Боцман (сборник)

Дмитрий Шульман, 2015

Время принесло много перемен и в жизнь нашей страны, и в жизнь каждого человека. Именно поэтому я хочу поделиться с читателями грустными и веселыми историями из недавнего прошлого. В своих рассказах я постарался как можно более реалистично описать некоторые события, свидетелем и участником которых я был.

Бекон есть?!

Воздух небольшого крытого павильона рынка, насыщенный запахами творога, меда и сала, чуть дурманил, кружил голову, было раннее утро, и я еще не завтракал.

— Бекон есть? — опять спрашиваю у дядьки, торгующего мясом и салом. Он внимательно смотрит на меня, его глаза округляются, красноватый нос начинает шумно втягивать воздух, а я смотрю на его ноздри и мне кажется, что они шевелятся, как у кролика. И становится очень смешно, но сдерживаюсь и третий раз задаю свой вопрос.

— Чаго, бякон? — он еще сильней напрягается. — Мясо есть — свинина, баранина свежая… Бякон? — уже сам у себя спрашивает дядька. — Покупай что есть, — говорит он мне.

Стою, смотрю на отполированную поверхность мраморных прилавков, присыпанную солью, и точно знаю — мне нужен бекон. Я полночи читал Джека Лондона, и в его рассказах Смок Белью и Малыш ели бекон с бобами. До бобов дело еще не дошло, их должны продавать на улице, но сначала нужен бекон. Нет, то что есть, покупать не буду точно. В руке зажата трехрублевая бумажка. Мне не надо, что есть, мне нужен бекон.

Я с утра проснулся очень рано, сегодня воскресенье и родители очень удивились, но еще больше удивились, когда я сказал, что пойду на рынок и что мне нужны деньги. Десять лет — рановато для самостоятельных походов на рынок. Мать смотрит растерянно на меня, на отца и недоверчиво спрашивает, зачем я собрался на рынок и что буду покупать?! Я в замешательстве, не хочу раскрывать продуманный в деталях план дальнейших действий, не знаю, как объяснить, для чего собрался на рынок. Но все герои Джека Лондона очень решительные:

— Мне нужно купить бекон и бобы…

У матери в глазах страх, у отца — удивление. Это он недавно купил книги Джека Лондона и меня уже несколько раз заставали ночью за чтением под одеялом и отбирали фонарик. Потом ругали за то, что разрезал новую бельевую веревку, пытаясь сделать упряжь для соседской собаки — прекрасной эстонской гончей, которая была очень доброй к детям, гоняла зайцев, но никак не хотела таскать детские санки.

— Бекон и бобы, — говорит отец, улыбается и идет в коридор, где висит его пальто. В правом внутреннем кармане всегда лежит кошелек.

— Что ты делаешь, — спрашивает мать, — зачем ему бекон и бобы, дома полно еды, зачем?!

Отец улыбается, а я подрыгиваю от нетерпения, подбегаю к матери, обнимаю и хочу рассказать, но меня останавливает отец:

— Я сам объясню, а ты беги на рынок, а то продадут и бекон, и бобы.

Мать возмущается:

— Рано, начало восьмого, холодно. Только не беги, надышишься морозным воздухом, потом кашлять будешь.

Отец ее успокаивает и, пока я впрыгиваю в валенки, дает мне три рубля…

Запах специй, чеснока и соленого сала кружит голову, есть хочется очень сильно.

— Мне нужен бекон! — говорю это громко, надеясь, что меня услышат рядом стоящие продавцы. Подошедшая женщина улыбнулась, услышав мой вопрос, и спросила:

— У кого есть хорошее сало с мясом, подчеревье?

Подчеревье — странное слово, первый раз слышу и, не понимая, говорю, что нужен бекон, а не это подчеревье. Женщина улыбается, белый накрахмаленный халат отсвечивает синевой, на кармане вышиты инициалы. Она смотрит на меня очень весело и по-доброму объясняет, что это и есть бекон, наш белорусский бекон. Я задумался, напрягся, получалось на Аляске ели бекон, а в Белоруссии едят подчеревье. Что делать?..

— А посмотреть можно?!

