Открыто. Как мы будем жить, работать и учиться

Дэвид Прайс, 2013

Книга Дэвида Прайса «Открыто. Как мы будем жить, работать и учиться» посвящена революции в общении, образовании и работе, которая происходит именно сейчас. Сегодня все наши активности стали открытыми, а в перспективе тенденция к открытости будет усиливаться и полностью изменит нашу личную и общественную жизнь. Автор книги – известный писатель, консультант, оратор и преподаватель, старший научный сотрудник британской некоммерческой организации Innovation Unit и кавалер Ордена Британской империи за заслуги в области образования.

Глава 2

Так что значит «открытый»?

Эндрю Ын — доцент и директор лаборатории искусственного интеллекта Стэнфордского университета (Stanford University) в Калифорнии. Он блестящий лектор, поэтому неудивительно, что его курсы — одни из самых посещаемых в кампусе. «Машинное обучение» («науку о том, как научить компьютеры самообучаться, действовать не по заданной программе») посещает около 350 студентов в год. А когда Эндрю решил сделать курс доступным для широкой публики, на него зарегистрировалось больше 100 тысяч человек. Курс «Машинное обучение» и растущее число других онлайн-курсов доступны студентам всего мира через сайт Coursera.org.

Хотя компания Coursera создавалась как коммерческая, в первые два года своего существования она предлагала свои курсы бесплатно, и на них записалось больше 4,5 миллиона студентов. Типичная «лекция» состоит из 8–10-минутных видеороликов, перемежающихся короткими тестами для проверки усвоения материала. Есть также форумы вопросов и ответов с поразительным среднестатистическим временем отклика — 22 минуты. Это объясняется тем, что студенты разбросаны по всему миру, так что почти всегда в сети есть кто-то, готовый вам ответить. При таком количестве студентов невозможно оценить их работу привычными университетскими методами, и поэтому Coursera поощряет взаимное рецензирование. Десятки тысяч студентов оценивают работу друг друга. Многие профессора пришли в ужас от такой перспективы, но пилотные исследования показали, что оценки студентов почти всегда соответствуют оценкам преподавателей.

Одна из основательниц Coursera Дафна Колер убеждена в том, что такие массовые открытые онлайн-курсы (МООК), как «Машинное обучение», в потенциале могут «сделать образование одним из базовых прав человека, когда любой, обладающий способностями и мотивацией, может получить необходимые знания, чтобы улучшить качество своей жизни».

Фермер в далекой африканской деревушке обнаруживает, что на его маленькое картофельное поле напали муравьи. Он катит на велосипеде в ближайший городок, заходит в интернет-кафе и узнает, что изгнать муравьев можно, разбросав под кустами картофеля золу. Вернувшись домой, он пишет рецепт на бумажке и вешает ее на деревенской доске объявлений, чтобы соседи тоже могли им воспользоваться. Вся деревня спасена от существенной потери коллективного дохода. А полчищам муравьев придется поискать пропитание в другом месте.

В английских пабах собираются небольшие кучки любителей пофилософствовать за пивом, чтобы обсудить такие дилеммы сегодняшнего дня, как «Может ли что-то оправдать применение силы?», «Зачем нужна литература?» и «Не является ли вопрос „почему“ дурацким?». Группа «Философия в пабах», возможно, пожелает провести отпуск в Сиэтле, чтобы повидаться с «Пьяными философами», или (если захочется в более теплые края) в Сингапуре, где 25 ее членов регулярно встречаются в отеле «Раффлз». Философы-любители общаются в кафе и пабах почти в каждом крупном городе мира. Здесь нет ничего нового — философы так поступали веками. Однако теперь они перестали быть кликой интеллектуалов и открыты для всех.

Это касается не только философии. Каждый, кто хочет познакомиться с людьми и узнать что-то новое, может зайти на сайт meetup.com и удовлетворить любой интерес (в рамках закона). Более восьми миллионов пользователей более чем из 100 стран с помощью Meetup физически посещают более 50 тысяч встреч в неделю. Да, вы прочитали правильно — в неделю. Создатель сайта Скотт Хайферман подал идею всемирной доски объявлений после событий 11 сентября, и в особенности после того как прочел книгу Роберта Патнэма о возрастающей разобщенности в Америке «Боулинг в одиночку» («Bowling Alone»). Как и множество других социальных предпринимателей, он мечтает построить более крепкие местные общины при помощи глобальных средств связи.

