Боцман (сборник)

Дмитрий Шульман, 2015

Время принесло много перемен и в жизнь нашей страны, и в жизнь каждого человека. Именно поэтому я хочу поделиться с читателями грустными и веселыми историями из недавнего прошлого. В своих рассказах я постарался как можно более реалистично описать некоторые события, свидетелем и участником которых я был.

Боцман

Влажный нос лежал на передних лапах и чуть заметно вздрагивал. Лапы были очень уставшие, замерзшие за целый день беганья по тайге и совсем уже немолодые. Их владелец растянулся прямо на полу зимовья и, изредка моргая седыми ресницами, смотрел, как проскакивают искры за дверцей неплотно закрытой печки. Временами, не справляясь с усталостью, глаза закрывались и тогда только уши вздрагивали от звуков, показывая, что их хозяин не спит.

На печке грелась сковорода. Молодой парень открыл банку тушенки и ее приятный запах наполнил нагретый воздух зимовья. Влажный нос стал еще влажнее и даже немного приподнялся вверх. Нос принадлежал рыжей, с пробивающейся на морде сединой, лайке, в эту осень ей пошел девятый год. Именно возраст и положил пса у печки, заставляя охотника каждый раз переступать через него. Пес ощущал этот возраст в натруженных лапах, в уставшем теле и глазах, потерявших былую зоркость.

Между тем банка с остатками тушенки наполнилась теплой водой, хлебом и оказалась прямо между лапами возле носа. Темные глаза Боцмана, так звали собаку, благодарно поднялись вверх, а самому ему даже не хотелось шевелиться.

— Ну, поешь немного. Пока мы ужин приготовим, поешь. Устал, старик?!

Боцман пошевелил хвостом и, ленясь вставать, подвинул банку лапой. От съеденного он еще больше утомился, лег набок, растянулся, растопырил пальцы лап, между которыми смешно торчала густая длинная шерсть. Глаза закрылись и, слушая треск дров в печке, тихий шум ветра за лиственничными бревнами зимовья, пес вспоминал свою долгую собачью жизнь…

Восемь лет назад, когда мороз сковывал по утрам лужи, а осенний ветер гонял по льду желтые лиственничные иголки, на свет появились шесть черно-белых щенков и один рыжий. Старый егерь в этот вечер потихоньку ругал и себя, и суку, которая совсем не вовремя ощенилась.

Хотя быть или не быть щенкам решал он сам — летом приболевший Егорыч, сидя вечером у протопленной печи, подумал, что в этом году бегать с собакой он уже не сможет — пришла старость.

Утром он еще сомневался, а потом решил — пусть будут щенки. Как и каждый раз, ждал их с нетерпением, лучше кормил и чаще обычного гладил собаку. Сам он молоко не пил давно, а тут зачастил к соседям, у которых была корова. Когда появились щенки, каждого внимательно осмотрел и сразу решил, что рыжего оставит себе.

К концу месяца уже стало ясно, что выбор сделан правильно. Рыжий первый бежал к миске с едой и наевшись, так что под тяжестью живота сгибались лапы, последний отходил. Причем вся эта процедура по обыкновению сопровождалась грызней, и тогда, совсем наглея, щенок расталкивал своих братьев и сестер и залезал передними лапами в еду, за что был неоднократно наказан Егорычем. Впрочем, рыжего это не останавливало, и он тут же, смешно ковыляя, бочком подбирался к заветной миске. Все щенки после еды укладывались спать и только рыжий еще долго ходил, тормошил их и пытался играть. Когда никто не хотел составить ему компанию, он мог приставать к Егорычу или просто гоняться за своим хвостом. Среди своих он пользовался собачьим уважением и авторитетом, и поэтому Егорыч, в молодости служивший на флоте, назвал его Боцманом.