— А что его смотреть, — говорит торгующая рядом с дядькой женщина и быстро начинает раскладывать ровно нарезанные куски то ли подчеревья, то ли бекона. Красивые полоски сала перемежаются полосками мяса, и я начинаю понимать, что уже не раз мать жарила мне этот продукт с картошкой или с яйцами. В душе легкое разочарование, я ожидал увидеть фантастический бекон, легендарный бекон, который помогал выживать на Аляске героям Джека Лондона.

В моем воображении это было что-то необычное и очень вкусное, а оказалось — простое сало с прослойкой, которое я с удовольствием ел уже много раз. Но ел без бобов…

Я задумался, решая, какой кусок брать, и в это время опомнился дядька, шумно, очень шумно засопел, лицо его покраснело, он засуетился за прилавком, метнулся к колоде, на которой лежал топор, схватил полтуши кабана, повернулся ко мне и заговорил уже совсем по-другому, как со взрослым, он понял, что я точно буду покупать:

— Смотри какое мясо, где тут для тебя рубануть?! Показывай, сынок!!!

Я опять замешкался, немного растерявшись, но тут женщина, которая уже разложила передо мной мясо, опять заговорила громко и нараспев:

— Мальчик, а мне и рубить не надо, посмотри какой бекон…

Она была чертовски хитра и умна, я, услышав волшебное слово, повернулся к ней. Кусок бекона-подчеревья был очень красивый, с ровными широкими и пропорционально сужающимися полосками мяса, розовое у мяса сало становилось белоснежным у шкурки. Сомнений не было — покупаю!!! Купил, на удивление денег отдал меньше рубля, и тут дядька, увидев как мне дают сдачу, показал себя настоящим психологом. Он быстро отрубил кусок и на вытянутых руках уже держал его над прилавком. Руки у него были сильные, загорелые, покрытые буграми мышц. В этот момент я представил, что это Малыш, который предлагает мне настоящий бекон. Дядька наверное и сам ничего не понял, но деньги уже были в моей руке.

— Да я тебе подешевке отдам, хоть буду знать теперь, что такое бякон, — он так и продолжал говорить «бякон», и мне стало очень смешно.

— Ты чего смеешься, — он опять засопел, зашевелил ноздрями. Я еще больше развеселился, но чувствуя, что могу его обидеть, остановился и сказал откровенно, что он забавно шевелит носом. Дядька расслабился, улыбнулся и начал рассказывать про своих внуков, как они просят его пошевелить ноздрями и всегда смеются. Потом он спросил у меня, где я таких непонятных слов нахватался.

И тут, конечно, меня понесло, я начал рассказывать про Аляску, про героев Джека Лондона, про страшные и очень интересные истории, которые с ними приключались… Когда мы с ним уже «переваливали» через Чилкутский перевал, а собаки не могли тащить сани по глубокому снегу, опять подошла женщина в белом халате и сказала мне, как хорошему знакомому:

— Тебя уже родители ждут, звонили, пора домой возвращаться.

— А вы что — моих родителей знаете?!

— Конечно, — ответила она, — пойдем на улицу, будем бобы покупать…

Удивлению моему не было предела:

— А вы откуда про бобы знаете, вы чем торгуете?!

— Да ничем, я ветврач, продукты у крестьян проверяю, а родителей твоих знаю хорошо.

Мы вышли на улицу. Там было много разных товаров, в бочках — соленые огурцы, в корзинах — яйца, в загончиках — живые куры и гуси… Остановились перед прилавком, на потемневших от времени досках стояли мешки, мешочки из разной ткани, рядом граненые стаканы, наполненные фасолью, горохом, разными семенами.

— Ну, выбирай бобы, — сказала женщина ветврач. Я опять не понимал, что надо выбирать. Где бобы, мне ведь бобы нужны. Переминаясь с ноги на ногу, я держал в руке сетку с драгоценным беконом, завернутым в бумагу. Пакетов тогда и в помине не было, почти все заворачивали в газету.