Данные примеры выбраны случайно; это лишь микроскопическая часть того феномена, который радикально меняет наш образ жизни, работы и учебы в XXI веке. Скорее всего, вы становитесь участниками революции по нескольку раз в день. Это может не выглядеть настоящей революцией — частично из-за того, что вы находитесь в самой гуще событий и лишены преимуществ ретроспективной оценки, частично из-за того, что за достаточно короткий промежуток времени учиться по-другому стало для нас чуть ли не привычкой.

Открытость — разрушительная сила, поскольку там, где мы проводим больше всего активного времени: в офисе, школе или университете, — практически все идет как обычно. Говорят, что если в нашу эпоху попадет человек из XIX века, его будет озадачивать абсолютно все, что он увидит, и только в школе он сразу почувствует себя комфортно. Культура корпоративного обучения тоже мало изменилась с 1960-х годов — несмотря на то, что поменялись инструменты торговли.

Сегодня на эти две области сильно давит необходимость радикальной перестройки их образовательных систем. Проблемы коренятся в том, как мы учимся, если дать нам возможность выбора. Когда мы сравниваем открытое обучение в социальном пространстве с образовательными методиками в учебных заведениях, то чувствуем себя все более недовольными и менее вовлеченными. Вот почему Сули Брейкс, рэпер из Северного Лондона, в своем вирусном видео 2013 года говорит, что он «любит учиться, но ненавидит школу», и вот почему работники избегают корпоративных учебных программ, но с удовольствием участвуют в еженедельных дискуссиях со своими коллегами со всего мира в Twitter.

Этот контраст очень легко описать с точки зрения наличия — или отсутствия — технологий: в школах отбирают мобильные телефоны; на работе закрывают Facebook. Я убежден, что все намного серьезнее и интереснее. Причина нашего недовольства не в том, что нам закрывают доступ к программам или устройствам, а в том, что нас отлучают от альтернативных способов обучения и от людей, у которых мы можем учиться. Получается, что наши предпочтения относительно того, как учиться в социальном пространстве, прямо противоположны тем, за которые ратуют специалисты из наших учреждений:

Я не утверждаю, что любое обучение на работе или в школах описывается положениями из левой колонки. Точно так же и социальное обучение не всегда соответствует характеристикам правой. Однако эти различия являются достаточным основанием для радикального переосмысления того, как и что мы делаем.

Открытое обучение часто и, на мой взгляд, неправильно называют «болтовней» в социальных сетях. Я убежден, что это абсолютно неверно: открытость — не просто технологии, но и изменения в поведении.

В 1980-е годы распространение так называемого «электронного обучения» заключалось в том, что образовательные учреждения просто брали традиционные персональные методы преподавания и обучения и оцифровывали их. Чем больше было надежд, тем сильнее стало разочарование: вместо посещения лекции можно было включить компьютер, а тексты читать на экране, а не в книге. Электронное обучение в колледжах и университетах постигла та же участь, что и интерактивные доски в школах, — быстрый переход от «это все меняет» к «м-да, это не сработало». Цифровые технологии способствуют выходу из так называемого «образовательного кризиса» не больше, чем подушки безопасности спасают водителей от аварий.

Что цифровые технологии все-таки могут сделать, так это существенно ускорить перемены в поведении, ценностях и действиях, в свою очередь меняющие способы, которыми мы учимся, и нашу способность учиться. Большинство людей, работающих в сфере образования, хоть однажды пережили тот миг озарения, когда осознается громадность происходящих с нами перемен. Мой случился тогда, когда я осознал, что формальное образование не может больше рассматривать социальное обучение как худшее или дополнительное. Скорее, это прямой вызов вековым традициям, и его нельзя игнорировать. Лампочка, дававшая нам «свет» учения, перегорела в самый неприятный и неожиданный момент.

В 2005 году я взял двух своих сыновей-подростков на фестиваль мировой музыки WOMAD^[21] в Ривермиде, Англия. Поскольку в тот уик-энд они впервые в жизни услышали такое разнообразие музыкальных стилей, мне было любопытно посмотреть, какой именно привлечет их внимание. Оказалось, что на старшего, Джека, самое большое впечатление произвел ансамбль тувинских горловых певцов под названием «Хуун-Хуур-Ту». Тува — это одна из самых удаленных частей России, граничащая с Внешней Монголией, а звуки горлового пения — самые необычные из звуков, которые вы когда-либо могли слышать. Эту технику часто называют «обертоновым пением», поскольку она позволяет взять несколько нот сразу. Западному слуху, который вполне удовлетворяется одной нотой за раз, это кажется сверхъестественным и, из-за того что звуки рождаются глубоко в горле и как бы вытесняются оттуда, довольно неприятным.

