Дериват

Дмитрий Олегович Котенко, 2022

Представьте, что все широко обсуждаемые сейчас общественностью прогнозы и предположения о прогрессе в науке, медицине и других сферах сбылись. О такой цивилизации будущего, где технологии давно взяли верх над человеческими способностями, рассказывает эта приключенческая книга. Действие происходит во вселенной, где люди, пережившие несколько катастроф, строят новое гуманистическое общество на замену антиутопии. Главный герой – искатель, терзаемая сирая душа, человек, забывший лик своего прошлого. Второй по значимости герой – девушка, один в поле воин, способный во что бы то ни стало преодолеть все трудности на своем пути. Пока Земля оправляется от потрясений, два диаметрально противоположных главных героя скитаются в поисках истины. Изменившийся мир – не то, чем он кажется, а спокойствие в нём – лишь внешняя оболочка для отвода глаз. Правда известна только сильным мира сего, решающим судьбу человечества. Мужчина и женщина начинают опасное путешествие.

Часть 2. Безумный вор

Глава 1. Три комнаты

Мужчина отхлебнул немного воды, затем поставил стакан на верхнюю стойку трибуны и стал выжидать. Сквозь слегка опущенные очки глаза закостенелого политика, разменявшие пятый десяток созерцания самых вопиющих жизненных неурядиц, утихомиривали волны в сосуде, пока качка вовсе не угасла. Нахмуренные брови были несменной частью его облика: не менее постоянны, чем строгий темно-синий костюм.

Он выдал короткий разогревающий кашель и, ухватившись за бортики трибуны, вернулся в зрительное противоборство с недремлющим оппонентом:

— Возвращаясь к беспрепятственному транзиту. — Не взирая на усталость, отважный муж, взваливший на себя ответственность выступать рупором независимости северо-западной всегломерации в переговорных процессах, продолжал подмечать не относящиеся к делу посторонние мелочи. Так, к примеру, его внимание на долю секунды захватила гетерохромия оппонирующего чиновника из Осевого Полиса: два взаимно сообщающихся оптических сосуда походили на мензурки, где разных цветов реагенты пускали в глаза смотрящему пыль эмоционального шифрования. Но мудрость неисчисляемых лет, в течении которых не одна директивна была пробита через неподатливые ярусы Синклита, преподносила Сэллэлайну Адамсу любого — даже самого хладнокровного — дуэлянта на хирургическом блюдечке с распахнутым брюхом переживаний. Сэллэлайн, будучи уполномоченным верховным переговорным комиссаром, по долгу службы не мог не видеть все насквозь: даже бетонная стена, за которой оградившийся центральный дом представителей Земного Объединенного Полиса организовывал кулуарные козни против любого проявления полисной самодостаточности, никогда не казалась настолько транспарентной. Сэллэлайн Адамс был настоящим рентгеновским излучателем: он разоблачал каждый учуянный схрон недомолвок в подпольной изнанке государственной системы сдержек и противовесов. Однако ему хватало ума не разбалтывать кому ни попадя свои поразительно точные умозаключения. — Так вот. Ни одному мне известно, что режим сквозного перемещения между северо-западной всегломерацией и юго-западной всегломерацией помимо того, что способствует самому показательному на Земле процветанию пяти свобод — в частности, культурной, — так еще и обеспечивает юг нашего великого края здоровой конкуренцией на рынке труда. Люди обоих краевых образований с успехом находят применение своим квалификациям: адаптивность трудовой политики искоренила понятие структурной безработицы, а ее гибкость свела до каких-то жалких двадцати пяти дней циклы фрикционной безработицы. Самое главное — уже третье поколение сросшихся столетиями назад этносов образовало неразрывные синкретические общности. Это целые семьи, для которых пересечение всегломерационных границ не менее примитивно, чем перешагивание порога дома. Для этих людей сместились горизонты территориального регулирования на несколько сотен миль вперед, — тут верховный переговорный комиссар Адамс, до этого из-под бровей смотрящий на когорту делегатов Осевого Полиса, плавным переходом адресовал свой взгляд Топ Моулу, специальному полисному скауту, выбранному центральным домом в Бордо в качестве переговорного лица в вопросах выхода Мэго из Земного Объединенного Полиса. — Поэтому вопрос об ограничении транзита сразу всех пяти свобод с юго-западной всегломерацией — высшая форма пренебрежения человеческого уюта и самореализации.

— Не менее пренебрежительная, чем внезапное решение Синклита северо-западной всегломерации одобрить выход из Объединенного Полиса, — раздалось с галерки пространной галереи, где напротив Сэллэлайна, воздымаясь над спинами высоколобых вояк-дипломатов из рабочей группы центрального дома, уместились приглашенные со всех краевых образований политики.

— Независимые звезды континента не намерены прощаться со ставшим уже родным соседом и стучать в наглухо закрытую осевыми властями дверь Чиркулум Чинере, — Сэллэлайн не думал выхватывать взглядом наглеца, посмевшего выкинуть столь недалекую диффамацию. Время для него было ценным ресурсом, попусту растрачивать который в столь значимый для его страны час значило еще большую глупость, чем слово, только что выкрикнутое одичалым рассудком с дугообразного балкона. — Более того, сам сосед не тяготеет к такому расставанию. Неоднократно лидер юго-западной всегломерации на встречах с крае-советником Иммом выражал свою заинтересованность в существовании нерушимой связи двух всегломераций.

— Крае-советники не имеют возможности и тем более права навязывать волю народу, — уже с другого фланга говорящей галереи обезличенный голос центрально-осевого негодования эхом раздался под куполом парламентской арены.

— Народ как раз и определился, — мистер Адамс вспылил. Он, словно смельчак-одиночка, стоял у шелестящей стены бурлящего злонамеренностью леса и перекрикивал рев гнусных чудищ, скрытых грядой деревьев. — Именно волю Общественного Надзора я и мои коллеги здесь, на сцене величайшего демократического проводника, воплощаем в полноценные реалии. Именно агломерационные Общественные Надзоры юга северо-западной всегломерации сообщили о недопустимости лишения даже малейшего прутика связи с близкой им юго-западной всегломерацией. Повторяю, Независимые Звезды Континента, как правопреемник северо-западной всегломерации, не принимают любого рода изъятия их устоявшихся прав с Чикрулум Чинере из договора о выходе. Предложенные рабочей группой Осевого Полиса варианты заключения в индивидуальном порядке соглашений о беспрепятственном движении капитала, труда, услуг, товаров и культуры несут в себе ряд подводных… я бы даже сказал, непозволительных камней.

— Что же вы тогда выходите, а? — очередной невоспетый герой балконной массы не устоял от эмоционального рвения высказаться.

— Порядок в зале! — председатель экстренной Земной комиссии по выходу служил всевидящим медиатором в окружении микрофонных панелей. Мужчина в длинной черной мантии с полами, едва касающихся паркетного островка, стоял на небольшом отдалении между двумя трибунами дуэлянтов: выполняя роль опорной призмы весов, он решал, чьей чаше мнения пора занять внимание чающих лиц.

— Уважаемый верховный переговорный комиссар Адамс, — оппонент Сэллэлайна, дождавшись, пока взбучка председателя не вышколит ватагу до показательной дисциплинированности, водрузил на плечи представителя будущих Независимых Звезд Континента тяжесть строгой буквы закона, — Вы не хуже меня знаете, что выход любого всегламерационного субъекта из состава Земного Объединенного Полиса⁵ автоматически ведет к снятию всех бестарифных привилегий. Данный порядок, я напомню, был утвержден, в том числе, и представителями северо-западной всегломерации на полях центрального дома представителей ЗОП в рамках создания особой экзомерационной зоны на Марсе, которая дэ-юре только в космическо-военном администрировании ассоциирована с юго-восточной всегломерацией, когда же в экономических и трудовых аспектах выступает самостоятельным хозяйствующим государственным субъектом. Исключительно посредством механизма заключения рамочных соглашений возможен прежний, хоть и неполноценный, объединенно-полисной режим межгосударственного взаимодействия.

— Предложенные квоты по экспорту, — верховный переговорный комиссар расправил гибкую жидкокристаллическую листовку у себя под носом; его грузные от едва переносимой тяжести обсуждений веки стойко приподнялись и явили степенное существо политика, — я их непременно зачитаю. Второй буллит пункта «а» раздела четыре «сокращение диаметров беспрепятственного транзита». Выдержка из договора о выходе, как все здесь присутствующие, я надеюсь, понимают: «в отношении эммера и эйнкорна с момента вступления в силу настоящего договора Независимым Звездам Континента выделяются экспортные квоты на каждую всегломерацию, входящую в состав ЗОП, в размере ноль целых тридцать пять сотых от среднего значения поставок соответствующей группы товаров, зафиксированного статистическим бюро внешнеторговых оборотов земного и экзамерационного рынков, за последние пять лет от даты настоящего договора о выходе». То есть вы предлагаете сократить до жалких тридцати семи миллионов тонн одну из ключевых статей внешнеторговой активности северо-западной всегломерации. Я опущу детали схожего вопиющего предписания одного из пунктов раздела «объединенно-полисный режим конкуренции с внеполисными субъектами», согласно которому субсидирование селекционных мероприятий по возделыванию высокопротеиновых злаков необходимо ежегодно сокращать на пять целых семьдесят пять сотых процента до момента достижения Независимыми Звездами Континента среднего уровня поддержки сектора, который сейчас существует в субъектах ЗОП. При этом любая директива Общественного Надзора не должна приниматься во внимание, если она противоречит обозначенным настоящим договором формулировкам — именно так указано в проекте документа. Все предложения представителей моей рабочей группы вашей по вопросу более-менее адекватной сбалансированности торговых потоков были безапелляционно отклонены. Кроме как мезальянсом это безобразие не назвать.

— Верховный переговорный комиссар Адамс, — Топ Моул ни на йоту не потерял бюрократическую холодность речи и взгляда, — в очередной раз повторяю: учитывая колоссальный разрыв в сельскохозяйственном преуспевании северо-западной всегломерации от остальных полисов, национальные производители субъектов центральной, северо-восточной и юго-восточной всегломераций находятся на грани выживания…

— Не перевирайте — ни о каких банкротствах не может идти и речи. Все это не больше, чем домысел. Тем более мы говорим о естественном существование капиталистического устоя. Рынок расчетливо справедлив к каждому участнику на своих бескрайних полях дохода! А вы делаете из нее регулируемую зону на неповоротливо тесной шахматной доске, — поднявшийся из глубин нравственного эгоизма комок недоумения уперся в кадык верховного переговорного комиссара и теперь рвался наружу что есть мочи. — Все представительства Общественного Надзора Вами указанных полисов выступали только «за» устоявшуюся здоровую конкуренцию. Национальные производители, о которых Вы также упомянули, адаптировались к конъюнктуре и перевоплощались — если на то была необходимость — как меняющие по сезону окрас шкуры зверьки. Вы же предлагаете сделать из рынка черт знает что!

Сэллэлайн Адамс почувствовал, что еще пара разгоряченных шагов и никак неподдающаяся усмирению экспансивность сведет на нет конструктивность и достоинство позиции, которую он с блеском отстаивал битый час перед заведомо скептически настроенной ареной.

— Я предоставлю слово моему коллеге, — посмотрел через правое плечо политик на сидящую за ним команду единомышленников. — Мистер Вуменхэттен, будьте любезны как бывший полисовый скаут поясните наиболее явные заблуждения центрально-осевых властей их представителям.

Далвин Вуменхэттен, теперь занимающий пост главы внешнедипломатической комиссии Независимых Звезд Континента — которыми, трезвоня по всем средствам массовой информации, называли северо-западную всегломерацию, не взирая на отсутствие легитимного земного эдикта на существование оного — принял от коллеги эстафету в этих длительных дебатах. Внушительный физическим воплощением мужчина в черном костюме занял место у трибуны. Оскалившие клыки волки, кольцом окружавшие зал, тут же усмирили свое рвение кинуться на центр логова, где до этого выступал не внушающий гладиаторскую непобедимость человек: политические ястребы учуяли оборонительную мощь его приемника.

— Мне просто не верится, что мы в стенах сакрального, с точки зрения представительской демократии, храма присвоили ярлык торговой квоты такому явлению как культура. — Врожденная харизма Вуменхэттена заставила Топ Моула запаниковать: ни разу его ювелирно отесанному хладнокровию не противостояло оружие большего калибра сдержанности. — Только вслушайтесь. По итогам предлагаемого к принятию варианта договора, любое свершение мастера неравнодушного к духовным чаяниям толпы будет обесценено… ее номинал всемирной доступности будет девальвирован, как, наверняка, выразились бы финансисты.

