Демонология Сангомара. Искра войны

Д.Дж. Штольц, 2022

Молодой бессмертный Юлиан открывает для себя дворцовый мир интриг, мир, где затаился предатель. В это же время Филипп пытается вскрыть обман графини Мариэльд, чтобы спасти своего сына. Но правда имеет свою цену, и Филиппу с Юлианом предстоит задать самим себе вопрос: сколько они готовы заплатить за нее? Ведь правда порой укрыта сладкой ложью, в которую хочется верить до последнего, она лишает тебя последних друзей, она жестока, зла и приводит к разрушительным последствиям. Например, к войне.

Глава 3

Я узнал тебя!

Элегиар.

2152 год, весна.

В небесах раскатисто громыхнуло. Юлиан поднял голову, увидел тяжелые свинцовые тучи и замедлил шаг. Затем обернулся на мгновение, чтобы разглядеть преследователей. Мужчина, низкий, в сером потрепанном плаще — казалось бы, обычный ремесленник, но он следовал за Юлианом уже больше часа. А вот справа за прачечной показался еще один — этот высокий, худой, с резким треугольным лицом. Как минимум двое шли следом, словно хвост, наблюдая за каждым его шагом.

Илла обещал дать возможность ходить по Мастеровому городу — и обещание сдержал. Но теперь за его веномансером в тени вечно следовала вечная охрана, по словам советника — из соображений безопасности.

Темное-серое небо расчертила молния. По черепицам затарабанил дождь, усиливаясь. Люд, заторопившись, пошмыгал кто куда; кто спрятался под крыши, кто нырнул в манящие запахами еды проемы таверн. Толпа хаотично потекла, и Юлиан, воспользовавшись моментом, слился с ней в сгущающейся завесе.

Потом он резко завернул на узкую улочку, пропитанную облаком оседающего от ливня смрада нечистот, и перемахнул забор тускло-зеленого цвета. Во дворе доходного дома бегали женщины, спешно снимая с веревок вещи. Кто-то захлопнул ставни, кто-то, наоборот, открыл их, чтобы впустить дождливую прохладу весны.

Прижавшись к калитке, Юлиан услышал шаги — преследователи прошли мимо с другой стороны ограды, шлепая по лужам.

— Где он?

Напарник не ответил, и охрана скрылась за поворотом кривого, как южные ножи, проулочка. Дождь усилился и обратился злым, сплошным ливнем.

— Эй, что тебе надо? — крикнула одна женщина из-под навеса.

Не ответив, Юлиан отворил калитку. Он вернулся на улочку и заторопился исчезнуть на мостовой. Стремительные ручьи побежали меж плиток, грохотали черепицы от стука капель по ним. Веномансер обогнул бордель и зашагал к западной части города, Трущобам. Там обитала нищета. Именно в Трущобах произошел Гнилой день, когда из-за Вицеллия Гор’Ахага отравились и погибли тысячи жителей.

Он шел больше получаса, петляя по узким дорогам, перескакивая калитки внутренних дворов и являясь с другой стороны квартала. Кажется, преследование если и было, то Юлиан оторвался от него. Будто в подтверждение мыслей зазудел браслет, и раздражение кольнуло руку, растеклось до предплечья, где и затихло. До таинственного дома слуги Пацеля осталась пара поворотов.

Юлиану не терпелось добраться до волшебного мешка, и он шел одинокой фигурой под пеленой ливня. Дома становились все хилее и беднее, косились, словно подпирая друг друга.

Из-за угла вынырнули стражники, нахохлившись в пелеринах, а один из них надвинул на глаза шапель, прячась от воды. Стража замерла, вгляделась в незнакомца и прищурилась, но Юлиан, не сбавляя шага, прошел мимо. Затем он удостоверился, что шейный обод спрятан под ленты — ничего, кроме него, не указывало на рабский статус, поэтому люд не обращал внимания на невольника без клейма на щеке, посчитав его за свободного. По закону стража могла и обыскать, и задержать раба, если заподозрит, что он хочет сбежать.

А вот показался нужный узкий проулочек, где и конь пройдет с трудом. Стена города нависла над незваным гостем. Юлиан подошел к скрюченному домику. Затем занес кулак для стука, но перед этим, ненадолго замерев, вгляделся в начало проулка — уж не настигла ли его охрана Иллы. Потом он поднял голову вверх, прищурился от дождя. Однако никто, кажется, не глядел с галереи стены. Выдохнув, он постучал пять раз, как и учил Вицеллий.

Тихое шарканье. В груди у вампира часто застучало от напряжения. Из-за двери раздался глухой голос.

— Кто?

— Друг Пацеля.

Дверь отворилась, и плешивая голова полуслепого слуги высунулась в проем. Юлиан шагнул в оглушающую после дождя тишину, мимо старика, отодвинув того, и устремился по земляному мокрому полу — дом подтекал — ко второму ярусу, по лестнице. Нахлынули воспоминания о хлопающей глазами Фийе, о вредном Вицеллии — и он вздохнул от того странного чувства, когда прошлое шло рядом с ним: незримое, но ощутимое. Скрипнула лестница. Макушка Юлиана показалась на маленьком чердаке. Вскарабкавшись, он стал искать мешок. Наверху лежали сваленные корзины, заплесневелые от влаги, два сундука с пробитым дном и заплечная котомка. Но мешка не было.

— Что? Как так? Где он?

Он вполз всем телом, испачкавшись в пыли, лег животом на доски, затем присел на корточки. Зоркие глаза видели каждый закоулок этого чердачка, где невозможно было встать в полный рост, но волшебный мешок пропал.

Юлиан спрыгнул.

— Где мешок?

Старик молчал.

— Где мешок, куда он пропал? Там были большие деньги, меч, драгоценности! Где он, я тебя спрашиваю! Я — друг Вицеллия и Пацеля. Отвечай!

Но старый вампир был нем и глух. Не замечая упершего руки в бок гостя, он прошел мимо, плюхнулся на циновку, которую на севере звали льняником, и вперился в стену. Пока Юлиан ходил вокруг да около слуги Пацеля, тряс его, хлопал по щекам, тот не реагировал. Тогда веномансер еще раз обшарил каждый закоулок дома и, не обнаружив ничего в этой нищей лачуге, где все было как на ладони, уставился злым взглядом на старика.

Наконец, не выдержав, он ухватил его за грудки, поднял, удивительно отрешенного, и вцепился ему в шею. И прикрыл глаза, впитывая воспоминания из вязкой и неприятной вампирской крови. Старик висел тряпичной куклой, безвольно уронив руки вниз, и словно ничего не чувствовал.

Спустя пару минут Юлиан опустил окровавленного слугу Пацеля и, изумленный, оперся о стену лачужки. Потом и вовсе присел на циновку, чтобы подумать.

Оказалось, что старик этот — Амай — раньше служил при дворце в кордегардии, но чуть больше трех десятков лет назад, после Гнилого дня, он ни с того ни с сего покинул свой пост и обосновался здесь.

В тот день к нему подошел Пацель, еще молодой, и приказав следовать за ним, привел в эту лачугу. И с того момента Амай жил мыслями только о том, что с утра работал на складах у речного порта Элегиара, а ближе к вечеру усаживался дома у очага. Питался впроголодь, женщин не имел и интереса к ним не чувствовал. Друзей у него тоже не было. И все это случилось с ним после разговора с Пацелем. За одно мгновение из обыкновенного мужчины — в отрешенного аскета. Но как? Что же за мощь скрывалась в тщедушном теле лекаря-мага, который одной мыслью поставил на колени Малые Вардцы и исцелил матушку Юлиана, а теперь и забрался в голову к этому слуге? Да так крепко забрался, что тот беспрекословно несколько десятилетий исполняет наказ охранять дом, сгнивая заживо от голода и холода!

Но странным было не только, что мир слуги вдруг сузился до одного дома, где он охранял мешок, а то, что Вицеллий, кроме того единственного случая, больше здесь не бывал. Юлиан отчаянно вспоминал слова учителя о том, что они с Пацелем якобы часто пользовались этим артефактом вместе. Но в воспоминаниях слуги присутствовал один только маг Пацель. Что за несуразица!

В памяти нашелся и тот, кто украл волшебный мешок. Это был один из истязателей тюрьмы дворца. В ночь, сразу же после смерти Вицеллия в подвалах, он постучал ровно пять раз в дверь, и, когда слуга отворил ее, без церемоний вполз на чердак, забрал мешок и ушел.

Юлиан ничего не понимал. Он тер лоб, тер до красноты бледный шрам на переносице и чувствовал, что внутри начинает клокотать ярость. Что вообще происходит? Даже если тот истязатель и знал о происходящем, он никак не имел доступа ни к печати, чтобы отправить фальшивое письмо в Ноэль, ни к канцелярским тубам — не того ранга оборотень.