Как и многие другие традиционные формы музыки, тувинское пение намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. Тувинцы считают, что до того, как вы сможете извлекать обертона, вам нужно долгие годы учиться у признанного мастера, постепенно открывая для себя ранее недоступные участки гортани и вестибулярных складок. И у них не одна техника. Беглый взгляд на статью в Википедии открывает нам, что существуют «три основных стиля — хоомей, каргыраа и сыгыт — и такие субстили, как борбаннадыр, чиландык, думчуктар, эзенгилээр и канзып. По другой классификации основных стилей пять — хоомей, сыгыт, каргыраа, борбаннадыр и эзенгилээр. Субстили включают чиландык, деспенг борбанг, опеи хоомей, буга хоомей, канзып, хову каргыраазы, кожагар каргыраазы, даг каргыраазы, ойдупаа каргыраазы, уйянгылаар, дамырактаар, киштээр, серленнедыр и бырланнадыр». (Главное: никогда не играйте с тувинцами в скрэббл.)

Итак, представьте себе мое удивление, когда спустя каких-то шесть недель после фестиваля WOMAD Джек спросил меня, не хочу ли я послушать его каргыраа. «Конечно», — ответил я, делая вид, что понимаю, о чем он говорит. Тогда он произвел низкий горловой звук, на который постепенно наложился приятный, мелодичный обертон, похожий на свист. Я был вне себя от изумления! Я знал, что за последние шесть недель он не был в Монголии. И, насколько я знал, он никогда не пас лошадей. Как, спросил я, ему удалось овладеть навыком, который требовал долгих лет обучения у мастера? «А, — ответил он, — один англичанин прожил там несколько лет и выложил в Интернет несколько бесплатных занятий. Я просто учился по ним».

Вот так я познакомился с феноменом открытого обмена знаниями, захватившего всю планету. От долгих лет индивидуальных занятий к нескольким неделям изучения в Интернете. А ведь в 2005 году все это едва началось. Если бы Джек захотел дальше расширить свой тувинский репертуар (хотя, я думаю, его интерес угас, как только стерлась новизна ощущения, что можешь сделать нечто абсолютно неожиданное), ему нужно было бы всего лишь набрать в Google «Тувинское горловое пение» и изучать выданные 1,5 миллиона результатов: сотни видео мастер-классов на YouTube; кучи форумов, посвященных обертоновому пению; приглашение на вечер Тувинского горла в пабе Дарвена, Ланкашир; объявление какого-то австралийца, ищущего преподавателя, и, конечно, неизбежную страницу тувинского горлового пения в Facebook. Не берите мои слова на веру. Загляните в Google сами.

К счастью, в северной Англии нет действующих школ тувинского горлового пения. Потому что если бы они были, то им пришлось бы найти новую бизнес-модель. Открытость бросает фундаментальный вызов преподавателям практически любого предмета.

Одна из причин популярности МООК в США состоит в том, что государственные инвестиции сегодня требуют большей отдачи, особенно если это касается достижений учащихся. Не все знают, что, по оценкам Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), среди 18 развитых стран мира США занимают последнее место по ученым степеням в университетах. Так что поле для совершенствования очень широко.

Например, в 2011 году количество степеней бакалавра, полученных после четырехлетнего обучения в Государственном университете Сан-Хосе, ГУСХ (San Jose State University, SJSU), составило всего семь процентов; шестилетний курс окончило меньше половины их студентов. Несмотря на эту ужасающую статистику, по рейтингу ГУСХ находится примерно в середине списка государственных университетов США. Судя по показателям эффективности, мотивация учиться сегодня очень низкая.

Губернатор Калифорнии Джерри Браун решил: нужно что-то делать. В январе 2013 года он объявил, что собирается запустить в ГУСХ «коррективные» онлайн-курсы, которые будет проводить Udacity — конкурент Coursera. Губернатора Брауна, без сомнения, подвиг на это обзор исследований, проведенных Министерством образования США, где говорилось, что результаты студентов, прошедших весь курс обучения или его часть в режиме онлайн, оказались в среднем лучше, чем результаты тех, кто прослушал эти же курсы в традиционном формате «лектор — студенты»^[22]. Если пилотный проект окажется удачным, открытое онлайн-обучение будет, скорее всего, введено во всех калифорнийских университетах; а что касается образования — то, что сегодня делает Калифорния, завтра делает вся остальная Америка.

