Ева. Книга 2

Ева Миллс, 2020

Мы встречаем уже знакомых героев спустя восемь лет после событий, описанных в первой книге. Трагическая случайность вмешивается в счастливую рутину молодой семьи и переворачивает жизнь Евы с ног на голову. Сможет ли она справиться с несчастьем, постигшим ее? Найдет ли ответы на неприятные и тяжелые вопросы? Сможет ли снова быть счастливой? Шаг за шагом следуя в новую жизнь, Еве придется переосмыслить многое. Содержит нецензурную брань.

Samba Latina. Часть 3

Глава 9. Мы, боги

Слишком много в мире людей, которым никто не помог пробудиться. ^[22]

Май 2005

В Каннах яблоку было негде упасть.

Не привыкшие к толпам, мы с Маризой держались за руки, чтобы не выпустить друг друга из виду. Рику настойчиво предлагал нас встретить в аэропорту Ниццы на машине, но я, в стихийном порыве продлить хоть на несколько часов наше трехмесячное уединение, упрямо отказалась.

«Мы доберемся сами, ждите в отеле»

И вот, спустя полтора часа автобус под номером 200 высадил нас на железнодорожном вокзале Gare de Cannes прямо посреди города, на пересечении Промнад де ла Пантиеро и ул. Луи Блан, в конечной точке нашего маршрута.

Французская Ривьера, город богов и знаменитостей.

Вдруг захотелось сбежать.

Развернуться против течения людского потока, нырнуть в стеклянные раздвижные двери вокзала, сесть на первый попавшийся поезд, потеряться еще ненадолго, на день, месяц, лето…

— Мам, мне больно.

Я вздрогнула и перестала стискивать ладонь дочери.

Нет.

Хватит прятаться.

Зеркальная витрина напротив была безжалостна: пыльные потемневшие волосы, утомленные красные лица, несвежие майки и потертые джинсы, ноги потеют в кроссовках, за плечами рюкзаки, в моей правой руке необъятный чемодан на колесиках, весь залепленный наклейками — ужасная пошлость, но так хотелось! — мы вписывались в порхающую праздничную обстановку так же, как белая балерина в Гарлем. Хотелось залезть в душ, подставить голову и ноющую спину под холодный освежающий поток, закрыть глаза и не шевелиться, не торопясь впитывать, как приятно бьют колючие струи воды по коже, смывая усталость и напряжение.

Я невесело улыбнулась своему отражению и перевела взгляд на Маризу:

— Как там сказать таксисту на французском, что нам нужно в отель Barriere Le Majestic?

* * *

Лежа поверх свежих отельных простыней — домашние почему-то никогда так не хрустят — я никак не могла уснуть. Кондиционер приятно охлаждал обнаженную кожу, воздух щекотал нос изысканной комбинацией ароматов, призванной создавать впечатление ненавязчивой роскоши. Но меня запах слегка раздражал. Я, играясь, разобрала его на составляющие: чувственный инжир, терпкий бергамот, удушливый жасмин и холодная фрезия тонко переплетались, будоража кровь непонятным волнением. Действительно дорогой букет.

И отель дорогой.

Слишком, неоправданно дорогой.

Мы не можем себе такой позволить.

Эта мысль вызвала очередной приступ головной боли.

«Признай, Ева, что тебе просто не хотелось сюда приезжать» — мой внутренний голос в последние годы подозрительно приобрел интонации Голда, что никак не улучшило моего настроения. Встав с кровати, я подошла к вызывающему панорамному окну, ведущему на террасу с бассейном. С ума сойти, я как в тех фильмах про золотую молодежь, могу поплавать голой в собственном бассейне! В отеле в Каннах!

Тьфу.

Мои братья свои в этом месте. Успешные продюсеры. Вертятся в киноиндустрии более двадцати лет, с тех пор как закончив школу, уехали из дома. Им положено тут быть: по работе, по статусу. По образу жизни. Но мы с Маризой…

Где же должны быть мы?

Я не злилась бы так, если бы знала ответ.

Обещав родным и самой себе, что к лету определюсь, в действительности в начале мая я все так же висела в воздухе, как и три месяца назад, когда мы, поспешно продав дом и закинув в старый скорп огромный полупустой чемодан, отправились куда глаза глядят, провожаемые лишь сдержанно-неодобрительными взглядами родителей и Ронни. Даже сейчас я не смогла сдержать улыбки при воспоминании об этом. При всей своей рассеянности я никогда не была подвержена безрассудным поступкам, но всегда буду рада, что рискнула совершить этот.

Мы побывали везде. Первым делом в Акадии, как и собирались. Потом направились в Нью-Йорк — каждый американец хоть раз стремится попасть в Нью-Йорк. Планировали пробыть выходные, но покоренные шумом и динамикой никогда не спящего города, задержались. Все эти места, которые до сих пор видели лишь по телевизору: Манхэттен, Центральный парк, Вест-Сайд и Нижний Ист-Сайд, Бродвей, Статуя Свободы, Бруклинский мост… Смутное чувство толкало меня вперед, и мы, спустя неделю все равно уехали, но уезжая, обе чувствовали тоску. Как хорошо было бы остаться. Мариза, задумчиво рисуя на стекле автомобиля узор, проронила: «Я буду жить здесь, когда вырасту», а я промолчала. Пусть сбудется.

Двигаясь по трассе I-80, через шесть часов мы прибыли в Буффало, смотреть на Ниагарский водопад.

Дальше было легче. Мы приезжали, устраивались на ночь, осматривали местность и задерживались сколько хотели, но никогда настолько, чтобы почувствовать, что начинаем видеть больше, чем положено простым туристам. Музеи Чикаго — Ботанические сады Денвера — Капитолий штата Колорадо — Парк Арки, Долина Монументов, Гранд Каньон, Зайон, Долина Смерти и Йосемити — мы двигались проторенными маршрутами, не выискивая сложностей, еле успевая менять пленку в фотоаппарате. Мне понравилось в Сан-Франциско, Маризе — в Диснейленде. Лос-Анджелес покорил нас обеих. Думали зависнуть в Майами, но почему-то не прижились, и, спустя 43 дня с того момента, как выехали из дома, оставили машину на платной стоянке — хотели продать, но не смогли, вдруг захлебнувшись в тоске и ностальгии к этой древней развалюхе, и улетели в Париж.

Европа ошеломляла. Все в ней было не таким. Более медленным, и старым, но при этом очаровательным и исполненным обаяния. Была середина марта, в Париже было холодно, но нам это не мешало. Смешиваясь с толпами людей, мы терялись на улицах, счастливые и спокойные.

Те дни я жила для Маризы, полностью посвящала себя ей. Мы бродили только вдвоем, смеясь, мечтая и разговаривая, и я не уставала удивляться, какой талантливый, рассудительный и прекрасный у меня ребенок. Я не перестану винить себя за тот год, в который забросила ее, и в далеком будущем. Лишь только у нее случатся неприятности, я всегда буду связывать это с тем, что когда-то в нужное время не додала ей чего-то важного, того, что возможно, помогло бы ей не совершить ошибку, не навредить самой себе… Она никогда об этом не узнает и в самоуверенности молодости будет считать, что лишь сама несет ответственность за свои поступки. Мы все так считаем, пока не становимся родителями. Я задумывалась, так же ли все и у Элены с Джеком, корят ли они себя за то, что я оказалась на другом континенте, без дома, без планов на будущее, связанная с миром лишь ребенком.

Когда-нибудь я их спрошу.

Позже.

Я приходила в себя копотливо, шаг за шагом. Проявлялись цвета, ночи несли отдохновение, по утрам просыпалась медленно, но не разбитая, с улыбкой ожидания нового дня. Понемногу вернулись запахи, и я впитывала неповторимые ароматы городов, как до этого — людей. Майами пропитался солнцем и розами, личи и влагой. Париж остро пах цветущими каштанами, кофе, выпечкой, духами и мочой.

Вдруг стали ярче краски и мир стал чище, теперь он дышал надеждой и весной, робко, вздрагивая от порывов резкого ветра, но все равно расцветал.

Книги я слышать перестала. Однажды, поддавшись моменту, зашла в букинистическую лавку и под подозрительным взглядом хозяина провела рукой по полке. Ничего. Это меня устраивало.

