Необычайные истории из жизни людей и бесов

Дмитрий Факовский, 2020

Люди мельчают. Последнее десятилетие стёрло грань между реальностью и иллюзией. Жизненные ориентиры поменяли полюса. Ложь заняла пространство правды. «Необычайные истории из жизни людей и бесов» – это рассказы, написанные за десять последних лет. Данный сборник – попытка анализа сюрреализма, который наполнил нашу жизнь. Его персонажи – обитатели хрущёвок и шикарных дач, великие герои и мелкие обыватели, люди и бесы. Они живут рядом с нами, они такие же, как и мы, – новые герои века русского гротеска.

Хорошая сделка

1. Мякишев

Утром в пятницу пошёл дождь. В марте валил снег, в апреле было уже плюс двадцать, а теперь вот — дождь. Михаил Фёдорович Мякишев читал в газете, что весна будет мокрой. С майскими грозами. До мая оставалось ещё десять дней. Дождь начался уже сейчас. Первый дождь после снега.

Михаил Фёдорович завтракал в одиночестве. Жена его — Ольга Дмитриевна — полчаса назад увела их дочь Зину в школу и сразу же поехала на работу — на другой конец города.

Ему-то было ехать всего полдюжины остановок на автобусе. Мякишев вздохнул и залпом проглотил маленький стаканчик кефира. Он допил чай, смахнул крошки от приготовленных супругой бутербродов с варёной колбасой в тарелку с унылой зелёной каёмкой и положил её в раковину. Михаил Фёдорович посмотрел в окно.

Дождю он даже немного радовался. Первая весенняя жара его начала утомлять. Он вообще плохо её переносил. Хуже всего было летом. Тогда Мякишев отправлялся на работу даже с охоткой: их маленькая каморка, где они плечом к плечу вот уже с десяток лет трудились с Алексеем Петровичем Хомяковым, находилась на цокольном этаже, отчего даже в самое пекло там всегда было прохладно.

В такие душные дни Михаил Фёдорович уходил с работы с сожалением, представляя себе будущие страдания: душную улицу, душный автобус, такую же душную квартиру. Дома, казалось ему, дышать было труднее всего: за день закупоренное пространство раскалялось, несмотря на толстые гардины на окнах. И когда, вернувшись, он или жена отворяли форточки и деревянные рамы, в квартиру лишь лениво тёк удушливый пыльный воздух раскалённого города.

Давно, ещё студентом, в дождливую погоду Мякишев даже писал стихи. Над его мечтательными рифмами тогда все посмеивались. Это потом он понял, что однокурсники, бездумно зубрящие цифры, просто ему завидовали, потому что не могли при всём желании, если бы оно даже и было, хотя Михаил Фёдорович думал, что и желания у них не было, написать что-то стоящее. Написать вообще хоть что-то, кроме своих глупых цифр.

Но в итоге цифры победили, и Мякишев, несмотря на свою любовь к поэзии, оставив все потуги, занялся составлением отчётов — больших и маленьких. Они заменили ему разнообразие форм и ритмов.

Поэзия в последние годы ушла из его жизни — в газетах стихов не печатали, а то, что иногда звучало из телевизора или по радио, вызывало лишь грустную усмешку. И Михаил Фёдорович сосредоточился на цифрах.

Он взял целлофановый пакет с такими же, как только что съел, бутербродами и сунул его в портфель. Мякишев ещё раз глянул в окно, вышел в прихожую и оделся. Подумав, он прихватил зонт.

Дождь крепчал. Возле мусорного бака, потроша пакеты жильцов, нервно суетились местные бомжи. Михаил Фёдорович заметил, что промокли они до нитки, и вода льёт бедолагам прямо за шиворот, отчего бездомные двигались ещё резче и быстрее, яростно набивая свои бездонные клетчатые котомки пластиком и стеклянной тарой, мечтая поскорее скрыться с добычей в тёплых глубинах теплотрасс.

Мякишев вспомнил, что забыл прихватить оставшийся со вчерашнего дня пакет с отходами. Мусор уже начал испускать тошнотворный, сладковатый душок. Если бы стояла жара, к вечеру в квартире нечем было бы дышать. Михаил Фёдорович боязливо глянул на свору бродяг и, перескакивая тонкими ногами через длинные лужи, поспешил к остановке.

Крышу остановки сорвало ветром ещё прошлой осенью, с тех пор её так и не починили. Судя по всему, автобусы и троллейбусы снова сбились со своего графика и ходили абы как — толпа пассажиров быстро росла. Многие, как заметил Мякишев, были не столь предусмотрительны, как он, и не взяли зонты, поэтому взирали на него с неприкрытой завистью и злобой, зябко кутаясь в свои воротники и капюшоны. Мерзкий дождь, увлекаемый беспорядочными рывками ветра, бил то вдоль, то поперёк — наотмашь, прямо в лицо, затекая по шее под одежду.

Самые нетерпеливые прыгали в маршрутки. Кроме Михаила Фёдоровича, на остановке остались преимущественно старики.

Многим пенсионерам нечего было делать; единственным развлечением для них остались бесплатные поездки в общественном транспорте. Соседка-старушка, ещё двадцать лет назад похоронившая мужа, рассказывала Ольге Дмитриевне, а та, едва не плача, передавала ему, словно Мякишев мог чем-то помочь, — что садилась в трамвай и ездила по кругу до самого обеда, когда начинали крутить сериалы.

Михаил Фёдорович прекрасно понимал пенсионеров, хотя и не любил уступать старикам место. Но он и сам не представлял, что можно было делать дома, когда по телевизору ничего не показывают, а все книги или перечитаны, или же читать нет уже никаких сил. Так тоже случается в старости, думал он.

Забитые стоки плохо справлялись с непрекращающимся движением воды. Бурые потоки уже волнами ходили по проезжей части, заставляя автомобили и маршрутки сбавлять скорость, чтобы, надрываясь, рвать бурлящее мутное течение.