Известно высказывание Артура Ч. Кларка: «Учителей, которых может заменить машина, нужно заменить». Дэвид Торнбург^[23] перефразировал его так: «Любой учитель, которого может заменить компьютер, этого заслуживает». И процесс замены начинается по всему миру, по мере того как все больше курсов становится онлайн-курсами, а в Интернет загружается все больше видеоуроков. Пока будут накапливаться свидетельства того, что онлайн-обучение, как минимум, не приносит вреда, а в лучшем случае превосходит традиционное, все большему числу учреждений и преподавателей придется «смешивать» обучение. Альтернативой лекциям для огромных аудиторий все чаще будут становиться онлайн-уроки, которые можно смотреть когда и где угодно. Однако меняется не только место и время обучения, меняются и сами способы.

Назад в будущее

Самый волнующий аспект открытости — это взаимосвязь старого и нового. Проще говоря, невероятные инструменты, которые сейчас стали нам доступны, возвращают нас к способам обучения, которые давным-давно были объявлены несостоятельными. Чтобы понятнее это объяснить, я должен изложить краткую историю организации обучения. Поскольку мы ограничены в объеме, боюсь, рассказ будет очень сжатым, но представление об этом вы должны получить.

Еще древние греки расходились во мнениях насчет того, как лучше учиться. Афоризм историка Плутарха «Разум — это не сосуд, который нужно заполнить, а огонь, который нужно зажечь» заключает в себе два противоположных мнения. Сторонники «дидактического обучения» отдают главную роль учителю: лучший способ научиться — это получить знания, переданные мастером, — «заполнить пустой сосуд». Удержать это знание всегда было непросто, так что дидактическое обучение (передача знаний) обычно сопровождалось механическим заучиванием — запоминанием и пересказом фактов, таблиц умножения и т. п.

Как блестяще подметил сэр Кен Робинсон^[24], этот метод инструктирования^[25] было легко оценить — дидактическое обучение требовало механического заучивания, а последнее, в свою очередь, — письменной проверки знаний. Университеты сделали такой метод обучения превалирующим, искусно игнорируя надоедливую реальность, заключающуюся в том, что в обыденной жизни наша компетентность обычно проверяется при выполнении конкретных задач. Этому методу удалось дожить практически до сегодняшнего дня лишь потому, что мы склонны ценить только то, что можно измерить.

Главная движущая сила при данной форме обучения — «лекция», а основной инструмент для механического заучивания — конспекты. Как только школы стали повсеместными, они сразу же взяли за образец университеты. Я очень ярко помню бесконечные «уроки» в своей средней школе, заключавшиеся в том, что учитель писал на доске части параграфов из учебников. Затем нас заставляли переписывать все это в тетради. Зачем — никогда не объясняли: я могу только предположить, что переписывание того, что уже напечатано, должно было способствовать запоминанию. Очевидно, с тех пор как Марк Твен подметил, что «колледж — это место, где записи профессора попадают в конспекты студентов, минуя их мозги», мало что изменилось.

Тем не менее сторонники более «эмпирических» или «активных» форм обучения, где центральная роль принадлежала бы студентам, находились всегда. Джон Дьюи, Жан Пиаже^[26], Мария Монтессори^[27] и Рудольф Штайнер^[28] утверждали, что учащийся — не пустой сосуд, он обладает опытом и знаниями, которые нужно постепенно расширять при его полном и активном участии. При таких подходах, которые обозвали «конструктивистскими», задача наставника состоит в «наращивании» знания, чтобы ученик мог установить связи, обрести веру в себя, укрепить навыки и применять знания для решения задач.

Некоторые достижения так называемых «прогрессивных» систем обучения являются поистине выдающимися. Например, основатели двух самых успешных компаний в мире — Amazon (Джефф Безос) и Google (Ларри Пейдж и Сергей Брин) посещали школы Монтессори. Ларри Пейдж называет причиной своего успеха именно школу Монтессори, а не Стэнфордский университет: «Я думаю, дело было в том, что нас учили не следовать правилам и указаниям, а иметь свою мотивацию, задаваться вопросом, что происходит в мире, делать все немножко по-другому»^[29].