Больше всего нам понравилось в Испании. Заехав поставить очередную галочку, мы вдруг упали на якорь в Севилье, сняв на месяц небольшую комнату у приятной пожилой семейной пары. Что-то было в этом старинном городе, построенном маврами, что пленяло, требовало остаться, остановиться, врасти. В Севилье нет моря, лишь река Гвадалквивир разделяет город по всему периметру на две части, но нам не мешало. В апреле в Андалусии еще холодно и купаться — не самый лучший выбор. Мы попали как раз на празднование Пасхи, в дни, когда улицы испанских городов перекрываются ради театральных представлений и шествий, каждое их которых имеет свой день и маршрут. Не особо религиозные, мы, тем не менее, с удовольствием присоединялись и проходили по длинным извилистым путям в сопровождении тысяч людей в Назаретской одежде, становясь частью толпы, невидимыми и не принадлежащими себе. Свободными.

Карандаш Маризы в те дни так и летал, блокнот за блокнотом наполнялись зарисовками: священники, танцовщицы фламенко, тореадоры и мост Аламильо — все находило отражение в ее путевых дневниках. Сделанные детской рукой, эти рисунки были талантливыми и мне осознавать это было радостно и мучительно. Мучительно потому, что всегда будет напоминать о том, от кого ей достался этот удивительный дар. Сама я ничего не писала, но порой подмечала, что слова в моей голове выстраиваются в мысленный ряд, еще не готовые рассказать обо всем, но уже пробудившиеся. Вечерами, ловя звуки музыки, доносящиеся с набережной, я непроизвольно отбивала ритм каблуком, поддавшись колдовству испанской гитары. Но не пела.

Может, вернуться туда?

Выучить испанский, устроиться продавщицей, отдать Маризу в местную школу, жить в стране вечного лета рядом с людьми, ничего не воспринимающими серьезно. Только дети, еда, любовь и песни имеют смысл, а все остальное — следы на песке.

Так заманчиво было размышлять об этом на веранде Casa de Papel, не спеша смакуя утренний кофе вперемешку с ароматом цветов апельсинового дерева. И так невозможно здесь, во Франции.

Мы приехали в Канны из-за поспешного обещания, данного мной родителям тогда, в марте. Не волнуйтесь, ваша маленькая двадцати семилетняя дочка будет наконец-то под присмотром взрослых.

Вздохнув, я открыла дверь, вышла к бассейну, спустилась воду как есть, обнаженная, по-старушечьи осторожно держась за поручни. А и правда, когда еще я окажусь героиней романа?

Проплыв три круга, почувствовала, что мои руки устают, а досада утихает. Перевернувшись на спину — и почему в фильмах так любят лежать на воде и смотреть в небо, ведь в уши затекает вода и ужасно бесит? Или у них всегда с собой затычки? — попробовала подумать о хорошем. Но стало почему-то стыдно.

Снова веду себя инфантильно. Заставляю волноваться, проверять, скушала ли кашку, не хожу ли босая по снегу, потому что не подумала купить сапоги…Ерничаю и перегибаю палку. Здесь ведь и правда хорошо. Нас искренне ждали, встретили радостными объятиями и возгласами, Маризе надарили кучу подарков и окружили вниманием, она сразу поладила с Кимом и Брендой — детьми Рику, нас заселили в шикарный, сказочный номер и проведут на кинофестиваль…

— «Ты сучка, Ева. Неблагодарная сучка»

— «Судя по всему, ты прав.»

— «Что будем делать?»

— «Почему сразу будем? При чем тут ты? Ты не существуешь.

— «Утешай себя»

— «Придется побыть хорошей девочкой. Наслаждаться жизнью. Представить, что я на курорте»

— «Ты на курорте»

— «Тем легче будет представить. И потом, это всего на две недели. Ты можешь не донимать меня две недели?»

— «А что дальше? Что мы будем делать дальше?»

— «Не знаю. Вернемся в Севилью. Поедем в Австралию»

— «Ева»

— «День Рождения. Я все решу на свой день Рождения».

— «Хорошо. А сейчас вылезай. Хорошо бы сегодня еще и поспать»

Не утруждая себя полотенцем, оставляя за собой мокрый русалочий след, я вернулась в постель и, наконец-то договорившись сама с собой, мгновенно заснула и не видела снов.

Глава 10. Черновик

Всякая ночь заканчивается и надо просыпаться. ^[23]

— Однозначно, «ветвь» будет у Ханеке!

— Утрется твой Ханеке «Сломанными цветами»!

— Еще скажи, что действительно считаешь «Тайное» призовой картиной!

— Даже если и нет, то точно достойней пародии Джармуша!^[24]

— Ith mo chac! За что мне достался этот гэльский ишак в родные братья!

— От ишака слышу, Tolla-thon!^[25]

Когда братья, оба наполовину японской крови, начинались ругаться на гэльском, поверьте, это было смешно. Нахохлившиеся, взъерошенные и не на шутку сердитые, в такие моменты они удивительно напоминали своего приемного отца, Джека Райана.

Мы с Бьянкой философски не вмешивались. Горячие споры велись за завтраком на уже протяжении десяти дней, и мы привыкли. Богема, что с них взять.

— Нет, но ты скажи ему, Бьянка, а ты как считаешь?

Последняя невозмутимо продолжила намазывать тост джемом. Сверху положила кружок моцареллы, зажмурившись, откусила. Отпив кофе, невозмутимо бросила:

— Джармуш.

— Я с тобой разведусь. — погрозил ей Рику под ехидный смех брата.

— Неа. Ты без ума от меня.

Что есть, то есть. Высоченная, длинноногая, рослая Бьянка комично смотрелась с красивым, но невысоким и некрупным Рику. Когда они начали встречаться двенадцать лет назад, их паре предрекали быстрый распад. Начинающая модель и известный продюсер — ясное дело, что эти двое нашли друг в друге. Но в этом году их старшему сыну Киму исполнилось одиннадцать. Бренде было восемь, она родилась на год позже Маризы, и судя по всему, прямо сейчас расставание им не грозило. Я залюбовалась. Они были такой гармоничной парой.

«Вы с Локи тоже были гармоничной парой» — ядовитая иголка перевернулась в сердце, и я быстро опустила лицо, чтобы никто не заметил набежавшей на него тени.

Последняя неделя была действительно прекрасной. Все нашли занятия по интересам и наслаждались ласковой погодой и отдыхом. Разбегаясь после завтрака кто куда: мужчины — на бульвар Круазет смотреть бесконечное кино, женщины и дети — на пляж, мы неизменно встречались за ужином и после долго не расходились, засиживаясь на террасе у Бьянки и Рику. Младшие отлично ладили и тешили наши родительские сердца тем, что с успехом занимали себя сами, не требуя особых развлечений. Я с удивлением признала, что соскучилась по взрослым разговорам, по таким вот затяжным вечерам, когда расходишься далеко за полночь, веселый и слегка хмельной и сейчас уже сама не вполне понимала, почему же так не хотела приезжать.

— Ну так кто?

— Что? — задумавшись, я не заметила, что ко мне обращаются.

Рику нетерпеливо повторил вопрос:

— А ты как думаешь? Джармуш или все-таки Ханеке?

Он толсто намекал на то, что я должна принять его сторону, а Рэн и Бьянка снисходительно переглянулись.

— Рику, ты же знаешь, что я разбираюсь в кино хуже Бренды.

— Бренда прекрасно разбирается в кино. Но ты все равно скажи.

Я помедлила. Может, я и не сильна была в кинематографе, но привыкла доверять своей интуиции.

— Ни тот, ни другой.

— Да ну. — тут удивился и Рэн. — Невозможно, они признанные фавориты.

— Ну нет, так нет. Говорю ж, это для меня китайская грамота, — легко согласилась я, но не тут-то было.

— Тогда кто?

— Да отстаньте вы от меня, я ляпнула просто так. Я и имен-то никаких не знаю.

— На программку. — Рику подсунул мне под нос изрядно потрепанный буклет с перечислением фильмов-номинантов и их режиссеров. Я нехотя взяла. Вся ситуация стала меня смущать и я, просто чтобы поскорее покончить с этим, быстро пробежала глазами список, но зацепилась лишь за одно имя.

— Дарденны.^[26]

Я думала, сейчас все рассмеются, но Рику задумчиво протянул:

— А если…

— Ты сейчас про девяносто девятый?^[27]

— Именно. Тогда тоже никто не ожидал, что…

И, рассеянно поцеловав нас на прощание, Рэн и Рику встали из-за стола и ушли, что-то увлеченно обсуждая.

Я повернулась к Бьянке:

— Что было в девяносто девятом?^[28]

Она пожала плечами:

— Скандал. Никому неизвестные захолустные режиссеры отхватили «золото» за картину, которую большинство даже и не смотрели, потому как сочли безнадежной. Когда Дэвид^[29] объявил, что эти натурщики-непрофессионалы получают награду, да не одну, а целых три, в зале случилась массовая истерия.^[30]

— Ты сказала, «непрофессионалы». Значит ли это…

— Да. Те же самые Дарденны.