Наконец, рассекая дождь и водную пучину, подъехал его автобус. Подумав, что присесть всё равно не получится, Михаил Фёдорович пропустил в салон всех пенсионеров, после чего еле-еле успел втиснуться в закрывающиеся двери. Ему даже прищемило куртку, так что Мякишев был вынужден проехать в неподвижном состоянии целую остановку, уткнувшись лицом в плечо какой-то большой и круглой женщины, после чего людской поток вынес его на улицу. Прижав портфель и зонт к груди, он на этот раз первым ринулся вглубь салона и, опередив всех, оказался прижатым к обклеенному рекламными плакатами стеклу. Автобус тронулся, на него насели пассажиры. Михаил Фёдорович почувствовал, как трещат его кости. Он выдохнул, немного подвернул вправо левую ногу, а правую руку — чуток влево, начал крутить головой и, умостившись среди мягких, надутых в своих куртках и пальто людских тел, найдя в них укромное местечко, расслабился и замер, принявшись отсчитывать оставшиеся остановки.

В утренних пробках автобус полз медленно, но ехать оставалось недолго. Михаилу Фёдоровичу было вполне уютно, и он принялся думать о грядущих делах — бумагах и цифрах, прикидывая, сколько всего он сможет сделать сегодня. Мякишев собирался хорошенько поработать, чтобы завершить неделю на мажорной ноте.

К его остановке пассажиров значительно поубавилось. Растолкав их и выбравшись из автобуса, Михаил Фёдорович прошёл пустой сквер, где в такой дождь не было даже беспризорных чипированных собак.

Мякишев подошёл к красивому, хоть и сильно обветшалому зданию XIX века. Он дёрнул кованую ручку массивной парадной двери бывшего жилого подъезда, где из квартир тогдашней элиты ещё сотню лет назад сделали кабинеты чиновников, бухгалтеров и прочих бюрократов всех мастей.

Стены подъезда давно облезли и уже рассыпались: через дыры в прогнивших кирпичах иногда мелькали тени и вспыхивали огни соседних офисов. Свет единственной на этаж лампочки без плафона казался мрачным и зловещим.

Поздоровавшись с охранниками на проходной и заметив, что те даже не глянули в его сторону, Михаил Фёдорович спустился по лестнице к своему кабинету. В клетушке два на четыре метра, служившей в своё время дворникам кладовой для мётел и вёдер, сосредоточенно склонившийся над кипой исписанных цифрами бумаг его уже ждал Хомяков.

2. Твидов

День начальника управления, где работали Мякишев и Хомяков, — Андрея Афанасьевича Твидова — с самого утра пошёл как-то наперекосяк. Жена его — Настасья Николаевна — уехала на дачу ещё позавчера, в среду, заявив, что сад нужно подготовить к дождю и похолоданию. Похолодать, ворчал про себя Твидов, должно было всего до плюс трёх-пяти градусов, совсем немного. Даже о заморозках не сообщалось. Разве это можно назвать похолоданием? И в чём заключается подготовка?

Однако отъезду жены Андрей Афанасьевич обрадовался: дел у него скопилось немало, а отсутствие постоянно путавшейся под ногами со своими домашними хлопотами супруги, несмотря на определённый бытовой дискомфорт, всё же давало ему возможность сосредоточиться на насущных заботах, успеть с которыми нужно было до выходных. Чтобы в субботу с утра пораньше с лёгкой совестью и спокойным сердцем присоединиться к жене — до самого вечера воскресенья.

Больше было и не нужно. Длительное пребывание на даче, ещё почти голой после недавнего ремонта и кажущейся оттого до сих пор необжитой, быстро наскучивало. Как и само безделье, в принципе. Вот уже тридцать пять лет Твидов приучал себя трудиться строго по расписанию — минимум по восемь часов пять дней в неделю — независимо от текущей должности и степени ответственности.

Он никогда не служил в армии, ограничившись военной кафедрой в университете, но свою деятельность не без скромности считал и даже иногда называл защитой Родины. Твидов десятки лет чётко и без сбоев выполнял отведённые ему функции и, как представлял себе, мысленно примеряя мундир, дослужился уже до генерала. «Жаль, времена не те», — досадовал Андрей Афанасьевич.

Сильно напрягаться тоже не следовало. Это простое правило Твидов усвоил довольно быстро. Ещё молодым и бойким парнем на сломе эпох он сумел встроиться в новую систему. Тогда как большинство его одноклассников и старых коллег, многие из которых были, Андрей Афанасьевич не собирался кривить душой, куда талантливее, чем он, свалились на обочине жизни, некоторые спились.

Твидов не пил почти двадцать лет. Это позволяло работать продуктивнее. Скоро ему должно было стукнуть шестьдесят четыре, но о пенсии, как хвастался Андрей Афанасьевич под льстиво-завистливые взгляды подчинённых, с таким здоровьем он даже не задумывался.

Иногда, приезжая на дачу, на свежем воздухе он брался за физкультуру: тягал туда-сюда старенькие чугунные гантели или бегал трусцой по опушке жиденькой лесополосы.

По правде говоря, бегать ему было скучно, от бега его воротило. «В этом же нет никакого смысла! Что я, хомячок какой-то, бегать туда-сюда бесцельно?» — думал Андрей Афанасьевич. Но Настасья Николаевна убеждала мужа, что в его возрасте, наоборот, нужно бегать ещё больше, даже в выходные, тем более что в остальные дни на активный отдых у него всё равно не было времени. На что Твидов лишь отшучивался, что чувствует себя отлично. Ведь он уже не пил и даже никогда не курил. «Стальное здоровье!» — бахвалился он, стуча себя кулаком в грудь, но всё равно уступал под напором супруги и выходил на пробежку.

Забота семьи о нём всё возрастала. Конечно, сначала Твидову было приятно, как приятно чьё-либо неравнодушие каждому живому существу. Но весьма скоро всё это ему приелось и даже опротивело, отчего он уже начинал злиться. Однако Андрей Афанасьевич молчал, сдерживался, лишь выдавливая дежурную улыбку, чтобы не расстраивать Настасью Николаевну. Подсознательно Твидов понимал, что всё это происходит с его супругой не от безразмерной любви к нему, а от безделья.

Недавно подключилась ещё и их дочь Даша. Ей было мало учёбы в университете и парней, поэтому она решила завести собаку. Да так, чтобы гуляли с ней родители, чаще всего — Андрей Афанасьевич. Девушка оставляла за собой право возиться со щенком французского бульдога, которого подарила отцу на 23 февраля, лишь в редкие моменты приливов нежности.

