Вы приняты

Евгений Игоревич Большаков, 2022

Вы когда-нибудь искали работу? Скорее всего, да. Унизительные собеседования, жалкие гроши на испытательный срок… Лёхе нужно не это. Грамотного руководителя в нём видно сразу, он в этом уверен. И естественно, ему предлагается очень достойная должность в очень хорошей организации…

Разум человека — есть удивительное явление. Это единственное средство взаимодействия с реальностью и управления действиями. Таким образом, разум является единственным средством выживания человека. Аббат Эспер, 1472 год.

***

— Семенов! Пройдите.

Громкоговоритель щелкнул и замолчал. Невысокий человек в тяжелых ботинках и потрепанной куртке поднимается из очереди. Комкая в руках мокрую вязаную шапку, он идет к двери с табличкой. Дверь пропускает его, словно проглатывает. В приемной опять тихо.

Невысокого человека зовут Алексей. Он пришел сюда устраиваться на работу.

Его школьные годы прошли в отчаянных попытках не попасться с невыполненными заданиями вперемешку с прогулами. Экзамены на тройки вытянул кое-как. Выпускной был отмечен с размахом, в маленьком городке потом долго вспоминали похождения выпускников того года. Впрочем, позже забылись и они. Алексей, или просто Лёха, как звали его все вокруг, начал идти по жизни лихо.

Все дороги, как сказал седой старенький директор школы на последней линейке, были открыты. Леха пошел по самой прямой. Пока его бывшие одноклассники начинали карьеру, цепляясь за каждую возможность заработать, он взял и ушел в армию, освободив комнату для личной жизни сестры. Его отправили служить в глухую часть, в которой было украдено все, что можно было украсть и пропито все, что можно было пропить. Вообще-то Лёха с малолетства хотел стать военным. Ему нравилась форма. В школьных мечтах Лёха видел себя в дыму и огне, проходил полосу препятствий, тренировался на стрельбище, в общем, готовился выполнять боевую задачу на оценку не менее, чем «отлично». Почему-то перед глазами вертелась картинка, на которой он стоит израненный и грязный после успешного завершения операции, а седой генерал прикрепляет ему на форму орден. Но боевых задач у его части не было, солдаты были никому не нужны, и все занятия сводились к мытью казармы и наведению порядка на территории части. Единственное, что волновало командование — это чтобы никто не сбежал, и сильно не пьянствовали. Орденов, естественно, тут не выдавали. Примерно через полгода, когда первый шок от попадания в армию прошел, Лёха понял, что реальность очень далека от тех картин, которые он рисовал себе в своем воображении. Весь его боевой запал жизнь погасила грязной водой из ведра и прихлопнула мокрой половой тряпкой.

Подруги у Лёхи не было. До армии была. Одна обещала ждать, лила слезы у него на плече, а на проводах так здорово отдалась по очереди сразу двоим Лёхиным друзьям, что первое же письмо от нее Лёха спустил в унитаз. Хотел приехать поговорить, но потом остыл, и только вздрагивал, когда кто-то произносил ее имя. Потом и это прошло. Больше писем ни от кого не было. Сам он никому никогда не писал.

Вернувшись через два года, он с неприятным удивлением увидел, что вчерашние продавцы продвинулись по карьерной лестнице, а кое-кто уже гоняет на свеженьком автомобиле, пусть даже приобретенном в кредит. Кто-то параллельно с работой учился в институте. Некоторые бывшие одноклассники обзавелись семьями, и по выходным чинно вышагивали в парке, толкая перед собой коляску с малышом. С ними не получалось пообщаться по-старому, по-свойски, пропали ребята. Утонули в пеленках, как говорил Лёха. Шатаясь по знакомым в роскошном дембельском мундире, принося в гости струю перегара и грубоватый армейский юморок, Лёха выдавал очередное едкое рассуждение на тему низкооплачиваемой работы, на которую он никогда бы не пошел. Короче говоря, Лёха всем надоел достаточно быстро. Армейские шутки всем приелись. Школа жизни, учившая его в течение двух лет быть подтянутым и опрятным, научила немного не тому. Да, Лёха мог отлично начистить сапоги и легко выполнить норматив по бегу, мог запросто отмыть до блеска всю квартиру, но здесь это было не нужно. Нужно было иметь чуточку другой склад ума, а именно эту чуточку Лёхе никак не удавалось поймать.