— Это чертовщина… — шептал сам себе Юлиан. — Сначала события тридцатилетней давности, потом это… Уж не стал ли мой учитель Вицеллий всего-навсего бедной жертвой желания Пацеля, которое вынудило его пойти на смерть? И не окружают ли меня во дворце другие такие же «околдованные»? Ох, матушка, что же вы скрываете от меня со своим другом? Мне кажется, что вокруг происходит нечто темное, что затягивается у моего горла удавкой, но у меня не хватает мудрости разгадать этот замысел. Или это игра моего больного воображения? Уж слишком сказочны происходящие со мной события. И не в сказке ли я живу, что вся моя жизнь — волшебное переплетение случая и судьбы?

Пока Юлиан обтирал губы и приводил в порядок испачкавшийся на чердаке костюм, Амай как ни в чем не бывало сел у очага. Невольно поражаясь странному отупению слуги, ибо он никогда ранее не сталкивался с подобной магией, Юлиан покинул лачужку.

Дождь обрушился на изумленного вампира, а ноги повели его к мостовой. Трущобы пустовали — все забились кто куда; ливень, по-весеннему неистовый, загнал всех под крыши. Промокший до нитки Юлиан увидел благодатный свет распахнутых дверей таверны и пошел туда, пока не пропал в проеме пропахшей сырой древесиной харчевни.

Внутри было тесно. Помещение ветхое, воняло дешевым пивом и рвотой. Поморщившись от запахов, Юлиан протолкнулся сквозь толпу локтями, ибо никто его в Элегиаре не знал и не разбегался в стороны от одного вида графа, что теперь был никем. Свободного места за столами не оказалось; многие ели и пили в проходах, пихаясь.

Мимо ходили люди и нелюди, но Юлиан был одет в неказистый плащ, выданный Хмурым, поэтому не сильно выделялся среди толпы. Хотя золотая брошь на шапероне, подаренная Иллой Ралмантоном, порой и привлекала недобрые, алчные взгляды, но, смерив высоту северянина и размах его плеч, желающие поживиться добром от мыслей о грабеже отказывались.

Раздумывая, что делать, Юлиан оперся о колонну, держащую на себе второй этаж. Нужно было понять, что происходит, и он, не видя ничего вокруг, окунулся в размышления.

Значит, есть какой-то заговор и во дворце таятся предатели, которым пока невыгодно обнаруживать старейшину. Но чего они ждут?

Во-первых, побег тогда придется отложить. Нужно найти истязателя тюрьмы. Его Юлиан помнил очень хорошо. Именно тот высокий, но сутулый оборотень тащил двумя годами ранее Вицеллия в подвалы для пыток. И именно он же, выходит, пытал Вицеллия. Во-вторых, придется втихую убить этого истязателя, чтобы узнать все из его крови. Нужно будет выведать, где он живет, и подкараулить в темных проулках. А в-третьих…

— Кхм… Почтенный, здесь мое место, — послышался интеллигентный, тонкий голос.

Юлиан повернул голову — на него недовольно смотрел менестрель в узких черных шароварах, красной пелерине (по перешедшей от знати моде) и белоснежной рубахе.

— Здесь не написано, что твое, — раздраженно ответил он.

— Я всегда выступаю вот у этой деревянной опоры.

Музыкант насупился и провел пальцем по струнам, выдав из инструмента печальный звук.

— Я не в курсе, ступай к другой.

— Ну… Как это не в курсе. Ты на прошлой неделе сидел и смотрел на мое выступление!

— Я здесь никогда не был, говорю тебе еще раз, если глуховат, — поморщился Юлиан. — Вон, иди туда.

Музыкант потоптался на месте, но спорить не стал. Он, как и все ранимые творческие люди, обиделся и ушел в противоположную сторону таверны, а до ушей северянина донеслось коротенькое «Хам».

Юлиан оглядел полутемное из-за непогоды помещение, где царила суета. В таверне жутко воняло: не только сыростью, грязью и дешевизной. Несколько вампиров, как и Юлиан, в презрении потягивали носом в сторону компании оборотней. Те, скорее всего грузчики, судя по запыленным рубахам, жевали тушеное мясо, гоготали и рассказывали друг другу байки про ночные похождения своего товарища. А от них разило порцией собачатины.

— Попрошу минуточку внимания! Минуточку! Почтенные! — закричал тоненьким голосом менестрель.

Он безуспешно пытался призвать к хоть какой-нибудь тишине, но его голос потонул в толпе, которая заполонила таверну из-за дождя. Кто-то работал челюстями, кто-то пил принесенную кровь, а кто-то просто пережидал ливень, толкаясь в проходах между занятыми столами.

Снаружи не переставало грохотать, и молнии пронзали небо, с каждой вспышкой освещая на мгновение помещение таверны.

Такова была южная весна — с дождями, грозами и слякотью.

К Юлиану подскочила юркая девушка и улыбнулась:

— Там стол освободился, Момо, — прощебетала она. — Чего ты стоишь?

Юлиан мотнул головой.

— Ты меня с кем-то перепутала.

— Момо, ты чего…

— Говорю еще раз, спутала ты меня, милая девушка.

Служанка, удивленно качнув плечами, пропала где-то в подсобных помещениях. Под навес таверны вошли два стражника, и Юлиан отступил чуть дальше в полутьму, прислушался к гудящей толпе. Компания слева расчехлила трубки и принялась курить, попыхивая тягучим дымом.

Справа за деревянной колонной раздался голос.

— Момо, друг! — прогромыхал крупный человек в простеньком костюме: шаровары, рубаха да короткий плащ.

Юлиан смолчал, хотя это было адресовано ему, и лишь нахмурился, продолжая слушать таверну. Пальцами он нащупал рабский ошейник и убедился, что тот надежно спрятан под лентами. Незнакомец справа пожал плечами и снова замолотил ложкой.

Все вокруг гремело и звенело. Толпа неустанно говорила. Запела лютня менестреля, который смог воззвать к тишине. Запела она о северных женщинах, да не простых, а голых, манящих и красивых. Народ радостно загудел и стал подкидывать в шляпу на полу монетки. Получив одобрение толпы, менестрель, донельзя довольный, откланялся и стал напевать уже другую песню. Пел он про двух ротозеев, которые открыли свои рты посреди дороги, отчего у них сбежали рабы. Однако песня эта, донельзя сказочная, уже не снискала такой славы, как первая, потому что женщин любят все, а уж северных: с их синими глазами, белоснежной кожей и черными волосами, — так и вовсе считают образцом красоты.

Человек справа от Юлиана продолжать энергично работать ложкой в каше, закусывая хлебным ломтем.

— Эй, Момо! Да присядь ты уже! — закричал он, перекрывая гул. — Да чего встал столбом? Ну как чужой!

Дождь стал стихать. Юлиан поначалу мотнул головой и уж было направился к выходу, как вдруг заметил напротив таверны проходящего охранника Иллы. Тогда он шмыгнул за стол к мужику, чтобы укрыться за колонной. Меньше всего он сейчас хотел встречаться с теми, кто был приставлен к нему для контроля.

— А ты ж с севера, Момо? — спросил мужик.

— С Ноэля, — не спуская глаз с двери таверны, ответил Юлиан.

— А-а-а, понятно. У вас там правда такие девки красивые водятся? Ну, как этот брынькальщик пел…

— Водятся.

— Везет… Я б с такой бы пообнимался. Эх… Ладно, рад был снова увидеться. Бывай!

— Снова? — спросил Юлиан. — Послушай, я тебя не припомню. Ты меня с кем-то перепутал.

— Да как же… Несколько ж дней назад ели с тобой. Ты взял кашу, пшенку, а я — овсянку.

— Я не могу есть кашу, — Юлиан широко улыбнулся, обнажив клыки. — Ты точно перепутал.

— Да нет, я слепой что ль? Вот как сейчас тебя тогда видел.

— Пил?

— Ну, было дело, да, вечер был, пивка накатил слегка до этого. Тут оно забористое, хорошее — из-под руки пивовара Брегена, — мужик отодвинул миску и грохнул на стол пару монет. — Ладно, может, действительно что спутал. Бывай…

С этими словами он поднялся и исчез из таверны, спеша на работу. Да и проливень как раз прекратился.

Юлиан еще некоторое время сидел за столом, выжидая время, и слушал новости касаемо войны. В начале весны Нор’Мастри и Нор’Эгус схлестнулись на Узком тракте в Куртуловской провинции. Там наги короля заняли удобную позицию на холме, и войскам мастрийцев пришлось отступить под шквалом длинных стрел, выпущенных из огромных луков. Узкий тракт во второй раз, как и годом ранее, остался за змеиным королем.