Я облегченно рассмеялась.

— Ну, молния два раза в одно место не попадает^[31]. Но не зря я столько лет советовала всем книги — талант в землю не зароешь.

— Кстати, про талант. Ты сейчас совсем-совсем не читаешь?

Я напряглась. Что-то в ее тоне мне не понравилось. Забота?

— Почему ты вдруг спросила?

— Ну, ты упомянула про книги, и мне пришло в голову, что ведь сколько я тебя знаю, всегда тебя видела читающей. Помнишь, когда вы были у нас в ЛА, ты каждое утро выходила к завтраку с толстенной книжкой. Как она там еще называлась, такое простое название…

— «Часы», Майкл Каннингем.

— Точно! «Часы»! И как ты все это держишь в голове? А сейчас ты даже ни разу не предложила зайти в книжный и пропасть там на полдня, хотя раньше такое было немыслимо.

— Нет того, что было раньше.

— Сколько тебе было лет, когда мы с Рику поженились?

Я свела брови, вспоминая.

— Четырнадцать или пятнадцать, а что?

— Мы за это время виделись в среднем три раза в год. Когда живешь с человеком бок о бок ежедневно — не замечаешь в нем изменений. Но когда вот так — сразу видно. Скажи, я сильно изменилась?

Я все еще не понимала, к чему Бьянка ведет этот разговор, но послушно всмотрелась в нее.

— Не особо. Мне кажется, ты всегда одинаково красивая. Разве что раньше ты была более чуть более… растрепанной, что ли? А сейчас стильная, безупречная. Даже если в джинсах — то не просто так, а с необходимыми аксессуарами. Но это нормально, вы живете под прицелами камер. А по характеру такая же: ироничная, веселая, спокойная как удав. Ну это как раз объяснимо, как иначе ты могла бы жить с ненормальным Рику? Мне иногда кажется, что у него синдром гиперактивности!

Бьянка рассмеялась.

— Поверь, ты недалеко от истины. Ева, ты очень изменилась, — без перехода добавила она.

Мое лицо дернулось и застыло. Душеспасительные разговоры.

— Да, наверняка. Тебя это удивляет?

Бьянка продолжила говорить, как будто не услышала.

— Это можно понять, но странно… я почему-то всегда думала, что ты сильнее, не такая слабая.

Меня царапнули ее слова:

— Я не слабая. Я живу дальше.

— А отказаться от всего, что любила раньше, это часть твоей новой жизни?

— От чего это я отказалась?

— Книги. Смех. Слезы. Яркая одежда. Любовь.

Я вспыхнула.

— Любовь? Ты серьезно сейчас говоришь со мной про любовь?

— А почему бы и нет? Тебе нет и тридцати, на тебя заглядывается половина пляжа, ты не связана обязательствами, ты на Лазурном берегу в разгар сезона. Когда крутить курортные романы, если не сейчас? А ты ходишь мимо всех этих красивых свободных мужиков, словно их не существует и проводишь вечера с семьей брата, как будто тебе 90.

— Я больше не буду докучать вам вечерами.

— Да не начинай ты капризничать, — отмахнулась рукой Бьянка. — Хотя нет, начинай, я рада, что в тебе хоть что-то осталось от той Евы, которую я люблю.

— Для той Евы существовал только Лукас, и она не считает для себя возможным любить кого-то еще.

Бьянка внимательно посмотрела на меня:

— Ты действительно так думаешь?

Я начала раздражаться. Нет, блядь, я уже мысленно подыскала себе нового мужа!

— Как так? Что больше не буду любить? Да, я и правда так думаю. Я почти десять лет была счастлива, спасибо и на этом, у многих никогда не было и такого. Счастье и любовь вообще не основа существования. У меня есть ребенок, есть деньги, я найду новый дом и работу, не знаю, заведу кота. Зачем мне мужчина? Чтобы был? Не настолько я страстная.

Бьянка моргнула, собираясь с мыслями. Она явно не ожидала от меня ответа, да еще такого пламенного.

— Ева, я не согласна с тобой во многом, но не хочу с тобой спорить и читать нотации… Ладно, к черту любовь, но скажи мне, когда у тебя был в последний раз секс?

— Ты прекрасно знаешь, когда у меня был секс.

— Я надеялась ошибиться. Ты сейчас сердишься на меня?

Мне вдруг стало смешно. На Бьянку почему-то невозможно было злиться. Она всегда была прямолинейной, и мы принимали ее такой. «Элена. Она напоминает мне маму». Наверное, именно в тот момент я впервые почувствовала сердцем, что в повышенном внимании моих родных ко мне нет навязчивости или недоверия, а только забота и искреннее переживание — и не отвергла помощь. Наверное, именно в тот момент я начала взрослеть.

— Нет. Должна бы, но не сержусь.

— Рику всегда мне говорит, что я вечно сую свой нос куда не следует. Но я просто хочу, чтобы ты вернулась.

— И мое возвращение в обязательном порядке подразумевает секс?

— В том числе. Но не только. Стань снова такой, как раньше. Язвительной. Остроумной. Обаятельной.

Со мной давно никто не говорил так искренне. Правда была неприятна — получается, сейчас я не обаятельная и не остроумная? Не такая? Но своей неприкрытой горечью истина разворачивала меня лицом к кривому зеркалу, в котором потерялась настоящая Ева. И которую мне придется еще долго искать. Я не стала делать вид, что не понимаю, о чем речь.

— Вряд ли это возможно в том виде, в котором ты себе представляешь. Я уже не тот очаровательный взбалмошный ребенок, каким ты меня, наверное, до сих пор воспринимаешь.

Бьянка улыбнулась:

— Не без этого. Очень трудно привыкать к тому, что дети взрослеют и приобретают собственное мнение. Что чужие, что свои. Но я уверена, что из тебя получится не менее очаровательная взбалмошная женщина. Если ты это позволишь.

Вдруг некстати подступили слезы.

— Я стараюсь. В какие-то дни получается лучше, в какие-то — нет.

Теперь уже и у подруги были глаза на мокром месте:

— Знаю, Ева, это видно. Бывают моменты, когда ты словно загораешься — это так заметно! Я прямо вижу, как ты сияешь — а потом тебя снова выключают. Это так неправильно и несправедливо! Ах, если бы мне уметь все поправить взмахом волшебной палочки.

Я встала из-за стола и, подойдя к Бьянке, обняла.

— Вы и без того много делаете для меня. Я, наверное, должна признаться. Я не хотела приезжать, ужасно не хотела, но сейчас так рада тому, что я здесь, с вами.

— Я знаю.

— Что?

— Что не собиралась приезжать. Ты тянула с ответом, не с первого раза отвечала на звонки…Твои братья уже почти решили отстать от тебя и пусть бы ты сидела до лета в Испании.

— А почему не отстали? — спросила я, заранее предполагая ответ.

— Я настояла.

Теперь настала моя очередь спрашивать:

— Ты сердишься?

Она смахнула слезы и лукаво улыбнулась:

— Прощу за честный ответ на вопрос.

— Какой?

— Неужели тебе и правда не хочется?

Да дался всем этот секс!

— Бьянка, ну ты что. Я и не думаю про это.

— А собираешься?

— Что? Думать?

— Думать. Заниматься.

Мне вдруг захотелось объяснить ей, чтобы она поняла.

— Бьянка, это не мое. Секс ради секса. Мне не хочется этого настолько, чтобы лечь с кем-то, кого я не знаю и не доверяю, в постель, лишь из-за желания самого процесса. И я на 99 процентов уверена, что мне все равно не понравится. Наверняка не смогу расслабиться, буду нервничать, лежать бревном, думать, что выгляжу глупо, веду себя как неизвестно кто…Вообще, мне иногда кажется, что я и разучилась всему за полтора года.

— Ого, как все запущено. Я и подумать не могла, что… — жена брата выглядела удивленной. — Но слушай, я все равно не верю, что ты совсем ничего не испытываешь. Ты молодая и привлекательная, и соврешь, если скажешь, что за все то время, что вы с Маризой путешествуете, ни разу не почувствовала хотя бы намека на страсть. О, да ты покраснела!

Я прижала руки к горящим щекам.

— И вовсе нет!

— Еще как! Очень сексуально, между прочим.

— Ха-ха. Не смешно.

— Кто он?

— Никто.

— Это ты братьям будешь рассказывать. Колись уже.