— Будьте добры, подбирать менее фигуральные выражения, мистер Вуменхэттен! — специальный полисный скаут Моул беспомощно позарился на внимание аудитории: призыв Вуменхэттена к чистоте восприятия обратил прежде распыленную толпу в призадумавшийся пантеон мудрецов.

— Я имею в виду — хотя в глубине души и убежден, что вам всем с первого раза было понятно, но для громогласной констатации повторю, — что бесполисное гражданство культуры, будь то цифро-, кинематографа, нейросетевых или людских работ в изобразительных или музыкальных искусствах, предполагается отозвать. Этот непродуманный договор о выходе хочет вырвать паспорт мирового гражданина из рук мастеров-странников, вечно играющих на струнах наших чувств. Кто мы такие чтобы мешать заградительными пошлинами рвению центрально-осевого или же юго-западного воздыхателя наслаждаться силой творческой мысли гения из Независимых Звезд Континента? Мы, скучные до ужаса чиновники, стоящие на страже уюта жителей Земли, посмеем то ли от неизбывной зависти к таланту, которым, кроме как в делах канцелярских, никогда не обладали, то ли от обыкновенной скудности ума вторгнуться в сознания граждан, чтобы разворошить их идиллию культурного изобилия до похабно выхолощенной пустоты? Я верю в то, что мы не допустим…

— Что же вы тогда в противоположность одной абсолютизируемой свободе узурпируете другую? — прервала оратора теперь отчетливо видимая фигура, вместе с остальными ей подобными она образовывала одну сплошную линейку полисных политиков на балконной выемке. — Ваша сторона намерена опустить уровень приема беженцев с южный зон до скудных двух тысяч в год.

— Все верно, мистер Грейндж прав, — подхватил за сокомандником Топ Моул. Он по-прежнему не ощущал возврата речевой твердости из-за недюжинного умения Вуменхэттена убеждать в объективности своей линии — даже если ты возглавляешь стан его идеологических противников. Но специальный верховный скаут не позволил арьергардному бою собственных убеждений утонуть в отступлении — и тут он ударил: — Я напомню, мистер Вуменхэттен, что именно отказ соблюдать установленные центральным домом квоты по приему бедствующих жителей южный зон был краеугольным камнем, заложенным в фундамент документа о независимости вашего государственного образования. Объясните мне природу таких двойных стандартов, господин министр по внешнедипломатическим вопросам.

— Я без зазрения совести отвечу, мистер Моул, — тут же, не торопясь, растягивая выговариваемые слова, Далвин был, как никогда, предельно четок и откровенен; обычно сие качество служит менее опытному политику дурной славой. — Наши закрываемые перед беженцами врата мирного прибежища, по сути, символизируют неприятие той политики, коей Земной Объединенный Полис уже столетиями придерживается в отношении южных зона. Зачем мы отчуждаем людей от их дома, лишаем родословной не менее богатого культурой народа южный зон? Какой смысл в том, что самобытность народа будет растворяться в урбанизированных городах краевых всегломераций, где потопом рабочей суеты давным-давно смыта, приведена к единому знаменателю любая форма нац-идентичности? Разве вы не видите? — нехарактерный для уравновешенного темперамента Далвина резкий взмах руки в сторону потолка устремил взгляды политиков наверх. — Мы с Вами вместе сейчас пришли в это место с улиц беспощадно кибернезированной реальности… путем ввода тарифов на продукты творчества хороним тут последний оплот человеческой тяги чувствовать, тем самым еще более безотзывно отдаем людскую природу, почти потерявшуюся в непроходимых коридорах муравейника, на съедение цифровой пустоте.

— Прекратите сгущать краски, мистер Вуменхэттен, — чуть было не возмутился оппонент, но уперся в неостановимую машину активизировавшихся инстинктов Далвина: это были врожденные инстинкты разумного существа, взбунтовавшиеся от угрозы разлуки с кровным миром — их материальное волокно переплелось с аппаратным красноречием в композитный сложный колос и не отступало. Все знают, что делает зверь, загнанный в угол варварами.

— Мы же, Независимые Звезды Континента, напротив, инициировали программу по направлению помощи и созданию промышленно-интеллектуальных хабов, призванных вернуть мир в южные зоны. Мы не станем абсорбировать не без того угнетаемый народ по причине проявления уважения к особенностям южных зон, о которых, видимо, центральный дом представителей ЗОП решил забыть.

— Особенности южных зон? — балконы, выступающие на стороне Топ Моула, вновь занервничали в нескрываемом возмущении. — Там, где перекочевавшие из концентрационных зон пустынные набежчики устроили рассадник вооруженных нападений, убийств, грабежа и тому подобных бесчинств? Вы об этих особенностях говорите, господин министр?

— Мы сделаем все, чтобы вернуть туда мир, — Вуменхэттен чувствовал, что патронташ аргументов иссекается. — С помощью Земного Объединенного Полиса или без. Теперь возвращаясь к недопустимой творческой зарегулированности и вытекающей из нее более серьезной проблематике социокультурной уживчивости с системами цифрового нейроэко — пространства, такого же неотделимого аспекта нашей с вами жизнедеятельности. Здесь власти нового независимого государства выступают только за равнодолевой баланс существования двух осей общественных координат — без перекосов в любую из сторон.

— Заканчивайте с этой софистикой! — все тот же голос с противоположной оратору галерки продолжать неистовствовать. — Ваши граждане, сами не осознавая этого, лишают себя привилегий Объединенного Полиса. А вы тут медоточивые фразы отвешиваете!

— Беспардонный наглец! — теперь галерея, оберегавшая тылы Вуменхэттена, обрушила волну критики на противоборствующие балконы. — Неудивительно, что именно отсутствие разума центрально-осевых синклитсменов направило решающим голосом корабли «Световых горизонтов» в путь, откуда нет возврата!

— Учитесь слушать! — поддержал кто-то другой из стана новообразованного государства.

— Как вы смеете упрекать нас во всеобще принятых директивах! — ответ не заставил себя ждать.

— Сидите и не вставайте лучше! — вступил в полемику другой.

— Какой позор!

— И это мы-то еще лишены разума?!

— Лучше бы и не приезжали, а сидели там — на своем медианном материке!

— Цирк тут устроили, понимаешь ли!

Парламентское помещение Синклита в Мэго превратилось во взбаламученный внутренними междоусобицами улей, где в ход шли самые острые жалящие упреки. Политические ястребы и волки обеих сторон сгущали панораму идеологической баталии разгоняемыми роями чумных словесных артобстрелов. В центре поля боя полководцы покорно отдались военизированному сполоху их гарнизонов, как бесчестные вожди, смирно наблюдавшие за отправленными ими на заклание детьми, что окрепли силой, но пока еще не умом.

— Хватит! Тишина! — голос председателя экстренной Земной комиссии по выходу отрезвил переполошенный дом политических деятелей. Эта безэмоционально приказывающая грубая громада поистине судейского волеизъявления дала бесноватой арене непримиримых интересов понять, что еще живо и долженствует беспристрастное око арбитра. — В легком недоумении нахожусь я от того, что четыреста с лишним взрослых мужчин и женщин делают все возможное, чтобы их граждане, чьему благоденствию синклитсмены обязаны служить, остались с разбитым корытом. Сегодняшними слушаниями мы еще дальше ушли от фидуции. Только ее беспрекословное достижение будет являться гарантом соблюдения принципа существования института государства ради жизни его народа, а не наоборот! А Вам, мистер Моул и мистер Адамс, позор за то, что не обучили коллег, взявших ответственность нести в своих устах голос людей, манерам дипломатической вежливости и чиновнического профессионализма.

Словно выруганные мальчуганы и обиженные девицы, синклитсмены, все до одного, проглотили отсохшие от залпового перекрикивания языки. Далвин Вуменхэттен прочувствовал, насколько сильно он всех подвел неспособностью свести концы с концами и в каком галактическом отдалении по-прежнему он находится от грезимого идеала договора о выходе северо-западной всегломерации из состава Земного Объединенного Полиса.

— На этом текущая сессия официально объявляется закрытой. Надеюсь, в следующий раз вы будете думать, прежде чем что-либо сказать.

Барабанная дробь, занавес укрывает порнографический разврат оцепеневших от дискуссионной импотенции истуканов, где, вместо образованных ударами ядер воронок и слегших солдат в разворошенных латах, пророненный политиками всего мира стыд усеял мраморные полы парламента.

***

Узкая прорезь арочно-гравитационного сооружения лениво выпустила из шлюзового отсека широчайшее полотно катаракты. Могучая масса воды скользила по арке плотины и обрушивалась на головы жителей Нового Дэ’Вона. Лат-скайстер Ишиму-Спроул попал под раздачу водоската, угодив точно под несущийся сверху-вниз напор: машина будто бы заранее высчитала момент встречи с приливной канонадой. Тем временем дождь пробил очередную серию дроби по внешней обивке транспортного средства. Именно характерные крупинки моросящего дождя, а не водопадный настил попал в лат-скайстер — не было никакой плотины…

Пространный сток феноменального викторианского водопада устремлял миллионы кубометров фотофоретических проекций прямиком в неоновые жерла мегаполиса: бьефом было петабайтное водохранилище, оно пропускало цифровые потоки видеоинсталляции через контрфорсы удаленных серверов. Типичная голографическая реклама какого-то гидроэнергетического концерна раскинулась во всё ста восьмидесятиэтажное здание, коими был усыпан светодиодный покров города, как блохами на шерсти дворняги.

Многочисленные коробки, фасады которых охватывали люминофорные рекламы, сменялись друг за другом на глазах у Крео Спри: ему казалось, что он пролистывал их, как вкладки сенсорного экрана. Сплошная вереница светлячков с небольшими прорезями темноты между ними оставалась позади скайстера: сколько бы сверкающих жучков летящий сквозь ночь лат ни миновал, конца им не предвиделось. Настоящая головокружительная акрофобия от утопающего в бесконечность пространства. Этот горизонтальный колодец без дна был облеплен тенетами его несменных постояльцев, цвета их имели самые разные оттенки: красно-оранжевые, лазурно-зеленые, вишнево-малиновые, местами даже фиолетово-пурпурные на грани индиго.

— Значит, ваша экспедиция особым успехом не увенчалась? — Кюс-Лэх сидел на пассажирском сидении. Вместо надоевших пейзажей ночных улиц он изучал пилота, как будто впервые видел его. — Как ты говоришь называется это племя, Спри? О-Кама?

— Акама, — Крео прильнул к окну и включил автопилот. Огни зданий ускользали за корпус скайстера, как фотографии жизни, пролетающей перед глазами. Еще одна, казалось бы, заставляющая жадно дышать жизнью вереница событий в концентрационной зоне — однако по возвращению в привычную жизнь, оказывается, тебе уже миновало за тридцать, а ты все такой же беспомощный и одинокий. Твой единственный близкий — монолитное безмолвие, в стенах которого путевой календарь неостановимо лишается листков отведенных тебе дней, как береза своего сердоликового покрова осенью. — Такой народ в южный зонах.

— Я-то думал, вы полетели в концентрационную зону. А все оказалось намного проще. Эх, жаль. И что в итоге-то? Забытое кладбище радиоактивных отходов? Неудивительно, что люди массово бегут из южных зон. А у этих племенных бедолаг от эквивалентной дозы наблюдались физиологические аномалии? Лишний отросток или, куда феноменальнее, наличие телепатических наклонностей?

— Нет, никаких мутаций. Обычные бедняки из южный зон. — Вся экспедиционная команда договорилась, что информация об обнаруженных техногенных реликтах и связанных с ними наблюдений не выйдут за пределы стен центрально-осевых властей. Шнур из самоуправляемого плазменного сгустка дейтериево-тритиевой изотопной смеси по-прежнему не был понятен даже привлеченным Ханаомэ Кид консилиумом самых живых умов по направлению ядерной физики. — Да и, вообще, просочившаяся в сеть утечка — ничто иное как газетная утка. В этом участке южной зоны на десять тысяч квадратных метров раскинулась свалка токсичного шлама. Кто-то сбросил туда фонящий мусор: может пустынные набежчики, а, может, обычные поселенцы южный зон. Они лучше знают, как утилизировать отходы у себя дома, — Спри изворотливо подбирал отгораживающие от истинны лукавства: он боялся, что прыткий ум юноши, на чью долю посыпались сетевые догадки и предположения, выдаст разоблачительное резюме. — Что ты имеешь в виду под «намного проще»? Знаешь, не каждый может даже и такое путешествие себе позволить.

