Недавно прошёл дождь. Часть 2

Евгений Ильдейкин

Павел Ольшанский становится старше. Приходит понимание и новые задачи. Задачи, которые могут повлиять на жизнь многих людей.

Глава 4

Матвеич шел легко, иногда, даже перепрыгивая стволы упавших деревьев, и остатки старых поисковых выработок. Буд-то и не было за спиной тяжелой котомки и более двадцати пройденных верст по лесам и полям. А еще за спиной у Матвеича тащился я, с такой же котомкой и еще большим упрямством, переползая через павшие деревья и обходя ямы. Жизнь в городе не способствует развитию выносливости, силы и прочих способностей, необходимых для столь долгих пеших переходов по лесу. Мысленно я высказал Матвеичу все накипевшее, что только может придумать злой и уставший бывший дворянин, затем повторил это уже самому себе и добавил кое-что из опыта общения с артельщиками. Вот какая такая нужда заставила меня ни свет — ни заря тащиться к Матвеичу, а после тащиться за Матвеичем в лес, в скит к его брату? И чего бы этому брату самому ни прийти к своим родственникам в такое близкое и уютное село Шарташ? Через полгода он, видите ли, собирался зайти. Так и сидел бы ты, Павел Иванович дома эти полгода, ничего бы не случилось. Но ведь, охота пуще неволи — нужно поскорее встретиться с Федором, братом Матвеича, расспросить его, узнать по возможности про Старообрядческий центр. А если Федор ничего не знает или не захочет говорить со мной об этом центре? А тогда, Павел Иванович, ты будешь всем рассказывать о том, как давно ты хотел на природе отдохнуть, как красиво в лесу в начале осени! Какие краски, какие прихотливые сюжеты везде, куда взгляд направишь! Какой необыкновенный воздух — свежий, прозрачный, ароматный! Им не дышишь — его вкушаешь! Родники со сладкой прохладной водой, грибы всех цветов и размеров! Почему-то некоторые грибы мне казались мордастыми городовыми, гроздья опят выглядели как компании подвыпивших студентов, разноцветные сыроежки напоминали хорошеньких барышень в ярких нарядах. Красота! Только устал я страшно. И ничего этого мне не нужно — ни мордастых грибов, ни запахов, ни красоты.

— Матвеич, может, отдохнем? — Не выдержал я. — Водички попьем, перекусим слегка.

— Так я давно, Павел Иванович, передохнуть-то хотел. А вы, вона, какой шустрый. Все идете, да идете. Мне и неудобно перед вами стонать, что устал я уже. Все едино за сегодня до скита не дойдем. — Матвеич с готовностью остановился. — Я, Павел Иванович, знаю тут недалеко озерко малое, на берегу того озерка полянка есть — загляденье. Там и водички выпить и заночевать можно. Полверсты еще до него будет.

— Полверсты — это мы легко, это мы запросто. Веди, Матвеич, а то водички очень хочется.

Идти сразу стало легче. Котомка перестала тянуть, пот на лбу уже не раздражал. Вот только комары не обратили никакого внимания на мой вернувшийся энтузиазм, продолжали кусать, зудеть и мельтешить перед глазами.

До озерка дошли быстро. Матвеич оказался прав — красота вокруг необыкновенная. Я скинул котомку и со вздохом присел на очередное поваленное дерево, в отличие от предыдущих, оно упало там, где надо. Мои ноги вытянулись, плечи опустились, руки повисли, взгляд лениво перебирался по пейзажу, а Матвеич начал споро готовить ночлег. Сбросив котомку и достав топор, он пошел за лапником и дровами. Мне стало неудобно, и я занялся едой. Будем честными, я начал доставать из котомки то, что мне приготовила в дорогу Наталия Петровна. В качестве сюрприза для меня в котомке оказалась фляжка с коньяком. Некоторое недоумение у меня возникло, когда я достал из котомки два куска плотной ткани — решил, что один кусок станет скатертью, а вторым я накрою лапник и буду на нем спать. Разрешив таким образом все сомнения, я «сервировал стол». Как раз на поляну вышел Матвеич с дровами для костра. Он посмотрел на «стол», потом на принесенные дрова и с сомнением почесал голову.

