Ты слышишь?

Евгений Башкарев

Знал ли двенадцатилетний Рома Фетль, какой кошмар последует по его следам, когда он покинет класс биологии? Какие тайны сокрыты за удивительными голосами, которые завлекают в мир чуждого и неизведанного? Что находится глубоко под школой, и куда ведут старые вентиляционные шахты секретного объекта?Добро пожаловать в страшную историю, где дети слышат то, что не слышат взрослые. Где мирный уклад жизни рушит то, что не поддается объяснению. И где вера подчиняет себе то, что не содержит обоснования.

Глава вторая

Рома Фетль и Антон Дикий

В холодное время года Новороссийск становился серым и безропотным. С гор спускался ветер, небо затягивали тучи, улицы поливал дождь. С высоты птичьего полета почти нигде не просматривались цвета, кроме оттенков цементной пыли. Но, вопреки безличию города, холмы, где располагалась школа №77, ежегодно имели один яркий, красочный период. Он наступал ранней осенью и заканчивался с приходом первых морозов. То время, когда лес в низовьях начинал желтеть и терять листву, а пустоши, ныне занятые виноградниками, превращались в огненные долины, знал каждый, кто бывал в школе или двигался по улице Осоавиахима в сторону кладбища Кабахаха.

Надо заметить, что осень была желтой только для низовий и виноградников. На склонах и вершинах холмов росли вечнозеленые леса. А в лесах, по бокам извилистой дороги, жили люди. Крохотные домики виднелись с верхних этажей школы. Многие из них были брошены, а те, что еще оставались заселенными, были ветхими и разбитыми. Город с ними не считался, и жилье на холмах ничего не стоило.

В семьдесят седьмой школе училось около десятка ребят из домов, расположенных высоко на холмах. Их родители были обычными рабочими. Они вставали рано утром, чтобы пешком спуститься вниз, к улице Осоавиахима, где находилась ближайшая остановка маршруток, и добраться до своего рабочего места. Каждый день они преодолевали путь в гору и с горы, по затратам сил равный пути через весь Верхнебаканский перевал. И так десятки лет подряд: дети ехали в школу, взрослые в город, а их дома старели и осыпались, словно сама земля толкала их к обрыву, освобождая подножие горы Колдун от мусора.

Детей с холмов в школе недолюбливали. Учителя относились к ним плохо из-за слабой успеваемости, одноклассники считали их странными из-за нежелания открываться коллективу. Они были замкнуты и молчаливы. Общались, в основном, друг с другом и избегали школьных мероприятий. Над ними регулярно издевались дети из более состоятельных семей. Они называли их инопланетянами и потешались над их внешним видом и умственными способностями. Иногда дело доходило до драки, и никто из учителей не пытался уравнять права тех и других. Дети с холмов были своего рода изгоями, переносящими это клеймо из поколения в поколение.

У Ромы Фетля, сына завуча школы, был друг Антон Дикий. Они учились вместе с первого класса, и, несмотря на то, что Дикий жил на холмах, лучше друга в своей жизни Рома не встречал. Антон был из малоимущей семьи. Мать его скончалась от диабета, когда ему исполнилось два года. С тех пор его воспитанием занимался отец, появляясь дома только пару раз в неделю из-за тяжелой работы в порту. Долгое время Дикий рос вдали от общества, вследствие чего приобрел много воображаемых друзей и пошел в школу только после одобрения психолога. Первые три года, как и ожидалось, он демонстрировал уровень умственно отсталого ребенка. Отцу и преподавателям стоило огромных усилий сохранить его успеваемость на минимальном уровне, чтобы он мог перейти в следующий класс. Все это время его регулярно задирали старшеклассники. Его портфелем играли в футбол, шапкой вытирали подоконники, а девочки давились со смеху с его несуразных брюк и туфель, которые Дикий носил несколько лет подряд. На жизнь в школе он никогда никому не жаловался, но иногда ему доставалось так крепко, что он был вынужден пропускать уроки. Рома хотел ему помочь, но рассказать обо всем маме не мог. Дикий ему запрещал: он ненавидел, когда его жалели. Частые стычки с неприятными компаниями побудили его пойти в секцию бокса, куда он впоследствии затащил и Рому.

В шестом классе у Ромы и Антона был единый стимул заниматься боксом: они хотели постоять за себя. Тренировки и совершенствование навыков в личных поединках стали их защитой от ребят из параллельных классов. К занятиям в спортзале они относились куда серьезнее, чем к школьным предметам, и очень быстро бокс овладел ими, как тяга к превосходству, что оказало непосредственное влияние на взаимоотношения с товарищами по классу. У Ромы и Антона поменялось мироощущение, и каждый из них почувствовал себя с развязанными руками.