Я кинула взгляд на детей. Они вовсю плескались в бассейне, не обращая внимания на сплетничающих мамочек. Рассказывать особо нечего, но…

— В Севилье. У нас было любимое кафе, мы ходили туда каждый день. Мариза рисовала, я ничего не делала, пила лимонад, пыталась строить планы, исчеркала несколько блокнотов бесполезными списками. Место еще такое уютное, с видом на реку, сад весь в цветах, столики маленькие-располагало к размышлениям. Хозяева — брат и сестра, Мария и Аурелио, очень гостеприимные и дружелюбные. В первый раз, как мы пришли, принесли мороженое в подарок, огромные такие вазочки, посыпано шоколадом, орехами… Ну и разговорились. Они немного знали английский, я в школе учила испанский, со смехом и ошибками общались.

— И этот Аурелио…?

— Да.

Вдруг запахло миндалем и свежей росой. Золотой, прекрасный Аурелио был так прост, добр и порывист, так откровенно тянулся ко мне, что не реагировать на это оказалось совершенно невозможно. Всего на два года младше меня, душой я была гораздо старше. В его желании не ощущалось похоти, во взгляде, направленном на меня, сквозила искренняя влюбленность, не та, что требует обладания предметом, но та, что воспевает в поэмах. Я бессовестно грелась в лучах его чувства, принимала комплименты и дары: цветок, домашние конфеты, вышитый платок, карминные бусы, амулет для защиты от сглаза, кувшин оливкового масла. Так тепло и безопасно было ощущать ласкающий взгляд на своих губах, плечах, наслаждаться мимолетными касаниями: задержать пальцы в своей руке, словно случайно дотронуться до волос. Однажды, пока Мариза рисовала портрет Марии, он предложил скоротать время и научить меня печь хлеб. Я по глупости согласилась и ощущение его тела за спиной;

сильных рук, направляющих мои дрожащие ладони, помогающих месить тесто — больше оливкового масла, ми альма, пальцы должны быть влажными;

щекочущего голоса на шее, объясняющего бархатным тембром: медленней, керида, медленней — одно из сильнейших эротических переживаний, когда-либо испытываемых мной до сего времени. Я не помню, как мы приготовили тот хлеб и как я оказалась дома, трясущаяся и возбужденная, больше всего желающая выскользнуть за дверь и прокрасться воришкой по спящему городу до маленького сада, благоухающего пьянящими вечерними цветами, где — я знала наверняка — меня в эту ночь ждали.

— Но ты не пошла. — Бьянка смотрела понимающе и мудро, и от этого почему-то было больней.

— Не пошла. И на следующий день не пошла. А потом снова позвонил Рэн.

— И ты наконец-то согласилась приехать.

— И я наконец-то согласилась приехать. — тоскующим эхом повторила я, а потом окликнула детей:

— Хватит плескаться, дельфины! Пора отправляться на прогулку.

Глава 11. А ты умеешь хранить секреты?

Так, может быть, что-то во мне пробуждается к жизни? Пусть даже сама я мертва. ^[32]

— Мама, ну можешь ты поверить, что мы самыми-самыми первыми увидим «Месть ситхов»?

Маме, то есть мне, было определенно все равно, но я, любуясь оживленным лицом Маризы, послушно изобразила восторг.

— Да, это такой сюрприз, ужасно интересно.

— Особенно для тех, кто имеет представление о том, кто такие эти самые ситхи, — ехидно вмешался Рэн, и я состроила ему в ответ гримасу.

Наверное, я была самым странным посетителем на 58-м Каннском кинофестивале. Абсолютно не разбиравшаяся в кино, не знавшая ни картин, ни актёров, ни тем более режиссёров, я то и дело проходила мимо какой-то знаменитости с деревянным лицом, и только пожимала плечами на возмущенное шипение дочери: «Мама, ну как ты могла не узнать Томми Ли Джонса!»

Сейчас мы все толпились в гостиной, готовясь к выходу. Во внеконкурсной программе стоял показ завершающей части космической эпопеи Джорджа Лукаса"Звёздные войны: Эпизод III — Месть ситхов". До начала было еще три часа, но почему-то все настаивали на том, что необходимо выйти пораньше.

Дети сбегали к Дворцу фестивалей и, вернувшись, доложили обстановку: набережная Круазет забита фанатами вдоль и поперек, кроме самого режиссера ожидают еще Кристенсена, Портман и Джексона.

Бренда, Мариза и Ким были давно одеты и сейчас от нетерпения били копытом, как дикие мустанги. Скорей, скорей собирайтесь. В итоге, быстро посовещавшись, мы отправили их вместе с Рэном за его таинственной и долго скрываемой пассией — Анной. Брат явно не горел желанием так сразу показывать любимой, с какой сумасшедшей семейкой она связывается, но Бьянку, впопыхах докрашивающую левый глаз, эти сомнения ни капельки не волновали. «Пускай привыкает».

* * *

Когда Рику два дня назад жестом фокусника вытащил веер билетов и сообщил, что мы идем на премьеру, до одной меня не дошло, по какому поводу поднялся радостный визг. Когда же взбудораженные дети и не менее взбудораженные взрослые, перебивая друг друга, наконец-то довели до моего ничего не понимающего в культовых фильмах сведения, из-за чего вся эта шумиха, легче на стало. Зачем я должна смотреть непонятную космическую фантастику, при том еще и не сначала? Но мои робкие возражения «а может, останусь дома» не стали даже слушать, а на следующее утро Бьянка, всучив детей мужчинам, потащила нас по магазинам выбирать наряды.

Тем летом мода бунтовала. Яркие, лаконичные цвета фуксии, лимона и герани соседствовали с достойными китайской императрицы набивными тканями. Благовоспитанная элегантная Шанель в платье-тельняшке недоуменно смотрела на буйную этнику, и все обильно пересыпалось цветами, кружевами, бантами, горохами и разнообразными оборками.

Я тянулась душой и кошельком к очаровательному шифоновому сарафану синего цвета, который чудесным образом делал мои светлые глаза ярче, но Бьянка безжалостно отбраковала его фразой «синий чулок» и засунула меня в сумасшедшее многослойное муслиновое платье в пол от Gaultier. В африканском стиле. С V-образным вырезом до пупка.

— Бьянка! Ты поехала крышей! Я в этом могу только стоять!

— А что ты еще собралась делать? Носить младенцев на руках?

— Спорим, мои сиськи выпрыгнут наружу раньше, чем мы поднимем первый бокал?

— У тебя нет сисек. Не сутулься и все будет отлично.

— Ну ты же меня знаешь, я не модель, как ты, и не умею носить такие длинные вещи. Наверняка наступлю себе на подол, споткнусь и собью с ног какого-нибудь очень дорогого и важного дедульку. Мне будет стыдно, вам неловко…

— Зато дедульке будет хорошо.

— Бьянка, миленькая, — я попыталась подлизаться. — Ну давай возьмем тот сарафан. Он мне идет.

— И делает похожей на провинциальную девчушку из прошлого десятилетия. — отрезала Бьянка. — Даже не думай.

— Я и есть деревенская простушка.

— Не в этом платье.

Как змея-искусительница, она встала за моим левым плечом, и подтолкнула к огромному зеркалу:

— Смотри. Смотри внимательно.

На что там смотреть? Мне никогда не шло длинное. Преодолевая внутреннее сопротивление, я посмотрела на отражение.

Женщина по ту сторону была незнакома мне. Широкое остроскулое, покрытое золотым загаром лицо, прозрачные дикие бледно-зеленые глаза, ягодные губы — она вся была контрастной и яркой, первобытно прекрасной. Я не могла оторвать от отражения глаз — я же обычная, когда я вдруг стала такой красивой?

На улице стоял знойный полдень, и волосы были забраны вверх, чтобы не липли к шее. Несколько волнистых завитков выбились из пучка и легли на лоб, виски. Это было… сексуально. Платье выглядело таким же неудобным, непрактичным и излишне откровенным, как и казалось, но… Но как же оно мне шло! Сочные цветастые кричащие полосы вдруг по особому портновскому волшебству легли так, что стали второй кожей, спрятав небольшой живот, тяжеловатые ляжки и маленькую грудь, подчеркнули и высветили то, что было действительно хорошо: тонкие руки и плечи, длинную шею, хрупкие ключицы, округлую высокую задницу. На вешалке бывшее почти вульгарным, на теле оно обрело смысл, историю, глубину.

— На «Куин Мэри»^[33] ты устроишь сердечный приступ не одному пенсионеру, — воркующе прошептала Бьянка и я, не иначе как под властью чар колдовского платья, кивнула:

— Берем.