Время в человеческом измерении идет быстро, а по собачьим меркам еще быстрей. Наступила первая осень подросшего Боцмана. Тайга расцвела красным цветом рябины, лиственницы роняли свои иголки, земля становилась желтой, чистой, как и прозрачный воздух, настоявшийся на запахах осени. Когда почва подмерзла и кедровый стланик в ожидании снега покорно лег на землю, а сидеть дома стало невмоготу, старик не выдержал — собрал продукты, подремонтировал лыжи, подкупил десяток новых капканов. Вообще, все хозяйство было в тайге, и он знал точно, что в каком зимовье у него находится. Знал, где мало дров, где сколько керосина для ламп, куда нужно прихватить пленку, так как медведь частенько то ли из любопытства, а может и от раздражения, разбивает стекла. В этот раз брать с собой стекло он не мог потому, что хотел добраться попутным вертолетом. В семидесятые годы были не только попутные машины, но и вертолеты. Рыбаки и охотники могли договориться с геологами, нефтяниками, а иногда достаточно было и рукой помахать, чтобы вертолет сделал круг и сел на небольшую площадку или поляну в тайге.

Боцман увидел вертолет в первый раз и подойти к нему не решался. Егорыч уже не раз приучал собак к воздушному транспорту, поэтому остановился подальше от вертолетной площадки и подождал, когда уляжется пыль и остановятся винты. Подошел, подал сначала вещи, потом взял на руки собаку и поднялся на ступеньки, отпустил Боцмана перед самым входом и легонько подтолкнул коленкой, мол, давай парень шустрей, времени нет.

Внутри пахло керосином, железом, машинным маслом, одним словом — авиацией. Боцман улегся возле рюкзака, уткнул нос в колени хозяина и, оставляя под руками широко открытыми одни испуганные глаза, напряженно слушал, как начинал грохотать двигатель, раскручивая винт.

Конец октября раздел тайгу, ее наряды лежали желтыми дорожками на оленьих тропах, на склонах вдоль рек и ручьев. Мари желто-бурого цвета застыли в оцепенении от довольно сильных морозов, лед на лужах уже не таял днем, а на реках начали образовываться забереги.

Когда подлетали к месту, пилоты позвали Егорыча в кабину, чтобы подсказал, куда лучше приземлиться. Пес забеспокоился, побежал следом за хозяином, заскулил, но увидев, что тот идет обратно, расслабился и даже лег.

Двигатель не глушили и выходить Боцману было особенно страшно. Трава на мари только сверху казалась невысокой, а на самом деле она шелестела под работающими винтами и волнами расходилась до самых деревьев. Егорыч присел, обнимая свои таежные пожитки двумя руками, но Боцмана с поводка не отпускал до тех пор, пока шум улетевшей машины не затерялся среди сопок.

Зимовье было рядом. В двадцати метрах на самом краю мари бил из-под земли родничок, и первое, что они сделали, это растопили печь и поставили чайник. Пес ходил, обнюхивал зимовье, под нарами толкал металлические банки с продуктами, разгонял непуганых мышей. Внутри все было в порядке: на столе миски, кружки, керосиновая лампа, над нарами подвешены спальники, инвентарь для обработки шкурок, в углу — сухие смолистые дрова для растопки печки. Егорыч поменял батарейки радиоприемника, и когда тот заработал, Боцман от неожиданности даже присел, покрутил головой, расставив уши.

Время летело стремительно, день за днем, подгоняемое морозами и первыми буранами. Снег лег ровный, ветра утром не было. Тайга стояла чистая и красивая, только ручей тихонько журчал, приглушенный берегами, укутанными пушистым белым покрывалом.