Несмотря на это, в течение десятилетия и даже больше сторонники конструктивистского обучения уступали по численности тем, кто призывал к более традиционным методам, — по крайней мере, в Великобритании и США. Стремление получить высокие рейтинги в международных сравнительных реестрах, таких как Международная программа по оценке достижений учащихся стран ОЭСР (Programme for International Student Assessment, PISA), стимулировало желание «вернуться к основам». В центре внимания этих стран было улучшение базовых навыков счета и грамотности.

Если маятник общественных дебатов о том, как следует учить, продолжает раскачиваться взад и вперед, то их отправная точка — центральное положение школы как главного образовательного учреждения — более чем за 150 лет практически не претерпела изменений. Даже самые суровые критики обязательного школьного обучения не могли представить себе, как еще можно учить детей. Даже если мне не слишком нравилось в школе, практически единственной альтернативой школьному обучению в Англии 1970-х годов было домашнее обучение — а об этом в рабочих семьях, пожалуй, и не слыхивали. Единственным альтернативным школе источником знания являлась местная библиотека, но там было так же скучно, как и в школе.

Неумолимое наступление неформального обучения

Открытость смещает фокус внимания с того, как нужно учить, на то, как лучше учить. Дело уже не в противопоставлении традиционного подхода прогрессивному или дидактического — эмпирическому. Напротив, речь сегодня идет о том, что мы можем сделать сами для себя, как мы можем использовать те знания и опыт, которыми каждый из нас обладает, но редко это сознает. Короче говоря, дело в распространении неформального обучения.

Неформальные возможности получить знания и применять новые умения на практике растут в геометрической прогрессии, и это меняет наше представление не только о знании, но и о соотношениях сил, которые за ним стоят. Открытое образование перестраивает иерархию отношений между преподавателями и учащимися — от вертикальной (знаток — новичок) до горизонтальной сетевой (каждый — и знаток, и ученик). Ряд поведенческих сдвигов — стремление к неформальности; осознание того, что и непрофессионалы могут чему-то научить; утрата пиетета перед «знатоками» — привел наконец к трансформации процесса обучения. Следует сказать, что некоторые преподаватели и ученые в ужасе от этих перемен. Сложно оценить значение утраты пиетета и сопутствующего ей роста неформального обучения, поскольку этот процесс происходил постепенно, в течение примерно 30 последних лет. Когда-то мы считали «неформальным» нечто совершенно иное.

В начале 1980-х я был студентом-старшекурсником. Хотя меня никак нельзя было назвать «ботаником», я, к моему приятному удивлению, получил диплом с отличием и некоторое время подумывал о научной карьере. Подав заявление в аспирантуру Открытого университета (Open University) в Великобритании, я был приглашен туда на «неформальное» собеседование. В комиссии оказалось около 30 ведущих британских специалистов по теории культуры. Те 25 минут, которые продолжалось собеседование, были настолько ужасными, что начисто выпали у меня из памяти, но вот чего я никогда в жизни не забуду, так это момента, когда меня спросили, нет ли у меня вопросов к комиссии. Подавив желание задать один из вопросов, теснившихся у меня в голове («Где выход?», «Не может ли кто-нибудь пристрелить меня на месте?»), я спросил, нельзя ли мне посетить какие-нибудь лекции во время обучения в аспирантуре. Комиссия долго хихикала, пока наконец один из профессоров не провозгласил: «Мы не читаем лекции, мы только пишем книги».

Ох, как же они смеялись…

Я рассказываю вам эту историю отнюдь не для психотерапии (хотя теперь я чувствую себя лучше, спасибо), но потому, что она наглядно показывает, как изменилось наше отношение к авторитету и неформальности. Если те профессора все еще работают в Открытом университете, им не только пришлось больше отчитываться, они еще стали свидетелями того, как само понятие «открытости» получило новое значение. К счастью, Открытый университет открыл доступ к своим ресурсам для всех желающих, а в 2013 году даже запустил проект совместного обучения «Социальное обучение».

Хотя некоторым педагогам кажется, что развитие неформального подхода к образованию — верный признак того, что мы все катимся в тартарары, избавление от ответственности быть «знатоком всего на свете» не только дает многим из них свободно вздохнуть, но и радикально меняет метод их работы. Поощрение учеников делиться своими знаниями и коллективная выработка этих знаний постепенно корректируют наши ожидания от учителей и других преподавателей: от авторитетных ответов до провокационных вопросов; от пророка на кафедре до помощника за плечом.