С утра Твидов нашёл от дочери записку — она убежала на пары пораньше. «Чтобы, подключившись к Интернету, посидеть в кафе», — подумал Андрей Афанасьевич. Гулять с Бомом оставалось ему. Твидов глянул на часы — прохаживаться с собакой вокруг дома среди кустов, лавочек и спешащих на работу людей у него не было ни времени, ни желания.

Он выпил йогурт и кофе. Щенок буравил его большими тоскливыми глазами. Глядя на своё отражение в его бездонных зрачках, Андрей Афанасьевич лишь пожал плечами, рассудив, что Даше, когда она вернётся домой после пар, не составит труда подтереть за псом.

Когда Твидов уже собирался выходить из квартиры, ему позвонил водитель Степан — у него что-то заглохло в машине. Он сбивчиво и испуганно извинялся. Подумав, что Степан, в общем-то, не виноват, потому что сломался автомобиль, а не тот, например, где-то успел напиться с самого утра, Андрей Афанасьевич всё равно рассердился.

Он спешил. К десяти назначили встречу в министерстве. Ему ещё нужно было заехать в управление.

Перед такими встречами Твидов немного нервничал. Сегодня от него не ждали никаких выступлений, но он на всякий случай подготовил доклад на несколько страниц, густо сдобрив его цифрами — чтобы отвлечь внимание слушателей.

Выступать Андрей Афанасьевич не любил. Раньше, когда Твидов был моложе и энергичнее, он мог запросто вещать с трибуны хоть битый час, не обращая внимания на аудиторию и то, слушают его или нет. Потом, с годами, увидев, что никому ничего не нужно, и его, как правило, всё же не слушают, лишь оглашая в конечном итоге одобрение или порицание, Андрей Афанасьевич поумерил пыл.

Теперь Твидов подходил к подобным мероприятиям рационально — выступал сдержанно и сухо. «Побольше цифр», — решил он.

Несмотря на опоздание водителя, Твидов приехал в управление ещё до девяти. Андрей Афанасьевич прикинул, что у него есть ещё с полчаса. Запершись в кабинете, он откинулся в кресле. Твидов никого не хотел видеть. Не став вызывать секретаршу Маргариту Тимофеевну, он сам заварил себе пакетированный чай.

3. Хомяков

Накануне Хомяков был у Твидова, где услышал, что на лето их управлению выделили несколько путёвок в новый министерский пансионат на море. О его открытии у них говорили давно, но никто, в том числе и Алексей Петрович, не верил, что туда поедет кто-то, кроме руководства.

Когда Хомяков вошёл в кабинет начальника, тот как раз передавал бумаги Маргарите Тимофеевне и прямо так ей и сказал: «Подготовьте мне список на путёвки».

Пока они разговаривали — таинственно, полушёпотом, — Хомяков делал вид, что ему нет никакого дела до происходящего: он усердно мялся у обитой паркетной доской стены, старательно переступая с ноги на ногу и бессмысленно пялясь в мокрое окно, за которым не было ничего, кроме безликой серости городской весны.

Когда секретарша вышла, Алексей Петрович, ступая всё так же нерешительно и деликатно, немного приблизился к Твидову — тот пил чай и безразлично просматривал какие-то бумаги. Прижав папку с отчётом к узкой груди, из-за чего он даже частично скрылся за ней от начальственного взора, Хомяков сдержанно кашлянул и часто заморгал. Андрей Афанасьевич устало оторвался от стакана и посмотрел на часы — было уже пять.

— Чего тебе? — спросил он, машинально перебирая листки.

— Отчёт готов, — Хомяков заискивающе улыбнулся.

— До завтра не терпит? — Твидов зевнул: он устал, а вечером ещё предстояло гулять с Бомом.

— Всё уже оформлено сегодняшним числом, — Алексей Петрович дружелюбно оскалился.

Андрей Афанасьевич поднял правую руку — Хомяков подал ему бумаги. Твидов бросил папку на стол и вопросительно глянул на подчинённого.

— Что-нибудь ещё? — спросил он, снова зевая — уже неприкрыто, широко, словно гоня назойливого подчинённого вон.

Твидова клонило в сон. Но Хомяков не спешил уходить, чтобы дать ему возможность вздремнуть до окончания рабочего дня хотя бы пятнадцать минут.

— Я слышал, путёвки на море будут давать, — набравшись смелости и потупив взор в ковер, осторожно пробормотал Алексей Петрович.

— Рано ещё о лете думать, — Андрей Афанасьевич принялся сурово разглядывать Хомякова, всё больше злясь оттого, что тот не уходит.

«Следовало бы его выгнать», — подумал Твидов, но не знал, как это сделать.

— Хотелось бы надеяться, — не отставал Хомяков.

— Работай, — буркнул его начальник.

— Это само собой, — Алексей Петрович поклонился и, пятясь, в две секунды добрался до двери и выскользнул из кабинета.

Утром, завтракая со своей женой Марией Анатольевной, Хомяков рассказал ей о путёвках.

— Не с твоим счастьем! — усмехнулась она.

— Не скажи. Ко мне нареканий у Андрея Афанасьевича нет, — похвастался Алексей Петрович.

— Вот увидишь, твой же Мякишев у тебя путёвки прямо из-под носа и уведёт! — не унималась жена.

— Никогда! — разозлился Хомяков.

Он сходил в прихожую и принёс оттуда рабочий портфель.

— Вот! — Алексей Петрович достал стопку бумаг. — Вчера целый час после работы сидел, когда твой Мякишев давно домой ушёл! Всё работал!

— Что это? — спросила Мария Анатольевна, допивая кофе.

— Новый отчёт! — торжественно сказал Хомяков.

— Неужто и новый? — не верила она.

— Я его в будущий вторник должен сдать, а сдам сегодня! — радовался Алексей Петрович.

Хомяков специально приехал в управление пораньше и до прихода Мякишева успел исписать ещё одним отчётом, сдать который следовало только в следующий четверг, целую страницу. Алексей Петрович слышал, как подъехал Твидов, после чего взбодрился и стал писать ещё быстрее. Когда появился Михаил Фёдорович, он уже достал второй лист бумаги и занёс над ним шариковую ручку.

— О Мякишев! — радостно улыбнулся Хомяков и, встав из-за стола, энергично пожал ему руку.

