У смерти твои глаза

Дмитрий Самохин, 2004

Столица империи – Санкт-Петрополис готовится к празднованию своего трехсотлетнего юбилея. Со всех концов мира в гости к Императору Всея Руси слетаются именитые и титулованные особы. А к частному детективу и пивовару-любителю Дагу Туровскому обратился с конфиденциальной просьбой влиятельный бизнесмен. Его друг и компаньон пропал при таинственных обстоятельствах накануне заключения важного контракта, сулящего баснословные прибыли. Даг Туровский со своим напарником Гонзой Кубинцем берется за расследование, не ведая, что над столицей навис огненный меч апокалипсиса.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Площадь Ломоносова. В центре маленький уютный скверик с таким же крохотным уютным памятником — бюст великого ученого, утопающий в зелени и позеленевший от времени. Кустарники и скамейки. На них вечно сидели люди — те, кто ожидал назначенную встречу, праздношатающиеся, студенты — через Фонтанку находился Университет холода и пищевой промышленности — и просто бомжи. Сквер кольцом обжимал канал Ломоносова, в водах которого движение было настолько интенсивным, что постовых на этом пятачке было вдвое больше, чем где‑нибудь еще. По другую сторону канала располагались административные здания — градостроительное управление, куда я стремился, и управление недвижимости. Двойная арка уводила к Гостиному двору и к Невскому каналу. Чуть в стороне от канала ответвлялась широкая протока, вымощенная гранитом. Она уходила к Апраксиному двору, где в любое время года и при любой погоде царила живая атмосфера торговли. Множество приезжих, в основном выходцы с Кавказа — они управляли на этой обширной, никому не подконтрольной территории. Даже полиция старалась не приближаться к этому словно бы заколдованному местечку. Здесь могли стоять два стража порядка с видом скучающих бездельников, а в двух шагах мошенники раскручивали на крупные суммы лопухообразных граждан. Мало того, если бы кому‑нибудь из обиженных и разоренных вздумалось бы воззвать о помощи к служителям закона — реакция была бы удручающей и непредсказуемой. Мошенники — в народе их прозвали «лохотронщики» — вполне могли стать пострадавшей стороной. И уже пострадавший был бы отправлен в околоток для дознания. Такое парадоксальное место, где все встает с ног на голову, где черное, оставаясь черным, превращается в белое. Там перестают действовать все законы общества и процветают законы дикого рынка. Спиной к Апраксиному двору примыкал Большой Драматический театр и здание Петропольиздата — некогда процветающего государственного предприятия, ныне же захудалого, полунищего заведения. Такова насмешка жизни над горожанами. Немыслимое сочетание в немыслимом месте. А ведь еще задолго до основания Санкт‑Петрополиса на этом месте находилась деревня барона Чука — шведского помещика, никогда, впрочем, и не бывавшего на этом богом забытом болоте. Деревня носила звучное имя — Чукония, но была чуть ли не самой бедной в округе. Отчего соседи из других деревень потешались над оборванцами из Чуконии. Деревня, чьи жители занимались тем, чем обычно занимаются крестьяне, постепенно катящиеся в глубокую пропасть. Никто ничего не делал, да и не помышлял о праведном труде. Но ведь кушать хочется. И тогда Чукония обратилась в чудовищный рассадник воров и убийц. Жители этой деревушки перестроили свои дома так, чтобы стояли они кругом, и окружили избы частоколом. Позднее, когда вырос город, он впитал в себя прежнюю планировку, и площадь, оказавшаяся здесь, обрела круглую форму.

Но я направлялся сюда не для того, чтобы предаваться историческим изысканиям. Мой путь пролегал в градостроительное управление. Когда я подъехал к парадному входу с железной табличкой возле больших дубовых дверей, мест на парковке не оказалось. Все пространство причала было забито катерами с государственными номерами. Делать ничего не оставалось, как искать парковку где‑то дальше. Я аккуратно свернул в канал, что уводил от площади к Апраксиному двору, и тут же нашел пустое место на платной парковке. Заведя катер в причальный бокс, я активировал системы сигнализации (все три, что находились на моей посудине) и, задраив капитанскую рубку, покинул борт. Перепрыгнув на причал, я оказался в компании парковщика, который шикарно улыбнулся мне и нелюбезно попросил «подбросить денежку». Я улыбнулся, но монету выложил. Требование служащего было вполне справедливым. Уладив формальности, я неспешным прогулочным шагом отправился по набережной к желтому зданию градостроительного управления.