Лучшие педагоги приветствуют сложность масштабных перемен, происходящих на наших глазах, и вытекающее из них структурирование преподавания и обучения. Наши сегодняшние достижения в технологии, неврологии, эмоциональном интеллекте, самовосприятии и многом другом заставляют думающих специалистов-практиков коренным образом переоценить свою работу. Сегодня необходимо не постепенное совершенствование традиционных моделей, но переосмысление и переход к открытости всего вокруг.

Публичные дебаты, однако, игнорируют эту сложность, предпочитая упрощенный и более обнадеживающий взгляд на вещи, что выразилось в жалобе Кена Робинсона: «Мы пытаемся усовершенствовать паровой двигатель». Когда бы образование ни обсуждалось в СМИ, политики и родители неизбежно возвращаются в ту реальность, которая была, «когда я учился в школе…», ностальгически полагая, будто то, что когда-то работало для них, станет работать и для всех остальных. По всей видимости, они не замечают того, каким вызовом формальному образованию является распространение неформального.

Почему, например, конечные потребители формального образования — ученики — должны удовлетворяться тем, чтобы посещать кабинет физики пять раз в неделю, использовать оборудование, которое во многих школах работает намного медленнее и имеет меньше функций, чем мобильный телефон или планшет, лежащий у них в рюкзаке (но которым обычно не разрешают пользоваться в школе)? Почему надо продолжать группировать молодых людей по году рождения, чтобы они могли изучать предметы, преподававшиеся в университетах еще в XIX веке, когда за стенами учебных заведений они с увлечением обретают знания, учась у людей всех возрастов и успешно разрабатывая собственную «учебную программу»?

Открытость для бизнеса

Пока политический маятник качается между более традиционным и прогрессивным подходами к преподаванию и обучению, в корпоративном обучении сохраняется больше постоянства. И получается, что там, без вмешательства политики, которое мы наблюдаем в формальном образовании, мы видим не борьбу между дидактикой и эмпирикой, а скорее их смесь.

Например, еще со средних веков существуют разные формы обучения ремеслу. «Зеленые» новички получали навыки, годами наблюдая и копируя работу мастеров. Действительно, статус ремесленника нужно было «выслужить годами». За подмастерьями наблюдали союзы и торговые гильдии, и этот институт успешно просуществовал до той поры, как Запад распрощался с тяжелой промышленностью, а тред-юнионизм, соответственно, пошел на убыль.

Для «белых воротничков» эквивалентом пребывания в подмастерьях является стажировка. В последние годы стажировки стали очень неоднозначными. В лучшем случае это путь к постоянной работе. При самом циничном варианте выпускник университета работает бесплатно или за мизерные деньги, получает минимальное обучение или вовсе никакого, а к концу стажировки имеет мало шансов остаться на работе.

Даже без учета возможности эксплуатировать работников за небольшие деньги работодатели в основном любят производственные практики и стажировки, поскольку они представляют собой классический пример ценности обучения на собственном опыте. Молодые люди терпят их, поскольку перейти сразу от обучения в университете или другом заведении к работе без какой-то промежуточной стадии становится все труднее.

Мы уже увидели, что необходимость постоянного снижения производственных издержек, ставшая глобальной эпидемией, требует передавать на аутсорсинг все больше работ, требующих знаний. Это означает, что не только рабочие места исчезают — с ними уходит обучающий капитал организации. Если компания просто покупает нужные ей знания, когда это требуется, как она создаст свой собственный банк знаний и опыта?

Обучение на работе сейчас переживает нечто вроде «идеального шторма»^[30]. Усиливающаяся сложность ведения бизнеса; передача на аутсорсинг работ, требующих знаний; повсеместно снижающиеся производственные издержки и текучка кадров и стажеров — все это усиливает давление на руководителей, заставляя их принимать быстрые решения, в том числе и касательно функций обучения и развития. В довершение всего, нынешний рост открытого обучения приводит к тому, что некоторые директора задаются вопросом, есть ли вообще смысл развивать корпоративное обучение.

С помощью так называемого «обучения в открытых источниках» — когда учащиеся с помощью Интернета совместно улучшают практики, образцы и модели, — инновации реализуются намного быстрее, чем в научно-исследовательских отделах компаний. В результате некоторые крупные корпорации начали искать новаторские идеи за пределами организации (подробнее об этом в следующей главе).