Еще шептал народ про розыск королевством Нор’Мастри магов-беглецов, которые отказались от своего долга и дали деру кто куда. Юлиан с улыбкой вспомнил труса Йонетия, бродячего мага, который повстречался им с Вицеллием и Фийей по пути в Элегиар.

Люди очень ждали летний праздник Прафиала, а вместе с ним смаковали приближение дня Зейлоары, когда на площадях будут танцы и пения юных суккубов и инкубов, а у озер-купален храма богини соберутся нагие девушки.

Юлиан поднялся со скамьи, которую тут же занял шустрый человек, одетый как писарь, и пошел к менестрелю. Кто же этот Момо?

— Эй, почтенный, — обратился он к жующему в углу сырную лепешку музыканту.

— А? Что опять? Хочешь сказать, что теперь я твой стул занял?

Смуглый менестрель недовольно посмотрел на посетителя и на всякий случай пододвинул лютню поближе к себе.

— Нет. Я хочу спросить, где ты меня видел в последний раз?

Менестрель прополоскал горло дешевым винцом и задумался.

— А-а-а…Ну на прошлой неделе, да. Я же говорил. Ты не помнишь?

— Выпил, — соврал Юлиан. — Так что я делал?

— Ну, с барышней сидел, еще пару бронзовичков подкинул мне за выступление. Дамочка с борделя за углом. Ей пива подливал весь вечер, — менестрель пожал плечами. — Ну, постоянно ж разгульных дам водишь сюда или они тебя.

— А часто появляюсь я тут?

— Да вот, бывает. Ну, рядом же живешь.

— Где же я живу? — удивился Юлиан.

— Ты не помнишь, где живешь? — вскинул тонкие и словно выщипанные брови музыкант.

— Иногда я память теряю, говорю же, выпил в тот день и ничего не помню. Так где?

— Ну… Я бы вспомнил, честно, да тоже иногда теряю память. В детстве мамка роняла да братец по ушам хлопал. Пару бронзовичков бы…

Юлиан достал из тугого кошеля три бронзовых сетта и швырнул перед музыкантом. Тот довольно кивнул, хотя и не без обиды за то, что его отогнали от полюбившейся ему деревянной опоры.

— Соседний квартал, восточнее портновского цеха, красно-белое здание в три этажа. Я видел тебя выходящим оттуда иногда. Такое… косое, рядом с четырехэтажным доходным домом.

— Понял, спасибо.

Юлиан покинул таверну и поспешил туда, куда его направил музыкант. Периодически он оглядывался, но никого из людей Иллы так и не увидел, хотя раз уж они тут рыскают, то далеко уйти не могли. И пока побег откладывался из-за истязателя, нужно выяснить, кто же этот Момо, с которым его спутали сразу три человека.

Улочка изогнулась, и вампир попал в соседний квартал с очень узким проходом между домами, где двум встречным, чтобы разминуться, придется притереться друг с другом. Отвратительно пахло испражнениями. Юлиан поморщился от жуткой вони, которая обострилась после ливня. Похоже, это место использовали, как отхожее, из-за близости к главной улице.

Элегиар, как и все великие города, был городом контрастов. Тут соседствовали друг с другом нищие кварталы, где люди жили, как крысы в амбарах, и сверкающие золотом районы аристократии, с садами и сотней прислуги. И именно в Элегиаре этот контраст был столь резок, а улочки Трущоб так узки и гадки, что Юлиан невольно почувствовал томление по простору особняка в Ноэле.

Как тот, кто вырос в деревне посреди величественных и старых сосен, меж рек и лугов с цветами, Юлиан всей душой ненавидел тесноту больших городов. Да, его очаровывали праздничные и широкие мостовые, но стоило свернуть в сторону — и ему хотелось убежать, уйти от этих сдавливающих клеток. Он вспомнил вечера под сенью сосен в Ноэле, вспомнил пение цикад и благоухание голубых олеандров — и вздохнул. Юлиану этого не хватало, но возвращаться в Ноэль к матушке — бессмысленно, ибо она явно была замешана во всем, что сейчас происходило.

Наконец, он нашел, что искал. Доходный дом с посеревшим и старым камнем, окрашенный в белое и красное, находился практически в тупике.

Дверь доходного дома была заперта на ключ, а окна первого этажа заколочены. Тогда Юлиан заглянул во двор, где на скудном пятачке с обрушенным колодцем висели на веревке чьи-то подштанники с латками. Но и там входа не обнаружилось, потому что вдобавок к окнам хозяева наглухо закрыли досками и дверь. Задрав голову, он увидел, что на чердаке приоткрыты ставни, но туда никак не допрыгнуть. Разве что по крыше, но еще светло, могут увидеть.

Может менестрель ошибся? Но почему тогда и тот работяга узнал в нем кого-то, с кем уже якобы обедал? Как и та молоденькая девушка.

Кто такой этот Момо?

Морщась от смрада нечистот, Юлиан отошел дальше, но так, чтобы не упускать из виду входную дверь. Улочка вообще была глухой и малопроходимой, лишь пару раз сюда заглянули несколько горожан, которые сняли шаровары у стены, сделали свои дела и исчезли. Либо заметили стоящего незнакомца, выругались и ушли на другую улочку.

* * *

Ждать пришлось недолго. Спустя час, когда сумерки легли прохладой на Элегиар, а солнце закатилось за высокие зубчатые стены, послышался скрип. Юлиан спрятался за угол. Покосившаяся дверь красно-белого доходного дома отворилась. На улицу ступила очень высокая фигура, однако все же ростом пониже Юлиана.

На голову незнакомца был накинут глубокий капюшон. Кто скрывался под ним — невозможно было разобрать. Но одеяние указывало, что это кто-то из бедных ремесленников: простенькие шаровары и многократно залатанный и старый плащ, — выглядело очень неказисто. Раздался звук «Апчхи»; мужчина утер нос рукавом и пошел по узкому проулочку на выход. Юлиан последовал за ним.

За такой вытянутой фигурой следить не сложно — незнакомец возвышался над всеми на полголовы. Его походка была чуть дерганой, а беспокойная рука вечно сновала между носом и затылком, терла все, что можно.

Уже в густой толпе, скрытый ею же, Юлиан догнал незнакомца и повернулся. И замер как вкопанный, ибо он увидел себя! Не веря своим глазам, он помотал головой и вновь последовал за куда-то бредущим незнакомцем. Сомнений не оставалось — его облик «позаимствовал» какой-то мимик.

Незнакомец некоторое время шел по широкой мостовой, пока не свернул вправо и не ступил во тьму проулка. Юлиан ринулся за ним. Грохнула массивная дверь, и незнакомец скрылся внутри какого-то дешевого доходного дома, где снимали комнаты самые бедные жители: блудницы, грузчики, сторожа и менестрели-неудачники.

Тогда вампир пробрался во двор и ощупал взглядом окна над входом. Вот в одном из них зажгли свечу, и из-под полуприкрытых ставней донесся женский хохот. Он, озадаченный, под покровом сгущающейся тьмы ловко вскарабкался на крышу пристройки, прополз под окнами к нужному и заглянул сквозь щели.

Там две женщины окружили незнакомца.

— Ох, мой Момо, ты пришел! — смеялась вульгарно первая, кидаясь гостю на шею.

Однако первую женщину оттолкнула вторая:

— Да ко мне он пришел, коза драная! Вот еще нужна ты ему!

— Не наглей, Райя!

Первая дамочка скинула с себя выцветшее черное платье, которое уже было блекло-серым, и обняла мужчину сзади.

— Да я к вам обеим пришел, девочки! — сказал очень бархатистым голосом незнакомец.

Следующие пару минут Юлиан с отвращением наблюдал, как тот, кто походил на него лицом, разделся и уложил двух жаждущих женщин на постель, которую они делили друг с другом, снимая эту комнатушку. Руками он неумеючи скользил по их телам, целовал, пока, наконец, не взобрался сверху одной.

До ушей подглядывающего доносились стоны и счастливые всхлипы, а две девушки облепили высокого черноволосого мужчину, как облепляют жадные до еды рыбы подкормку. В ответ двойник неловко расцеловывал их, говорил несуразные комплименты, рычал и хохотал, как полоумный.

— Да что это такое… — негодующе шептал сам себе под нос Юлиан. — Это безобразие!

Меж тем дело чересчур быстро близилось к концу.

— Да кто так делает вообще… — уже в гневе ворчал он, видя неумелость двойника. — Что ты за недотепа такой, кто же женщину так держит, как бревно… Ах ты ж похотливый арбалетчик…

Наконец, двойник поднялся с кровати и замер посреди комнаты, нагой и невероятно довольный собой. Потной ладонью он пригладил черные, как смоль, волосы и широко улыбнулся.