* * *

Сегодня я успела уже тысячу раз пожалеть о том, что поддалась провокации и минутной слабости. Как я и предполагала, в платье было комфортно лишь стоять. Стоило наклониться вперед на полградуса или хотя бы подумать о том, чтобы на мгновение расслабить спину, взгляду всех желающих открывался прекрасный обзор…не на холмы, скорей на плоскую равнину. Вишенкой на торте стал блядский вырез, не предполагающий никакого лифчика, муслин моментально натер соски, и они вызывающе торчали сквозь тонкую ткань, чем провоцировали моих теоретически солидных взрослых братьев на пошлейшие комментарии в духе старшей школы.

А ещё каблуки! Острые, как стилеты и обманчиво удобные, я представляла, как будут гореть мои ступни через несколько часов в такой обуви. Но драконовский дресс-код фестиваля не предусматривал заботу об удобстве. Плевать, как вы там себя чувствуете, дамы. Красота требует жертв. Я как раз прикидывала, не наступить ли десятисантиметровой шпилькой на подол прямо сейчас и тем самым дать себе веский повод для переодевания во что-то более скромное, как вдруг слух уловил незнакомое имя в диалоге между Рику и Бьянкой, обсуждавшими, стоит ли пройти три шага пешком или взять автомобиль.

— Медина сказал, что подойдет прямо ко дворцу.

Животный инстинкт внутри меня встал на дыбы и я, не задумываясь о вежливости, резко вмешалась:

— Кто такой Медина?

Семейка заговорщиков обменялась быстрыми взглядами, и я поняла, что угадала.

— Вы нашли для меня пару? — голос вдруг стал опасно низким и вкрадчивым, в груди разгорался адский злой огонь.

— Да не начинай ты психовать, Ева, он нормальный парень, мы же не сватаем тебя, просто поболтаете о том, о сем, — попытался было урезонить меня брат, но, получив от жены ощутимый толчок в бок, заткнулся.

Я смотрела на Бьянку. Мы только недавно разговаривали по душам, я думала, она меня поняла…

— Ева, честное слово, мы договорились заранее, если бы я знала раньше…

— Я не пойду.

Брат начал тоже заводиться:

— Да брось, прекрати истерику, что ты снова начинаешь! Не пойдет она! Знаешь, чего стоило достать эти приглашения? Что прикажешь делать с твоим?

— Засунь в задницу.

Рику осекся. Я никогда не позволяла себе бранных выражений, и такая нарочитая грубость из моих уст выбила его из равновесия. Но на удивление, он сбавил тон.

— Ева, не воспринимай это как сводничество. После премьеры прием, детей заберет няня, я, Рэн… с нами девушки… Мы рассудили, что тебе будет неловко одной, а Медину мы сто лет знаем, он недавно развелся с женой, поэтому тоже без пары…

На меня вдруг навалилась усталость. Где я, что я, и почему вообще оказалась в такой ситуации. «Ты не умеешь ставить границы. Ты позволила им думать, что они могут решать за тебя, что тебе нужно»

— Рику, все хорошо.

— Хорошо? — он облегченно выдохнул. — Так пойдем?

Я улыбнулась и покачала головой:

— Нет.

— А что я скажу другу?

Это был такой по-детски наивный вопрос, что мне на мгновение стало совестно.

— Это не мои проблемы. Выкрутишься. Ты должен был сначала спросить меня.

Помощь пришла неожиданно:

— Она права, дорогой. Это наша вина. Ева, я останусь с тобой, — Бьянка предлагала искренне, но я-то знала, как тщательно она готовилась к этому вечеру.

— Неа. Не останешься. Там будет неизвестная Анна, которая с ума сойдет без женской поддержки с нашими детьми и мужчинами, опять же, Мариза будет под твоим присмотром. Не беспокойтесь обо мне. Я прогуляюсь, посижу в кафе, зайду на ночной сеанс на фильм попроще — у меня же есть пропуск, Рику, помнишь? Вы оставите Маризу у себя, чтобы я не волновалась, что она там одна в номере?

— Хорошо. — неохотно согласился Рику и я, расцеловав их обоих, подтолкнула к выходу.

— Идите. Вам уже давно пора.

Глава 12. Шляпа, полная небес

Когда наступают первые погожие дни, когда земля пробуждается, начинает вновь зеленеть, когда душистый, тёплый воздух ласкает нам кожу, вливаясь в грудь и словно проникая до самого сердца, в нас просыпается смутная жажда бесконечного счастья, желание бегать, идти куда глаза глядят, искать приключений, упиваться весной. ^[34]

За ними закрылась дверь, а я — невероятно, что именно это было первой эмоцией — почувствовала облегчение. Не надо идти на фильм, который не хочется смотреть, не надо ни с кем знакомиться, бояться сказать что-то не то или выглядеть нелепо, глупо, неуместно, делать вид, что весело на шумном и наверняка пьяном приеме… Когда я успела так разлюбить людей?

«Можно подумать, ты когда-нибудь любила их»

Внутренний голос, почти две недели так прекрасно молчавший, проснулся в самое неподходящее время и я, отвыкнув с ним спорить, вяло запротестовала:

«Раньше я любила людей»

«И где они все теперь?»

Шутка была очень черной, но почему-то насмешила. Хмыкнув себе под нос, я перебрала варианты на вечер. Остаться дома, пойти гулять, сойти с ума или одуматься и догнать своих. Большая часть меня пассивно настаивала снять дурацкое платье и заказать ужин в номер. Буйный угол мозга требовал хлеба, зрелищ и приключений на задницу. На «Месть ситхов» никто не хотел. Развернувшись к своему отражению, я всмотрелась в красивую женщину, которую заметила впервые лишь вчера. Она никуда не делась и казалась еще прекрасней. Испытующе глядя колдовскими зелеными глазами, она бросала вызов и ждала ответа. Волной прокатилось по телу и осталось в кончиках пальцев новое и странное ощущение — ощущение власти красоты. Мир вдруг раскрыл двери и лег у моих ног, ожидая. Смелей. Кивнув незнакомке — спасибо, — я шагнула за порог в вечер, в жизнь.

В воздухе была разлита мечта. Море, сосны, засахаренные фиалки и шампанское — что со мной творится сегодня? Хриплый голос на испанском уговаривал «оставить себе поэзию и радость»^[35] Чувственная мелодия захватывала, я едва-едва покачивала бедрами в такт, подпевая про себя, подмечая, как заглядываются на меня мужчины. Или так было и раньше, просто я стала замечать?

Я долго гуляла, приветливо отвечая на улыбки прохожих, но ни на ком не задерживая взгляд настолько, чтобы дать повод подойти и завязать знакомство. Нет, этот вечер только для меня. По узким улочкам Старого года поднялась на вершину холма Сюке полюбоваться с панорамной площадки на раскинувшийся у берега город и остров Сен-Оноре. Говорят, именно у монахов Леринского аббатства томился в темнице человек в железной маске^[36]. Мимо мощного и мрачного замка Кастр прошла в церковь Нотр Дам д’Эсперанс, поглазела на фрески Жоржа Ру, зажгла свечу перед позолоченной статуей святой Анны. Пусть все будет правильно.

Когда надоело ходить — да и ноги порядком устали, спустилась обратно на набережную и села за столик в приглянувшемся уличном кафе, заказала двойной эспрессо и «Монахиню»^[37]. Горечь кофе бодрила, сладость пирожного нашептывала дерзости. Все вокруг было пропитано духом кино. Всегда равнодушная, в этот вечер я поддалась обаянию фестиваля и мне вдруг захотелось посмотреть какой-нибудь фильм: тот, что я выбрала сама.

Еще по приезду Рэн вручил мне пропуск во все залы дворца. Я так ни разу им и не воспользовалась, но сейчас в задумчивости повертела гладкий прямоугольник в руке. В «Люмьере» сейчас"Звездные войны"и там битком, но вот «Дебюсси» и «Бунюэль» должны быть свободны.

Достала из сумки программку, по которой намедни Рику просил «погадать». Что здесь у нас…"Смерть господина Лазареску"в секции"Особый взгляд"или"Вдвоем"^[38] в дебютных работах. Ничего со словом «смерть» в названии смотреть не хотелось. Значит, решено.

Я допила одним глотком кофе, расплатилась и пошла ко дворцу. Было в этом какое-то ребячливое хулиганство — знать, что в этом же месте, за условной стенкой, все мои родные, считающие, что я скучаю одна и ведать не ведающие, как я провожу время.

Зал был вполне полон. Не слишком много людей, чтобы чувствовать себя сардиной в бочке, но достаточно мало для создания иллюзии того, что весь огромный экран принадлежит тебе.