Лёхина сестра в прошлом году вышла замуж. Они с мужем откровенно тяготились его обществом. Нет, молодой муж оказался нормальным парнем, и поговорить есть о чем, и на вид не из этих, модных — так называл их Лёха за покрой штанов и общую манерность. Однако, третьих посиделок подряд он уже не вытерпел, отставил рюмку и пошел что-то там рисовать. Лёха как-то заинтересовался его работой, поглазел на непонятное переплетение линий и уточнил, что это будет по итогу. Потом долго рассуждал, как можно для одного домика делать столько чертежей. Нет бы один, но подробный. Ну, да и ладно, кто их там разберет, инженеров этих. Не от мира сего они.

Тем временем язвительно высмеянные кредиты у бывших друзей выплачивались исправно, зарплаты росли, и ядовитые Лёхины высказывания утратили актуальность. Принимать его перестали совсем, просто считали кем-то вроде местного юродивого, который все знает, но сделать ничего не может. Взамен круг его собеседников пополнился еще одной категорией людей — неопределенного возраста, неопределенных занятий, вечно ищущих денег и компанию. Все они смотрели серьёзно, говорили однообразные тосты, дергали струны гитары, подаренной Лёхе родителями на окончание восьмого класса, и вспоминали девяностые. Каждый, естественно, «отвечал за базар», имел «людей», чтобы в случае чего «подтянуть», и так далее. Девяностые у каждого можно было описать примерно одними и теми же словами, сложенными в одном и том же порядке. Сначала Лёха верил их рассказам о знакомствах в самых высших кругах и принимал все за чистую монету. Пару раз даже для кого-то пытался составить бизнес-план, окрыленный заверениями, что им везде дадут зеленый свет. Но проекты не заканчивались ничем, кроме фраз, что надо еще чуточку подождать и кое-что решить. Потом эти серьёзные люди пропадали, иногда вместе с его, Лёхиными вещами. История со всеми серьёзными людьми закончилась, когда Лёха в пьяной обиде настучал самому серьёзному человеку в городе по физиономии и спустил того с лестницы. Неделю он нервно ждал последствий, потом увидел того человека в забегаловке, выдающей деньги до зарплаты у метро, и что-то понял. Встречи прекратились, гитару оставили в покое.

Постепенно Лёха начал осознавать, что он каждый день приходит домой, где кроме старой кровати, обшарпанного телика, и парочки банок дешевого пива, его, в общем-то, никто и не ждет.

Что ни говори, Лёхе уже тоже очень хотелось остепениться. Получалось с трудом — у него была масса новых знакомых, обижать которых было нельзя. Так пролетали недели. Ночной магазин на первом этаже Лёхиного дома держался на плаву только благодаря его, Лёхиным, ежедневным закупкам спиртного. Деньги, отложенные до армии на машину, таяли. На остаток едва ли кто теперь мог бы продать Лёхе даже нормальный велосипед.

И вот как-то утром на Лёху из зеркала глянула небритая распухшая физиономия алкоголика со стажем. Глаза болезненно блестели, щеки были мертвенно-бледны, на коже явственно просматривался отпечаток подушки. Это его неприятно поразило. Наскоро умывшись грязным куском мыла, Лёха принялся готовить завтрак.

На газовой плите зажегся синий венчик, чугунная сковорода глухо звякнула о решетку. В холодильнике нашелся кусочек сливочного масла. Наколов его на кончик ножа, Лёха перенес масло на сковородку, умудрившись не уронить. Масло недовольно заскворчало, растекаясь по выскобленной поверхности сковородки неопрятным желтым пятном. Лёха задумался. В деревянной хлебнице, в пакете, он нашел горбушку ржаного хлеба. Корочки аккуратно, насколько позволяли дрожащие руки, были срезаны ножом. Остальное Лёха распустил на ломтики, которые уложил на сковороду. Ломтики зашипели, впитывая раскаленное масло. В холодильнике же нашлась и единственная сосиска в целлофановой обертке. Лёха удовлетворенно хмыкнул и порезал сосиску на равные кружочки, постоянно прикладываясь к бутылке минеральной воды. Кружочки сосиски присоединились к ломтикам ржаного хлеба, теперь все вместе шипело на сковородке, приобретая коричневую корочку. Лёха почесал ягодицу и достал с полки три яйца. К этому моменту ломтики хлеба уже начали подгорать, наполняя кухню дымом. Два яйца получилось разбить в сковороду нормально, на третьем что-то пошло не так, и пришлось кончиком ножа выковыривать из сковородки осколки скорлупы. Щедро засыпав получившийся омлет солью и перцем, Лёха закрыл сковороду крышкой и убавил огонь до минимального. Бутылку из-под минеральной воды он привычно поставил на подоконник, где уже стояли несколько таких же бутылок. Из-под крышки на всю квартиру разносился запах подгоревшего хлеба, жареных сосисок и яичницы. Лёха снял сковороду и кусками переложил получившееся блюдо на тарелку. В чашке оставался вчерашний чай. Лёха плеснул туда кипятка и уселся за стол.