— Матвеич, не теряйся, костер все равно нужен для чая, для обстановки и для дыма от комаров.

— Это я, Павел Иванович, немного оторопел от ваших изяществ на… — Матвеич замялся. — На столе?

— Матвеич, моя экономка позаботилась о нашем с тобой ужине, все, конечно остыло, но, уверяю тебя, все равно вкусно. Она, даже коньяку нам положила. Так что, повторяю — не теряйся. Я, давай, сейчас костер разожгу и чай сделаю, а с тебя лапник.

У кузнеца в голове все сложилось. Он кивнул, положил на землю дрова и пошел за лапником. Я занялся костром.

Искусство возжигания огня передано человечеству богом Прометеем очень давно. Есть умельцы, что могут развести костер под дождем, имея одну спичку и несколько сырых веточек. Я не из них. Есть великие поджигатели, как Герострат, сжегший храм Артемиды, и Кутузов с Наполеоном, на пару сжегшие Москву. Мне такой славы не нужно. Я просто хочу развести костер, но мало знать теорию, иметь охапку сухих дров и коробок спичек — нужны еще руки и маломальский опыт. Вот этот опыт я и приобретал.

Через полчаса Матвеич принес здоровенную охапку елового лапника. Костер же только раздумывал о бренности существования. Он упорно уходил в вечность, и я, снова и снова, вызывал его из небытия. Матвеич разложил лапник рядом с предполагаемым местом костровища и присел рядом, наблюдая за моими камланиями, но деликатно ничего советовать не стал. Еще чуть-чуть, еще сухих палочек и вот он — костер горит! Матвеич выдохнул, едва ли ни громче меня. Конструкцию из рогаток и веток, чтобы подвесить над огнем котелок для чая, он сделал сам. Можно ужинать.

Сумерки наступили незаметно. После долгой прогулки по лесу и хорошего ужина все тело налилось истомой, двигаться не хотелось совершенно, ложе из лапника было удобным, от тлеющих поленьев шло тепло. Даже комары успокоились и больше не донимали меня. Матвеич начал рассказывать очередную историю, но постоянно отвлекался на второстепенные сюжетные линии, от чего история грозилась остаться незаконченной никогда. Постепенно Матвеич так заплел рассказ, что уже сам не мог вспомнить с чего начал.

— Павел Иванович, а ты спишь уже или меня слушаешь?

— Тебя слушаю.

— А дышишь так, будто спишь уже.

— Не сплю.

— Раз не спишь, подскажи, с чего это я там начал?

— Чай горячий ты расплескал себе на ногу. Начал матом ругаться. Потом извинился и начал рассказывать, как тебя отец от мата отучал.

— А, точно. Так вот…

— Не, Матвеич, хватит этой истории, а то она или по второму кругу пойдет, или опять забудешь с чего начал. Расскажи лучше, как так получилось, что и отец у тебя в монахи ушел, и брат, а ты кузнецом стал.

— Если коротко, то просто мне нравится с железом возиться, а им — поклоны бить. Но могу и историю об этом рассказать.

— Чего уж там, рассказывай.

Матвеич улегся на лежанке поудобнее. Выбрал из охапки приготовленных дров подходящую палку, чтобы ворошить угли костра и начал новую историю.

