Наш человек в Киеве

Евгений Зубарев, 2019

Работа российского журналиста на Украине трудней и опасней, чем в зоне боевых действий. Заранее не знаешь, когда покалечат националисты или власти решат «посадить». Предшественнику героя этой книги «повезло». Его лишь жестко депортировали из страны: «челюсть гуманитарно сломали при задержании, по почкам прошлись демократично. И еще два ребра у него вроде бы треснули, но это не точно…». Сможет ли «наш человек в Киеве» выполнить свой профессиональный долг журналиста и благополучно вернуться в Россию? Впервые, честный и правдивый рассказ тех, кто прошел через все это.

© Зубарев Е., 2019

© Петрашевич И., 2019

© ООО «Издательство Родина», 2019

Глава первая

Почему я? Почему в феврале? Почему вообще туда нужно лететь из Петербурга? Почему не нанять местных? Там что, все умерли?

— Да, там все умерли. Ты фильмы про зомби видел? Вот там все точно такие сейчас ходят, именно что как зомби. Одно отличие — зомби обычно молча мозг тебе выедают, а эти в процессе еще кричат про то, что Америка с ними, и что Евросоюз их одобряет…

Директор смотрел на меня с плохо скрываемым раздражением и поминутно бросал нервный взгляд на часы.

— Палыч, двойной гонорар плюс командировочные. Соглашайся. И не говори мне, что ты боишься.

— Вообще-то, я не боюсь, — соврал я. — Просто хочу точно знать, ради чего рискую…

На самом деле, я даже не набивал себе цену — я лишь хотел услышать от первоисточника, что конкретно меня ждет. Вариантов предполагалось несколько, но все были какие-то безрадостные.

— Если меня примут, что будет: тюрьма или просто высылка?

— Тюрьма только для аборигенов, у кого гражданство местное. Пока, во всяком случае. Птицина^[1] вот всего лишь выслали в Россию неделю назад, правда, довольно жестко, — осторожно подбирая слова, сообщил директор. — Но ничего уголовного не предъявляли.

— Избили, изувечили, издевались — , или обошлось? — так же осторожно подбирая слова, спросил я.

— С Птициным? Ну, челюсть гуманитарно сломали при задержании, по почкам прошлись демократично. И еще два ребра у него вроде бы треснули, но это не точно…

Мы оба помолчали, думая каждый о своем.

— Но мы оплачиваем лечение и протезирование, — вдруг торопливо добавил директор.

Я рефлекторно потрогал свою челюсть. Терять ей, конечно, после трех переломов за последние четыре года было уже нечего, но ведь каждый раз больно же. И, кстати, там у меня минус два зуба спереди, которые я все никак не вставлю вот уже полгода.

Директор снова посмотрел на часы, потом коротко вздохнул:

— Еще премии обещаю — по итогам каждого месяца, сколько продержишься там. Пятьдесят процентов плюсом к обычным расценкам.

— Ладно, я готов. Чего не сделаешь ради торжества тоталитаризма. Когда вылетать?

— Сегодня. У тебя самолет через четыре часа, вообще-то. Билеты заказаны, получи их в отделе кадров, у Танечки.

Вот так у нас дела делаются, ага. К чему был весь этот душещипательный разговор, если директор все решил за меня, причем за пару часов до того, как я вошел к нему в кабинет?

Дома я не сильно задержался — дежурный чемоданчик всегда под кроватью. Запасные аккумуляторы, камера, штатив, носки, документы, наличные.

Смартфон я вычистил, пока ехал на такси в аэропорт. Чистка требовала внимания и сосредоточенности — сейчас столько дурацких приложений, что норовят записать всю твою жизнь поминутно. А зачем тайной политической полиции нашего бывшего братского народа знать, к примеру, где и с кем я провел вчерашний вечер?

Заказ гостиницы тоже оказался несложным делом — это все я сделал в аэропорту, выбрав отель поближе к центру Киева, поскольку именно там происходят все интересующие нас события.

Надо сказать, цены на номера меня удивили: — я был уверен, что так безбожно обдирают туристов только в Москве да Петербурге — , но нет, глядите, соседи из списка независимых от всего на свете республик уже подтягиваются.