Я выбрала пятый ряд, недалеко от входа, оставив места для поцелуев тем, кому они больше подходили по возрасту. Во время начальных титров вошел запоздавший посетитель, и, видимо, не желая бродить по залу, мешая зрителям, сел тут же. Я глянула мельком на того, кто занял территорию, которую я уже мысленно считала своей, в темноте ничего не разобрала и вернулась к просмотру.

Первые же кадры повергли меня в уныние: фильм был черно-белым, и я рассердилась на неизвестного режиссера. Почему со мной всегда так? Надо было выбирать «Лазареску», а не этот…артхаус. Ну кто, скажите на милость, снимает в наше время скучное серое кино? Зачем вот этот выпендреж? Я хотела уйти и даже приподнялась с кресла, но в последний момент вспомнила, что где-то в это время Рику и Бьянка повезут детей в отель, чтобы оставить с приходящей няней и, если мы пересечемся, во второй раз мне не отвертеться. Блядь. Надо было купить попкорн. Вернув зад на место, осмотрелась по сторонам. Зрители увлеченно смотрели в мерцающее полотно, на лицах застыл сдержанный интерес. Чертовы эстеты-интеллектуалы. Я вяло скользнула взглядом на экран. Мужчина и женщина просто стояли и о чем-то громко спорили. Актриса была аристократически утонченной и немного высокомерной, грубоватый резкий партнер ей совершенно не подходил. Кажется, они выясняли, кто чьи лучшие годы жизни испортил. Я откровенно зевнула, запоздало прикрыв рот рукой.

— Ужасно скучно, не правда ли?

Оказывается, мой сосед пересел ближе и сейчас заговорщицки смотрел на меня смеющимися глазами. Вот так вот смело заговорить с незнакомой женщиной… Каков нахал! Но было что-то располагающее в его улыбке, что-то, что я улыбнулась в ответ и прошептала:

— Ужасно! Почему нельзя снимать понятные, а главное, цветные фильмы? Ну вот хотя бы как… — я запнулась, пытаясь вспомнить хоть один понравившийся мне за последнее время фильм. О, точно! — Вот как, например, «Троя»

— Или «Титаник» — с готовностью подхватил незнакомец.

— Или «12 друзей Оушена» — вспомнила я новое название.

— У вас слабость к Брэду Питту?^[39]

— Нет, к комедиям.

— Тогда «Знакомство с Факерами».

— Да! Правда ведь, смешной? И «Эффект бабочки» мне понравился.

— А в нем уже что смешного?

— Да, действительно. «Шрек».

— «Пила».

— «Пила»? — от изумления я застыла, а он, невинно глядя на меня, смущенно пожал плечами:

— Вот, почему-то все так реагируют.

Мы рассмеялись одновременно и громко, вокруг сразу же за возмущались, и от этого стало еще веселей. Соблюдая приличия, я зажала себе рот ладонью, чтобы не выпустить смех наружу, он отзеркалил мой жест, и какое-то время мы оба тряслись от беззвучного смеха, не в силах ничего с собой поделать.

«Понимаете ли, стоит мне в этот день засмеяться — обязательно попадает в рот смешинка, и я так наполняюсь веселящим газом, что просто не могу удержаться на земле. Подумаю о чём-нибудь смешном — и взлетаю, как воздушный шар. И, пока не подумаю о чём-нибудь очень, очень грустном, никак не могу опуститься!» — подходящая цитата из «Мэри Поппинс» всплыла в моей голове сама по себе, и стала грустной мыслью, которая помогла успокоиться. Я виновата перед книгами. Я не должна о них вспоминать. Волшебная смешинка исчезла внезапно, как и появилась. Мой нечаянный знакомый тоже замолчал, и в наступившей тишине я вдруг явственно почувствовала напряжение, сгустившееся вокруг нас. Я смотрела на него — и теперь видела, и он словно бы только что меня увидел. Как-то резко дошло, что он привлекателен и молод, а на мне платье, не скрывающее ничего, и мы не отрываем друг от друга взгляда. Смутившись, я неловко кивнула ему и отвернулась, заставив себя сосредоточиться на действии, разворачивающемся на экране. Что угодно, лишь бы не думать о том, какие же крупные и красивые губы у мужчины, сидящего слишком близко.

«У него вьющиеся длинные волосы»

«Смотри кино»

«У кого-то явная слабость к длинноволосым»

«Отстань»

«Спорим, он пахнет горькими апельсинами»

«Совершенно неважно, как он пахнет»

«Как ты там говорила Бьянке? Секс ради секса — это не мое?»

«Ты не существуешь»

Внутренний голос издевательски замолчал, и я, включившись в повествование, мгновенно сообразила почему.

Пара из фильма как раз-таки занималась сексом.

По моей коже побежали мурашки.

Обнаженные, прекрасные, сильные тела, многократно увеличенные на широком экране, буквальным образом затягивали меня, делая соучастницей. Она сидела у него на коленях, камера вуайеристически выставляла напоказ позвонки на спине, запрокинутые лица, сильные руки на груди, волосатые ноги…Зал наполнился тяжелыми, с трудом сдерживаемыми вздохами, несущимися из динамиков. Натуралистичность, с которой все было снято, могла бы быть безобразной, если бы не нежность и забота, которой веяло от тех двоих. При всей нескромности показываемого акта, не возникало и сомнения в том, что мужчина и женщина в фильме в этот момент не были актерами. Они любили друг друга.

Стало нечем дышать. Мне не нужно было поворачивать головы, чтобы чувствовать внимательный, испытующий взгляд незнакомца. Он явно понимал, что творится, и без тени смущения впитывал мои смущение и возбуждение. А может, он просто не мог отвести глаз, так же, как я от изображения. Лицо и грудь заливало красной горячей волной. Соски… Я боялась даже представить, как бесстыдно сейчас торчат соски. Живот перекрутило узлом, я чувствовала, как напряжены мои бедра, руки, сжимающие подлокотники кресла и как все тело реагирует, откликается на это напряжение. Рот, губы пересохли, требуя воды, влаги. Я не облизала бы их и под страхом казни.

«Сейчас сдохну от стыда»

— А ведь все-таки есть в черно-белой пленке свое очарование.

«Мяч. Он кидает мне мяч». С трудом собрав себя настолько, чтобы сосредоточиться на простой фразе, проглотила ком, перекрывший горло — все-таки облизала губы, идиотка! и отбила подачу:

— Да, пожалуй, сейчас я не нахожу этот фильм скучным.

Он одобрительно хмыкнул, оценив мою иронию.

— Как вы думаете, кто из них прав?

Я пожала плечами. Если бы я еще следила за действием.

— Не знаю. Все равно. Разве это важно?

— А что тогда важно?

— То, что у них все-таки все будет хорошо.

Мужчина уставился на меня, как на инопланетянку:

— Откуда вы взяли? Вы уже видели этот фильм раньше?

Я отмахнулась.

— Нет, что вы. Просто рассуждаю логически. До конца фильма осталось минут двадцать, время на длинные титры… значит, развернуться для нового конфликта особо негде, и тем более, у них был, ну… — я смущенно замолчала, не договорив. Мне уже не семнадцать, какого черта я краснею!

— Секс? — у этого парня явно не было моих трудностей.

— Да, — быстро кивнула я

— Никогда не слышал о таком необычном способе прогнозирования. — по интонации мужчины не было понятно, насмехается он или серьезен. Я немного виновато улыбнулась ему «ну да, я странная» и вернулась к просмотру.

— «Прежние мечты были прекрасны. Они не сбылись, но я рад, что они у меня были.» ^[40]

— «Что бы я ни выбрала — мне с этим жить дальше. Поэтому надо сделать такой выбор, чтобы потом не жалеть. Чтобы идти вперед и никогда больше не оглядываться.» ^[41]

Соприкоснувшись лбами, они смотрели друг другу в глаза и шептали эти ужасные, немыслимые вещи. Невидимая рука дотронулась до сердца и сжала в кулаке. Нет, я что-то не так понимаю. Не может быть, чтобы они расстались. Они же без ума друг от друга, я читаю это по их лицам. Это какой-то специальный режиссерский ход, просто способ приковать внимания зрителей. Какого черта я думала, что черно-белое равно нудное? Отсутствие цвета магическим образом отсекало все лишнее, выдвигало на первый план чувства и эмоции, полотно ожило и дышало, зал затаил дыхание в порыве единой надежды. «Не уходи! Пожалуйста, останься, вы ведь есть у друг друга, вы живы». Я качала головой и беззвучно повторяла «нет, нет». Женщина — как же она прекрасна была в этот момент — принялась молча одеваться. Мужчина смотрел на нее и не делал ничего. Волна неконтролируемой боли поднялась из глубины моей груди и разрослась, раздирая изнанку цепкими когтями. Так неправильно. Так не должно быть. Я не верю. «Останови ее! Не отпускай, не отдавай, пожалуйста». Она взяла чемодан и подошла к нему, все так же неподвижно стоящему, подняла руку, намереваясь провести по щеке, но не решилась, пальцы погладили воздух. Перед дверью девушка обернулась, изящная и фарфоровая. Он дернулся и застыл, грубые, крестьянские, длинные руки сжали спинку кровати, гениальная камера выхватывала сильные напряженные вены, жилку, бьющуюся под глазом. «Догони» стучал пульс кинозала в едином ритме, мы умирали вместе с ним, страдали вместе с ней. «Догони!» Она открыла дверь и ушла. Экран погас и под музыку Within Temptation^[42] пошли титры.