Тогда же среди боксеров у них появился кумир. Им стал Александр Поветкин.

Бои Русского Витязя они смотрели по телевизору в прямом эфире. После трансляций обсуждали каждый опасный момент, даже если бой заканчивался, едва успев начаться. Поветкин был для них символом, звездой и образцом мужества. Благодаря тому, что единственный бой, который Поветкин проиграл, ребята так и не увидели, этот боксер стал для них таким же примером стойкости и благородства, каким когда-то был Брюс Ли.

Папа Ромы говорил, что если бы тот родился на десять лет раньше, таким же примером для него стал бы Владимир Кличко. Кстати, отец не раз говорил Роме, что Кличко и был тем самым, кто вывел Поветкина из ранга непобедимых. Но Рому это не интересовало. Шел две тысячи семнадцатый год. Поветкина обвинили в допинге. Над спортсменом повисла угроза дисквалификации, и теперь новости спорта Рома смотрел с трепетом и вниманием. Он переживал.

На очередном уроке биологии, где время замирало от скуки, он просматривал страницу «Вконтакте», где нашел хорошую весть: Поветкина оправдали. Суд не лишил спортсмена лицензии, и он готовился к следующему бою, намеченному на декабрь. Соперником Поветкина значился Кристиан Хамер.

От радости Рома вскочил, и его парта зашаталась. Он сжал кулаки, выдохнул и сел на место. Урок биологии продолжался. Все зевали и слушали, как учительница рассказывает о рибосомах и хромосомах. Кто-то за спинами других уже спал, уткнувшись головой в скрещенные руки, кто-то играл в телефоне, а кто-то был вынужден слушать учительницу, потому что сел напротив ее стола.

Итак, Поветкина оправдали, и настроение Ромы улучшилось. Душевное рвение запросилось наружу, как кишечные газы. Рома вытянул руку, учительница прекратила заунывную речь и подняла очки. Она никогда ничего не спрашивала, но дети знали: если кивнула в твою сторону, значит, она тебя заметила.

— Разрешите выйти! — попросился Рома.

Разумеется, он не имел срочной причины покидать класс, но урок был настолько нудным, а новость настолько горячей, что он не мог стерпеть. Рома хотел поделиться своими мыслями с кем-нибудь, выплеснуть из себя жар, пока не сгорел изнутри. Антон спал на другом ряду, скрывшись за спиной впереди сидящей девочки. Его соседка по парте не отрывалась от телефона, поэтому, когда Рома вышел из-за стола, сигнализировать ему было некому.

— Возвращайся скорее, — вздохнула учительница.

Рома не рассчитывал возвращаться вообще. Напоследок он еще раз посмотрел в сторону друга. Антон даже не поднял головы. Только его соседка по парте бросила мимолетный взгляд. Рома покинул класс и оказался в тихом коридоре.

Именно так начался самый жуткий этап его жизни.

Точнее, началом послужили не его шаги по коридору и не новость о том, что Поветкина оправдали. Просто сам Рома хотел, чтобы откуда-то начинался отсчет. И отсчет пошел сразу, как только он закрыл дверь кабинета биологии и неспешно направился в сторону лестницы. Он еще не решил, куда и зачем ему нужно идти. Сначала планировал повернуть к спортзалу, чуть позже ему захотелось спуститься вниз и выйти на крыльцо к прохладному осеннему солнышку. Он знал, что сейчас на школьном дворе было пусто. Но пустота придавала двору спокойствие и умиротворение. А в те моменты, когда рядом не было лучшего друга, Рома не прочь был провести время, рассматривая виноградники и длинные черно-желтые долины между холмов.

Он повернул к лестнице и спустился на первый этаж. В коридорах было тихо и прохладно. Осень в этом году слишком быстро оставила детей без тепла. Даже уроки физкультуры с начала октября проводились в спортзале, хотя по программе, как говорила мама, они должны бегать на улице до конца месяца. Рома проскочил мимо актового зала и вышел в вестибюль, откуда широкий коридор разветвлялся на три части: одна уводила в школьную столовую, другая — в гардероб, третья вела к парадной двери.

Здесь он ненадолго остановился и поднял голову к потолку. Он считал трещины. На первом этаже южного крыла их было множество, одна больше другой. Каждый год летом в школу приходили мастера и налепливали очередной слой штукатурки, чтобы скрыть разломы в стенах, но спустя пару месяцев все возвращалось на круги своя. Штукатурка сохла, трескалась и обсыпалась, и посетители, идущие мимо гардероба или по направлению к столовой, видели ужасные щели. В некоторые из них пролезал мизинец.