День выдался на редкость чудесным. Солнечным, насыщенным теплом и оттого вызывавшим раздражение. Привычная петропольская погода куда‑то пропала из города. Взяла отпуск и отправилась на Багамы, где, как поговаривают синоптики и путешествующие, уже четвертую неделю лили сплошные траурные дожди, а небо напоминало грязную протухшую простыню, которую выбросили под дождь, да и не вспоминали о ее существовании целый год.

Счастливые лица людей, казалось, только и занимающихся тем, что прогуливаются по городу и выказывают всем встречным свое цветущее настроение. Эти сказочные улыбки, радостные разговоры и блестящие глаза слишком уж не гармонировали с моим душевным состоянием. Мир цветет и торжествует, а Ангелина не видит всего этого. Ее просто нет. Сознание заволокла грусть. В таком настроении я взялся за позолоченную ручку парадных дверей градостроительного управления и потянул на себя. Дверь оказалась тугой. Каждый раз, когда я представал перед дверями государственного учреждения, на ум приходила мысль, что двери специально сажают на грандиозно тугую пружину, чтобы половина посетителей отсеивалась, даже не переступив порог.

Я же порог переступил.

Роскошный вестибюль совершенно безлюден. Зеркала, ковры и хрусталь — непременная атрибутика подобных заведений. Да двуглавый орел, висящий над парадной лестницей. Путь к лестнице преграждала будка, где дремал охранник, но при моем появлении бдительный страж проснулся, сбросил с себя оцепенение и угрюмо уставился на меня.

— Доброе утро, — учтиво поздоровался я.

— Угу! — буркнул секьюрити.

— Мне нужно пройти в архив.

— Документы.

Я протянул ему паспорт. Он неловко взглянул на него и выронил. Несколько минут он искал красную книжицу на полу. Обнаружив ее, переписал мои данные в журнал посетителей и вернул документ.

— Второй этаж. Комната сто двадцать четыре.

Я кивнул вместо благодарности и взбежал по ступенькам широкой лестницы, где одновременно могли бы подняться человек пятнадцать, выстроившись в шеренгу. Комнату сто двадцать четыре я отыскал с трудом. Запутанные коридоры, изгибающиеся и разветвляющиеся, точно в лабиринте, — плод того, что здание строилось и перестраивалось в течение всего своего существования. Комнату я обнаружил после долгого плутания по переходам и закоулкам. Кого я только ни спрашивал, ни просил о помощи, но необычайно занятые чиновники отмахивались, слово я умолял их о какой‑то денежной сумме. В конце концов, когда я разозлился до состояния умопомрачения и схватил за грудки попавшегося под горячую руку молодого человека, торопящегося куда‑то с кипой бумаг, то получил всю информацию. Мальчишка сперва отбрыкивался, а затем все выложил как на духу, даже посмеялся над моими злоключениями, впрочем на этом не закончившимися.

Комната номер сто двадцать четыре отказалась открываться. Она оказалась попросту запертой. Я опустился в кресло, рассчитанное на ожидающих посетителей. Судя по потертости обивки сиденья, посетители часто страдали от равнодушия служащих архива. Я даже порадовался, что не захватил с собой пистолет, слишком уж велико искушение — открыть пальбу по чиновникам, когда они появятся.

Ждать пришлось долго. Мучительно долго. Мучительно, потому что из занятий у меня были только мысли. Неизбежные мысли. Я вернулся к образу Ангелины — печальному и нежно любимому. Погрузился в некое тягучее беспамятство, из которого меня вывел небрежный оклик:

— Что вам надо?

Я раскрыл глаза, зажмурился от слишком яркого света и обнаружил, что надо мной нависает одутловатое красное лицо мужчины с черными густыми усами и бритой головой.

— Я, собственно, к вам по делу, — сурово сказал я, поднимаясь.

— Отлично. Проходите.

Мужчина открыл дверь и пропустил меня вперед. Но зашел не один. В дверях его нагнал старик лет сорока пяти. Старик потому, что, несмотря на его относительно моложавый вид, вел он себя так, точно провел на этом свете лет восемьдесят как минимум.