— Погода — дрянь, — пробормотал, как бы извиняясь, Михаил Фёдорович.

Он принялся возиться с заклинившим замком портфеля — должно быть в давке, решил Мякишев, попытавшись поддеть запавшую стальную кнопку канцелярским ножом.

Хомяков смотрел на коллегу, раздумывая, с чего бы начать. Всё утро, работая, он мечтал о море. В последний раз с женой они ездили на побережье ещё до того, как он пришёл в управление. Несмотря на её напускную язвительность, Алексей Петрович заметил, как заблестели глаза супруги, когда она услышала о путёвках.

Даже не сделав себе чаю, Михаил Фёдорович сел за бумаги и принялся быстро писать.

— А я, знаешь ли, всё стараюсь делать наперёд. Заблаговременно! — Хомяков с силой ударил Мякишева кулаком по плечу, отчего тот даже вздрогнул. — Смотри! — Алексей Петрович не без удовольствия бахнул перед ним уже подшитой папкой.

Михаил Фёдорович взглянул на дату. Уважительно кашлянув и посмотрев из вежливости на отчёт ещё пару секунд, он продолжил работать.

Хомяков сел в своё кресло напротив Мякишева, взял приготовленный лист бумаги и принялся размеренно заполнять его аккуратными строчками.

До обеденного перерыва они работали, почти не переговариваясь. Алексей Петрович, исписывая очередной листок, каждый раз радостно вздыхал и пытался привлечь внимание коллеги, многозначительно глядя на него в упор, но Мякишев, не поднимая головы, трудился и не отвечал.

Очередной отчёт Хомякова был готов к полудню. Он достал из шкафа чистую папку и, заполнив исходящие данные, фанатично грохоча дыроколом, подшил очередную стопку бумаг.

— Можно и пообедать, — Алексей Петрович с нежностью посмотрел на готовые две папки и спрятал их в портфель.

— У меня бутерброды, — Мякишев кивнул на целлофановый пакет в углу стола.

— В соседнем доме открылась новая точка кофе. Я угощаю! — не отступал Хомяков.

Он ещё сам не решил, что будет делать, но был настроен решительно. В воображении Алексея Петровича проплывали изумрудные волны, разбивающиеся о золотой песок. Хомяков рассудил, что согласился бы и на пляж с галькой.

Облизнувшись, он представил себе аромат разливного пива и запах тины. Да, думал Алексей Петрович, действовать следовало быстро и напористо. Мякишев ничего не знал, поэтому преимущество было на стороне Хомякова.

Но Михаил Фёдорович продолжал работать и даже отказался от бесплатного кофе. Алексей Петрович встревожился, принявшись прикидывать, уж не известно ли его коллеге о путёвках. Возможно, Мякишев знал о них даже больше, чем он сам, потому и был сейчас так дьявольски спокоен.

Хомяков принялся вспоминать: вчера, вернувшись от Твидова, он застал Мякишева в кабинете. Но до шести часов вечера Михаил Фёдорович дважды куда-то выходил. Алексей Петрович нахмурился: тот вполне мог увидеться в управлении с Маргаритой Тимофеевной и узнать о путёвках от неё. Более того, Мякишев мог встретить и самого Андрея Афанасьевича.

Пить кофе он передумал. Хомяков сел за стол и, напустив на себя невозмутимый вид, принялся проверять предварительные данные за первые полмесяца, изображая крайнюю занятость, лишь иногда поглядывая на Михаила Фёдоровича, — тот всё с той же монотонностью трудился над бумагами.

Время шло. Алексей Петрович начал терять терпение. Наконец Мякишев оторвался от документов и, хлопая глазами, уставился сквозь него.

— Сделаю перерыв, — сказал Михаил Фёдорович, доставая бутерброды.

Хомяков встал и уже хотел уйти. «Пёс с тобой, упрямец!» — злобно думал он. Никакого чёткого плана у него до сих пор не было, но тот факт, что Мякишев никак не поддавался на его бесхитростные уловки, действовал ему на нервы.

— Прямо тут будешь есть? — спросил Алексей Петрович.

— Не в сухомятку, — Мякишев встал из-за стола и направился к двери.

— По кофе? — приободрился Хомяков.

— Схожу в наш буфет, выпью компота, — Михаил Фёдорович скрылся за дверью.

Запаниковав от неожиданности, Алексей Петрович понял, что на всё про всё у него, чтобы не вызвать подозрений, — жалкие секунды. Он хищно осмотрелся. Его взгляд скользнул по отчёту, над которым всё утро работал Мякишев. Не раздумывая, Хомяков выхватил из середины стопки листок и, сложив его вчетверо, сунул под пальто, после чего быстро вышел из кабинета.

4. «Совершенно секретно»

Выпив кофе, Хомяков вернулся в управление. Он собирался избавиться от похищенной части отчёта Мякишева, но каждый раз, когда его рука уже лезла в карман, чтобы достать бумагу и выбросить её в один из мусорных баков, рядом обязательно появлялись какие-то люди. Он вздрагивал и, одёргиваясь, напускал на себя максимально невозмутимый вид, из-за чего даже переигрывал и выглядел по-настоящему подозрительно. Алексей Петрович переживал, что кто-то из шастающих туда-сюда прохожих, вполне вероятно, мог быть из их сотрудников — он же не знал всех в лицо.

Да и вариант тихонько выбросить документ в урну после нескольких провалившихся попыток уже не казался ему столь оригинальным. Найти часть отчёта мог кто-то из бездомных, устраивавших регулярные рейды по местным помойкам. Ещё чего доброго кому-то из них взбредёт в голову отнести бумагу в управление, смекнув, откуда она. Бомжи, думал он, хитрые твари. Порвать листок средь бела дня на виду у всех Хомяков тоже боялся.

Возвращаясь на работу, его вдруг осенило: ведь можно сходить в уборную и избавиться от документа там, просто смыв его в канализацию. Алексей Петрович даже приосанился. Не заходя в свой кабинет, он решил сразу же приступить к реализации этого плана.

Оказавшись в одном из блоков, переоборудованных после сноса части стен и объединения всех квартир на этаже, и уже почти добравшись до туалетной комнаты, Хомяков встретил вернувшегося из министерства Твидова. Его начальник быстро шагал прямо на него со стороны служебного входа, прорубленного из соседнего подъезда, которым пользовался только он сам. Алексей Петрович благолепно попятился и оказался возле дверей приёмной.