Видимо, сей вид привел женщин в неописуемый восторг, потому что они тут же подскочили с кроватей и принялись расцеловывать своего гостя.

— Момо, какой же ты у нас замечательный. Такое счастье же нашли! — защебетала радостно одна.

— Да-да, ты наш красавец. Нигде такого не сыскать, даже во дворцах этих златожорцев! — вторила другая. — Когда ты еще придешь к нам?

— Ну… На следующей неделе, наверное… — произнес незнакомец.

Пока одна женщина, прикусив нижнюю губу, поглаживала его по плечам, вторая извлекла из-под матраца старый кошель. Она высыпала блеклые и затертые монеты на подставленные мужские ладони, потом задумалась и дала еще. В итоге кошель почти опустел.

— Спасибо, — улыбнулся трогательно двойник и стал одеваться, быстро спрятав наживу в карман.

— Это тебе спасибо! — отвечали, краснея, женщины. — Приходи, мы тебя ждем в любой вечер, как только вернемся от нашей Сводницы.

— Прощайте, мои хорошие. Ну дайте вас поцелую. Ну идите сюда, красавицы.

— Подожди, Момо. Вот, держи! На ужин.

С этими словами одна из женщин передала закутанные в старое полотенце лепешки. Пока Юлиан смотрел на это все дело с гримасой отвращения, двойник был расцелован, обнят и даже получил прощальный шлепок по заду. А на прощание он так и вовсе якобы мужественно рыкнул и скрылся.

Юлиан стал осторожно спускаться, чтобы грохотом крыши, и так побитой дождями, не привлечь внимание.

— Ах ты ж похотливый и продажный хорек! — шептал возмущенно он. — Ну, погоди у меня!

Спустившись, он последовал во тьме за Момо, который, насвистывая песенку того музыканта из таверны, пошел к дому со свертком лепешек в руках. Где-то наверху громыхнуло. Вновь полил дождь, полил косой и сильный. Накинув капюшон, двойник заторопился семенящей походкой к своему узкому проулочку. Уже когда он гремел ключом у входной двери, тщетно пытаясь попасть во тьме в замочную скважину, вампир подошел к нему ближе и зловеще шепнул на ухо:

— Ну здравствуй, Момо.

Тот вздрогнул, обернулся и от страха уронил ключи в грязь.

— А-а-а-а!

— Заходи внутрь!

Юлиан схватил двойника за плечо и сжал, отчего тот всхлипнул.

— Я… Извините меня, пожалуйста! — пальцами дрожащий Момо опустился за связкой ключей и открыл входную дверь. — Не надо было так мне делать. Ох, не надо… Я не хотел…

— Заходи!

От него пахло, как от человека, и Юлиан не увидел при его вскрике клыков. Дрожащий двойник стал подниматься по грязным ступеням наверх, под самую крышу. За дверьми мелькающих комнатушек, которые хозяин дома сдавал в аренду, доносились пьяные вскрики, храп, суета и галдеж ватаги детей. Ненадолго Юлиану показалось, что Момо сейчас завопит, чтобы привлечь внимание соседей, и оттого предупреждающе схватил его за шею.

Дверь чердака открылась, и Момо буквально ввалился в свою комнату, споткнулся и рухнул на пол в мокром плаще. Сверток с лепешками вывалился из его рук.

Когда дверь захлопнулась, Юлиан обвел взглядом комнатушку с низким потолком. Неказистая обстановка: старенький топчан в углу, без подушек и постельного белья, с набитым соломой матрацем, глиняная утварь, портновский стол и два кресла, которые выглядели ненадежно. В углу подтекало — там набралось уже с целую лужу. На скошенных стенах были развешаны на гвоздях и крюках костюмы, а стол для раскройки завален подушечками с иглами, наперстками, тканями и лекалами. Портной, стало быть.

Момо поднялся с пола, схватил сверток с лепешками, быстро отряхнулся и спрятался за кресло. Он похлопал почти слепыми в ночи глазами.

— Почтенный! Почтенный! — промямлил он во тьму. — Я не хотел никакого зла, простите меня!

— Зажги свечу.

Момо нашел на ощупь огниво и высек над глиняным подсвечником, стоящим на полу, искру. Вскоре комнатушка частично озарилась светом, и от того показалась еще более нищей и плохонькой. Трепетный огонек свечи выхватил из тьмы низенький топчан, два кресла и дрожащего Момо.

Юлиан рассматривал свое же лицо, которое исказилось в гримасе ужаса. И заметил, что двойник, в общем-то, не очень и достоверный вышел: подбородок чуть длиннее, шрама на переносице нет, да и уши точно другие.

— Ты — мимик?

— Да-да! Мимик, или повторник, или человеческий оборотень… — робко ответил Момо.

Слушая всхлипы того, о ком даже в трудах демонологов писали крайне скупо и мало, Юлиан раздумывал, уж не вцепиться ли ему в глотку. Тогда он все узнает сам: и что делал этот Момо под его обличьем, и что натворил. Но вид бедняги был настолько несчастным и забитым, что он решил пообщаться с ним сначала по-хорошему и поэтому указал гневно пальцем на кресло.

— Садись и рассказывай!

Момо неловко переполз через треснутый подлокотник, боясь просто обойти кресло, чтобы не оказаться чересчур близко к гостю. Юлиан же, не спуская с того глаз, нащупал пальцами сиденье.

— Там подушечка с иголками… — нерешительно подсказали ему.

Юлиан убрал с кресла подушечку, еще раз осмотрел комнатку, завешенную мужскими и женскими костюмами, и приземлился. А Момо меж тем подтянул свои длинные ноги к подбородку и обхватил их руками в кольцо, не переставая трястись от страха.

Перед ним явно не храбрец сидит, думал вампир с усмешкой. Что-то мямлит, дрожит как осиновый лист. Боится всего и вся. Походка у него дерганая, что выдает в ее обладателе личность крайне неуверенную. Даже в общении с женщинами он играл из себя излишне дерзкого любовника, чтобы скрыть эту самую неуверенность. Юлиан строго взглянул на мимика, отчего тот вздрогнул, и спросил:

— Ну и чего ты молчишь?

— Ну… Я вас увидел пару годков назад в толпе. Увидел там, на Дождливой улочке. Вы тогда были со стариком и женщиной. Я думал, что вы скоро покинете наш город.

— И ты два года в моем обличье расхаживал?

— Нет! Я в вашем ходил очень редко! Только вот последние полгода смог. Он — неудобный. То есть удобный, но только для каких-то случаев. Ну вы понимаете…

— Займы брал?

Мимик усердно помотал черноволосой головой.

— Врешь…

— Клянусь, да поразит меня Химейес! Я вот по женщинам иногда хожу. А чаще в другом виде. Ну, в своем то бишь.

— Показывай!

Юлиан как можно грознее свел брови на переносице, а сам же про себя усмехнулся от презабавного и неуклюжего вида своего двойника.

Двойник же сосредоточился. Его облик поплыл, растянулся, потом собрался — не как у обычных оборотней, у которых это происходит медленно и болезненно, а словно по волшебству; сразу же вспомнились преображения Вериатель, как она ловко перепрыгивала из кобыльей личины в человеческую.

Спустя мгновение в кресле уже сидел человечек: средних лет, с глазами добряка и мягкими чертами лица, которые подошли бы больше женщине. Любой бы незнакомец, завидев такого, сказал бы однозначно и уверенно: «Безобидный малый!» И вот этот безобидный малый скромно улыбнулся и поправил ставшие большими на нем в плечах вещи.

Гнев гостя поутих и сменился скорее любопытством, ну а мимик тихонечко так стал молить:

— Я честно не хотел ваш облик во зло использовать. И мысли не было, почтенный, вам навредить! Лишь женщин осчастливил. Вот. Да вот и все, собственно. Вы же понимаете, как они падки на иноземцев.

Юлиан оглянулся.

— Это все твои костюмы?

— Нет. Я портной. Ну, то бишь шью под заказ костюмы соседям и тем клиенткам, с которыми встречаюсь, — выпалил мимик. — А часть нарядов моя, да. Это ведь непросто — обращаться в кого-то. Нужно делать такой фасон, чтобы одежда не разошлась по швам иль не удушила.

— А платья? Платья на заказ? Или есть твои? — вампиру стало интересно.

— Могу и женщиной обернуться, если вы об этом, почтенный. Вон то зелененькое мое, из шерстяной пряжи, — затем Момо добавил, уже хвастливо. — Между прочим, дорогая шерстийка! Брал на Главной Ярмарке перед жатвой.

Юлиан повернулся и разглядел на гвозде неказистое платье, сшитое вкривь и вкось, затем снова обратился:

— И часто ли ты можешь обращаться в других людей?

