Разношёрстное

Дмитрий Федечкин, 2020

В сборнике – микс из армейских рассказов, каких-то странных литературных виршей, поспешно найденных авторских колонок по не всегда актуальным информационным поводам. Обычно каждое из этих скромных произведений было написано за час-полтора и впоследствии практически не корректировалось. Некоторые из рассказов ранее обрели сетевое признание, по мнению автора – незаслуженное. Всё это напоминает какой-то гремучий компот. Содержит нецензурную брань.

Моей маме

Моей сестре

Мотя

Мужика выгнали с работы. Поймался на нелепом воровстве, гайку через проходную нёс. Работничек из него так себе: больше языком, чем руками. Начальство тоже хорошо: могло и потерпеть до первого кризиса, не самый большой циферблат был напротив Мотиной фамилии в зарплатной ведомости. Но кризис уже бушевал. Вот мужика и сократили — без шума и пыли, не попортив трудовую.

Другой бы запил да жену погонял для заживления душевных ран ущемлённого самца. А этот домой пришёл, глаза во всех углы таращит, дезориентирован, места не находит. Совета спрашивает, видите ли, быть ему как. «Повелась, дура, на трели твои… А ведь матушка, царствие небесное, предупреждала про тебя: «Мотя Мотей». Все мужики как мужики, в пинджаках и на тёпленьком, а этот — всё в масляной спецовке, да и ту просрал, прости Господи!, — сверкнула глазами-молниями злобная зазноба. — Подь — куда хочешь, делай — что хочешь, советуйся — с кем хочешь. На шее ярмо держать не стану, кормить дармоеда — тоже. Не мельтеши под ногами!». Кот, выгребавший землю из цветка на подоконнике, ехидно оскалился. Поговорили, в общем.

Куда податься — непонятно. К ребятам из бригады? Стыдно. И что посоветуют — они же при делах, по ту сторону заводского забора. К Мишке в деревню? «Пьёт с месяц уже? Извини, Валюх, не тревожу». В гаражи на разбор? Да больно хмурые лица там, подозрительно зыркают, дела творят нечистые — по ощущению. Может, к Виталику?

К Виталику душа Мотина не лежала. Виталик весь из себя, всё инженера корчил, круглую оправу носил, хотя стёкла стояли — «нулёвки». А начинали-то вместе: из одной

«шараги», парты соседние, перекур за углом, рекорды колхозные — всё такое. Но какое-то время Виталик успешно по карьерной лестнице взбирался — пока не попёрли. На новогоднем корпоративе хлебнул из фляжки лишнего, гусаром подкатил, да не к той. Совсем не к той. Обидно получилось. И по мордам схлопотал, и с работы выперли тридцать первым декабря. Дела.

Зато Виталик не унывал, и с метрономной регулярностью проплывал пёстрым павлином мимо мотиного балкона. Наряженный-наглаженный, с бутылкой дорогого коньяка и фруктами в прозрачном целлофановом пакете, в галстуке-бабочке и ненавистной круглой оправе. Дела, судя по пакету и настроению, шли у Виталика хорошо, а по сравнению с Мотей — превосходно.

***

— Матвеяно-Челентано? — Виталий от удивления передвинул на лоб оправу, как будто была какая-то разница. Стекло-то всё равно — «нулёвка». — Отчего в такой ранний час? В отгулах забавляетесь?

— В бессрочном отгуле. Попёрли меня, — мялся на пороге гость. Мотя Мотей, честное слово.

— Ну, раз даже тебя выперли, значит, совсем дела хреновые у заводика. А, помнишь, я предупреждал: как купит его Раздери-Масленников, так по миру и пойдёт конторка, — Виталик с торжествующим ехидством произносил всё это, удаляясь вглубь квартиры. — Было градообразующее предприятие, а сейчас — ни образования, ни града не осталось фактически. Всё развалили, а как собрать — не знают… Ну и что, долго ты там будешь порог полировать?

Гость горемычным взглядом осмотрел дырищу на носке, махнул рукой и прошёл в комнату. На столе стояла початая бутылка коньяка, Виталик быстро сообразил второй фужер — правда, от другого сервиза. Мотя выпил содержимое залпом, закусил четвертинкой яблока, не выдохнул. Его лицо оставалось напряжённым и неподвижным, как посмертная маска.