Старик нахмурился, прошаркал в дальнюю часть кабинета, где уселся за компьютерный стол и оживил машину. Он, казалось, потерял к окружающему миру всякий интерес, но я заметил, что чиновник внимательно прислушивается ко всему, что происходит в комнате.

Хозяин кабинета обогнул рабочий стол и сел.

— Я слушаю вас.

— Вы знаете, у меня несколько деликатное дело… — начал я издалека, присаживаясь на жесткое посетительское кресло.

— Да, — рассеянно согласился чиновник.

— Я недавно купил дом на канале Беринга.

— Адрес, пожалуйста.

Я продиктовал ему адрес. Чиновник занес его в компьютер и терпеливо уставился на монитор. Машина — старая. Мыслит тяжко, как тягловая лошадь, зажившаяся на свете, но все еще продолжающая таскать грузы.

— Суть вашего обращения? — поинтересовался бюрократ.

— Я хотел бы ознакомиться с планом своего дома.

Компьютер выдал ответ на запрос. Чиновник нахмурился, но ничего не сказал. Он защелкал мышкой, открывая какие‑то документы, проплясал на клавишах текст и нажал «enter». Зашумел принтер, выдавливая из себя страницу, и через минуту чиновник протянул мне бланк.

— Распишитесь, — потребовал он. Я легко размашисто оставил росчерк и вернул бумагу.

— Через два часа ваш заказ будет выполнен. Вот вам квитанция на оплату. В любом отделении Госкредитбанка.

Я взял квитанцию и упрятал ее в карман.

— Скажите, а могу я посмотреть план какого‑нибудь другого дома?

— Вообще‑то это запрещено, но… — чиновник замялся, словно девушка на первом свидании, — возможно, при ряде условий.

— Какие условия? — спросил я.

— Ну, дом продается. Или требует представитель государственной организации. Или при наличии моей благосклонности, — последние слова он буквально прошептал.

— А не могли бы вы сказать, — я потянулся за бумажником и вытащил две хрустящие рублевые купюры, — кто‑нибудь интересовался моим домом?

— Вообще‑то через меня этот адрес не проходил, — расстроился чиновник, алчно облизнулся и обернулся к старику, проверяя, не слышит ли он наш разговор.

Но второй чиновник, казалось, был погружен в собственные мысли, листая что‑то в папке скоросшивателя. Я же видел, что он внимательно прислушивается к нашему разговору, стараясь не пропустить ни слова.

Я сделал вид, что убираю купюры. Чиновник расстроился вконец. Я вдруг засомневался в своем движении и купюры вернулись на прежнее место.

— Скажите, а можно ли узнать, интересовался ли кто‑нибудь официально моим домом? В ближайший месяц, к примеру.

— Нет ничего проще, — обрадовался чиновник. — У нас все фиксируется в журнале посещений. — Чиновник подскочил со своего кресла и бросился исполнять мою просьбу. Через минуту он вернулся, держа в руках толстый журнал, похожий на амбарную книгу. — Сейчас мы посмотрим. Сейчас мы все проверим, — бормотал чиновник, листая журнал.

Счастливое лицо его тускнело на глазах. С каждым переворотом страницы взгляд становился все печальнее и печальнее.

— Что‑то случилось?

— Да, — рассеянно произнес чиновник с видом человека, не понимающего, почему два плюс два равняется четыре, — тут нескольких страниц не хватает.

— Каких страниц? — насторожившись, поинтересовался я.

— Тех… которые… ну, где были указаны запросы как раз по вашему дому.

— Поразительно, — изумился я.

— Да. Страницы вырваны. Полностью. Сплошняком.

Чиновник был ужасно раздосадован. Он так мечтал заполучить деньги и уже видел их в своем кармане, что, когда ситуация обламывалась на самом пике, переносил это с трудом. Вид при этом имел весьма раздосадованный.

— Я попробую. Обычно журнал заказов дублируется в памяти компьютера. Я сейчас посмотрю.

Чиновник защелкал на клавишах и через минуту замер. Словно внезапно у него остановилось сердце. Руки зависли над клавиатурой. Он был явно ошарашен увиденным.

— Вы знаете. Я ничем не смогу вам помочь, — пробормотал он.

— Как хотите. — Я спрятал купюры в бумажник.

— Я прекрасно помню, что вносил информацию в память. Но она отсутствует.

Все встало на свои места. До меня здесь кто‑то побывал и подчистил память компьютера и журнала. Ловить больше нечего.