«Семья-то у нас всегда набожная была. Блюли старую веру, раскольниками никонианцев называли, книги старые читали, молились каждодневно. Но так, чтобы уйти от мира, такого до отца не бывало. Он по молодости пастухом был. Потом начал дядьке своему помогать — скотом торговать. А годам к тридцати уже и сам стал торговыми делами по-крупному ворочать. Два раза в год на ярмарки ездил. Приезжал всегда с богатыми гостинцами. Мать, конечно, ругала его, что балует слишком. Отец, помню, всегда отвечал, что своих балует, не чужих. А своих-то: мать, да мы с братом. Других детей Бог не дал. А ежели всю родню считать, то и не сосчитать, так или иначе, все село — родня. Да что — село, у нас родни по всей губернии. У отца-то сестры были, как начали замуж выскакивать, куда попало, кто на Уктус переехал, а кто и в Невьянск укатил. Одна сестра, Прасковья, так даже в Томск замуж вышла. Уму непостижимо, как только нашли они друг друга за тыщщи верст, а вот судьба. Ничего теперь живут, крепко!» — «Матвеич, не уходи в сторону». — «Так я и не особо ухожу. Когда мне пятнадцать исполнилось, отец начал меня к делам серьезным пристраивать. Раньше-то мы с Федькой при нем „поди-подай“ были, а тут он меня в учетчики произвел. Федька пока еще мал для такого дела, на подхвате остался. А я начал считать, чего и сколько продали, чего купили, какой барыш от этого получился. Дело-то не хитрое, если аккуратно все считать. Но я из детства только-только вышел, трудно было целыми днями сидеть и циферки писать. Отец каждодневно проверял, а раз в неделю порол. Так и учил!».

— Ты, Пал Иваныч, еще не уснул? Это пока еще не история, так, присказка.

— Нет, Матвеич, не уснул. Я уже привык к твоим многослойным историям.

— Почему многослойным?

— Так ты пока до сути дойдешь, обо всем вокруг расскажешь.

— В том-то и суть, что до нее дойти нужно. А что это за суть, если она на поверхности лежит? Это не суть, это — поговорка. А я тебе историю рассказываю, сутью делюсь.

— Рассказывай, рассказывай. Мне, правда, интересно.

Матвеич поворошил угли и нехотя положил в костер пару дровишек. Настроился на нужный лад и продолжил.

«Вот поехал как-то отец на Ирбитскую ярмарку. Недели на три. Меня не взял, сказал, что у него там много дел и без меня будет, некогда будет ему еще и за мной присматривать да пересчитывать. Мне только в радость было никуда не ехать. Пока отца нет, матери одной за всем не уследить, у нас с Федькой вольница наступала. Конечно, кое-что делать все равно приходилось, но пригляду меньше, а свободы больше.

Мне к тому времени уже семнадцать годков было, к девкам тянуло. Я тогда увлекся Оксаной, дочкой кузнеца Савелия Яшина. Так увлекся, что начал в кузню ходить каждый день, на Оксанку посмотреть, да так, позубоскалить. Дядька Савелий тоже не дурак был, быстро мне занятие нашел — то меха качать, то уголь носить. За то мы с Оксанкой видеться могли, а по вечерам по бережку гулять. С озера по вечерам прохладою тянуло, и чтобы не мерзнуть, Оксанка ко мне прижималась, а я ее обнимал и грел.

Отец, когда вернулся, узнал про мои увлечения кузницей да дочкой кузнеца и решил, сперва, меня вожжами поучить. Но я к тому времени уже парень здоровый был, вожжи отобрал. Тогда сели мы с отцом и поговорили по-мужски. Сказал я ему, что нет у меня тяги к цифирям. Мне с железом гораздо интересней. И с Оксаной мне интересно. Против Оксанки у отца ничего не было: «Ежели нравится, — говорит, — так и милуйся, только с пониманием и со всем уважением». А вот то, что я от торговли отойти хочу, отцу шибко не по нраву было. Признался он мне, что есть у него поручение важное от староверской нашей общины. Какое — о том промолчал, но сказал, что от мира отойти ему придется, по скитам все больше будет.

Мне от неожиданности и сказать-то ему было нечего: «А мы как, а мамка?». — «С матерью мы все уже проговорили. Не к другой же бабе я ухожу. Мать все понимает». — Отец помолчал: «Вот только дело я хотел тебе передать. Теперь думать надо — как быть».