В накопителе аэропорта у меня было время подумать, что я буду говорить по прилете у пограничникам в Жулянах. Почитав, что пишут в Сети, я понял, как мне повезло — Танечка заказала рейс именно в маленький и старый киевский аэропорт в Жулянах. Он расположен в черте города и славится спокойным отношением пограничников к приезжим. А вот большой и сравнительно новый аэропорт «Борисполь», напротив, был известен дикими выходками персонала по отношению к русским. Если, конечно, верить комментариям безвинно пострадавших, которые они потом публиковали в Сети жертвы произвола.

Один из таких комментариев жертвы украинской демократии я даже сохранил себе в телефон, рассчитывая использовать в публикации.

«Меня зовут Михаил, я из Краснодара. Я ездил в Киев осенью, получилось неудачно и даже оскорбительно. Итак, рассказываю, как было дело.

Прилетел я в «„Борисполь“». Украинский пограничник взял мой российский паспорт, небрежно полистал его, а потом вдруг спросил:

— Чей Крым?

Я промолчал — читать лекцию про народное волеизъявление смысла не было. Тогда пограничник начал возить моим раскрытым паспортом по поролоновой подушке с чернилами, пока на месте фотографии и моего имени не образовалась сплошная синяя клякса. После этого он вернул мне паспорт со словами:

— Москалям нечего делать в приличной стране…

Вот так меня не пропустили через границу. И я еще почти сутки ждал обратный самолет в Россию.

А еще при проверке багажа украинские таможенники специально сломали мою скрипку, с которой я должен был выступать в Киевской консерватории. Они там, внутри скрипки, искали наркотики, при этом очень веселились, приговаривая:

— Ах, не смешите наши пейсы…

У меня вопрос ко всем пользователям на этом европейском форуме: скажите мне, пожалуйста, — на Украине, что, совсем уже умом тронулись? Или это лично мне просто так не повезло?».

…Наверное, Михаилу из Краснодара действительно не повезло. На Украине националистическая идеология государственной не объявлялась. О превосходстве украинцев над русскими, цыганами и евреями, если и говорится, то только в частных небольших СМИ — на госканалах телевидения и на официальных порталах в Сети пока стесняются.

Российские пограничники в Пулково и, тем более, белорусские в Минске мною не заинтересовались, хотя по поводу наших я тоже немного волновался — пара забытых и потому не оплаченных автомобильных штрафов всегда всплывает в самый неподходящий момент. Но обошлось.

Усевшись в кресло самолета, я оценил летевшую со мной в Киев публику. На три четверти это были мужики с обветренными мрачными физиономиями. Надо думать, украинцы — — гастарбайтеры: это было ясно по медным загорелым лицам и рукам, простой одежде, грубым прическам под горшок. Конечно, я легко мог бы изобразить кого-нибудь из них, но для этого, как минимум, был нужен украинский паспорт.

В голливудском блокбастере мой персонаж непринужденно отобрал бы паспорт у работяги и прошел границу без проблем. В моей суровой реальности мне нужно было думать о том, как пересечь границу с рязанской мордой и русским паспортом в руках.

Соседи вполголоса переговаривались между собой с интонациями старух 90-х годов, у подъезда рассказывавших друг другу истории про бесчинства банды в их районе.

— Его завернули, прикинь!

— Да ты шо?

— Паспорт еще порвали, а обрывки в унитаз спустили.

— Какой паспорт, русский?

— Нет, у него два было. Украинский порвали. Сказали, вали в свой Крым, ты теперь русский оккупант.

— А он?

— А он рад был, что хоть один паспорт оставили. Прикинь, в его положении — , и вообще без документов остаться!

— Мрак. Я бы этого погранца, да рожей об стойку…

— Ну и сел бы как террорист…

Мои соседи в салоне самолета оказались лицами с двойным гражданством — простыми, но предприимчивыми людьми, которые для удобства зарабатывания на хлеб насущный получили гражданство и России, и Украины. Но и предприимчивость иногда выходит боком. Никого не трогает то обстоятельство, что два паспорта у тебя — исключительно в целях заработка.

Поразительно, как легко развалилась интернациональная советская империя, как быстро и жестко мечтательных интернационалистов превратили в отвратительных шовинистов. И никто не сказал обманутым и униженным людям из полыхающих окраин хотя бы «простите». Горбачев вон до сих пор искренне удивляется, за что его ненавидят на одной шестой части суши.