Зал поднялся и начал аплодировать. Последнее мгновение общности и печали — и все расходятся, и я остаюсь одна, перемолотая.

Безобразные, настоящие, злые слезы заливали мое лицо, из горла давились звериные рыдания — я разучилась плакать за последние два года. Ярость от того, как все закончилось, душила меня. Я просто хотела посмотреть фильм. Я просто хотела, чтобы хоть где-то все было хорошо!

— Почему вы плачете?

Еще и сосед этот! Какого черта он до сих пор здесь?

— Не видели женщин в истерике? — я ответила грубо, лишь бы он убрался, но он не послушался и спокойно повторил вопрос:

— Видел. Почему вы плачете?

— Лучше спросите, почему я вообще стала смотреть этот фильм!

— Потому что он чудесный. От таких фильмов потом внутри хорошо.

Да он вообще нормальный?

— И ничего не хорошо, а наоборот, ужасно, ужасно плохо.

— Это сейчас. Но потом. Много потом, будет хорошо.

Меня стала захлестывать злость. От непрошеных советов, от того, что кто-то видит мою слабость, от того, что он говорит так, как будто действительно знает лучше, хотя что он может знать! Не вполне думая об уместности, я выпалила на одном дыхании:

— Когда я буду старая, я наконец-то пойму? Да неправда! Не будет хорошо. Всегда будет жалко. Светлая печаль никогда не станет радостью! — выплеснув гнев, я и сама почувствовала, как это жалко выглядит, жалобно всхлипнула и добавила. — Я говорю сейчас так, как будто мне семнадцать и у меня снова нет мозгов.

— Абсолютно семнадцать. — Он улыбнулся и стал очень красивым. — Светлая печаль — это всегда хорошо. Она возможна только потому, что было что-то хорошее. Иногда хорошее не длится вечно. Но главное, что оно было. Ведь могло и не быть. И это намного страшнее.

Я все равно не понимала:

— То есть, если я обревелась, потому что фильм напомнил мне всю мою никчемную жизнь, исполненную ошибок и потерянных любимых, я не права, и мне надо не подвывать, а радоваться, что любовь вообще была? Это ваш совет, доктор?

— В каждой жизни прячется много жизней. Я бы хотел вернуться к этому разговору через десять лет.

Я рассмеялась, а потом снова зарыдала. Да что ж такое со мной! Провела ладонями по лицу, размазывая слезы. Хуже ребенка. Он, наверное, думает, что я городская сумасшедшая.

— Значит, через десять лет встречаемся в этом кинотеатре?

А ведь когда он улыбается, видно, что еще очень молодой. Интересно, сколько ему? Тридцать?

— Согласен.

— Но я все равно считаю, что это неправильное кино. Она не должна была уходить.

— Должна.

— Он должен был ее удержать.

— Не должен.

— Ты надо мной смеешься!

— Да. Немного. Я тобой любуюсь.

Да уж, наверняка хороша красотка!

— Я просто хотела, чтобы они были счастливы. Пускай в кино, пускай не на самом деле, но чтобы кто-то был счастлив! Понимаешь?

Он вдруг сделался очень серьезным.

— Понимаю. Они будут счастливы. Не вместе, но будут.

— Ты не можешь этого знать наверняка.

— Могу. Обещаю.

Мы вдруг замолчали и замерли. Густой воздух обволакивал нас, не позволял отодвинуться и снова стать вежливыми и чужими. Лицо мужчины было так близко. Я слышала ваниль и соленые лимоны, острый перец, резкость бергамота и теплоту дерева, терпкий мускус и будоражащий, манящий пачули.

Чувство сильнее страсти накрыло меня, сметая барьеры. На мгновение я ощутила, что мне никуда не надо больше бежать, нечего бояться. Бесконечный удар сердца смотрела на совершенно чужого человека и ощущала, что я — дома.

Я поцеловала его.

Вдруг отпустила тормоза и отдалась безумному притяжению, умолявшему меня прикоснуться приоткрытым ртом к этому твердому рту, не думать ни о чем, просто почувствовать его вкус.

«Горькие апельсины. Я же говорил».

Миг — и все прошло, и только сладость на губах не позволяет убедить себя, что ничего не было.

Не было стыда или стеснения, его глаза отражали мои таким же полыхающим желанием. Он взял мое лицо в ладони и вернул мне поцелуй стократно. Жаркое пламя горело в нас, сжигая мысли, сомнения, приличия. Лишь руки, губы, глаза — отвечающие, жаждущие — имели значение. Он поил меня своим дыханием, я знала, что умру, если он перестанет целовать, и он не переставал. Только это было сейчас единственно правильным, мы не хотели этому сопротивляться, да, наверное, и не могли.

— Я хочу тебя.

— И я хочу.

Соприкоснувшись лбами, мы смотрели друг другу в глаза и шептали эти прекрасные, немыслимые вещи. Невидимая рука дотронулась до сердца и сжала в кулаке. А может, это была судьба. Мы поднялись с кресел одновременно, переплетя ладони.

— Пойдем.

На экране продолжали бежать титры.

Глава 13. Книга одиночеств

— Ты хочешь любви, в которой можно раствориться. Ты хочешь страсти, приключений и немножко опасности. ^[43]

Воздух пах миндалем и любовью.

В сумраке утекающего сквозь пальцы зыбкого дня странное чувство единения стало лишь более плотным и осязаемым. Не нуждаясь в разговорах, мы понимали друг друга. Он снял черный пиджак и набросил мне на плечи, укрывая от свежего ветра и любопытных глаз, мы шли по мощеной мостовой не разжимая рук, склеившись боками, мысли наши были об одном и том же. Пройдя рынок Форвиль, свернули на Rue Meynadier и оказались перед небольшим жилым домом с зелеными ставнями. Я вопрошающе посмотрела на своего спутника.

— Ненавижу отели, — ответил он на безмолвный вопрос. — Всегда стараюсь найти квартиру.

Открыв дверь, заглянул внутрь, а потом повернулся ко мне и, прижав палец к губам: «тсс», кивнул. «Заходи». Заговорщицки переглянувшись, на цыпочках прокрались мимо храпящего консьержа. Оказавшись на лестнице, он шепнул: «Быстрей» и, не выпуская моей ладони, потянул за собой. Мы взлетели на пятый этаж бегом, запыхавшись и давясь от смеха, как влюбленные дети. Старомодная дверь с английским замком открылась с легким щелчком, не обращая внимания на ее приглашающий жест, мы начали целоваться прямо в подъезде, отрывисто, жадно, кусая губы. Не выпуская из объятий, он затянул меня в квартиру, тратить время на поиски спальни было невыносимо, я стала расстегивать его рубашку, дрожащие пальцы не слушались и путались, это было смешно и одновременно злило. Он прижал меня к стене, положил руки в центр грудной клетки, горячие ладони на коже обжигали. Не торопясь, он развел их в стороны, заползая за края декольте, накрывая груди, сжимая соски в пальцах. Мучительная медлительность действий раздражала, горячечная лихорадка желания сотрясала тело, требуя большего, быстрей. Поведя плечами, сбросила на пол мешавший пиджак. Наконец-то расправившись с рубашкой, стянула с него, прижалась к голому торсу, впитывая крепкое, теплое тело. Он тяжело коротко выдохнул, проведя руками по моей спине, нашел потайную молнию, потянул вниз, хитроумный замок заело, чертыхаясь от вынужденного промедления, вынудил себя действовать неторопливо, со второй попытки расстегнул до конца. Тонкое платье было создано для того, чтобы падать к ногам струящейся волной, я перешагнула его и забыла в ту же секунду. Туфли я оставила. Он тоже успел снять штаны, на обоих оставалось только нижнее белье. Мы приблизились друг к другу, сомкнув объятия. Прикосновение наших тел было невыразимо приятным, испытывая неизмеримое тактильное удовольствие, я тянулась к нему всё сильней. Не знаю почему, но я испытывала к этому мужчине безграничное доверие, хотя мне всегда требовалось много времени для того, чтобы сблизиться с кем-то и почувствовать себя в безопасности, даже с Локи я первые месяцы была пугливым зверьком, но сейчас внутри меня не было никаких барьеров, казалось, я знаю этого человека всю жизнь. Длительное воздержание тому было причиной или просто феромоны совпали — всё было неважно. Он целовал и покусывал мои губы, грудь, его руки пробежали по спине, нащупывая чувствительные точки вдоль позвоночника, скользнули под резинку трусов, сжали ягодицы как раз с той силой, что было нужно. Сосущая осязаемая бездна выкручивала живот, мне необходим был он весь, прямо сейчас. Легко опустившись на пол, он потянул меня за собой, укладывая на пиджак, умолявший разрешить послужить нам одеялом. Я приподняла бедра, помогая снять трусы, но оставшись полностью обнаженными, мы оба вспомнили об одном и том же.