Трещины покрывали стены и потолки всего южного крыла здания. Дети к ним давно привыкли, а родители, посещающие школу раз в год, терялись в сомнениях и подозрениях. Они считали, что во всем виновато руководство. Миф о том, что деньги, собранные на ремонт, уходили кому-то в карман, имел такие длинные корни, что обрубить их не мог никто. Рома же был другого мнения. Даже глупый поймет, что трещины в стенах образовывались из-за оседания фундамента. А фундамент одними деньгами не укрепишь. Каждый год все надеялись, что новый ремонт будет успешнее предыдущего. Но школа рушила их надежды: трещин становилось все больше и больше.

Рома опустил голову и поплелся к гардеробу. Он не испытывал жалости по отношению к зданию. Школу он не любил и желал ей развалиться как можно скорее, пока он не успел ее закончить.

В тот момент, когда Рома услышал странный звук, он думал о том, как пересидеть шестой урок. Он хотел гулять. Душа требовала свободы. В своей школе Рома натерпелся всякого, но как только его пробирала тоска, ему становилось так плохо, что он начинал мечтать. Улетая из реальности, он находился в более удобном для себя мире. Здесь и девчонки были рядом, и бои с соперниками оканчивались в его пользу, и верных друзей хватало. В своих мечтах Рома не чувствовал себя одиноким. Он был победителем, укротителем и просто человеком, чье присутствие необходимо обществу. Иногда он даже улыбался, размышляя о том, какой красочной была бы жизнь, если бы все было так, как в его мечтах.

Он свернул за угол и вдруг услышал шум. Вначале ему показалось, что у него просто заложило уши. Во всяком случае, виски что-то сдавило, и в глазах появились неопознанные летающие круги. Рома остановился.

Шум не исчез, лишь поменял тон. Теперь он стал более низким, как будто поймал необходимую частоту. Под его натиском стены начали раздвигаться, и Рома подумал, что, если так дальше пойдет, через пару минут выходить из школы ему не потребуется. Школьный двор сам заберется внутрь.

Он сделал несколько шагов в сторону гардероба. Неприятное давление в ушах уменьшилось, но не намного. Он по-прежнему слышал тонкую волну звука, причиняющую такой дискомфорт, словно его держали вниз головой и раскачивали, как шар для боулинга перед броском. От острых ощущений Рома поморщился. Он зашел в гардероб и быстрым шагом двинулся за своей курткой. Каждый год он вешал куртку в разных местах, выбирая те крючки, куда максимально доставал его рост. На выходе из гардероба он заметил вахтершу, в чьи обязанности также входили звонки с урока на урок.

— Извините, — обратился к ней Рома, — вы слышите что-нибудь?

Бабушка оторвалась от книжки и посмотрела сначала на часы, потом на него:

— Что?

— Звук. — Рома поднял палец вверх. — Такой… необычный звук.

— Какой звук, дружок?

— Такой… — Рома замямлил, потому что и сам не знал, из каких компонентов состоит то, что он слышит. — Противный. Нудный. Раздражительный.

Вахтерша усмехнулась.

— Я уже лет десять мало что слышу, — сказала она, указывая на блестящую колбу школьного звонка. — Когда у тебя над головой по двадцать раз в день ревет эта штука, все звуки кажутся одинаковыми.

— Звонок здесь ни при чем. — Рома накинул куртку на плечи. — Я слышу… как будто…

Звук неожиданно стал тоньше, и он наконец-то нашел ему определение:

— Как будто поют много голосов.

— Нет, дружок, — ответила бабушка. — Такого я не слышу.

— Но… — Рома нахмурился.

По мере того, как звук усиливался, словно зазывая его за собой, он чувствовал, что желание покинуть школу теряется. Он уже не хотел выходить на крыльцо, смотреть на пустые низовья и любоваться лысыми виноградниками. Его внимание сосредоточилось на необычном ощущении, которое подходило под описание «Я слышу то, что не слышат другие». Или же бабка просто была глухой. Этого Рома тоже не исключал.

— А ты куда собрался? — вдруг осведомилась вахтерша.

Она прищурилась, а Рома покрылся мурашками при мысли, что бабка сболтнет маме лишнего. Несмотря на далеко не лучшие успехи в учебе, большая часть учащихся уроки не пропускала, и редко кто бродил по коридорам без дела. Поэтому любой приход в гардероб за курткой воспринимался как нечто особенное.

— В туалет.

— Зачем тебе в туалете куртка? В школе не холодно.