Но моих попутчиков макро — исторические процессы, судя по всему, интересовали мало, по большей части, разговоры крутились вокруг рублей и квадратных метров. Хотя — не без налета политэкономии.

–… У москалей богато сейчас, — донеслось сзади. — Я весь этот сезон в Подмосковье плитку клал на двух объектах. Так эту плитку самолетами возили, прямо из Италии.

— Да, москалики в три горла жрут. Никак не подавятся…

Самолет пошел на посадку, а я так ничего и не придумал. Подумалось, что я совершенно точно не пройду пограничный контроль. Был бы я украинским пограничником — сам себя не пропустил бы. Жрущий в три горла москалик не должен топтать святую киевскую землю.

«Боинг» чуть покряхтел перед посадкой, попав в турбулентность, и я вдруг понял, что все эти геополитические хлопоты совсем убили во мне аэрофобию, которой я, конечно, страдал, как любой разумный организм. Но сейчас я боялся не вероятной авиакатастрофы, а конкретных мужиков в зеленых фуражках.

Самолет сел безупречно — штатно, и нас тут же выпустили по трапам прямо на летное поле. Я уж подумал, что простой сельский быт западной Украины пустил корни даже в столичном аэропорту, и до здания аэровокзала мы пойдем пешком по бетонке. Но нет, минут через десять, за которые я успел окоченеть на февральском ветерке, подъехал видавший виды автобус, а следом — еще два, таких же потертых.

Я сел в последний автобус, цепляясь за каждый возможный шанс. Например, утомленный большой группой людей пограничник — это тоже вполне себе возможность.

Серое одноэтажное здание аэровокзала, похоже, не отапливалось вовсе. Я встал в хвост очереди и получил возможность понаблюдать за пограничниками.

Каждый из них сидел в одной из десяти будок, выстроенных в линию. Восемь оказались заняты мужчинами, две — женщинами.

К женщинам я сразу решил не идти — черт разберет, что у них там в голове, когда они на гражданской работе, а уж когда в форме, это вообще инопланетяне.

Почти все пассажиры держали в руках синие украинские паспорта. Предупредительным красным семафором горел только мой российский паспорт и еще три аналогичных у мамы с двумя школьниками сразу впереди меня.

Из восьми пограничников — — мужиков в шеренге пропускных будок только один выглядел самым расслабленным — он совершал плавные, даже какие-то закругленные движения руками, будто танцевал, при этом жевал резинку и рассеянно, но по-доброму всем улыбался.

Настала моя очередь идти за красную черту, и я нерешительно поплелся к застекленной будке.

У таможенника было гладкое округлое лицо, выражающее самые добрые чувства. Он был почтительно-приветлив и благожелателен. Однако, когда я выложил перед ним на стойку свой паспорт, вся его расслабленность куда-то пропала — он даже резинку выплюнул в салфетку, с откровенной враждебностью взглянув на меня.

— Цель поездки?

— Туризм, — неожиданно для себя брякнул я.

Пограничник поднял вверх кустистые черные брови:

— Туризм? В Киев? В феврале? Придумайте что-нибудь пооригинальнее, гражданин…

Он повернулся налево, куда не поворачивался ни разу, пока я за ним наблюдал в очереди, и достал здоровенный деревянный штамп.

Я шумно вздохнул и показал ему на свой рот:

— Медицинский туризм. Зубы еду к вам делать. Зубы! У вас когда-нибудь болели зубы?! У меня уже год как не проходят.

Пограничник положил штамп на стол и с интересом взглянул на меня. Я подумал, что если вдруг придется открывать рот, легенда подтвердится дыркой в челюсти от отсутствующих зубов.

— А почему в Киев-то, шо не дома? — с подозрением поинтересовался он.

— У вас в пять раз дешевле. Наши стоматологи зажрались совсем. Пять тысяч долларов за зуб требуют.

— Пять тысяч?! Тогда за два своих зуба ты у нас сможешь квартиру купить.

— Да мне не до квартиры, поверьте. Зубы надо делать, понимаете?

Он с минуту смотрел на меня, потом вдруг положил страшный штамп обратно в левый угол и повернулся направо, за правильным штампом.

— Удачного лечения, — сказал он, возвращая паспорт. Хотя по лицу было видно, что в полной мере веры мне нет все равно.

Я благодарно улыбнулся ему во все свои оставшиеся зубы и почти побежал к выходу.