— Будет тебе! Говоришь как почувствовавший надломы в спинном хребте старик. Вот те же дальневосходные мудрости о пути воина или как их там называли? Ты мне сам говорил.

— Бусидо.

— Верно, бусидо. Вот там по-настоящему поразительные рассказы, и никакого тебе «намного проще»! Так вот одна из историй, которую Ваш покорный слуга вычитал из проспекта школы Ё О Ну Мэ. Ты же сам должен знать такие вещи! Она повествует о самоотверженном подвиге буси, вступившим в бой с пылающими пастями многоголового пожара, чтобы спасти историю господина. Это была схватка не на жизнь, а на смерть.

— Теперь понятно, почему девчонки толпами тебе на шею вешаются. Ты с таким же пылом объясняешься им в чувствах? — Спри кинул одухотворенному жеребцу безобидную улыбку.

— Ой эти девчонки. Ну давай о чем-то менее утомительном! Так вот, — юноша перевоплощался на глазах: вот он вскипел извергающим пары чайничком, как уставший от половодья женских восхвалений в свой адрес ловелас; вот он, буквально за секунду, вновь предстает умудренным вопросами богоборчества бардом, а колыхание пламени в юных глазах задает ритм древнему рассказу о самопожертвовании буси — как будто сперва были глаза, а только потом сам подвиг воина.

— Да, прости, конечно. Продолжай.

— У воина был господин. Не мудрее других вельмож, но и не глупее ему подобных. Богатый, добрый, местами простодушный, но искренне любящий свою семью и чтящий родословную среднестатистический дворянин. Но вот применительно к служащему в его дворе войну любая словесная конструкция с частицей «средне-» покажется уничижительной, зная, что ни один поэтический фортель не вместит в себя масштабы проявленной им преданности. В имении господина всполохнул адский пожар.

Крео вспомнил пересказываемый Кюс-Лэхом подвиг, но он не остановил мальчишку. Еще он вспомнил ту злосчастную ночь, когда они вместе с Кюсом ехали по шоссе на колесной тяге лата под неслышимое дыхание электродвигателя, а заснувший за рулем левитирующего на магнитной подушке гранд-скайстера дальнобойщик всплыл перед мужчинами на расстоянии пятнадцати метров — тормозной путь был куда больше. Об этом Крео тоже не сказал: ни ехавшему с ним со спортивных состязаний по гимнастике сонному мальчишке, ни его отцу, мистеру Бэжамину Дэну, сжимающему кулаки перед трансляционным экраном каждый раз, как под мертвым хватом его сына проминалась перекладина, а магнезия создавала облака аэрозоли.

— Буси без колебания бросился в плавившийся на глазах дом. Когда-то поддерживающий конструкцию брус капал жгучими углями ему на плечи, дрова же для топки, укрывавшие воина теплом в непогоду, вцепились удушающей дланью угарного газа ему в глотку. Но он нашел библиотеку, выглядел фамильную книгу его господина. А затем…

Он понял, что бежать некуда, буси оказался заперт в кроваво-желтых стенах пламени дракона: Спри, про себя, следовал за пересказом Кью.

–… Он осознал погибельную участь своего имени; враг застал воина врасплох. Бежать было некуда: огнедышащее чудище воспламенило все вокруг, кольцо пожара съедало нетронутый островок, с каждым отхваченным куском пола приближаясь к воину. У него был только меч и клятва, данная господину, клятва — превозмогающая любую боль и страх…

Он вытащил тати из сая, посмотрел в будущее нереализованной жизни с так и ненайденной любимой, смирился с жертвенной необходимостью и… — Крео намеренно ждал, когда Кью дойдет до рисуемого в собственных чертогах памяти рокового поворота. Он не торопил события — он растягивал наслаждение от предвкушения напрашивавшейся жертвы.

–… Он вытащил тати из сая и распорол себе живот, куда спрятал родословную господина и тем самым спас от беспощадной стихии огня книгу, священную для оберегаемой им семьи.

Смирился с жертвенной необходимостью и… разорвал петлю.

–… Когда тело нашли, не сразу выяснилось, что книга располагалась внутри обугленного трупа. С тех пор ту родословную называли Кровавой.

«Находилась внутри трупа» — вслед за юношей Спри безмолвно закончил историю на общей кульминирующей точке.

— Кстати, вот здесь мне и надо выйти, — гимнаст-романтик, а по совместительству еще и дьявол сладкоречия, показал рукой на место посадки. Спри покорно дал крен вправо.

Ишиму-Спроул почти опустился на асфальт.

— Не надо, я сам, — проследовавшее подмигивание Кью хлестнуло по водителю своенравием сорвиголовы. «Хотел бы я взять этого парня в концентрационную зону и показать скрытые от мира секреты» — проскочило в голове у Спри. — Люблю высоту, знаешь ли.

Девятнадцатилетний мальчишка спрыгнул с трехметровой высоты и поднял голову в сторону открытой двери, откуда только что вылетел.

— Не забывай про наш уговор, Спри! — не успевая прикрывать глаза от усердно пробивающихся к лицу осадков, Кюс между выкрикиваемыми отрывками слов глотал хлопья огрубевшего дождя. — Надеюсь, ты будешь болеть за меня… а когда я выиграю земное первенство… а ты будешь сидеть там, на трибуне, — Кюс не выдержал и прикрыл лицо рукавом насквозь промокшей куртки, — … когда последний зритель покинет арену… я подойду к тебе, хвастаясь полученным трофеем, и разрешу перестать за меня болеть.

— Потому что все уже будет позади, и мы с тобой станем победителями, — Спри высунулся из кабины со стороны пассажирского сидения; его мироощущение как-то умозрительно пошатнулось. — Аккуратнее там!

— До встречи, Спри!

Лат-скайстер оставил позади себя площадь вместе с самим Кюсом.

«Он вытащил тати из сая и распорол себе живот» — Спри крепче сжал руль Ишиму-Спроул, думая, что тот вслед за ушедшим из-под ног миром выскользнет у него из рук, и направил скоростной крейсер в стиснутые неоном лабиринты сырого муравейника.

***

Едкая пустота покалывала руки Спри. Ощущение, когда при себе не оказывается незаменимой вещи, неотступно тревожило буси-до в манере истеричной женщины. Оно донимало и пилило мужчину за неуклюжую растерянность, коей залилось его лицо до момента просветления. Кочевник — как он мог забыть о тати буси-до, его ангеле-хранителе последней инстанции.

Ковка меча являлась особым искусством, требующим отточенного самообладания, ну а Кочевник был сотворен самыми безмятежными руками невоспетого кузнеца в печах Пяти Лепестков: его стальное лезвие безупречно легировали наиболее прочными металлами — в отличие от неряшливых мозгов Спри, в память которым примешались опилки да солома.

Крео вспомнил, что тати был отдан им же на хранение уже погибшему мастеру Ё О Нэ Ми.

Буси вытащил тати из сая и распорол себе живот.

Лунный свет уполовинила лестница в цокольное помещение: хрупкая полоска отсеченного лучика подсвечивала путь в подвал морга, прокладывая бледно-голубую дорожку вдоль кафеля. Свет от спутника обрывался у распахнутых дверей, где искусственное освещение кварцевых ламп перенимало странника у лунных проблесков и провожало в подземное пристанище терапевтического ультрафиолета.

Крео Спри медленно шагал по плиточной мозаике, не озираясь на подозрительные шумы, доносящиеся с лестницы. От лоснящейся белизны кафеля, к которой ко всему прочему примешивалась текстура бесшовной кладки, резало слизистую глаза; вдобавок синева электромагнитного излучения ламп сдавливала виски.

Буси-до преодолел гнетущий антураж вытянутого коридора и завернул за угол. Одна из секционных, примыкающих к длине грядой равноудаленных помещений, выделялась на фоне остальных: свет от процедурных ламп изливался через стекло на коридор. Яркость лучей подавлялась фильтром заслонявшей их по ту сторону окна ширмы, от чего откидываемые на пол тени судебно-медицинских экспертов казались зловещими куклами под управлением черта-чревовещателя. Только эта секционная выбивалась в световые ориентиры во мраке прохода, сзади разбавляемого ультрафиолетовым отсветом предыдущего коридора.

— Опять мальчишка, — сказал один из живых представителей ночных постояльцев крипты. Это, по всей видимости, был высокий, надрессировавший себя хладнокровием медсотрудник. — Нашли на берегу бухты. Примерно, тот же район Бухты Ныряльщиков.

— Сколько ему? Опять меньше двенадцати? — второй коллега обладал менее сдержанной натурой: возможно, новобранец в судебно-медицинском стане.

— Десять исполнилось на прошлой неделе. Сегодня на опознании мать, зажав крошечную пятку сына, говорила об этом. В итоге, не устояла. Кропп еле успел уберечь бедняжку от падения.

— Твою мать… Какой же это уже по счету за последний квартал?

Спри не дождался ответа, отстранился от окна и проследовал вглубь тоннеля, света в его конце не предвещалось: напоминающий о своей неотвратимости морг без сантиментов знакомил будущего транзитера с условиями временной остановки. Будь воля смерти, она бы прямо там всучила Крео в его пока не обледеневшие руки ключи от апартаментной камеры с видом на тупиково-черное ничто. Буси-до решил, что, подавшись мыслям, можно свести себя в могилу раньше положенного срока и пошел дальше.

… распорол себе живот, куда спрятал родословную господина.

— Аполло, камеры наблюдения надежно дезориентированы? — Буси-до стоял напротив очередного зала для вскрытия тел, куда по его требованию омнифрейм, путем многослойной аферы с больничными службами новодэвонской агломерации, поместил тело убитого учителя дальневосходного боевого искусства. Слабый шлейф фенола чувствовался в воздухе. Одно только успокаивало Спри: он — не без помощи находчивого Аполло — не позволил бальзамирующему средству добраться до мастера-Сикэнна Ё О Нэ Ми.

— Подтверждаю, хозяин, — с небольшим лагом отозвался омнифрейм. Его нехарактерный подбор синтезированных голосов показался Спри странным. — В соответствии с дежурным расписанием, по пятницам медицинский персонал освобожден от исполнения осмотра всего больничного заведения. Один андройд-синтетик и управляемые ИИ роботы-медсестры меняются с людьми по графику два через два: так постановил профсоюз занятых в медицинской отрасли при Общественном Надзоре Нового Дэ’Вона.

— Хозяин? — отделался легким удивлением Спри. — Никогда не замечал за тобой столь кротких манер. Роботы ведь не явятся сюда?

— Упс, — еще более незнакомо прозвучал Аполло.

— Упс? Так ладно, поговорим о твоем поведении, когда вернемся.

Мужчина прикрыл за собой дверь. Он обогнул операционный стол, после чего жестом пальцев правой руки надул сферический комок, на что аукнулась умная система освещения и плавно включила слабенькую тусклую подсветку по боковым панелям зала. Спри встал у черной оболочки, под которой был скрыт до сих пор не подвергнутый аутопсии Ё О Нэ Ми.

Буси-до хотелось, чтобы пакет зашелестел, а тело его учителя освободилось от кандалов смерти. Впервые за столь длительный срок проявленное сочувствие, задался вопросом Крео? Или по-прежнему неугасший импульс чувств, усиленный предсмертными признаниями мужчины и женщины в комнате обслуживания под вопли Атласа? Возможно, украдкой он замаскировался под иные эмоции. Импульс, которому Спри упрямо противился инерцией бесплодного волчьего одичания.

— Он ведь будет изрядно попахивать, да, хозяин? То есть, Крео. — Пока омнифрейм блуждал в трех соснах, подбирая ответ, Спри снял магнитную ленту с прорези и распахнул сумку с человеческим телом.