— Спрашивать, за что попёрли, не буду. Понимаю, что не за дело, — обронил Виталик, провоцируя и наливая по второй.

— Ответа не жду, но предположу: гайку увести хотел. Чего ко мне-то пожаловал?

Мотя моментально проглотил содержимое фужера, но уволенного работника градообразующего предприятия не отпустило. Всё та же непроницаемая маска, желваки только походили ходуном немного, да стихли.

— Без работы я, без дохода. Жизни мне — нету, — выдавил из себя, как остатки зубной пасты из тюбика.

— Ну, сердечный, это же явление временное. Сейчас везде так. Отыщется и тебе применение, Матвеяно-Челентано. Тоже мне — нашёл повод писю на гвоздь вешать, — воркующим голосом произнёс Виталик, наливая по третьей.

Только хозяин успел поставить стремительно пустеющую бутылку на стол, как Мотя схватил фужер и залпом, даже не думая чокаться, выпил. Сморщился — да уже оптом, за всё предыдущее сразу.

Немного придя в себя, Матвей осмелел и пошёл в наступление:

— Возьми меня к себе. Ты вон какой гусь, с хлеба на воду не перебиваешься. Чем на жизнь зарабатываешь?

Виталик деланно скосплеил удивлённого Табакова и вновь поднял оправу:

— Известно чем. Философией, дураками и биткойнами.

— Философией, дураками и чем? — Мотя попробовал усесться на табурет, но тот некстати заходил из стороны в сторону под его задом. Гость так и замер: не то, чтобы стоял; не то, чтобы сидел.

— Биткойнами, Матвеяно, биткойнами, — Виталик сделал паузу. Он явно входил в раж в поучении несмышлёного товарища. — Ультра-модная нынче тема! Для продвинутых! Хайп и улёт!

И сделал пальчиком в воздухе так, словно по Мотиной черепушке постучал.

— Слушай, Виталя, давай так: для — посложнее, а для простых — попроще. Делаешь ты их, продаёшь? Оптом, в розницу? — Алкоголь запряг Мотины аорты в неуправляемую эмоциональную колесницу. — Сортируешь? Транспортируешь? Собираешь — из каких компонентов? Что для них по токарному делу сгодиться может?

— Знаешь, Матвеяно-Челентано, а пойдём-ка лучше на пляж, что возле проходной. Разомнёмся немного, искупнёмся. До-пьём, до-е-дим.

***

Мотя загорал одетым, голодным и пьяным. Он впился взглядом в свою ногу, рассматривал придавленный заводским ящиком почерневший ноготь большого пальца. «Надо было на них из-за производственной травмы в охрану труда заяву накатать», — шумело в голове. Он попытался опереться на локоть, но тот «заиграл», предательски провалился в песок. В итоге Мотя прилёг. Виталик посапывал рядом: в шляпе, с такими же круглыми, только солнцезащитными очками, с медленно тлеющей сигариллой во рту.

— Это же всё какое-то ненастоящее, — изрёк захмелевший бывший работник градообразующего предприятия.

— Ненастоящее — что? — Виталик приподнялся, к маленькой победоносной информационной войне приготовился. Лыбится, плохо маскируясь, сволочь.

— Биткойны эти твои, ненастоящие. Неосязаемые. Не пощупать, не взвесить, в руках не повертеть, — искренне сокрушался Мотя. — Вот в морду дать — это настоящее. В морду получить — тоже настоящее. А биткойны — чушь какая-то. И что, много приносят бабок?

— Ну, Матвеяно-Челентано, мне на жизнь хватает. Да вот ещё и друга могу угостить, — Виталик кивнул в сторону бутылок: двух пустых и одной початой. — Да и что такое — настоящее?! Вот ты — настоящий?

— Я — настоящий! — внутри Моти проснулся никогда не существовавший десантник. — На, потрогай, пихни!

— И на настоящие поступки способен? — наигранно изумился Виталик.

— Конечно! — шерсть на Матвеевых руках встала дыбом.