Телевизор в кухне сломался уже очень давно. Сестра все просила починить, Лёха презрительно отнекивался, мол, сейчас уже никто не чинит такие вещи, люди нормальную плазму покупают и горя не знают. Сестра вздыхала и включала радио.

Лёха доедал завтрак в полной тишине. Посуду он сложил в раковину, мыть времени уже не было. Быстренько натянув куртку, он вышел из квартиры и спустился по лестнице на улицу.

Дворник ритмично шаркал метлой по асфальту, сгоняя опавшие листья в большую разноцветную кучу. Полдень, все уже разъехались кто куда по своим делам. Скоро повылезают эти расфуфыренные девочки из соседнего бизнес — центра. Побегут травить свои нежные желудки обедами на позавчерашнем бульоне и маргарине с химическим привкусом. А вечером за каждой из них заедет ее парень или муж на кредитной машине, они поедут домой, чтобы утром снова прибежать в душный офис, отрабатывая жалкие гроши. Плевать на них. На всех и каждого. Лёха остро ощутил, что никому во дворе нет до него никакого дела. Он сплюнул на асфальт и направился к метро — там у него были дела.

Путь к метро проходил через сквер. Скрытый кустами от посторонних глаз, сквер являлся излюбленным местом сбора всех тех, у кого было много свободного времени и желания пообщаться. Лёха еще издалека услышал разговор на повышенных тонах и узнал голоса. В перепалке участвовали его старые знакомые — постоянная обитательница пивной, располагавшейся на первом этаже его дома — дама с вечными следами мордобоя на лице, интеллигентный преподаватель колледжа, любитель с утра пропустить пару стаканов портвейна, и местный бродяга.

— Да ты посмотри на эту рожу, кто еще мог забрать пакет! — дама нападала на бродягу, который вяло отнекивался и кутался в драный пуховик. — Продал уже, скотина, успел. Оставила на минуту, а он тут как тут!

— Господа, зачем этот крик? Сейчас разберемся, — мужчина в брюках, стоптанных ботинках и отвратительно грязном джемпере удерживал женщину за руки, не пуская к бродяге.

— Да я его сейчас вообще грохну, ты знаешь, кто я? — пьяница перешла на крик и вцепилась в седую бороду преподавателя колледжа. Тот крякнул и оттолкнул собутыльницу от себя. Женщина по инерции сделала несколько шагов и завалилась за скамейку. Бродяга продолжил сидеть, не обращая внимания на происходящее вокруг.

Лёха брезгливо посмотрел на компанию и шлепнул интеллигента по лысине.

— Чего не поделили, аристократы?

Из-за скамейки послышался пьяный голос:

— Вот, Лёшенька, посмотри, убили меня, ни за что ни про что. Убииииили! — ее голос сорвался на крик. — Сумку забрали. Насилуют!! — внезапно выдала дама и добавила. — Полиция!!!

Лёха поморщился, вонища от компании стояла что надо.

— Заткнитесь все. Сейчас действительно приедут, всех заберут. Что там за сумка была? — он взял ситуацию в свои руки.

— Да не было там ничего, батон один. Вон валяется ее кошелка, пусть забирает и валит отсюда, пока цела — подал голос бродяга.

— И тысяча долларов, — добавили из-за скамейки. — Я, может, доллары поменяла.

— Какие тебе доллары, шалашовка, ты хоть знаешь, как они выглядят? — заржал бродяга.

— Я на квартиру копила, — пьяным голосом заявили из-за скамейки.

Интелигент расстроенно сел рядом с бродягой.

— И так каждый день. Не одно, так другое, — он обратил внимание, что Лёха, стоя поодаль, наблюдал за этой сценой со странным выражением лица. — Уважаемый. Вы видите, что происходит. Для погашения конфликта, а также в связи с тем, что среди нас имеются дамы, не будете ли вы столь любезны добавить нам шестьдесят четыре рубля, коих не хватает, чтобы организовать миротворческий банкет?