Омнифрейм не удосужился рассказать своему оператору о том, что родственники Ё О Нэ Ми — в частности, его сын — какую неделю уже не могли отыскать тело старца. Аполло тщательно усыпал песком бюрократических неурядиц каждый шаг по перемещению покойника из отделения в отделение, запутывая тропинку из следов непонимающим менеджерам медкорпорации. Если бы Спри уделил минутку логическому мышлению, он бы с несказанной легкостью обнаружил столь очевидный факт как наличие родственников и их заинтересованность в церемониальном погребении Сиккэна. Однако мужчина слишком сильно отстранился от института житейский забот. Невосполнимо велик был разрыв между ним и мирским бытом, где домашний очаг наделял энергией любви членов семьи: рассудок этого жалкого получеловека оборвал все артериальные пути к увещевающему принять его тепло сердцу. Поэтому, с первого взгляда, обыденный, но при этом императивно первостепенный союз кровных уз являлся для паразитирующей черты Крео все теоретизировать не больше, чем социальным конструктом. Спри поклялся сам себе и чести связывающего его с Сиккэном искусства, что попрощается с учителем первым.

— Разумеется, он будет пахнуть, — Спри смотрел вглубь Сиккэна, хоть и его распоротый поперек живот был сшит бригадой скорой помощи или кем-то другим на месте. Безуспешные попытки спасти заранее продумавшего свой символичный уход мастера. Внутренний взор Крео явил картину самоумерщвления. Вот оно то самое сэппуку, неоднозначность которого неоднократно поднималась в ходе их бесед. — Значит, ты все-таки решился на это, старик.

— Это все, что ты хотел сделать? — Аполло звучал невежественно и словно куда-то торопился.

Спри пришел сюда, во-первых, чтобы проститься с учителем а, во-вторых, узнать судьбу Кочевника: послушник дальневосходной школы занес руку над веками мастера (он не прикасался пальцами глаз, боясь попасть впросак из-за возможной дактилоскопический экспертизы) — первый пункт ночного визита можно было вычеркивать. Выполнено. К сожалению, успехом не увенчались поиски тати. Глухой вакуум парализовал центры мышления Крео: мозг буси-до отказывался распознавать намеки на местонахождение холодного оружия.

Буси без колебания бросился в плавившийся на глазах дом. Что-то всколыхнуло на закромах абстрагированного отрешения, пока мозг Спри отмокал в ванне дедуктивного разбора. Он нашел библиотеку, выглядел фамильную книгу его господина. Что-то витало в воздухе и удушливо напрашивалось на каприз быть замеченным. Спри продолжал отметать одну теорию за другой не в состоянии выложить из блестящих камушек очевидный рисунок мозаики. И вдруг рассказ Кюса-Лэха взял его за руку и повел по непротоптанной дороге, окаймленной колышущимися на ветру горящими злаковыми полями из той самой истории.

Он осознал погибельную участь своего имени, враг застал воина врасплох. Бежать было некуда.

— Ты сильно занизил пульс. Что-то не так, хозяин? — заботы омнифрейма остались без внимания.

Что-то, действительно, было не так. Что-то не так было с телом: грудь парадоксально острыми бугорками выпирала кверху. Что-то совершенно незнакомое читалось в опущенных веках мертвеца: Сиккэн будто бы торжествовал и, как монументальная эффигия на надгробье рыцаря с золотым сердцем, благодарил судьбу за то, что она отпустила его с миром.

… огнедышащее чудище воспламенило все вокруг, кольцо пожара съедало нетронутый островок… Крео Спри почти вплотную встал у стола… с каждым отхваченным куском пола приближаясь к воину.

— Да, малыш, тут что-то действительно есть. То, что Ё О Нэ Ми должен был сохранить только для меня, не нарушив уложения бусидо, которым он всегда мечтал жить, но не имел на то морального права.

«Когда воин, буси, понимает, что его честь осквернена, он совершает сэппуку» — из оков памяти посыпались воспоминания о последнем разговоре с учителем. «Что это из себя представляет?» — переспросил тогда Крео. «Не имеет значения, бу Спри. Как ты видишь, ни я, ни мой сын не смогут следовать бусидо. Но я испытываю гордость за то, что не чужой мне человек близок стать тем, о чем я теперь не посмею и мечтать. Я лишь имел наглость преподавать ремесло.»

У него был только меч и клятва, данная господину, клятва — превозмогающая любую боль и страх.

— Что ты собираешься делать, Крео? — омнифрейм мешался, как те сгорающие от любопытства озорные мальчишки, которые недостаточно высоки, чтобы — даже подпрыгивая — рассмотреть за спинами взрослых обсуждаемый секрет.

Спри не ответил, он взял слившийся с глянцем миски скальп и навис над воином, спящим в глубокой тьме. Буси-до слышал сквозь время, как ассасины мчались к кабинету Сиккэна, обнажая клинки. Возможно, было все так, а, может, и по-другому: Спри не знал наверняка, как «уходил» Ё О Нэ Ми, поскольку сам в тот момент бился за собственную жизнь.

Он вытащил тати из сая и распорол себе живот, куда спрятал родословную господина и тем самым спас от беспощадной стихии огня книгу, священную для оберегаемой им семьи.

Крео прошелся лезвием хирургического инструмента по шовному следу — стенки человеческой плоти распахнулись, и взору мужчины явились сверкающие нагромождения внутренних органов. Спри поднял глаза на обездвиженное тело, выпрашивая у намертво сдвинутых век разрешение сделать то, что было необходимо. Однако глаза Сиккэна, казалось, благословили грешника еще задолго до того, как он явился в секционную.

Ё О Нэ Ми ушел из этого мира с лицом, одобряющим ужасающий замысел, разгадать который он или — что скорее-всего ближе к истине — какой-то псих доверил Крео Спри.

Буси-до окунул руки в кровавый сосуд. Скользкие мешочки с рыхлостью, цепочки сырых округлостей: что только не попадало ему в руки. Крео намеренно отвел глаза. Он по-прежнему смотрел точно в закрытые очи учителя, его руки сами по себе гуляли внутри тела. Где же то, что налетом легкого наития мельком показалось Спри среди строк истории о сгоревшем воине?

Как гром среди ясного неба, правая кисть Крео, отодвинув очередное склизкое препятствие, почувствовала неорганическую твердость. Рука нащупала знакомые выемки. Буси-до без лишних раздумий ухватился за стальной рудимент и с ювелирной строгостью потянул рукоятку на себя.

Руки вынырнули из алого бассейна, вместе с ними из утробы выбрался и сам Кочевник. Вооруженный мечом грешник перебрал грани цука и уставился на свое искаженное лицо, по его искривленной лезвием физиономии скатывались кровавые потеки. Спри вспомнил, как он давал клятву избавить меч от его губительного реноме — известности переходить из рук в руки чаще, чем солнце восходит на востоке.

Когда тело нашли, не сразу выяснилось, что книга находилась внутри обугленного трупа. С тех пор ту родословную называли Кровавой.

— Это просто невозможно. — Алый ручей окончательно смыл лицо Спри с моноути.

Может, на этот раз после того, как тати был облит кровью таинства, судьба проявит благосклонность к нему? Может, грехи за столько забранных жизней были отпущены клинку, как и духу Ё О Нэ Ми за исполненный долг? Меч был крещен в сосуде своего прежнего хозяина, но навряд ли это освободит его от первородного греха, все-таки постановил Спри. Перед ним вновь предстало предзнаменование Сиккэна, неизбывным грузом втиснувшееся в подкорку:

«… обучение своей воли морально-психологической дисциплиной для совершения в судьбоносный момент этого самого единственного поступка. Отказавшись от личной выгоды, отказавшись от мыслящих подобий своего внутреннего слабого я — мгновенно, за счет натренированной интуитивности, — немедленно реализуй действо, к которому вела тебя сама судьба…»

— Прощай, Сиккэн… последний самурай. — Буси-до повторно оглянул переполох, коим он укрыл стол для аутопсии. «Крещение, какое странное слово. Что оно значит?» — были последними мыслями Крео Спри в охваченном кварцевым ультрафиолетом склепе.

***

Два глубоководных отверстия смотрели на Крео Спри, тот, в одном шаге от усыпления, продолжал таращиться на них. Веки мужчины непроизвольно расширялись; распахнутые настежь они почувствовали теплый поток воздуха — две маленькие скважины дышала в лицо буси-до.

— Не надо так на меня смотреть. Давай ка, уже привыкай, — Спри, хоть и загипнотизированный манящим коварством кожаной выпуклости, по-прежнему сохранял рассудок. — Я же как-то наплевал на аналогичные физиологические надобности.

Уходящие внутрь в виде кругловых сечений прорези вызывали у Крео образы архаичных двуствольных ружей.

— Разумеется, вини меня, кого же еще, — самобичевание Спри звучало как наигранная драма, будто воображала из начальной школы жаждет оказаться в центре внимания по случаю поставленной им же трагедии. — Твой взор полон укора. А я-то что? Откуда мне было знать, что у тебя там в концентрационной зоне осталась подружка? Эх, бедняга, небось, сердце исходит слезами по ночам, когда вспоминаешь, как вы друг друга от блох вылизывали, мм?

Двуствольный клювик перевернулся и стал бокфлинтом, вместе с ним накренилась и сама недопонимающая мордашка.

— Да-да, я видел, как ты скрежетал лапами по стене, — завистливый буси-до принялся отчитывать четырехлапое создание, не утратившее желание растворяться в благодати любовных утех. — Это — та кошка с пушистым задом на весь дверной проем, верно?

Пес заскулил: то ли от душистого аромата его соседки, забившегося в ноздри, то ли от жалости к безнадежному хозяину, который взял с собой из концентрационной зоны четвероногое утешение от черствости, хотя мог бы завести девушку.

— Так ведь она не из твоего рода? — раскисший в высоком кресле мужчина подозревал, что ведет беседу уже сам с собой, когда-же пес стыдливо оплакивает безумство человека. — Видать, ты там в концентрационной зоне за каждой юбкой бегал… или что там у вас? Каждую шерстку успел изучить, а, хапуга? Не знаю, не знаю. Мисс Дитко навряд ли подпустит дворового пса к своей выхоленной графине с пышным хвостом.

Собака стала единственным из обнаруженных обитателей концентрационной зоны, кому посчастливилось покинуть место с исследователями. Изначально Спри противился такой опеке, но не в состоянии забыть, с каким чаянием Ханаомэ Кид умилялась псу, мужчина — впервые за долгое время — повелся на поводу у подтаявшего сердца. «Рокмакс»: кличка подвернулась Крео сама собой; несвязанные частицы брутально звучащей белиберды.

— Хозяин, как такое возможно? — пасть собаки не дернулась — вопреки этому, вопросительная постановка слов отчетливо процеживалась сквозь безобидные клычки.

Крео что есть мочи сжал веки и усиленно проморгался. Он покачал стакан обмельчавшего виски, а затем заправился содержимым по самое дно.

— Что, прости? — Спри повернул ошарашенную физиономию боком и поднес ее к мокрому носу говоруна, будто отоларинголог с надетым налобным рефлектором принимал мохнатого пациента. — Ты что-то гавкнул?

— Я тебе не собака, Крео Спри. Я — разумное существо без какого-либо искусственного алгоритма понимания. Ты разве забыл? — голос, сперва донесшийся будто из мордашки Рокмакса, акустически переформатировался в знакомую металлическую размеренность. Давненько Аполло не использовал такую комбинацию заунывных басов.

— Ах, это ты. Я уж было подумал… а ладно, пес с ним, — как всегда, наплевав на глупое положение, в которое он редко, но, бывало, попадал, Крео вернулся в прежнее положение: вжался широкими плечами в куда более могучую спинку кресла и продолжил утопать в нем.

— Ты же, случайно, не мог подумать, что с тобой вдруг заговорил пес?

— Сколько раз я говорил тебе не называть меня «хозяином». Тот электрический импульс, которым меня долбанул чертов робот в подземелье, тебе тоже накостылял что ли?

— Прости, Крео Спри. — Вдогонку поникшей тональности омнифрейма пес опустил голову, его ушки непроизвольно качнулись.

— Говоришь, как такое возможно?

— Не мог ведь мужчина распороть себе живот и…

— Совершить сэппуку, попрошу Вас, — чувство собственной беспомощности вместе с вызванными им гневом и отчаянием наполнили безжалостностью глаза, скрытые под почти опущенными веками.

— Я не могу подобрать среди существующих — по результатам известных наблюдений — параметров физиологической сигнатуры в моменте шока, чтобы смоделировать схожую ситуацию, при которой человек, с выпущенными наружу висцеральными органами, смог бы спрятать в собственном теле меч такой длины.