— Ну, каждое превращение забирает силы. Кушать потом сильно хочется. А если увлечься, то там не заметишь, как и свалишься, и уснешь на полдня. Непросто, в общем, почтенный, ой как непросто.

— Понятно. И что же мне с тобой делать, Момо, а? — снова сдвинул с суровым видом брови Юлин.

— Милостивый почтенный, — шмыгнул носом тот. — Да ну я же вам ничего не сделал. Я же так, пару разочков использовал ваш облик, честно-пречестно! Ну не пару — чутка больше. Но я живу худо, бедно. Вы же посмотрите! У меня нет в комнате ни украшений, ни дорогих тканей, мне хватает только на еду, комнату и мое ремесло.

Да, жил Момо действительно на грани нищеты, размышлял Юлиан. Будь он вором, убийцей или слугой гильдий, то не обитал бы в таких паскудных условиях.

— Как тебя звать?

— Момо.

— А настоящее имя какое?

— Так и звать… Момо, или Момоний, — засмущался мимик.

— Ты что же это, с настоящим именем ходишь? — удивился Юлиан.

— Да. А вас как зовут, почтенный?

— Юлиан.

— Вы веномансер из Золотого города, что ли?

Момо внимательно посмотрел на шаперон Юлиана с золотой древесной заколкой и краску на лице — обозначение статуса веномансера.

— Да.

— Понятно. Красивое у вас имя, очень красивое, почтенный Юлиан.

— Давай без подхалимажа.

— Хорошо, извините. Я больше так не буду, — мимик посмотрел кристально честным взглядом. — Ну… Не буду в вашем облике ходить. Прошу, простите меня!

Юлиан, конечно же, ему не поверил. Под честными глазами Момо скрывался тот еще плут, тут сомневаться не приходилось. Однако что-то в нем было такое, что не подделать, какая-то душевная наивность что ли, и Юлиан откинулся в кресле, размышляя. Откинулся он, правда, осторожно, ибо кресло это было готово вот-вот рассыпаться от старости; казалось, чихни на него — оно и развалится. Скрипнул подлокотник. Что же делать с этим недотепой?

— Точно в долги не влез?

— Точно, честно-честно, — захлопал янтарными глазами мимик. — Вы же видите, что живу здесь спокойно, никого не трогаю, никто меня не трогает. Зла я никому не творю, вот…

И все-таки нужно было проверить. Юлиан поднялся с кресла, обошел комнату, заглядывая в каждый угол. Бардак тут был знатный: ткани беспечно лежали в лужах, натекающих с чердачного потолка, а старую рухлядь, которая когда-то была мебелью, никто и не думал чинить. Хотя можно же было посвятить этому полдня, негодовал про себя вампир.

Наконец, он убрал груду нашитых вкривь и вкось вещей с сундука, переложил их осторожно на портновский стол и занырнул взглядом и руками в разваливающийся сундук. Искал долго, потому что и под крышкой порядка не водилось. В конце концов, Юлиан нашел старенький кошель, распахнул и, убедившись, что там действительно четыре серебряных сетта, которых от силы хватит на месячную аренду комнатушки и недельное питание, успокоился.

Да, этот мимик явно нищий ремесленник, с трудом сводящий концы с концами в Мастеровом городе. А Момо же меж тем боялся даже дышать, наблюдая, как его скромный скарб в комнате переворачивают вверх дном.

— Ладно, — сказал Юлиан, возвращаясь к креслу. — Вижу, что не обманул.

— Вы… почтенный, — мимик заволновался, — Вы только никому обо мне не рассказывайте.

— Отчего же я не должен рассказывать? Не так-то и часто встретишь мимика, надо бы доложить для порядка на тебя в Охранный дом!

И Юлиан лукаво улыбнулся, ибо его стал забавлять этот недотепа. Не так он себе представлял грозных и опасных мимиков. По крайней мере этот точно из другой породы. Однако же мимик воспринял шутку всерьез и едва ли не подскочил с кресла.

— Нет! Ради Прафиала, нет! Умоляю! — вскричал перепуганно он. — Они меня заклеймят!

— Так и следует же.

— Нет! Пожалуйста, вот, возьмите все мои заработанные деньги, — мимик подскочил, достал из широких для него шаровар монетки, что дали ему женщины. — Еще лепешки есть, хотите?

— Ты что же это… — рыкнул Юлиан. — Даешь мне то, что получил за мой облик?

— Ну я же работал, старался, — промямлил Момо. — Не выдавайте меня, пожалуйста. Я клянусь вам, что больше не буду ходить в вашем виде. Вот как есть, тьфу, забуду о нем! Я же только баловался этим обличьем. Так-то я честный трудяга, я жить хочу! Всю жизнь так, почтенный, работаю то на складах, то портным, как придется. Не хочу я к демонологам!

В дверь постучали. Юлиан настороженно вслушался и жестом приказал Момо открыть ее. Тот подошел, но отворять не стал, а лишь тихонько, самым нейтральным голосом, спросил.

— Кто там?

— Сосед! Открывай дверь, Момо! Ты мне еще вчера обещал отдать долг в двадцать три бронзовых сетта!

Момо вздохнул.

— Почтенный Дорлионо, мне завтра отдадут деньги за заказ, и я вам все верну!

Он так и не открыл дверь, только припал к ней и проверил, закрыта ли она на засов. Сосед на это поворчал, но ломиться не стал и ушел вниз.

Пока мимик налегал на дверь и вслушивался, дабы удостовериться, что разборок не будет, ибо Дорлионо слыл знатным драчуном, Юлиан разглядывал его уже с некоторой жалостью. Вынужден, значит, скрываться в Трущобах, чтобы не попасться демонологам. Живет от заказа к заказу. Недотепа, пусть и с задатками хитреца, но не злостный мошенник, размышлял он. По уму нужно было сдать это недоразумение чародеям, но в глубине души он пожалел этого нищего оборотня.

— Черт с тобой… — выдохнул он, прекратив глумиться над беднягой касаемо клеймения. — Узнаю, что тебя где-то видели в моем обличье — найду и накажу. Ясно?

Момо оторвался от двери и счастливо закивал пышной шевелюрой.

— Спасибо вам. Вы такой замечательный! Клянусь, больше не буду использовать ваш облик! Я ж думал, что вы уехали из города!

Юлиан в пренебрежении махнул рукой и покинул убогую комнатку. И хотя червь сомнения точил его душу, но налицо было одно большое доказательство безобидности мимика — его нищета. Будь его логово не таким бедным, вампир скорее всего бы сдал его демонологам, но жалость, которую он годами из себя пытался вытравить, взяла вверх. Тем более, в тот момент его больше всего волновал поиск предателя во дворце, чем несчастный подражатель чужим обликам, а потому он не намеревался задерживаться в Элегиаре дольше положенного и искренность обещаний его мало волновали.

Юлиан вышел на улицу как раз в тот момент, когда зазвенели первые колокола «тишины» — ранней весной их звон, приравненный к увеличению дня, случался еще ночью из-за возросшей городской активности. Над Элегиаром уже раскинулось черное полотно неба, усеянное звездами. Луна стояла высоко, как пастырь среди овец, а прохладный ветер гулял по сжатым улочкам, разгоняясь. Смрад улиц ненадолго развеялся, и горожане, которые жили выше второго этажа, приоткрыли ставни.

Юлиан покинул Трущобы, где было опасно находиться после заката, и перешел в район, прозванный «Колодцами» за близость к усыпавшим площадь колодцам. Там он вышел на мостовую, которая носила имя Морнелия Основателя. Эта улица вилась широкой лентой: меж борделей, завлекающих вывесками и сочными девками на балконах, меж фонарей с сильфами, вверх — ко входу в Золотой город. И он стал подниматься по холму вверх.

Где-то сзади раздался крик:

— Разойдись!

Юлиан оглянулся, как и оглянулась толпа на мостовой, которая спешила по домам из-за первого звона. К воротам шествовала пышная процессия из более чем двух десятков рабов, тридцати человек верховой охраны и одного большого паланкина. Расшитые черным бархатом и золотом носилки возлежали на спинах дюжины краснолицых юронзиев, а авангард сопровождения басовито кричал, продавливая народ во тьме. Впереди всей этой толпы бежали мальчики-рабы с шестами, на которых качались фонари.

Чтобы пропустить богатых господ, Юлиан прижался к стене закрытой лавки с овощами, когда мимо него мелькнули лоснящиеся бока лошадей. Звучно цокали по мостовой копыта. Под луной засияли наконечники алебард.

Короб паланкина, изготовленный из красного сандалового дерева и еще пахнущий им, пронесли мимо. Его плотная черная шторка колыхнулась, и оттуда вдруг посмотрели карие глаза из-под золотой маски.