Матвеич оторвал взгляд от костра и посмотрел на меня.

— Такие вот страсти были. Я кузнечным делом увлекся, Федька еще мал был. Матери дело передавать — так не по уставу это. Да и матери не вытянуть торговлю.

— И чего отец твой решил?

— Да продал он все. А раз я от семейных дел отказался, то деньги все матери отдал. С тех пор она сама всеми деньгами распоряжается. Родители думали, что Федька в года войдет и заберет долю свою. А он за отцом в иноки пошел. Так что, мать-старушка все семейные капиталы и держит.

— Скажи, Матвеич, во всех этих катаклизмах, — революции, войны, — не потерялись капиталы-то?

— Что с ними сделается? Не в банке же мать капиталы держит, не в ассигнациях, не в облигациях. На что спрос есть в том и хранятся капиталы.

— Ого, она же у тебя финансист.

— Нет, не финансист. Ей просто общество помогает, и мать тоже помогает обществу. Многие наши сельские к ней приходят денег одолжить. Да и другие, по совету да по рекомендации, тоже приходят. Она почти никому не отказывает. Главное, чтобы на пользу деньги пошли, ну и с возвратом, конечно.

— И что, все долги возвращают?

— Конечно все. В обществе, ведь, живем. Большинство даже с добавкой возвращают.

— Как-то неправильно получается. Староверам же нельзя ростовщичеством заниматься.

— Это не ростовщичество. Ты мою мать не обижай. Она людям в нужде деньги дает — помогает. А люди ей возвращают чуть больше — тоже помогают, и ей, и тем, кто еще брать будет. Помощь это, а не ростовщичество.

— Прости, Матвеич, не со зла обидел. Не сразу понял все.

— Да ладно, Павел Иванович, не в обиде я. Просто, чтобы понять нашу жизнь, нужно в общине жить. А вы, безбородые, живете каждый по себе. Поэтому и не доверяете друг другу, и хитрите, и скрываете, и прячетесь ото всех.

— Неужели староверы не хитрят и не скрывают ничего? А заборы эти ваши, за которыми вы живете, — не вы ли прячетесь за ними?

— Среди своих в общине почти не хитрят и не скрывают ничего, даже за забором ничего не скрыть. А вот от вашего мира приходится отгораживаться, и жить с вами по вашим законам. Но у нас есть наша община, а у вас что есть?

— Все то же самое. Есть семья, дом, друзья. Есть клубы по интересам. Для кого и кружок хорового пения — то же, что для тебя община. Для кого завод, на котором двадцать-тридцать лет проработал, семью создал, детей устроил, та же община. Так что, ничего другого и нового нет. Все по-старому. Называется только иначе. И, кстати, на многих заводах и в крупных конторах теперь существуют кассы взаимопомощи. Это, как я понимаю, то же самое, чем твоя мать занимается в общине. Хотя, я думаю, что у вас все гораздо серьезнее. Очень не просто сохранить капитал, когда в стране уже лет двадцать то война, то революция, все рушат и строят Новый мир и опять рушат, чтобы построить совсем Новый мир.

— А мы, — староверы, — всегда так живем. Нас всегда пытались поломать и переделать. Ничего, привыкли.

Я подумал, что мое первое мнение о кузнеце было, мягко говоря, не совсем точным. Человек, конечно, любит выпить, что запрещено староверам, якшается с кем попало, что тоже противоречит уставу, но он по-прежнему причисляет себя к общине.

Матвеич замолчал, о чем-то задумавшись, потом вдруг к чему-то прислушался, привстал и всмотрелся в сумрак леса. Со стороны, куда он смотрел, послышался треск сучков и шелест опавшей листвы. Увидев, как напрягся Матвеич, я сунул руку за пазуху, где во внутреннем кармане моей куртки лежал револьвер, прихваченный на всякий случай. Вот, кажется, этот случай подвернулся. Я пытался разглядеть в сумраке приближающихся к нам людей. Никого не было видно, но, судя по звукам, их двое или трое, и они не скрываются. Скорее, наоборот, стараются создать как можно больше шума, что бы мы были готовы к их встрече.