Оператор омнифрейма не ответил на вопрос, так как сам был в замешательстве. В настоящий момент к отвратной кататонии примешалась едва сдерживаемая злость на неспособность отгородиться от внешнего мира ширмой эмоциональной глухоты. Еще сильнее его бесила легкая капитуляция перед дистиллятом из пшеничной смеси, вместе с которой он бы с удовольствием сжег свою стыдливую тушу в дубовых стенах ароматизирующих бочек. Таким он и сидел: угрюмым, свирепым, готовым обрушить грозовые небеса. Гусиная кожа от сквозняка вместе с мышечными судорогами придавали жилистому телу большую оживленность, которая, в свою очередь, напрочь отсутствовала в застывшем от гнева лице. Голый торс разграфляла жилистая укладка мышц: за минувший месяц Спри из крепко сложенного стал неузнаваемо поджарым: конечно, до высушенной рыбы ему оставалось еще очень далеко, однако на лицо было влияние дефицита сна и отсутствие сбалансированного питания.

В углу около панорамного остекленения висел древний сто дюймовый плазменный экран и транслировал злободневные сводки новостей: ведущий вечернего выпуска вестей вывел на экран лицо особо грозного выражения, все заросшее неуклюжими завитками, да и вообще с неопрятно сидящей бородой:

«Мы не допустим, чтобы власти Осевого Полиса пошли на поводу у так называемых Независимых Звезд Континента. Если утвержденный запрет на сообщение с южными зонами будет утвержден, то наш ответ не заставит себя ждать!» — то был лидер ультрарадикального крыла небольшого оплота государственности южных зон. Ман Би Жа — так звали непомерно вспыльчивую звезду вечернего выпуска. Хоть и выступая в составе хлипкого властного образования, этой фигуре, вне всяких сомнений, приписывали статус черной лошадки горячего материка: такое двусмысленное обозначение южной зоны закулисные игроки наносили на своих геополитических картах. Ряд журналистских расследований связывал Ман Би Жа с акциями безнаказанного геноцида, ему приписывали пренебрежение рамками вверенных полномочий, инкриминировали управление террористическими ячейками западной части горячего материка. «Мой народ заслуживает не меньших прав и свобод, в частности, на беспрепятственное перемещение, чем любой из граждан Дуги столиц!» — красноречивый воображала мог лезть сколь угодно вкрадчиво из дипломатических штанов в попытках придать своему выступлению патриотическую осмысленность. Однако тиранические подтяжки в виде неоспоримого компромата чересчур туго давили и не давали достаточной изворотливости, чтобы выскользнуть из-под натирающих удил средств массовой информации.

— Аполло, ты здесь?

— Конечно, я никуда не уходил, — обманчивая пауза перед утверждением своего присутствия выдавала стиль омнифрейма: персептронный организм ощущал себя ботаником, экспериментирующим с флорой.

— Отмотаем время чуток назад, а именно, к моему прыжку в Алгар До Корво после твоего неудачного заигрывания с беспилотным штурмовиком, — без двух минут алкоголик, думая, как бы взбодриться от хмельной завесы, энергично потер руки. — Именно так ты перевел с покинувшего языка название острова.

— Подтверждаю, Крео Спри. Хочу заметить, обошлось без жертв. Если бы экипаж следовал установкам инструкций безопасности, то не летал бы кубарем по грузовому отсеку.

— Я напомню тебе, что задача заключалась в том, чтобы на несколько минут отключить один из двигателей, но не взорвать его.

— Летательный аппарат оказался непригоден к полноценной боевой эксплуатации: система, управляющая электромагнитным устройством, подчинялась моим командам с ощутимым запозданием, поэтому…

— Заканчивай оправдываться. Все ошибаются, а роботы — тем более.

— Так я робот?

— Вызвать мир.

По команде хозяина жилья умная система управления дома тотчас пролила из подвесных светильников проекционные потоки: узкие металлические горлышки планок раскрылись по спирали, от чего спектр каждого светоотражающего диода стал на порядок шире — круглый шар битонального оттенка уперся в лоб Спри.

— Что у нас есть? — мужчина резкими движениями вращал планету вокруг оси, словно творец, повелевающий созданным им мирком. Непринужденным пируэтом пальцев буси-до подтянул поверхности Земли ближе к глазам и кивнул в сторону знакомой гряды островов, с которой выбрался на полуразвалившейся лодке. — Несмотря на явную связь мест, описываемых членом команды Голта в дневнике, с теми, что мне представились на острове — я уж молчу про корректность координат, упомянутых на страницах, — мне не удалось найти ни единого следа его пребывания на расписанных в книге территориях.

— Внесу небольшое уточнение: это не дневник одного из помощников Голта, это записи самого Голта, как будто составленные в виде наблюдений со стороны. Путешественник был слишком честолюбив, а его благородство выражалось в непомерной скромности, в связи с чем он докладывает нам, читателям, от третьего лица, а не от первого. Из-за подобного автобиографического ухищрения может создаться впечатление, что дневник заполнен не Голтом, а кем-нибудь из его подчиненных, — замечание омнифрейма ставило своей целью вызвать у единственного слушателя палитру искреннего воодушевление.

— Что-то ты больно елейный к господину Голту, — усмехнулся тот самый единственный зритель, чьим рассудком любое подобострастие априори отождествлялось с личностной безыдейностью. — Еще не перешагнул порог шхуны, а уже фимиам ему куришь. Даже не подозревал, что безжалостные пираты у тебя причислены к лику благородных.

— Так ты ведь тоже, по сути, пират. Разве я неправ?

Спри повторил смешок: теперь он был отяжелен грузом удавшейся критики. Буси-до привык к подсознательным поркам в виде колких самоиздевок, очередной выпад по свою душу он принял с не меньшей иронией.

— Дневник намеренно заполнен в письменном формате на бумаге — вдруг вся техника накроется, а память бортового самописца деинсталлируется, — Спри вращал головой под брюхом голографического глобуса. — Мы знаем, что след Френсиса Голта обрывается в этом Алгар До Корво. Верно?

— Судя по дневнику, запись о данном местонахождении была последней у славного контрабандиста.

— По-прежнему проявляешь уважение к исторической личности, тем более мертвой уже какое столетие?

— С чего ты взял, что мертвой?

— Потому что люди не живут столько, Аполло. У тебя мозги набекрень сползли после концентрационной зоны, — Спри угрожающе посмотрел в невидимое присутствие омнифрейма. — Почему вдруг никак не связанные свидетельства Голта о поисках Отправного Леса оказались в такой географической близости с местом не меньшей значимости? Может, так называемый объект «Отправной Лес» тесно связан с плазменным шнуром, да и вообще со всем подземным комплексом по управлению термоядерным синтезом? Аполло?

Молчание. В уравновешенность жилой акустики вмешался гудеж октокоптеров за панорамными окнами: беспилотники находились при исполнении стандартного межфазно-суточного мониторинга.

— Аполло-2, ты молчишь? Что-то не так? — По лицу Крео, перебежкой от повисших на их пути жалюзи, прогулялись отсветы сканнеров. Восьминогая каракатица уплыла по велению соосных винтов куда-то вверх.

— Ничего, хозяин, ничего, — рафинированная томность речевого синтеза, скорее, выражала спокойствие, чем прямо отвечала на четко поставленный оператором вопрос.

— Твое мнение, Аполло?

— Я думаю, эти вещи не связаны, Крео Спри. Будь Голт у реактора в месте, которое ты назвал муравейником, наше открытие бы накрылось медным тазом. Мир давно бы о нем знал.

— Допустим, его убил взбесившийся киборг, мм?

— Искусственный организм, постигший самоосознание живого субъекта, — укор придал ответу омнифрейма речевую искрометность.

— Хорошо, Аполло. Ты прав. Живой субъект, ставший таковым после того, как пожрал изнутри мозг единственного чающего о его сущности друга. Как скажешь, Аполло. Могу заверить: наша чуть не обернувшаяся катастрофой диверсия на Новых Фронтирах, целью которой было изучить последние координаты Голта, потеряла весь смысл, так как остров мертвецки пуст, как и разбитое корыто на сером побережье той замшелой деревни. Совершенно случайно силами чиновничьих домыслов мы лихо оказались втянуты в нечто более грандиозное.

— Откуда ты знаешь, что Отправной Лес содержит меньше тайн, чем раскаленный сгусток нуклонной энергии — шнур токамака?

— Да что мы вообще знаем об Отправном Лесе и авантюре Голта разыскать намеренно скрытую от любопытных глаз могилу вселенского умалчивания? Ничего, кроме найденных в новодэвонской национальной библиотеке мемуаров авантюриста с сомнительным послужным списком, да и древней аудиозаписи Голта, где треска и лязга зажеванной пленки больше, чем речи пирата.

— Отправной Лес — многократно упоминаемая конспирологами страна, ушедшая под воду в прошлом тысячелетии, что можно охарактеризовать не иначе как вымысел вышедшего в тираж издания. Также словосочетание иногда использовалось поборниками школы общечеловеческой идентичности. Один из авторов их декларации Великой Памяти Мира, Пьет’Ро Мау, также стоит за написанием трактата об изгнанных культурах: одна из них закрепляла фундамент идеологических аксиом о мироустройстве сводом неоспоримых жизнеописаний из катехизиса. Мировой сети до сих пор остаются неясными термины, прямо или косвенно относящиеся к оным жизнеописаниям: среди прочих особо выделяются такие самостоятельные синтаксические единицы покинувшего языка, как «Хадисы», «Евангелие», а также «Отправной Лес» — конструкция, по мнению все того же Пьет’Ро Мау, обуславливающая когезию теологических процессов.

— Ты будто удивлен этим знаниям. Мы не раз их обсуждали.

— И правда, каждый раз — как первый. Словно погружаешься в чан со святой водой и пробуждаешься от окружающей тебя глухоты, — с восхищением мальчишки, завороженного мерцающими контурами небосвода, омнифрейм вновь отстранился в потусторонние миры, скрытые от человеческого взора флером кремния.

— Поэтому я считаю, нам надо копать в сторону…

— К Вам посетитель, — умная система дома, нарушив подытоживающее коммюнике Спри, оповещала о приходе незваного гостя, чей легкий стук кулачком о дверь тотчас последовал за уведомлением голосового дворецкого.

Крео выжидающе смотрел в сторону входной двери: думалось, еще несколько секунд и нарушитель холостяцкой вечери с виски сам по себе испарится на месте. Кулак не промедлил со второй попыткой обозначить желание войти внутрь: стук стал напористее.

— Снять замок, — одной подкашиваемой ногой в полупьяной истоме, а второй, более-менее устойчивой, хозяин подошел к стальной арке. Щелчок — дверь открылась.

Блеск мокрых волос питал коридор большей энергией, чем инсталлированные в эллипс натяжного потолка плафоны. Их манера насыщать звездной пылью тусклый фон была более вызывающей, чем витиевато ломанный деконструктивизм протяжного этажа. Ханаомэ Кид подняла глаза, один из которых прикрывала прилипшая от дождя прядка.

— Мне кажется, Вы забыли зонт, — Крео вытянулся за порог и, дразня девушку, оглянул потолок коридора в поисках набухших влагой туч. — Тут, бывает, сверху вода протечет или еще что-нибудь…

— Я могу войти? — осуждающая невосприимчивость чиновницы к легким шалостям оштрафовала полуголого алкоголика.

— Конечно. Прошу, — он расстелил ладонью воображаемую дорожку гостеприимства и, дождавшись, когда Ханаомэ Кид зашла внутрь, приказал голосовому управлению запереть двери.

Девушка не стала снимать пальто. Она сделала три нерешительные шага в сторону центра апартаментов и обернулась ровно в тот момент, когда промчавшийся за окном полицейский скайстер озарил комнату багрово-синей акварелью. Пигменты от сирены выразительно блестели на одежде Ханаомэ Кид, они на мгновение обволокли ее наитончайшим слоем сверкающего глянца.

— Когда был заложен фундамент… — девушка осеклась так же резко, как и секундами ранее она прошмыгнула внутрь квартиры. Будучи настроенной на беседу с обвинительным приговором в конце, она не смогла не споткнуться об инстинктивную любопытность, присущую любой молодой женщине: наглый мерзавец — прямо перед ее носом — посмел выставить иссушенный мышцами торс в ночном блеске уличного неона. Глаза опустились следом за очередным отблеском, разгуливающим за окном по известной только ему причине: от прорывающихся наружу пучков грудных мышц и вдоль идеально прямой дорожки меж стальных сухожилий живота. Заблудившийся световой разряд гиперболизировал мышечную ткань до скульптурной схожести: не такой объемной, как у дородных детин из камня, но куда более рельефной.