— Прошу! — слегка поклонившись, Хомяков отворил её перед Андреем Афанасьевичем.

Всё это время, идя от машины до кабинета, Твидов старательно изучал свои ботинки. Не замечая ничего вокруг, преодолев на автопилоте лестничный пролёт и часть коридора, он размышлял над поручением, которое министр лично вручил ему после совещания.

Министр занимал свою должность второй год. Говорил с ним Твидов впервые. Личная аудиенция в опустевшем кабинете стала для Андрея Афанасьевича приятной неожиданностью, однако он, зная порядки, насторожился. Если бы его хотели поощрить или наказать — это сделали бы непосредственно на совещании. Министр вообще слушал его вполуха, не задавал вопросов, не хвалил и не ругал, чему Твидов был весьма рад.

Когда все встали на выход, Андрея Афанасьевича попросили задержаться. Твидов заметил, что министр отнюдь не выглядит агрессивным, скорее — растерянным.

— Я к вам, Андрей Афанасьевич, по деликатному вопросу, — прищурившись, министр принялся разглядывать Твидова, точно пытаясь решить, можно ли ему доверять.

— Всегда рад услужить! — быстро ответил Андрей Афанасьевич.

— Услуживать нам не нужно, а вот послужить — придётся, — ответил министр, передавая конверт. — Вот распоряжение. Нам надобно изыскать людей, — пояснил он.

Тон его не терпел возражений.

— Позвольте взглянуть?

Твидов осторожно вскрыл конверт. Внутри оказался лишь один листок — скупое указание о необходимости «изыскать человека для специальных нужд».

— Хм, это ведь из другого министерства. Оборонного, — перечитав бумагу два раза, растерянно произнёс Андрей Афанасьевич.

— Не имеет значения, — отрезал министр.

Он холодно смотрел на Твидова.

— Значит, с меня, так сказать, нужен человек? — спросил Андрей Афанасьевич, стараясь через силу улыбаться.

Министр кивнул.

— Всего один?

— С вас — один.

Твидов понял, что с ним ведут хитрую игру, которая в будущем может выйти ему боком. «Сукин кот! Ты осенью после выборов уйдёшь на другую должность, а мне тут ещё работать!» — думал он.

— Позвольте, но как же я всё это оформлю? — Андрей Афанасьевич кашлянул. — Это же человек. Живая душа! Прямо на вас его и оформлять? — спросил он.

— Нет-нет! — замахал большими белыми ладонями министр, словно стараясь отогнать назойливую муху. Его молодое розовое лицо на мгновение скривилось. — На меня ничего писать не нужно. Там есть исходящие данные, — сказал он раздражённо и ещё раз лениво взмахнул пальцами.

— На министерство обороны? — уточнил Твидов.

— Вот туда и напишите. Напишите, что вас просят, — рекомендацию. Изыщите человека, — улыбнулся министр, обрадовавшись, что его поняли, и добавил: — Не тяните. Прямо завтра и присылайте!

— А с бумагой этой что делать? — Андрей Афанасьевич взглянул на переданный конверт — на нём не значился получатель, — только отправитель с адресом министерства обороны.

— Сами решайте. Мне она не нужна, — сказал министр. — Пускай прямо вот сюда и приходит, — он передал Твидову маленький бумажный квадратик, на котором чья-то чужая рука небрежно набросала адрес секретного объекта.

Возвращаясь в управление, Твидов всю дорогу думал о том, что прочитал в распоряжении. В нём говорилось о таинственном проекте. Никакой конкретики о его целях и сути. Лишь подчёркивалось жирным шрифтом, что человека нужно изыскать безотлагательно, в кратчайшие сроки. Человека этого даже никак не называли — ни добровольцем, ни пионером, ни подопытным. Просто им был нужен человек.

Сверху на конверте и на самой бумаге проставили гриф «совершенно секретно». Ещё Андрей Афанасьевич подумал, что министр, передавая документ, не сказал ничего подписать.

Также в распоряжении говорилось, что данный проект приведёт к «вероятному летальному исходу». И больше никаких подробностей.

Сама формулировка «вероятный летальный исход», размышлял он, звучала крайне странно.

Твидов вдруг подумал о морально-этической стороне вопроса. Хотя подобные терзания, как считал он ещё утром, были им давным-давно забыты, Андрей Афанасьевич почувствовал нерешительность. Одно дело — выдавать желаемое за действительное и подгонять цифры под нужные показатели прогнозов и бюджетов, другое — распоряжаться чьей-то жизнью.

Увидев своего подчинённого, Твидов неожиданно придумал, как выкрутиться.

Хомяков ему никогда не нравился. Андрей Афанасьевич даже презирал его — за подхалимство и двуличность. Однако же он ценил подчинённого за усердность и беспрекословность. Твидов даже внёс его фамилию в список на путёвки, но не собирался говорить ему об этом до конца майских праздников — чтобы тот не расслабился раньше времени и не сбавил обороты.

— А, Хомяков! Ты мне как раз и нужен! — Твидов пожал подчинённому руку, отчего тот даже смутился.

— Вы прочитали мой отчёт? — спросил Алексей Петрович.

— Подождёт, — Андрей Афанасьевич взял его под локоть и втолкнул в приёмную.

— Ой-ой-ой, — засуетился Хомяков, зацепившись за порожек и едва не упав на колени перед возникшей перед ними Маргаритой Тимофеевной.

— Не зашибись! — оскалился Твидов и, схватив его за руку, всё так же бесцеремонно затащил в кабинет. — Сделайте нам два кофе! — бросил он секретарше. — Ты ведь хочешь кофе? — спросил Андрей Афанасьевич.

Выпитый в обед кофе и так стоял у Хомякова комом в горле, рискуя вот-вот вырваться наружу, но он кивнул.

Твидов с наслаждением плюхнулся в кресло и хитро глянул на Хомякова. Тот неуверенно переминался и испуганно моргал в ответ.

— А у меня ещё два отчёта готовы. Да вот только в кабинете остались, — наконец, чтобы прервать паузу, нашёлся Алексей Петрович.