— Где бобы? — это уже вслух спросил я у моей новой знакомой. Она подошла поближе и вдруг все тетки, сидевшие за прилавком, всполошились. Они разом подскочили и со всех сторон начали наперебой говорить:

— Ивановна, что тебе надо?! Ивановна, вот горох хороший, вот горчичка белая для колбаски… Ивановна, фасоль, смотри, какая хорошая!!!

Ивановна посмотрела на меня, улыбнулась и громко сказала:

— Нам нужны бобы! Бобы, — еще раз повторила она.

Тишина воцарилась мгновенно, тишина позволила услышать звуки всего рынка. Даже стало слышно, как галки шумно галдят, летая над церковью.

Первой опомнилась бабушка, стоящая напротив нас:

— Ивановна, это какие-такие бобы, — и продолжила дальше, — мы тут все бобовыми торгуем, говори, что тебе надо.

Ивановна повернулась к бабушке и опять улыбнулась:

— А ты нам, Светлана Михайловна, продай самой крупной фасоли, она для нас и будет бобами….

Бабушка засуетилась, высыпала из мешочка фасоль и стала выбирать самую крупную.

— Нет-нет, — остановила ее доктор, — сильно-то не выбирай, эта годится.

Повернувшись ко мне, спросила:

— Ну что — берем?

Фасоль была очень красивая, белая, с мраморными прожилками, ее кожица матово блестела. Рядом стоящая женщина схватила свой мешочек, наполовину заполненный фасолью, и стала его трясти:

— А мне и перебирать не надо. Сейчас мальчик, погоди, вся крупная сверху будет!!!

Я опять немного растерялся, но буквально на мгновение, бобов нужно было, как у Джека Лондона, купить ровно на два приема еды. Готовить бобы предстояло не дома на плите, хотя она тоже топилась дровами, а на костре, ночью в лесу.

У меня есть тайна, очень тайная тайна, мне надо себя испытать. Мне очень хотелось убедиться, что я не боюсь, а для этого нужно пойти в лес. Он находился в трех километрах от города, и мне уже не раз приходилось там бывать. Но это было летом, когда мы играли в войну. Лазили по настоящим окопам, подремонтировали блиндаж; пока лопатой поправляли бруствер, нашли несколько пуль, гильз, патронов. В августе — сентябре в этом лесу много грибов: красные подосиновики, крепкие, с коричневыми шляпками подберезовики. И еще там был хутор, очень замечательный хутор. Война его не тронула, хотя бои шли рядом, буквально в километре.

Жил там Анатолий Васильевич, учитель физики, работал он в другой школе, но нас научил многому. Как колоть дрова, как разжечь костер. Грибы с ним собирать было одно удовольствие. Вроде ходишь за ним по пятам, а получалось, как будто сам находишь уже примеченный им гриб. Научил быть терпеливым и старательным: когда бидончик с земляникой не хотел наполняться быстро, а солнце уже стояло высоко и комары доставали, он просто говорил:

— Ты же мужчина, ты же хочешь порадовать маму…

Так вот тайный план был такой. Я хотел отпроситься у родителей сходить на хутор. Сначала нужно развести в лесу костер, приготовить бобы с беконом, поесть… Это днем, потом зайти на хутор, поговорить с Анатолием Васильевичем, но после не идти домой, а опять вернуться в лес, развести костер и уже в темноте приготовить себе поесть. Испытанием должны были стать темнота, ночной лес, одиночество, умение обустроить зимой стоянку и приготовить еду.

Бобов я накупил много: белую фасоль — у бабушки, коричневую, пеструю — у тетеньки, которая ее трясла в мешке, а потом высыпала на прилавок. Она красиво раскатилась, ее приятно было помогать собирать. Доброта этих людей согревала все вокруг в то холодное декабрьское утро. Ивановна помогла мне аккуратно сложить покупки, поблагодарив ее, я помчался домой. Уже рассвело, солнце выплывало красной зарей, мороз становился сильней, но мне было жарко.

В кармане моего теплого зимнего пальто с меховым воротником еще позванивала мелочь, в руках я нес бекон и бобы. Проходя мимо хозяйственного магазина, вспомнил, что мне нужна веревка — длинная белая прочная веревка. Взять ее дома было нельзя, одну порезал, на второй мать сушила белье.