— Стойте, — тихий голос из носилок.

Процессия остановилась, а Юлиан грязно выругался про себя. Штора у паланкина отодвинулась.

— Раб достопочтенного Ралмантона? — высокомерно спросил вампир из носилок.

Это был Дайрик Обарай — Королевский веномансер, член Консулата. Облаченный в почти черную маску, выполненную в виде коры дерева, он ясным взором сквозь прорези уставился на раба.

— Да, достопочтенный. Приветствую вас и да осветит солнце ваш путь, — последовал вежливый ответ с поклоном.

Штора паланкина отодвинулась еще больше, и из окошка выглянул Абесибо Наур, который сидел рядом с королевским веномансером. Острым, ледяным взглядом он начал разглядывать раба сквозь золотую маску старика, а тому пришлось снова склонить в почтении спину и еще раз отдать почести, как того требовали правила.

— Что ты забыл здесь ночью, раб? — спросил жестко Абесибо из-под маски.

— Искал хорошие цены на алхимию, достопочтенный. Поэтому и вынужден был задержаться. Сейчас как раз направляюсь к достопочтенному Ралмантону в особняк.

В доказательство Юлиан похлопал по боку, где висела сума с покупками.

— Или этот трусливый невольник просто-напросто вынашивал мысль о побеге, которую собирался воплотить в жизнь, да мы помешали, — отозвался со смешком Дайрик. — Вы, достопочтенный Наур, кажется, говорили о некой договоренности с нашим советником.

— Говорил. И она еще в силе, — ответил Абесибо.

— Не имел ни одной мысли о бегстве, достопочтенные, — натянуто улыбнулся Юлиан. — Я уже должен был явиться к господину. Прошу вас, дайте мне возможность прийти не слишком поздно, чтобы не увеличивать наказание и…

— Никто не давал тебе права голоса, раб! — грубо оборвал Абесибо. — Знают ли, что ты зашел так далеко? Уверен, что охрана, которая должна сопровождать тебя, потеряла тебя из виду. А сам ты должен был вернуться до последнего звона колоколов. Советник обязан будет согласиться — ты хотел сбежать. Стража! Позовите стражу!

Пока Юлиан стоял прижатым к стене овощной лавки, от свиты архимага отделился один слуга и побежал дальше по мостовой, ища глазами городскую охрану. Вокруг то и дело скрипели ставни. Это любопытные горожане смотрели на происходящее из окон домов, дабы потом разнести слухи со скоростью птицы.

Однако Юлиан не растерялся и ответил:

— Прошу извинить меня, достопочтенный, но вы забываете, кому я принадлежу. А принадлежу я советнику, на которого распространяется священный закон о неприкосновенности имущества. И только достопочтенный Ралмантон будет решать, насколько далеко мне дозволено отходить и как поздно я могу миновать Золотые ворота. А не вы…

Дайрик удивленно усмехнулся от таких наглости и бесстрашия.

— Вот мы и узнаем у твоего хозяина, — сказал Абесибо. — Дозволял ли он тебе расхаживать после колоколов «тишины» по городу.

— Дозволял, — ответил Юлиан. — И очень удивится от того, что вы задержали меня, посланного по его требованию. Я был отправлен в алхимическую лавку и имею на руках доверительную грамоту достопочтенного Ралмантона, скрепленную к тому же достопочтенным Обараем. Тем более, хочу заметить, что второго колокола еще не было!

И он невозмутимо распахнул суму и достал оттуда доверительную грамоту о покупке алхимических ингредиентов в лавках на улице Ядов. Затем он растянул ее перед окном паланкина, показывая личные печати. На его лице не мелькнуло ни тени страха.

За поворотом загрохотал караул, которого вели слуги архимага для засвидетельствования нарушения закона. В это же время по городу разнесся гулким звоном еще один колокол «тишины», который обозначил правоту раба. Не задержи того консулы, и он бы действительно успел попасть за Золотые врата, которые пестрели фонарями как раз в конце мостовой.

Дайрик всмотрелся в подтвержденную им же грамоту для покупки алхимических ингредиентов, прищурив глаза. А когда из-за угла показалась приставленная к Юлиану советником охрана и приблизилась к тому, Дайрик увидел и это. Он, хмыкнув, деликатно обратился к архимагу в паланкине:

— Достопочтенный Наур. Мы и так задержались из-за давки перед храмом. Нам бы следовало поторопиться, ибо завтра с рассветом снова сбор Консулата. Такие дела, сами знаете, желательно вершить исключительно с ясной головой. Так что я не уверен, что сей раб стоит той чести, чтобы отнять у нас сон…

И не успел караул города подойти к расписному паланкину с господами внутри, как Абесибо Наур, понимая, что его притязания безосновательны и Юлиан сможет подтвердить свою невиновность, дал знак. Носилки были подняты на плечи дюжиной краснолицых юронзиев, на лицах которых, кроме рабского клейма лежала и маска тупой покорности.

Когда паланкин проносили мимо, архимаг снова выглянул из-за парчовой шторы.

— Ты уповаешь на защиту своего хозяина, раб, — заметил он ледяным голосом. — И оттого так смел. Только не забывай, что твой хозяин, к нашему величайшему сожалению, стар и болен, а ты — еще молод. Если тебе думается, что с годами все забудется, то не надейся.

Юлиан усмехнулся и тихо ответил, дабы сказанное долетело лишь до ушей архимага, но никак не до любопытной толпы, выглядывающей из окон.

— Даже не смею предполагать такое, достопочтенный. Мне думается, что вы и сами с этим согласитесь, если вдруг решите прогуляться у воды.

Глаза его мстительно блеснули. Ему вспомнился тот день на берегу пруда. И хотя он не злопамятствовал по мелочам, но обиды, что наносились тем, кого он любил, запоминались им всегда остро. И почему-то он пребывал в уверенности, что и Вериатель была того же мнения.

Ответом на скрытую угрозу стало молчание. А Юлиан в душе обрадовался, что сейчас рабский обод на его шее защищает его куда лучше, чем защитила бы даже сотня оберегов. Защищает, впрочем, только пока старик Илла жив и ни мгновением дольше.

Штора задернулась. Паланкин унесли двенадцать рабов. Ну а Юлиан энергичной походкой направился следом за ними, чтобы поспеть к особняку как можно скорее.

* * *

Пока Юлиан шел по брусчатке, омытой дождями и блестящей от света фонарей, окаймляющих улочку, он не переставал думать о том, когда ему теперь назначить время побега.

Возможность сбежать у него появилась давно, еще с тех пор, как здоровье Иллы Ралмантона сильно пошатнулось, и тот по принуждению лекарей каждый пятый день стал проводить дома за чтением, работой и процедурами. В эти дни Юлиану позволялось покидать особняк и ходить в пределах городских стен вместе с охраной, от которой скрыться в узких улочках не составляло труда.

Тогда, получив долгожданную свободу, он поначалу решил незамедлительно покинуть Элегиар. Юлиан хотел взять волшебный мешок и направиться в Ноэль к матушке, чтобы там упасть ей в колени, уронить черноволосую голову на ее ладони и поделиться своими невзгодами, попросить все объяснить. Все-таки три десятилетия он был ей любимым сыном. Сомнения насчет Мариэльд, запавшие в его душу, год назад были еще слабыми всходами. Юлиан не хотел и не мог поверить, что она намеренно предала его и подставила под удар, отправив с Вицеллием.

В те дни им еще придумывались всякие объяснения, чтобы обелить ее, строились безумные догадки, и поэтому он еще стремился в Ноэль, думая, что обретет там покой.

Первая неловкая попытка покинуть город привела к тому, что Юлиан нос к носу столкнулся с магом Габелием, который в свой выходной день заспешил домой в Мастеровой город, к семье. Тогда маг любезно пригласил веномансера к себе в гости на улочку Краснолентную, и, не смея отказать, тот полдня провел в окружении галдящей ватаги внуков целителя.

— Вы вместе с Дигоро приходите, — говорил Габелий, снимая с шеи вопящего ребенка, который требовал внимания, — Я закажу кровь для вас на рынке. Ты не думай, нет-нет, это не в тягость мне, да и я не бедный человек благодаря нашему хозяину. Хоть я и провожу с вами времени больше, чем с семьей, но мне очень приятно ваше клыкастое общество. И не улыбайся так, Юлиан. Не вру я, боги мне свидетели!

И Юлиан кивал и улыбался, вспоминая Малые Вардцы с их дружными семьями. Хороший старик был, этот Габелий, хотя порой и страдал припадками болтливости и жалости к самому себе.