— Все хорошо? — Спри шагнул в сторону потерявшейся посреди собственной речи девушки; та, не мудрствуя лукаво, незамедлительно ответила двумя ретирующимися отступами. Буси-до не посмел двинуться дальше.

— Вы знаете, что было заложено в постамент памятника Героиням-жокеям Огненной ночи, когда его возводили на проспекте Висящих Садов в Мэго? — Бэа спрятала руки в глубокие карманы плаща, при этом мокрые перчатки она так и не сняла.

— Я не так силен в истории столицы северо-западной всегломерации, — Спри скрестил руки и облокотился об бетонную колонну. — Что-то там о пожаре, унесшим жизни многих людей.

— Доброе утро, Ваши сограждане уже по-другому называют полис. Да и, вообще, Независимые Звезды Континента теперь полисом и не считаются. Неважно. В общем, какими только восхвалениями не баловали скульптора, подарившего жителям Мэго такую животрепещущую работу из трех скачущих сквозь адское пламя женщин. Тронутая публика окрестили его долгожданным пришествием с небес; говорили, что в его руках заключен дух всевышнего — ведь только божественный замысел мог подобрать геометрию монумента, чтобы она воспринималась естественным продолжением лесных массивов в центре города Мэго.

— Очень познавательно, мисс Кид, — не дав довершить мысль, Крео ехидно закатил глаза. — Но, если бы я хотел провести вечер за анализом культурных достопримечательностей столицы — как там Вы назвали их — Новых Звезд, то я бы без постороннего шума попросил Аполло подготовить справочную информацию и, однозначно, не стал бы заливать себя виски.

Ханаомэ Кид в высшей форме возмущения уставилась на бессовестного хама.

— Простите, — шедший впереди мозгов язык не нашел оправдания несносной распальцованности, даже когда поникшие от стыда очи принялись искать несуществующее алиби на деревянных планках паркета. — Я, видимо, сказал не совсем то, что хотел. М-да.

— В постамент автор скульптуры заложил, как он сердечно заверял общественность, оригинал хрестоматии мастеров-каменщиков, посвященный их ремеслу. Эта книга относится к гильдии строительных артелей, созидательному творчеству которых было позволено существовать без границ. Любой проект, за который бы они ни брались в период Великого восстановления, для них был особым набором индивидуальных черт, будь то территориально-географического или этнокультурного значения. Вместить эти абстрактные черты в сосуд физически осязаемого изваяния составляло главенствующую цель многовековой деятельности мастеров-строителей. Миновали столетия с тех пор, как о работах гильдии уже никто не слышал: некогда сильная контагеозная сеть свободных каменщиков растворилась в процессе глобализации, а сведения об искусных работах их членов, максимум, нашли свое отражение в незатейливых исторических сводках.

— Ближе к делу, пожалуйста.

Ханаоэм Кид, презирающая запальчивость людей, прочувствовала, как сама была близка сорваться и изменить своим принципам.

— Хрестоматия мастеров-каменщиков в виде многостраничного труда около двух ста лет тому назад была беатифицирована научным сообществом как догматика непреложных положений об архитектуре. И такая книга вдруг обнаруживается в руках скульптора. Более того, наглец заявляет, что краеугольным камнем закладывает фолиант в фундамент памятника Героиням-жокеям Огненной ночи.

— Наглец? — удивленно переспросил мужчина.

— Выяснилось, что оригинал священных для строителей положений находится вовсе не на Земле, а на Марсе, вместе с представителями архитектурного бюро юго-восточной всегломерации. Это же бюро подрядило строительную бригаду марсианской экзомерации для того, чтобы закопать данную книгу в кремнеземе красной планеты: в знак безграничности созидательной мысли человека, которая, как выходит, уже бороздит просторы космических полотен.

— Я по-прежнему не понимаю, что ты имеешь в виду, — Крео угрожающе близко подошел к Бэе. Та бесстрашно продолжала пожирать его глазами, даже когда мужчина был на расстоянии вытянутой руки, и ей пришлось сместить угол зрительной атаки немного выше.

— Того лжеца, что возвел Героинь-жокеев Огненной ночи, осудили за низость придать памятнику экзистенциальную первостепенность среди всех других земных работ посредством жалкой копии, что можно взять за пять г’стоунов в любом захудалом музее. Он обманул людей, утаив от них меркантильный умысел — под притворством благих намерений нажиться, неся дух новаторства и одновременного сосуществования творческой натуры с природной гармонией, что было присуще свободным каменщикам.

— Ты что-то хочешь сказать этим? — Крео Спри боялся, что если девушка шагнет дальше, то он потеряет так долго им оберегаемую ширму идентификационной засекреченности.

— Что такое Отправной Лес? Говори сейчас же! — девушка сдерживала разъяренное нутро, как только могла, — и не смей вешать мне лапшу на уши по поводу научной важности открытий в концентрационных зонах. Какой был твой истинный замысел всего участия? Еще раз спрашиваю: что такое этот Отправной Лес?

Тяжелый вздох мужчины явился знаком чиновнице, что правдивость ее догадок бесповоротно пронзила дезориентирующую ткань, полную хитроумных переплетений: на протяжении всей экспедиции они служили прикрытием Спри держаться вне радаров подозрения.

— Я не понимаю, о чем…

— Хватит! Либо ты сотрудничаешь со мной, либо я сдаю прокуратуре Земного Объединенного Полиса одного из бандитов, наживающихся на разграблении культурных объектов концентрационной зоны. Напомню тебе, что среди этих разыскиваемых преступников, наибольшее желание у властей посадить за решетку имеется в отношении так называемого Нат Соло, разгромившего охраняемый на осколочных островах (38-23) от пустынных набежчиков дом дорического искусства. Позолоченная маска царя иной цивилизации, кажется, да? Ее ведь по результатам ежегодной инвентаризации не досчитались специалисты из комиссии базисного контроля концентрационных зон, так?

— Бэа, слушай…

— А вот этот — Розовый хвост-усы пантеры. Боже, видимо, совсем на ум человеку прозвище адекватнее прийти не смогло. Метеоритный кристалл фобосного камня, отвалившегося от астероидного объекта с марсианского кольца. А, может, вот этот — Зикги Грейсплэнет: увел из-под носа северо-восточного всегломерационного аукционного дома прозрачную вакуумную камеру, где, судя по аннотации к выставляемому на торги лоту, хранился так называемый «бозон бутылки шампанского». Ну и, конечно же, сам Перученцо Веруджа.

— Ты все не так поняла, — Спри уяснил, что как бы умоляюще он ни выставлял ладони перед грозным обвинителем, Ханаомэ Кид уже нельзя было остановить.

— Да, конечно. Совершенно не так. Зато удивления полисной прокуратуры будет полные штаны, когда они узнают, что пойманный ими человек подпадает под идентификационные улики всех бандитов сразу. Я думаю, они отыграются знатно за твою изворотливость, с которой ты обводил их вокруг пальца. Я это не так поняла, да, Крео? Или мне называть тебя Розовый хвост-Соло?

— Да нет же, — спокойствие и легкая корка инея в тоне — единственное, что оставалось пойманному, хоть и не с поличным, простофиле. — Перученцо Веруджа — совсем другой, со мной никак не связанный тип. А Розовый хвост-усы пантеры, между прочим, очень многозначное прозвище! Не надо так грубо насмехаться над ним. То есть, черт… и как ты это докажешь?

— Я же — упертый бюрократ, забыл? — Ее правота прожигала его электрифицирующим холодом. — Направила неравнодушному коллеге из силовых структур запрос на извлечение потерянной техники из шельфового участка близ медианного материка.

— Какой еще потерянной техники?

— Ты можешь сколь угодно тонко сжимать от наигранного недопонимания веки, сколь угодно умело играть на моих… обманывать меня с весами капсул, которые необходимо скинуть с судна, чтобы спастись. Но ты ни за что не сможешь избавить корпус беспилотника от серийной гравировки. Крео, со мной связались спасательно-аварийные службы и сказали, что обнаруженный беспилотник — да-да, тот самый, что оказался в подозрительной близости от Новых Фронтиров, когда его экспедиционная группа добиралась до точки назначения, — принадлежит внучатой структуре Дэн и Роботы, то есть твоему боссу — мистеру Бэжамину Дэну.

Крео закусил губу и, как истукан, не спускал отупевшие глаза с бойкой девицы, заломившей обе его руки в ходе изобличительной беседы.

— Вот дебил, а! — Спри импульсивно описал разворот на сто восемьдесят градусов и испустил пар прямиком в потолок. — Я же говорил тебе, надо было брать малобюджетные, кустарные беспилотные аппараты. А ты мне что? «Крео Спри, никто ведь не будет искать на морском дне обломки неопознанного объекта» — так ты сказал!

— Непозволительно глупо для авантюриста планетарного масштаба, мм?

Буси-до повернулся к ней:

— Ну не совсем планетарного, — разоблаченный бандит помялся на месте, покачал головой, представив возможные последствия своего фиаско, и в итоге заставил себя свыкнуться с мыслью, что единственный путь к сохранению тайны — сотрудничество с молодцеватой пройдохой, прямо сейчас наблюдающей за его падением. — Помнишь ту историю с пропавшим лет пять назад ИЕУВ-сканнером на Марсе?

— Тот, что делали в Ута-Лампу по заказу властей юго-восточной всегломерации для пылающего Дж’К?

— Ну, технически, делали его, да — для своего марсианского омнифрейма, так как пикометровые транзисторные элементы, согласно расчетам комиссии по внепланетарным делам, должны были усилить вычислительные мощности пылающего Дж’К, в том числе и для увеличения эффективности программы «Световые горизонты». — Спри недоумевал, как девушке сейчас может быть не стыдно за шквал обвинений в его адрес, зная, через что только они вместе прошли совсем недавно. Вот он держит ее за плечи, уверяя в том, что мир никогда не развалится, вот он заслоняет ее спиной от киборга-убийцы. Но буси-до не станет говорить об этом вслух: огласись, подобная обида означала бы признание своей ущербности в пандан плаксе. Если ее совесть не затерялась на закромах аппаратной вседозволенности, то пусть чиновница сама разорвется от стыда в момент осознания гнусности своего поведения.

— То есть просто-напросто спер, верно?

— Ну я бы хотел, чтобы это выглядело как невинное заимствование с последующим возвратом переписанного ноу-хау, но… да, проще говоря, я спер его.

— Так еще и промышленный шпионаж, Крео Спри. За тобой уже криминальный шлейф размером с астрономическую единицу тянется, — видно было, что она наслаждалась ролью полисного обвинителя. — В общем, ты мне все рассказываешь, или я сдаю тебя. Не важно, насколько неоценима была твоя помощь во время экспедиции и то, что мы с тобой едва спаслись, главное — от закона тебе не улизнуть. Даже если ты найдешь корабль Праотца Сима, объединенно-полисные силы все равно достанут тебя и надолго упрячут в тюрьму. Я думаю, ты прекрасно знаешь, как там сажают на бутылку, и на сей раз навряд ли твой зад улизнет так же изощрено, как он это делал в ходе всех авантюр.

— Хватит а! — Спри не помнил, когда в последний раз вспылил похожим образом. — И к черту этого Праотца Сима, сколько можно уже. Как пластинка, понимаешь ли, заела у всех!

— Что? Испугался, представив, какого это — обронить мыло в тюремной душевой, мм? — чиновница оскалила зубы и позволила подступить к без двух минут преступнику, в мыслях сейчас брезгующему скользких полов.

Он навис над ней грозной статью, однако доброта по-прежнему не думала сходить с его глаз:

— Может, присядем?

— Да, давай, — Ханаомэ Кид все же дрогнула: не от риска нарваться — нет, она всегда знала, что он только будет заслонять ее от угроз, как несокрушимые стены бастиона. Она испугалась, не слишком ли круто перегнула палку.