— Подождут! — с непонятной весёлостью отмахнулся Андрей Афанасьевич.

Маргарита Тимофеевна принесла кофе. Когда она вышла, никто к нему не притронулся. Они продолжали глазеть друг на друга, — один — хитро, другой — растерянно.

— Хотел у тебя совета спросить, Хомяков, — напустив на себя благосклонный вид, сказал Твидов.

— Весьма рад, — зарделся Алексей Петрович.

— Вот и отлично! — улыбнулся его начальник.

Они ещё некоторое время глядели друг на друга и улыбались. Кофе почти остыл.

— Что ты думаешь насчёт Мякишева? Как он справляется? — спросил Твидов.

— Михаил Фёдорович — отличный сотрудник! — отчеканил Хомяков.

— Вот и хорошо, — вдруг подмигнул ему Андрей Афанасьевич и, взяв чистый лист бумаги, подал его подчинённому. — Вот внизу и напиши, что ты как представитель рабочего коллектива предлагаешь Мякишева.

— Куда? — машинально спросил Хомяков.

— А вот это уже, друг мой, не твоего ума дело, — ухмыльнулся Твидов, но Алексей Петрович смутился. — Не на путёвку, не бойся! Не о море речь! — рассмеялся он.

— Да какое уж тут море. Я вам отчёты лучше принесу, — пошёл в отказ Хомяков.

«Хитёр, подлец!» — подумал Твидов.

— Путёвку, кстати, я решил тебе выделить. Сразу две штуки — тебе и жене. А Мякишеву — нет, пускай работает лучше, — сказал он.

Алексей Петрович сразу расслабился, он уже даже торжествовал, но боялся выдать свой восторг, поэтому старательно сжимал тонкие губы и лишь довольно хмыкал.

— Тут распоряжение из министерства пришло, и гриф, видишь — «совершенно секретно», — Твидов помахал конвертом у Хомякова перед носом. — Показать не могу, сам понимаешь, — добавил он.

— Да мне и не нужно, — начал уже оправдываться Алексей Петрович.

— Вот и хорошо. Человек от управления требуется, но ты мне нужен тут. Работай. А отправим мы Мякишева. Отчёты его, если что, я тебе и перепоручу, — сказал Андрей Афанасьевич.

Хомяков принялся писать.

Когда Алексей Петрович закончил и отпросился в уборную, Твидов приказал Маргарите Тимофеевне позвать Мякишева. На разговор с ним ушло минут десять. Всё оказалось проще, чем Андрей Афанасьевич себе представлял. Михаил Фёдорович даже не спорил, а Твидов, чувствуя, что у него нет сил врать, просто передал ему листок с адресом, сказав, что там ему всё и объяснят.

Рабочее время закончилось. Отпустив водителя и решив взять такси, Твидов пробыл у себя в кабинете ещё час.

Разобравшись со всеми делами, он достал бумагу по Мякишеву. Андрей Афанасьевич вновь задумался, правильно ли он поступил?

Такие вопросы за все годы службы редко посещали его. Подобными рассуждениями Твидов не задавался. Руководствовался он не морально-этическими соображениями, а распоряжениями и циркулярами сверху. Там, наверху, знали, что делали. И ответственность тоже брали на себя. Андрей Афанасьевич твёрдой рукой писал нужные цифры, открывал и закрывал проекты, назначал и увольнял людей так, как от него требовалось. И никак иначе.

Твидов никогда не размышлял о последствиях. Но сейчас, столкнувшись один на один с конкретным человеком, пускай и чужим, даже малосимпатичным, Андрей Афанасьевич засомневался. Каждый раз, пробегая глазами листок, он старался смотреть сквозь строки, чтобы не вчитываться в страшные слова «вероятный летальный исход», оставить в сознании как можно больше белых пятен, за которые можно будет потом ухватиться, чтобы попытаться растворить в них свои воспоминания. Когда в нём однажды заговорит совесть.

Документ Андрей Афанасьевич решил не уничтожать. Он спрятал его вместе с распиской Мякишева в портфель.

Вызвав такси, он сразу поехал на дачу. Дочери он решил позвонить уже оттуда. «Пускай сама с собакой разбирается, не умрут без меня», — угрюмо подумал Твидов.

Выходя из кабинета, он глянул на папки с отчётами Хомякова. Андрей Афанасьевич запер их в ящик стола. «Наверное, перед женой путёвками сейчас хвастается», — раздражённо подумал он, чувствуя себя особенно отвратительно из-за того, что связался с таким мерзавцем.

5. Прощание

Когда Мякишев вернулся домой, дождь из дробных серых капель перешёл в непроглядный ливень. Едва Михаил Фёдорович успел заскочить в подъезд, как небо хлынуло вниз холодным мраком. Он поёжился.

На лестничной площадке пахло ужином. «Котлеты», — понял Мякишев.

После разговора с начальником в голове у него всё перемешалось, а сама беседа была для Михаила Фёдоровича сейчас какой-то бесцветной кляксой, разобрать в которой он совершенно ничего не мог. Бумагу, показанную ему, он читал вскользь. Мякишев больше слушал, что говорил ему Андрей Афанасьевич. А говорил тот весьма пространно.

В итоге, раздумывая о завтрашнем мероприятии, как решил для себя называть эксперимент Михаил Фёдорович, он почти успокоился, решив поверить, что всё не так страшно.

Единственное, что не давало ему покоя, это формулировка «вероятный летальный исход». Твидов объяснял, что под словом «вероятный» следует понимать «возможный», а возможность умереть существует всегда, — даже если он просто будет пить кофе или решит перейти дорогу, — да и исчисляться она может какими-то долями процента и быть по своей сути «теоретической возможностью».

Мякишев попытался принять для себя, что всё это не более чем формальность.

«Они ведь не могут просто так взять и убить меня? Я ведь не преступник какой-то!» — думал Михаил Фёдорович, убеждая себя, что сама мысль о его вероятной смерти — глупа, и ещё одна глупость — переваривать всё это в себе.

Семье Мякишев решил ничего не рассказывать. Он подумал, что лучше просто соврать, чтобы не волновать без причины жену и дочь. Тем более малышка всё равно ничего не поймёт, даже если он решит рассказать правду.