В магазине пахло хозяйственным мылом, дегтем, краской, металлом, особенный запах был у гвоздей.

— Продайте, пожалуйста, веревку, белую, самую длинную.

Продавщица не торопясь выплыла из-за прилавка и скрылась в подсобке, потом оттуда раздался ее недовольный голос:

— Ну где ты там, иди, смотри свою веревку!

У ног этой не худой женщины лежала бухта веревки, белой, очень толстой.

— Это же канат, — имел неосторожность сказать я, — мы по такому на физкультуре лазаем.

Мои слова вызвали бурную реакцию, она вся как-то заколыхалась от возмущения:

— Веревка ему нужна, а сам не знает какая!..

Но я точно знал какая — белая, прочная, длинная и невидимая. Последнее озадачило и возмутило ее еще больше.

— Какая-такая невидимая, я что тут — сказками торгую? У меня дела серьезные, хозяйственные, люди для дома все покупают.

И тут я сказал еще одну глупость, но она мне помогла. Возмутившись, выпалил, что не прошу у нее ковер-самолет, знаю, что не продают, а прошу веревку. Продавщица, к моему удивлению, на мгновение опешив, рассмеялась:

— Ты сказок начитался?..

— Не сказок, а Джека Лондона, — ответил я вызывающе. Пауза затянулась, она что-то пробормотала, а потом спросила:

— Ты читал «Белый Клык», мне сын рассказывал. Так может, тебе нужны суровые нитки?

— Мне нужна веревка!!!

— Для чего тебе нужна веревка? — разговор приобретал деловой характер. Рассказывать тайну было нельзя. Я замолчал, а продавщица достала со стеллажа моток то ли веревки, то ли ниток. — Смотри, — сказала она, — прочные, белые, почти невидимые, такие прочные не порвешь, ими что угодно делают, можно и валенки подшивать, и для лошадей сбрую шить. Покупаешь?!

Я подержал в руках, посмотрел, намотал на кулаки и попробовал порвать. Руки краснели, синели, но толстые нитки не рвались, именно такие нитки — веревки были мне нужны для испытания тайной. И нечего было думать и сомневаться. Купил. Денег осталось пятьдесят копеек.

Дома меня уже заждались, воскресный завтрак — это когда все вместе. На кухне было очень тепло, топилась плита. Дрова потрескивали, на черном металле стояли кастрюли, готовилась еда на завтрак и обед, кольца, закрывающие отверстия, накалились, чайник шумно сопел, вода вот-вот должна была закипеть.

Мать достала сковороду, говорит:

— Давай свой бекон, будем жарить.

Все отдавать нельзя, а ведь картошка уже почти сварилась, в эмалированных мисках на столе соленые огурцы, грибы, нарезанный кольцами лук, крупная серая соль, перец. Все пахло нестерпимо аппетитно, одним словом, утро, кухня, воскресный завтрак. Я положил на стол бекон (половину вместе с бобами припрятал в холодном коридоре).

В кухню вошел отец, спросил, почему я так долго гулял по рынку? Пришлось подробно рассказать про все: что бекон оказался подчеревьем, а бобы — фасолью, и про Ивановну. Родители посмеялись, мать нажарила по-быстрому сала с мясом, сели завтракать. Когда чаевничали, я стал отпрашиваться на хутор. Отпустили, предупредив, что декабрьский день короткий, на улице морозно, хоть и не очень, но все равно холодно. Метели вроде не должно быть, но возвращаться надо засветло.

Это меня сильно смутило, ведь план совсем другой, а рассказывать тайну нельзя.

Вообще-то мы собирались идти вдвоем с соседом, который старше меня на год. Сначала он согласился. Вроде интересно зимой в лесу приготовить на костре еду, интересно посидеть, помечтать, поговорить, но когда разговор пошел, что сидеть надо до темноты, что домой придем часам к восьми, он меня не понял. Зачем до темноты, потом возвращаться по лесу, по полю, а если сократить дорогу, то вообще идти придется мимо кладбища… Он спросил, точно большой, разве еда вкусней будет от темноты, да и потом по телевизору кино интересное. Я пытался его уговорить, предложил почитать Джека Лондона. Он согласился, но читал совсем другие повести и рассказы — там не было Аляски и ее героев, не было охоты, собак, перевалов, там была городская жизнь… Словом, он не захотел, но согласился никому не говорить про мой тайный план.