Однако они остаются в меньшинстве. Для большинства компаний синонимом обучения и развития все еще остается натаскивание, а не инновации. В самом деле, один из показателей шаткого положения функции обучения на рабочем месте — неуверенность в том, какое подразделение организации должно отвечать за обучение. Исследовательский отдел? Или, может, отдел кадров? Или отдел управления знаниями? Или, как в некоторых передовых организациях, обучение — это ответственность каждого?

Пусть мы не определились с тем, кто должен отвечать за обучение, но за последние 30 лет мы во многом пересмотрели свое понимание того, как лучше всего обучать работников. Традиционно знание всегда «спускалось» сверху вниз — от крупных руководителей к рядовым сотрудникам — путем обучающих материалов и курсов. Где-то к середине 1990-х мы стали понимать, что в компании знания можно найти повсюду, но их нужно координировать. Тогда возникло управление знаниями. На рубеже веков оно вошло в моду, хотя четкого определения, что это такое, еще не появилось. Борьба продолжается, поскольку сама идея управления знаниями во многом противоречит открытому обучению.

Мы начали понемногу понимать, что обучение на рабочем месте должно идти не только сверху, но и снизу. А чтобы обеспечить течение потока в обе стороны, надо учитывать комплекс факторов (их как минимум пять): человеческое поведение, вспомогательные технологии, офисную культуру, личную мотивацию, заинтересованность работников.

Неформальное обучение на работе

Классический пример стимулирования роста знаний — проект «Эврика» компании Xerox. В начале 1990-х годов 20 тысяч инженеров из отдела сервисного обслуживания стали более мобильными, начав работать по вызовам. В результате технические ноу-хау оказались накрепко связаны с отдельными людьми. По опросам техников, работающих по вызовам, стало понятно, что когда инженер сталкивался с проблемой, не описанной в руководстве, то он советовался с коллегой по рации.

Самые необычные решения обычно пересказывались и дорабатывались на совещаниях сотрудников. Вот так и родилась «Эврика». Дэниел Бобров и Джек Уэйлен из Исследовательского центра Пало-Альто провели радикальный эксперимент, при котором все делились знаниями со всеми: «Нам пришло в голову, что нужно поставить подход к искусственному интеллекту, так сказать, с ног на голову: само рабочее сообщество может стать системой экспертов, а идеи могут исходить от сотрудников, работающих напрямую с клиентами»^[31].

В рамках пилотного проекта «Эврика» во Франции инженеров из отдела сервисного обслуживания пригласили загружать свои идеи в специальную программу типа форума. Немногие из менеджеров Xerox считали, что маленькие хитрости работников имеют какую-то ценность. Однако инженеры — после недолгого сопротивления поначалу — увидели преимущества идеи.

Постепенно банк решений наполнялся. Предположив, что раскрытие профессиональных секретов требует отдельной мотивации, Xerox сначала предложила своим инженерам 25 долларов за добавление каждого совета в базу данных «Эврики». Работников это не заинтересовало. Один из них сказал: «В результате мы сосредоточимся на количестве загружаемых предложений, а не на повышении качества базы данных». Их стимул вносить свой вклад был проще: сотрудники всего лишь хотели признания, хотели, чтобы их имя ассоциировалось с популярными идеями. К 2001 году, когда проект «Эврика» распространился на все филиалы Xerox в разных странах, в базу было добавлено более 50 тысяч предложений. Придуманная Xerox модель, ставшая сегодня образцовым примером «сообщества практиков», продолжает активно копироваться (скаламбурил я специально^[32]).

Проект «Эврика» стал легендой корпоративного обучения, потому что это один из самых первых задокументированных примеров возможностей неформального обучения, созданного и распространявшегося сотрудниками, а не руководством.

Наступление неформального обучения означает, что обучение стало сложнее отследить, им теперь куда труднее управлять. Одним из пионеров неформального обучения был в 1950-х годах Майкл Полани. До Полани немногие осмеливались оспаривать доминирование «научного метода» обучения. Такой метод знаком всем ученым и основывается на последовательности операций: задать вопрос; сформулировать гипотезу; провести тестирование и анализ; повторить эксперимент в контролируемых условиях; вынести результаты на суд других ученых. Это настолько объективный процесс получения новых знаний, насколько мы до сих пор могли себе представить. В медицине он привел ко многим открытиям и спас немало жизней.