Лёха презрительно сплюнул, сунул колдырям сто рублей и направился к метро. Позади уже решали, как потратить неожиданно свалившееся на голову богатство. Сзади послышались торопливые шаги. Леха обернулся и увидел интеллигентного преподавателя.

— Безмерно благодарен за оказанную финансовую помощь. Вы, можно сказать, спасли нас от бессмысленной драки, — начал он, отводя глаза в сторону. — Если у вас будет еще минута…

— Чего надо? — сквозь зубы процедил Лёха.

— Вы же из углового дома? Так вот, вы не знаете, что случилось с Альбертом Ивановичем? На четвертом этаже живет в вашем доме, он пианист. Последнее время его не видно, уже дня три не посещает нас…

Лёха взял тощего преподавателя за воротник. С треском отлетела пуговица рубашки. Интеллигент испуганно вцепился в лёхин локоть.

— Мне делать больше нечего, как за вашей компанией присматривать, — злобно процедил Лёха в лицо почти висящему в воздухе мужчине и оттолкнул его к кустам.

Интеллигент попятился и схватился за ворот рубашки, одергивая грязный свитер.

— Может случилось с ним что… человек все-таки… — пробормотал он, опуская глаза в поисках отлетевшей пуговицы.

— Да был бы человек, — отмахнулся Лёха, сворачивая на асфальтовую дорожку, ведущую к метро. Альберта Ивановича он знал. В свое время он пытался научить маленького Лёшу играть на фортепиано, но с гораздо большим удовольствием Лёха учился играть в карты.

Было достаточно поздно, чтобы в подземку успели спуститься все, кто спешил на работу, и достаточно рано, чтобы народ уже начал разъезжаться по делам после утренних планерок. Около метро копошились лишь вечные бабки, продающие зелень и носки с импровизированных прилавков, составленных из картонных коробок. В квадратной пасти метрополитена исчезали редкие прохожие.

Лёха порылся по карманам и среди табачных крошек и обрывков сигаретных пачек нашел смятый полтинник. Он подошел к ларьку, протянул полтинник в окошечко, получив пачку дешевых сигарет и горсть мелочи на сдачу. В который раз он обещал себе больше не менять красивые зеленые купюры с изображением Ярославля, но вечером все повторится, как обычно — скрепя сердце откроется заветная коробочка, и на свет появится «Уж Сегодня Точно Последняя» купюра из заветной пачки, так гревшей душу все два армейские года. Он тогда представлял себе, как поедет на авторынок, будет ходить, смотреть машины, бдительно наблюдая за карманниками, так и липнущими к денежным мешкам вроде него. День обязательно будет солнечным и теплым. Лёха будет сам осматривать приглянувшийся аппарат, ни капли не доверяя словам продавца, досконально изучит все бумаги и поставит машину на учет. Потом сядет за руль, замрет на минутку, ощущая всю свободу, которую дарит машина, вдохнет запах бензина и масла, обивки и выхлопных газов Его Машины. А потом просто будет кататься. До самого утра. И поставит машину перед домом, заботливо закрыв замки и протерев приборную панель. Ему почему-то казалось, что истинные автолюбители всегда протирают приборную панель. Это как ритуал, как своеобразное «Спасибо» механизму за бесперебойную работу. Но сегодня утром он обнаружил кое-что, заставившее его немного занервничать. В заветной коробке осталось слишком мало купюр.

Лёха сделал круг около магазинчиков. У него был план, и он собирался привести его в действие. Надеяться на безвозмездную помощь послеармейских товарищей не приходилось. В абсолютном большинстве это были или такие же аристократы, каких он встретил в скверике, или просто любители промочить горло на халяву, за душой у которых были только проблемы. И эти проблемы заливал алкоголем Лёха. Если бы Лёха исчез, моментально бы нашелся другой, с которым было бы так же весело, и который наливал бы, не скупясь, пока хватает наличности, и пока не жалуются соседи. Впрочем, соседи брезгливо отмалчивались, или же проходили мимо, отводя взгляд, как только слышали залихватские выкрики насчет тягот военной службы и удары тяжелых ботинок по грязному бетону лестницы. Празднование слегка, да, Лёха и вправду считал, что слегка, затянулось.