Солдатский вещмешок был вместительный, котелок я положил на дно, в него хорошо лег бумажный пакет с бобами и бекон. Хотя хлеб на Аляске не ели, но пару ломтей душистого ржаного хлеба с нашей пекарни я взял с собой. Спички завернул в отрезанный от старой велосипедной камеры кусок резины и замотал веревочкой. Спички должны быть всегда сухими. Заранее приготовил самых смолянистых щепочек, ведь зимой костер развести совсем не просто — не всегда все получалось хорошо, даже если использовать сухие еловые веточки и бересту. Смоляки, так называли янтарные от смолы щепки, были вне конкуренции. Моток купленной веревки занял немало места. Когда было собрано все необходимое, вещмешок оказался довольно тяжелым. Небольшой нож, купленный на рынке еще год назад, я положил в карман пальто. Ножны для него сделал из березовой дощечки, которую долго выбирал, чтобы не только лезвие, но и половина ручки спрятались. Ножны получилось хорошие, легкие, прочные. Сосед-охотник, чью собаку я пытался запрягать в санки, посмотрел и похвалил.

Теплые штаны с начесом, свитер, драповое пальто с коричневым цигейковым воротником, офицерская меховая шапка, вязаные рукавицы. Шарф я не любил, но споров не хотелось, поэтому просто намотал его на шею. Валенки без галош и лыжи с простыми ремешками заранее приготовил.

— Ну, я пошел!..

Отец смотрел по телевизору хоккей, повернулся в мою сторону и молча кивнул головой. Мать выглянула из кухни, велела не задерживаться.

Дверь подъезда хлопнула, сильно, как стартовый пистолет. С утра было солнце, морозно, но теперь появились темные облака. Было понятно, что луны точно не будет, подумалось, хоть бы метель не началась. Путь к хутору сначала шел вдоль дороги, по которой в те годы редко ездили машины, зато саней с запряженными лошадьми было много — крестьяне возвращались с рынка домой.

Натертые свечкой лыжи хорошо скользили. Вещмешок удобно улегся на спине и его тяжесть почти не чувствовалась. Ветер гнал снежную поземку по дороге, крутил вдоль снежного бруствера солому и сено.

— Эй, парень, далеко собрался? Садись, подвезу, — чуть придержав лошадь, окликнул меня дядька, одетый в полушубок, высокий воротник поднят, шапка надвинута на глаза. Но мне нельзя, идти нужно самому. В другой раз, даже не думая, забрался бы — так здорово ехать в санях, особенно когда лошадь пускают рысью, и чувствовать ветер, запах сена, ну и все остальные запахи, от которых никуда не денешься и которые могут быть у лошади.

Лыжи мягко пружинят, декабрьский морозный воздух пахнет хвоей и корой. На хуторе меня уже ждали. На плите, в стороне от самых жарких мест, стоял чугун со щами. Стоял так, чтобы щи не кипели, а томились. Дрова потрескивали, запахи чеснока, сала, свежего хлеба будили аппетит. Я достал из рюкзака бобы, бекон, попросил кастрюлю, сковородку. Бобы варятся долго, поэтому поставил вариться все, что у меня были.

Щи были восхитительные, на свиных ребрышках, перченые, но нежирные. Анатолий Васильевич за обедом постоянно шутил, спрашивал, куда это я собрался?! Пришлось рассказать, что пойду в лес, буду изучать заячьи и лисьи следы, потом разведу костер, приготовлю поесть, посижу у костра, подумаю.

— Смотри, сейчас темнеет быстро, — сказал он мне, а я на удивление самому себе, ляпнул, что люблю темный ночной лес. Он удивленно поднял свои лохматые брови. — Ты когда его успел полюбить, темный лес?

