будет, если опять затяните, я вам уже рассказал. Повторять не буду.

Я совершенно не удивился, когда увидел, что все четверо — Борис и его работники — молча и в такт кивают головами. Мне даже расхотелось делать строгое лицо, правда и улыбку сдержал.

— Что ж, Борис Натанович, какие у вас и вашего коллектива планы?

— С планами все ясно, Павел Иванович! Ударными темпами выполняем ваш заказ до конца недели. А после ритмично и без задержек выполняем все последующие ваши заказы.

Мужики, естественно, кивали вслед за словами начальника. Матвеич от полноты чувств и важности момента даже встал. Его коллеги, оглянувшись на старшего, тоже вскочили. Борис, поддавшись общему настроению, тоже хотел было встать, но я его удержал.

— Вы еще кровью поклянитесь.

— Клянусь. — Ляпнул один из мужиков, чем резко погасил весь пафос ситуации.

Матвеич отреагировал первым:

— Колян, ты сегодня больше не пей, а то перед людьми неудобно. — Расстроенный Колян уселся на свой чурбачок. Второй мужик попытался заржать, но Матвеич занес руку для подзатыльника, отчего мужик резко присел и вжал голову в плечи. Матвеич передумал наказывать физически и сказал: — Ты, Прохор, сегодня тоже больше не пей.

Наказанные старшим мужики сидели, понурив головы, но жалко их не было, потому что как только я покину эту теплую компанию, старший мужиков своих наверняка простит. Пока ж Матвеич к работникам строг, а перед начальством преисполнен энтузиазмом и рвением. Повернувшись к Лихтерману, Матвеич сказал: «Я, Борис Натанович, чего из-за стола-то вскочил, мы тут с мужиками механизм один придумали, чтобы муфты делать проще было. Пойдемте, я покажу. А то похвастаться уж больно хочется. Вы, Павел Иванович, пойдете? Оно так интересно посмотреть-то». «Пойдем, Паш. Матвеич всегда чего-нибудь интересное изобретает» — Борис встал из-за стола. Он и Матвеич смотрели на меня преданными, полными надежды глазами. Пришлось идти.

Экскурсия и демонстрация новых технологических решений были бы интересны, если бы мысли мои не были заняты предстоящими трудностями в разговоре с артельщиками, моими заказчиками. Борис же, переполненный гордостью за свой творческий коллектив, вернул себе приподнятое настроение. Его мир опять стал ясным, простым и комфортным. После экскурсии все опять оказались за столом. Борис хвалил Матвеича за творческий подход. Матвеич наслаждался признанием заслуг и, в свою очередь, высоко оценил Бориса за организацию работы мастерской, от чего тот с еще большей энергией продолжал хвалить Матвеича. Вечно кивающие мужики выражали единодушную поддержку и полное согласие. Когда Матвеич потянул из-под стола бутылку, я вклинился в это благолепие:

— Понимаю, что запрещать пить вам сейчас бесполезно. Все равно, когда мы с Борисом Натановичем уйдем, вас ничего сдерживать не будет. Кроме той перспективы, что я вам рассказал. — Компания единомышленников сразу поскучнела. Я посмотрел на Бориса. — Борис Натанович, думаю вам лучше остаться с коллективом и проследить чтобы…

— Паша, Паша, конечно, я прослежу. — Не дал мне договорить Борис. — А ты, может, с нами останешься, тоже последишь немножко?

— Да, Павел Иванович, посидите с нами. — Включился в разговор осмелевший Матвеич. — Вы так доходчиво все рассказываете. Мы еще послушаем. Брательник мой на вас похож. Не лицом, а вот такими разговорами. Тоже очень умный человек. В нашем деле ничего не понимает, но умный. Он, как отец, в иноки пошел. Я, конечно, в Бога тоже верую, но мне простым и понятным делом заниматься интересней. А вот они с отцом старую веру в людях возродить хотят. Отец-то в скит ушел годков уж в сорок, а брательник так годов с шестнадцати по скитам скитается. Заходит иногда. Все какие-то книжки-бумажки с собой носит. Правда, время от времени заказ какой сделать просит. — Матвеич с опаской посмотрел на Лихтермана. — Но это только чтоб без ущерба мастерской.

— Так у тебя брат старовер?

— Я ж говорю — старовер. И других к этому делу склоняет. Я ему говорю, что нет уже в народе веры. Никакой веры — ни новой, ни старой. А он всегда так по-умному отвечает, что ни в самой вере дело, а в отношении людей к тому миру, в котором они живут, и к другим людям, с которыми живут. А еще говорит, что важно то, что мы своим детям передадим. А с верой это делается или нет, так это не столь важно. Во как! У самого ни кола, ни двора, ни котенка, ни ребенка, а все о будущих поколениях заботится. Чудак-человек.

Для меня оказался очень интересным рассказ Матвеича о человеке-старообрядце, который заботится о благе будущих поколений. Возможно, что брат Матвеича имеет отношение к Старообрядческому центру. Нужно с ним познакомиться.

— Интересный брат у тебя, Матвеич. Когда он к тебе опять зайти собирается? Хочу с ним поговорить, может, у него получится повлиять на вас, и вы пить бросите, или, хотя бы меньше, пить будете и сроки перестанете нарушать. И я ему тоже чем-нибудь помогу.

— Пытался он со мной об этом деле говорить, да все без толку.

— Это потому, что у тебя страху не было. Сейчас-то ты знаешь, что можешь и работу потерять. А жена, а дети как? Так что, сейчас слова твоего брата для тебя куда как убедительней будут.

Матвеич поморщился, понимая, что я прав:

— Он, Павел Иванович, о своих делах-то мало чего рассказывает, и когда он придет мне тоже не известно. Но только раз в месяц-то он точно бывает. В этом-то месяце еще не был. Так что, почитай, в любой день быть может. Ежели нужно, то я ему передам, что у вас к нему разговор есть. Может и удастся вам встретиться.

Борис вмешался:

— Ты, Матвеич, видишь, у Павла Ивановича интерес есть. Так уж постарайся, помоги нашему хорошему партнеру, организуй встречу. Брата-то как зовут?

— Так, как и меня — Матвеич. — Пошутил остроумно Борисов кузнец.

Борис шутку не оценил, а мне она понравилась. Кузнец, увидев недовольство начальства, смутился и сказал:

— В миру-то его Федькой звали. А сейчас на Феофана откликается. Но среди своих и Федькой не брезгует.

Такая простота в отношениях мне понравилась, и я пообещал Матвеичу отблагодарить его, если сможет организовать мне встречу с братом. Услышав о возможной благодарности, Матвеич воодушевился и пообещал сильно постараться. Более мне с работниками Лихтермана говорить не о чем, все уже сказано. Борис, вызвавшийся проследить за мужиками и, не сомневаюсь, планируя выпить с ними водки, со мной не поехал, но клятвенно заверил, что безобразий он не допустит и с завтрашнего дня вся его мануфактура начинает новую жизнь. Не поверив ни единому слову, но сохранив в душе робкую надежду на чудо, я заставил Бориса отвезти меня к остановке автобуса, и уже через час был около дома.

Подходя к подъезду, увидел человека, которого видеть хотел меньше всего. О чем-то мило беседуя с моим соседом с первого этажа служащим окружного земельного управления Удинцевым, у подъезда стоял Пьер Шато.