На второй попытке веномансер отправился в лавку алхимии, откуда планировал сбежать, но… Он так и не вышел оттуда до заката, завороженный ассортиментом. Сотни ящичков окаймляли стены, а в воздухе алхимической лавки стоял насыщенный травяной аромат; борькор, Леоблия красная в порошке, Ала-Убу, Аконит, Песнь девы в жидком состоянии — глаза разбегались от средоточия ядов в одном месте. Здесь было все, чтобы отравить полгорода! Не зря, ох не зря веномансия и алхимия так жестко контролировались, а отпуск ингредиентов полагался только по бумагам, скрепленным печатями. Да не простыми канцелярскими печатями, а личными консульскими — это что касалось смертельных ядов. И вместо того, чтобы сбежать, Юлиан купил все ингредиенты для противоядий по доверенной грамоте Иллы Ралмантона и вернулся в особняк. Там он еще долго пребывал под впечатлением, что в этом прекрасном городе можно найти все — только и успевай распахивать кошелек.

Чуть погодя его подозрения насчет матушки стали крепнуть. Всходы недоверия разрослись в сорняки, что оплели душу лозой, и вот Юлиан уже не так отчаянно рвался в Ноэль, где мог не только не найти ответа, но и угодить в очередную передрягу. Теперь же, после впитанных воспоминаний слуги Амая, подозрения и вовсе обратились уверенностью, что здесь замешан еще и Пацель, который вполне мог заставить Вицеллия отвести своего ученика на смерть, чтобы обеспечить его лживой историей. Но зачем? Юлиану не нравилось то, что происходило; будто мутный рой из опасностей гудел над ним, облеплял тело, кусал и жег.

Юлиан, который в последние три десятилетия отогрелся в Ноэле и залечил душевные раны, хоть и не полностью, снова почувствовал над собой занесенный клинок предательства. Но сейчас он уже был не так пуглив, как тогда на суде в Йефасе, и не рвался бежать куда глаза глядят. А потому он решил задержаться во дворце, пока это позволяла ситуация, чтобы выяснить все самому.

Теряясь в своих тревожных мыслях, Юлиан свернул на тихую улочку, омытую дождем. Встретил его темный особняк с погасшими огнями. Только одинокий сильф метался внутри фонаря над головами караульных, Берстом и Ломиром, разгоняя ночное затишье своим светом, из-за которого блестела мокрая плитка у ворот.

Юлиан поприветствовал дозорных и скользнул тенью на третий этаж. Там он, услышав знакомое чавканье, зашел без стука в спальню, где Дигоро читал шепотом молитвенник Гаару, а Габелий, как обычно, — ел.

Завидев вошедшего, старый маг отряхнул крошки со спальной рубахи с фестончиками.

— Ты сегодня чего-то задержался, — сказал он.

— Решил прогуляться в Трущобы.

— Что ты забыл в этом гнилом месте? — недовольно спросил Дигоро и поморщился. — От тебя смрадит нечистотами хуже, чем от тех крыс в уличных амбарах.

— Изучаю город. А ты, Дигоро, опять весь день провел, запершись в комнате, как неженатый отшельник?

— Отшельник? Почему сразу отшельник?

— Потому что только отшельники и сидят днями и ночами напролет взаперти, когда у них выдается выходной день.

— Неправда! — огрызнулся Дигоро. — Просто у меня нет желания окунаться в грязь Мастерового Района. А моя грымза только и рада отдохнуть от моего присутствия. Как и я от ее!

Юлиан, не удивленный от того, что жена Дигоро постоянно ругалась с ним, открыл суму и достал холщовые мешочки и склянки, выложил на стол. Он встал, склонившись, над высушенной желтой ядроглазкой, порошком из протертых раковин и двумя фиалами с уже готовыми противоядиями от Ала-Убу и Леоблии. Запасы противоядий от других ядов подходили к концу, поэтому ингредиенты нужно будет передать алхимикам в Ученый Приют как можно скорее.

Над Элегиаром взошла луна. Юлиан не переставал думать о том истязателе, о матушке в Ноэле, и, наконец, о мимике и его обещании.

Габелий в ожидании сначала посмотрел на своего соседа, а потом, видимо, не дождавшись, вежливо прокашлялся и спросил:

— Кхм, а ты не купил то, что я просил?

Юлиан сначала непонимающе нахмурился, потом его осенило.

— Габелий, извините меня. Что ж вы раньше-то не сказали!

Он вынырнул из дум и метнулся к недоразобранной суме, извлек оттуда обернутую вокруг чего-то ткань и бережно передал магу, который уже сам в нетерпении поднялся с кровати. Льняная материя тут же была раскрыта, и довольный Габелий, закатив глаза к потолку, принялся счастливо почавкивать во тьме ломтем грушевого пирога.

— Ох, Юлиан, у них лучшая выпечка… Это божественно, будто выпечено под заботой и опекой самого Прафиала!

Слова мага утонули в жевании стремительно исчезающего куска лакомства.

— Когда я закончу службу, то на накопленные сетты куплю домик побольше рядом с этой пекарней, — продолжил он. — Буду каждый день кушать их булочки. Каждый блаженный день, да-да, — пальцами Габелий смахнул с бороды и усов вокруг губ крошки. — Любимушка-то моя все ворчит, мол, надо ближе к рынку. Но я куплю там, только там, на Ароматной Улочке. И нигде больше! Они уже два десятилетия не теряют качества — там старик Арбаль всем заведует.

— Не торопись, Габелий. Пусть хозяин еще поживет, — усмехнулся Дигоро.

— Да ну тебя, — отмахнулся старый маг, — Я же не это имел в виду…

Габелий опечалился от того, что советнику осталось не так много лет жизни, но затем перевел взгляд на прячущуюся руку веномансера в суме.

— Ты еще что-то купил? — спросил он. — Ну не томи.

Поиграв бровями, Юлиан извлек из сумы бумажный сверток и продемонстрировал его старому сладкоежке.

— Неужели это то, что я думаю? — шепнул изумленно тот.

— Да, договорился с торгашем-юронзием с той же Ароматной улочки, он отложил специально для вас, — улыбнулся Юлиан.

Трясущиеся руки мага выдавали его волнение. Он тут же кинулся, колыхая пузом и шлепая босыми ногами, к графину и плеснул в кружку воды до самого верха. Затем размотал скрученный пакет и высыпал порошок из какао-бобов.

— Фиа'Раъшхаасдурм!

Вода вскипела от заклинания, и уже спустя минуту маг мешал ложкой напиток, подсыпая туда и другие пряности из деревянной квадратной банки со стола: перец, ваниль. Сколько злата он тратил на это — страшно было представить. И уже не раз Юлиану закрадывалась в голову мысль, что Габелий, которого жена держала под каблуком, при всей своей мягкости оставался непреклонен в вопросе расходов на сладости.

С невероятным удовольствием присербывая, маг улегся на перьевые пышные подушки, утонул в них чуть ли не целиком, и с улыбкой самого счастливого в мире человека посмотрел на Юлиана.

— Право же, вкус горький, но одновременно и сладкий, — шепнул он. — Это самое лучшее, что я пробовал в своей жизни! Густой, питательный, и он невероятно пикантен — на кончике языка еще гуляет горькость, а там, у основания, привкус сладости!

— Я вам верю, Габелий, — иногда Юлиан жалел, что не может попробовать южные яства. Жалел с точки зрения бывшего человека, ибо вампирам была неведома страсть к людским блюдам, как неведомо хищнику желание начать жевать листья.

— Говорят, что сама королева Наурика в восторге от сего напитка из загадочных бобов с земель юронзиев! — продолжил маг. — А раз уж эти бобы смогли вырвать ее из противного настроения, то, стало быть, они воистину стоят этого сумасшедшего злата, за которое можно купить доброго коня. Кстати, сколько я тебе должен за сие дивное питье? Ты только не преуменьшай, честно все говори, Юлиан, а то я тебя знаю.

— Да бросьте. Мне все равно некуда тратить жалованье. На женщин да всякие баловства для них хватает — а больше мне и не нужно.

Дигоро ядовито ухмыльнулся.

— Да-да, что-то я и запамятовал, — виновато улыбнулся Габелий, присербывая. — Не тебе жаловаться на пустой кошель. А скоро, того и гляди, наступят дни, когда все милые аристократочки с сияющими глазками и губками-розочками будут глядеть на тебя, желая поймать один лишь твой взгляд. От невест отбоя не будет! Помнишь, я говорил, что все будет хорошо у тебя? А ведь старик Габелий никогда не ошибается, даже моя ненаглядная это признает! Вот погоди, погоди, еще с годик, и клянусь бородой Моэма, что у тебя появится родовая фамилия, да не простая…

— Снова ты, Габелий, язык распускаешь, — Дигоро оборвал мага, оторвавшись от гааровского молитвенника. — Прекращай трепаться, а то кончишь, как твой прославленный Моэм!