— Да я… я его в книгах полюбил…

— В книгах можешь любить, а домой возвращайся вовремя, — коротко и достаточно резко сказал мне Анатолий Васильевич. Пришлось позвонить домой. Трубку взял отец, я сказал, что у меня все в порядке, собираюсь домой, но торопиться не буду и приду, когда стемнеет. Отец выслушал, уточнил, сколько собираюсь гулять по лесу, остался доволен ответом. Мне пришлось ему пообещать, что не буду сильно углубляться в лес, а отойду один квартал и пойду просекой.

В доме было очень тепло. Но время не ждало, пора идти. Я и не заметил, как мои валенки поставили на печь, одевать теплые было очень приятно. Мы вышли на улицу. Во дворе поземка крутила свежий снег. Начиналась метель. Мягкие ремешки на лыжных креплениях приятно стягивали валенок и хорошо держали, лыжи не болтались. Анатолий Васильевич пожал мне на прощание руку, поправил на плече лямку вещмешка, открыл и придержал калитку, пока я выползал со двора.

Ну все, свобода! Начиналась тайная часть моего плана. До леса было совсем рядом, метров двести. В верхушках больших сосен сильно шумел ветер, вороны, потревоженные непогодой, громко каркали, но это было привычно. Внизу мела легкая поземка, иногда поднимая белые паруса метели. Лыжи скользили, утыкались в небольшие сугробы, но идти было легко и приятно.

Это место мне запомнилась еще с осени. На уютной поляне росли небольшие осинки, несколько березок. Осенью здесь мы находили ярко-красные подосиновики, подберезовики с коричневыми шляпками. Зеленый мох, папоротники, шум осиновых листьев, пятна желтых березовых листьев. Сейчас ничего не было, снег, голые деревья, и только незаметные осенью маленькие елочки резко выделялись на белом фоне. Я осмотрелся. Снега много, почти по колено, очень пушистый. Быстро снял лыжи, взял одну двумя руками и очистил площадку для стоянки. Наломал лапника, на котором хорошо сидеть возле костра. С топором было бы быстрей, но большой точно не потащишь, а маленький все время лежал на кухне и его отсутствие сразу бы заметили. Место для костра очистил от снега очень тщательно, наломал сухих еловых веток. Старательно переломал все принесенное, сложил, так, чтобы мелкие веточки были снизу, сверху положил потолще, достал из мешка смоляки, все в костер класть не стал, половину опять завернул в вощеную бумагу и спрятал в вещмешок. На фоне запаха снега, ломаных еловых и можжевеловых веток, запах дыма резко и приятно ударил в нос. Смоляки разгорелись, подхватились и веточки, костер разгорался, стало понятно, что теперь он не погаснет, не зря летом и осенью мы с мальчишками пекли в костре картошку. Я заворожено смотрел на огонь, он горел очень ярко, так ярко, что когда я отвел свой взгляд в сторону, то испугался. Сгущались сумерки, и мне показалось, что наступила полная темнота, лес неожиданно стал загадочным и даже каким-то враждебным. Надо было побыстрее набрать дров. У того места, откуда я свернул в лес, стояло несколько сухих деревьев, небольших, совсем не толстых сосен. Я подошел и толкнул одну, ее высокая тонкая верхушка сильно раскачалась, я начал толкать еще и еще, и вдруг она отломилась и упала чуть ли не мне на голову. Другая сосенка сломалась практически пополам. Все это я подтащил к костру, собрал еще веток и получилась приличная гора дров. На толстый сук повесил набитый снегом котелок и пристроил над огнем. Снег внутри начал шипеть и оседать.

Теперь быстрей в лес, с каждой минутой стремительно темнело, а нужно было сделать очень важное дело. Я должен был быть уверен, что ко мне никто не подойдет незамеченным, для этого и нужна была моя необыкновенная веревка. Осмотрев уже обжитый лагерь, определил с какой стороны буду сидеть и куда буду смотреть. Моток был большой. Отойдя в лес, так чтобы огонь был еле виден, я привязал один конец веревки к толстой сосне на уровне колен и пошел по кругу, от дерева к дереву, обвязывая стволы и натягивая веревку. Костер не терял из виду, только иногда его скрывали очень плотные, припорошенные снегом кусты можжевельника. Получилось, что две трети круга, в центре которого находился костер, были огорожены. Так делали индейцы, когда разбивали свои стоянки. Они натягивали тонкие кожаные ремни на уровне колена. Когда человек в темноте хотел незаметно подобраться к лагерю, он смотрел на огонь, а не под ноги, поэтому спотыкался и падал. Это был простой способ обезопасить себя от незваных гостей.