— У меня ничего нет. — замерев, он шептал и покусывал мочку уха, эта незамысловатая ласка выгибала меня дугой под ним. — А у тебя?

Я отрицательно помотала головой. Презервативы я видела так давно, что вполне могла бы их сейчас и не узнать с первого раза.

— Я в порядке. Веришь?

Даже курица на моем месте проявила бы больше благоразумия, но я действительно верила ему — или же просто не могла соображать, потому что кровяные сосуды сейчас питали явно не мозг.

— Да.

И мы больше не медлили. Он вошел неторопливо, осторожно, давая время привыкнуть и словно спрашивая: «Как тебе нравится? Так хорошо?» Мне было хорошо. Я сомкнула ноги у него на пояснице, придвигаясь ближе, отвечая всем телом. «Не медли». Ощущение мужчины в себе было таким забытым и острым, что, наверное, хватило бы и этого, даже не начни он двигаться короткими, сильными толчками. Нервы звенели, по телу шли резкие, рваные волны напряжения, искавшего выход. Измотанные долгим предвкушением, оба были доведены до предела и кончили быстро, сначала я, а через несколько мгновений он. Мы лежали на твердом неудобном полу неподвижно, сердца стучали неровно, наши тела еще покалывало: то по его коже, то по моей легкой судорогой пробегал ток. Живот был липким от спермы, нужно бы бежать в ванную комнату, но мысль, что придётся выбраться из теплых объятий, встать и куда-то идти, вызывала боль. Еще минутку.

Он немного отодвинулся, освободив мне дыхание, но рук не разомкнул и его бедро осталось лежать на ногах.

— Ты меня соблазнила.

Я не видела его лица, уютно устроившегося у меня под подбородком, но слышала улыбку.

— Хочу ещё.

Он довольно фыркнул и слабо прикусил мою шею, это было приятно и до дрожи интимно:

— Кто-то очень, очень голоден?

Я не стала отнекиваться:

— Да. Ужасно голоден.

Его глаза уже были у моего лица, их темный блеск дурманил сильнее хмеля. Не отпуская взгляд, он поцеловал меня коротким, властным поцелуем, погружая язык глубоко в рот, на что тело мгновенно среагировало, подаваясь ему навстречу. Сжав горячими руками мои предплечья, он сразу их отпустил.

— Душ. Потом спальня. — не скрывая сожаления в голосе, поднялся и протянул руку.

Зажмурив глаза под сильными струями воды, приятно расслабляющими ноющее тело, я поняла, что улыбаюсь. Переспала с первым встречным. Для меня прежней такое было немыслимым. Распутная девка. Я ждала, что сейчас, когда угар в крови улегся, испытаю сожаление, неловкость и стыд, но странно, было легко и весело. Непреодолимое чувство правильности происходящего не проходило, эта колдовская ночь все еще влекла меня за собой. «Не думай». Запотевшее зеркало отразило девушку, чьи глаза горели, а губы были красны. Мокрые волосы вились по плечам, на щеках не осталось румян, но они все равно алели. Моя прекрасная незнакомка все еще была здесь. Бесстыжая и шальная. Приблизившись к стеклу, я поцеловала ее.

Мой спутник терпеливо ждал своей очереди ополоснуться. Я вышла, завернутая в полотенце, и, пропуская его вперед, мы обменялись на пороге жарким, быстрым поцелуем, молниеносно разогнавшим и не думавшую засыпать страсть. Негромко пробормотав на испанском «No dejes para mañana lo que puedes hacer hoy»^[44], он увлек меня обратно в душевую.

Спустя минут тридцать мы-таки выбрались из ванной, и теперь я с недовольным лицом смотрела на платье. Надевать на свежее, слегка влажное тело скользкую, плотную ткань не хотелось. Я перевела взгляд на небрежно сброшенную поодаль мужскую рубашку. По сравнению со сковывающими движения нарядом она казалась маняще свободной. Так вот почему в фильмах женщины постоянно их напяливают на себя после секса! Никогда больше не буду думать, что это выглядит исключительно глупо. Спросить или надеть так? Пока я пыталась решить эту сложнейшую дилемму, он вышел в гостиную, сверкая голым торсом, одетый лишь в домашние штаны. Кудрявые волосы он скрутил в пучок, почему-то эта чисто женская прическа делала его особенно соблазнительным.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

22

Антуан де Сент-Экзюпери «Земля людей»

23

Спартак: Кровь и песок (Spartacus: Blood and Sand)

24

Согласно отзывам кинокритиков, основными претендентами на «Золотую пальмовую ветвь»-2005 считались американский режиссёр Джим Джармуш с комедией «Сломанные цветы» и австрийский режиссёр Михаель Ханеке, представлявший в конкурсе Францию с картиной «Тайное».

25

Грубые гэльские ругательства

26

Мы знаем то, чего еще не знают они. Действительно, по неожиданному решению каннского жюри во главе с Эмиром Кустурицей, Джармушу досталась вторая награда фестиваля, Ханеке получил приз за лучшую режиссуру, а «Золотой пальмовой ветви» была удостоена работа бельгийских режиссёров братьев Жан-Пьера и Люка Дарденнов — социальная драма «Ребёнок». Считайте этот эпизод шалостью автора.

27

Как, вы не знаете, что было в 1999? Вот и Ева не знает. И знать не хочет. И вы не хотите.

28

Все-таки хотите.

29

Президент жюри Дэвид Кроненберг

30

Если я вставлю еще одну сноску, можете считать, что читаете новую «Войну и мир» и следующая страница пойдет на французском. Шучу.

31

Таки попадает иногда. La foudre ne tombe jamais deux fois au même endroit… Простите, не удержалась.

32

Я — Зомби (iZombie)

33

Самый большой в мире океанский лайнер"Куин Мэри-2", в салонах которого Джорджу Лукасу, которому накануне, 14 мая исполнился 61 год, при большом стечении знаменитостей вручили почётную награду фестиваля за творческую карьеру. Наши герои тоже приглашены, гулять так гулять

34

Ги де Мопассан «Весною»

35

Ay payita mía

Guárdate la poesía

Guárdate la alegría pa' ti

(из песни Shakira La Tortura)

36

Какая чушь! Вы же не верите в эти сказки? На самом деле он томился на соседнем острове Сен-Маргерит.

37

Пирожное religieuse состоит из двух шариков заварного теста, наполненных легким кондитерским кремом, которые ставятся друг на друга, а сверху покрываются слоем глазури. Очень неприличное пирожное, если честно.

38

С этой картиной вышла история почти мистическая. Еще не изучая вплотную вопрос, я знала, что мне нужен фильм, занявший какую-то награду, но не из «высшей лиги». Держа в уме сюжет воображаемой картины под условным названием «Вдвоем» (черно-белой), непосредственно при работе над романом натыкаюсь на лаурета второй степени премии «Синендасьон» 2005 года — черно-белую картину Николая Хомерики… «Вдвоем»: Хроника последних дней, проведенных вместе. Дочитав главу до конца, вы отчасти поймете суеверный ужас, накрывший меня после этой аннотации. Реальный сюжет фильма совершенно же не совпадает, что немного меня успокаивает. Я не ведьма. Вроде как.

39

И в «Трое», и в «Друзья Оушена» он есть

40

Роберт Джеймс Уоллер «Мосты округа Мэдисон»

41

Николас Спарк «Дневники памяти»

42

Within Temptation «Say My Name»

43

Дневники вампира (The Vampire Diaries)

44

Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня. Ну действительно, не ходить же в душ два раза)