Около бетонной коробки метрополитена стояла женщина в красном жилете. Она раздавала бесплатные газеты, что-то типа «Работа от А до Я», или «Вакансии». Людской поток обходил ее стороной. Уродливый яркий пуховик и утепленные брюки скрадывали очертания фигуры. Лёха подошел поближе и увидел, что женщина еще достаточно молода. В протянутой руке были зажаты газеты, и она с надеждой протягивала их выходящим из метро людям. Ее не замечал никто. Лёха вспомнил, что утренняя проверка коробочки доставила несколько неприятных минут, и направился к этой женщине. Ему в руки немедленно сунули два выпуска газеты, напечатанной на дрянной серой бумаге. На главной странице были яркие надписи, гарантирующие золотые горы тому, кто имеет желание хоть чуточку поработать. Он великодушно взял газеты, получив в награду благодарный взгляд. Наверняка остаток газет вечером сегодня отправится в помойку, или же какой-нибудь рачительный автовладелец заберет остаток пачки, чтобы кинуть бумагу под коврики в салоне. А распространительница получит свою плату за двенадцатичасовое унижение и отправится домой, где ее ждет такой же товарищ, как вот эти вот в сквере.

Лёха машинально совершил еще круг и направился домой. Сквер он обошел стороной. Сегодня он твердо решил решить вопрос с работой. В конце концов, дело не в бумажках, как он называл дипломы об окончании высшего учебного заведения. Дело в голове, а в своей голове он был уверен на все сто.

Женщина в пуховике внезапно сунула стопку газет в ближайшую урну, развернулась и направилась в глубь дворов. Завернув за угол, она стащила пуховик и отправила его в мусорный бак. Брюки отправились следом. Затем настало время уродливых дутых сапог. Через секунду около мусорки стояла симпатичная девушка в строгом полупальто и аккуратных очках. Не оборачиваясь, она двинулась мимо старых полуразвалившихся гаражей, заросших высокой травой, прямо в узкий проезд между кирпичными коробками.

— Девушка! Девушкаааа!!! — к мусорке подошел не очень трезвый человек в грязной засаленной одежде, повертел в руках пуховик и брюки, заприметил удалявшуюся девушку, и почти побежал за ней. — Я вещички заберу, вы вроде как выбросили…

Он завернул в проезд между гаражами и застыл в недоумении, держа яркие вещи в руках. В тупиковом проезде не было никого. Постояв так с минуту, человек пожал плечами и бегом направился к рынку. Неплохие шмотки можно было выгодно продать.

Леха с чувством выполненного долга с газетой в руке подошел к дому. Дело было за малым, выбрать вариант посолиднее, и можно вливаться в гражданскую жизнь. Перед дверью в подъезд он немного задержался, чуть подумал и зашел в соседний подъезд. Домофон не работал уже несколько лет, поэтому пришлось наудачу подниматься на четвертый этаж. На площадку четвертого этажа выходили две двери, одна коричневая металлическая, вторая простая, обитая черным дермантином. Лёха нажал кнопку звонка, который был приделан рядом с дермантиновой дверью. В квартире приглушенно затрещал электрический зуммер.

Дверь никто не открыл. Лёха зажал кнопку еще раз. Металлическая дверь напротив вздрогнула, лязгнул запор, и на площадку выглянула миловидная хозяйка. Лёха подавил рефлекторное желание убежать и обернулся.

— Лёша, ты, что ли? Лёшенька, как ты вырос! — женщина всплеснула руками. Лёха смутился, он вспомнил как эта милая женщина при встрече постоянно угощала его маленького то конфетами, то печеньем. Это была соседка, то ли сестра жены, то ли двоюродная сестра самого Альберта Ивановича.

— Здрасьте, тетя Лена, — пробурчал Лёха.

— А чего не заходишь, весь двор гудит, что ты из армии вернулся. Чайку попьем, у меня конфеты твои любимые. Зашел бы как-нибудь, моему болвану старшему про армию рассказал бы заодно. А то он бегать собрался. Все мужики как мужики, а этот ма-ла-холь-ный! — последнее слово она прокричала в глубину квартиры.

— Ну маааам, — пробасили оттуда в ответ.

— И не мамкай мне, вон борода уже как у деда старого. Вот сдам тебя военкому, будешь знать, — раскочегарилась тетка.

Из коридора вышел высокий парень с аккуратной бородкой.

— Я в магазин, надо что купить?

— Квартиру себе купи и живи отдельно! — запальчиво заявила хозяйка, потом вспомнила про Лёху. — А ты к Алику? Его не видать давно, наверное, на дачу уехал. Ладно, я пошла, мне еще это чучело кормить идти, сам не пошевелится.