Таксист, молодой армянин на стареньком «Опеле», узнав, что я из России, завел осторожный разговор о том, как же это плохо, что испортились отношения между Россией и Украиной. Потом последовали дежурные слова о том, что простому народу весь этот февральский переворот был не нужен.

— А кому переворот был нужен?

— Наверное, всем этим мордам в телевизоре.

Через двадцать минут он высадил меня у «Гостевого дома на Бессарабке» на улице Кропивницкого, дом 14. Эта поездка обошлась мне всего в пять долларов, причем я даже не торговался. На прощание дал таксисту сверх пятерки баксов еще сто рублей, просто так, и он взял их с благодарностью, а не презрением, как взяли бы в нашей столице. «Брату передам, он в Москве халтурит».

Я вышел из машины, не с первого раза захлопнув дверь — каждый раз при расставании с таксистом дилемма: то ли ударить дверью посильнее, чтоб закрылась наверняка, то ли проделать это деликатнее, чтобы нервы водителя не пострадали.

Я взял чемодан и пошел к освещенной уличным фонарем табличке «Улица Кропивницкого, дом 14».

Под ноги мне вдруг бросилось невнятное, большое и очень лохматое существо. Когда я запнулся об него первый раз, то я понял, что оно еще и мягкое. Когда споткнулся об него еще два раза подряд, понял, что существо меня запомнило.

— Бандера! Бандера! Куда ты, скотиняка! Ах ты ж, дрянь подзаборная, — мимо меня по тротуару быстро пробежала озабоченная женщина.

Я не стал закладывать скотиняку, затаившуюся за моим чемоданом. Вид у дворняги угадывался виноватый, но когда я протянул руку, чтобы погладить — приободрить, она резко отпрянула в сторону и скрылась в кустах неподалеку. Под мордой у нее я успел заметить небольшую банку с еле угадываемыми надписями, на кудрях болтались патриотичные желто-синие ленты. А еще мне показалась, что в зубах она держала банкноту.

«Приличный отель», как утверждалось в Сети, оказался замаскирован под обычную хрущевку. На входе меня встретила мощная железная дверь. В полумраке угадывались какие-то вздорные опознавательные знаки, старательно намекающие на платное проживание.

Я позвонил в звонок. Открыла заспанная женщина. Она, ничего не спрашивая, провела меня по коридору, распахнула дверь моей комнаты и тут же ушла в неведомое. Я успел пробормотать «спасибо» и «до свидания».

Мой «отель» возле Бессарабской площади, который я заказал еще в Пулково за пятьсот гривен в сутки, оказался пошлым хостелом. И это за такие деньги! Впрочем, сразу я не стал ругаться, потому что ругаться было неохота, да и не с кем, честно говоря.

Бросив вещи в небольшой полуподвальной комнате с единственным окном, я собрался было поспать на кровати, занимавшей добрую половину комнаты, но тут, конечно, позвонил директор моего родного новостного агентства.

Разговор оказался коротким, но содержательным.

— Молодец, что прошел пограничников, нам с тобой здорово повезло. Первый материал нам нужен уже сегодня, он нужен позарез. Так что бросай шмотки и сразу иди снимать что угодно. Срочно. Нам нужен украинский читатель! И ты его нам приведешь…

Я бросил вещи в комнате, взял камеру и пошел снимать что угодно.

После Петербурга вечерние киевские улицы показались мне необычайно темными. Я некоторое время шел наугад, косясь на редких прохожих, прошел насквозь уже закрытый Бессарабский рынок и вышел на Крещатик. Широкий проспект оказался перекрытым для транспорта — там стояла большая разборная сцена, а перед сценой толпилось несколько десятков юношей и девушек в нетрезвом и веселом ожидании праздника.

— А кто тут у нас такой скучный?! А кто тут у нас не скачет?! Кто не двигается под музыку, тот — кто?! — заорал вдруг мегафон мне прямо в ухо.

В полумраке желтых фонарей, включенных даже здесь, на центральном проспекте Киева, вполнакала, я разглядел упитанного мужика в камуфляжной куртке и при этом в розовой шапочке, с микрофоном в руках. Он гавкал на всех в мегафон, укоряя за малоподвижность.

— Мы любим Украину? Да!?! Да! Не слышу!

— Да!!