Габелий на это лишь в легкой обиде качнул плечами, мол, нет ничего плохого в таких приятельских беседах, однако спорить не стал.

— Так что произошло с королевой сегодня? — спросил Юлиан.

Он дособирал травы в холщовый серый мешочек, скрутил и убрал их на угол стола. У него не было желания потакать слухам о его родственной связи с Иллой.

Габелий открыл уж было рот, но осекся. Он отставил пустую кружку в сторону, ненароком грохнув ей по столу, вытер мокрую бороду и поманил дланью. Юлиан тут же сел на край его кровати. Слишком быстро для своей скучающей физиономии сполз со своей постели и Дигоро, хлопнув молитвенником, и тоже устроился рядом. После тихого заклинания вокруг трех слуг: высокого, толстого и тощего, — вокруг этих трех сплетников, разгорелся звуковой пузырь. Все ждали от Габелия, который был мастером не только маготворства, но и чесания языками, новостей.

— Опять что-то интересное во дворце случилось? — шепнул Юлиан.

— Ой, да-да. Что было то, Дигоро, Юлиан. Не поверите! — отозвался маг.

— Ну-ка рассказывайте.

— Значится, пошел я в Ученый Приют из-за собравшейся Коллегии. Опять таскали друг друга за бороды, не могли договориться, как лучше начинать лечение Чертовой Гнили. Начинать с возвращения печени ее прошлого состояния или сначала восстановления кишечной змеи. Там такой сложный момент с печенью, что даже достопочтенный Наур…

— Начните с конца, — улыбнулся устало Юлиан. Маг любил отвлекаться на ненужные в истории моменты.

— Ну ладно-ладно, понимаю, тонкости магического целительства тебе не интересны, ведь это не твоя специализация.

— Они никому не интересны, Габелий! — заворчал Дигоро. — Прекращай плести языком узоры. Ты не на практике маготворства. Говори уже!

— Кхм… В общем, после Консилиума в башню вдруг явилась королева. Глаза горели нечистым огнем, руки тряслись, как у любителей зернового спирта! А за ней свита из фрейлин бежит, вся дрожит. Мы чуть под столы не попрятались, до чего ж зверский вид был у Ее Величества! — маг наклонился и шепнул вампирам, пошутив. — Гарпии б разлетелись в страхе пред ней…

— Так что случилось? С королем поругалась? — спросил Юлиан.

— Не, ты что, Наурика пылинки с него сдувает! Нет, тут оказалось, что пилюли, которые выписал для северного цвета лица ей наш молодильный целитель Зархгельтор, оказались прокисшими. Вот так вот. Передержал Зархгельтор их в растворе сильфии. Ой, что там было… Наша королева как начала кричать, топать ногами, вопить не своим голосом. Ее пытались успокоить фрейлины, так она как схватилась за вихры юной Долрелии, дочки Рассоделя, как принялась таскать ее по всему залу! Посбивала стулья, чуть не вырвала все волосы бедняжке! А та же еще даже не замужем! А потом, злющая, как гарпия, да хуже, развернулась и ушла с таким видом, будто и не она это все натворила.

— Ну здесь, Габелий, ответ один — регулы! — усмехнулся Юлиан. — Во время этого жуткого события дамы становятся сами на себя не похожи. Будут пострашнее голодных вампиров, лишь бы кинуться на кого.

Дигоро, в кои-то веки согласившись со своим напарником, с ухмылкой кивнул.

— Регулы на протяжении года? — мотнул головой Габелий. — Нет, не было у нее их… Наш же Крапитон следит за всем этим, говорит, что, наоборот, сейчас у нее самое благоприятное время: кожа светится, волосы сверкают, тело женственное и чувственное, как никогда. В общем, поднесли ей потом дрожащие фрейлины этот чудный напиток с подачи нашего мудрого Наура, и, кажется, волшебные юронзийские бобы вернули ей ненадолго теплое настроение.

— Тогда это из-за грозящей войны! — возвестил с умным видом Дигоро. — И Эгус, и Мастри желают получить Элейгию в союзники. Но что-то назревает. Крупное. Не просто так достопочтенный Ралмантон торчит за звуковыми барьерами по несколько часов в последние дни.

— Ой, да что же там решать… Наш Консулат носом поворотит из-за той выходки Шаджи Го’Бо, но все равно заключит союз с Эгусом. Ну ясно же, против кого будем воевать… — развел руками Габелий.

— Мне кажется, что с союзом с Эгусом слишком затягивают, Габелий, — не согласился Юлиан. — Хотели бы — заключили бы еще с полгода назад. Правильно Дигоро говорит. Там обговаривается что-то куда более масштабное, и сумасшествие королевы тому подтверждение, как следствие нервного перенапряжения. Не забывайте, что королева Наурика — потомок великих Идеоранов, которых перебил в Нор’Алтеле змеиный король. И наши юные принцы могут претендовать на его трон. Я очень сильно сомневаюсь, что Гайза спокойно спит, зная это. Помните, один каладрий упоминал, что охрану королевских детей усилили? Позавчера в Древесном зале. Может быть, был прецедент какой-нибудь.

— Да-да, помню, было такое, но не обязательно же все к политике сводится, — возразил мягко Габелий.

— Все в этом мире сводится к политике, — вздохнул Юлиан.

— Но тут может быть другое…

— И что же? — спросил Юлиан.

— И что же? — повторил уже Дигоро, язвительно прищурившись.

— Ай, да я не знаю… — развел руками маг, растерявшись от такого напора. — Просто мне кажется, что вы, друзья, любите искать первопричину в политике, а мы же все — живые души. Мы все преисполнены, прежде всего, любовью, горестями, стремлениями… Может Ее Величество переживает за своих деток. Все-таки они ей дались великими молитвами и жертвоприношениями Прафиалу и Химейесу… Ну ладно, не глядите так изуверски на меня, словно хотите съесть… Нам пора спать. Сегодня вот отдохнули, а завтра нас ждет работа. Да простит Прафиал, привык я уже к этим выходным дням.

Звуковой пузырь лопнул, и троица разошлась по кроватям. Юлиан умостился на своем уже любимом матраце и стал снова думать о Пацеле, ибо его теперь не отпускало чувство, что вокруг его горла затягивается невидимая удавка. Нужно будет обязательно навестить тюрьмы и расспросить про того оборотня-истязателя.

* * *

И вот, спустя пять дней, когда старик Илла снова остался дома на процедуры, Юлиан отправился узнавать касаемо истязателя, который украл волшебный мешок.

Он выяснил, что зовут его Болтьюр. И этот самый Болтьюр уже как с два года исчез. Тогда, после смерти Вицеллия, он бросил жену с пятью детьми — оборотни вообще были плодовитым народом — и растворился в ночи. Никто не знал, куда и зачем. Один из истязателей вообще предположил, что Болтьюр подался в другой город. А иначе куда ему еще уходить?

Пришлось Юлиану снова расстаться с очередными накоплениями, чтобы подкупить архивного ворона Кролдуса, дабы тот выяснил, связан ли факт пропажи Болтьюра с переводом в другую тюрьму и где его искать. Однако к несчастью, ворон как раз собирался покинуть Элегиар.

«Время, — каркал тогда недовольно архивный ворон. — Все вы, молодняк, спешите. Вам нужно знать все прямо сейчас. А мать-то наша, Офейя, не зря учит терпению, ибо оно ломает гранитные стены тугоумия. Потерпите, потерпите… Я завтра утром отправляюсь, к слову, в Багровые Лиманы на ревизию исторических манускриптов в их библиотеке, так что займусь вашим вопросом, когда вернусь. К празднику Шествия Праотцов ждите результата, это чуть больше, чем через год. О нет, — ворон мотнул головой, когда увидел запущенную под жилетку руку. — Если вы хотите сделать все тихо, то придется подождать. Золото здесь не поможет, ибо документы по переводам в тюрьмы и ревизиям по ним находятся в закрытых отделах. Я уже не успею попасть туда так скоропалительно. Обождите, почтенный, что для вас всего лишь год? Не гонитесь за гарпиями».

И Юлиан смирился с ожиданием, потому что у воронов взяточничество жестоко каралось и презиралось, и один лишь старый Кролдус, не боявшийся наказания, годился на роль осведомителя. Брал он, правда, много, но с ним Юлиан мог не волноваться, что Илла Ралмантон прознает про скользкие дела своего веномансера. Архивный ворон был хитер, опытен, имел доступ и в библиотеки, и в канцелярии, и в архивные залы; он довлел над молодняком своим авторитетом; и никто не знал лучше структуры документооборота, чем Кролдус, о чем тот вечно любил напомнить.