Спри выложил ей все, как есть, не увиливая околичностями и вымыслами. Каждый шаг, сделанный им с момента вступления на борт «Новых Фронтиров», был доходчиво объяснен: в том числе, как они, сообща с омнифреймом, организовали подложную атакую на самолет, которая должна была закончиться всего лишь электромагнитной атакой, но никак не взрывом одного из двигателей:

— Расчеты Аполло ведь были намеренно искажены: вес твоего тела никак не влиял на предельное значение сбрасываемого балласта? — девушке было настолько комфортно в кресле, что она чуть было не почувствовала знакомый домашний уют.

— Да, можно было и не отстегивать себя вместе с капсулой, — Спри вспомнил ее обреченный взгляд по ту сторону иллюминатора — он подозревал, что, если Бэа узнает о всей лживости маскарада, то непременно заставит ответить паршивого актеришку за подлость обнажить ее чувства столь низменным способом.

И то, как он, изучив вдоль и поперек основные вершины Алгар До Корво, покинул остров с пустыми руками, ибо исписанный координатами настоящей местности дневник Фрэнсиса Голта оказался пустышкой:

— Значит, Отправной Лес — это своего рода макгаффин в истории нескончаемых поисков контрабандиста Голта? — спросила Бэа.

— Он и впрямь — противоречивая историческая фигура, но по большей части все же — первооткрыватель-путешественник.

— То есть преступник, начхавший на предписания комиссии базисного контроля концентрационных зон касательно права пребывания незарегистрированных лиц близ объектов культурного достояния. Ты это имел в виду, да?

— Отправной Лес — условное место, продукт творческого созидания или, может, космический корабль, а то и вовсе скрытая где-то поблизости экзопланета — я до сих пор так и не понял, какое физическое воплощение стоит за данным словесным огрызком. Но разгадке этого странного обозначения Фрэнсис Голт посвятил пол жизни… разумеется, помимо продолжительных акций по… одолжению реликтов неизученных цивилизаций.

— Вот так, значит, это называется — одалживание.

И то, как облепленная криостатом вакуумная камера с раскаленным тритиево-дейтериевым плазменным шнуром затесалась внеплановой вехой в его сафари по пораженной зоне:

— И тут, бац, этот термоядерный реактор, Бэа! — буси-до почесал затылок. — Если бы можно было вернуться к моменту нашей первой встречи в конференц-зале Дэн и Роботы, я бы уже не использовал твой полисный ресурс, чтобы мимоходом сигануть на остров, где намеков на Отправной Лес меньше, чем волос у северо-западного кошачьего сфинкса. Напротив — я бы помог с изучением подземного комплекса. Не буду скрывать, что мне сперва было наплевать на ваши чиновничьи бредни.

— Что-то изменилось в твоем отношении?

— Как видишь, да, — Спри скрепил пальцы в замок и с запросом на понимание покосился на собеседницу.

— Это все, что ты хочешь мне сказать?

— Вытягиваешь из меня извинения? Прости, но мы с тобой уже достаточно взрослые люди, чтобы просить прощения за те вещи, которые представившись повторно без промедлений повторили бы.

Они вновь взялись за старое: развязывающаяся в патовом беспутье зрительная дуэль — однако уже не под ламповыми беседами обо всем и ни о чем, а на самом настоящем песчаном перекрестке, где в ход шли огнестрельные оружия с барабанами непримиримых аргументов вместо пуль.

Ханаомэ Кид поднялась с кресла, ее взгляд был продолжением туго натянутой струны напряжения между ней и Спри. Девушка направилась к выходу.

— Снять замок, — достаточно звучно для верного отклика мужской голос дал приказ домашней системе. — Ты вот так просто уйдешь?

Ханаомэ Кид уже поднесла к двери по-прежнему облаченную в перчатку руку, но заданный из-за спины вопрос заставил опустить кисть.

— Гек Клем связался с учеными, специализирующимися на процессах ядерной физики, — не изменяя привычкам, чиновница спрятала руки в карманы. — Мой шеф согласовал их кандидатуры и теперь, вместе с другими сотрудниками моего и еще пары исполнительных департаментов центрального дома, они вылетают в концентрационную зону изучить обнаруженный токамак. Если нам вдруг понадобится помощь, мы свяжемся с Дэн и Роботы.

— Я могу помочь, — незамедлительно ответил Крео.

— Да, конечно. Но пока что помогать не с чем, так как мы не знаем, с чем имеем дело. Да, кстати, я сейчас направляюсь к Манэту Киду по вопросу защиты дикой природы, свидетелями жизни которой в окрестностях токамака мы стали. Я их защищу.

— Он — твой отец, верно?

— Это не имеет никакого отношения к характеру моего запроса к нему в рамках государственного делопроизводства, — мысль о том, что Крео Спри по второму кругу прибегнет к уговорам оставить пышущую фауну в покое, вне радаров Земного Объединенного Полиса, промелькнула в каком-то из неопознанных участков полушария: словно призрак проигнорированной мудрости, этот отпечаток пошатнувшейся уверенности в рациональности плана спасения зверей, бывало, не на шутку беспокоил девушку.

— Я тебе сказал все, что думаю о таком решении. Последнее слово за тобой, тут я не смогу тебе препятствовать.

«С прямым включением из отеля Облачный Вид с Вами репортер-стрингер, Джи Одинари» — громкость экрана автоматически регулировалась в сторону повышения, когда независимые новостные потоки передавали экстренные выпуски. «По сообщению пресс-атташе уполномоченного центральным домом в Бордо исполнять роль переговорного лица в вопросах выхода Мэго из Земного Объединенного Полиса специального полисного скаута, Топ Моула, политик заявил о пропаже своего ребенка, восьмилетнего сына Мишэ Моула. Запрос был немедленно отправлен представительским корпусом скаута в ПКДА. В свою очередь, Департамент полицейского контроля дэ’вонской агломерации выступил с заявлением, в котором попросил общественность и журналистский блок не торопиться с выводами и не причислять инцидент к похищению. Ситуацию также прокомментировали официальные представители северо-западной всегломерации, а именно Далвин Вуменхэттен, до недавних пор занимавший должность полисного скаута от центральной всегломерации, а теперь выдвигаемый на пост главы внешнедипломатической комиссии Независимых Звезд Континента»

На экране всплыло знакомое Спри лицо несгибаемого политика, которого обступивший кольцом журналистский гарнизон жаждал сломить:

«Мы не считаем рациональным выдвигать предположения о заказном характере пропажи мальчика. Здесь нет никакой политической ангажированности, а диффамации о так называемых попытках граждан северо-западной всегломерации надавить и тем самым ускорить процесс выхода краевой всегломерации из состава Земного Объединенного Полиса — ничто иное как грязная и бесплодная инсинуация. Подобные злые языки и стоящие за ними кошельки бизнес-патронов будут раскритикованы, а Общественный Надзор решит, какого вида санкции применимы к откровенно бесстыжей клевете»

— Боже, я боялась, что случится нечто подобное, — огоньки бледно-голубого экрана кружились по радужке глаз Ханаомэ Кид, поглощенных экстренным репортажем.

«Все наши сопереживания и надежды вместе с семьей мистера Моула. Полицейский контроль Нового Дэ’Вона предпримет максимум необходимых мер, дабы найти юного Мишэ. Я уверен, что мальчик пребывает в здравии и просто-напросто затерялся в урбанизированном мегаполисе» — изображение Далвина сменилось репортером. Большей информации на текущий момент не располагал ни один надежный ресурс. Молодой стрингер, оперируя ограниченным временным ресурсом контента, беглой манерой комкать и изувечивать слова продолжил, тут и там подбирая режущие слух сокращения, либо акронимы: «Безусловно, все Независимые Звезды Континента сейчас мыслями с семьей Моулов…»

Спри взглянул в сторону прилипшей — хоть и на значительном расстоянии — к экрану чиновнице, та, не сводя взора с панели, заметила:

— Видимо, переговорный процесс об автономии, вслед за ливнем, затянется в Вашем полисе.

***

Широкий коридор и кремовая отделка изливающихся темным золотом стен отделяли Ханаомэ Кид от кабинета ее отца. Старость с каждым днем подступала ближе к высшему управленцу этого таящего — в чем была убеждена Бэа — ни одну дюжину загадок места. Складывалось ощущение, что бледно-золотой окрас холла выцветал на пару с хозяином замка, успевшего стать его неотъемлемой частью. Однако, не смотря на стачиваемую временем свежесть, все три формы не утратили аристократического изящества и тем более статуса постулирующего самодержца в одном лице.

Красными шерстяными коврами, считала чиновница, обычно устилают пол исключительно по случаю визитов важных лиц, однако здесь мягкий атрибут был одним из обомшелых старожилов. Классическая элегантность каждого уголка в манере напускного альтруизма приобщала к миру эксклюзивности посетителей из самых разных сословий: слабых — вынуждала отдаться лукавству роскоши, и те ударялись в непроглядную зависть, сильных — благословляла на предстоящие свершения.

Следуя по приятно проминаемому настилу, ей мерещилось будто ворсинки цвета бордо сами несут ее вперед. Картины, мимо которых она проплывала, словно благородный белый лебедь, подсвечивались теплотой настенных светильников, от чего эффект сфумато проступал на материи полотна там, где его не было и в помине. Глаза изображенных натур, скромные по виду, но таящие в себе доблесть, по всему пути следования воодушевляли и заражали мотивами неминуемого триумфа.

Кабинет отца не смыкался с его приемной, а был, на манер мавзолейному сооружению, нарочито выделен в одно уединенное призматическое помещение, к которому приглашенный гость подступал по красному ковру, как на прием к монарху. Приемная же находилась около лифта, откуда Ханаомэ Кид только что вышла, а именно в противоположной стороне от высокий дубовых дверей, отделяющих рабочее пространство высшего управленца от симфонической красоты холла. «Неужели, бедные секретари каждый раз, цокая каблучками, пробегают весь этот путь, как только отцу придет в голову дать какое-либо поручение?» — изумлялась чиновница, пока поднималась по ступеням небольшого подъема подле дверей.

— Добралась быстро с северо-запада? — широкоплечий мужчина, разменявший шестой десяток, откинулся на спину высокого кресла и по-отцовски, не чая души, как в первый раз, влюблялся в глаза дочери, доставшиеся ей от матери. — Крейсерные рейсы нынче нарасхват по маршруту Мэго-Бордо.

— Я вылетала из Нового Дэ’Вона, — равнодушно отозвалась Ханаомэ Кид. Девушка безумно любила отца, но порой не могла противиться ребяческой вредности встать в образ перед родителем: показать, какой ребенок теперь взрослый и самодостаточный — что тоже было правдой. — Даже ливни не помеха реактивным птицам.

— Набралась поэтичности у этих невеж, скандирующих за краевую автономию? — улыбнулся Манэту Кид. — Шучу, маленькая. Что же ты там делала?

— Надо было поговорить с коллегой.

— Все тот сгусток энергии в обнаруженном токамаке? — отец замочком положил кисти на стол.

— Ты уже успел узнать об этом? — Бэа имела представления о бесчисленных ушах отца, образующих высокоскоростные потоки информационной связанности, однако в текущей ситуации осведомленная реакция Манэту казалась необъяснимо скоропостижна.

— Ну что ты, дочка! Когда текущий советник Моби еще под стол ходил, твой отец делал всю черную работу за сверкающего в свете софитов Сая Сэу. Спроси любого дворового кота, тот непременно мяукнет, что знает меня. Тем более, не забывай, что на моих плечах балансируют все процессы этой махины…

Ханаомэ Кид, как правило, мысленно отстранялась в моменты, когда отец впадал в редкие приступы кичливости. На этот раз, с комфортом устроившись в кресле, ее пытливые глаза принялись мирно прогуливаться по книжным полкам шкафов, стоявших по обе стороны относительно отцовского стола. Воск от натурального лакового покрытия придавал полкам вид пьедесталов, на которых умещались вереницы грузных толстых книг. Зрительно перебирая один широкий корешок за другим, девушка сбилась со счету от богатства покрываемых этими талмудами областей: на дорожке литературных чемпионов можно было подвернуть язык, взявшись за политологию, и подавно поперхнуться, читая золотые правила юриспруденции; не сложно было потушить свет в рассудке, углубившись в бесконечную рефлексию автобиографических описаний с заделом на философию, а тем более осмелившись сцепиться с ее теоретическим фундаментом, бедствующим на границе с эзотерикой; хотелось гавкать от зацикленной риторики неудавшихся государственных деятелей, с чего-то взявших что теперь их дискредитированное мнение будет кого-то волновать; но и хотелось, под пробирающий клич, вылезти вон из кожи, чтобы пойти за чужаком, поднявшим армию бедуинов на страницах песчаных мемуаров о нескончаемой трагедии заслуженного одиночества.