Аккуратно, стараясь не задеть края кармана, я вынул пистолет и взвел курок. Тихий щелчок был не слышен из-за шума шагов нежданных гостей. Матвеич, увидев у меня револьвер, кивнул и, неожиданно для меня, достал из вороха лапника, на котором сидел, обрез винтовки.

Из леса к костру вышли два мужика, по виду охотники. За плечами у каждого были берданки, на поясе у одного неощипанная тушка утки.

Нет, для мужиков эти два охотника еще слишком молоды. Правильнее сказать, что это два молодых парня, причем, я понял, что это два знакомых мне парня — Франт и Мастеровой. Я не сразу их узнал в другой одежде. Видимо, лицо у меня было очень удивленное. Мастеровой откровенно ухмылялся, а Франт приветливо махнул мне рукой и сказал:

— Со свиданьицем!

— Ага. — Только и смог ответить я.

— Здорово, парни. Вы знакомые, что ли, Павла Ивановича? — Матвеич попытался прояснить для себя ситуацию, держа обрез на виду.

— Знакомые мы. И тебя тоже немного знаем через твоих шарташских родственников. Брата твоего двоюродного, Игоря, я хорошо знаю, да и кузнец в селе хороший один. Как тебя не знать? Вон и обрез у тебя приметный — только ты так винтовки переделываешь.

— Брата-то своего двоюродного и я хорошо знаю. А вот тебя, пока, нет.

— И меня Игорем зови. А товарища моего, — Франт махнул в сторону Мастерового, — зови Афанасием. Он уже привык, так что обижаться не будет.

— Тогда меня зовите Степаном Матвеевичем. Я тоже обижаться не буду. — Кузнец внимательно посмотрел на парней и спрятал обрез в лапник своей лежанки.

— Не ожидал еще раз встретиться. — Наконец-то включился в разговор с Франтом и я, убирая револьвер обратно в карман. — Тем более в лесу за двадцать верст от города. Какими судьбами?

Франт легкомысленно бросил на землю свой мешок, приставил ружье, уселся рядом и сказал:

— Поохотиться мы с Афанасием решили. Вот утку взяли.

— Чего-то плохонькие вы охотники с Афанасием. — Не удержался Матвеич. — На два ружья одна птичка.

— Так у нас под дробь одно ружье. Второе под патрон, на дичь покрупнее. — Ответил Франт Игорь с тем же легкомысленным выражением лица. — А вы в лесу чего делаете?

— Гуляем мы. — Матвеич никак не мог избавиться от сарказма. Я с укоризной посмотрел на него. Может, подействовало, а, может быть, он сам понял, что ведет себя как подросток. — В скит мы идем к брату моему Феофану. Повидаться да о жизни нашей грешной поговорить. Вон Павел Иванович думает, что Федька, Феофан то есть, найдет слова, как наших работников от пьянства отвадить, а то одни неприятности от этого пьянства. А только слова самые главные Пал Иваныч сам уже сказал, что нет у нас будущего, если они пить не бросят. Я думаю, что когда человек поймет это самой середкой своего нутра, так пить и не захочет более.

Франт Игорь с интересом посмотрел на философствующего Матвеича:

— А сам ты понял, Степан Матвеич?

— Уже постигать начинаю. Первые три рюмки через силу идут. Сейчас работаю над четвертой. Вот в таком направлении и двигаюсь. Со временем, глядишь, совсем противно будет.

Заулыбались все, даже молчаливый вечно серьезный Мастеровой Афанасий.