Я вернулся к костру, подбросил дров, бросил бобы в котелок, осмотрелся. Вместе с темнотой усиливались ветер и снегопад. Вещмешок был припорошен крупными красивыми снежинками. На приготовленный прутик нацепил несколько кусочков бекона и начал жарить на костре. Жир капал в костер и вспыхивал яркими огоньками. Приятно запахло и захотелось есть. Пустой вещмешок бросил на лапник, уселся. От костра шло приятное тепло, бобы разогрелись, я жарил бекон и бросал в котелок. Потом, хоть и был не сильно голодный, с удовольствием начал есть. Настоящая еда настоящих старателей Аляски… Жалко, что не было рядом собачьей упряжки.

Сидеть возле костра и смотреть на огонь было совсем не страшно. Сзади со спины в лесу была натянута веревка, рядом лежал нож, вытащенный из ножен, хотя, откровенно говоря, не знаю для чего, может для храбрости. Темнота наступила полная, но это была особая, сверкающая темнота, метель хороводила по поляне в отблесках костра. Часов у меня не было. Сколько времени я провел в лесу можно было определить приблизительно, но уходить никуда не хотелось. Дрова начали прогорать, надо еще подбросить. Подумал, что посижу, пока прогорят, и пойду домой. Но, когда я поднялся и отошел в сторону, то ночь и метель в сгустившейся темноте показались мне совсем не дружелюбными. Следы, которые я натоптал в поисках дров, были прилично заметены, кое-где их даже не было видно. Джек Лондон писал, что самый большой враг для всех, кто находится в лесу, горах, на реке — это страх… Но бояться мне было нечего, об этом не раз думал, когда только появились планы испытать себя. К сожалению, к моему большому сожалению, медведи в нашем лесу не водились, да и спят они зимой. Волки в этот ближний к городу лес не заходили, правда следы рыси на песке показывал Анатолий Васильевич, когда мы собирали грибы.

Костер разгорелся с новой силой, темнота отступила. Ветер тоже стал менее порывистым, но снег повалил крупными хлопьями, такой густой, что пламя костра начало шипеть. По моим подсчетам прошло уже часа два, нужно идти домой. Я собирал вещи: смотал остаток веревки, доел бобы, их показалось очень мало, старательно выскреб котелок, облизал деревянную ложку, убрал в вещмешок, затянул узел. Снег валил не переставая, оставшиеся ветки совсем не хотели гореть. Стало очень неуютно на заметенной поляне.

Неожиданно мне показалось, что в лесу кто-то кричит, я поднялся, сделал несколько шагов от костра, приподнял над ухом шапку, стал вслушиваться. За снежной пеленой деревьев практически не было видно, только кроны сосен шумели и тяжело вздыхали под порывами ветра. Звук повторился, потом еще, правда порыв ветра его порвал и нельзя было понять, кто кричит… В такой ситуации самое правильное было уйти со света в темноту, что я и сделал, подхватив лыжи, палки и вещмешок.

Кто это, почему кричит, что случилось? Бежать куда-то ночью, в метель совсем не хотелось. «О-го-го!» — донеслось со стороны хутора. «О-го-го!» — раздалось уже совсем рядом за деревьями. Я держал руку в кармане пальто, сильно сжав в кулаке нож. Сердце гулко стучало. Стоять и не шевелиться — приказывало подсознание, не шевелиться. Крик человека и его фигуру я услышал и увидел одновременно. В месте, где кроны сосен, стоявших очень близко, образовали что-то вроде крыши, появился мужчина. Я с трудом оторвал ногу и сделал шаг в сторону, за дерево. Ноги были непослушно тяжелыми. Чего он кричит, может заблудился, так вроде дорога рядом? Человек остановился и опять закричал, потом начал осматриваться, увидел костер и побежал к нему напрямую через лес. Буквально через несколько шагов он странно подпрыгнул и повалился в снег. Падая, он опять закричал, но уже по-другому… Нам так не разрешали даже говорить, не то что кричать. Он упал и его не стало видно в снегу, только крик взрывал тишину. Ворон, сидевший на дереве, громко захлопал крыльями и взлетел. Ворон тоже кричал и метался под кронами сосен. Такой тревожный шум поднялся на уже ставшей моей лесной поляне. Я стоял, оцепенев. Человек поднялся, начал отряхивать снег, что-то бормоча, потом подошел к костру, и тут я увидел, что это — Анатолий Васильевич. Он внимательно осмотрел костер и снег вокруг, взгляд его остановился на моих следах… И тогда он меня позвал. Окликнул еще раз. Я выскочил из-за дерева достаточно резко, и Анатолий Васильевич вздрогнул, напрягся.