— Ну, хорошо, давай так. За пригорком — проходная завода, с которого тебя Раздери-Масленников попёр…

— Не Раздери-Масленников! Не он! — пьяно уточнил Мотя.

— Да он! Раздери — тудыть его — Масленников, он! Он попёр, лично! — Виталик перевёл напор в режим перегрузки, в перепонках зашумело. — Ты знаешь, таких мужиков золотых у них — всё меньше и меньше. Одни говноеды остались, за свою шкуру трясутся. Никто ведь из них не заступился за тебя, Матвеяно? Никто! Глаза потупили да в сторону отвели. Но они об этом ещё пожалеют…

— Пожалеют, — протяжно согласился Мотя, и его голова затряслась, как у пошлой игрушечной собачонки, размещённой на торпеде автомобиля.

— Так иди и скажи им это! — Виталик пихнул товарища в бок и разошёлся, как революционер, заплутавший в эпохах. — Иди и скажи! Ты же — не биткойн, ты — настоящий! Они могут начихать в твои лёгкие, но они не смеют чихать на тебя. Скажешь — и я возьму тебя с собой добывать биткойны! Беги и скажи! Беги!!! И помни: они пожалеют!

***

«Ко-о-о-о-о-о-о-ойн!». Отходящий от заводской проходной рейсовый автобус захлопнул двери, но с места не шелохнулся. По салону из водительской магнитолы разлетелась простуженная «Бутырка» — демонстративный плевок на мнение окружающих. Да и зачем кого-то спрашивать? Пассажиры — всегда разные, а водитель — один.

У окна замерли ошалевшие мужики, когда-то работавшие с Мотей в одной бригаде. Они изумлённо наблюдали, как тот, с голым торсом, в семейных трусах и одном носке, украшенном внушительной дырой, несётся по остановочному комплексу — сквозь толпу. Пьяный, кричит, нелепо размахивает руками, беспричинно расталкивает всех на своём пути. Слов было совсем не разобрать, магнитола и плотные двери переигрывали Мотю всухую. И только по губам можно было прочесть довольно-таки простецкую фразу, которую орал их бывший товарищ. «Вы все пожалеете!». И вдобавок — бытовое, но ёмкое определение самки домашней собаки. В множественном, как водится, числе.

Веселье продолжалось до тех пор, пока истинного токаря, уволенного с работы ни за что, не встретил прямым ударом в лоб сотрудник заводского ЧОПа. Тот самый, что на проходной Мотю с гайкой и принял. Незаменимый бывший работник рухнул на асфальт и решил пока больше не вставать, устремив свой взор в ледяное голубое небо. «Умотали Мотю», — без тени сожаления заключил бригадир. Автобус чихнул, завибрировал и тронулся. Хриплая «Бутырка» беспрепятственной рекой лилась прямо в скомканные души и мышиные сердца едущих со смены заводчан.

***

— Давай, что ли, ещё по чуть-чуть выпьем, — Мотя потирал затылок, но в его голосе, жаждущем то ли реванша, то ли успокоения, звучала непоколебимая надежда.

— Не на что, Матвеяно-Челентано, — отвлечённо и грустно сказал Виталик. Ровно так изрёк, без жеманства. И шёл себе дальше, не сбавив и не прибавив шагу, мимо остолбеневшего Моти.

— Как это «не на что»? А как же эти? Как же эти твои биткойны? Как же философия? — с каждым вопросом голос Моти становился трезвее, истеричнее, визгливее. — Как же заработки, Виталя? Ты же обещал! Погоди, постой! Обещал же!!!

— Коньяк — самый дешёвый, просто я его в более дорогие бутылки переливаю. Фрукты в пакете — пластиковая имитация. Добротно сделана, не отличишь, пока в руки возьмёшь. Рубашки глажу сам, оправу очков берегу. Мать умерла, квартиру её сдаю. Тем и живу. Ничем больше не промышляю.

Глаза Виталика за «нулевыми» стёклами едва заметно блеснули:

— И нет у меня никаких биткойнов. Нет, и никогда не было, — помолчал и с цинковым грохотом, разрывающим тишину, добавил: — Есть только дураки и философия. Но я этим не зарабатываю.

2018