— Слушайте, путешественники, можно мы у вашего костра переночуем. Глупо как-то место искать и свой костер разводить. — Спросил у нас с Матвеичем Игорь. — Афанасий утку сейчас сделает — пальчики оближите. Еще у нас водка есть. Но у вас с этим, кажется, строго? — Франт с каменным лицом посмотрел на Матвеича.

Матвеич иронию понял:

— Я не против, Игорь, водку можешь выставить, у нас сегодня уже коньячок был, так что, водка не помешает. А вот чтоб у нашего костра ночевать, на то Пал Иваныч разрешения дает.

Я, конечно же, не возражал. Неспроста здесь появились эти парни. И уж если вышли к нашему костру, значит, так задумано было.

Мастеровой Афанасий утку сделал роскошно. Даже Матвеич, со всем своим сарказмом признал шедевр и искренне пожал Афанасию руку. Когда начали укладываться спать, Игорь взял ружье и сказал, что ему чуток подумать нужно, и он посидит в сторонке от костра, чтобы наш храп не слышать. «Не знаю, как вы, Павел Иванович, и вы, Степан Матвеич, но Афоня храпит знатно». Матвеич хотел было и тут поспорить за первенство, но всем уже было лень, и вскоре я уснул.

Ночью, уже под утро, я просыпался несколько раз. Все же спать в лесу на лежанке из елового лапника я не привык. Храп у Матвеича действительно был мощным, казалось, что храпу тесно на полянке у костра, и он сползал к озеру, чтобы в полную силу развернуться на просторе, но, не рассчитав сил, путался в прибрежных камышах и затихал. Как храпит Афанасий, я не слышал, потому что, когда я проснулся, его у костра не было. Громко сопел Игорь, но на фоне могучего храпа кузнеца, сопение Игоря было верхом деликатности. Я привстал, оглянулся, и из темноты к маленькому пятачку света от костра подошел Мастеровой. Он успокоительно махнул мне рукой и опять отошел куда-то в темноту. Я понял, что он сторожит нас. Вначале сторожил Игорь, сказав нам, что пошел подумать, теперь вот черед Афанасия. Что ж, хорошо, а то мы с Матвеичем этим не озаботились, хотя газеты часто пугали историями о разбойниках и душегубов в окрестных лесах.

Не смотря на беспокойный сон, утром проснулся я позже всех. Шумного Матвеича было слышно с берега озера, он матерился по поводу мути, поднявшейся с илистого дна, так что рожу не умыть. Монументально спокойный Мастеровой Афанасий пристраивал котелок над костром для чая, Игорь нарезал хлеб и сало. На чистой тряпице уже лежали по пучку зеленого лука и петрушки, несколько помидоров и огурцов. Простой походный завтрак.

Чай оказался брусничный, приятного красноватого цвета и невероятного вкуса. Никогда не думал, что буду млеть от удовольствия, получив на завтрак кружку брусничного чая, бутерброд с толстым куском сала и на десерт помидор с луком. Видела бы меня сейчас моя экономка.

После завтрака парни поблагодарили нас с Матвеичем за гостеприимство, попрощались и пошли дальше охотиться. Матвеич, неожиданно, крикнул уходящим парням:

— Вы, это, ежели что, заходите в гости. Знаете где меня найти?

— Знаем, Степан Матвеич. Зайдем как-нибудь. И вы привет брату вашему от нас передавайте. — Оглянулся и ответил Франт, Афанасий просто махнул рукой, и парни ушли.

— Хорошие парни. Не простые они, но, видать, хорошие. — Матвеич начал собирать вещи. — Они ведь не просто так к нам вышли. Они охраняли нас.

— Я это, Степан Матвеич, сам ночью понял, когда увидел, что они спали по очереди.

— Так я и говорю, не простые парни. — Матвеич внимательно посмотрел на меня. — И вы, Павел Иванович, видать, не простой человек, раз охраняют вас. И брательник мой, значит, тоже не прост. Что-то я такое и предполагал. Ну, да мое дело маленькое. Взялся проводить, значит, проведу. Готов, Павел Иванович? Тогда пошли.