— Добрый вечер, — радостно сказал я и направился нему.

— Нож убери, — он спокойно произнес эти два слова. — Убери! — повторил уже строго.

Нож так и оставался зажатым в кулаке. Я достал ножны, сунул на место ножик, положил в карман. Мы стояли и смотрели друг на друга.

— Ты что тут делаешь? Вроде не заблудился. Так что ты тут делаешь?!

— Испытываю…

— Что испытываешь или кого испытываешь?! — В голосе послышалось раздражение…

— Себя испытываю, темнотой испытываю…

— Ты… ты, — он поперхнулся, — ты уже полгорода испытал, милиция тебя уже искать едет, с собаками. Бобы свои с беконом все съел?

— Съел… — мысли мои были уже далеко. Собак тут точно не хватает, тогда была бы настоящая Аляска, подумаешь, что овчарки. Их тоже, читал же в книгах, иногда в нарты запрягали. — С собаками?! — обрадовано-вопрошающе повторил я.

— Да, с собаками приедут, — он сделал паузу, усмехнулся и повторил, — с собаками шерифы приедут, тебя искать будут.

Я подумал: «Как интересно! Настоящая Аляска!», радостно улыбнулся, потом вслух спросил: — А меня-то чего искать?! Вот стою здесь…

— Где ты должен быть, — голос стал строгим, — где ты должен быть?!

По моим планам — сейчас уже подходить к городу. Идти-то осталось километра полтора, не больше. Я так и сказал:

— К городу подходить.

Наверное, это была та грань, за которую нельзя было переступать.

— К какому городу? Ты должен дома уже в кровати лежать и спать! Ты знаешь, сколько времени?

— Нет, не знаю, — ответил тихо и, как мне показалось, скромно, такой хороший мальчик десяти лет.

— Ты еще скажи мне, что луны нет и ты не знаешь сколько времени, — Анатолий Васильевич уже рассердился. — Время — десятый час…

«Вот это да, — только и успел подумать. — Вот это я прошел настоящее испытание!»

Мы вышли на дорогу, приехала милицейская машина, на которой нас и привезли домой. Я чувствовал, что если приду один, может здорово попасть, не рассчитал со временем. Дверь открыла мама, лицо было заплаканное, но она улыбалась, а вот папа не улыбался…

В книжном шкафу, там где стояли книги Джека Лондона, была пустота… Меня напоили чаем, пришли соседи и дети соседей, мальчишки потихоньку улыбались, взрослые сурово смотрели на меня, а соседская бабушка сказала:

— Начитался книг, еще и моих внуков ночью в лес поведет…

— Нет, не поведу, — решительно ответил я.

Она удивилась:

— Как не поведешь?!

— Не поведу, это испытание надо проходить одному…

Наверное неделю я был в центре всеобщего внимания и во дворе, и в школе. Представляете, поздно вечером, почти ночью я один провел несколько часов в лесу. Меня искали родители, друзья, знакомые родителей и даже милиция с собаками…

Слухи о моих похождениях дошли и до рынка. Как только я туда приходил, все продавцы мяса улыбались и спрашивали:

— Хороший бекон не нужен?!

Иногда мне его покупали. Книги тоже вернули на место…

Джек Лондон — замечательный писатель, но такие испытания не нужны родителям, их можно проходить только взрослым детям.