В прихожей запахи стали резче. Михаил Фёдорович почувствовал, как сильно проголодался, и даже позабыл о завтрашнем мероприятии.

Встречать его никто не вышел. Мякишев разделся и снял обувь. Он отворил дверь — в пустой гостиной тараторил телевизор. Начались новости. Молодой загоревший ведущий бойко рассказывал, как хорошо становится жить. Всё лучше день ото дня. И будет ещё лучше, уверял он, заглядывая с экрана Михаилу Фёдоровичу прямо в глаза.

Мякишев отвернулся и отправился на кухню. Ольга Дмитриевна накрывала на стол, а Зина с аппетитом уминала ещё горячую котлету.

— Привет, — кинула ему супруга, не отрываясь от шипящей сковороды.

Мякишев поцеловал дочь, на что та улыбнулась набитым ртом, сжимая в одном кулачке надкусанную котлету и протягивая свободную руку к блюду, чтобы схватить ещё одну.

— Сейчас ужинать будем, — всё так же не глядя на него, жена поставила на стол кастрюлю с пюре.

В ванной Мякишев старательно избегал своего отражения в зеркале, уставившись на тонкую струйку желтоватой тёплой воды. Когда он вернулся на кухню, жена и дочь уже ужинали.

Есть картошку Зина не хотела, зато надкусила уже третью котлету. Мать пыталась с ней спорить, но девочка, не переставая улыбаться, словно насмехаясь над ней, категорически шла в отказ. Михаил Фёдорович едва не рассмеялся.

Ольга Дмитриевна положила ему в тарелку котлеты и пюре, подала хлеб.

Нужно было с чего-то начинать разговор.

Мякишев вспомнил, что завтра они собирались ехать за продуктами в супермаркет, а потом должны отвести Зину в кино. Уже были куплены билеты. Какая-то очередная современная мультипликационная муть, как понял Михаил Фёдорович из кислотной афиши. Но всё это было неважно: если его дочь хотела смотреть такие мультики, ему было плевать, как бы безответственно это ни выглядело.

Только сейчас Михаил Фёдорович понял, что, утаивая свои планы на субботу, ему необходимо что-то соврать. Мякишев посмотрел на жену и дочь: они не отрывались от тарелок, а Зина даже начала понемногу клевать пюре.

«Вот и хорошо», — почему-то подумал он.

— На завтра у меня планы немного поменялись. Начальство вызывает, — начал Михаил Фёдорович.

— Мне, значит, снова всё самой делать? Ясно. Как и всегда, — ответила Ольга Дмитриевна.

— Там что-то срочное, — соврал Мякишев.

— Снова у Твидова? — жена взглянула на него и нахмурилась.

Обманывать её становилось всё тяжелее.

— Нет, в городское управление надо съездить.

— В субботу?

— Да их не поймешь!

— Тебя повысить собрались или уволить? — безразлично ухмыльнулась Ольга Дмитриевна.

Все её мысли сейчас были далеко: сначала в супермаркете, откуда ей придётся самостоятельно тащить все пакеты и дочь, а потом в кинотеатре, куда нужно было успеть отвезти малышку после обеда.

— Просто по работе. Новый проект, — сказал Михаил Фёдорович.

— Давно ли тебя стали к новым проектам подключать? — недоверчиво спросила жена.

— Там всё очень серьёзно, поверь. Жаль, бумаги у Твидова остались, я бы тебе показал, — оправдывался Мякишев, удивляясь, с какой лёгкостью сейчас лжёт.

— Брось, — равнодушно кинула ему супруга.

Они продолжали ужинать. Ольга Дмитриевна будто что-то знала, но сдерживалась, поэтому старалась не смотреть на мужа.

Мякишев ел без аппетита. Ему даже захотелось немного выпить. В последний раз он выпивал ещё на восьмое марта — с тех пор у них где-то остался коньяк. Михаил Фёдорович даже знал, где именно припрятана бутылка. Но встать, чтобы достать её, или попросить супругу он не решился — тогда бы она точно заподозрила, что что-то не так. Что он обманывает.

И он сдержался. Мякишев заставил себя съесть четыре котлеты вместо привычных трёх и даже зачем-то попросил добавки картошки. Ходить после ужина Михаилу Фёдоровичу было тяжело.

Ольга Дмитриевна первая нарушила прерываемое лишь звуками из телевизора молчание, заметив, что всем завтра рано вставать и пора укладываться спать. После ужина Зину уже клонило в сон.

Лёжа рядом с женой, Мякишев не мог уснуть. Ужин давил на желудок, было трудно дышать. Супруга повернулась к нему спиной. Как обычно. Она казалась спящей, но Михаил Фёдорович боялся шевелиться, чтобы жена не спросила, почему он ворочается и что же случилось.

Он попытался считать баранов: так его учили в детстве. Но, как и тогда, у него ничего не получилось. Представлять скачущих через заборчик лохматых рогатых зверушек было невыносимо скучно. Они сливались в одно большое раздражающее пятно, спать от которого хотелось всё меньше. Мякишев бросил считать на четвёртом десятке.

Михаил Фёдорович вновь начал прокручивать в голове разговор с Твидовым, пытаясь найти в нём какие-то ответы, но ничего не выходило. Мякишев был так растерян, что даже не мог сейчас точно вспомнить, как вёл себя начальник — был ли он хотя бы немного испуган. Он не помнил, сколько длился их разговор. Ему просто показывали бумагу и гриф «совершенно секретно». Михаил Фёдорович читал, но ничего не понимал. Сейчас он не был до конца уверен, что там действительно говорилось о «летальном исходе», даже если он был «возможным», а не «вероятным». Или наоборот? Мякишев уже не знал. Не знал, как лучше.

Он только вспомнил, или ему и это казалось, что на прощание Твидов как-то по-особенному долго жал ему руку. Ещё его попросили написать расписку, что он ознакомлен со спущенным документом, после чего Андрей Афанасьевич выдал ему листок с адресом, заполненный чьей-то чужой рукой. И больше ничего.

Незаметно для себя Мякишев уснул. Снов он не видел. Всю ночь Михаил Фёдорович так и пролежал на спине. Где-то он слышал, что в такой позе можно и умереть. Но он был жив. Значит, так было нужно.