— Кто с нами не двигается под музыку, тот есть кто? Тот приехал оттуда?

— Откуда?

— Тот приехал с Востока! Значит, кто с нами не двигается под музыку, тот нам кто? Кто? Да тут есть киевляне, украинцы есть?!

— Есть!

— Кто с нами не двигается под музыку, тот москаль! А москаль кто?

— Враг!

— Молодцы! Поехали дальше!

Публика — в основном, девушки-подростки — на все вопросы и реплики отвечали задорным смехом. Даже когда они кричали про «врагов» и «москалей», они хихикали. А когда со сцены врубили, наконец, музыку, толпа подростков и в самом деле начала скакать, скандируя: «Кто не скачет, тот москаль!».

Помнится, когда директор напутствовал меня в эту командировку, он много чего говорил, в том числе и про подобную идеологическую накачку, но мне, честно говоря, не очень в это верилось. Но вот, поди ж ты, в самом деле скачут, да ведь как задорно.

— Ты почему не скачешь?!

Вопрос был адресован все тем же затейником персонально мне. Я было отмахнулся, но он вовсе не шутил:

— Кто не скачет, тот москаль! Надо скакать!…

Девушки вокруг меня принялись скакать с удвоенной энергией, потом одна, в футболке^[2] с надписью «Патриотический дансинг», схватила меня за руку и попыталась втащить в толпу перед сценой.

— Нужно танцевать, скакать, нужно весело двигаться! Ну что же вы стоите, так нельзя, как вы не понимаете!

Я неуклюже потоптался на месте, и она разочарованно замерла рядом со мной.

— Почему вы не танцуете? Вы откуда к нам приехали?

— Из Минска, — честно признался я, не уточняя исходную точку своего путешествия.

— Ну вот, хороший город Минск, а вы его позорите. Надо танцевать! Вы просто не знаете, как у нас тут весело, и ни о чём не надо думать.

У меня вдруг что-то щелкнуло в голове, и я уточнил у нее, перекрикивая музыку:

— Нужно, чтобы было весело, и ни о чем не надо было думать?!

— Ну конечно, именно так! — согласилась она и принялась танцевать вокруг меня, ритмично двигая толстыми бедрами. Она была совсем не в моем вкусе — коренастая, скуластая, коротко остриженная. Я все так же неловко потоптался еще немного на месте, но ей быстро надоело меня уговаривать, и она переключилась на зрителей рядом.

— Что стоим? Все танцуем! Кто не скачет?

— Тот москаль!

— Слава Украине!

— Героям слава!

Я осторожно отошел в сторонку, к стене массивного сталинского здания. На табличке в свете разноцветных фонарей от сцены читалась надпись: «Київська міська державна адміністрація». Красный — синий — зеленый, красный — синий — зеленый. Не так я представлял себе дрожку, когда читал про все это лет двадцать назад.

Рядом со мной чиркнули спичкой, пахнуло табаком, потом вдруг стихла музыка, и я услышал ироничный вопрос:

— Чому не танцуем?

Спрашивал рослый мужик в камуфляже, и я решил, что он тоже из организаторов, но тот быстро объяснился слегка заплетающимся языком:.

— Скажи, дебилы?

Я на всякий случай промолчал, но он продолжил, упрямо мотая головой, как будто я с ним спорил.

— Да дебилы же!

— Ну, есть немного, — осторожно согласился я.

— Вот, а я о чем говорю! — обрадовался он. — Я в Польше четыре года как живу, нормально там всё у меня, квартира, машина, работа. Уехал отсюда, понимаешь. В Киев приезжаю, могилки там проведать родительские, друзья еще остались кое-какие. Но вот уже не хочется приезжать, понимаешь? — начал всерьез объяснять мне он свои резоны, но тут снова грянула музыка.

Он махнул рукой, с нехорошим прищуром вглядываясь в танцующих перед собой подростков. Когда снова случился перерыв, он быстро повернулся ко мне, будто проверяя, не убежал ли я:

— Пошли, брат, выпьем. Я — Иван, столяр, — протянул он мне широкую ладонь.

Я немного поразмыслил и согласился.

— Пошли, пошли, брат, — обрадовался он. — Ты же русский человек! А какой русский человек после такого безобразия не должен выпить?! Не должен — обязан!

Примечания

1

Вообще-то обычно — Птицын

2

В феврале?