Егорыч собрался быстрей обычного. Этого снега он ждал с нетерпением — ему предстояло в очередной раз посмотреть, как будет работать молодая собака. Они пошли в самые заветные места, о которых знал только он, где едва заметные приметы и следы показывали, что тут точно жили соболя. Опыт старого охотника не подвел — Боцман загнал на дерево большого «кота», Егорыч дал собаке «поработать». Рассмотрев зверя получше, он увидел, что хвост распушенный, а значит соболь вылинял. Егерь поднял ружье, долго примерялся, стараясь выстрелить в тот момент, когда среди веток будет хорошо видна голова. Зверь падал, обламывая тонкие замерзшие ветки. Собака перестала лаять и бросилась к месту падения. Темно-коричневая блестящая шерсть скользила по веткам. Боцман подбежал к соболю, когда тот уже лежал на земле. Подскочил, вцепился, азартно несколько раз подбросил, перебирая зубами. Егорыч строго прикрикнул, пес вроде бы выпустил зверя, но потом опять схватил и, лишь когда хозяин крикнул второй раз, нехотя положил соболя на землю и суетливо забегал рядом, посматривая наверх на дерево, словно ожидая, что там еще будет добыча.

Потревоженная лаем собаки и выстрелом совсем рядом прокричала сойка. Егорыч бережно поднял соболя, отряхнул снег, иголки, подозвал собаку и достал из кармана печенье. Боцман быстро его разжевал, проглотил, а потом стал нюхать соболя, смотреть хозяину прямо в глаза, очень сильно вилять хвостом и, обнаглев, попытался даже прихватить его зубами. В другое время, при других обстоятельствах Егорыч повел бы себя строже и наверняка наказал бы собаку. Но в этот раз, держа в руках еще теплого зверя, он понимал, что этот соболь — первый для Боцмана и один из последних для него. Он только улыбался, вздыхал и ничего не делал, да и не думал, наслаждаясь охотой.

День приближался к обеду, когда они вернулись в зимовье. Вечером, сидя у печки, Егорыч чаще обычного разговаривал с собакой. Боцман слушал ровный, хриплый голос, для приличия крутил головой и, лишь услышав кличку, вздрагивал, смотрел в глаза, морщил нос и растягивал в собачьей улыбке черные губы. Потом опять ложился, шумно дышал и с интересом смотрел, как от выдыхаемого воздуха летают лиственничные иголки.

Жизнь шла своим чередом. На следующий день пес загнал несколько белок, потом еще соболя и еще. Постигая охотничью науку, он кружил по тайге и работал, работал. По вечерам, лежа под нарами, засыпал, слушая гул печки, во сне вздрагивал, перебирал лапами, переживал увиденное за день. По всем правилам охотничьей науки ему бы не растягиваться в тепле, а свернувшись калачиком спать на снегу в ямке или, на худой конец, в сенях зимовья, но хозяин не оставлял его на улице. Просто жалел.

Шли последние дни ноября. Снега выпало много, реки замерзли. Боцман познакомился с выдрой и от этого знакомства у него осталось несколько шрамов. Соболя стали попадать в капканы, да и глубокий снег уже не давал собаке возможности работать и загонять их.

Однажды, обходя участок, они увидели чужие лыжные следы. Еще больше удивился Егорыч, когда увидел свежесрубленную жердь и соболий капкан. Преследование было недолгим. Скоро они догнали двоих, поставивших к этому времени с десяток капканов. Боцман не знал, о чем они говорили, но по резкому тону хозяина понял — тот сердится.

Возвращаясь в зимовье, они сняли капканы чужих. Снимали вдвоем — забегая вперед, пес облаивал их злобно и сердито, а самое главное — старательно. Так старательно, что хозяин пошутил:

— Боцман, если ты так будешь лаять, то все капканы закроются сами.

Слов пес не понял, но сказаны они были очень тепло. Он повернулся, проскальзывая по снегу, подпрыгнул, лизнул Егорыча в щеку и увидел в его глазах, в их самой глубине, тревожные огоньки.