Дверь закрылась, и Лёха остался на площадке один. Он еще раз нажал на кнопку звонка, и уже собирался уходить, как вдруг заметил, что щель с одной стороны двери была чуточку шире. Лёха толкнул дверь, и она беззвучно раскрылась. Из квартиры пахнуло потревоженной пылью и затхлостью. Где-то в дальней комнате чуть слышно играло радио.

— Альберт Иванович! — слова прозвучали как-то плоско и утонули в тишине квартиры.

Лёха шагнул в коридор и отпустил дверь. Щелкнул замок и дверь захлопнулась. Лёха застыл, потом попробовал открыть дверь, но ручка не проворачивалась совсем. Лёха поежился. Он внезапно почувствовал, как холодно в этой квартире. Где-то здесь поблизости должен был быть телефон. Надо позвонить соседке, у нее точно должен был быть ключ. Объяснить свое появление в квартире будет трудновато, правда, но не чужие люди, разберемся.

Коридор был обставлен в полном соответствии с детскими Лёхиными воспоминаниями из тех времен, когда он приходил сюда к Альберту Ивановичу учиться играть на фортепиано. Облезлые обои, классическая занавеска из пластиковых трубочек, вешалка с кучей разношерстных курток, пальто и каких-то шарфов, подставка для обуви. Возле подставки для обуви лежала перевернутая коробка с нарисованными на ней старомоднейшими туфлями. Видимо, их достали в спешке и коробку убирать не стали. Альберт Иванович, должно быть, куда-то сильно торопился.

Лёха сделал шаг вперед, чувствуя, как качаются под его ногами древние паркетные доски. Альберт Иванович жил один, его супруга скончалась еще когда Лёха учился в школе. Видимо, чтобы отвлечься, Альберт Иванович в ту пору давал много уроков, да и похороны съели все его небольшие сбережения. Лёха вспомнил завешенные тканью зеркала, черно-белый портрет молодой красивой женщины с траурной лентой в углу и этот запах… ладан, что ли. Альберт Иванович иногда прерывал урок и уходил в соседнюю комнату, из которой потом доносились глухие рыдания. Потом он возвращался и обучение продолжалось. Это был первый раз, когда Лёха столкнулся с этой неприятной гранью человеческого бытия, и, наверное, тягостное ощущение горя в этой квартире было одной из основных причин, почему занятия Лёша посещать перестал.

Рядом с телефоном лежала знакомая Лёхе газета с объявлениями. Скорее всего, Альберт Иванович прихватил пару экземпляров около метро, может подработку искал, может еще что, кто его знает. На развороте было явственно видно жирно обведенное шариковой ручкой объявление в желтой рамочке — несколько слов и номер телефона. Лёха усмехнулся. Тут и никакой Шерлок Холмс не нужен, все и так понятно, старик точно поиздержался и решил устроиться на работу.

Внезапно справа раздался резкий свист, Лёха подскочил и ударился головой о плафон, свисающий на витом проводе с потолка. Плафон качнулся, и чтобы он не разбился о стенку, Лёха придержал его рукой. Второй рукой он потирал ушибленный лоб. Свист не утихал. Лёха прошел на кухню, там на плите кипел чайник со свистком. Машинально выключив газ, Лёха поставил чайник на пробковую подставочку, и только потом задумался, кто же мог поставить чайник на огонь. Но подумать ему не дали.

Радио где-то в дальнем углу заиграло грустную фортепианную мелодию, и Лёха примерз к полу. Он узнал те ноты, которые вдалбливал ему в голову Альберт Иванович во время занятий. Та-ти-ти-та-ти-ти, эти звуки когда-то давно он старательно извлекал из потрепанного фортепиано, стоящего в углу.

Лёха с облегчением выдохнул, рванулся вперед и снова застыл на пороге комнаты.

За клавишами на стульчике сидела женщина и играла ту самую знакомую мелодию. Белые пальцы перелетали с клавиши на клавишу. Белое платье было испачкано землей, траурная лента виднелась из-под распущенных волос.

Женщина прекратила играть и повернулась к Лёхе. Бледное лицо покойной супруги Альберта Ивановича, наскоро измазанное гримом, превратившим его в ужасную посмертную маску с запавшими глазами, не выражало ничего. Рот был зашит суровыми нитками. Через неплотно сжатые губы с тихим свистом выходил воздух. Лёха дернулся назад и, собрав ногами в гармошку коврик, рванулся прочь от мертвеца. Дверь в конце коридора была все так же закрыта.

Конец ознакомительного фрагмента.