— Это вам кажется. — Рома не хотел ждать, пока бабка его раскусит. Он догадывался, что ей уже давно надоело читать роман. Но поговорить было не с кем, а рабочий день еще не заканчивался. Вахтерша отодвинула книгу и повернулась вполоборота, чтобы не утруждать больную шею лишним напряжением:

— Ты куда, малый? У тебя сейчас какой урок?

Рома оставил ее вопрос без ответа и выскользнул из гардероба. Оказавшись в пустом коридоре, он пошел на звук. Теперь он ясно различал голоса. Они пели. Рома не мог разобрать ни слова, но пение настолько привлекло его, что он и не думал останавливаться. Он шел вперед, вслушиваясь в тихую, глубокую мелодию, пока не понял, что идет вовсе не в сторону актового зала, а в школьную столовую.

«Может быть, эхо?» — подумал он, ступив на кафельный пол.

В столовой никого не было, и Рома не сомневался, что никто не заглянет сюда. Час пик закончился на третьей перемене, а сейчас шел пятый урок. Традиционный для столовой шум исчез. Окна раздачи были закрыты. Рома словно очутился в склепе.

Но пение не замирало. Он слышал причудливые тона живых голосов, и только тут, в присутствии эха, поверил, что они принадлежат детям. Рома с трудом верил своим ушам. Никогда прежде хоровое пение не привлекало его так, как сейчас. Он даже боялся вздохнуть, чтобы не потерять нить, по которой шел навстречу чудесным звукам.

Тем временем голоса звали его в единственную открытую дверь — на кухню, куда школьников никогда не пускали. Рома шел, словно загипнотизированный. Он чувствовал, будто перед ним расходится море. Он даже не заметил, как дверь, приоткрытая ровно на сантиметр, распахнулась перед ним, точно кто-то толкнул ее ногой.

Он зашел в переднюю часть кухни и осмотрелся. Никого. Пусто. В другой раз он бы крикнул, чтобы удостовериться, есть здесь кто или нет. Но сейчас его мозг был настолько подвластен чужеродной силе, что он прошел мимо тесной комнаты, где не было ничего, кроме вешалок и лавок. Отсюда вели две двери. Одна прямо — в горячий цех, другая — направо, в темную неизвестную комнату.

Рома заглянул в горячий цех и понял, что звук исходит не оттуда. Огромные электроплиты не поют детскими голосами, а потолочные вентиляторы не аккомпанируют им гулом. Конечно, кто-то мог оставить включенным радио или магнитофон, а эхо могло превратить все в искусство. Но сегодня был не тот случай. Рома лишь удостоверился, что в горячем цеху было так же пусто, как и во всей столовой, и внезапно ему стало так жутко, будто он остался на белом свете один.

— Ты не один, — прошептал себе мальчик. — У тебя есть сестра и мама. Правда, нет папы, но это не самое страшное.

Рома вышел из горячего цеха и посмотрел на дверь помещения, откуда выходил звук. За шесть лет учебы в школе он никогда здесь не был.

— Согласен, — пробубнил он, — смотреть здесь особо нечего. Но…

…и персонал в их столовой далеко не тот, на который засматриваются. Только старые бабули с красными блестящими лицами и шофер, доставляющий продукты. Итого человек пять. И все же Роме было интересно узнать, чем занимаются эти люди за закрытыми дверями кухни — места, куда никого из учеников не пускали.

Рома шагнул ко второй двери. Она была так же приоткрыта, как и все остальные, словно специально ждала его в гости. Он толкнул дверь от себя, и остатки света проникли внутрь небольшого помещения. Рома разглядел высокие шкафы с посудой и другими кухонными принадлежностями. Тазы с ложками, вилками и половниками стояли под шкафом. Над ними располагались тарелки, а над тарелками — чайники. И того и другого было так много, будто здесь обедало несколько спортивных интернатов.

Рома вошел внутрь, нащупал выключатель и нажал на кнопку. Комнату залил яркий белый свет. Теперь у него не оставалось вопросов по поводу предназначения этого места. Посреди помещения стоял большой агрегат, по которому тянулась длинная конвейерная лента с выступами для тарелок. Лента уходила под резиновую занавеску, а затем высвобождалась из-под пластикового купола. По обе стороны от агрегата стояли тазы, доверху наполненные жидкостью. В них лежала посуда, как подумал Рома, для дезинфекции.

Он покрутился вокруг посудомоечной машины, позабыв о голосах в своей голове. Здесь было тесновато, даже если работать одному. Еще Роме не нравился резкий химический запах. Он подозревал, что так пахнет жидкость в тазах. Никуда от нее не деться. По крайней мере, кроме химии и сырости, здесь больше ничем не пахло. Вентилятор над его головой молчал. С лопастей свешивалась паутина.