Он проснулся первым, а когда вставал с кровати, Ольга Дмитриевна даже не шелохнулась. «Значит, не притворяется, тем лучше», — подумал Мякишев.

Михаил Фёдорович вышел в соседнюю комнату, где спала дочь, и начал быстро одеваться. Уходить, не простившись с женой и ребёнком, думал он, было как-то не совсем правильно. Но что он мог им сказать? Говорить о чём-то было поздно.

Мякишев глянул на часы — почти восемь. Ехать было нужно через весь город. Он планировал успеть к девяти. Точное время ему не назначили, но Твидов попросил его прибыть пораньше. «Если они работают по субботам, в девять там уже должно быть открыто», — думал Михаил Фёдорович.

Он заглянул в спальню — его жена не реагировала: немного поджав ноги к животу, застыв, она лежала лицом к стене. Из занавешенного окна в комнатный мрак пыталось пробраться хмурое утро.

Выходя, Мякишев поцеловал дочь. Девочка открыла глаза.

— Папа, мы пойдём сегодня на мультик? — спросила Зина.

— Обязательно, — ответил Мякишев, чувствуя, как его душат слёзы.

Он быстро обнял малышку.

— А где мама? — спросила она.

— Зиночка, доченька моя, — принялся причитать Михаил Фёдорович.

— Мама на кухне? — девочка села на кровать.

— Спит мама. Разбуди её, — Мякишев ещё раз быстро обнял дочь и, не обращая внимания на её вопросы, поскорее выскочил из квартиры.

Заперев дверь, он бросился вниз по лестнице.

6. Тишина

Когда Мякишев добрался до указанного адреса, металлические тучи, угрожающе нависавшие с самого утра, расползлись: из-за их разбросанных вразнобой лохмотьев выглянуло солнце.

После вчерашнего дождя на улице было свежо и прохладно. Субботний город спал. Лишь изредка ехали куда-то, притормаживая, чтобы пропустить стайки пешеходов, одинокие автомобили. Из парка на кольцевую остановку по мокрому, зияющему дырами луж проспекту, чтобы подобрать с непривычки хмурящихся в утренних лучах пассажиров, размеренно полз пустой автобус. Жизнь вокруг оживала.

Остановившись перед безликим бетонным зданием, где вместо секретной лаборатории вполне мог располагаться склад спортивной одежды или любой другой объект, Мякишев услышал, как на другом конце улицы где-то во дворах затявкала невидимая ему собачка: должно быть, совсем маленькая и чрезвычайно при этом энергичная. Заворковали на грубом, грязном козырьке над входной дверью голуби — одна из птиц свесила голову, внимательно разглядывая раннего гостя. До Михаила Фёдоровича донеслись обрывки чьих-то голосов, приглушённая вспышка женского смеха. Возможно, это был ребёнок?

Мякишев оглянулся: улица была всё так же пуста.

Автобус, забрав людей, отъехал. Проспект снова был безлюден.

Никого не осталось. Всё смолкло. Затих собачий лай, исчезли голоса. Михаил Фёдорович задрал голову — голуби тоже сгинули.

Он потянул дверь на себя — она нехотя поддалась. Мякишев оказался перед двумя другими дверьми: одна вела вверх, другая — вниз. Первая была закрыта, вторая — распахнута: мягкий свет выхватывал кусок круто убегающей вниз лестницы.

Сутулясь, боясь удариться головой, Михаил Фёдорович спустился. Внизу был голый коридор, заканчивающийся ещё одной дверью, на этот раз массивной и железной. «Как в морге», — подумал он.

С потолка от плоских круглых ламп лился глухой свет.

Мякишев приблизился к двери. Справа от неё была кнопка звонка. Он нажал её. Через пару секунд с той стороны что-то щёлкнуло, перед его лицом открылось зарешёченное окошко, не замеченное им ранее. Михаил Фёдорович попытался заглянуть внутрь — там мелькнули большие серые глаза. Мякишев отвёл взгляд.

— Фамилия? — раздался голос.

Михаил Фёдорович назвался. Окошко захлопнулось. С другой стороны двери снова заскрежетали — на этот раз громче. Лязгнул замок, дверь приотворилась. В проёме стоял человек в военной форме без погон и опознавательных знаков.

— Разрешите посмотреть, — охранник протянул ладонь.

Мякишев догадался, что речь идёт о выданном ему листке, и, порывшись в карманах куртки, извлёк требуемый клочок. Солдат быстро изучил его и, ничего не говоря, лишь коротко кивнул, после чего дверь отворилась шире.

Михаил Фёдорович оказался в новом коридоре — ещё с тремя дверьми. За его спиной снова загремел замок. Он оглянулся: кроме открывшего ему военного, никого не было.

— Куда мне? — спросил Мякишев.

— Вам в лабораторию. Вот сюда пожалуйте, — охранник вдруг расплылся в улыбке, словно был очень рад видеть Михаила Фёдоровича.

Или же просто издеваясь. Он подтолкнул Мякишева к одной из дверей.

— Вот прямо сюда, — продолжал зубоскалить солдат.

Мякишев нерешительно нажал на ручку, дверь отворилась. Он оказался в просторном, хорошо освещённом помещении. В воздухе не пахло ничем таким медицинским: ни лекарствами, ни хотя бы спиртом. У стены располагалась обитая зелёным дерматином кушетка, ничем не отличающаяся от тех, что есть в каждой поликлинике. Рядом стояли два офисных кресла.

Михаил Фёдорович оглянулся, чтобы спросить охранника, где все, но только услышал, как поворачивается в замочной скважине ключ. Мякишев дёрнул дверь — она была заперта.

Первой его мыслью было испугаться. Михаилу Фёдоровичу вдруг представилось, что он стал объектом какой-то глупой шутки, возможно, специально подстроенной самим Твидовым, который и придумал заманить его сюда. Зачем ему это было нужно, Мякишев не понимал, но страх подавил его разум, и он запаниковал.

Вспомнив, что у него есть мобильный телефон, Михаил Фёдорович достал его, но связь отсутствовала. Высветилось лишь сообщение от жены — они с Зиной уже уехали за продуктами. Супруга даже не написала, чтобы он присоединился к ним поскорее. Или хоть что-нибудь в том же духе.

Мякишев остался один. Он подошёл к кушетке.

Конец ознакомительного фрагмента.