В конце концов какие еще книги, кроме как закрытых досужему взгляду, могли занимать полки у главы одной из влиятельнейших в мире организаций? Ее местом в мировой коннектографии было завидное положение сводить не подозревающие о существовании друг друга узлы производственной или творческой деятельности в единую цепь связанности. По запросам бизнес-структур, домов культур, образовательных учреждений, и прежде всего центрального дома представителей Земного Объединенного Полиса непревзойденные умы святая святых Манэту Кид настраивали знаменатель социально-культурного единения между сторонами, вставшими на путь партнерства.

— Что же привело тебя сюда, всеядная библиотекарша? — отец вывел девушку из читательского самозабвения так же ушло, как и выводил из-под влияния неугодных Осевому Полису сил центры зарождающихся кластеров, чьи идейные достоинства могли нести взрывоопасную мощь, окажись они в руках противоборствующей Бордо стороны. — Неужели, в кой-то веки ты решила обратиться за помощью к своему старику?

В бесперебойное движение серых шестеренок втесалось полузабытое воспоминание, ее изворотливый нрав заклинил зубцы центрального колеса с остальными компонентами механизма — ось разума намертво встала. В голове Ханаомэ Кид всплыла не растворившаяся со временем памятная заноза: один из целевых адресных заказов центрального дома Осевого Полиса по направлению юго-западной всегломерации, который учреждение отца незамедлительно принялось приводить в исполнение. Заказ заключался в полноценном включении в орбиту полисного влияния городка тропических лесов Однока’М: когда-то невзрачная деревенька стала приметным местом за одно лишь столетие. Небезызвестный город, действительно, зажил еще более бурными красками: Ханаомэ Кид помнила это, так как еще ребенком составляла делегацию отца в тех достопамятных местах, местах, которые еще не успели стать краевым перигелием для властного центра Земли.

Со временем мир когда-то буколического места обратился в заурядный торговый город, его размеренную самобытность исполосовали нахлынувшие колесницы агропромышленных воротил. Как расплывчато помнила Бэа, одной из серьезнейших препон, вставшей на пути организации отца, стал локальный дом культуры: ее меняющаяся по кровной линии — из одного фамильного поколения к последующему — труппа актеров изначально наотрез отказывалась от «прогрессивных» для региона пьес, предложенных поверенными Манэту Кида. Бессменная директриса театра, Улруса, сочла предлагаемые постановки бесстыже блеклыми и эмоционально аморфными. Спустя несколько лет никто иной, как ДиоАрка, внук едва сохранявшей рассудок бабушки-директрисы, пошел наперекор семейному обычаю и, обманом возглавив дом культуры, принял творческие наброски Земного Объединенного Полисам — все ранее отвергнутые бабкой пьесы. С тех пор некогда прославленный самобытностью постановок драматический коллектив растворился в пресных водах полисной сцены и стал просто-напросто таким же, как и все остальные.

Теперь взору постаревшего на сегодняшний день ДиоАрке, полагала Ханаомэ Кид, вместо отливающих золотом перспектив, предстала унылая бесконечность анфилады: он проходил ее арки с неподдельным ощущением безмолвно укоряющего присутствия призрака бабушки. Семья выходцев Однока’М до конца своего существования — пока последняя частица их крови до неузнаваемости не разбавится чужой — была обречена играть одну и ту же пьесу, пьесу, где начало и конец были неотличимы, как любовь брата и любовь сестры.

«Они будут обречены, если попадут в тот мир, откуда мы прилетели» — Крео Спри, прямиком из покинутой неделю назад саванны, вновь говорил с ней.

— Ты опять витаешь в облаках, зайка? — Манэту Кид не прекращал умиляться и одновременно восхищаться задумчивой дочерью.

«Животных запрут в клетку, сделают из них коммерческий продукт».

Растоптанная армия листовок с афишами пьес однокамовского семейства развернулась скомканными флаерами перед внутренним взором Бэи: раньше, до прихода идеологов Осевого Полиса, вручную заготавливаемые Урлусой листовки трепетно хранились жителями Однока’М чуть ли ни в золотых рамках, как зеница ока, — сейчас же конвейерные ленты типографии напропалую печатали безликие бумажки, утерявшие былую теплоту живой руки Урлусы.

«Так теперь ты позволь им всем выжить»

Бэа улыбнулась отцу:

— Я хотела… — седина все рьянее прорывалась густыми всплесками на шевелюре отца, заметила девушка. Она вновь одумалась говорить ему о нетронутых цивилизацией зверятах. Может, это все — поверхностные заблуждения о сильных мира сего, навеянные единичными случаями их практик губить все живое?

«Ты оставляешь все на откуп бесполезной вере в понимание чиновником твоих душевных чаяний. Но им плевать». Она попросила внутреннего Спри замолкнуть наконец.

— Я всего лишь хотела увидеть моего любимого папу, — легко и с улыбкой обезглавила внутренние смятения Ханаомэ Кид, закончив мучительную встряску ценностных ориентиров.

— Моя ты зайка, — Манэту Кид навалился всем телом на край стола. — Куда же ты постоянно бежишь? Отчего? Не пора ли прекратить попытки спасти мир, ведь ты и так его почти спасла? Чтобы украсить его еще сильнее, тебе, например… эм… осталось привнести новую жизнь в его лучезарные объятия.

— Пап, опять ты за старое, — приветственно усмехнулась тронутая речью отца Бэа. — Твоими бы устами да мед пить.

— Ну а что? Твой брат, смотри, какой молодец. Кюл владеет крупнейшим текстильным домом. Изредка уделяя время работе во время ежеквартального мониторинга, он проводит его в кругу жены и твоих любимых племянников.

Затуманенными глазами чиновница смотрела сквозь отца, словно рисуя воображаемую перспективу будущего, от которого отреклась.

«Именно эти люди сделали таким данное место. Именно от таких людей мы все бежим, создавая независимые островки свободных от предубеждений автономий». Он не умолкал. Она не хотела Его «умолкать».

— Или это все тот Бонумэ Рэйшо, который улетел за тридевять земель с билетом в один конец? — продолжал разгадывать дочь высший управленец Кид. — Все не отпускаешь его из головы?

Он стоял перед ней… девушка ведь почти забыла этот успокаивающий тон его смиренного голоса… но это был не Бонумэ Рэйшо, и она это понимала.

— Зайка, вокруг тебя столько достойных молодых мужчин, — старик будто умолял. Каким бы мудрецом он ни слыл среди бомонда, отчаянный отец не сознавал самого главного: его ноги омывало даже не море, а бушующий океан противоречий и приговоренных любовью самоистязаний.

Девушка улыбнулась и кивнула: ни в коем случае не соглашаясь с отцом, а прощая ему фанатичную заботу родителя увидеть ребенка счастливым любыми поверхностно видимыми путями.

Мальчик лет семи бегал с молодой мамой на перегонки; где-то в нескольких метрах от носящейся парочки банда юных гангстеров с игрушечными бластерами рыли песчаные катакомбы в песочнице. Чуть дальше, на фоне этих искренних эмоций счастья и заботы, на лавке сидели прекрасная девушка с дочкой и что-то внимательно изучали на страницах распахнутой книги с золотым ободком. Ханаомэ Кид почувствовала высвободившиеся протуберанцы сердца, сгорающего от неимоверного тепла — так живописно она проецировала свое телесное облачение на наблюдаемую мать.

После того, как Бэа простилась с отцом в его учреждении, девушка прогуливалась по знакомым со школьных лет улочкам старого-доброго столичного Бордо. Его парадоксальную эклектичную грацию аристократической строгости и утилитарной лаконичности не поглотил ультрабытовой киберпанк, от чего текстура города была вышита нитками разномастных шатто, а не пронизана иглами одноликих шард.

Девушка гуляла, пока не наткнулась на вечнозеленый парк, тот что-то напористо напоминал ей. Неприкаянная странница присела на скамью и принялась увлеченно наблюдать за проходящей мимо нее жизнью: чреда взаимных улыбок между дитя и родителем, прыжки веселья и убаюкивающие тисканья. Она вспомнила. Это была все та же львиная саванна концентрационной зоны.

«Ты готова взять на себя ответственность за их жизни?»

Девушка снова улыбнулась и кивнула: теперь не словам отца, а себе и неопределенности предстоящего пути — то ли полного одиночества, то ли пронизанного душегубствами, а-ля формальный брак или пожизненный срок заключения в бытовом бесплодии. Она же хотела видеть сжимающее ее руку понимание и отстаивающую искренность хватки теплую улыбку спутника жизни.

***

Лат-скайстер пробирался по нескончаемым коридорам Нового Дэ’Вона. Сворачивая с забитого трафиком эшелона за угол, на мгновение водителю могло причудиться, что огненный шар, заволокший улицу, куда влетел лат, был звездным светилом, а его палящие вихри, наверняка, питали поля пшеничного поля. Однако стоило глазам привыкнуть к слепящему источнику, все вставало на свои места: гигантский холст, сотканный миллионами нитей квантовых светодиодов, рекламировал морские туры или что-то другое; магазины с кормами из эммерового фуража и мучными изделиями умещались под брюхом экрана-переростка. Город не хотел заканчиваться, в этом ему помогала армия вот таких миражей из натуральных оазисов: она давала простаку надежду, а потом обманом отбирала ее; понимающие же люди терпели рекламные дисплеи не больше, чем подвальных крыс.

Спри знал о дьявольских кознях мегаполиса, но давно перестал акцентировать на них внимание. Он все больше путался, кем сам является — одним из «понимающих» или же обескровленной ларвой среди подобных ей светодиодных реклам. Буси-до смотрел в ветровое стекло, которое, по правде говоря, давным-давно стало цифровым, ибо ветер обрел статус редкого гостя в высокоэтажном лабиринте. Крео не обращал внимание на голографический интерфейс, выведенный на стекло, — он вспоминал последние минуты встречи с Ханаомэ Кид в его апартаментах:

« — Я кое о чем тебе не рассказал тогда, в доме культуры Мэго»

« — Уже привыкла,» — ее ответ пристыдил водителя прямиком из памяти о вчерашнем дне.

« — Ко мне во снах приходил человек, весь в черном. Вернее, не он приходил, а я преследовал его. Вскоре он предстал наяву, словно подспудно толкал меня к этой встречи всю жизнь»

« — Кто это?»

« — Он так и не ответил. Сказал лишь… хотя какая разница. Это никак не поможет. Его тело тут же распалось на пчелиный рой наноботов. Множество управляемых частиц растворились в сером небе.»

« — Нет, ты ответь. Что он сказал тебе?»

Резкий крен влево был паучьей реакцией Спри на встречный поток гранд-скайстеров, в лоб одному из которых чуть было он не угодил. Спри завис на дублере третьего эшелона и тяжело выдохнул. Он вспомнил фразу человека из наночастиц, впоследствии она ни раз всплывала перед буси-до: в том числе ее произнес Матнус Онеро во время допроса на ночном рынке. Хотел бы Спри вернуться на сутки раньше и повторить фразу перед девушкой, которая, не дождавшись уточнения ее вопроса, хлопнула входной дверью и больше не возвращалась.

— Входящий вызов, — оповестил Аполло оператора.

— С каких это пор ты стал уведомлять меня о входящих звонках? — возмутился Спри, явно не отошедший от дорожного переполоха.

— Принимаю за положительный ответ, — бесхитростно выговорил синтезатор голоса.

— Чтоб тебя, — Крео Спри взялся за дугообразные рычажки джостика управления и повис на них. Ишиму-Спроул медленно перемещался по внутрирайонным дворам: авиатранспорт сместился вниз на второй эшелон и плыл по воздуху со скоростью черепахи. Легкие покалывания дождика по боралюминиевому корпусу предвещали его скорое завершение.

— Мистер Спри, верно? — голос дозвонившегося мужчины, как оказалось, был не таким уж и незнакомым.

— Да, слушаю, — Крео взглянул в угол стекла, чтобы увидеть лицо звонившего, однако еще как год назад видеосвязь на все входящие вызовы была намеренно дезактивирована самим Спри. Он это вспомнил и не стал включать лицевую систему заново. — Кто Вы?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

Далее также упоминается как ЗОП