Полани, однако, утверждал, что, когда дело доходит до обучения, истинная объективность невозможна, поскольку все открытия делаются человеком и подпитываются сильной мотивацией и обязательствами.

Впрочем, неизбежное вмешательство чувств Полани не разочаровывает; он считает, что человеческие страсти на рабочем месте должны только приветствоваться, поскольку они приводят к росту воображения, интуиции и креативности. Его убежденность в том, что «мы можем знать больше, чем можем рассказать», привела к появлению «молчаливого обучения»: мы учимся не только при помощи логических рассуждений, но наблюдая, постигая, пытаясь что-то исправить, следуя своим догадкам. Возможно, объяснить, что такое молчаливое знание, не так-то просто, но оно совершенно точно существует. Подумайте, как вы узнаёте кого-либо в лицо. Теперь попробуйте это объяснить. Вот что такое молчаливое знание.

Действительно важный аспект молчаливого обучения, как скажет вам любой ученик, — это практический процесс постепенного постижения. Вы лучше вникаете в суть дела, просто находясь с кем-то рядом и наблюдая его опыт, чем с помощью подробной инструкции. В данном открытии нет ничего нового: в конце концов, еще Конфуций сказал: «Я слушаю и забываю, я вижу и помню, я делаю и понимаю». Молчаливое знание приобретается чаще всего благодаря «обучению действием», куда входит работа над решением задач вместе с другими, практические действия и их анализ. То, что теории Полани пришлись на момент активного развития «управления знаниями», вызвало у сотрудников отделов обучения смешанные чувства: «управлению» молчаливым знанием все-таки есть предел.

Мудрее всего создать правильную среду обучения, офисную культуру и обстановку, которые сводят людей вместе, чтобы они учились друг у друга. Старая шутка, что «сотрудничество — это неестественный акт между несогласными друг с другом взрослыми», возможно, обязана своим появлением тому, что корпорации пытаются уйти от замкнутого мышления. Однако если открытость нам о чем-то говорит, так это о том, что мы должны понять, как учатся люди, когда они могут выбирать (чему учиться и у кого учиться).

Примечания

21

World of Music, Arts and Dance — мир музыки, искусств и танца. — Прим. ред.

22

Evaluation of Evidence-Based Practices in Online Learning: A Meta-Analysis and Review of Online Learning Studies. — US Dept. of Education. — May 2009. — Прим. авт.

23

Дэвид Торнбург — футурист в области образования, консультант, имеющий клиентов в государственном и частном секторах экономики США и Бразилии. Основатель исследовательского центра Thornburg Center. В основе его философии образования лежит идея, что студенты учатся лучше, когда сами являются конструкторами собственных знаний. — Прим. ред.

24

Robinson K. Out of Our Minds: Learning to be Creative. — Capstone, 2001. — Прим. авт.

25

Термин «инструктирование» я использую в смысле, принятом в Америке, как преподавание в разных формах. Британцы обычно ограниченно интерпретируют его как «говорить студентам, что думать или делать». — Прим. авт.

26

Жан Пиаже (1896–1980) — швейцарский психолог и философ, известен работами по психологии детей, создатель теории когнитивного развития. — Прим. ред.

27

Мария Монтессори (1879–1952) — врач, педагог, ученый, философ, гуманистка. Родилась в Италии. Мировую известность приобрела благодаря разработанной ею педагогической системе. — Прим. ред.

28

Рудольф Штайнер (1861–1925) — австрийский философ и социальный реформатор. Заложил основы вальдорфской педагогики — системы, построенной на антропософских представлениях. — Прим. ред.

29

Интервью Барбаре Уолтерс в программе «20/20» на телеканале ABC «10 самых очаровательных людей», 2004 г. — Прим. авт.

30

От англ. «perfect storm». Дословный перевод словосочетания, употребляемого в английском языке для описания события, при котором исключительно редкое совпадение обстоятельств значительно ухудшает ситуацию. — Прим. ред.

31

Bobrow D., Whalen J. Community Knowledge Sharing in Practice: The Eureka Story // Reflections Magazine. — Vol. 4. — № 2. — Прим. авт.

32

Намек на то, что задолго до появления исследовательского центра Xerox PARX компания Xerox вошла в историю как первый в мире массовый производитель копировальных аппаратов. — Прим. ред.