К ночи подул западный ветер, мороз стал слабеть, деревья в тайге перестали потрескивать. Егорыч улегся на нары, долго ворочался, вздыхал. Боцман, набегавшись за день по глубокому снегу, уснул сразу, но среди ночи проснулся от незнакомых и непонятных звуков… Прислушавшись, заметался по зимовью, злобно рыча. Пламя рванулось по облитой бензином двери, забралось под крышу, охватило всю избушку. Хозяин подхватил ружье, куртку, резко толкнул дверь, выскочил. Из тайги раздались выстрелы — обычные, точно также стрелял Егорыч на охоте. Но только после этих выстрелов он, ахнув, упал в снег. Пес бегал вокруг хозяина, лизал еще теплые руки и не мог понять его неподвижности. Не мог понять, почему вдруг резкий запах крови и едкого дыма наполнил воздух, воздух, который был уже не нужен убитому охотнику.

…Семь лет Боцман провел в городской квартире. Каждое утро он деловито выбегал из подъезда и для собачьего приличия и достоинства облаивал редкую для северного Сахалина соседскую кошку. Все это время его никуда не брали и не возили. Егорыч жил один, а когда его не стало, собаку забрала к себе дочь.

Все эти годы он помнил шум тайги, ее запахи. По вечерам, когда становилось особенно грустно, он подходил к теплой батарее, тыкался в нее носом и, немного послушав, как булькает вода, отходил. Пахло краской, пылью, дрова не трещали. Жизнь была скучная и однообразная. Боцман иногда, особенно по осени, видел, как люди брали ружья, своих собак и уезжали на охоту. От этого ему становилось совсем грустно и одиноко. Он не раз подходил к тем машинам, от которых пахло охотничьими запахами. На него смотрели, о чем-то говорили, спорили и никуда не брали.

Но однажды случилось то, чего он ждал долгие семь лет. Накануне был праздник. В квартиру пришли люди, один из них о чем-то долго говорил с хозяйкой и несколько раз называл его имя. Боцман даже подошел, словно чувствуя необычность ситуации, стал заглядывать в глаза и переступать на месте лапами. В конце разговора на него посмотрели, погладили по голове, потрепали уши, и он понял, что что-то случилось или должно случиться.

На следующий день, когда он гулял на улице, во двор въехала машина. Лужи за ночь покрылись тонким льдом, и Боцман развлекался — проваливал его лапами. К великому удивлению пес услышал свою кличку и доверчиво подошел. От вчерашнего гостя исходил запах тайги, который пес уже начинал забывать. Его подняли на руки и посадили в машину. Внутри сильно пахло охотой. Боцман осмотрелся и увидел похожую на себя рыжую лайку, которая в ожидании долгой тряской дороги забралась на скрученный в чехле спальный мешок.

Сквозь ружейные чехлы пробивался запах масла, горячий хлеб остывал в бумажных мешках, его аромат волнами накатывал всякий раз, когда машину бросало на ухабах.

До места добрались поздно вечером, из машины стали выгружать вещи, и, спотыкаясь в темноте о невидимые под снегом корни деревьев, переносить их в зимовье. Собаки в очередной раз обнюхались. Легкая и прыгучая лайка Айка бегала между деревьями, выскакивала на тропу, путалась под ногами у хозяина. На нее прикрикнули, она исчезла в темноте, потом стала мелькать впереди своим рыже-белым хвостом. Боцман попробовал за ней увязаться, но отстал. Не желая попадать под ноги хозяину, отошел в сторону от тропы и растерялся, не сразу разобравшись — от чего.

Запахи тайги — подмерзшего багульника, сырой коры на деревьях, снега на ветках — возвращали его в дни молодости.

Вещи занесли внутрь, растопили печь. Водитель не дождался чая, хлопнул хозяина по плечу рукой, сказал что-то веселое. Через некоторое время звук автомашины пропал среди засыпающих сопок.

К ночи стало подмораживать. Дверь зимовья была открыта. С теплым дымным воздухом уходили сырость и мышиный запах пока еще не обжитой избушки. В квадрате света от керосиновой лампы на снегу лежал Боцман, слушал тишину, всматривался в темноту и ждал утро. Айка набегалась, беспокойно осмотрелась, подскочила к открытой двери, но не решилась перепрыгнуть через порог и улеглась рядом. Она постоянно крутила головой, а когда хозяин появлялся в дверях, или только его тень, переламываясь через два порога, мелькала на снегу, Айка виляла хвостом, чуть заметно его приподнимая. Тучи унесло ветром, звезды стали синеватыми и заискрились бело-желтым, порой ярко-синим золотом на темном небе.