Рома опустил глаза на посудомоечную машину и снова обратился к звукам.

«Они здесь», — понял он.

Больше всего его удивляло то, что, как бы он ни приближался к своей цели, звук все равно не становился громче. И эта мысль заставила его задуматься. Куда он вообще идет и что хочет увидеть?

Рома покрутил головой, вслушиваясь в пение голосов. Почувствовал, что источник звука находится где-то рядом. Но из посудомоечного цеха наружу вели всего одна дверь и одно окно. Окно было закрыто на замок, а дверь — он только что через нее вошел. И все-таки звук был здесь.

Рома уже собирался прослушивать стены, когда ему в голову пришла идея заглянуть под посудомоечную машину.

Жители холмов знали одну тайну: звук гораздо лучше слышен в низинах или на вершинах, нежели на склонах. Рома не знал, каким образом это работает, но, когда он присел, звук действительно стал ближе. Впервые за столь долгий период тона голосов стали громче. Хотя и не настолько, чтобы он мог распознать в них слова. Дети пели, словно из-под пола.

Озадаченный мальчик почесал затылок и вновь подумал о благоразумии своего поступка. Если сейчас в цех зайдет одна из старух с красным блестящим лицом, ему несдобровать.

Рома провел ладонью по лбу. Ему показалось, что звуков стало несколько: одни летели из-под пола, другие — со стороны двери. Он закусил большой палец, наслаждаясь не то вкусом, не то холодом своей руки, и вдруг увидел под посудомоечной машиной люк. Железная решетка была немного приподнята. Рома посчитал это мистикой, и к мурашкам на коже добавилась дрожь. Он уже не чувствовал в себе прежний азарт. В его голове возникло ощущение обмана. «Какого черта здесь происходит?» — спрашивал он себя.

«Звуки исходят оттуда, — отвечало ему подсознание. — Из люка».

Рома вытянулся, контролируя тени возле входной двери. Кухня была по-прежнему пуста. Но так будет недолго. Кто-то рано или поздно явится сюда и спросит, что он тут забыл. И, пока этого не произошло, Рома нырнул под посудомоечную машину. Он хотел лишь одного: убедиться или опровергнуть то, что звуки исходят из люка.

Посудомоечная машина была громоздкой и низкой. Мальчишке пришлось сложиться в три погибели и ползти на локтях. Он поблагодарил старух за чистоту полов: по их воле он не запачкал локти на рубахе и колени на брюках. Достигнув люка, Рома сдвинул решетку и заглянул во тьму. Он ничего не видел, но слышал. Из четырехугольного проема наружу поднимались всего две вещи: хор детских голосов и запах кухонных нечистот.

— Это же обычная канализация! — не поверил он.

Чуть позже он поймал себя на мысли, что канализационный люк — вполне приемлемая вещь в посудомоечном цехе. Вопрос заключался в другом: откуда в нем звуки?

Рома достал из кармана телефон, включил фонарик и заглянул вниз. Свет был рассеянным и слабым. Он так и не увидел дна, но, как только фонарик включился, тон голосов стал меняться. Сквозь пение просачивались отвратительные вопли. Рома крутил фонариком по углам до тех пор, пока детские голоса не превратились в душераздирающий визг.

«Что происходит?» — спрашивал у себя Рома, а визг несся на него, как ракета. Вскоре от притягательного пения не осталось и следа. Потоки воздуха выбрасывали из глубин канализации зловоние и пар. В тесном пространстве становилось невыносимо жарко. Что-то содрогалось под полом, отчего решетка люка начала звенеть и двигаться прочь от своего места. Рома ощутил страх, и ему почудилось, будто пол под ним раскалывается и он падает вниз — в мутное озеро нечистот, плесени и мусора.

Он выключил фонарик и отполз от люка.

Голоса умолкли. Стало невероятно тихо, и он услышал, как стучат его зубы. Рома уперся головой в балку посудомоечной машины, поджал под себя ноги и просидел так около минуты. Его глаза ничего не видели, но пальцами рук он ощущал, как по полу ползет жар.

Жар поднимался из канализации, где существовало нечто необъяснимое. Оно имело голос и, возможно, что-то еще, но Рома не знал, что. Он открыл глаза и увидел, как над колодцем дрожит воздух. Свет флуоресцентных ламп почти не попадал под посудомоечную машину. Здесь скапливались тени. Рома толкнул решетку на место, люк наполовину закрылся, и трепещущий воздух сместился вправо. Рома выполз из-под машины. Урок подходил к концу, и он очень хотел в туалет. На этот раз по-настоящему.