Прошло совсем немного времени. Каждая привезенная вещь нашла свое место в зимовье. А когда каша сварилась, печка раскалилась до красна и крышка чайника стала подпрыгивать, собак позвали. Айка, лежавшая у порога, проголодавшаяся и одурманенная запахом еды, мгновенно оказалась у ног хозяина. От нетерпения она переступала лапами на месте и заглядывала в глаза. Боцман повернул голову и вроде даже сделал движение, чтобы подняться, но вильнул хвостом и остался лежать. В зимовье ему идти не хотелось… Его окликнули еще раз, но он, извиняясь, вильнул хвостом и остался лежать на снегу, устроившись на ночь. Под утро похолодало. Тонкие ветки, обледеневшие в оттепель, под порывами ветра стали постукивать в темноте, но большие деревья не трещали, а значит и большого мороза не было.

Боцман не спал, лежал свернувшись, прикрывая нос пушистым хвостом, и смотрел, как месяц переплывает старый геологический профиль, уходящий от зимовья вверх в сопки. Одним краем он зацепился за ветки лиственницы, и они стали золотыми, другой повис над ледяными сопками — в прозрачном ночном воздухе казалось, что они совсем рядом.

Под утро пес задремал. Его разбудил шум в зимовье, когда растапливали печь. Из большой кастрюли получил свою порцию каши с рыбой. Встал, потянулся, прогнул спину, по очереди вытянул задние лапы, завилял хвостом и быстро все съел, старательно облизал миску и уже не ложился на снег, а застыл у дверей в ожидании.

Он ждал этого момента очень долго и сейчас никак не мог прозевать, когда хозяин появится на пороге с ружьем. Айка наелась и суетилась вокруг зимовья, попыталась заигрывать с Боцманом, но он зарычал не сердито, но с явным пренебрежением, и она обиженно отошла в сторону.

Дверь скрипнула, Боцман присел, невысоко подпрыгнул, бросился вперед и заметался, растерянно оглядываясь, не зная, куда бежать. Потом понял и направился к реке. Айка побежала следом.

На снегу было много следов, Боцман ходил от одной дорожки следов к другой, опускал нос в каждую ямку на снегу и вдыхал, жадно тянул в себя воздух. Следы ничего не говорили. Так продолжалось в течении часа. Несколько раз он поднимал голову, смотрел на хозяина. Если их взгляды встречались, пес опускал глаза и с усердием нюхал и нюхал следы. Но во всем его поведении чувствовалась растерянность и виноватость. Одни следы были совсем без запаха, другие вроде пахли, но не было самого главного запаха, от которого кровь закипала, и хотелось преследовать и загонять. В очередной раз уткнувшись носом в пустой след, Боцман беспомощно сел и осмотрелся вокруг.

Снег, синеватый на полянах и с зеленым оттенком в густых ельниках, приглушал крики соек. Впереди простиралась большая марь, горельник, пустошь, лес начинался у другой реки… Жизнь Боцмана без охоты была похожа на это место и пес понял, что там, возле реки, он должен найти тот след, который вернет его в молодость, и он сможет доказать и себе, и хозяину, что в этой жизни он чего-то стоит.

Оленья тропа на мари с сильным запахом потревоженного мха уже не смогла отвлечь внимание Боцмана от собольего следа. Он лишь на мгновение замер, почувствовав, как кровь быстрей побежала по жилам… Он знал, что будет дальше, его чутье не обмануло, и соболь, загнанный на вершину лиственницы, был победой над его прошлым. Потом были прекрасные дни охоты, тайга помогла ему помолодеть и напомнила о человеке, который назвал его Боцманом.